Роберт Браунинг  Иван Иванович-4              

Потом пошёл в свой дом, спокоен был и крепок,
И змейкою стекала кровь, теряясь в груде щепок.

Все немы. Голову поднял один из них.
Кровоточащий труп стал ношей для двоих.
И тихим шествием пошли с несчастным телом,
Чтоб всенародно разобраться с этим делом.
И видят, к месту так пристала голова -
Под волосами не узнать, что не жива. -
Та Луша, мать, жена, не знавшая кручины,
Счастливая во всём до горестной кончины.
Вблизи Управы, возле храмовых ворот
На сельской площади собрался общий сход.
Уселись на снегу, холодном и упругом,
На плотной насыпи - широким ёмким кругом.
Все взрослые сошлись, и с ними молодёжь.
Всем было разузнать, в чём дело, невтерпёж.
Евреи вклинились, по своему горланя.
Пришли прибывшие на ярмарку цыгане.
У всех случившимся взволнована душа:
Готовы выслушать все речи, не дыша.
Приковылял из церкви старенький священник,
Должно быть, до ста лет добравшийся смиренник.
С ним староста, старик, охочий до нудья,
Но всем известный беспристрастностью судья.
А вслед - в мехах - идёт пригодный в прокуроры
Владелец здешнего земельного простора,
Помещик, дворянин. В его руках есть власть:
Одним дарует жизнь, другим велит пропасть.
Так он со старостой и многими другими
Глядят на бедный труп, лежащий перед ними.
Им донесли слова: "Иначе я не мог ! -
"Расправься за меня !" - Приказ мне дал сам Бог".
Все промолчали. Но помещик без лукавства
Престрого выступил как враг самоуправства.
Сказал, что даже веские резоны,
Не позволяют нарушать Законы.
"Здесь было свершено убийство, так оно
Без наказания остаться не должно".
Настала очередь, чтоб выступил священник.
"Да, дети, - он сказал, - я вам не современник.
Не стал вести учёт, как много прожил лет.
Пусть дата круглая. Большой беды в том нет.
Вдруг показалось, будто нынче молодею.
Во всяком случае я вдруг постиг идею:
Ту истину, что весь пройдённый мною путь,
Понятия мои велит мне повернуть.
Отныне все мои шаги по всем дорогам
Должны меня вести лишь только вслед за Богом.
Пусть юношам важней их человеческий закон,
Что будет ясным их прозреньем возвещён.
Но старики пусть больше верят сновиденьям
И следуют всегда небесным повеленьям.
Не грех порой смести любую цепь препон:       
Был случай вспомнить про божественный закон.
Причина в том, что вдруг вскипел здоровый разум,
И даже всякий смысл смутился просто разом.
Земля разверзлась, небо пало, чтоб стереть
Ложь скверной матери, предательство и бредь.
Но нет: везде порядок. Есть на то причина:
Здоровый, страстный и решительный мужчина,
Что, слыша Божий глас, стаёт Его рукой.
Иван сегодня доказал, что он - Такой !
Он - вроде Моисея. Тот так же непреклонно
Восстал когда-то против двух таблиц закона.
Иван - слуга Господень..." - молвил - и - беда !
Скончался Поп до завершения суда.
Помещик вымолвил: "Благое назиданье !
Аминь ! Но надобно обдумать наказанье.
Почтим святую жизнь и годы старика,
И чтоб виновного карать наверняка,
Позволим каяться весь век за преступленье.
Пусть совесть мучится всё время в угрызенье.
Закон наш нерушим. Улика - налицо.
Мы видим бедный труп, взглянувши на крыльцо.
Но Суд сейчас учёл все мненья и сомненья -
И обвинённому даровано прощенье.

Народ, поднявши труп, пошёл к Иванову двору.
Молчали, не хотя тревожить детвору.
Прислушались сперва, всё в доме было тихо.
Осмелились войти, не ожидая лиха.
Иван Иванович, убийца, на полу
Работал тщательно над стройкою в углу -
Корпел над редкостной роскошною моделью:
Он перед праздником задался славной целью -
Из найденного им древесного комля
Готовил копию Московского Кремля.
Всё ловко вырезал студёными ночами.
Пять милых юных лиц горящими очами
Следили дружно за постройкою отца.
Рельеф всё краше выбегал из-под резца.
За пряжей мать Ивана, Стеша. - Не скучала.
Жена Ивана, Катя, хлебцы выпекала. 
Иван кинул гостям медовой головой,
А думал, как ему украсить замок свой,
И было б хорошо да кстати и не лишек 
добавить наверху ещё еловых шишек.
Пустая тыква - вздумал - колокол вместит
И купол звонницы как раз изобразит.
Взмечтал о крышке, вроде чаши желудёвой.
А люди говорят: "Послушай, бестолковый:
Ведь ты уже прощён, совсем оправдан, брат !
Теперь выходит, ты ни в чём не виноват.
Ступай теперь куда захочешь вон из дому !"

Иван в ответ: "И не могло быть по-другому !"

--
The others mute remain, watching the blood-snake wind

Into a hiding-place among the splinter-heaps.

 
At length, still mute, all move: one lifts -- from where it steeps
        235
Redder each ruddy rag of pine -- the head: two more

Take up the dripping body: then, mute still as before,

Move in a sort of march, march on till marching ends

Opposite to the church; where halting, -- who suspends,

By its long hair, the thing, deposits in its place
        240
The piteous head: once more the body shows no trace

Of harm done: there lies whole the Louscha, maid and wife

And mother, loved until this latest of her life.

Then all sit on the bank of snow which bounds a space

Kept free before the porch of judgment: just the place!
        245
 
Presently all the souls, man, woman, child which make

The village up, are found assembling for the sake

Of what is to be done. The very Jews are there:

A Gypsy-troop, though bound with horses for the Fair,

Squats with the rest. Each heart with its conception seethes
        250
And simmers, but no tongue speaks: one may say, --  none breathes.

 
Anon from out the church totters the Pope -- the priest  --

Hardly alive, so old, a hundred years at least.

With him, the Commune's head, a hoary senior too,

Starosta, that 's his style, -- like Equity Judge with you, --
        255
Natural Jurisconsult: then, fenced about with furs,

Pomeschik-Lord of the Land, who wields -- and none demurs -

A power of life and death. They stoop, survey the corpse.

 
Then, straightened on his staff, the Starosta -- the thorpe's

Sagaciousest old man-hears what you just have heard,
        260
From Droug's first inrush, all, up to Ivan's last word -

"God bade me act for him: I dared not disobey!"

 
Silence - the Pomeschik broke with "A wild wrong way

Of righting wrong -- if wrong there were, such wrath to rouse!

Why was not law observed?
*        *        *        *        *
        265
Ivan Ivanovitch has done a deed that 's named

Murder by law and me: who doubts, may speak unblamed!"
 
All turned to the old Pope. "Ay, children, I am old -


How old, myself have got to know no longer. Rolled

Quite round, my orb of life, from infancy to age,
        270
Seems passing back again to youth. A certain stage

At least I reach, or dream I reach, where I discern

Truer truths, laws behold more lawlike than we learn

When first we set our foot to tread the course I trod

With man to guide my steps: who leads me now is God.
        275
'Your young men shall see visions:' and in my youth I saw

And paid obedience to man's visionary law:

"Your old men shall dream dreams." And, in my age, a hand

Conducts me through the cloud round law to where I stand

Firm on its base,--know cause, who, before, knew effect.
*        *        *        *        *
        280
                                I hold he saw

The unexampled sin, ordained the novel law,

Whereof first instrument was first intelligence

Found loyal here. I hold that, failing human sense,

The very earth had oped, sky fallen, to efface
        285
Humanity's new wrong, motherhood's first disgrace.

Earth oped not, neither fell the sky, for prompt was found

A man and man enough, head-sober and heart-sound

Ready to hear God's voice, resolute to obey.

Ivan Ivanovitch, I hold, has done, this day,
        290
No otherwise than did, in ages long ago,

Moses when he made known the purport of that flow

Of fire athwart the law's twain-tables! I proclaim

Ivan Ivanovitch God's servant!
*        *        *        *        *

                    When the Amen grew dull
        295
And died away and left acquittal plain adjudged,

"Amen!" last sighed the lord. "There 's none shall say I grudged

Escape from punishment in such a novel case.

Deferring to old age and holy life,--be grace

Granted! say I. No less, scruples might shake a sense
        300
Firmer than I boast mine. Law 's law, and evidence

Of breach therein lies plain,--blood-red-bright--all may see!

Yet all absolve the deed: absolved the deed must be!
*        *        *        *        *

So, while the youngers raised the corpse, the elders trooped

Silently to the house: where halting, some one stooped,
        305
Listened beside the door; all there was silent too.

Then they held counsel; then pushed door and, passing through,

Stood in the murderer'
s presence.
                        Ivan Ivanovitch

Knelt, building on the floor that Kremlin rare and rich

He deftly cut and carved on lazy winter nights.
        310
Some five young faces watched, breathlessly, as, to rights,

Piece upon piece, he reared the fabric nigh complete.

Stescha, Ivan's old mother, sat spinning by the heat

Of the oven where his wife Katia stood baking bread.

Ivan's self, as he turned his honey-colored head,
        315
Was just in the act to drop, 'twixt fir-cones, --each a dome,

The scooped-out yellow gourd presumably the home

Of Kolokol the Big: the bell, therein to hitch,

--An acorn-cup--was ready: Ivan Ivanovitch

Turned with it in his mouth.

                    They told him he was free
        320
As air to walk abroad.   "How otherwise?" asked he.