Эдмунд Спенсер  Астрофил-11

Эпитафия достопочтенному сэру Филипу Сидни,
Рыцарю, Лорду, Губернатору новых провинций.

Воспеть ли жизнь, грустить ли о кончине ?
Учён на диво, сверх того смышлён -
Ты был небесным духом одарён.
Никто с тобою не сравнится ныне.

Но у людей, пусть даже те скромнее,
В груди живут любовь и доброта,
И, если смертью чья-то жизнь взята, -
Те чувства станут лишь вдвойне сильнее.

Мне по сердцу была твоя везучесть.
Всегда твои достоинства хвалил.
И ты - по мне - входил в число светил.
Меня гнетёт твоя дурная участь.

Ты - выходец из кяжеского рода.
Натура,- та, что всем живущим мать,-
Тебе всего не поскупилась дать
Для славы, совершенства и в угоду.

Когда король Филипп тебе стал крёстным,
Так собственное имя подарил,
Но странно повлиял тот добрый пыл -
В Рай послан ты испанским же прохвостом.

Попал из Кента в Оксфорд на ученье.
Провёл там юность, набирался сил.
Там много мудрых знаний накопил,
и там созрели воля и стремленья.

Полезен стал в любых переговорах
Порой ни в чём не сходных королей.
Не подбавлял в костры своих углей.
Был ловок даже в самых сложных спорах.

Ты твёрдо знал, что войны - дело чести:
Борьба за веру, за страну, за трон,
За всех друзей, за цвет своих знамён -
За что сплочённо бьёмся мы все вместе.

Вся робость юности с тебя слетела скоро,
Ни бедности, ни горя ты не знал.
Всю жизнь провёл под ливнями похвал.
Везде всегда умел найти опору,

Ты проявил в войне большую доблесть,
И ранен в жаркой битве был всерьёз.
Твои друзья пролили много слёз.
Позор кастильцам, совершившим подлость.

Тебя ждала великая карьера.
Был молодым, с надеждой на успех.
Смелей и добродетельнее всех,
Был праведным борцом за дело веры.

В Британии - твой прах, и дочь осталась,
Тебя и дома, и в походах чтут,
И славен ты отныне там и тут,
И помнят все соратники, печалясь.

Ты дорог нам, наш век согрет любовью.
Мы будем помнить все твои стихи.
В ночи, пока не будят петухи,
Твой дух нам осеняет изголовье.

От наших слёз должны смягчиться муки.
Горюем, оттого что ты убит,
А Злоба, желчью исходя, шипит,
Когда стихают траурные звуки.

И вот остались мы без Сципиона...
Петрарка, Цицерон и Сципион
Слились в одном славнейшем из имён.
И Ангелы поют тебе Каноны.

Другое о том же.

Молчал от горести, а стал писать - взъярился.
Утратил главное, чем до сих пор гордился.
Вдруг ожил, весь в огне, хотя сперва продрог.
Пишу - не знаю что; ни жив, ни мёртв - как смог.

Рассудок мой размяк, а слёзы изобильны.
Он умер - я ропщу, но мысль помочь бессильна.
Нет Сидни: друг погиб, и доблесть не спасла.
Мой мир восторга с ним сгорел почти дотла.

Был Филип гордостью для всех в своей отчизне.
Он ввёл меня в расцвет и половодье жизни.
И Славе нечего теперь писать в отчёт.
Такого храбреца теперь уж не найдёт.

И вряд ли сыщется теперь такой мыслитель,
Прекрасный друг и благородный покровитель
Творцов, введённых им в свой ближний круг,
Блистающих умом и знанием наук.

Нет в мире никого, кто мог бы с ним сравниться.
В нём были качества мудрейшего провидца.
Он делал то, в чём был важнейший интерес.
Смерть стала для него дорогой до небес.

Тону в печали. Дальше жизнь напрасна.
Хоть умирай, не то терпи: живи несчастно.
Живи, и легче уж не будет никогда.
До смерти будет только тяжкая беда.

Но сердце лечится. И я припомнил притчу,
Что вовсе ни к чему всегда бежать всех прытче.
И рад, что никогда не делал другу ззла.
А что ж печаль ? - Бесследно не прошла.

Прощусь с надеждою, с заветными мечтами,
Пусть радости мои слегка умерят пламя.
Прощусь с привычкой жить бездумно в тишине
И всякой суетой, уже не нужной мне.

Отставлю всякие пустейшие забавы.
Пусть мысли будут праведны и здравы.
Пусть будет не всегда улыбка на губе.
Причиной, Филип, станет память о тебе.

И вот теперь рифмую страстно, безыскусно,
Лишь только б не было невыносимо грустно.
Да выйду и найду на кладбище гранит,
Что память о тебе незыблемо хранит.

An Epitaph vpon the right Honourable sir Phillip
Sidney knight: Lord gouernor of Flushing.

To praise thy life, or waile thy worthie death,
And want thy wit, thy wit high, pure, diuine,
Is far beyond the powre of mortall line,
Nor any one hath worth that draweth breath.

Yet rich in zeale, though poore in learnings lore,
And friendly care obscurde in secret brest,
And loue that enuie in thy life supprest,
Thy deere life done, and death hath doubled more.

And I, that in thy time and liuing state,
did onely praise thy vertues in my thought,
As one that seeld the rising sun hath sought,
With words and teares now waile thy timelesse fate.

Drawne was thy race, aright from princely line,
Nor lesse than such, (by gifts that nature gaue,
The common mother that all creatures haue,)
Doth vertue shew, and princely image shine.

A king gaue thee thy name, a kingly minde,
That God thee gaue, who found it now too deere
For this base world, and hath resumde it neere,
To sit in skies, and sort with powres diuine.

Kent thy birth daies, and Oxford held thy youth,
The heauens made hast, & staid nor yeers, nor time,
The fruits of age grew ripe in thy first prime,
Thy will, thy words; thy words the seales of truth.

Great gifts and wisedom rare imployd thee thence,
To treat fro kings, with those more great tha kings,
Such hope men had to lay the highest things,
On thy wise youth, to be transported hence.

Whence to sharpe wars sweet honor did thee call,
Thy countries loue, religion, and thy friends;
Of worthy men, the marks, the liues and ends,
And her defence, for whom we labor all.

There didst thou vanquish shame and tedious age,
Griefe, sorrow, sicknes, and base fortunes might:
Thy rising day, saw neuer wofull night,
But past with praise, from of this worldly stage.

Back to the campe, by thee that day was brought,
First thine owne death, and after thy long fame;
Teares to the soldiers, the proud Castilians shame;
Vertue exprest, and honor truly taught.

What hath he lost, that such great grace hath woon,
Yoong yeeres, for endles yeeres, and hope vnsure,
Of fortunes gifts, for wealth that still shall dure,
Oh happie race with so great praises run.

England doth hold thy lims that bred the same,
Flaunders thy valure where it last was tried,
The Campe thy sorrow where thy bodie died,
Thy friends, thy want; the world, thy vertues fame.

Nations thy wit, our mindes lay vp thy loue,
Letters thy learning, thy losse, yeeres long to come,
In worthy harts sorrow hath made thy tombe,
Thy soule and spright enrich the heauens aboue.

Thy liberall hart imbalmd in gratefull teares,
Yoong sighs, sweet sighes, sage sighes, bewaile thy fall,
Enuie her sting, and spite hath left her gall,
Malice her selfe, a mourning garment weares.

That day their Hannibal died, our Scipio fell,
Scipio, Cicero, and Petrarch of our time,
Whose vertues wounded by my worthlesse rime,
Let Angels speake, and heauen thy praises tell.

Another of the same.

Silence augmenteth grief, writing encreaseth rage,
Stald are my thoughts, which lou'd, and lost, the wonder of our age,
Yet quickned now with fire, though dead with frost ere now,
Enrag'de I write, I know not what: dead, quick, I know not how.

Hard harted mindes relent, and rigors teares abound,
And enuie strangely rues his end, in whom no fault she found,
Knowledge her light hath lost, valor hath slaine her knight,
Sidney is dead, dead is my friend, dead is the worlds delight.

Place pensiue wailes his fall, whose presence was her pride,
Time crieth out, my ebbe is come: his life was my spring tide,
Fame mournes in that she lost, the ground of her reports,
Ech liuing wight laments his lacke, and all in sundry [s]orts.

He was (wo worth that word) to ech well thinking minde,
A spotlesse friend, a matchlesse man, whose vertue euer shinde,
Declaring in his thoughts, his life, and that he writ,
Highest conceits, longest foresights, and deepest works of wit.

He onely like himselfe, was second vnto none,
Whose deth (though life) we rue, and wrong, and al in vain do mone,
Their losse, not him waile they, that fill the world with cries,
Death slue not him, but he made death his ladder to the skies.

Now sinke of sorrow I, who liue, the more the wrong,
Who wishing death, whom deth denies, whose thred is al to log,
Who tied to wretched life, who lookes for no reliefe,
Must spend my euer dying daies, in neuer ending griefe.

Harts ease, and onely I, like parables run on,
Whose equall length, keep equall bredth, and neuer meet in one,
Yet for not wronging him, my thoughts, my sorrowes, cell,
Shall not run out, though leake they will, for liking him so well.

Farewell to you my hopes, my wonted waking dreames,
Farewell sometimes enioyed, ioy, eclipsed are thy beames,
Farewell selfe pleasing thoughts, which quietnes brings foorth,
And farewel friendships sacred league, vniting minds of woorth.

And farewell mery hart, the gift of guiltlesse mindes,
And all sports, which for liues restore, varietie assignes,
Let all that sweet is voyd; in me no mirth may dwell,
Philip, the cause of all this woe, my liues content farewell.

Now rime, the sonne of rage, which art no kin to skill,
And endles griefe, which deads my life, yet knowes not how to kill,
Go seekes that haples tombe, which if ye hap to finde,
Salute the stones, that keep the lims, that held so good a minde.

FINIS.
LONDON
Printed by T. C. for William Ponsonbie.
1595.