Корешковский Михаил Григорьевич : другие произведения.

Улица Верности

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:

   Улица Верности
  
  
   Отрок имеет быть трезв и воздержен...
   "Юности честное зерцало"
  
  
   I. Бессонница, ноябрь. Герой появляется, против воли автора, и не торопится с ответственностью
  
  
   - Майк, - позвонил мне мил друг Григорий, по прозвищу Пан-атаман за лидерство, бархатный голос и деловую журналистскую хватку, - что не забираешь тумбочку. Держу её, а соседи зарятся...
   Я мог зайти лишь ненадолго. Он знал - у моего ребёнка ангина.
   После обретения Молдавией независимости Гриша уволился из Кишинёвского телецентра. Жена уехала с детьми к родителям в Петрозаводск, а он оставался ремонтировать и продавать свой жилищный кооператив.
  
   Я подошёл к вечеру. Атаман перебирал за столом в неотапливаемой квартире свой фотоархив, согреваясь чаем, а ненужное сбрасывая на пол. За темнеющим окном рушилась страна, которую мы знали, а новой ещё не было.
  
   Я присел рядом у стопки фото молодых женщин, устало их просматривая. Некоторые лица были мне знакомы - вот похорошевшая Катя, когда-то комсорг моего класса. Где этот шустряк с ней познакомился, мы же учились в разных школах. Не в диспетчерской же железной дороги, где она командовала...
   А это неразлучные видеомонтажницы Маша и Лена, по прозвищу "две подружки - две пампушки".
   Вот снимок Атамана с диктором телевидения яркой Ольгой Т. Видимо, на субботнике, судя по лопате и метле в руках. Она подавала себя как леди, а оказалась по-глупому в тюрьме за убийство любовника после его шантажа.
   А вот знакомая, кажется, девчонка из политеха у микрофона на сцене, по-видимому, наш институтский конкурс самодеятельности - безыскусная улыбка и щербинка между зубами, как у популярной певицы.
   - Смотри, - сказал я, - правда, немного похожа на Н., и щёлочка между передними зубами такая же.
   - Так это она и есть, - бросил Гриша, скосив глаза.
   - Как? - удивился я. - Это ещё с того студийного у нас интервью?
   Пан журналист простудно кашлянул, набросил на плечи куртку и вышел:
   - Сейчас приду. Тумбочка в подвале.
  
   Автограф на фото отсутствовал. Я повертел в руках этот странный, не рекламный снимок, ища сходства - высокие скулы, изогнутые брови, чувственные губы, аккуратный нос. Но - мягкие, даже чуть жидковатые, волосы с пробором справа... Шатенка? И никаких локонов и рыжей бестии?
   Но главное, что работало на несхожесть - распахнутые глаза и восторженно-ясная улыбка человека, только прикоснувшегося к успеху и ещё не умеющего лукавить. Нет, не она. А может, всё-таки... Нет, путает атаманище...
  
   Промолчал - значит, было. А что ему следовало сказать - когда я коснулся её груди, то чуть на стенку не полез от восторга и удовольствия...
   Она оказала ему честь. И я тоже хотел бы её чести... Что, инженер Майк, завидуешь? В этом случае - да!
  
   Когда-то давно договорились они с Гришкой - о пикантных или деликатных деталях собственной жизни говорить от близко-знакомого, почти родственного, но стороннего лица. И дали этому парнишке имя Виталя: удобно сваливать всё на младшенького, на братишку, на недоросля... Дойдёт скоро до него черёд.
  
  
   Атаман встречался с людьми по роду занятий. Пахал, как чёрт, побочно - от простой корректуры и внештатничества в газетах-журналах до внутренних рецензий, аннотаций и редактуры чужих рукописей. Зато у него всегда водились деньги.
  
   Расслаблялся марочным коньяком, втайне от матери и всегда в одиночку, обычно в мотеле "Стругураш". Садился за руль своей "Лады" и сразу трезвел. Лазал с фотоаппаратом по горам, от которых я, однажды сломав руку в походе, отказался.
  
   Боялся Атаман только матери - достаточно ей повести бровью, и он сразу напрягался. Какой-то комплекс беспрекословного подчинения...
  
   Он пользовался женским вниманием, если хотел. Здороваясь за руку, на едва уловимый миг легонько удерживал ладонь на весу. Мог быть непривычно прям, назначая встречу. Говорил:
   - Вы мне нравитесь и очень красивы. Увидимся вечером.
   Поворачивался и уходил, не ожидая согласия, не слушая возражений, и оставляя, быть может, разборки на потом.
   Это случалось нечасто. Его должно было зажечь - требовалось восхищение.
  
   Не желал, чтобы угощала женщина - коньяк, вино и конфеты приносил с собой. Если в сезон - то и фрукты, и цветы. Притаскивал Моцарта на кассетнике. Любил смотреть, как она ест, пьёт, двигается. Чуть ли не извращенец...
  
   Возможно, прекрасная половина бывала ошеломлена безоглядной атаманской открытостью, а может тем, что за неё уже всё решили, и это действовало магнетически. Но сдаётся - он умел это чувство праздновать.
  
   Кто-то ждёт подробностей? Их есть у меня! - он никогда ничего не рассказывал. Однажды, правда, показал, как известная по фильму о гусарах актриса с улыбкой повела рукой на бар с напитками и сладостями в своём люксе:
   - А тут всего полно!
   Его смутило, видимо, чужое изобилие. И чуть огорчённо обронил - баба как баба...
  
  
  
   II. Театр поднимает занавес, а кто-то познаёт себя
  
   Эй, Виталя, запомни - женщина это роскошный цветок, привлекающий мужчин!
   Наш Виталя (не забыли ещё, кто это?) впервые поцеловал руку женщине в соплячьем возрасте - соседке по койке в детском саду. Нравилась она смуглостью, подвижностью и головкой как из вороньих перьев. Пусть рука грязная, и кожа горькая - девчонка не утруждала себя умыванием. Но неприятие отсутствовало. С таким же успехом мог бы поцеловать и ногу. Она приняла бы это также благосклонно.
   Телячьи нежности, щенячьи восторги.
  
   Целовался до одури наш Виталя на новогодней нетрезвянке с комсомольским секретарём Мариной по прозвищу Коза. Потом в институте делала вид, что с ним незнакома. Это неприятно задевало. После всего считал себя Виталя по праву быть ей близким, а она демонстративно ходила всюду с очередным услужливым кавалером, далеко не последним. Больно на неё глядеть. Ухажёры раздражали. Хотелось задать им трёпку. И ей тоже. Снилась она полуобнажённая, сидящая у него на коленях...
   Торжествующе наплывала весна. Из распахнутого окна гремела пластинка "По волне моей памяти":
   Жить в плену, в волшебной клетке,
   Быть под башмаком кокетки!
  
   После второго курса поехал Виталя со стройотрядом, и не куда-нибудь, а на край Чукотки, берег океана, прииск Полярный. Отряд был немаленький - полтораста человек, но девушек всего шесть - четыре отделочницы с рабфака и две поварихи. Да ещё, прикрёплённая к отделочникам, девушка командира отряда - особа неприкасаемая. И само собой девичья нравственность была высокой, а двенадцатичасовая рабочая смена без выходных - тяжёлой.
  
   Так что не оправдались ожидания у многих. В день отъезда выбрасывали непригодившееся - пол в мужском спальном бараке был усеян неиспользованными, но, для антуража, распакованными презервативами.
   Хорошая была у нас молодёжь, ответственная. Не так ли, Виталя?
  
   А первый раз с женщиной у Витали не получилось - в институте он этого не проходил. Интересной оказалась молодая дама, искусствовед, красиво говорила. Учила хорошим манерам: "...зелёный горошек кладём на спинку вилки..." А Виталя в постели опозорился, не донёс. А потом получилось, но, от напряжения, совсем скомкано. А потом вообще не получилось. Всё не так. Лежал, уткнувшись лицом в подушку. Стыдно глядеть ей в глаза. А она лежит, курит и смотрит в потолок; и на её лице ничего не отражается.
  
   Через два дня она позвонила в общежитие - что не пришёл? Виталя промямлил, краснея и прикрывая трубку от вахтёрши:
   - Я был как-то не очень. Извини. Давай забудем.
   - Ду-рак, - раздельно сказала она и положила трубку.
  
   Неловко получилось, думает Виталя, она, кажется, переживает.
   А её подруга при случайной встрече, усмехаясь и рассматривая его, сказала - она всегда встречается с молодыми мальчиками. Потому, что они многозарядные. Но ты не беспокойся. Там уже другой мальчик - возможно, лучше стреляет. А то заходи ко мне, потренируешься. И ей отомстишь.
  
   Нет, спасибо, не надо. Пошёл Виталя своею дорогой. Вроде бы стоит сходить к врачу - конечных дел мастеру. Ведь у всякого мужчины есть свой конец.
   Лысый, конечных дел мастер в белом халате, посмеиваясь, говорит:
   - Ерунда, у меня в юности тоже такое случилось. Вот тебе таблеточки. А сам способ лечения сложный - надо спать в одной постели с женщиной, но - ни-ни! В противном случае всё лечение насмарку.
   Ободрённый Виталя сунул ему в кармашек десятку и отправился к подруге подруги. Вот так и так, больше помочь мне некому.
   - Странный метод, - удивилась она. - Ладно, горемыка, ночуй, не жалко.
   - А что малышке скажем?
   - Что негде тебе жить.
   И успешно лечился Виталя вплоть до третьей ночёвки; когда проснулся среди ночи, увидел безмятежное лицо спящей молодой женщины, вдохнул её душистое тепло, погладил кожу, и неожиданно подумал - а, чёрт с ним, с лечением. Она только сказать и успела - тебе же нельзя...
   Оказалось - можно, можно и можно...
  
   А Витале вскоре надлежит на педагогическую практику в райцентр.
   - Не оставляй меня, пожалуйста, сейчас - говорит подруга подруги. - Я только-только глаза открыла...
   - Как-то у нас нехорошо - без любви.
   - Ну что ты понимаешь в любви! Жизнь переменилась. Людям поверила. Вижу тебя - радуюсь. Гадала, за что мне такое счастье?.. - и заплакала.
   Хотелось её утешить, погладить по спине - она вырвалась и ушла в другую комнату.
  
   Звонит Виталя начальной подруге.
   - Уезжаю на практику. Прошу, побудь с ней рядом.
   - Во-первых, ты мне никто. Во-вторых - я не карета скорой помощи. В-третьих - сам заварил, сам и расхлёбывай!
   - Ты что, мстишь?
   - Нет!!
  
   Потом пришло письмо со знакомым почерком - поссорилась с подругой, запретила ей звонить и приходить. Пусть не напоминает мне о тебе.
   Дураку привалило счастье. А он не знал, что с ним делать.
  
  
   От автора - а Майку надо бы дать слово. Может, что умное скажет.
  
   ...Мы были шалопаями. Не хотели себя связывать. Не ясно чем озабочены. Нам не нужны были дети, а чужие и подавно. Мы не заслуживали той нежности, которая сыпалась на нас со звёзд.
   Позже встретилось, кажется, у Брехта:
   Когда-нибудь,
   Когда будет время,
   Мы перелюбим
   Всех женщин.
   Передумаем мысли
   Всех мыслителей.
   Вразумим
   Всех мужчин.
   С вразумлением шло плохо. Люди Андропова отлавливали людей в универмагах с вопросом, почему они не на работе. Где-то дули большие ветры, передвигались кадры. Система пыталась провернуть свой громоздкий механизм. Потеряла значение и уже не принималась традиционная отмазка - "У нас есть ряд объективных..."
  
   Нашей команде досталось задание на запись спектакля "В списках не значился" на гастролях театра "Ленком" во Дворце "Октябрь". Спектакль с блистательными Абдуловым и Шаниной вначале считался высокоидейным, а потом не пошёл в эфир из-за национальной принадлежности героини. Гринёк вёл переговоры с труппой. Неподалёку от развёрнутого у служебного выхода видеовагена курили две тинэйджерки в ожидании красавца Абдулова. Одна из них щелчком бросила окурок под ноги.
   - Эй, в красном, - крикнул Гриня, - подними окурок и брось в урну!
   - Тебе надо - ты и подыми.
   - Ё... .... мать! - по слогам отчеканил Григорий. - Я тебе сейчас подниму!
   Она подобрала окурок и отнесла в урну.
  
   Запись вживую удалась, мы стали сворачиваться. Несравненная Шанина не появилась после спектакля вместе с партнёром, возможно, зная про его поклонниц и предпочтя воспользоваться главным выходом. Атаман после абдуловских автографов подошёл к девчонке в красном платье.
   - Какая школа?
   - Вы собираетесь сообщить в школу? - напряглась она.
   - Нет, не собираюсь. Просто интересно.
   - Ну, первая железнодорожная, - неохотно сказала девушка. - Но вы не думайте... У нас хорошая школа.
   - Русский язык Ирина Львовна ведёт?
   Она хлопнула ресницами - да-а...
   - Передавай привет от Григория. Я был у неё на практике.
   - А-а... А вы здесь главный?
   - Нет. Просто помогаю ребятам, присматриваю, чтобы ничего не стащили...
  
   -...Ты не представляешь, Майк, с каким уважением она смотрела мне вслед...
  
   Через два дня мы уже записывали с помощью нашего видеовагена, в ещё перестраиваемой Малой студии телецентра, отрывки из спектаклей "Тиль" и "Юнона". Гриша тут же обдумывал будущий о театре сценарий, а я, нервничая, спешно устранял неисправность в нашем изношенном оборудовании, которое уже дышало на ладан.
   Очкастый режиссёр Вениамин тему подхватил и, ссылаясь на якобы сбои при записи, по несколько раз заставлял прогонять сцены; а когда актёры на площадке стали уже вскипать (у режиссёров это называется эмоциональный разогрев), одним махом снял всё.
   Великолепен был Караченцов.
  
   На радостях всей пёстрой компанией пошли в телецентровскую столовую. Караченцов, обнимая партнёршу за талию, читал экспромтом:
   Быть иль не быть,
   Вот в чём вопрос.
   Оберегать свою свободу
   Иль отдавать супружний долг...
   Было легко. Чертовски нравилась одна девчушка в костюме фламандской горожанки - ладная, звонкая и ясноглазая. Вырезал ей яблоко звёздочкой. Болтали о Москве.
   А это создание вдруг подошло к Грициану и пропело - не покажет ли он ей с подругой город. Во мне всё упало. Гриня, покосившись на меня, сослался на занятость.
   А на обратном пути пел мне уже Грицко:
   - Не кисни. Ты достаточно хорош. Дело вкуса.
   - Как с борщом?
   - Почти. Вот, кому-то Жванецкий - сладкоголосый соловей, а кому-то толстый и лысый дятел...
   - И кто же из нас дятел?
   - Все мы дятлы, - сказал он. - В постели.
   И пошёл писать сценарий.
   А я к себе, бессильно ругаясь:
   - Пан атаман Грициан-Практический, голова огурцом, нос картошкой, долбо...
  
   Но я-то Гришаню знаю - как пить дать уже назавтра покажет друг ситный наш белый город. Справится за неумеху. Или, может, отомстит... Он ей покажет... Уж он ей врежет!..
  
   Проезжал мимо на редакционном микроавтобусе солидарно-смурной Виталя, насвистывая сквозь зубы:
   Из-за вас, моя черешня,
   Ссорюсь я с приятелем.
   До чего же климат здешний
   На любовь влиятелен!
   Оставил микроавтобус движением руки, бросил в открытое окно:
   - Дездемону придушить, а этому оторвать лишнее.
   И кивнул водителю - вперёд!
  
   Да остынь, Майк, вдруг подумалось мне, тоже нашёлся Марчелло Мастроянни. Считай, подарил другу девушку. Пусть всем будет хорошо. Бери, Гриня, пользуйся, вспоминай добрым словом.
  
  
   Заинтригованный ситуацией и воспользовавшись отгулом, сходил Виталя во Дворец "Октябрь" на ленкомовского "Гамлета". Она была в своей роли хрупка и трогательна; и звучала как прозрачная и печальная мелодия. Хотелось близко посмотреть в её большие глаза. Ради этих глаз пошёл он и на утренний спектакль.
  
   Утреннее представление поразило. Актёры то ли не выспались, то ли не опохмелились. Виталя догадывался, в чём дело - от щедрот республики театр заливали коллекционным молдавским вином. А эти изысканные вина, если их смешивать, развозят похлеще водки, не говоря уж о головной боли. Захаров с труппой не приехал, а то бы всем мало не показалось.
   Шпага выпадала из руки Солоницина, играющего Гамлета. Когда появилась она, ещё более несчастная, чем вчера, и вообще никакая, Виталя поднялся с места и двинулся к ней. Утренний зал был полупуст. Он остановился у авансцены. Девушка мечты показалась потерянной и чужой.
   Она удивленно посмотрела на него и, кажется, узнала. Виталя повернулся и пошёл к выходу. Ни Майку, ни Атаману он ничего не сказал.
  
   Будучи командировкой в Москве, видел Виталя её - уже прославленную, с не очень удавшейся, по слухам, личной жизнью - в антрепризе. Завораживающая, нежная, тонкая актриса, и всё ещё красива.
  
  
  
   III. Женщина без адреса и миллион терзаний
  
   Определился Виталя стажёром-практикантом на телецентр.
   Из-за обрыва контактной сети троллейбусы в тот день на холм к телебашне не поднимались, а разворачивались на кольце у кинотеатра "50 лет ВЛКСМ" и шли в обратную сторону. Телецентровский народ вываливал из транспорта и шёл пешком.
   Виталя догнал идущую впереди молодую женщину с аккуратной, до волоска, уложенной прической - помнил, что она из среднего звена начальства, где-то с верхних этажей - и по ходу посетовал, что вот, он новенький, а уже опозданием отметится.
   - Сегодня многие опоздают, - сказала она, - а я хожу пешком.
   - Пешком? - удивился Виталя.
   - Доезжаю до Садовой, выхожу, а дальше пешком. Чувствуешь бодрость, и голова потом лучше работает. И вы ходите.
   - Ладно, - сказал Виталя, ощущая какую-то заинтересованность.
  
   Наутро стоял у остановки на Садовой.
   - Вы меня ждёте? - удивилась она. - Ну, пойдёмте.
  
   Нравилась Сабина Витале. Болтал с нею о студенчестве, походах, поездках по стране. Почему-то хотелось рассказать ей всего себя.
   И хаживал так Виталя с нею неделю, а потом на Садовой она не вышла из троллейбуса; ждал, видел, что опаздывает, снова вскочил в проезжающий троллейбус. Решил, заболела. Через несколько дней случайно увидел её в столовой и подошёл.
   - Вы пешком больше не ходите?
   - Нет. Сплетни пошли. Наши люди видят нас из проезжающих троллейбусов, а я замужем.
   - Конечно, - смутился Виталя, - извините, я не подумал... Это бросает на вас тень. Жаль, без вас мне будет скучно ходить...
  
   Ещё раз прошелся от Садовой в одиночку и бросил.
  
   Спустя какое-то время ехал Виталя на свою практику и внезапно увидел в окно её демисезонное пальто. Протиснулся вперёд к двери, выскочил на очередной остановке и побежал навстречу. Добежал и остановился, не находя, что говорить, потом сообразил:
   - Вы снова ходите?
   - Я нарочно пошла пешком, чтобы вы меня увидели. Знала, что вы выйдете. Сегодня первое марта. Можно подарить вам мэрцишор?
   - Да, - кивнул Виталя.
   Заворожено смотрел, как её тонкие пальцы прикрепляют к его куртке этот национальный сувенир: маленькую бутоньерку в виде цветочков из ниточек белого и красного цветов - символ встречи весны.
   Она огляделась. Посмотрела на шоссе:
   - Сядьте на троллейбус, нас не должны видеть.
   И пошла вверх к телецентру, а Виталя послушно и ошеломлёно поплелся в другую сторону, к предыдущей остановке.
  
   Назавтра уже сам караулил, стоя у кабины водителя. Увидел её. Проехал вперёд, вышел и ждал, скрываясь за углом пятиэтажки. Потом вышел навстречу:
   - Теперь мой черёд подарить вам мэрцишор.
   Почему-то внутренне дрожа, прикрепил ей на пальто бело-красную витую кисть, уколовшись.
   - Я хочу, чтобы ты знал, - сказала Сабина, - мой муж директор большого завода, уважаемый человек. Он старше меня, но я его не оставлю - он этого не заслуживает. И я не сделаю больно моей восьмилетней дочери. Но с тобой мне легко. Если тебя это устраивает...
   - Сабина, то, что ты говоришь, это ужасно... и замечательно... я не знаю, что ещё сказать...
   - Мы опаздываем, ты бежишь на троллейбус, а я иду пешком.
  
   Ожидал её в столовой. Подошёл и стал за ней в очереди, ощущая к ней необычайную теплоту.
   Сказал, не поворачивая к ней головы:
   - Пойдём в кино?
   - Хорошо, - почти шёпотом ответила она, - в воскресенье в девять утра в "Дневном кинотеатре".
  
   На последнем ряду держал её за руку, целовались. По вкусу понял, что она по неопытности не сняла помаду, но от этого казалось ещё лучше.
   С ней нельзя было даже коротко пройтись по парку: её знали, часто здоровались и с интересом на них смотрели. Это держало его в напряжении.
  
  
   Будучи у своих он спросил, кто такая Сабина.
   - Сабина? - поднял брови Атаман. - Это, можно сказать, глаза и уши председателя Гостелерадио. Он ничего не понимает ни в радиотелевизионной технике, ни в подготовке программ. Работал раньше в республиканском партаппарате с её отцом. И абсолютно ей доверяет. Она великолепный организатор.
   - У них не было отношений?
   - Думаю, нет. Председатель карьерист, член ЦК и побаивается приключений.
   - Это хорошо.
   - Эффектная и деловая, но замужняя и проблемная... Зачем это тебе, недоросль? Надеешься на чудесный случай?
   - Я просыпаюсь и думаю о ней.
   - Все мы человеки, - подгавкнул Майк, - но не будь соучастником в глупостях, служивый.
   - Она мне дорога, и мне всё равно, что будет. Это судьба...
  
  
   В столовой Сабина сказала в полголоса:
   - Слухи продолжаются. Больше не подходи. В воскресенье в том же месте.
  
   Изнылся Виталя ожидаючи. Она пришла с опозданием:
   - В кино сегодня не идём. Взяла у подруги ключи от квартиры. Пошли.
  
   Она не умела изменять; сидела на стуле и молчала.
   Он опустился на пол у её ног и начал целовать колени... Её трогательная, почти девичья, грудь помещалась в ладони... Плоский живот пересекал поперечный рубец - догадался, кесарево сечение при родах. И его целовал... Против ожидания лобок её оказался некурчавым - тёмные блестящие волоски лежали аккуратно, как смоченные, и струились вниз...
   Внутри нёе было сухо и очень тесно, как в перчатке не по размеру... Это отбивало всякое желание.
   - Что-то не так? - спросила она.
   - Нет-нет, просто идти пора.
  
  
   Ходил мрачный.
   - Что такой кислый? - спросил Майк. - А-а, печально! Вам бы в семейную консультацию сходить, но там принимают только по свидетельству о браке. Пусть хотя бы к гинекологу пойдёт...
   - Не общаешься больше? - встрял Атаман.
   - А как я могу ей сказать, что у неё там не всё в порядке?
   - Щенок! - вскипел Атаман. - Вроде набивался любить душу, а не можешь полюбить даже тело! Объясниться, что она тебе близка, и сказать всё, как есть. А впредь - подойдёшь к замужней женщине, оторву яйца на...й!!
  
  
   Наедине Майк сказал другу:
   - Да, дела... А если бы получилось как у Тургенева с Полиной Виардо - бывает же?
   - Ты полагаешь, - усмехнулся Атаман, - что Полина-Сабина хорошая рифма? Страдающая по ласке молодая баба рядом с чутким, заботливым мужем... Не жизнь, а дерьмо!
  
  
   И Виталя позвонил из телефона-автомата в кабинет Сабине и сказал правду. Сабина плакала.
  
  
   На ближайшем комсомольском собрании телецентра Атаман поднял руку:
   - Разрешите пару слов вне повестки. В нашей редакции ходят грязные слухи о женщине. Я буду бить морду каждому, от кого что-нибудь подобное услышу!..
   И обвёл взглядом зал.
   Зал зашумел. Девушки и большая часть присутствующих аплодировали. Некоторые сидящие поёживались под взглядом Атамана.
   Недоросль всё порывался подняться и заявить, что это он во всём виноват и согласен жениться, но Майк его удержал.
  
   Председателю донесли о собрании.
   Он спросил:
   - Этот?
   - Нет.
   Председатель вызвал Сабину:
   - Было?
   - Ложь!
   - Верю. Будь осмотрительна.
  
   У Сабины вдруг появилась телефонная секретарша с въедливым голосом вахтёрши женского общежития:
   - А кто это звонит? А по какому вопросу?..
   Терзаясь от чувства вины и переживаний за Сабину, написал недоросль заявление на увольнение. И через три дня, бросив прощальный взгляд на высокое окно её кабинета, покинул телецентр.
   - Едет Виталя задумчиво прочь, - произнёс Атаман, - будет он помнить про царскую дочь!
  
   Пару месяцев спустя перевелась Сабина в Московский телецентр, а муж в союзное министерство.
   Атаман стал популярен среди девушек, а потом всё забылось.
  
  
   Приезжала неказистая, на взгляд Майка, поэтесса и флейтистка из Красноярска с путевкой Союза Писателей. А Атаман пробил ей прямой сорокаминутный эфир на радио, который сам и вёл.
   - Прикинь, - говорит Гриша, - у неё муж в Москве в аспирантуре. Встречаются два раза в год. Когда она своим контральто читает стихи - это что-то неземное. Хотел бы я положить голову ей на колени, а она бы мне читала.
   - Так ты ей это и сказал, - осенило Майка. - А она ответила, что её коленки уже заняты.
   - А ты, Майк, конечно, уже представляешь её сидящей сверху. И она тебе читает сонет и играет на флейте с голосом.
   - Ну, что-то в этом есть. А как насчёт триады Жванецкого: весёлая, добрая и красивая - так он выбирает свою единственную женщину.
   - Ошибается юморист, - сказал Григорий, - таких женщин много. Вот потому у него изрядно детей. У неё должно быть главное - чистый звук.
   Недаром Гришаню таскали в детстве на уроки скрипки к знаменитому Бейрихману.
   Эту маленькую гришкину скрипочку его мать сохранила, верно, рассчитывала отыграться на внуках...
   Майк догадывался: Атаману было важно щупать не только женскую грудь, но и то, что под ней - сердце.
  
  
   ...Поехал Виталя кататься на лыжах в Карпаты. Принесли со склона девчонку - поломала лыжу на спуске. Переохладилась, ослабела, еле говорит.
   Кто-то кричит:
   - Есть здесь врач какой-нибудь?
   Виталя, сам от себя не ожидая:
   - Есть врач!
   Администратор турбазы недоверчиво:
   - Вы врач?!
   - Третий курс мединститута, - небрежно роняет Виталя, хотя у него всего лишь второй курс политеха - а пусть докажут. Видел, правда, как тётка-медик делала пациенту массаж "волной". - Спирт есть?
   Принесли с пол пузырька спирта. Виталя чувствует себя героем в центре внимания:
   - Надо попробовать - настоящий или нет? - Сделал глоток из пузырька. - Да, годится!
   Остальное выплеснул на руки, по тёткиной методе разогрел; знает, пальцы у него сильные. Ожила девчонка, смущённо улыбнулась.
   - Спасибо вам, доктор.
   - Будьте осторожны, девушка, - покровительственно и по-взрослому говорит Виталя, - горы есть горы.
  
   И всё это под песни Высоцкого из кинофильма "Вертикаль". Катался на лыжах, катался. Видит, все компании по парам разбиваются. А он один. Так и не приведётся, как говорит его дед-матерщинник, "шишку смочить".
   Почти перед отъездом подошла та самая девушка:
   - Я хотела вас поблагодарить. Вы меня не проводите?..
   И отблагодарила в своём домике. А Виталя взял и втюрился, а по терминологии того же циничного деда, "заторчал на ней". Он её вспоминал, писал, приглашал в гости. Она не ответила...
  
  
   -...Она-то и подошла в конце заезда, - растолковывал Майк, - чтобы не осталось времени выяснять. Она же рассчиталась за спасение. А то вдруг ещё захочешь.
   - Он её раздел, а она не возражала, - и решил, что жизнь придумана гениально, - хмыкнул Григорий, будучи не в настроении.
   Виталя смотрел по-прежнему недоумевающе:
   - А всё-таки - почему?..
   Какой-то горький сердечный опыт, - думает Виталя, - был у пошляка-деда, раз он отпускал плоские остроты типа "свадьба это торжественный пуск бабы в эксплуатацию". А вот Виталя был бы рад, чтобы его эксплуатировали...
  
  
   ...По иронии судьбы девушка в коротком красном платье у Дворца "Октябрь" оказалась дочерью учительской пары, вычислила Гришину должность и телефон, стала по нему сохнуть, проникать на мероприятия, на которые он ходил, и напрашиваться с подружкой на экскурсию по телецентру. Кишинёв городишко не мелкий, но папа девчонки вышел на мать Гриши; Гринёк по этому поводу как раз получил предупредительный втык от матери и указание провести воспитательную беседу; а кратенькую экскурсию осуществить.
  
   - Знал бы, сам подобрал окурок! Посылаешь человека для его же пользы куда подальше, а он тебе отвечает пылкой страстью...
   Но Гришка выкрутился - экскурсию сбросил на Майка, беседу а-ля Онегин провёл сразу для двух татьян, и намекнул, что одна знакомая девушка в Киеве заканчивает свой медицинский и как только получит диплом, то они сразу... А телефон переставил на стол женщине-коллеге.
  
   Правда, девушка из Киева была уже врачом, счастлива замужем и водила в детский сад двух близняшек...
   Человек восемьдесят родни гуляло на её свадьбе, а Атамана не было. А всё потому, что случайно или нет дежурил в штабе танковой бригады молодой лейтенант. И от нечего делать названивал наугад по телефону. Ответный голос ему понравился, и он заорал:
   - Девушка, не вешайте трубку. Я хочу знать, куда я попал...
   Слово за слово, и пригласил на свидание. А чтобы та не побаивалась, договорились - пусть она придёт с подругой, а лейтенант с другом. И встреча у памятника Богдану Хмельницкому в двенадцать часов дня.
   Подруга оказалась кузиной Атамана, а улыбчивый друг дежурного, недолго думая, предложил ей выйти за него замуж. И кузина согласилась. Вот потому и гуляла на свадьбе родня со всех концов Союза, а Атаман не поехал...
  
  
   Не слишком ли строго опекала мать Атамана, если Майку не помнится - кроме заезжих блуждающих звёзд - ни одной его девушки?
   Упоминал, кажется, давеча атаманов брат-погодок, что приводил Гриша в гости девушку, скрипачку и солистку из ансамбля "Лото". Но мать промолчала, и девушка больше не появилась.
   Почему это запомнилось? А-а, скрипачка под влиянием истории о запретной любви Гришиного деда-подпольщика написала вальс "Океан нежности", посвящённый, верно, своему другу Григорию, а после расставания порвала ноты. Название вальса, конечно, от Атамана...
  
  
  
   - Что вы так напряжены? На концерте казалось, вы лёгкий и открытый человек.
   - Почему вы меня пригласили на ужин? - говорит Витале исполнительница русского романса, старше его на тринадцать лет. - Смешно как-то.
   - Как только увидел вас на сцене, то решил, что подойду к вам.
   - Вас я начинаю побаиваться. Вы понимаете, конечно, что это бесперспективно. Зачем это вам?
   - Что толку задаваться вопросами, зачем мы живём, и что будет потом.
   - Не охотьтесь за пожилыми женщинами, добрый молодец. Хотите в одном флаконе мать и любовницу?
   - Нет, просто взрослого человека.
   - Женщина не может быть взрослой, она может быть только зрелой.
   - Это похоже на какую-то тривиальную истину, но она скучна. Мне интересны вы.
   - Я замужем.
   - Это отговорка, вы не замужем, и сейчас никаких отношений у вас тоже нет.
   - Вы напоминаете моего старшего брата: он с шестнадцати до девятнадцати лет спать без девушки не ложился. Не можете себе найти девушку на вечер?
   - Никого я вам не напоминаю. А не могу пока найти вас. На этот вечер, на пять, на десять... Сколько получится.
   - Это звучит грубо.
   - Нет, это звучит честно.
   - Давайте сделаем так: сейчас мы прервёмся. Я не дам вам ни телефон, ни адрес. Вы подумайте. Не хочу ломать вам жизнь. Если я вам действительно буду нужна, вы меня найдете.
   - Опять вы за своё! Хочется простого - например, увидеть вашу улыбку... покажите, как вы улыбаетесь!.. и услышать, как вы скажете - "Мне хорошо".
  
   - Мне хорошо...
   - Я жду этого уже полчаса. У вас повеселело лицо. А теперь повторите!
   - Мне хорошо!
  
   -...А чем я вам понравилась на сцене? Только не говорите банальности.
   - У вас глубокий голос. И поток дыхания с очень короткими чёткими согласными. У меня был второй ряд, и, казалось, вы обращаетесь прямо ко мне. Я даже близко видел под краешком платья вашу тонкую щиколотку. И запомнил её.
   - А я вас даже на концерте не заметила. Меня учили петь для всех, а рассматривать дальние ряды.
  
   - Меня не устраивает говорить "вы".
   - У нас в семье принято на "ты" обращаться только к отцу и матери.
   - Хочется быть вам ближе.
   - Куда уж ближе...
  
  
   Приходит Виталя к своим, а там Майк к атамановскому музыкальному центру квадрофонию подключает. И оба сразу на Виталю уставились.
   - Вы чего?
   - Нет, это ты чего, - покрутил Майк отвертку в руках, - сияешь, как начищенный пятак.
   - В лотерею выиграл, что ли, - предположил Атаман, - али на Доску почёта попал?
   - Просто хороший день, - отвёл взгляд Виталя.
   - Давай, не сачкуй. Майк как раз наш нежный компьютер "Агат" починил: статья уже два дня ждёт...
  
   - Эй, дружок, - похлопал Виталю по плечу Майк. - У нас квадро уже готово, а ты всё ещё на первой странице...
   - Концовка мне не нравится. А адресные бюро в Москве где есть?
   - На Трёх Вокзалах, есть на улице Горького, но лучше написать в адресный стол: не ездить же ради справки в Москву.
   - Всё равно поеду. Что вам привезти?
   - Кофе в зернах из "Елисеевского". Если в продаже не будет, намекни продавцу - пусть вынесет из подсобки на улицу...
  
  
   - Виталь, ты что такой озабоченный?
   - Адресный стол сообщил, что такого человека в Москве нет.
   - Человек может быть прописан не в Москве, - рассудил Майк, - а в Подмосковье.
   - А что делать?
  
   - Речь об известном человеке? - вмешался Атаман.
   - В принципе, да.
   - Бывает, по заявлению граждан их выводят из открытой картотеки. Соображаешь?
   - Понял. Пойду в управление культуры, узнать, от какой она филармонии.
   - Ты не совсем безнадёжен... Но филармония на частное письмо не ответит.
   - А что же делать?
   - Свяжись, сынок, от моего имени с Витькой Мезенцевым из "Молодёжи Молдавии"; пусть напишет на бланке редакции письмо, что подготовленное интервью с этим человеком несогласовано, подпись интервьюируемого отсутствует, и поэтому, де, главред не разрешает в печать. Просим сообщить адрес для согласования.
   - Всё, я побежал.
   - Не гони. И пусть секретарша ни запрос, ни ответ не регистрирует.
   - Я побёг.
   - А телефон зачем?
   - Я не подумал.
   - Ты ещё не подумал, что на шару человек даже ручку не поднимет.
   - С меня коньяк.
   - И конфеты секретарше. Она в твоём деле главный человек.
  
  
  
   В свободные минуты чувствовал Виталя какую-то невосполненность. Казалось - чего-то в тот вечер-ночь не успел. Не мог ею насытиться: её отъезд подсознательно давил. Видел на её лобке, на палевом подшёрстке, несколько седых волосков. Этот лобок вспоминал с умилением и острой щемящей жалостью.
  
  
  
   Весёлый Мезенцев позвонил вскоре:
   - Записывайте вашу девушку - Калуга, Поле Свободы...
   "Какое поэтическое название улицы," - думается Витале, - "там, наверняка, легко дышится..."
   - Парни, а сколько от Москвы до Калуги?
   - Часа три на электричке.
   - Жаль, в поезде на сквозняке букет завянет. А в Москве такие цветы!..
   - Она же с папой и мамой. Договорись сначала с гостиницей, малахольный. И сообщи, когда приедешь, у неё же гастрольная жизнь...
  
  
   - Никаких дел! Ты уже отпуск отгулял!
   - Очень надо, Иван Никодимыч, по личному...
   - А кто за тебя пахать будет?
   - Иван Никодимыч, ну, позарез нужно. Были же вы молодым...
   (Пауза).
   - Ладно. Семь дней без содержания.
   - Иван Никодимыч, мне в Москву ехать надо.
   - Хорошо - восемь, и ни дня больше. Потом весь год рассчитываться будешь...
   - Иван Никодимыч, вы просто золото!
   - Катись, катись, отчитаешься потом...
  
  
  
   Ответное письмо вскрыл с колотящимся сердцем.
   "Благодаря вашей улыбке я вышла замуж за человека, которого искала. Это оказалось легко и просто. Всё к лучшему, я вам не подходила. Сейчас я даю, мне кажется, лучшие свои концерты. Мне хорошо. Рада, что у меня есть верный далёкий друг.
   Получать бы ваши письма. И все-таки... Муж прекрасный человек, но не следует ему о нас знать.
   Я вас не забуду. Какое счастье, что я вас встретила. Повезло мне. Спасибо".
  
   И компакт-кассета на память...
  
   - А что за надпись от руки на кассете, - заинтересовался Майк, - "Песни Владимира Высоцкого, перепетые мной. Правда, не хуже?" И, мелко, перечень:
   Протопи ты мне баньку
   Дом на семи ветрах
   Охота на волков...
   - А-а, - вздохнул Виталя, - она в ресторане всё пыталась ныть, что мы из разных поколений. Мне надоело, и я ответил выпадом - да, вы из поколения романса, а я из поколения поклонников Высоцкого. И нам друг дружку не понять. Вы правы, мне надо быть сдержанней. Благодарю вас за приятный вечер. И давайте я вас провожу.
   А она поднялась на подиум в зале, села за расстроенное фортепиано и спела мне "Протопи ты мне баньку"... По правде, я чуть не ошалел от этой тоски, надрыва и проникновенности.
   Тут ресторан зашевелился, зааплодировал, мужики поднялись и потянулись к подиуму. Кто-то заорал:
   - Давай ещё! Вдвое плачу!
   Пришлось бросить на столик деньги для официанта, схватить её за руку и убегать через кухню на улицу. А там остановились, улыбнулись друг другу и начали целоваться...
  
   - У артисток так бывает, - осторожно выразился Атаман, - вечная женственность на сцене и драматизм в жизни...
   - Кассету отдашь мне, - решительно сказал Майк, - я буду над ней печалиться. И не вякай.
   Сожалел Виталя, что в тот единственный и последний вечер оторвался от неё ненадолго по малой надобности и напиться. Подождало бы.
  
  
  
   IV. Пахнут духи не по делу, и слышится гул истории
  
   На киевских курсах переподготовки инженеров, где занимался наш Виталя, цвела меж курсантами Наталья. Про неё ходил стишок, ею же и пущенный:
   Прилетит к нам Наташка
   В голубой комбинашке,
   И бесплатно покажет стриптиз...
   Там имелось что показывать - всё на месте. Нравилась она многим, а ей Виталя - раздолбай небесный.
   Числилась она разведёнкой - оказалось после свадьбы, что муж импотент. Называл он её ласково и бил в попытках возбуждения.
  
   В последнюю ночь на курсах трёхкомнатную секцию Виталя в общежитии заняли прощающиеся пары. Деваться некуда, и Виталя оказался с Натальей в маленькой соседней комнатушке на две кровати.
   Она травила солёные шутки-прибаутки, оказалась общительной и опрятной, с тонким, едва уловимым свежим запахом, но загадала ещё в юности, что первый мужчина будет у неё муж, и уж тогда ему придётся на ласки стараться. Так и не передумала - голубая мечта.
  
   Married or Nothing! - понял Виталя. Он не собирался её агитировать - нет, так нет. Старший коллега Афанасий наставлял его по слабому полу - жениться необязательно, но спать ты обязан. Он решил последовать его совету, поцеловал, сказал, что страшно устал и должен выспаться, лёг и заснул. Она не спала, а утром, когда разъезжались, плакала. Кажется, Виталя чем-то её обидел. Вспоминал алую вышивку на белой ночной рубашке...
  
  
   -...В самом деле, "ночь без милосердия", - задумался Атаман. - С обеих сторон.
   - Оставил бы ей мечту в неприкосновенности и подарил бы ночь поцелуев. Зацеловать и пусть вспоминает, - добавил Майк.
  
  
  
   ...Идёт Виталя к Майе, приме русского драмтеатра в Кишиневе: журналистская практика - взять интервью у известной личности.
  
   - А-а, молодой человек!.. Ваша мать звонила. Только предупреждаю: станете задавать скучные вопросы - выгоню! Начинайте.
   - Хорошо. А если вы станете давать скучные ответы?
   - Каков вопрос, таков ответ. Начинайте.
   - Вы не заметили, что я уже начал. Пожалуйста, не курите в моём присутствии. Я не курю.
   - Скажите, какая цаца! Здесь артистическая гримёрная, а не ресторан высшего разряда!
   - Ладно. В театре завтра выходной. Завтра в семь часов вечера в ресторане "Интурист".
   - Командовать вздумал, сопляк! Да я сейчас твоей матери...
  
   А Витали уже и след простыл.
  
   Она пришла в четверть восьмого. Недоумённо оглядела зал и подозвала метрдотеля.
   - Ваш столик в углу с цветами, а молодой человек наблюдает за вами с балкона...
   А по ступеням уже спускается Виталя с репортерским диктофоном на ремне.
  
   - Вы расскажете всё, что мне нужно.
   - Люблю наглых. Расскажу, малыш, но сначала ты о себе - об увлечениях, привычках, девчонках...
   ...Не обманывайся, ты не в моём вкусе, не говоря уж о твоей матери. Мне нужны попроще, чтоб послать человека в задницу, а он не обиделся, и так же дружил. С тобою надо выбирать, что сказать. Приходится думать как бы за двоих. Зато слушать ты умеешь.
   ...Зло берёт, он уже два месяца как меня оставил. И не понимаю, почему. Прихожу - ни записки, ни его вещей. Поговорил бы, объяснил, я бы поняла....
  
  
   - Майя, дай, пожалуйста, ключи от квартиры на полчаса. Попрощаться надо с человеком, уезжает по распределению...
   - Что можно успеть за полчаса. Женщину надо смаковать, как драгоценное вино. Даю тебе три часа... с половиной.
  
   - Как замечательно, Майя, ты играла Настю в "На дне"! Публика аплодировала стоя.
   - Я знала, что ты в зале. Это был мой подарок тебе, малыш.
   - Ты играешь женщин сильной, широкой натуры. А твой студент-дипломник, которому ты сдала комнату, пользуется тобой. Ему готовят, обстирывают, с ним, наверняка, спят, а он даже не платит за комнату. Потом получит диплом, женится и бросит тебя.
   - Я знаю. Но я живу сейчас. Что будет, то будет.
   - Но он тобой нисколько не дорожит.
   - Я делаю это для себя.
  
   - Прощания закончились, малыш; твоя мама запретила давать тебе апартаменты.
   - Майя, зачем ты ей сказала?
   - Она спросила, а я врать не умею, особенно твоей матери - она мне голос вернула.
   - А как же ты на сцене играешь?
   - Это мне запросто, там я другой человек. Мне не надо, как Смоктуновскому, неделю входить в образ. Я выбегаю из-за кулис - и я уже не я, а намного лучше...
   - Ты универсальная актриса, Майя, прекрасно поёшь и танцуешь. Видел тебя в "Проснись и пой!". Это был сумасшедший спектакль-праздник. Ты можешь играть всё. Я горжусь тобой.
   - От этих слов я буквально таю, малыш.
  
  
   Не стоит, думает Виталя, докладываться суровому Реввоенсовету - с его-то стороны никаких поползновений. Ну, что там сообщать: что может она два часа говорить о театре - успевай только задавать наводящие вопросы... И так ясно:
   "- Ты при встрече целуешь её в щёчку? - удивится Атаман. - Да кому бы в Кишинёве такое снилось!"
   "- Женщина-друг это всегда приятно, - подключится Майк, - а то, что у неё есть грудь, вдвойне приятней!"
  
  
   -...Тебе, Майя, достаточно любому мужчине только подмигнуть. И он скажет: "О, Донна Роза! Я старый солдат и не знаю слов любви..."
   - С женатыми я не связываюсь - детей жалко. Театральные мне надоели: всё время о театре и вокруг театра. Хочется простого, живого человека. А вдруг мой дипломник захочет ещё и кандидатскую диссертацию написать?..
   - Что-то я за тебя переживаю, Майя.
   - Это потому, что мы одной породы. Не беспокойся, я выстою.
   - Я приготовлю кружевные платочки. Поплачем вдвоём.
  
   - А что тебя во мне привлекает?
   - Обаяние и любовь к жизни.
   - Так это ты стащил мой фотопортрет в фойе театра?! Как я сразу не догадалась! И как тебе это удалось?
   - На факультете журналистики и не такому научат.
   - И где он сейчас?
   - На дверях моей комнаты. Когда собираюсь совершить очередную глупость, то с ним советуюсь.
   - Ты славный, малыш. Тебя хочется обнять, но сдерживаюсь. Надо пристроить тебя в хорошие руки.
   - Нет, скорее, в хорошие ноги.
  
  
   "Баллада об одиноком брательнике" из записной книжки Григория
  
   Славно жить Майку с домовитой женщиной. Тепло, уютно, спокойно. Ухожен, обглажен, накормлен. А дел-то мелочь - ковёр пропылесосить, да мусорное ведро вынести. И Гошку из садика забрать. От этих радостей всё в охотку.
   - Дядя, а вы к нам надолго?
   Это Гоша говорит. С Гошкой в воскресенье в парк, на качели, на карусель.
Надолго, малыш, надолго. Всё путём. Славно жить, хорошо дышать.
   И говорит технолог Даша:
   - Ты извини, муж из плавания возвращается...
   - Как?! Ты же говорила, у вас уже всё раздельно.
   - И я так думала. Пока он там - кажется, что всё раздельно. Когда здесь - что вместе.
- Но так же нельзя. Я же не дежурный матрос...
   - Тебе не понять... Я месяцами одна, голова слетает. Я что хотела - чтоб кто-то рядом, чтобы не пропасть.
   - Но двое мужчин у женщины...
   - Что - двое? А если пять, а если больше... Не тебе меня судить.
   И вот бог, а вот - порог. И идёт братишка Майк под военный оркестр по главной улице, и сидят на лавочке двое свободных от службы собратьев.
   - Как жизнь молодая? - начинает Григорий.
   - Летит.
   - По морям, по волнам? - вступает Виталя.
   И получает за это поджопник.
  
  
  
   ...Если местом встречи выпадала гостиница, атаман Грициан со значением вытаскивал журналистское удостоверение, благо корочка красного цвета, и можно не уточнять, а уж пятёрку дать для него было без проблем.
   Пусть Гришане приходилось договариваться и совать рублики. Пусть отчёты о его встречах, без сомнения, поступали в молдавский КГБ. Но что с того - у него не числилось родственников за границей, он не собирался уезжать, не якшался с диссидентами, и, вообще, по работе занимался "коммунистическим воспитанием" молодёжи. По парткомовской линии уцепить его было нельзя - он отклонял все предложения о вступлении в партию под предлогом свой неготовности и колоссальной ответственности этого шага.
   Вероятно, незримо прикрывали Гришу также дед, участник бессарабского подполья, и бабушка другого деда, заведующая отделом партийного контроля.
  
  
   Дед-подпольщик отличался решительностью и ничего не боялся. Когда бабушка Лиза скончалась от рака, он не позволил произвести вскрытие.
   - Вы знаете, от чего она умерла. А если кто из морга  приедет - зарублю топором!
   Никто не приехал.
  
   Дедуля в молодости слыл гулякой и недоучкой, бросившим гимназию; наигрывал Баха на аккордеоне и имел в Кишинёве парикмахерскую на два кресла - за одним стоял он, за другим его батя. Папаша считал - если есть профессия, то нечего рассусоливать: давай, женись!
   - Не собираюсь жениться. Скоро будет война с фашизмом. Я хочу в ней участвовать.
   - Ты, сынок, неумный человек. Где мы, а где фашизм?
  
   Мир казался деду неправедно устроенным, и Первого Мая он выходил на улицу с красным флагом. Жандармы забирали его в кутузку, но они не знали, что он коммунист и активист МОПР - Международной Организации Помощи Революционерам.
  
   А когда полиция накрыла кишинёвскую ячейку МОПР, дедушку спасло то, что он сманкировал сходкой ради свидания. В свиданиях этих виновно было партийное начальство - дед получил деньги и поручение купить по объявлению радиоприёмник, чтобы партийцы слушали Коминтерн, Москву. Дед был денди, и тщательно следил за собой, это и учло руководство, направляя его по объявлению в дом начальника окружного акцизного управления.
  
   Приёмник назывался "Телефункен", а продавала его красавица-хозяйка, молодая банатская немка. Дедуня включил приёмник, послушал, поглядел на женщину, послушал тембр её голоса, и не смог отказаться ни от одного, ни от другого.
  
   Повеса уязвлён - стольким красоткам он уже подарил своё мастерство, а нужная ему женщина просто перевязывает волосы цветным или белым бантом, и не соглашается даже чуть-чуть подрезать кончики волос.
   - Давайте тогда сделаем французскую косу - прямую или на бок. Или вокруг головы. Это очень элегантно.
   - Спасибо, ни к чему.
   Видимо, побаивалась его прикосновений. А ей бы шло всё.
  
   Вёл себя дед как джентльмен, приглашал Марлену в кафе, водил в кино, гулял в Александровском парке; и ничего не требовал, а только смотрел, как Григорий на Аксинью в "Тихом Доне", пока та боролась с собой. Он смотрел, и она смотрела. Кому какое дело...
   И здесь завершается прелюдия. Начинается фуга. Вступают партии заинтересованных лиц.
  
   Кривит губы бывшая подружка и караулит повсюду - ты ещё пожалеешь! И в голове деда мелькает - донесёт, про МОПР она знает... Партячейка требует порвать с буржуазным элементом, намекая на перерожденчество. Марлена с трепетом ждёт записок. Папаша дедушки, как водится, грозит родительским проклёном:
   -...И она замужем. Заберёшь её - тебя посадят, а её вернут мужу!
  
   Забрать её и исчезнуть: неплохой вариант - думает дедуля - у него в руках востребованное ремесло; а Марлена вела делопроизводство и учёт в пекарне своего дяди, понимает в хлебе, и сможет испечь любой. Не пропадём. Потом бате сообщить...
  
   - Конечно, она лакомый кусочек, - увещевает старший товарищ, - я бы от такой и сам не отказался, но дело превыше всего. Попользовался и будет.
   Деду хочется дать в морду, но он сдерживается.
  
   - Ей необходимо уйти к родителям, - говорит адвокат, - прожить у них не менее двух лет, не поддерживая никаких отношений с мужем, обратиться в суд, который тоже не будет торопиться, получить развод, и только тогда она сможет вступить в новый брак. Всё остальное противоправно и может привести вас в тюрьму. И учтите, закон на стороне мужа - он оставит её без гроша.
  
   Соблюдая осторожность и меняя съёмные квартиры, дед с Марленой встречаются в пригородах. Она предлагает бежать в Бухарест и в большом городе затеряться. Дед уверен - именно там их будут искать в первую очередь, и не только полиция.
   - Подожди немного, надо собрать денег и связаться с приятелем. Он контрабандист, и у него есть связи.
   Дед учился ремеслу в Бухаресте, и там познакомился с развязным, ярко одевающимся жуликом, регулярно приходившем подстригаться. Тот хлопал его по плечу:
   - Сколько ты тут имеешь? Ха-ха! Хочешь выгодное дельце?
   Но дед не захотел. Теперь дело было у деда...
  
   А уже кто-то видит его встречи c Марленой. Муж узнает о деде и переводится в город Яссы, не преминув справиться в полиции и подключить призывной комиссариат.
   Дед ещё не достиг призывного возраста, но его снижение, по необходимости, допускалось: из-за неблагонадёжности сделали исключение. Он даёт мзду воинскому начальнику и остаётся служить, вместо военно-морского флота, в Кишинёве в пехотном батальоне. А она исхитряется приехать поездом под предлогом женских недомоганий и необходимости лечения у своего врача в Кишинёве.
  
   - Золовка следит, - взволнована Марлена, - муж берёт отпуск в июле, едем к его родственникам. Возможно, меня там оставят...
   Дед кусает губы, но заказанные в Бухаресте поддельные паспорта на супружескую пару с вымышленной фамилией еще не получены.
   - Ещё неделя, другая... Я заберу тебя из дома, когда ты будешь одна. С моим капитаном есть договорённость - он даст увольнительную на три дня. За это время мы пересечём границу. Потом поездом на Будапешт. Там осядем...
   Марлена предпочла бы Париж, но Францию уже топтал гитлеровский сапог.
  
   А дальше за одну ночь после ультиматума из Москвы Молдавия становится советской. Казалось, вот она, справедливость, надежда и новый мир. Дед не мог предположить, что Красная Армия остановится, и Яссы не отойдут Молдавской республике. А то бы в первый же день, когда с вокзала двигались колонны с красными звёздами, а с окраины уходили румынские части, ушёл со своим батальоном в Румынию.
   Новая граница пролегла по реке Прут. Яссы оказались на другом берегу, и, видимо, навсегда.
  
   Он собирается переплыть Прут, но уже созданы погранзаставы: по любому плывущему стреляют. Он пишет, как ранее уславливались, письмо - "Яссы, почтамт, до востребования"; но почтовые отправления на Румынию не принимаются. Дед идёт куда надо и просит отправить его на работу в Румынию. Но там полагают, что он уже "засвечен". И деда направляют в исполком заниматься коммунальным хозяйством.
   - Мировая социалистическая революция неизбежна, - сказал ему председатель горисполкома. - Румыния будет нашей.
  
   Город бомбят в первый же день двадцать второго июня. С войны дед возвращается орденоносцем, с пробитым мочевым пузырём и грамотой с факсимиле Сталина. Предчувствие его не обмануло: всё тот же старый дворник дядя Саша рассказывает, что приезжала в начале оккупации какая-то красивая женщина, искала его в гетто и не нашла.
  
   Шли послевоенные перемещения и фильтрация людей. У деда появилась идея: он раздобыл на черном рынке румынский паспорт, вклеил фотографию и, с помощью знакомого уголовника, подделал оттиск печати. Ему оставалось купить штамп в паспорт и справку с решением о репатриации в Румынию. Его сестра в ту пору работала в медсанчасти Министерства внутренних дел. Дружившая с нею начальница обратилась к мужу, офицеру МВД.
  
   - Забудь. Репатриируют только группами и в сопровождении, по списку. При первой же проверке всё вскроется. Обвинят в шпионаже, это расстрел. А перейдёт границу без документов - народ сейчас зоркий, кто-нибудь из соседей непременно донесёт, и её тоже загребут как сообщницу. В лучшем случае её посадят, а его выдадут нам. Пусть о ней подумает. Что он так переживает? А вдруг там уже детишки за подол держатся...
  
   Года два-три спустя дед вышел на знакомого румынского коммуниста, теперь писателя, навещавшего сестру в Молдавии. Тот усмехнулся:
   - Я понимаю, но в Румынии началась большая чистка; нежелательно попадать под горячую руку вместе с избранницей из буржуазного класса. В любом случае, не до тебя. Никакие старые товарищи в Компартии не помогут...
  
   Потом писатель всё-таки навёл справки, и в присланном сестре письме писал о якобы дальней родне из Ясс: троюродный брат будто бы убит бомбой в рождество 1944 года, а его жену вместе с другими этническими немцами забрали с собой отступающие германские войска...
  
   Отчаявшись, дед женится на молодой агрономше с сыном, присланной поднимать сельское хозяйство Молдавии. Мальчика он усыновил. Этот мальчик впоследствии и станет отцом Атамана.
  
   Дед тогда работал в управлении по кинофикации и кинопрокату, но фильмы о войне, как явную ложь, принципиально не смотрел.
   Как обычно, в марте медленно таял грязный, слежавшийся снег. Дед прочёл в своей парторганизации закрытый доклад Хрущёва на ХХ съезде КПСС, и запросил о Марлене Международный комитет Красного Креста в Женеве. Он знал, что почта просматривается, но плевал на это.
   Красный Крест ответил по-французски - в списках перемещённых во время Второй мировой войны указанное лицо не значится. Однако, указал делопроизводитель, в соответствии с Четвёртой Женевской конвенцией, ратифицированной Румынией в 1954 году, разыскиваемая персона имела право и могла быть возвращена в страну происхождения...
  
   Агрономша едва смогла уговорить деда повременить с выходом из партии.
   - Белка, ты что, папу не знаешь? - сказал младшей сестричке атаманов предок. - Он без нас никуда не уедет. Можешь смело идти в садик и не сторожить его...
   Трудно сказать, на что рассчитывал дед, ведь "коридор" на Вену через станцию Чоп по вызову Израиля ещё не существовал. И хотя он писал по-румынски, ни МВД Румынии, ни комиссариаты полиции в Тимишоаре и Яссах, не ответили.
   Дед спрашивал на Главпочтамте: нет ли для него "poste restante" - почты до востребования? Операторы разводили руками.
   Дед был бы согласен и на двух жён, и на всех прилагающихся детей...
  
   Будучи по делам в Москве он забросил в почтовый ящик румынского торгпредства письмо, адресованное в Министерство иностранных дел Румынии.
   Румыния молчала.
   Молчала Германская Демократическая Республика.
   Дед с базы Минторга раздобыл радиоприёмник и стал слушать радио "Paris Inter", думая, что она, быть может, тоже слушает Париж.
   Напряженно дышал эфир. Планета взволновано говорила на всех языках...
  
   Много спустя встретилась деду певица Тамара Чебан.
   - Бедняжка, - ласково протянула она, - ты так и не уехал!
   - Я бы уехал, Тамарочка, но не знаю куда. Поехали вместе в Париж, ты будешь петь в ресторане, а я играть на аккордеоне...
   Румынский наист Замфир с ансамблем как раз триумфально прогремел в Париже и выпустил там пластинку. А начинал, как многие, в ресторанах и клубах.
   - Смеёшься. Я артистка народная и избалованная, мне цветы и овации нужны.
  
   Тамару действительно звали во все концерты. Она пела ещё в довоенном хоре Кафедрального Собора, а у деда там, на воскресной службе, бывали явки. Потом на церковную службу стала приходить Марлена, чтобы повидаться. Дед в бога не верил ни в какого, но видел, как Марлена просит за него и за себя. Она была родом из Тимишоары, знала и венгерский, но молилась по-немецки.
   Если её сопровождал муж, и нельзя было подойти, Тамара передавала ей записки.
  
   Тамара окончила медицинскую школу вместе с дедовой сестрой, но затем, благодаря мужу, предпочла учиться вокалу. Когда она поехала в Москву получать Сталинскую премию за народные песни, то спросила одного увлечённого ею человека из аппарата ЦК - нельзя ли помочь деду. Нет, нельзя, этого не сможет никто.
  
   Уже столько людей знали о его Марлене, а она затерялась где-то между Дунаем и Рейном, и он не мог себе этого простить.
  
  
  
   V. Глава лестнице, роке и замполите
  
   - Скажи, Виталя, - допытывался Майк, - есть у тебя какая-нибудь мечта?
   - Конечно. Построить дом на Днестре, купить верховую лошадь, завести двух собак, кошку, жену, трёх детей, накрывать стол на лужайке и каждый вечер принимать друзей...
   - Колхоз, - скептически хмыкнул Майк, - есть согласие при полном непротивлении сторон.
   - Дом лучше в Ялте, - оторвался от клавиатуры компьютера Атаман, - на взгорье и с бассейном. Влекут меня шумные южные города. А с домом ты как бы и при всех, и отдельно...
  
  
   Телецентр полнился юными служивыми прелестницами. Они смотрели Витале на обувь и брюки, а он - на губы и глаза. А по нраву приходились чуть постарше, как когда-то в школе нравились красавицы-девятиклассницы, без церемоний отбиравшие у него, шестиклашки, резинку для стрельбы проволочками. А они могли ещё и треснуть.
   Независимость и самодостаточность стояли в подтексте.
  
   В то же времечко нашему Витале приятна Вероника, редактор и диктор молдавской редакции радио - глаз отдыхал: ясная, без лишнего, девушка с растущими прямо из подмышек ногами. И чтобы она ни надевала, казалось естественным и гармонично-спокойным.
   Ей он шутливо выражал приязнь, переиначив бардовские строки:
   Вероника, Вероника,
   Ты б к моей груди приникла...
   А она проходила мимо, по обыкновению, чуть приметно улыбаясь, и никого не выделяя.
   Впрочем, находилось, кому приникать.
  
   - У вас очень чёткое звукоизвлечение, - сказал Веронике руководитель группы дикторов на курсах в Москве. - Хотя вы не носитель русского языка, акцента у вас нет, скорее, особенность произношения. И красивая мелодика, должно быть, от молдавского. Давайте попробуем в эфире почитать стихи.
   И молдавская девушка из глубинки в эфире Московского радио читала стихи Давида Самойлова.
  
   Для пассажирских самолётов она обладала неудобно длинными бёдрами. И когда кто-то впереди энергично пытался откинуть спинку сиденья, то часто слышал - ой! Следовали оборачивания, извинения, разговоры, завершающиеся записками с номерами телефонов и просьбами позвонить. Но её родители знакомств в самолётах не одобряли, не говоря уж о том, что жених должен быть из своих.
  
   Народ на телецентре отличался вышколенной моралью, и не позволял себе скапливаться у ступенек лестницы, по которым ноги Вероники, в неширокой юбке до середины колена, текли вверх. А над ними плыла-плыла под лёгкой стекающей блузкой загадочная и, должно быть, прекрасная грудь. И уже выше облаков парили плечи, шея и губы...
   Сам председатель Гостелерадио при встрече с Вероникой в коридоре терял свой хмурый облик и обретал стройность.
   Витале даже думается - её не взяли на телевидение, потому что она бы держала кадр, и все бы пялились.
  
   Деревенская девчонка-отличница, сидя без денег, она ходила в университет пешком, хотя напрашивался вариант проехать зайцем; жила на чае с хлебом, не подозревая, что можно одолжить трёшку и тянуть с отдачей. Она вышла замуж за такого же деревенского парня с университетом - так решили родители - проживала с ним в общежитии, и как-то поблекла.
  
   Сколько-то спустя пересказывала безмятежному Витале её подруга, испытующе глядя, давний с Вероникою тет-а-тет, затрагивающий его: несколько непривычно лестных слов, от которых Витале сразу стало жарко и неловко, и - "...и будь он чуть повыше, я бы за него замуж вышла".
   Виталя смешался - от рифмы, от неожиданности и оттого, что где-то это уже читал. Деревня бы ей не простила...
  
  
  
   - Мам, ты бы вышла замуж, - говорит Виталя, - а я бы женился. Вместе бы по вечерам гуляли.
   - Давай, только ты сначала, а то пообещаешь, а не сделаешь.
  
   Пропустил Виталя служебный рафик и едет с вечерней смены в полночном троллейбусе. Девушка рядом на сиденье засыпает, сползает головой на его плечо. Виталя головку ей придерживает, чтобы вообще не завалилась на колени.
   - Ой, извините, не выспалась. Всем ансамблем вчера в одном номере гостиницы ночевали, а парни храпят. Особенно один.
   - У солистов глотка тренированная, не должны храпеть.
   - А он не певец, он бас-гитарист.
   - А как называется ваш ансамбль?
   - "Большой тремор".
   - А, тремор - непроизвольное дрожание пальцев!
   - Вы знаете?! А нам на всех концертах приходится объяснять.
   - Ничего не надо объяснять. Чем непонятнее, тем лучше - пусть зритель умрёт!
   Она засмеялась:
   - Вы говорите как лабух.
   И внимательно посмотрела ему в лицо.
   - Я говорю, как думаю, а думаю, что провожу вас домой, чтобы ничего не случилось.
  
   - У нас сейчас начались осенние гастроли по республике, но в следующую субботу запланирован концерт в политехе. Приходите.
   - Не обижайтесь, но я не поклонник рока. Вот моя мать, наоборот, рок любит.
   - Так пусть она и придёт. Хотите контрамарку?
   - Нет, спасибо, мать не возьмёт.
   - Тогда, если билетов не будет, пусть попросит в кассе пятый ряд, шестое место; там мы для своих резервируем.
   - Хорошо, предложу матери.
  
   Мать рассказывала:
   - Не хуже чем группа "Арсенал". Сами получают удовольствие и веселятся, как хотят. Там замечательный рыжий барабанщик, наверняка, гроза девчонок, и также пламенно дубасит свои тарелки. Помимо прочего, отлично играют Баха и Моцарта в рок-обработке... Вначале студенческая толпа снесла контролёров и набилась в актовый зал. Потом дружинники лишних повыводили. И, представляешь, в перерыве ко мне подошла их клавишница, она же и бэк-вокалистка, и говорит:
   - А вы мама Витали?
   Я даже испугалась - откуда вы знаете?
   Во-первых, говорит, вы похожи, а во-вторых, я вам это место сосватала. И начала мне петь, какой ты замечательный, добрый, чуткий... Это что, теперь путь к сердцу мужчины лежит через уши его матери?
   - Нет, это параллельно. Я скоро женюсь, мама, рассчитываю на долгую совместную жизнь и троих детей. Ты ведь поможешь мне с воспитанием?
   - Здесь я должна бы прослезиться и сказать, что давно ждала этих слов. Она собирается написать рок-симфонию. Но ты же рок не любишь?
   - Мне она будет играть "Маленькие серенады".
   - Она ж молодая, ей лет двадцать.
   - Уважать больше будет.
   - Ладно, приводи, поговорим по душам.
  
   По душам не вышло. Утром, когда Виталя брился в ванной, дернулся старый дверной звонок. Мать пошла открывать и удивлённая вернулась:
   - Там бас-гитарист из "Тремора" тебя спрашивает.
   "Это тот, кто храпит", - вспомнил Виталя, вытер мыльную пену с лица полотенцем и вышел в коридор.
   Басист оказался горбоносым, кривоногим и каким-то хлипким.
   - Ну?!
   - Мы с ней спим! - сразу сказал гитарист.
   "Ого!" - ошеломлённо подумал Виталя.
   - Я тоже сплю. Ну и что?
   - Как что? Надо решать.
   - А что решать? Пусть выбирает.
   - Она сказала, чтобы мы разобрались.
   - В смысле - подрались?
   - Не совсем. Не хочет она выбирать, а чтобы мы вдвоём договорились
   - Как договорились? - недопонял Виталя, - втроём или по сменам, что ли?
   - Не знаю, может быть.
   Мать хлопала глазами. Виталя не находил слов. Горбоносый молчал.
   - Вот что, молодой человек, - вмешалась мать, - вы пока идите, а мы поговорим.
   -Ну, я пошёл? - потоптался парень.
   - Идите, идите!
  
   - Где ты с ней спал?
   - У неё дома, когда родители на работе.
   - Предохранялся?
   - Да.
  
  
   ...Умолчал Виталя о первых проводах клавишницы к подъезду её дома:
   - Приходите завтра днём ко мне, - дотронулась она до его воротника.
   - Так сразу?!
   - Вы мне нравитесь, я вам тоже. Зачем же лицемерить?..
  
  
   - А о басисте она с тобой не говорила?
   - Говорила довольно много, я сам удивился, что-то вроде: смешной мудак, пристаёт, за вырез блузки заглядывает, но даже пьяный в дупель как следует играет.
   - А о тебе?
   - Что напоминаю ей отца, такой же рассудительный.
   - Придётся тебе объясниться с нею.
   - Я ей позвоню.
   - Нет, надо сходить. А то этот парень тоже не виноват...
  
  
   Репетировала группа в подвальном помещении общежития мединститута.
   "Должно быть, кто-то из музыкантов медик, оттуда и название". - Виталя шёл в белой рубашке и сером костюме. - "Точно, отметелят мужики, стирать придётся, но раз мать сказала..."
  
   Когда он появился, компания вразнобой прекратила бренчать и ожидающе вытаращилась. Виталя посмотрел на него и на неё, и сказал:
   - Идём, поговорим.
   Они покорно пошли за ним в подсобку.
   - Я хочу быть с тобой. Значит, так - или идёшь ко мне и уходишь из ансамбля, или остаешься с ним и с ансамблем.
   Виталя надеялся и был почти уверен, что эта энергичная молодая особа сейчас упадет ему на грудь, ведь он такой замечательный...
  
   Она, видимо, ожидала услышать что-то другое.
   - А если ни к кому?
   - Как ни к кому? - возмутился басист.
   - А ты, басуха, помалкивай! Если б я знала, что его встречу, тебя бы и на пять метров к себе не подпустила!
   - Так нельзя говорить человеку, - вступился Виталя, - ты ему тоже дорога.
   - Вы из себя тут не корчите, неповторимые. Да катитесь вы оба!
   И вышла, хлопнув дверью.
   - Чует моё сердце, - выходя за нею, огорчённо сказал басист, - репетиции сегодня не будет.
   - А ну, по местам! - рявкнула в микрофон клавишница. - А посторонних прошу удалиться.
   Барабанщик выдал нетерпеливую дробь. Басист облегчённо затрусил к своей гитаре.
   Выходя, Виталя оглянулся: она, глядя в стенку, играла что-то бравурное, а команда ждала. "Эту группу следовало бы назвать "Большой стресс"", - мелькнуло в голове.
  
  
   - Она бросила меня, - позвонил через две недели басист. - Знаешь, что она заявила при расставании: я не собираюсь без этого дела обходиться!
   - Ух, ты! - удивился Виталя. - Впрочем, здравая мысль, почему нам можно, а им нельзя. А с кем дружит сейчас?
   - Со своим преподавателем из музучилища, советовалась с ним по стилю фьюжн. И с электронщиком, чинил у нас аппаратуру. Так что в нашем хозяйстве ничего не пропадает.
   - А я всё равно о ней думаю.
   - Думай-не думай... Баба она неплохая, справедливая, только с придурью.
   - Вдруг нам повезло, что она с другими?
   - Тебе - да, а я с ней ещё играю... Уйду, по ходу, к жмуроносам, ребята зовут. Я по второму образованию трубач.
  
   Месяц спустя прощался басист по телефону:
   - Смурь у меня. Ухожу в армию. Уже договорился с военкоматом - буду играть в военном оркестре.
   - Ты же старый. Тебе сколько? Двадцать пять? Что ж ты раньше не служил?
   - Недержание у меня было.
   - А теперь что?
   - А теперь прошло.
   - Как же ты с ней жил?!
   - Да потому что жил и прошло!
   - Мать твою!! Это ж у тебя по ночам...
   - Я днём с ней спал. А ночью она музыку пишет. Оставляю её тебе.
   - В ухо хочешь, басуха?
   - Да я согласен, чтобы она мне каждый день в ухо давала, лишь бы рядом была. Душа у меня к ней лежит, хоть сдохни. А этот её преп женат...
   - Бля! Ничего не делай, я к ней схожу!
   - До-ре-ми-до-ре-до. Ты не знаешь эту гениальную мочалку. Она назло себе, мне и тебе не вернётся...
   Басист повесил трубку.
  
  
   Мать старалась отвлечь Виталю семейным анекдотом о своей тёте: та была на свидании с будущим мужем и вдруг почувствовала, что её трусы сползают - от частой стирки резинка уже не держала. Тётя, улыбаясь, взяла избранника под руку, прижалась, вышагнула из трусов и пошла с ним по улице. Кавалер ничего не заметил, и узнал об этом случае только спустя несколько лет...
  
   Виталя вяло улыбнулся:
   - Неловко говорить, мама, но когда она на меня смотрела, во мне всё переворачивалось!..
   - Я понимаю, сынок.
   - Так что, ты теперь так и не выйдешь замуж?
   Мать вздохнула...
  
  
   - Хорош гусь, мать подвёл, - сухо отметил Майк, - ломаешь ей жизнь.
   - Матриархат отменили дураки, - покачал головой Атаман, - возможно, толку было бы больше.
  
  
  
   ...Гринёк дело своё знал - для материала о малолетке Соне, чья молодёжная банда терроризировала целый жилой район, пробился к ней в следственный изолятор. Юрского ждал в его гримёрной с двухтомником Хемингуэя и подарочным набором коньяков КВВК. Из "молодёжки" ушёл - дал в ухо коллеге за доносительство.
  
   После филфака получил направление учителем в село, но не горевал, зная, что по нему тоскует армия, и скоро освободит и от докучного директора, и от ранних петухов.
  
   В мотострелковой части, когда полк отсыпался после ночных стрельб, замполит - мы покажем кузькину мать этому гнилому интеллигентишке! - заставлял его выпускать стенгазету о боевых успехах, и гонял вне очереди на кухню. А когда Гриша на первенстве части по настольному теннису неосторожно взял верх над замполитом (а мог бы, как другие, по-умному проиграть), тот позаботился о его стойком определении в гальюнную команду - чистить нужники.
  
   Грициан исхитрился ночью через военный коммутатор соединиться с оперативным дежурным по иркутскому областному КГБ, и предложил написать книгу об опасной работе чекистов. Дежурный посмеялся, но доложил наверх. Решили писать книгу о партизанском прошлом одного из генералов.
  
   Жизнь атамана волшебно переменилась - с замполитом не здоровался и честь ему не отдавал, а ожидая, пока того кондрашка хватит, отправлялся в областную публичную библиотеку - её он называл сокращённо "облпублбибл" - для работы над материалами, или обзванивал по военной связи оставшихся участников событий.
  
   Книжка в двести семьдесят страниц вышла, конечно, без его фамилии, в областном издательстве. Генерал даже отвалил Грише триста рублей, а заканчивал службу Атаман в газете Забайкальского военного округа. Один экземпляр книги в серой обложке стоял на Гришиной книжной полке - сжатая, документированная и жёстко рассказанная история нескольких молодых мужчин и девушки, знавших друг друга, и уцелевших в подпольно-партизанской войне.
  
  
   C выходом книги cобытия получили продолжение. Генерал где-то встретился с проезжающим писателем Юрием Нагибиным.
   - Знаете, Юрий Маркович, я графоман!..
   - Я люблю графоманов, - улыбнулся Нагибин. - Вы, конечно, хотите, чтобы я прочёл вашу книгу? С удовольствием сделаю это в самолёте.
   Через неделю Нагибин позвонил из Москвы.
   - Генерал, книга написана не вами...
   - Почему вы так решили?
   - Свежо написана, скорее всего, молодым человеком. Да и взгляд из сегодняшнего дня. И очень грамотно стилистически - вероятно, автор филолог.
   - Вы правы. Книга написана молодым журналистом по моим воспоминаниям. Вам бы, Юрий Маркович, аналитиком у нас в управлении работать, цены вам бы не было.
   - Не преувеличивайте, генерал. Вы и без меня справляетесь.
  
  
  
   - Пригласил меня генерал в ресторан, - рассказывал Атаман, - посоветоваться: рукопись второй части мемуаров зарубили - мол, слишком много правды жизни, не соответствует это чаяниям народным. Переделать надо, Гриша. Чересчур мы с тобой осмелели.
  
   - Нет, перерабатывать не буду. Полуправда уже ложь, да и дембиль скоро..
  
   Заказал генерал блины с красной икрой. Официант - икры нету.
   - Сходи-ка, любезный, на кухню, и пусть хорошенько поищут...
   Я взял себе сто коньяка с лимоном и мясной салат. Коньяк, кстати, был дрянной, как и настроение генерала.
   Приносят высокую стопку блинов на подставке и полное блюдце икры горкой. И всё это под водочку. Генерал угощал.
   - Нет, - отказался я, - спасибо, рыбного не употребляю, но смотреть интересно.
   - Как же я без тебя, Григорий? С кем я теперь о жизни раздумывать буду?..
   - Дам человека на днях. Коллега из редакции на примете есть. Он покладистый, сработаетесь.
  
   Думаю - чего он меня вызвал? Всё можно обговорить по телефону. Взял бокал грузинского вина за неимением молдавского и жду какого-то сюрприза.
   Вечер не задавался. И вино не только цветом, но и вкусом смахивало на чернила...
  
   И вдруг - свежий вихрь! - присаживается за наш столик его разведённая племянница, привлекательная и неробкая молодая особа. И щебечет о знакомых генералу лошадях. С лёгкой руки генерала, любителя лошадей, племянница стала спортсменкой-наездницей и ветврачом.
   А он ей плачется в жилетку - на пенсию выпроваживают, дескать, пора дать дорогу молодым. Конечно, я могу устроиться вахтёром или даже в какой-то отдел кадров. И это после моей должности... А пенсия будет триста рублей. Как с этого жить?
  
   Попросил генерал проводить её. Головой отвечаешь.
  
   Просто с ней было. По дороге говорю:
   - Извини, у нас с тобой нет никаких шансов: для моей матери разведённая женщина - на грани отторжения.
   - Боишься матери?
   - Боюсь и уважаю.
   - Но зайти-то можешь?
   А там главный сюрприз - двое прелестных ребятишек под присмотром соседки. Рассказывал малышам сказки. Легли спать вчетвером - они не захотели уходить к себе. Девочка заснула на моём плече, а мальчик под мышкой. Подумалось сквозь дрёму - вот, у меня уже семья, дети...
   А утром им в садик, ей на работу, а мне на службу...
  
  
  
   VI. Глава о горных ботинках и Майке, знающем в женщинах толк
  
   У Майка была заморочка на брючные стрелки. Каждый вечер гладил себе на утро свежую пару брюк. Джинсы не носил, потому что они стрелок не держали. Вот Атаман и называл, бывало, друга Мистер Безджинс:
   - Мам, Безджинс не звонил?
  
   Мать говорила:
   - Вы же такие разные...
   - Я, когда пишу, представляю его своим читателем. Он тёплый, мама, и занятный, всё время восторгается: Ах, какая девушка! Какой чудный малыш! Что за фактурный дед! Ой, как вкусно! - даже если ему попался фальшивый пельмень. Какой интересный подарок! - а подруга матери подарила ему высокоморальную книгу "Дневники современников". И он может сказать - извини, ты мне мешаешь!.. А я как-то шутки ради назвал его пончиком, так он со мной, несмотря на мои раскаяния, месяц не разговаривал.
   - Ты выпивший был?!
   - Ну, мам, не начинай, пожалуйста. Ты же знаешь, если что такое, я из дома не выхожу...
   - Смотри!
  
  
  
   - А что тебя в "Дневниках современников" не устраивает, - упирался Майк, - чистые ребята...
   - Не столько чистые, сколько выхолощено-рафинированные. Трудно представить, что они влюблялись в молодых училок и старших пионервожатых, целовались, зажимались в подъезде, ощущали желание, что матери долбили им темечко, а отцы отмалчивались...
  
  
   Привёз Атаман из Москвы Майку на день рождения венгерский электронный тестер со светящимися индикаторами, цифровым дисплеем и прочими наворотами.
   - Я от мужчин такие подарки не принимаю, - смутился Майк.
   - Сто рублей, - не моргнув глазом, сказал Атаман.
   - Спасибо. Завтра занесу. Ты бы деньгами не разбрасывался, матери бы что-нибудь стоящее подарил.
   - А я подарил, и, как слон, доволен: у нас в ванной стоит теперь стиральная машина-автомат с базы. До этого только на картинке видел в учебнике английского в университете...
   Спустя полгода просматривал Майк японский технический рекламный буклет и сообразил, что Григорий его объегорил. Тому прибор обошёлся раза в два дороже.
   - Неправильного ничего не помню, - ответствовал Атаман, - не приставай, халтура горит. Сделай, будь добр, пару отпечатков с негатива. В ванной всё готово.
  
  
   С лёгкой руки Григория пристрастился Майк к фотокамере - снимать пейзажи. Особенно нравилось в непогоду - снег, ветер, дождь. Использовал функцию наложения кадра.
   - Вот это мощь природы! - дивился Атаман. - У тебя не туман, а целое туманище. А если восход, то полнеба пылает.
  
  
   - Подарил бы ты, приятель, мне охотничье ружьё, - говаривал Атаман.
   - А тебе зачем? Охотиться на женщин? Так оно ж у тебя в штанах!
   - Молодец, - оценил Атаман, - стрелок из лука, а выдает такие перлы!
  
   Подарил в свою очередь Майк Григорию присланный дядей самаркандский нож-пчак ручной работы, с клеймом мастера в виде звёздочек полумесяцем.
   - Классная вещь, - погладил Атаман голубоватое лезвие, - буду им колбасу резать, тебя вспоминать.
   Но колбасу он не ел, подозревая, что она делается не из мяса, и повесил клинок в ножнах в изголовье:
   - Вдруг бандиты забегут, а мы выхватываем нож - к нам не подходи, а то зарежем!
   Таскал нож как универсальный инструмент во все турпоходы. Говорил - обороняться, к счастью, не пришлось, но припугнуть проходимцев видом клинка в ножнах, подвешенным на поясе, удавалось.
  
  
   Обожал Григорий картошку во всех видах, и поэтому в порядке мести получил от Майка прозвище Генерал Батат-Ямс. Атаман отреагировал молниеносно, вспомнив о склонности Майка к варённым золотистым початкам:
   - Отставить, майор Кукурузов!
   Пил Атаман после больших завершённых работ коньяк, почти напёрстками, один за другим, и не закусывал. Сухари и тушёнку употреблял только в походах.
   - Майк, ты на моё бражничество не смотри. Мои дела. Ты от хмельного дуреешь. Стакана хорошего вина тебе за глаза хватит. Я отмечаю успех и как бы отдыхаю, а мозги крутятся: чем бы ещё заняться, что у нас по плану, а что бы ещё попробовать.
  
  
   Привёз Атаман из июльского похода по Северному Кавказу групповые фото обнажённых девушек на скале. Снимал обнявшийся и шумный девичий хоровод, светящиеся тела. И как непринуждённые и задушевные группы подруг в духе картины Рафаэля Санти "Три Грации". И каждую отдельно в четверть оборота на фоне величавого заката. Снял пять пар босых округлых ног, идущих по упругой траве:
   - Все художники ломали голову, как рисовать колени и женский голеностоп. Вот и я попробую понять.
   И для юмора фотографировал нагих девчонок в горных ботинках будто бы отважно карабкающихся по альпинистской верёвке вверх.
  
   Гордился статью и улыбчивой открытостью своих спутниц. Всем напечатал вдоволь цветных фото, а себе не оставил ни одной.
   - А ваши парни где были? - спрашивал, удивляясь, Майк.
   - Отправили на озёрную рыбалку, и готовить ужин. Они, наверное, догадывались зачем, поухмылялись, но отнеслись благожелательно.
   - Как ты свою команду на съёмку раскрутил?
   - А ты как считаешь?
   - Сказал им, что они самые обаятельные и привлекательные девушки на свете, и они с этим согласились...
   - Плоско, дружище. Я девчоночью великолепную пятёрку с удовольствием во всех движениях фотографировал; они посовещались и сами, не очень уверенно, попросили о съёмке в стиле ню.
   Признаюсь - было у меня подспудно такое желание. Я ещё для вида и чтобы их раззадорить упирался: дескать, раздетых до нитки не снимаю, постыдное дело. Но на высоких примерах эпохи Возрождения и Древней Греции позволил им, с большим трудом, себя уговорить.
  
   Очень легко работалось. Девчонки замечательно чувствовали настроение. Управились меньше, чем за час, даже озябнуть не успели.
   - В твоих фото какое-то неизъяснимое очарование. А вот этот снимок с девушками на скале, с бескрайним простором, с закатом - вообще космического звучания. Как же ты не попросил разрешения себе что-то оставить?
   - Просил, не согласились. Негативы завтра отдаю им.
   - Что же ты мне показываешь?
   - Спросил, можно ли показать другу? Сказали - можно.
   Один случайный снимок в контрастно-тёплых тонах, который следовало бы назвать "Обнажённая, вытаскивающая занозу" сгодился бы как жанровый и для журнала "Советское фото".
  
  
   Имел Атаман аллергию на рыбу; при виде консервов "Килька в томатном соусе" его передёргивало.
   - Рыбы рыжих недолюбливают, - подначивал Майк, - они считают таких, как ты, баламутами.
   - Наша утя воду мутит, - экспромтом отвечал Атаман, - а наш бык утю тык!..
  
  
  
   ...Склонный к экзотике братишка Виталя, на гришин манер, напросился на вечер к Дане, начальнице оформительского отдела. Дана, как многие художники, оказалась земной и без экивоков - посмотрела оценивающе и трезво сказала:
   - Я сегодня задерживаюсь. Могу дать ключ, и купите по дороге продуктов. Обувь не снимайте.
   Э, нет, мы попали не в ту сказку, - подумал Виталя. И передумал.
  
   Она не постеснялась прийти к нему при коллегах в технический корпус:
   - Вы же обещали... Я притащила раскладушку на пятый этаж, сварила борщ.
   - Видите ли... - заметался Виталя, - срочная работа... понимаете, не хотел вас стеснять... неудобно как-то, мы едва знакомы...
   - Знакомы-не знакомы, но чтобы сегодня же вечером снесли раскладушку обратно в подвал!
   И вышла, хлопнув дверью. Коллеги ржали.
  
   Делать нечего, идет Виталя за раскладушкой; а Дана караулила, что ли, или увидала его в окно, и стоит на лестничной площадке перед дверью в домашнем халатике на голое тело после душа, влажные волосы распущены, вся сияет, грудь соблазнительно выглядывает...
   Виталю как ударило, вдохнул, чтобы сказать что-то, а она сунула ему в лицо кукиш и захлопнула дверь прямо перед его носом.
   Вскипел Виталя от обиды, нажал на звонок, чуть ли не вдавливая его в стенку - не работает. Стал колотить в дверь - открой, мне сказать что-то надо. Рвёт дверную ручку - мне только сказать. Я буду стучать всю ночь!..
  
   Соседи уже высунулись.
   - Прекратите хулиганить. Сейчас милицию вызовем.
   - Вызывайте! Мне только поговорить!
   И снова колотить, и ручку рвать.
   Уморился. Угомонился. Повернулся спиной к двери, вздохнул. Надо сматываться до милиции.
   А сзади неслышно отворилась дверь, кто-то схватил его за шиворот, втянул вовнутрь и властно прильнул к губам...
  
   -...Вообще-то я ничего не имею против мужчин, но я работаю и дома. И каждый день видеть среди своих холстов какого-то мужика с его носками, вещами, бритвенными принадлежностями, гладить ему рубашки, стирать трусы - нет, это не для меня... Хочешь, заходи, кроме трёх природных дней в месяц. А если в квартире пахнет скипидаром для красок, то не взыщи.
   - Ты слышишь, что говоришь? А ничего, что мы почти женаты?
   - Прости. Но я такая. Можешь меня ударить, если хочешь...
   И поцеловала его ладонь.
  
   Она была к нему благосклонна, и могла легко без него обходиться. Она не звонила, всё так же крыла на работе площадным матом, держала в кулаке свой мужской коллектив, и много, и удачно работала с цветом.
   Об инциденте с искусством Виталя предпочёл не распространяться. Пусть братья не тявкают. И без них тошно.
  
  
   Помнил рассказ учёной дамы, завкафедрой архитектуры в политехе, что студенткой она отчаянно страшилась опоздать на занятия по живописи; было заведено, что опоздавший становится натурщиком для всей группы.
   Писали ли однокашники ню с его волевой женщины? Ну, почему он, Виталя, ничего не смыслит в живописи? Вот бы одолжить атаманову фотокамеру "Никон". Израсходовал бы всю плёнку.
  
   Допускал, что, наверное, ещё руководитель её студенческого курса, какой-нибудь народный художник, будучи женатым, трахал её в своей мастерской в обмен на обожание. Пригласил показать работы. И традиционно обещал развестись...
   В чём-то понимал Виталя этого типа, так сказать, предшественника. Тоже восхищался и желал её изящного, аккуратного дизайна, тела. По сравнению с ним хулиганская картина-обнажёнка Гюстава Курбе просто грубая анатомия.
  
   Если в оформительский отдел звонил Виталя, трубку снимал её зам.
   - Ушла по делам. А что передать?
   - Ничего.
   Не выдержал бесконечно долгой майской недели - поехал к ней домой разбираться: что эта бригадирша себе позволяет. Стучал в дверь, стучал.
   Выглянула соседка:
   - Она на крыше, закат рисует. Только не шумите, у нас дети спать ложатся.
  
   Чего там шуметь - просто рявкнуть, послать, дать пинка.
   Дана на плоской крыше пятиэтажки у запачканного краской мольберта быстро писала акварелью красно-золотые ворота, тающие на горизонте. На раскладном стуле с наброшенным жакетом дремала её рыжая кошка. Он подошёл и стал сзади, чтобы подсмотреть и разгадать. Нагнетая в себе злость, смотрел на ровную уверенную спину в полосатой блузке и завитки волос на шее...
  
   Дана обернулась, не испугавшись, не выпуская кисть из руки и странно глядя. Она ждала. А он, не ощущая никакой неприязни, шагнул к ней. Целовал лицо. Показалось, что ресницы её влажны. Ему стало всё равно, что скажут соседи, коллеги, что подумает кошка. Главное - дети спят. Надо что-то важное обсудить молча...
  
   Ушёл незадолго до полуночи, чтобы успеть на последний троллейбус, и не напрягать её собою, разворачивая раскладушку.
  
   Его художница, вчера на закате освобождённая им от одежды, позвонила в полдень на рабочий телефон:
   - Пожалуйста, не приходи больше. Ты вынуждаешь меня изменить жизнь. Я этого не хочу. Пока ты со мной, я не справлюсь. Не приходи.
  
  
  
   - Вы с телевидения? - спрашивает Майка, возящегося возле своей передвижной телевизионной станции, миловидная молодая женщина с вьющимися, и, наверняка, очень мягкими волосами. - Мне нужно кое-что рассказать...
   - Извините, но я по технической части.
   - Но всё равно имеете отношение.
   - А в чём дело?
   - Я раньше на плодоовощной базе товароведом работала. Там такое делается...
   - А сейчас где?
   - В управлении общественного питания.
   - И зачем вам теперь это нужно? Вы уже не там.
   - Я-то нет, а они там, и всё так же воруют. Хотите анекдот об общепите? "Встречаются в море стерлядь и серебристый хек. Стерлядь говорит: - Привет, любимец народа! А тот: - Плыви, плыви, обкомовская б...ь!"
  
   - Знаете что, - записывает Майк номер телефона, - обратитесь в нашу общественную приёмную. Вам там подскажут.
   И, вспоминая этот искренний голос, неделю спустя обходит Майк кабинет за кабинетом в управлении общественного питания, пока не натыкается на ту, кого искал:
   - А вы здесь как оказались?
   - Ошибся дверью и заблудился, но на своё счастье встретил вас.
   - Уходите немедленно, - вспыхивает она и хватает за рукав, - люди же смотрят. Ждите на улице.
  
   Ждал и дождался - и марша Мендельсона, и криков "горько". И действительно горько - уходит от неё, единственной женщины, которая краснеет, этот милейший тип Майк. Накипело - он ей слово, она десять, пасту не закрутил, моя мама, твоя мама, мусор не вынес, я уже тысячу раз говорила... Всё не так и всё не то.
   А жить-то негде - к матери перебралась сестра с мужем и ребёнком, и второй уже на подходе. Справляется Майк в профкоме - в телецентровском общежитии очередь на заселение, ждать с полгода.
  
   И говорит Майку при приёме на работу Савельич, замдиректора проектно-изыскательского управления, ветеран:
   - Берёшь на себя наше оборудование, все приборы, а мы тебе место в общежитии, да ещё в придачу к окладу полставки электрика. Годится?
   А сосед по общежитию Фёдор, канцелярская крыска, бухгалтер, бахвалится:
   - Хочешь Настю-кладовщицу? Ищу, кому отдать.
   - Себе оставь. А что ты так?
   - Я худых люблю.
  
  
   Позвонил на работу Григорий:
   - Устроился? Не пори горячку. Не нравится мне эта затея. Остерегайся!
   - Не боись, у нас всё обдумано... Мосты сожжены...
  
  
   Но Майку без склада не обойтись - отвертки нужны, паяльник и всякая мелочень.
   И с требованием подписанным Савельичем направляется он за инструментом. Обратил внимание: большой склад с удивительной чистотой и отличной организацией. И возникает Настя, завскладом - круглое хорошее лицо с маленьким шрамиком детства на щеке и добрая улыбка. Разговорились, заговорились и потянулись друг к другу - как будто одна душа на двоих, одно согласие, радостное слияние сфер.
   И гладит Настю Майк в её отдельной комнате в общежитии, но не забыл:
   - А что у тебя с Федькой? Знаешь, как он о тебе отзывается?
   - Пожалела я его. Хромоножка, кто его приласкает. Почувствовал, видно, себя героем. Поехали следующим летом к моим родителям на Азовское море?
   - А я вроде бы женат. И жениться больше не собираюсь. (И вспоминает жену-правдоискательницу - всем неплоха, но дура!)
   - Да не жениться, дурачок, а отдыхать. А родителям правду скажем.
   С удовольствием смотрел на неё - бёдра её были полными. Тем лучше.
  
   А судьба уже сажает экспедитора Перцова в гружёный фургон с банкой спирта на коленях. Только не довозит он спирт - распивает по дороге с собутыльниками. И сразу на склад:
   - Настенька, голуба, оформи бутыль как разбившуюся... Спиши, как бой тары при транспортировке. Трёхлитровка-то стеклянная. Честное слово, не удержал.
   Настюха поднимает брови:
   - Ага, и вместо трёх литров запишем пять?
   - Ну-ну, попомнишь меня.
   И идёт Перцов к Майку. Запиши, дескать, эти три литра на себя, как на протирку-промывку, ну, насосов, что ли. А уж я как-нибудь выручу.
   - Такую прорву спирта?.. А воздушные насосы я бензином промываю.
   - А не то я Савельичу кой-чего расскажу.
   - Чего расскажешь?
   - А про твои шуры-муры.
   - Катись со своим Савельичем.
  
   И слышит Майк - Савельич Перцова уволил, а стоимость спирта в пересчёте на цену водки из зарплаты удержал.
   И зовёт Майка в кабинет, а там уже заплаканная Настя.
   - Ты, мил человек, пиши заявление. Нечего тебе между нами третьим торчать... Тебя, Настя, я человеком сделал, комнату в общежитии дал, складу обучил: нашла что-то лишнее - выстави, увидела чего-то недостаёт - спиши... А ты не стой тут, дружок, сами разберёмся. Иди, оформляйся.
   Собирает Майк подписи для увольнения на обходной лист, а один из аборигенов подтверждает: - Да, привечал Савельич Настюху. Но его можно понять. И много ли старичку надо.
   - А если я в партком пойду?
   - А что партком? Вот ты женат, Настя не замужем, Савельич вдов. И что партком? Будешь бить пожилого человека? (Грешным делом была у Майка мысль - вернуться в кабинет Савельича и дать п....лей). Её же никто не заставлял...
  
   Записался зачем-то Майк на приём к директору по личному вопросу.
   - Приём через две недели, - с интересом поглядывает секретарша, видимо, уже знает. - Я вам напомню...
  
   Добирается Майк до склада Настину подпись получить:
   - И не противно тебе с ним?
   - Не то думаешь, не мой он человек... В долгу я... А относится почти как отец.
   Заскрипел зубами Майк и прямиком к Грише:
   - Дай ключи от дачи, забираю Настю.
   - Ты что, - блеснул очами Атаман, - нормальной женщины найти себе не можешь? Тебя лелеять будет и других жалеть? Не даст отец ключи! И оба без работы сидеть будете? Всё, возвращаешься на телецентр - я договорюсь. Поживёшь пока у тёти Беллы, только тарелку за собой мой.
  
   Сдаёт Майк в общежитии постель кастелянше. Собрал свою спортивную сумку. И откуда ни возьмись Федя:
   - Я тебя предупреждал...
   - Что ж ты, братуха, о Савельиче не сказал?!
   - Сам не знал. А то бы и подойти к ней боялся.
  
   А Майк всё-таки к Насте. (Уже у себя Настасья.)
   - Собирайся, кидай вещи в сумку, уходим.
   А Настя вздыхает:
   - Не иду я никуда. Есть у меня только эта комната, и дело только складское и знаю... Куда мне было деваться, я девчонкой приехала, не знала, как трудно одной, на стройку пошла бетонщицей, руки отваливались. А он с нашего посёлка, нашёл, вытащил, на курсы устроил...
   - Идёшь или нет?
   И не получает ответа.
  
  
   Григорий сам отвёз Майка к своей тётке, и бурчал по дороге:
   - Есть много женщин в нашей отчизне - худых и не очень, умных и не совсем, с жильём и без, с третьим и пятым размерами; а выясняется, что при всём богатстве выбора выбора-то нет. Вот что, ковбой, отсыпайся. И из дома ни ногой, а то наделаешь глупостей...
   Приходил Виталя, принёс продукты - долю Майка в хозяйстве атамановой тётки:
   - А к нам на телецентровскую ЭВМ инженерша поступила - и очаровашка, и в шахматы меня побила, и в технике соображ... - Виталя поймал взгляд Атамана и замялся. - Ну, в общем, баба как баба.
  
   И сразу же Майку звонит на работу жена.
   - Откуда новый телефон знаешь?
   - Гриша сказал.
  
   Какого чёрта сказал?.. Позвонить бы сейчас Атаману - телефон дал зачем? А он ответит - "Затем! Разбирайся".
  
   - Не звони больше...
   - Подожди, не клади трубку, слышишь? Я только сказать хотела, что ты, вероятно, прав. Сама себе противна. Давай встретимся, поговорим. Я тебя уважаю. Я на всё согласна. Давай забудем, начнём по-умному жить. Ты ещё здесь?
   - Неохота начинать сызнова.
   - Проштрафилась я, хотела тебя переделать. Всё равно благодарна, что мы встретились. Приди на один только вечер, поговорим, попрощаемся. И забери своё пальто - холодно уже. Хочешь анекдот о честной жене? "Молодой муж начитался заморских журналов и просит жену заняться с ним оральным сексом.
   - Да ты что?! За кого ты меня имеешь? Да я ни в жизни!
   - Ну, пожалуйста... Ну, ради меня... Ну, всего разик...
   - Ладно. Только учти - глотать не буду. У меня от этого изжога..."
  
   Эта правильная леди собиралась быть открытой для радостей. В её кудрявой головке хранилась масса солёных анекдотов, и она всегда могла вытащить подходящий.
   - За пальто приду. Только обсуждать ничего не собираюсь. Можно рассказывать анекдоты.
   - Картофельные оладьи будешь? Всё равно себе готовлю.
   - Твоё дело, что ты себе готовишь...
  
   Нет, не возьмёшь меня на пальто и оладьи, да ещё полный стол накроет - решает Майк, - не пойду в отместку. Того, что ты хочешь, не будет. Уговаривал себя не идти, но всё же пошёл. Он знал - она не спросит, с кем он был.
  
   Она подготовилась на все сто.
   - Всё, - сказал Майк, - смеяться больше не могу. На лицо недюжинные способности. Тебя бы охотно взяли Шахерезадой...
   - Значит, впереди у меня может быть тысяча и одна ночь?!
   Он посмотрел на неё в маленьком чёрном платье без рукавов, с цветочным мотивом на груди, выждал паузу и сказал - да.
  
   Месяцы спустя встречает Майка, прищуриваясь, начальник множительной техники управления:
   - Дошла до нас перестройка - всех руководителей выбирать будем; так директор на всякий случай Савельича на пенсию спровадил, а должность сократил, одним конкурентом меньше... Ну что, примешь ещё Настюху обратно?
   - Да пошёл ты!..
   - Не кипятись, шучу я. Нравится она мне. Только замуж вышла Настя.
   Посмотрел вдаль, вздохнул и добавил:
   - За Фёдора.
  
  
  
   VII. "Битлз" поют шлягер "Girl", и течёт Река Молчания
  
   Ещё мальцом спрашивал Атаман деда, почему тот не остался парикмахером.
   - При румынах я был молодым, но в своём деле известным, очень старался и работал на себя. А после национализации стал наёмным подотчётным работником. И государство же с низкими расценками и повышением плана следило, чтобы я много не зарабатывал. Это обесценивало моё мастерство...
  
   Так врезалось малому в память - зарабатывать во что бы то ни стало. Пионером очистил он сарай тёткиной соседке. Её покойный муж, пожалуй, пару десятков лет не сдавал пустые бутылки в пункт приёма стеклотары. Всё это богатство досталось Атаману и превратилось в почти новый велосипед, купленный у школьного товарища.
   Потом обзавёлся крутым по тем временам магнитофоном "Тембр" и переписывал на заказ музыку. А в армии наладился делать сослуживцам дембильские альбомчики.
  
  
   Достал себе Атаман музыкальный центр "JVC". Гасконец, его младший брат, завидовал - почём взял.
   - Тебе лучше не знать. А то матери проболтаешься.
   Майку сказал - за чеки с рук в магазине "Берёзка"; две штуки.
   Но что толку, если при посещении Гриши даже соседской девчонкой для проверки сочинения дверь в его комнату обязательно должна оставаться открытой.
  
   - Сухой полупроводниковый звук, - безошибочно определил Майк, послушав заморское чудо.
   - Куда нам, японцам, до ваших студийных аппаратов, - хмыкнул Атаман.
   - Конечно, живое исполнение всегда хорошо, - не замечая издёвки, разглагольствовал пан инженер, - но если на сцену нашей небольшой филармонии вылезает ансамбль "Ариэль" с тоннами своего оборудования и звериной мощности акустическими агрегатами, и ненамеренно устраивает такую интерференцию (какофонию - подсказал Атаман), что пожалеешь, что пришёл. Я технарь, люблю обработанный звук, чтобы звукорежиссёр сделал мне конфетку, чтобы я сидел в центре происходящего, слышал каждый обертон, и ощущал атаку звука...
   - Профессор звучания, - покачал головой Атаман, - путающий Прокофьева с Рахманиновым. Ты мне квадрофонию сделал, динамики в "Ладу" запихнул... Если ты такой знающий, подрегулируй кассетник девочке-соседке. Я ей переписываю музыку, но слушать на нём просто невозможно.
  
   И Майк залез с паяльником в девчоночий электронный ящичек и кое-что улучшил.
  
   - Как вас называть? - спрашивала девчонка Атамана, - "дядя" как-то неудобно, вы совсем не старый...
   - Зови Григорий и на вы. Договорились?
   - Договорились.
  
   - Я вас давно не видела.
   - Просто не встречаемся.
   - Я смотрела в ваше окно. У вас свет горел, а утром вы с собакой не выходили.
   - Бема выводил отец ещё затемно. Брат женился и пока проживает с женой в нашей общей комнате. А я, в основном, сейчас у тёти, потому что работаю допоздна, и в гостиной всем мешаю. В следующий раз запишу тебе новую музыку.
   - А что же брат не выгуливает Бема?
   - У них медовый месяц. Мать просила их не беспокоить.
   - А я написала сочинение на вольную тему.
   - Приноси, обсудим.
  
   По вечерам по-прежнему выгуливал Атаман громко лающего ягдтерьера Бема.
   Соседка снизу ругалась на скамеечке:
   - Ходит хулиган со своим отродьем!
   - Он не хулиган, - подошла девчонка, - и собака не отродье. Бем лает, потому что вы недобрая, и он боится, что вы нападёте на Григория, и предупреждает вас...
   - Я недобрая? А что ты его защищаешь? Влюбилась, что ли?
   - Я не знаю, что такое любовь, Евгения Павловна. Но он очень хороший.
   Соседка поразилась и умолкла.
  
  
   Тут пошёл Виталя покупать себе электробритву с сеточкой - тонкое даёт бритьё, для девичьей кожи приятней. И в недрах Кишинёвского универмага при покупке знакомится он с токарем Жуковым. Но не с простым, а из оборонки, и по заводскому прозвищу "ТыБы":
   - Ты бы не мог такую-то штуку сварганить? А такую?
   Собирал токарь Жуков многие годы не только подводные лодки, но и пластинки - сплошь классика, тысяч пять, по меньшей мере, собрано. Вся квартира на Московском проспекте аккуратно ими заставлена.
   И опять же не простым оказался токарь - музыку кожей чувствовал. И повадились братья-разбойники слушать её и переписывать.
   Виталя по молодости безуспешно пытался перетянуть токаря на правильную сторону, но для того ни Элвис, ни Хейли, ни "Бесаме мучо" ничего не значили. Доминго он принимал, а про "Rolling Stones" говорил:
   - Тоже мне великие - ни петь, ни играть не умеют. А "Стабат Матер" написать кишка тонка?..
  
   ...В один из воскресных дней пробили полуденные колокола - сидит на кухне гостящая племянница: чистое лицо и профиль Марианны - символа Франции. С таких пишут Делакруа "Свободу на баррикадах". И, конечно, умница, и, конечно, спортсменка, и, конечно, комсомолка, и даже - проболтался прямодушный Жуков - секретарь одного из обкомов комсомола.
  
   По обычаю, хотели бы братишки рассудить меж собою, кто будет новенькую гулять, но по лицу Витали поняли: горяч и опасен! - и отошли в сторону. Стал Виталя к той поре средним начальником, мог позволить себе утром провести планёрку, отдать распоряжения и уйти, будто по прочим делам.
   Как будто заново открылся весь окоём - старинное, верное слово. Наполнилась и стала понятной жизнь. Потащил её к местной знаменитости - народному художнику-самоучке. Оттуда в парковое великолепие Комсомольского озера.
  
   В мужской монастырь, представившись журналистами - иначе бы не приняли. Помогала на кухне, сварила братии грибной суп.
   Обитатели говорили о своих непростых путях к вере, а она спросила - заменяет ли служение богу любовь к человеку.
   - Бог есть абсолютная, - ответил настоятель, - всеобъемлющая и бесконечная любовь.
   - А в чём секрет счастья?
   - Знать, что бог находится в каждом, ложиться с миром, вставать с радостью.
  
  
   - Как-то неловко обманывать людей.
   - Мы не обманываем, я окончила журналистику. И хотела их знать. Они искренни и заслуживают уважения. Почему у людей всё так сложно, а у них просто и ясно?
   - Тебя что-то беспокоит?
   - Я бы обработала их истории и свела в сборник, но это не напечатают...
  
  
   А дальше - подземный, необъятно-удивительный город: Криковские винные хранилища. Дегустационный зал, похожий на храм. И по старой памяти конноспортивная школа - посадить её в седло. И мореплаватель Арсений, знаток всего и вся о "Битлз"...
  
   - Ты какой-то не такой, сынок. Ты в порядке?
   - Много дел, мама. И это замечательно. Всё нормально.
   Лето шумело зелёными знамёнами. Спал как ребёнок.
  
   Даже Атаман не выдержал:
   - Эй, парень, тут клубом нецелованных и не пахнет...
   - Жару ей хочется, - ввернул Майк.
   А блаженный Виталя даже не обратил внимания.
  
   К вечеру пятого дня позвонил мрачный Жуков:
   - Не моё это дело, только собрала наша комсомолочка вещи и двинулась к поезду. Эх, ты... - старик запнулся. - Ну что за жизнь! - и положил трубку.
  
   Как ужаленный, метнулся Виталя на вокзал: сначала Витька Солдатов, машинист - вместе в пионерлагере маялись, вокзальная всёзнающая милиция, девочки в кассе. Обаял проводницу, договорился и, сдерживая биение сердца, открыл дверь купе, как и рассчитывал, уже начавшего движение поезда.
  
   Она не удивилась, как будто этого ждала.
   - Садитесь. Рядом. И не задавайте вопросов.
   Перешла на вы - держала дистанцию. Смотрела в окно.
  
   Он молчал, молчал и молчал, и сам удивился, услышав свой голос:
   - Почему?
   - Потому, любознательный герой. - И бегло скользнула по нему взглядом.
   Не понравилась холодная резкость смысла, и появилось нехорошее предчувствие.
   Он не желал переходить на "вы".
   - Не надо быть такой... - он замялся, ища сравнение, - ...как... как Жанна Д'Арк.
   - Я не Жанна. Меня ждёт король, королевство и ребёнок.
   Нет! - страшно закричали все вагоны на свете.
   Но в купе давила тишина. Из грудного тумана выплыло неслышное, даже не шепотное:
   - Мы...
   Но она уловила:
   - Нет, мы не можем...
   Он отчаянно попробовал сменить тему, чтобы сбить её настрой:
   - Не надо было выбирать Черненко, (как-то с ней говорили о переменах в стране), - он глупец!
   - Не надо было... - эхом отозвалась она. - Не смотрите на меня так. Это тяжело.
  
   Висел полумрак, и рука не поднималась к выключателю, чтобы при свете она не отпрянула.
   Он понял вдруг, что она боится ладонью отвести его лицо. Это помогло немного прийти в себя.
   Сидел, смотрел, дышал одним с ней воздухом и ждал.
   - Хорошо... возьмите руку. Только молчите и не двигайтесь.
   Поезд нёс его в ночь рядом с женщиной, которую он не мог обнять, и Река Молчания отекала их.
   - Идите.
   - До станции ещё далеко...
   - Ждите в тамбуре. Идите. Я вас прошу...
  
   Утром, взяв отгулы, он вылетел в Ленинград на белые ночи, вливался в чьи-то компании, рыдал на чьём-то девичьем плече. Вернулся осунувшийся, без единой копейки и с несколькими телефонами на бумажках. Приставал с вопросами:
   - Как это может быть? Я прав или не прав?
   Братья безмолвствовали.
  
  
   - Врезать ей пощёчину и уходить! - подумал вслух Майк. - Или куда бы она в купе делась!
   И вздохнул Григорий:
   - Эх, не станет гибкий стан её станом для него!
  
   С первым листопадом передал Жуков почтовую открытку, написанную ясным почерком отличницы, без обращения, подписи и обратного адреса - "Не знала, что смогу так любить. Вначале промолчала, не хотела оттолкнуть. Потом не справилась с собой. Всё, чему меня учила жизнь, вылетело из головы. Я глупая баба. Прости".
  
  
   - Привет, лоботрясы! - в аппаратную влетела вихрастая ассистентка режиссёра и схватила приготовленную фонограмму, - из-за вас тракт переносится... - Задержалась взглядом на зашедшем со служебными записками Витале. - Кто такой? Почему не знаю? ...на два часа!
   - Отстал от поезда Магадан-Воркута, - нахмурено отозвался Виталя.
   Она хмыкнула, пропела высоким голосом:
   - Сирота казанская! - повернулась на каблуках и вылетела в дверь.
  
   Потом она увидела его в столовой:
   - Эй, помоги с подносом. Тебя как зовут?
   Несмотря на смешливость и гонор, учить целоваться её пришлось с самого начала. В ванной запиралась, а когда Виталя скрёбся в дверь, говоря - я тебя уже всю видел, отвечала:
   - Это совсем другое.
   Когда переодевала белье - отвернись, пожалуйста.
   Сама смотрела с любопытством. Если Виталя просил набросать его портрет, ссылалась, что на его лице не за что зацепиться, а за что можно зацепиться, того не видно.
   А когда Виталя подхватил воспаление лёгких, выла над ним как волчица, норовила кормить с ложечки и чуть ли не облизывала.
  
   Мягко подталкивала к действиям:
   - Ну, ты же умный, придумай что-нибудь.
   Зато легко общалась со всеми - от бомжей на пляже до доцентов университета - тащила за уши брата-студента.
   Помыкавшись по режиссёрам, и честно объясняя им, в каком месте им надлежит находиться, осела она, наконец, в детской художественной школе, и ходила вся облепленная ребятнёй.
   Потом, откуда ни возьмись, появилась собственная детка норовом в маму, и на угрозу дать по попе отвечала:
   - Но ты же мой родной папочка. Давай лучше поцелуемся.
   Воспитание накрывалось.
  
  
  
   VIII. Герои думают о загадках бытия, а мир не рушится
  
   - Тебя же используют как "литературного негра"! - упрекал Атамана Виталя.
   - А я полагаю, что я их использую. На эти услуги есть спрос. Книжку пишут год-два. Я правлю машинописный текст неделю. Потом вычитываю беловик три дня. За эти десять дней я беру по-божески триста пятьдесят рублей. То есть за славу, спецполиклинику, Дом творчества, ресторан ЦДЛ и гонорары они платят сравнительно скромную цену. Я брал бы и больше. Но писатели народ прижимистый, в завтрашнем дне неуверенный. Потому и сидят во всяких редакциях и комитетах, хоть какой-то заработок. А как платят, так я и работаю...
   - Фактически ты соавтор. Это же жулики! - кричит Виталя. - Так некрасиво и нечестно!
   - Это товарно-денежные отношения! Я получаю за труды, а они за позор. С моей клиентуры я ещё прилично зарабатываю, а, к примеру, наш известный композитор со своим спившимся аранжировщиком и тоже соавтором рассчитывается, по слухам, только водкой.
   - Но хотя бы кто-то из соцреализма тебе по нраву?
   - Не задумывался об этом. Возможно, Паустовский, Гранин, Катаев... Писать это тяжёлая профессия. Часто не умеют изложить историю, путаются в композиции и логике, не следят за стилем, промахиваются с сюжетом...
   - А ты сядь и напиши своё, - подключается Майк, - если тебе есть, что сказать...
   - Упаси бог. Подражать маститым, используя расхожие приёмы и рецепты? Скучно мне было бы. Затворническая профессия портит характер. Так, по крайней мере, с людьми имеешь дело. Прямолинейная, одномерная литература оглупляет читателя... Правильно делала мать, что не давала много читать и сидеть дома, а гоняла по спортивным секциям и живому искусству. Какие боевые девчонки были у нас в гандболе! Там до меня и дошло, что женщина это замечательно...
  
   Так совершенно секретные посиделки перешли в совершенно иную материю. В ней Виталя уже был большим специалистом.
  
   Как-то мальцом заглянул Виталя без стука в медицинский кабинет матери. Та прослушивала фонендоскопом раздетую до пояса молодую пациентку. Показалось, что груди её излучают тепло. Смутился, закрыл дверь. Если бы можно не закрывать её никогда...
   Рассказал ещё Виталя, как тётка в порядке воспитания водила его, младшеклассника, на документальный фильм о Галерее Уффици. Стеснялся смотреть в её присутствии на картины великих итальянцев с обнажённой натурой, как будто делает что-то плохое. Ничего не запомнилось, кроме ощущения ослепительной, притягательной красоты.
  
   - Такое многовековое искушение. Они тоже искали ответа на вопросы, которые потом томили других, - снисходительно улыбаясь, сказал Грицко. - Когда обнажается женская грудь, то, как солнце встаёт, правда?
   - Нет, - возразил Виталя, уличённый в низменном, - два солнца!
   Майк молчал. Для него первой была грудь матери в третьем классе. И он считал - одна из самых красивых из всех, что ему потом повстречались.
   Про Атамана догадывался - видел под стеклом письменного стола фотографию обожаемой им с детства киевской кузины, несколько старше его. Она приезжала обычно каждое лето. И не стесняясь, переодевалась при нём перед поездкой на пляж. Но Гриня в этом зелёному Витале не признался. Не его дело.
  
   Солнце всходило и над страной, и Григория, как передовика, ЦК ВЛКСМ журналистско-артистическим агитпоездом, "красной птицей", направил в командировку на Байкало-Амурскую магистраль - собирать материал и воспевать трудовые подвиги.
   Выпивать поезд начал с Казани. Атаман оторвался от мамочки и к Челябинску переработал набело (за тысячу рублей и ящик армянского коньяка) чужую производственную пьесу. На перегоне Омск - Новосибирск читал со сцены вагона-клуба поэму Евтушенко "Братская ГЭС". К Красноярску, будучи в ударе и трезвый в дым, обыграл свой прокуренный купейный вагон в карты.
  
   С Тайшета он уже руководил киносъёмочной группой вместо госпитализированного из-за язвы желудка коллеги, и за ним хвостом бегала разведёнка-киношница. И где-то невзначай упилась с ним до... ну, ясно, до чего.
   Григорий такого казуса простить себе не мог, и смотрел потом сквозь неё, как через стекло. Она ему нисколько не нравилась, мельтешила перед глазами и была почти неприятна. У него не укладывалось в голове, как он вообще смог до неё дотронуться.
   Деньги он раздал жёнам железнодорожников.
  
   Приехал в грубом свитере, заросший, небритый и злой:
   - Инфраструктура отстаёт, люди живут в палаточных городках. А дорога из-за оттаивания вечной мерзлоты проседает, целые плети дорожного полотна сползают с насыпи. Миллионы рублей и адская работа уходят в никуда. С востока по диким краям двигаются военные железнодорожники - принудительный, бессмысленный труд... И осваивать там ничего невозможно - до месторождений никаких дорог.
   - А зачем поехал? Сидел бы в своей редакции культурных программ. Сказал же тебе отец, хоть и партийный: "Смотри, куда вступаешь, и во что влезаешь!"
   - По принципу: дают - бери, бьют - беги. Сначала думал - новизна, радость свершений... Это же наша страна. Да и не всех же приглашают... Который час? К шефу надо.
   - Полдвенадцатого. А где же твои часы "Сейко"?
   - Продал, ёлку детишкам охотничьей деревни устраивали.
   - Мать заметит...
   Гриша безразлично махнул рукой.
   - Мать не в курсе, сколько они стоят. Считает, просто красивые часы. Скажу, потерял...
  
   Делать передачу о магистрали он отказался. Орал в телевизоре Полад Бюль-Бюль оглы:
   Я хочу, чтобы правда гордая
   Испытала на прочность нас...
  
   Болтали на телецентре: "поехала крыша у Гриши..." Для замятия скандала и промывки мозгов Атамана отправляют с глаз долой на курсы Гостелерадио в Москву. Туда с опозданием на пару дней приехала девочка с каре, редактор отдела новостей из Петрозаводска. А Гриша сидел сзади, смотрел на её головку, и ждал ясности и покоя...
   А это дикое дитя ещё крутило носом - с детства будто бы мечтала о враче или капитане - пока Гриша не заявился к её родителям и не объявил, что он её жених. И тогда она сдалась - то ли перед родителями неловко стало, то ли новая роль вдруг понравилась.
   Мать не находила его выбор безупречным, но Атамана это уже не заботило. Улица, на которой они обосновались в Кишинёве, почему-то называлась Новосибирской, но для него она была, как в Ленинграде, Улицей Верности.
  
  
   ...Звали Виталю, как офицера запаса, воевать с Приднестровьем. Он аккуратно складывал повестки на шкаф, не показывая жене, и не ходил.
   Прилетела почтой военкоматская "чёрная метка" - ...чрезвычайное... уклонист... вплоть до высшей меры!
   Загремлю под фанфары! - поёжился Виталя. - Однако, больно будет!
   И ожидая, что со дня на день приедут на воронке, вспомнил давнюю подружку, вернее, подружку невесты - на свадьбе-то познакомились. Потом две недели вместе, потом год по нему сохла - будь проклят тот день, когда я тебя встретила!
   Дела далёкие, остались друзьями, зато теперь есть у неё концы в военкомате в виде мужа.
  
   - А что такого, - протянула подружка, - сиди себе в окопе, стреляй в воздух...
   Ага, в окопы, - пронеслось в голове Витали, - без тапочек и Пенелопы...
   И помахал пачкой денежек.
   - Ну, ладно, - смилостивилась подружка, принимая гонорар и пряча его в сумочку. - Скажу своему. Привет жене...
   Долго ли, коротко ли - войне конец. Собрал Виталя дорожный чемодан и направился в военкомат с учёта сниматься - уезжаю-де. И доброму человеку отдельное спасибо сказать надо.
   - Ты, лейтенант, - удивился дежурный по комиссариату, - ещё бы бабушку вспомнил. Нет его, он уже года три как на военной пенсии...
   Сладко сопранило радио за стеной: "...Дор де тине... дор де феричире..." Желанье тебя, перевёл Виталя, это желание счастья.
   И пошёл он солнцем палимый, размышляя о тайнах бытия.
  
   Спустя лета и вёсны, проездом на малой родине, посещал Виталя кишинёвских коллег в фирме, где после телецентра вынуждено коммивояжёрил по стране, сбывая приборы:
   - Да, - неожиданно сказал бывший шеф, - нам выплатили задолженность по зарплате. Справься в расчётном отделе, какие-то денежки тебе тоже причитались...
   А там - там начальствует уже Прекрасная Лебедь, бывшая Серая Шейка бухгалтерии, которую Виталя в свою бытность здесь почти не замечал, и, не заглядывая ни в какие бумаги (это при шестистах человеках штата), называет его по имени:
   -...Тебе там хорошо? Ты счастлив? Ты работаешь? Я рада за тебя. - А Витале не помнилась даже её фамилия. - Знаешь, главбух велел выбросить твою расчётную карточку, но я чувствовала, что ты ещё зайдёшь... Я так рада...
  
   За свои копейки он встретил женщину, которая его ждала.
   Получил деньгу, расписался, находясь от неё в полуметре, и, глядя в завораживающую глубину её глаз, сказал:
   - Завтра я уезжаю. Спасибо. Я тронут.
   И ушёл.
   Даже если не завтра. Даже если её губы дрогнут, мир не рухнет.
  
   Иногда Виталя кладёт голову на грудь жене:
   - Знаешь, когда мне с тобой быть захотелось? Когда увидел тебя на натурной съёмке под дождём, с мегафоном, в белом брючном костюме. А ты на меня даже не посмотрела...
   - Нет, ты всё-таки Иванушка... Я надела этот костюм для тебя.
  
  
  
   IX. Мушкетёры не нисходят до "Жигулёвского", а Майк ожидает звонка
  
   Это не Гасконец ли, брат Атамана, говорил:
   - С нашей мамой, как в деревне: прошёлся с девушкой по улице - имей совесть, женись. А если она родителям не нравится, то не гуляй вообще...
  
   Тот же Гасконец читал как-то книжку из старой, дореволюционной жизни и натолкнулся на фразу: "Мой отец работал в тюрьме, где содержались проститутки..." И безмятежно спросил мать - что такое проститутки. А мать отобрала у него эту книгу. Пришлось залезть в отцовский "Толковый словарь русского языка". Что такое "торговать телом" он не понял, а потом и вовсе забыл.
   Вспомнил потом, когда кто-то из классных ревнивцев написал мелом на доске - "Галка проститутка!" И снова не понял.
   Да, строгое выпало им с Атаманом воспитание. Впрочем, проституток и секса в Советском Союзе, как известно, не было. Обходились как-то...
  
  
   Даже пива не пил Гришин братишка-погодок - всё, что с градусами, казалось ему противным.
   Он начитался в детстве Дюма и стал шпажистом, а после университета ещё и программистом. Гриша звал его Гасконец. Как и Д'Артаньян, обладал он излюбленным, отточенным боковым ударом, и, пользуясь им, на одном из турниров он наказал за самонадеянность чемпиона Украины. Написанной им компьютерной программе он дал название MIMOZA - в память первого знака внимания коллеге, приятной улыбчивой смуглянке, на Восьмое марта.
   И мы будем звать её Мимоза.
  
   Беременела Мимоза у Гасконца моментально, будто от воздуха, но выносить ничего не могла - такое досталось ей устройство. Майк сам водил её к знакомой гинекологичке, подруге матери, однажды помогшей его жене с детопроизводством. Денег у Мимозы для вознаграждения врача не оказалось - не подумала об этом. Майку пришлось ссудить ей прямо у кабинета тогдашнюю универсальную ассигнацию - "красненькую", которую Гасконец ему так и не вернул, а Майк постеснялся напомнить.
  
   Медицина наметила просто и без изысков - девять месяцев в больнице, лёжа на спине. И с кровати сползать только в туалет, не говоря уж о раздобытых Гасконовским дедом импортных лекарствах для закрепления плода, которых пришлось съесть тонну.
   Отлучённый от груди жены Гасконец ходил сам не свой - он не рассчитывал на столь долгое воздержание. Спасла его милосердная самаритянка - студентка-чилийка, с которой он в троллейбусе поделился своим отчаянием.
   "Не печалься, добрый молодец, - сказала девушка, - я тебя утешу". Утешала чилийка, утешала, а потом и вовсе стала предлагать себя на постоянно, с придачей ГДР, где после пиночетовского мятежа проживало её семейство. Но Гасконец от выбора уклонился.
  
   Врачи перестарались - ребёнок так привык к тёплому насиженному месту, что даже спустя девять месяцев не пожелал выходить в люди. А может, человечка погода не прельщала - темно за окном, и унылые осенние дожди.
   Завотделением записала - "полное отсутствие родовой деятельности". Перепробовали всё - безуспешно. Бабушка Мария разволновалась и позволила себе позвонить престарелому маршалу Устинову; он знал её с Танкограда и даже на вечере по случаю празднования годовщины Октябрьской революции танцевал с ней фокстрот.
   Из Москвы вылетел хирург делать кесарево сечение.
  
   Гасконец прошипел Алексею, анестезиологу родильного отделения - жена Алексея работала с Гасконцем:
   - Ну, сделай же что-нибудь!
   Алексей притащил немецкий прибор с электродами, выкрутил все ручки до отказа, сжёг Мимозе кожу на лбу, но она всё-таки разродилась. После всех этих перипетий семейный совет решил, что одного ребёнка вполне достаточно. Стоит и о себе немного подумать.
  
  
   Алексей познакомился с будущей женой в поезде - она ехала из Риги домой в Кишинёв с выяснения отношений со своим другом после его туманно-непонятных писем, а Лёша в белорусскую деревню к матери на каникулы. Ещё мальчонкой нагадала ему цыганка, что он помрёт, когда ему перевалит тридцать три года. Он относился к этому философски - надо, значит надо. Поставил памятник матери, навёл порядок в фотографиях, перегладил рубахи и даже приготовил место на кладбище. Тридцать три простучало, а смерть всё не подступала. Считая дни, он начал пить и завёл любовницу. Он дождался лозунга Народного Фронта Молдовы: "Мы никого не звали и никого не держим!" и умер от цирроза печени.
  
  
   Тамара Чебан тоже сдержала слово.
   - Ты всё куришь, - говорила она деду, - завидую. Я тоже решила. И жду-не дождусь...
   Она закурила в первый же день после выхода на пенсию, и дымила вплоть до своего инсульта.
  
   Когда-то юный Атаман, которого приучали к искусству, вместе с дедом пошёл за кулисы к Валентине, младшей сестре Тамары Чебан, оперной певице. Она деда узнала.
   - Я вас помню до войны. А вы были красивый!..
   - Я определённо был тогда лучше, - усмехнулся дед. - А сегодня услышал лучшую Чио-чио-сан...
   - Спасибо. Вообще-то эта партия не моя. Я вышла на замену.
   - Я знаю. Нам с малым повезло. Привет Тамаре...
  
   -...Валя прирождённая певица, - на обратном пути говорил дед, - Тамара привела её ещё девчонкой, перед войной, в Кафедральный хор, потому что там платили небольшие деньги. Если кто-то фальшивил, дирижёр Березовский после службы разражался матерной бранью. Тамара останавливала его:
   - Господин дирижёр, здесь ребёнок...
   - Ничего, - гладил Березовский Валю по головке, - пусть привыкает.
   Старшая сестра человек замечательный, добрейший. Выходит на сцену, как праздник делает. Только затолкала себя в амплуа исполнительницы народных песен, а теперь не может освободиться. Сталину это, видите ли, и правительству нравилось...
  
  
   - Вот тебе рубль, - говаривал дед пионеру Грише, - и чтобы я тебя нестриженным не видел.
   - Это много, дедушка.
   - Двадцать копеек сверху мастеру за старание, остальное на мороженое и кино.
   - Деда, а почему ты ещё в гимназии решился обучаться парикмахерскому делу?
   - Мой отец, а твой прадед был парикмахером. Каждое утро причёсывал прабабушку, а раз в месяц делал новую укладку. И видно, с его подачи мне с детства казалось, что у большинства женщин вместо прически на голове какой-то беспорядок. И хотелось его устранить...
   Кстати, насчёт беспорядка - и до сих пор мне так кажется. Я потому и женился на бабушке, что чулки её были дырявые, но она аккуратно ходила в парикмахерскую, чтобы самой себе нравиться...
   А почему я люблю заходить к вам в гости? Потому что у твоей мамы очень весёлая причёска - задорная такая стрижка "Гаврош" - и так месяцами. У такой серьёзной дамы такая несерьёзная взбалмошная причёска. Сколько я её ни вижу, извини деда, столько и веселюсь...
  
  
   Дед велел похоронить себя рядом с бабушкой Лизой, и под "Интернационал", а в изголовье поставить красную звезду. Семья решила отказаться от звезды во избежание ненависти толпы. На лицевой стороне предложил Гасконец надпись на румынском и немецком языках - "Покойся с миром"...
  
  
  
   - Дай машину на воскресенье, - попросил Григория Майк, - сестра переезжает. Её и мои сослуживцы участвуют. По завершении мать обещала для всей компании море блинов в нашем саду.
   - Поздно говоришь, - поморщился Атаман, - Лариса Долина в Одессе поёт "Битлз". Хочешь со мной? Но учти: билетов нет - каждый прорывается поодиночке.
   А Майк впервые слышал это имя:
   - Нет, какая Долина с такими хлопотами...
  
   Утром позвонил Григорий другу:
   - Вставай, соня!
   - Так ты не поехал? - удивился Майк.
   - Как не поехал? Уже вернулся. За час до начала концерта подошёл к служебному входу - мол, надо по электрооборудованию поговорить. Пропустили. Сидел рядом с осветителем, за пультом. Обошлось мне это в двухтомник братьев Вайнеров. И с первой же её ноты понял, что эти гениальные олухи из Ливерпуля пению не учились.
   - А как насчёт интервью? - поинтересовался Майк. - Тебя же хлебом не корми!..
   - Да, интервью ценю. Это как бы с разрешения человека выведываешь всё его секреты...
  
   После концерта пошли с ансамблем и её друзьями в ресторан "Киев" - она там в девичестве пела. И один из её приятелей поинтересовался моим мнением. Что-то мне в нём не нравилось, но я не придал этому значения. Сказал ему: вокал потрясающий, но от самих "Битлз" мало что оригинального осталось, не говоря уж об ощутимом русском акценте.
  
   Дождался музыки, пригласил Долину на танго и договорился об интервью через неделю - она в городе у родителей гостит. А этот её ревнивый друг тут же меня и заложил. С чувством юмора у неё проблемы. Она разбросалась и ушла с парой сопровождающих.
   Пришлось взять этого кроманьонца за нос и объяснить, что я по службе. А когда я пригласил за наш стол танцовщиц тамошнего варьете, этот тип, на радостях, всё простил и забыл.
  
   Часу во втором ночи отвозил одну голубую танцовщицу в Люстдорф под Одессой. Она и скажи - извини, сестра и родители в доме, но переночуй на раскладушке. Нет, говорю, не царское это дело - во дворе на раскладушке опочивать! Отдыхай, синеглазая. Вспоминай.
   Часа три подремал в "Ладе" на шоссе возле Тирасполя, и - домой.
   - Постой, Гринь, а как же переговоры с Одесским яхт-клубом о переходе с ними вдоль побережья?
   - Какие переговоры? Ты что, Майк, ещё не проснулся? У нас же вместо Чёрного моря сегодня в программе море блинов!..
  
  
   А раз уж Майк подвернулся под руку автору, то не вернуть ли его за стол в холодной, ремонтируемой квартире готовящегося к отъезду Григория. И дать Майку слово, чтобы эта история закончилась. Хотя, кто знает - возможно, она просто незавершаема...
  
  
   ...Действительно, с этим количеством фотографий надо что-то делать. Всё с собой не забрать. Я натолкнулся на фото Гасконца под пальмами с Мимозой и дочкой. Он через своего бывшего начальника уже работал в Силиконовой долине. Вот недавние Гришкины фото жены и двух его разнополых сорванцов. Он снимал свою половинку и обнажённой, но это я смотреть не буду.
  
   Надо собираться. Я невольно потянулся к знакомому загадочному снимку. Как это я сразу не заметил - на обороте в углу Гришиным почерком стояло: "отважна, остроумна, но скрытна". В центр затесалось розовато-масляное пятно, как будто снимок небрежно хранили. Я напряг зрение при свете болтающейся под потолком лампочки-времянки - это был отпечаток тонких губ в сеточку как от выцветшей губной помады.
  
   С этих губ слетали слова, которых никто не слышал.
   Вращалась земля. Над лунными полями летела Леди Молодость.
   Всё только начиналось.
   И на зовущую мелодию аккордеона пришла Марлена и сказала:
   - Пора. Пошли домой.
  
  
   Теперь вспоминаются негромкие беседы на жёлтой траве, и думается - хаживал по кишинёвским улицам Атаман, обыкновенный парнишка с музыкальным слухом. Кайфовал от американской музыки после сороковых годов. Ценил Градского за многогранный талант и соответствие времени. Слушал Фредди Меркьюри. По возможности предпочитал живое исполнение - мне важно видеть лицо человека, когда он поёт, и как он это делает, особенно в некоторых местах.
   Уважал коньяк. Побаивался мать. Верил, что человек создан для счастья. Не терпел, когда врут.
   Красивый женский вокал действовал на него как пение сирен. Будь его воля, он заставил бы любого исполнителя хотя бы кусочек пропеть "а капелла", без музыкального сопровождения, лицом к лицу.
   И это требование настоящего ощущали, наверняка, все его прекрасные визави.
  
  
   Гришаня обещался к отъезду звякнуть и, конечно, не прозвякал, хотя, скорее всего, не застал меня дома.
   Потом закачался земной шар. И перепутались все адреса. А писем уже не пишут.
   Ах ты, редиска! Ну, позвони мне, позвони мне, позвони...
   И чудится, что вот-вот в третьем часу ночи, когда больше всего хочется спать, затрещит телефон:
   - Это из Гостелерадио звонят. Вино не пьянит, а девушки из музучилища играют на гитаре и говорят, что таких поцев, как мы, которые никак не встретятся, они ещё не видели. Знаешь, я их люблю.
   И я поднимусь, и пойду, чтобы дать ему леща, и крепко обнять.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"