Марат
(Марат Валерианович Виридарский, 1927-1996 гг.).

1
Избитый шантрапой, безденежный поэт,
случайно вдруг привлёк внимание бандитов.
Надеялись сыскать закусок да монет,
почувствовав прилив нещадных аппетитов.
И вот взглянули зло: богатства вовсе нет.
Лишь несколько рублей: ни долларов, ни литов.
Все ящики пусты. Зияющий буфет.
Ни всяких модных книг, ни водок, ни лафитов.
На завтрак - огурцы, картофель на обед.
Щербатый старый стол. Нестойкий табурет.
Ещё остался чай да хлопья кукурузы.
Немножечко маслят и вороха опят.
В кастрюле на столе оттаяла мерлуза.
Измученный, больной, и сам себе обуза.

2
Измученный, больной, и сам себе обуза...
Нашлись ещё друзья - пристойно погребли,
хоть даже дети с ним проститься не пришли.
Бильярдный шар, катясь, свалился прямо в лузу.
Несчастный оборот семейного конфуза.
Такое иногда приводит до петли.
Его художества всех близких потрясли.
Баржа в реке ушла на дно от перегруза.
На катеты легла косой гипотенуза.
Хоть жил я с ним вблизи - в одном конце земли -
и мог бы на погост вполне прийти пешком,
но лично с ним - Увы ! - был вовсе незнаком.
Не знал, что тот, в кого палили аркебузы,
сумел в конце концов войти в ряды Союза.

3
Сумел в конце концов войти в ряды Союза.
Для местных стал важней, чем Афанасий Фет...
Свершивши не один чудесный пируэт,
знавал порой триумф, пожарче, чем Карузо.
Прошёл в спецшколе обученье не в обузу.
Моложе, чем Булат, всего на трое лет,
был впутан не один большой секрет.
Дорогой мчался прямиком, без юза.
Так Виридарский мог, как видел, и по праву
сказать про нашу жизнь и цену всех побед;
про всякий наш позор, и стыд, и славу
честней других, прямей и нелукаво.
В итоге всех трудов, как выполнив Завет,
прегордо в руки взял Писательский Билет.

4
Прегордо в руки взял Писательский Билет.
Талант его сперва приветствовал Фатьянов. -
Чудесный чаровник гармоник и баянов. -
Как помню, он и мне открыл зелёный свет. -
Фатьяов не держал в уме дотошных смет.
Я ж не дорос тогда до ресторанов.
Увы ! Не поддержал его весёлых планов,
но той душевностью был целый мир согрет...
Тут Вознесенский - вдруг - взметнулся как мастак,
но вслед ему грозил властительный кулак.
Марат же сразу был придержан парапетом.
По тайным спискам он считался под запретом.
Престрогим был в Москве ареопаг.
Марату дали там нерадостный ответ.
Мог ввек не получить желаемый привет.

5
Мог ввек не получить желаемый привет;
под старость вдруг встряслась основа естества. -
Восстановились вмиг гражданские права,
и был свободный дух надеждой обогрет.
В печати стал стихать былой словесный бред.
Лалакин отыскал достойные слова.
Притихли глухари и все тетерева.
На гнусность прежних лет пролился свежий свет.
Раскрылся не один скрываемый секрет.
Затёртый автор стал моднее Лампедузы,
и начали вставлять  певцу в корону друзы.
Вдруг поняли, кто лгал, чья речь была крива.
Марат открыл толпе, где редька, где арбузы.
Его признала вдруг Владимирская Муза.

6
Его признала вдруг Владимирская Муза !
Не моден стал настрой вменять ему грехи.
Поэт издал свои заветные стихи,
хоть без ремня могли сползти с него рейтузы.
Писал он без прикрас: не песенки, не блюзы.
Пусть жил бедно и без "Демьяновой ухи"...
Где прежде поддержать не смог бы Акулинин,
должна была помочь вся местная печать,
когда бы удалось там спонсора сыскать.
Так было на Руси, когда собрался Минин
с Пожарским сколотить спасительную рать.
Марату повезло. Мир щедрых не пустынен.
Стихи его дошли до Вязьми и до Рузы.
Пусть прочен был затор, но вдруг открылись шлюзы.

7
Пусть прочен был затор, но вдруг открылись шлюзы...
Свои глаза открыл Марат в Улан-Удэ.
Отец его тогда служил в КВЖД.
Сынку был путь открыт в престижнейшие ВУЗ'ы,
к щедротам всей страны, хоть в студии, хоть в ТЮЗ'ы.
Отец преуспевал и далее везде,
особенно в Москве, в начальственной среде. -
Да не по мерке оказалась сшита блуза -
вдруг расстреляли как лазутчика-хунхуза.
Правитель - как палач - рубил стране хребет;
из сотен тысяч был нарублен винегрет.
Вдруг вздумал, что кругом - сплошные супостаты.
На каждого донос составить мог сосед.
Дивясь взглянул на Русь огромный Белый Свет.

8
Дивясь взглянул на Русь огромный Белый Свет...
Парнишка стал бомжом, а мать ждала ареста.
Не ясно, где он жил, в какое скрылся место,
но сыщики нашли, и чуда в этом нет.
Талантливым и видным был тот шкет.
Был годен для Норд-Оста и Зюйд-Веста,
на подвиг соглашался без протеста,
да был весьма смышлёным с юных лет.
Не дали пропадать сокрытому в нём кладу. -
Мне сложно угадать, чего хотел он сам. -
Учили, как залечь в надёжную засаду,
Взрывать штабы врага, пускать на ветер склады.
В итоге пол-лица Марата занял шрам...
Ожил. Попал в Москве в рабочую бригаду.

9
Ожил. Попал в Москве в рабочую бригаду.
В общаге хвастал, что сумел попасть в Тулузу.
В подполье там попав, считался за француза.
И рисковал, и не давал врагу пощады.
(Скорей то были заготовки для баллады)...
Он прожил жизнь без амулета и мезузы.
И рану получил, и не Герой Союза.
Так стал порою вслух высказывать досаду.
Мог высказать порой опасную тираду,
толкуя обо всём вниматльным друзьям.
И выпить мог порой немало чарок сряду,
без счёта, сколько их и сколько в чарке грамм.
И "Шеф" решил, что с ним проделать что-то надо... -
Он в Лагерь угодил и долго пробыл там.

10
Он в Лагерь угодил и долго пробыл  там -
такую получил щедрейшую награду.
Вся жизнь - комплект любых неимоверных драм,
то мучит, то смешит: иного до упаду.
"Прощайте !" - вдруг сказал сибирским холодам. -
Владимир поразил вишнёвым духом сада.
Ни в чём не уступал великим городам.
Ему - как игроку - в "Торпедо" стали рады.
Всех просто изумил их новенький вратарь.
Он быстро стал красой спортивного парада.
Смотреть на ловкача была одна услада.
Такого там ещё не видывали встарь:
со шрамом на лице светился как фонарь.
Поэт-вратарь блистал - почти как жрец эстрады.

11
Поэт-вратарь блистал - почти как жрец эстрады.
Фанаты-знатоки в восторге посейчас,
хоть минули лета, уж не одна декада.
Отвага вратаря пленяла сотни глаз.
А в смысл его стихов вникали даже чада.
Внимавших потрясла правдивость чётких фраз.
Придирам и доднесь претит его бравада,
такие до сих пор остерегают нас.
Он чутко понимал: вокруг него - не стадо.
Он знал, что слушают шпионы по углам,
что пишут на него доносные доклады,
и рады сообщить наверх Управделам -
чтоб спрятали опять за прочную ограду.
И взвален на него был всякий гнусный шлам

12
И взвален на него был всякий гнусный шлам.
Как явится смельчак, то спрос с него велик.
Он трудно выносил семейный шум и гам
и множество других навешанных вериг.
Три раза приставал к различным очагам
и сдерживать свой нрав нисколько не привык.
Да пил. И в среду пил, и пил по четвергам.
Почти не издают его стихов и книг.
На службах и в быту терзают душу свары
да давит тяжесть лет - лихая череда.
Он часто не в чести - мешает лихость дара.
В печать легко идёт одна белиберда,
а он узрел страну в трагедии распада...
Он чуял в сердце боль, что грызла без пощады.

13
Он чуял в сердце боль, что грызла без пощады.
Над Родиной прошло разбойное торнадо:
Невиданный грабёж, военная страда.
Обещанный всем Рай ставал преддверьм Ада.
Ревнивая к нему писучая среда
взялась бранить его скептические взгляды.
Но книгу он издал - как порвалась узда.
Хоть не в Москве, но всё-таки отрада.
Но зря подумалось, что кончились ненастья.
Он много повидал - всё снилось по ночам.
Тюрьма делила жизнь как будто на две части.
Когда преуспевал, дивился даже сам.
Он чуял в сердце боль, что грызла без пощады.
Весь век стремился ввысь, вслед вольным журавлям.

14
Весь век стремился ввысь - вслед вольным журавлям.
Теперь он обходил песчаные опушки.
Когда других грибов уж не бывало там,
как нищий бомж, сбирал простые зеленушки...
Отрадно побродить по лесу, по полям.
Забавно, не во вред, прислушаться к кукушке.
Я тоже там бродил - жил рядом, в то же время.
Я был моложе сам всего лишь на пять лет.
И мне тогда ещё не приходило в темя,
что те грибки, что брал я на обед,
был должен променять на хлеб забытый всеми,
избитый шантрапой безденежный поэт.

15
Избитый шантрапой непризнанный поэт,
измученный, больной - и сам себе обуза -
сумел в конце концов войти в ряды Союза,
прегордо в руки взял Писательский Билет.
Мог ввек не получить столь радостный привет. -
Его признала вдруг Владимирская Муза !
Пред ним стоял затор, и вот открылтсь шлюзы...
Дивясь, взглянул на Русь огромный Белый Свет...
Когда попал в Москву, в рабочую бригаду,
так в Лагерь угодил и долго пробыл там.
Поэт-вратарь блистал почти как жрец эстрады,
Но взвален на него был всякий гнусный шлам.
Он чуял в сердце боль, что грызла без пощады.
Весь век стремился ввысь - вслед вольным журавлям