Опять эта Зинка-резинка всех обхитрила. Писали мы как-то выпускное изложение в четвертом классе. Тогда как раз новую моду ввели -- темы зачитывали по радио, чтобы никто разнюхать не смог. Всех в классы загнали. А Зинка специально задержалась в туалете, чтобы темы из динамика в коридоре прослушать.
Услышав по радио тему изложения, выдрала из учебника нужную страничку, в карман спрятала, и как ни в чем не бывало -- здрасти! -- пожаловала: -- Ах, простите, Анна Ивановна, я не расслышала в туалете звонка. -- Нехорошо опаздывать, -- пожурила ее училка, но разрешила сесть и даже -- ей персонально! -- прочла текст повторно. И хотя Зинке это было ни к чему, она сделала вид, что внимательно слушает... Хитрющая проныра! Недаром мы ее Зинка-резинка дразним -- такая же гибкая и изворотливая, ко всему приспособится, всех обхитрит.
Все скрипят перьями, проверяют, исправляют... У меня и засвербело -- тут пыхтишь-стараешься, а она спокойно, гладко, без помарки, переписала с листочка весь текст... и довольна! Ждет, пока работы соберут. Где уж тут ошибки? Как только мы вышли из класса, я вцепилась ей в волосы. Меня на линейку -- давай стыдить, а я молчу. И Зинка молчит. Чуть из пионеров не исключили. Тогда это называлось хулиганское поведение, а сегодня -- обострённая жажда справедливости.
ПОЛУМЕСЯЦЕМ БРОВЬ
"...На щечке родинка, а в глазах -- любовь. Ах, эта девушка меня с ума свела, разбила сердце мне..." -- сладко пел из радиоприемника Бейбутов. Родинка на щеке! Так вот, оказывается, чего мне не хватает, чтобы растопить наконец-то ледяное сердце моего старшего друга и двоюродного брата.
Меня осенило. Расковыряв едва заметную веснушку на щеке, да побольше, я начала натирать ее золой, раскрашивать чернилами и ваксой -- чтоб поярче да наверняка. Удовлетворенная проделанной работой, и предвкушая эффект, предстала я перед светлыми очами избранника. -- Что это? -- удивился он. -- Вроде раньше у тебя ничего не было. На платок. Вытри.
Я замешкалась, тогда он сам принялся оттирать мое художество. Сгорая от обиды и смущения, уже не надеясь растопить его сердце и взрастить в нем хоть один росточек любви, поплелась я восвояси. И чего это взрослые по радио врут про родинку. Не действует. Ну и ладно! Проживем и без любви. Очень надо!
КАК Я НЕ ПЕЛА НА РАДИО
-- До-ре-ми-фа-соль-си-до, -- назойливо звучало из-за соседней двери. Что за абракадабра? Не понять! И так изо дня в день. Почему "фасоль" и, причем тут "Сидор". А может быть "Доре -- мы фасоль..." На этом мои познания в области музыки и вокала заканчивались. Ну, и почему все так? -- душа-то поет, и рвется вылезти наружу. И я пела в пионерском лагере в хоре. Неожиданно к нам на праздник приехали с радио наше выступление записывать. Так они решили, что мой голос заглушает весь хор, и кусок с моим участием вырезали.
Сказали, что мне, видите ли, медведь на ухо наступил. Глупости! Я ни разу с медведем один на один не оставалась: ни в лесу, ни в цирке, ни в зоопарке. Жаль, не удалось прославиться. Но самое главное, травмировали детскую психику. С тех пор я пела только про себя. Не о себе, разумеется. А про себя -- то есть молча. А тогда детей обязательно куда-то отдавали -- кого в художественную школу, кого в музыкалку или на танцы, некоторые даже всюду поспевали.
Была у нас какая-то родственница -- десятая вода на киселе. Считала она себя большим музыкантом, но почему-то судьбой обделенной. Имелась у нее дочь, ровесница мне и даже моя тезка. Мамаша этой тезки очень завидовала моей маме, у которой в отличие от нее был законный муж. Однажды, на очередном дне рождения у нашего общего родственника, она вдруг потребовала тишины и начала громко стучать вилкой по столу, отбивая какой-то такт. Оказалось, это мне проверка слуха.
Стучала так долго, что запомнить все это с первого раза оказалось мне не под силу. Тут же не без злорадства последовал во всеуслышание жесткий вердикт -- меня ни в коем случае не учить музыке. Пустая трата сил и времени! И вот результат -- чудовищная музыкальная безграмотность на лицо, вернее сказать, на уши. Зато другой моей кузине купили аккордеон. У нее будто бы оказался слух. Она его даже два раза открывала -- один раз, чтобы похвастаться перед соседями, второй -- чтобы подразнить меня. Но напрасно старалась.
Дура я, что ли?! Велика радость, таскать такой чемоданище. Нет, уж лучше я спляшу или стихи почитаю. И ноты учить не надо. А чтобы обратить на себя внимание, достаточно взобраться на табуретку, потребовать тишины и сообщить о себе: -- Выступает артистка Лена. И читай себе стихи во все горло.
КАК Я НЕ ЗАСЛУЖИЛА ЛЮБОВЬ
Откуда берутся дети? Как ни странно, вопрос этот меня никогда не интересовал: Ясное дело -- из животика! Что является причиной беременности? Конечно же -- желание. Вот захотели взрослые люди иметь детей и родили себе. Все просто и никаких дополнительных вопросов. Да и взрослые не особенно-то мнением детей интересовались.
В детстве у меня была одна единственная уродливая кукла пупс, и она мне прочно привила отвращение к игрушкам и ко всяким играм в дочки-матери. Но, так как детская фантазия и бьющая через край энергия искали выхода, то дворовые игры с соседскими детьми в войнушку или в футбол, казаков-разбойников или лапту -- заполняли практически все мое свободное время. Всегда разбитые коленки были постоянным украшением. Мама сравнивала меня с ровесницей-кузиной и никак не могла смириться с тем, что я не такая же тихая и покладистая, как та.
Кузина -- сплошная мне противоположность. Я, импульсивная, резкая и непоседа, не любила сидеть дома и рукодельничать. Золовка на все лады расхваливала свою доченьку. А вот моей маме-то нечем было крыть. -- Вот Ира -- ребенок, как ребенок, -- говорила моя мама. -- Она уже новую подушечку вышивает. А ты никогда еще ни одной вышивки не закончила. Тебе бы только бегать да бегать. Нет, чтобы чем-то заняться... Правда я любила читать, но это не учитывалось. Не могла же моя мама прочитанными мною книгами хвастаться. А вот у Иры товар на лицо. И отличница, и шьет, и вышивает. Ай да молодец! -- Ну, а ты? Ну что ты за ребенок? Только и гоняешь целыми днями во дворе. Вот Иру все любят...
Наверное, это означало, что меня -- никто. Но мне все равно хочется материнской ласки и тепла, особенно с появлением младшей сестренки Таши, девочки мягкой и покладистой, и, к тому же, такой аппетитно-сладенькой. -- Ах, ты, муси-пуси, муси-пуси, доченька. И слюнявила ее днем и ночью -- прямо при мне. Видя весь поток нежности, вываленной на сестричку, я еще больше жажду справедливого равновесия. Я тоже хочу к маме прижаться! Но на мои нежности следует холодный отказ: -- Нечего меня целовать! Сначала будь хорошим ребенком. -- Мама, ты меня не любишь, как Ташу... -- Любовь надо заслужить.
Как это заслужить?! А я думала, что мамина любовь нам дается при рождении как подарок... Значит, только мне любовь не досталась? Теперь понятно, почему мама меня колотит, щипает, и главное, жутко кричит на меня, требуя беспрекословного повиновения, чем вызывает во мне еще большее упрямство и желание отстоять свою гордость, независимость, желание утвердиться. А это, значит, вечная война за любовь с превосходящими силами противника. Мне страшно. Ведь я такая маленькая.
C ШУБОЙ И В АФРИКУ!
Решила я себя премировать за успешное окончание школы поездкой в Ленинград. А летом и путешествовать проще -- минимум багажа и легкая личная упаковка. Июнь. Белые ночи. Молочные и сюрреалистические, когда невозможно заснуть и можно, наконец-то, не тратить время на сон -- вот она, детская мечта! -- глупая и упрямая. Но выйдя из самолета рейсом из Кишинева, я поняла, что не в ту сказку попала. В Ленинграде вообще не было лета. И весны тоже не было. Был собачий холод, специально рассчитанный на мой ситцевый сарафан.
Ленинградцы наверняка меня запомнили -- мой уникальный прикид, когда из-под ситцевого платья выглядывало другое, такое же тонкое, только, конечно же, другой расцветки и фасона, блузка, футболка, снова блузка... Эта была даже не капуста, а какой-то нелепый и весьма экзотичный овощ. От холода и озноба я съеживалась, сколько могла, чтобы площадь соприкосновения с внешним миром уменьшалась до минимума. Я никак не могла предположить, что лето в Ленинграде может быть таким холодным и ветреным.
И Ленинград, вызывающий в предвкушении восторг и обожание, оказался просто невским холодильником. Запомнились только залы Эрмитажа и Исаакиевский Собор, потому что там была крыша, а набережная Невы и мосты, где ветер гулял с особой лютостью и внезапностью, казались мне бесконечными. И Летний сад, и Зимний дворец до сих пор одинаково связаны для меня со стужей и дискомфортом. Эти перебежки, от каких-либо дверей до остановки трамвая или автобуса... Какое же счастье, что ходили они не по редкому расписанию, как дома, а гораздо чаще!
И горячее дыхание соседа по общественной перевозке согревало не только душу, но и тело. А в это время дома, от которого я была в двух часах лёта, даже мысли плавились от жары и не могли оформиться. И это же самое солнце, от которого там не было спасения, здесь, в этом суровым северном царстве, было таким холодно-безразличным и так редко кокетливо выглядывало из-за свинцовых туч. И тогда люди, еще утром мелькавшие тут и там в пальто и шапках, вдруг неожиданно раздетые до купальников и плавок, обсыпали стены Петропавловки, жадно поглощая солнышко.
Кто же кому был здесь чужой -- солнце мне или я Питеру. Теперь даже в поездку в Тунис возьму с собой два свитера, пальто и сапоги. У них своя энергетика, а у меня -- привозная.
КАК Я НЕ СТАЛА ЖЕНОЙ ГАМЛЕТА
Была я когда-то молода и наивна, и поехала с тургруппой в Армению. Самолет прибыл в Ереван во второй половине дня. Пока мы доехали до гостиницы, разместились, уже настал вечер. Неожиданно во время оформления я была удостоена особым вниманием. С восточным акцентом, достаточно молодой симпатичный портье спросил меня: -- Ви у нас впервые? Хотите, я покажу вам вечерний Ереван, весь в огнях? -- Хочу, -- простодушно ответила я. Правда, спохватилась и тут же добавила: -- А можно я возьму с собой еще двух подружек? -- Конечно, -- согласился он. -- В семь часов вечера на стоянке машин. -- И показал рукой за окно.
Довольная, я поднялась к себе в номер. Здесь ждали меня две приятельницы, с которыми я в дороге познакомилась -- студентка иняза, года на два старше меня, и Майя -- уже замужняя дама. Майю в аэропорту провожал муж. Расставание было очень трогательным. -- Ну что, девочки, -- весело произнесла я, -- я договорилась: нас ждет у выхода наш портье, и мы поедем любоваться вечерним Ереваном. Собирайтесь побыстрей и пошли. -- Ты что совсем того? Ничего не понимаешь? -- удивились они. -- С чего это он станет себя утруждать, да город нам показывать. Здесь не иначе, как подвох какой имеется. Еще завезет нас куда-то. Это же Кавказ, деточка. Тут никому доверять нельзя. -- Ну что это вы глупости болтаете, -- возмутилась я. -- Он один, а нас трое. Ну что он может нам сделать?
Ровно в семь мы спустились в холл гостиницы. За стойкой уже сидел другой администратор, и мы вышли за двери. Оказавшись на улице, просто обомлели. Нас ожидало сразу три машины и трое бравых молодцев. Один из них был наш администратор. -- Мы передумали, -- быстро сказала я, и мы вернулись в номер. Весь вечер мы хохотали.
На следующий день, когда после завтрака мы хотели подняться к себе в номер, оказалось, что лифт отключен. Тут к нам любезно подходит наш вчерашний администратор и говорит: -- В другом конце коридора служебный лифт. Идемте, девочки, я вас провожу. -- Внезапно он узнает меня. -- А, это ви! -- и возмущенно отрубает: -- Все ви идите пешком...
Пришлось пешком на двенадцатый этаж подниматься. В столовой, где мы питались, завзалом всегда ставил на наш стол их знаменитый армянский коньяк. Сперва мы удивились:
-- Неужели это входит в меню? -- Нет, -- ответил он. -- Это я! Угощаю. Его щедрость легко объяснялась -- наша Майя, женщина весьма знойная и пышнотелая, очень ему нравилась.
И Майя как-то обратилась ко мне с просьбой: -- Поедем с нами на природу. На озеро Севан. Там такой уютный ресторанчик. И вообще небольшой пикник на природе на память об Армении. -- Знаешь, мне не хочется... Да и зачем я тебе? -- Ну, понимаешь, -- замялась она, -- меня наш официант пригласил. Мне очень хочется поехать, но вот боюсь, как бы кто мужу не насплетничал. А вот если ты с нами поедешь, то мне как бы полное алиби обеспеченно. -- Ну как же, -- подумала я. -- С Этаким Синим Чулком С Неподмоченной Репутацией...
-- Нет! -- не соглашалась я. -- А вдруг там кто-то приставать ко мне станет? Как я уйду? -- Не боись! Я обо всем договорюсь. Обещаю. Целая и невредимая назад вернешься. -- Ладно, -- нехотя согласилась я. Не умею людям отказывать. В воскресенье утром к гостинице подкатил небольшой джип-вездеход и мы, организованные Майей несколько девчонок, поехали в горы. Непонятно, как мы все в него уместились, и как это он на запчасти при этом не распался.
Пыхтя и тарахтя на ухабах, как пустая консервная банка, он трясся, скрипел, и, казалось, вот-вот развалится, и мы, как горох, рассыплемся вдоль дороги. Но, к моему удивлению, минут через тридцать-сорок мы добрались на место. Мне показалось, что я попала в рай. Дивной красоты места -- и посреди всей этой красоты стол, как скатерть-самобранка, ломился от яств. Такого изобилия деликатесов я раньше еще не видывала.
Прямо под столом протекал горный ручей, чистый и прозрачный. Тишина, нарушаемая птичьим пением и журчанием ручейка. Иллюзия полной оторванности от суетливого мира -- только девственная красота природы. Все быстренько расселись за столом. Возле меня оказался какой-то маленький человечек, которого я сначала и не заметила. -- Я буду твоим кавалэром. Мэня зовут Гамлэт, -- представился он. -- Кушяй, пэй, -- настойчиво угощал он меня. Но я не могла и рта открыть, поняв вдруг, что за "кушяй-пэй" придется расплачиваться. Все поели-попили и стали парочками расходиться на прогулку по лесу. -- Пойдем тоже погуляем, -- предложил он. -- Нет! Я еще ничего не ела, -- заявила я. -- Ну, так ешь быстрей, и пойдем гулять.
Я ела долго и основательно ... Почему-то никто с прогулки не возвращался. Время тянулось медленно, как резина. Я уже не знала, что делать. Есть я больше не могла. Он начал нервничать. Моя запоздалая прожорливость была ему непонятна, и явно не входила в его планы. Тут я расслышала какой-то глухой шум, многочисленные голоса... -- Что это? Откуда? -- спросила я. -- Тут рядом пляж, -- ответил он. Я обрадовалась. -- Пойду на пляж, -- заявила я. -- Я пойду с тобой, -- ответил мне мой ухажер. -- Нет, нет. Я сама. -- Сама? У нас тут женщины одни не ходят. Ты и до пляжа дойти не успеешь, как тебя кто-нибудь украдет. Только пока я с тобой, тебя никто не тронет...
Поняла -- местный джентльменский кодекс. Пока я считаюсь его девушкой, никто другой на меня не претендует. Действительно, мне надо держаться за него. Я принялась развлекать его разговорами, как могла. Меня саму удивило прорезавшееся во мне красноречие. Он, правда, в восторге от него не был, так как рассчитывал совсем на другое. Периодически предлагал мне пойти в лесок погулять, но я сказала, что не привыкла к таким скоростям, и пообещала вечером с ним снова встретиться, уже в городе. Наконец-то из лесу появилась наша влюбленная пара. Майя была взлохмачена и с огромным синяком на губах.
Показалось, мой кавалер позавидовал, потому что процедил сквозь зубы: -- Опять русский армяна обманул... Мы поехали в гостиницу. В наш драндулет на обратную дорогу Майин кавалер не впустил рвущегося с нами кислого Гамлета и сам отвез нас назад, сказав, что его из-за меня сегодня поколотят. Конечно, ни на какое свидание я не пошла. Более того, до отъезда я вообще боялась выходить из номера, и спокойно вздохнула только тогда, когда наш самолет взлетел. Я слышала, что девушки пропадали даже в аэропорту. Домой, домой, домой.
В этой поездке произошло еще одно событие. Была в нашей группе одна девочка -- тихая, неприметная, некрасивая, какая-то затюканная и зажатая. После одной экскурсии по городу мы ее не досчитались. Все мы нервничали, заявили в милицию. Пожилая женщина, дежурная по этажу, узнав о причине беспокойства, нас успокоила: -- Чего это вы переживаете? Все нормально. Не она первая, не она последняя. Вернется через пару дней, да еще с подарками. -- Как вы можете так спокойно об этом говорить? -- сказала я. -- И вообще я не понимаю. В городе гуляют только мужчины стайками, без женщин... Неужели они все не женаты? Где их жены? -- Дома. Детей растят. Мужья должны семью обеспечить. А остальное не их дело. -- Да, но они слишком много внимания уделяют посторонним женщинам, особенно приезжим. Как же жены с этим мирятся? -- Мирятся? -- не поняла она. -- Зачем так говоришь? Обижаешь! Жена гордится!! Чем больше женщин у ее мужа, тем она больше им гордится! Вот мой муж -- тоже свободен, гуляет, и я горжусь! Что же это за мужчина, если у него только одна женщина -- жена? Относительно нашей пропажи она отчасти оказалась права.
Девушка действительно через пару дней была нам возвращена. Правда, вместо подарков -- с синяками. Как она рассказала, во время экскурсии к ней подошел какой-то человек и спросил: -- Хочешь замуж? -- Да, -- обрадовалась наша наивная спутница. -- Пошли со мной. И она послушно пошла... И вот мы, слава богу, дома. В аэропорту Майю встречает муж, и, несмотря на накрашенные губы, синяк на губе светит ярко и бьет в глаза. Но он вроде и не заметил. Хотя...
Через несколько месяцев при случайной встрече с Майей, я узнала, что они с мужем развелись. Не стала спрашивать, почему. А наша девушка действительно вышла замуж. Против ее насильника было заведено уголовное дело, так он решил, что жениться дешевле. И она согласилась.
ШПАРГАЛКА-ВЫРУЧАЛКА...
Жизнь -- это всегда экзамен. Хочешь не хочешь, а сдавать приходиться. В ночь перед экзаменами по теоретической механике у меня случился приступ острого аппендицита. Мы занимались у подруги дома за городом. Телефона у них не было, и я, чтобы никого не беспокоить, поплелась пешком в больницу. До утра провела время в приемном покое в больнице, а к утру мне полегчало -- и я пошла сдавать экзамен. А сокурсница Таня -- обаятельная, веселая и никогда не унывающая девушка, пришла, как всегда, со шпорами.
Непонятно даже: как в ее скромном бюстгальтере умещались такие, "основательные фундаментальные знания"? Бледная, с синяками под глазами после "бурно проведенной ночи", я предстала перед ней. Танька хлопнула меня по плечу: -- Не кисни! Прорвемся! Садись только ко мне поближе. У меня на все вопросы ответы есть. -- Не надо, -- ответила я.
Как только я вытянула билет, Танюша, зыркнув своими огромными накрашенными глазищами, тут же, как фокусник, мгновенно извлекла из-за пазухи небольшую гармошку, исписанную бисерным почерком. И, улучив момент, ловко кинула ее мне, не обращая никакого внимания на мои отрицательные гримасы и испуганные глаза.
Я с отчаяньем схватила шпору, не зная, как мне от нее избавиться. Шпаргалка жгла руку, не давала сосредоточиться на вопросах. И только одна мысль пульсировала в моей, ставшей вдруг совершенно пустой голове: "Позор! Какой стыд быть пойманной со шпаргалкой. Это же как воровство в благородном семействе". И вдруг!.. О счастье! Профессор зачем-то пошел к выходу. Я тут же выстрелила шпору в открытое окно и пришла в себя.
Теперь я, наконец, была в состоянии прочесть свои вопросы. На первые два не составляло мне никакого труда ответить. Последний же вопрос для меня так и остался только лишь вопросом. Я обреченно пошла отвечать. "Хоть бы тройку получить". Так не хотелось оставаться с хвостом на лето. Чтобы растянуть время, я, как можно красочней, с примерами и подробными объяснениями, отвечала на первые два вопроса. Чуть ли не соловьем заливалась. Прозой и стихом по "теормеху"!
Преподаватель доброжелательно слушал меня, потом поняв, что я не собираюсь заканчивать, перебил: -- Прекрасно! Переходите к третьему вопросу... -- и уже приготовился что-то проставить в зачетке. Ну, вот и все... -- Этот вопрос я не знаю -- упавшим голосом сказала я. -- Как? -- удивился он. -- Это же так просто! -- Я не успела эту тему прочитать. -- И много еще не прочитанного? -- поинтересовался профессор. -- Последние десять вопросов, -- призналась я. "Прощай, стипендия" -- мелькнуло невесело в голове. -- Как обидно, -- расстроился профессор, -- вы так замечательно отвечали. Я уже собирался поставить вам "отлично". А теперь придется поставить только "хорошо". И профессор разочарованно покачал головой. Ну, ставьте, ставьте -- так и подмывало меня сказать. Но я, неопределенно пожав плечами, дипломатично промолчала. -- Ставлю вам "хорошо", -- продолжил профессор. -- Но пообещайте до завтра прочитать оставшийся материал.
Я готова была пообещать даже написать диссертацию. -- Жаль, могло бы быть "отлично", -- вновь посетовал профессор. Довольная я выскочила из аудитории в коридор, где ожидающие своей очереди студенты окружили меня: -- Ну как? -- Нормально, -- ответила я. Жалко только -- такая кропотливая, можно сказать, ювелирная Танькина работа по написанию шпаргалки пропала зря. А может ее кто подобрал?