Корман Владимир Михайлович : другие произведения.

114 Французские стихи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Публикуются переводы стихов французских поэтов: Дьеркса, Катулла Мендеса, Казалиса.
  
  
  
  Лeон Дьеркс Лазарь
  Посвящаено Леконту де Лилю
  (Перевод с французского).
  
  Вняв голосу Христа, был Лазарь пробуждён,
  поднялся в темноте, едва пришёл в сознанье,
  и, весь дрожа, в своём могильном одеянье
  пошёл на свет один и, мрачный, вышел вон.
  
  Так, мрачный и один, лишившийся покоя,
  как в поиске слепом, едва попал на свет,
  то он заденет вдруг какой-нибудь предмет,
  то слепо налетит на скопище людское.
  
  Глаза глядели внутрь, не видя, что вокруг,
  и молний никаких при встречах не метали.
  В зрачках был только блеск потусторонней дали,
  на мертвенном лице - лишь бледность и испуг.
  
  Он плёлся, как дитя, ступая еле-еле.
  Как лёгочный больной, как в тяжкой духоте.
  Ему везде проход давали в тесноте.
  Он, будто без ума, в молчанье брёл без цели.
  
  Он больше не внимал трагедиям земли,
  погрязнувши в своём волнующем сюжете,
  в открывшемся ему немыслимом секрете.
  Мятущие людей волнения ушли.
  
  В пути его трясла дурная лихорадка.
  Он руку простирал, казалось, неспроста -
  но некая рука заклеила уста,
  и все его слова пропали без остатка.
  
  В Вифании теперь любой, и стар, и млад,
  при виде Лазаря невольно жался к стенам,
  и в людях стыла кровь, текущая по венам,
  и ужас в них вселял его неясный взгляд.
  
  Кто может рассказать, какая боль родится
  в ожившем мертвеце, оставившем других,
  когда он выйдет в путь, смущая всех живых,
  не снявши саван свой, подобный власянице.?
  
  Ушедший от червей, восстав из мертвецов !
  Ты сможешь ли опять войти в дневную злобу,
  познавши наяву глубокий ужас гроба,
  весь тайный смысл наук всемирных мудрецов ?
  
  У смерти не навек ушёл ты из под власти.
  Ты, призраком, назад, вернёшься в тот же мрак,
  пробившись сквозь толпу встревоженных зевак
  и не вникая в их веселье и несчастье.
  
  Живя вдругорядь, ты, бесстрастный и немой,
  не вызовешь потом в других воспоминаний
  и больше никогда не будешь знать терзаний,
  ни радостей, ни мук от новых встреч с зарёй.
  
  Ах ! Сколько раз с тех пор, стучась в небесный щит,
  в закатной красоте, в воздушном океане,
  твой скорбный силуэт, вытягивает длани,
  и ангела зовёт, который не спешит !
  
  И сколько раз с тех пор видали на лугах,
  как, мрачен и один, ты бродишь у погоста,
  завидуя всем тем, кто лёг легко и просто
  и раз и навсегда оставил там свой прах.
  
  
  Leon Dierx Lazare
  A Leconte de Lisle
  A la voix de Jesus, Lazare s'eveilla ;
  Livide, il se dressa debout dans les tenebres ;
  Il sortit tressaillant dans ses langes funebres,
  Puis, tout droit devant lui, grave et seul, s'en alla.
  
  Seul et grave, il marcha depuis lors dans la ville,
  Comme cherchant quelqu'un qu'il ne retrouvait pas,
  Et se heurtant partout a chacun de ses pas
  Aux choses de la vie, a la plebe servile.
  
  Sous son front reluisant de la paleur des morts
  Ses yeux ne dardaient pas d'eclairs ; et ses prunelles,
  Comme au ressouvenir des splendeurs eternelles,
  Semblaient ne pas pouvoir regarder au dehors.
  
  Il allait, chancelant comme un enfant, lugubre
  Comme un fou. Devant lui la foule s'entr'ouvrait.
  Nul n'osant lui parler, au hasard il errait,
  Tel qu'un homme etouffant dans un air insalubre.
  
  Ne comprenant plus rien au vil bourdonnement
  De la terre ; abime dans son reve indicible ;
  Lui-meme epouvante de son secret terrible,
  Il venait et partait silencieusement.
  
  Parfois il frissonnait, comme pris de la fievre,
  Et comme pour parler, il etendait la main ;
  Mais le mot inconnu du dernier lendemain,
  Un invisible doigt l'arretait sur sa levre.
  
  Dans Bethanie, alors, partout, jeunes et vieux
  Eurent peur de cet homme ; il pasait seul et grave ;
  Et le sang se figeait aux veines du plus brave,
  Devant la vague horreur qui nageait dans ses yeux.
  
  Ah ! Qui dira jamais ton etrange supplice,
  Revenant du sepulcre ou tous etaient restes,
  Qui revivais encor, trainant dans les cites
  Ton linceul a tes reins serre comme un cilice !
  
  Pale ressuscite qu'avaient mordu les vers !
  Pouvais-tu te reprendre aux soucis de ce monde,
  O toi qui rapportais dans ta stupeur profonde
  La science interdite a l'avide univers ?
  
  La mort eut-elle a peine au jour rendu sa proie,
  Dans l'ombre tu rentras, spectre mysterieux,
  Passant calme a travers les peuples furieux,
  Et ne connaissant plus leur douleur ni leur joie.
  
  Dans ta seconde vie, insensible et muet,
  Tu ne laissas chez eux qu'un souvenir sans trace.
  As-tu subi deux fois l'etreinte qui terrasse,
  Pour regagner l'azur qui vers toi refluait ?
  
  - Oh ! Que de fois, а l'heure ou l'ombre emplit l'espace,
  Loin des vivants, dressant sur le fond d'or du ciel
  Ta grande forme aux bras leves vers l'eternel ;
  Appelant par son nom l'ange attarde qui passe ;
  
  Que de fois l'on te vit dans les gazons epais,
  Seul et grave, roder autour des cimetieres,
  Enviant tous ces morts qui dans leurs lits de pierres
  Un jour s'etaient couches pour n'en sortir jamais !
  
  Перевод на английский, выполненный О"Шонесси.
  
  Leon Dierx LAZARUS.
  
  At Jesus' voice dead Lazarus awoke ;
  Livid he stood a moment in the gloom ;
  Then, with the grave-clothes on him as a cloak,
  He staggered forward from the open tomb.
  
  Silent, alone, he walked into the town,
  Crossing the common folk and common things,
  In quest, it seemed, of some one he had known,
  Silent, alone, in ceaseless wanderings
  
  Beneath the deadened pallor of his brow,
  His eyes no lightnings gave ; nor, with a glance -
  As though Eternity that held him now
  Drew the look inward, changed his countenance.
  
  Sombre as madness, with uncertain feet
  As a weak child's, he went, or like one dazed
  In an unnatural air. Along the street
  Folk parted as he came, and stood amazed.
  
  For knowing nothing of the common hum
  Of earthly tones whose sense could no more reach
  His rapt awe-stricken soul, he passed them dumb,
  With fearful things to tell that found no speech.
  
  Sometimes he shook with fever, stretched and stirred
  An eager hand as to address that throng
  But unseen fingers stayed the mystic word
  Of some remote to-morrow on his tongue
  
  Then a great terror came on young and old
  In Bethany; the horror of the eyes.
  Of him who wandered through their midst made cold
  And stilled the stoutest hearts in drear surmise.
  
  Ah, who shall tell thine infinite unknown pain,
  Rejected of the grave that keeps its dead,
  Clad for the grave, sent living back again 
  To re-live life and thine own steps retread !
  
  O bearer with sealed lips of all the lore
  Man yearns to know, but shrinks from overawed,
  Couldst thou be human - feel the care once more
  Fret in the heart where late the death-worm gnawed ?
  
  Scarce had death's darkness given thee back to day,
  Than, passing spectral through the infuriate crowds,
  Caught by no griefs or joys along the way,
  Thy life in some new gloom itself enshrouds.
  
  Thy second life leaves nothing but the track
  Of those returning footsteps, and a tale
  Appalling on men's lips. Did Death reach back
  With stronger grip a second time, or fail ?
  
  How often, when the shadows lengthening grow,
  A vast Form in the distance, wert thou seen,
  With lifted arms against the day's dying glow,
  Calling some slow death-angel ? - or between
  
  The grass-grown hillocks of the burial-ground,
  Threading thy way, heavy with speechless pain,
  And envy of the dead, who, dying, found
  Peace in their graves and came not forth again !
  
  From "Songs of a Worker", 1881.
  
  
  
  Лeон Диеркс Лазарь
  (Перевод В.Я.Брюсова)
  И мертвый Лазарь встал на Иисусов глас,
  Весь бледный, встал во тьме своей глухой гробницы
  И вышел вон, дрожа, не подымая глаз,
  Один и строг, пошел по улицам столицы.
  
  Пошел, один и строг, весь в саване, вперед,
  И стал бродить с тех пор, как бы ища кого-то,
  Встречая на пути приниженный народ
  И сталкиваясь вновь то с торгом, то с заботой.
  
  Был бледен лоб его, как лоб у мертвеца,
  И не было огня в его глазах; темнели
  Его зрачки, храня блаженство без конца,
  Которое они, за гранью дней, узрели.
  
  Качаясь, проходил он, как дитя; угрюм,
  Как сумасшедший. Все пред мертвым расступались;
  И с ним не говорил никто. Исполнен дум,
  Он был подобен тем, кто в бездне задыхались.
  
  Пустые ропоты земного бытия
  Он воспринять не мог; мечтою несказанной
  Охвачен, тайну тайн в своей душе тая,
  По миру проходил он, одинокий, странный.
  
  По временам дрожал, как в лихорадке, он;
  Как будто, чтоб сказать, вдруг простирал он руку, -
  Но неземным перстом был голос загражден,
  И он молчал, в очах тая немую муку.
  
  И все в Вифании, ребенок и старик,
  Боялися его; он, одинокий, строгий,
  Внушал всем смутный страх; его завидя лик
  Таинственный, смельчак спешил сойти с дороги.
  
  А! кто расскажет нам страданья долгих дней
  Того, кто к нам пришел из сумрака могилы!
  Кто дважды жизнь познал, влача среди полей
  На бедрах саван свой, торжественно-унылый!
  
  Мертвец, изведавший червей укусы! ты
  Был в силах ли принять заботы жизни бренной!
  Ты, приносивший нам из вечной темноты
  То знанье, что вовек запретно для вселенной!
  
  Лишь только отдала свою добычу смерть,
  Ты странной тенью стал, сын непонятной доли!
  И шел ты меж людьми, смотря без слез на твердь,
  Не ведая в душе ни радости, ни боли.
  
  Живя вторично, ты, бесчувствен, мрачен, нем,
  Оставил меж людьми одно воспоминанье
  Бесследное. Ужель ты дважды жил затем,
  Чтоб дважды увидать бессмертное сиянье?
  
  О сколько раз в часы, когда ложится ночь,
  Вдали от всех живых, ввысь руки простирая,
  Ты к ангелу взывал, кто нас уводит прочь
  Из жизни сумрачной к великим далям рая!
  
  Как часто ты бродил по кладбищам пустым,
  Один и строг, в тоске бесплодного томленья,
  Завидуя тому, под камнем гробовым
  Кто безмятежно спит, не ведав воскресенья.
  
  
  Катулл Мендес Последняя душа.
  (Вольный перевод с французского).
  
  Не стало божества, не стало алтарей.
  Отброшены старинные мечтанья.
  Спасенья больше нет в конце существованья.
  и стала жизнь страшней, тоскливей и серей.
  
  Один шакал бродил у древних погребений
  с рельефами старинных предков наверху,
  где кромки мраморов рассыпались в труху,
  и выветрился звук и дух былых молений.
  
  Забылись веру проповедавшие рты.
  Рассказ о прошлом вызывал одни гримасы.
  По рынкам каждый день развешивали мясо
  на столбиках в крови, похожих на кресты.
  
  Свет солнца пробивал густую поволоку.
  Оно устало освещать наш шум и гам.
  "В моей родной стране ещё остался храм", -
  сказал мне некто, к нам прибывший издалёка.
  
  "Остаток прошлого. Он держится едва.
  и в скалах спрятался, в плюще, во мху, в дернине.
  В его руинах сохраняется святыня,
  след безымянного сегодня божества".
  
  Я бросил города, где царствует сомненье.
  оставил общество, в котором нет надежд,
  где вера и любовь не оживляют вежд,
  где тупо верят только в смерть без воскрешенья.
  
  Я шёл. Я много дней топтал дорожный прах,
  там реки без воды, там мертвые селенья.
  Лишь ветер навещал их ветхие строенья.
  Лишь Одиночество гнездилось во дворцах.
  
  Сначала я легко одолевал пустыни,
  В конце пути метал нетвёрдые шажки,
  и поредели поседевшие виски,
  когда, немолодой, дошёл к моей руине.
  
  Спеша, сияя, еле выдержав дорогу,
  касаюсь алтаря изборождённым лбом.
  Душа вспорхнула в возбуждении своём
  к последнему ещё оставшемуся Богу.
  
  
  Catulle Mendes La Derniere Ame
  
  Le ciel еtait sans dieux, la terre sans autels.
  Nul reveil ne suivait les existences breves.
  L'homme ne connaissait, dechu des anciens reves.
  Que la Peur et l'Ennui qui fussent immortels.
  
  Le seul chacal hantait le sepulcre de pierre.
  Ou, mains jointes, dormit longtemps l'aieul sculpte ;
  Et, le marbre des bras s'etant emiette,
  Le tombeau meme avait desappris la priere.
  
  Qui donc se souvenait qu'une ame eut dit : Je crois !
  L'antique oubli couvrait les divines legendes.
  Dans les marches publics on suspendait les viandes
  A des poteaux sanglants faits en forme de croix.
  
  Le vieux soleil errant dans l'espace incolore
  Etait las d'eclairer d'insipides destins...
  Un homme qui venait de pays tres lointains,
  Me dit : " Dans ma patrie il est un temple encore.
  
  " Antique survivant des siecles revolus,
  " Il s'ecroule parmi le roc, le lierre et l'herbe,
  " Et garde, encor sacre dans sa chute superbe,
  " Le souvenir d'un Dieu de qui le nom n'est plus. "
  
  Alors j'abandonnai les villes sans eglise
  Et les cSurs sans elan d'esperance ou d'amour
  En qui le doute meme etait mort sans retour
  Et que tranquillisait la certitude acquise.
  
  Les jours apres les jours s'ecoulerent. J'allais.
  Pres de fleuves taris dormaient des cites mortes ;
  Le vent seul visitait, engouffre sous les portes,
  La Solitude assise au fond des vieux palais.
  
  Ma jeunesse, au depart, marchait d'un pied robuste.
  Mais j'achevai la route avec des pas tremblants ;
  Ma tempe dessechee avait des cheveux blancs
  Quand j'atteignis le seuil de la ruine auguste.
  
  Dechire, haletant, accable, radieux,
  Je dressai vers l'autel mon front que l'age ecrase,
  Et mon ame exhalee en un grand cri d'extase
  Monta, dernier encens, vers le dernier des dieux !
  
  То же, перевод О"Шонесси с французского на английский.
  Catulle Mendes THE LAST SOUL.
  
  No gods in heaven, earth's altars overthrown,
  No hope to crown short life, and no thanksgiving ;
  Man, fallen at last from all his dreams, was living
  With weariness and fear immortal grown.
  The jackal only knew the burial-places ;
  The prayer had crumbled from the marble hands
  Of sculptured ancestors, and through all lands
  Death raised no prayer, life left no hallowed traces.
  Did none remember, then, how once man's soul
  Said, " I believe " ? Were legends all forgotten ?
  Where churches stood men counted gains ill gotten
  And many a cross was now a shamble-pole.
  The sun grew sick of dawning and expanding
  Men's aimless destinies with day on day :
  When lo ! there came a man from far away,
  Who said to me, '"There is one temple standing. "
  In the most distant land from whence I came,
  Relic all recordless, it falls but slowly ;
  I vied and moss-o'ergrown, it still keeps holy
  A memory of a god without a name.'
  Then I forsook the towns that had no churches,
  The hearts that knew no thrill of love or hope,
  Where even Doubt was dead and ceased to grope,
  Since Truth had vainly crowned man's cold researches.
  I journeyed thitherward. Days followed days.
  I passed dead capitals on dried-up rivers;
  The wind in flitting through their hortals shivers,
  And Solitude sits in their dismal ways.
  Youth gave me strength at first, and swift feet bore me ;
  But ere the way was finished youth had sped ;
  With faltering feet at length and aged head
  I came : the world's last temple stood before me.
  Fainting, but eager and all comforted,
  I touched the altar with a brow grown hoary :
  Then my expiring soul went up in glory,
  A tardy incense to a god long fled.
  
  From "Songs of a Worker", 1881.
  
  
  Катулл Мендес Parvulus
  (Вольный перевод с французского).
  
  Господь вёл проповедь свою на берегу,
  и ураганы затихали на бегу.
  Он радость нёс благим, надежду - недостойным.
  Нёс миру добрый мир и порицанье войнам.
  Вещал он людям: " Тем, в ком верные сердца,
  явлюсь я в славе возле вечного Отца !"
  Народ с почтением внимал святому Слову.
  К нему же скромно, сзади сборища сплошного,
  прислушивалась мать, взяв за руку сынка.
  Они прервали путь, идя издалека.
  Она - в годах уже - и с сыном шла до дома
  со сбора колосков, набрав одной соломы.
  Её замучило тяжёлое житьё.
  Он - светлый, розовый, и выряжен в тряпьё.
  Пусть нищ, но весел, в нём здорова подоплёка.
  "Кого все слушают ?" - спросил он мать. "Пророка.
  который учит, как блюсти святой закон".
  "Пророк ! - сказал малыш. - Каков же с виду он ?"
  И вырывается, вставая на носки.
  Ему бы поглядеть, чьи речи так сладки.
  Толпа густа, и ни просвета в ней, ни ниши.
  "Ах, мама ! Мама ! Подними меня повыше !
  И я увижу !". "Нет. Устала я, сынок"
  И мальчик погрустнел, просыпав слёзы градом. -
  
  - Христос, раздвинул всех и вымолвил: "Я - рядом !"
  
  
  Catulle Mendes Parvulus
  
  Le Seigneur enseignait le peuple au bord des mers.
  Sa voix douce apaisait les ouragans amers
  Et sa parole otait l"amertume des ames,
  Versant la joie aux bons et l"espoir aux infames,
  " Quiconque d"un coeur vrai, disait-il, m"aimera,
  Dans la gloire verra mon Pere, et me verra. "
  Et le peuple ecoutait dans une humble attitude.
  
  Melee au dernier rang de cette multitude,
  Une femme tenait son enfant par la main.
  Ils s"etaient, pour entendre, arretes en chemin,
  Elle vieille deja, glaneuse qui defaille
  Sous une gerbe, helas ! non de ble, mais de paille,
  Mere au sein souleve par des soupirs profonds ;
  Lui, tres petit, blond, rose, et vetu de chiffons,
  Et souriant a tout dans sa misere en fete.
  Or, l"enfant dit : " La-bas, qui donc parle ?
  - Un prophete,
  Mon fils, un homme saint qui preche un saint devoir.
  - Un prophete, ma mere ? Oh ! je voudrais le voir. "
  Et voila qu"il se glisse et se souleve et pousse
  Afin de voir le Maitre a la parole douce ;
  Mais la foule est profonde et ne s"ecarte pas.
  
  " Mere, si vous vouliez me prendre dans vos bras,
  Je le verrais.
  - Je suis trop lasse ", dit la mere.
  Alors l"enfant fut pris d"une tristesse amere,
  Et des pleurs se formaient dans son oeil obscurci.
  
  Jesus fendit la foule et lui dit : " Me voici. "
  
  То же в переводе на английский, сделанном О'Шонесси.
  Catulle Mendes PARVULUS.
  
  The Lord was teaching folk by the sea shore ;
  His voice had quelled the storm, it raged no more ;
  His word was like a balm, and did impart
  Joy to the righteous, hope to the broken heart.
  "Whoso shall love me perfectly, - said He, -
  Shall look upon my Father and on Me."
  And people listened humbly to His Word.
  Now on the outer side of them that heard
  A certain woman, leading by the hand
  Her child, had halted, passing on that way,
  And hearkening for a while the twain did stand.
  She had grown old with gleaning, and that day
  The load she carried was of straw, not wheat,
  And all her mother's heart heaved full of sighs ;
  But lo, the boy was rosy-hued and sweet ;
  A fair small child he was, with smiling eyes
  That shamed the miserable rags he wore.
  The child said, " Mother, who speaks there on the shore ?"
  "Child, 'tis a prophet : holy laws they be
  He gives to men."
  "I wish that I could see
  The prophet, mother." And the child strove hard,
  Stood on tiptoe, and pressed to find a breach
  In the thick crowd ; but many tall folk barred
  And hemmed him in, so that he could not reach
  To look upon the Master whose kind speech
  Wrought in his ear. Then, eager still, he cried,
  "I should behold him, mother dear, if thou
  Wouldst lift me in thine arms."
  But she replied,
  "Child, I am tired ; I cannot lift thee now."
  Then a great sadness came upon the child
  And tears stood in the eyes that lately smiled.
  But Jesus, walking through the crowd, drew near
  E'en to the child and said, '"Lo, - I am here."
  
  From "Songs of a Worker", 1881.
  
  
  Катулл Мендес Пентесилея
  (Перевод с французского).
  
  Царица амазонок.
  
  Из скифских холодов царица повела
  таких же девственных, как и сама, сестричек
  в равнинные края лихих кровавых стычек,
  где шли жестокие и страшные дела.
  
  Не ей сидеть весь век за пряжею в покое.
  В душе её царит мучительный порыв -
  сразить Ахилла, величайшего героя.
  Конь мчится в битву, вольно гриву распустив,
  а всадница велит: "Скорее !" ,
  и громкий клич Пентесилеи
  звучит над битвой как воинственный мотив.
  
  Ахилл ! Ахилл ! Ахилл ! Герой ! Настало время,
  и брызнет кровь твоя, как розовый поток,
  польётся страшным сном на твой родной порог,
  и твой седой отец завоет перед всеми.
  
  Ты - будто жадный лев, подкравшийся к скотине.
  Ты - будто ветер, гнущий стебли в тростниках.
  Не счесть поверженных тобой царей, чей прах
  теперь расклёвывают птицы на чужбине.
  
  Убив в бою врага. ты - царь его гарема.
  Как юный бог, влечёшь ты девичьи сердца.
  Чужую кровь с лица ты смыл не до конца,
  вот к ней и липнет светлый локон из-под шлема.
  
  Однако трепещи. Мой меч готов для взмаха.
  Тебя убьёт он, как ребёнка, без труда.
  Мы, амазонки, не знавали никогда
  ни нежности, ни страха.
  
  И ринулась она, готовая напасть,
  так, будто бы её несли тугие крылья.
  Судьбу предугадать - Увы ! - не наша власть.
  (Натешившись своей пустой мечтою всласть,)
  Она давилась окровавленною пылью.
  Последний взгляд среди предсмертного усилья
  скорее выдавал не ненависть, а страсть.
  
  Catulle Mendes Penthesilee
  Reine des Amazones
  
  La reine au coeur viril a quitte les cieux froids
  De la Scythie.
  
  Avec ses soeurs vierges comme elle,
  Elle gagne la plaine ou la bataille mele
  Les courages sanglants et les blemes effrois.
  Qu'une autre en son logis file les lentes laines !
  Elle, un desir la mord, indocile aux retards,
  De vaincre le plus fort, le plus beau des Hellenes,
  Achille ! Et son cheval bondit, les crins epars,
  Et l'emporte vers la melee,
  Et le cri de Penthesilee
  S'ajoute au bruit montant des armes et des chars !
  
  " Achille ! Achille ! Achille ! o heros ! voici l'heure
  Ou ton sang coulera comme un ruisseau vermeil !
  Tout plein d'un songe horrible, et fuyant le sommeil,
  Ton pere aux cheveux gris hurle dans sa demeure !
  
  Tu fus comme un lion dans une bergerie ;
  Tu fus comme un vent noir dans un bois de roseaux ;
  Que de rois, o guerrier ! manges par les oiseaux
  Sur un sol qui n'est pas celui de la patrie.
  
  Les festins te plaisaient apres les chocs d'epees ;
  Tu domptais, jeune dieu ! les coeurs de vierge aussi.
  Quand sur tes bras charmants noirs d'un sang epaissi,
  Roulaient les boucles d'or de ton casque echappees!
  
  Mais fremis а ton tour ! Le glaive enfin se dresse
  Qui percera ton sein comme un sein d'enfant nu ;
  Car l'amazone vient qui n'a jamais connu
  La peur ni la tendresse ! "
  
  Telle en sa course, helas ! qui n'eut point de retour,
  Par dessus les fracas criait la vierge fiere ;
  Elle ne savait pas qu'avant la fin du jour,
  Mourante, elle mordrait la sanglante poussiere,
  En jetant au vainqueur beau comme une guerriere
  Un regard moins charge de haine que d'amour !
  
  То же, в переводе на английский, сделанном О"Шонесси.
  Canulle Mendes PENTHESILEA.
  
  The warrior-hearted queen leaves her cold skies
  Of Scythia.
  With those other maids her sisters
  She gains the lowlands, where, in battle pitted,
  Hot-blooded braves slay panic-stricken foes.
  Let any other card fine wools at home,
  Not she ! Insatiate war-lust on a sudden
  Gnaws her with hungry fang to overcome
  And add that strongest, fairest of the Hellenes,
  Achilles, to her conquests. Fierce, loose-maned,
  Her horse bounds with mad onset ;
  Penthesilea's cry
  Is added to the shock of arms and wheels.
  "Achilles ! O Achilles ! O Achilles !
  This is thine hour ; thy blood a crimson stream
  Shall reach thy father's feet ; a gruesome dream
  Scares him already and makes him cry, " Achilles !"
  Thou art a lion slaying the flock at leisure,
  A raging wind no sapling tree withstands ;
  How many slaughtered kings in countless lands,
  Torn by the birds, fill now thy crimes' full measure ! '
  Like a young god how often hast thou revelled
  With sword-strokes echoing still ! Women, too, yielded,
  And on thy gory arms, that lately wielded
  The reeken blade, fair locks have fallen disheveled,
  But tremble thou in turn ! The world's redress
  Is come to-day : the sword is raised to strike thee,
  E'en hers who never felt for one man like thee
  Terror or tenderness.'
  So on a path whence there was no returning
  The dauntless virgin madly rushed and cried,
  Not knowing that ere sunset, spurned, not spurning,
  "Twas she should kiss the warm dust crimsoned wide
  With her own blood, casting before she died
  On the young god, her slayer, fair-haired, strong-eyed,
  A look that seemed with love, not hatred, burning.
  
  From "Songs of a Worker", 1881.
  
  Катулл Мендес Послушание.
  (Перевод с французского)
  
  Аход немалые стада держал в Вифиле.
  Вот раз его жену заботы притомили.
  Она под дерево поставила питьё,
  легла в его тени и впала в забытьё.
  И странный сон приснился ей спервоначала -
  велит ей муж Аход, чтоб поскорее встала:
  "В Сигоре год назад я продал сто овец,
  треть платы до сих пор мне должен тот купец.
  Неблизок путь, я слаб, и, видимо, надолго.
  Кого ж из слуг послать за полученьем долга ?
  Долг - тридцать сиклей, больше фунта серебра,
  Доверюсь лишь тебе. Ступай же, будь добра !"
  Она в ответ, хоть ей страшна была пустыня:
  "Мой Господин ! Я Ваша верная рабыня".
  Муж путь ей указал. "Иди ж !" - сказал он строго.
  Она, накидку взяв, отправилась в дорогу.
  Сон длится. Путь - кремнистый, хоть реви.
  Пошла - лицо в слезах, и ноги - все в крови.
  Так целый день всё шла, всё медленней да тише.
  И ночью шла да шла, вокруг шумов не слыша.
  Тут, выскочив из тьмы, какой-то тать возник
  и, ей закрыв уста, издал ужасный крик.
  Вдруг наглою рукой сорвал с неё накидку,
  воткнул ей в горло нож и тотчас скрылся прытко.
  
  Пронзительная боль, неслыханный испуг !
  Она проснулась.
  Перед ней её супруг.
  "В Сигоре, - говорит, - я продал сто овец,
  треть платы до сих пор мне должен тот купец.
  Неблизок путь. Я слаб, и, видимо, надолго.
  Кого ж теперь послать за полученьем долга ?
  Кому довериться ? Подумай и ответь.
  Поди, потребуй ты оставшуюся треть !"
  Жена ответила: "Что ж, мешкать я не стану".
  Целует меньшего из пары мальчугана
  и руку старшему на голову кладёт.
  Взяла накидку и пустилась в свой поход.
  
  Catulle Mendes Le Consentement
  
  Аhod fut un pasteur opulent dans la plaine.
  Sa femme, un jour d'ete, posant sa cruche pleine,
  Se coucha sous un arbre au pays de Bethel,
  Et, s'endormant, elle eut un songe, qui fut tel :
  D'abord il lui sembla qu'elle sortait d'un reve
  Et qu'Ahod lui disait : " Femme, allons, qu'on se leve.
  Aux marchands de Segor, l'an dernier, j'ai vendu
  Cent brebis, et le tiers du prix m'est encor du.
  Mais la distance est grande et ma vieillesse est lasse.
  Qui pourrais-je envoyer а Segor en ma place ?
  Rare est un messager fidele et diligent.
  Vas, et reclame-leur trente sicles d'argent. "
  Elle n'objecta point le desert, l'йpouvante,
  Les voleurs. " Vous parlez, maitre, a votre servante. "
  Et quand, montrant la droite, il eut dit : " C'est par la ! "
  Elle prit un manteau de laine, et s'en alla.
  Les sentiers etaient durs et si pointus de pierres
  Qu'elle eut du sang aux pieds et des pleurs aux paupieres.
  Pourtant elle marcha tout le jour, et, le soir,
  Elle marchait encor, sans entendre ni voir,
  Quand tout а coup, de l'ombre, avec un cri farouche ;
  Quelqu'un bondit, lui mit une main sur la bouche,
  D'un geste forcene lui vola son manteau
  Et s'enfuit, lui laissant dans la gorge un couteau !
  
  A ce coup, le sursaut d'une transe mortelle
  La reveilla.
  L'epoux se tenait devant elle.
  " Aux marchands de Segor, lui dit-il, j'ai vendu
  Cent brebis, et le tiers du prix m'est encor du.
  Mais la distance est grande et ma vieillesse est lasse.
  Qui pourrais-je envoyer a Segor en ma place ?
  Rare est un messager fidele et diligent.
  Vas, et reclame-leur trente sicles d'argent. "
  La femme dit : " Le maitre a parle, je suis prete".
  Elle appela ses fils, mit ses mains sur la tete
  Du fier aine, baisa le front du plus petit,
  Et, prenant son manteau de laine, elle partit.
  
  
  Catulle Mendes THE CONSENT
  .
  Ahod was a wealthy herdsman of the plain.
  His wife one summer day set down her pitcher
  And lay and slept beneath a tree, in Bethel,
  And sleeping had a dream after this fashion -
  At first it seemed she woke from such a dream,
  And Ahod said thus : "Wife, get thee up in haste.
  Last year I sold to merchants of Sagor
  A hundred sheep ; they owe me still one-third.
  Tis a long way and I but feeble now.
  Whom can I send to Sagor in my stead ?
  Few are the faithful envoys one may trust.
  Go thou and claim those thirty silver shekels."
  Then spake she not of terror, or the desert,
  Or thieves, but said, " Dear lord, I am thy servant."
  And when with his right hand he showed the way
  She wrapped her mantle round her and departed.
  The road was hard, and thick with pointed stones
  That cut her feet and made tears brim her eyelids ;
  But, ceasing not, she journeyed all the day,
  Nor ceasing in the evening journeyed still,
  Taking no heed of sight or sound - when lo,
  Suddenly, with fierce cry, one leapt upon her,
  Held tight her mouth, and with the other hand
  Rent off her mantle ; then before he fled
  Stabbed her, leaving the dagger in her breast.
  A sudden start of horror in her dream
  Woke her thereat.
  Her husband stood before her.
  "To merchants of Sagor,- said he, - I sold
  Last year one hundred sheep ; one-third is owing.
  The way is long ; I am but feeble now.
  Whom may I send to Sagor in my stead ?
  Since faithful messengers are few to find,
  Go thou and claim those thirty silver shekels."
  Then the wife said : " Thou art my lord ; I go."
  She called her children to her, laying her hand
  Upon the elder's head, kissing the younger.
  Then, wrapping on her mantle, she depart
  
  From " Songs of a Worker", 1881.
  
  
  Катулл Мендес Сладость воспоминания
  (Перевод с французского).
  
  Я вроде моряка с надеждою блажной,
  как сладко вспомнятся потом морские дали,
  потоки синие и чайки над волной.
  
  Как добр твой поцелуй, но мысль роится, жаля, -
  те, прежние твои, ценю тройной ценой.
  Всё лучшее, сестра, познали мы вначале.
  
  Припомни, даже боль не стала столь больной.
  От прежних трауров лишь лёгкие печали.
  Мрак ночи - в памяти - светлеет под луной.
  
  Какой бы нынешней приманкой ни смущали,
  я горд и не прельщусь безвкусной новизной.
  Но всё меняется, как маски в карнавале.
  
  И пошлый шик милей, как станет стариной.
  
  
  Catulle Mendes Douceur du Souvenir
  
  Je suis de ces marins qui revent sur la mer
  Au charme de revoir, plus tard, dans les demeures,
  Les flots bleus et le vol de mouettes par l'air !
  
  Triste sous le baiser plaintif dont tu m'effleures,
  Oh ! combien ton baiser de jadis m'est plus cher !
  Les choses du passe, ma soeur, sont les meilleures.
  
  Souviens-toi. Le regret meme n'est pas amer.
  Le deuil des jours anciens sourit quand tu le pleures,
  Et du plus sombre soir le souvenir est clair.
  
  Mais je hais le present avec ses fades leurres,
  Et, le coeur debordant d'une mepris juste et fier,
  Si je poursuis mes jours, c'est que dans quelques heures
  Le morose d'aujourd'hui sera le doux hier.
  
  De "Soirs moroses", 1876.
  
  То же, в переводе О"Шонесси с французского на английский.
  
  CATULLE MENDES SWEETNESS OF THE PAST.
  I am like one upon the sea, who dreams while far away
  That soon at home his thought will fly back, yearning
  To see the waste of azure waves, white birds and whiter spray.
  When on my cheek I feel thy kisses burning,
  Some kiss thou gav'st me long ago grows sweeter far than they,
  Sister, 'twere sweet, 'twere very sweet returning.
  Rememberest thou ? Ah, keep the past, bid e'en its sorrows stay ;
  The griefs of old seem joys our hearts are learning
  How very fair has now become the very darkest day !
  The present only has no crowns worth earning ;
  And if I hide my heart's contempt and take it as I may,
  Tis that I know this gift my soul is spurning
  Will find the morrow joyless when I think 'twas yesterday.
  
  From "Songs of a Worker", 1881.
  
  Анри Казалис* Всегда
  (C французского).
  
  Всё - ложь ! Лишь чувства - не обман,
  и от любви - не отвертеться.
  Познай всю боль любовных ран -
  и в них найдёшь отраду сердца.
  
  Кругом тщеславие, но верь,
  что в нашей жизни быстротечной
   безлюбье - горше всех потерь
   и лишь любовь бывает вечной.
  
  Достойно выбрав в жизни роль,
  цени искусство, будь эстетом.
  Гляди на пурпур, как король,
  а раз не Бог, так будь поэтом !
  
  Мечтать, любить - лишь в этом прок.
  Вся жизнь - лишь яркая зарница:
  зажжётся на кратчайший срок,
  затем в пространстве растворится.
  
  Ведь пламя, что в сердцах у нас, -
  сильней всех звёзд морей и суши
   и не уйдёт из наших глаз,
  пока не отлетят и души.
  
  Стань факелом: пусть, кто не слеп,
  увидит яркий свет над стылью;
  будь твёрд, смотря в отверстый склеп,
  где просто ляжешь мёртвой пылью.
  
  Пред нами вечное жильё...
  Всегда будь стоек в ожиданье:
  сгорай, идя в небытиё,
  люби и вытерпи страданье.
  
  Henri Cazalis* Toujours
  
   Tout est mensonge : aime pourtant,
   Aime, reve et desire encore ;
   Presente ton coeur palpitant
   A ces blessures qu'il adore.
  
   Tout est vanite : crois toujours,
   Aime sans fin, desire et reve ;
   Ne reste jamais sans amours,
   Souviens-toi que la vie est breve.
  
   De vertu, d'art enivre-toi ;
   Porte haut ton coeur et ta tete ;
   Aime la pourpre, comme un roi,
   Et n'etant pas Dieu, sois poete !
  
   Rever, aimer, seul est reel :
   Notre vie est l'eclair qui passe,
   Flamboie un instant sur le ciel,
   Et se va perdre dans l'espace.
  
   Seule la passion qui luit
   Illumine au moins de sa flamme
   Nos yeux mortels avant la nuit
   Eternelle, ou disparait l'ame.
  
   Consume-toi donc, tout flambeau
   Jette en brulant de la lumiere ;
   Brule ton coeur, songe au tombeau
   Ou tu redeviendras poussiere.
  
   Pres de nous est le trou beant :
   Avant de replonger au gouffre,
   Fais donc flamboyer ton neant ;
   Aime, reve, desire et souffre !
  
  Примечание.
   *Анри Казалис (1840-1909) - французский поэт-символист, врач по профессии. Входил в
   основное ядро поэтической группы "Парнас". Публиковался под псевдонимами Jean Caselli
  и Jean Lahor. Многие его стихи положены на музыку целым рядом известных композиторов.
  Одно из стихотворений вдохновило К.Сен-Санса на создание знаменитой симфонической поэмы.
  Ряд произведений Анри Казалиса написан на сюжеты древне-греческой, индийской и буддийской мифологии. Им переведена на французский язык - стихами - "Песнь Песней" царя Соломона. Отдельные его стихи известны в русских переводах Ф.И.Тютчева, В.Лихачёва, Д.С.Мережковского, Терджимана Кырымлы.
  Анри Казалис дружил и переписывался с Малларме, Ги де Мопассаном. Принимал участие в судьбе Мопссана как врач. Он дружил с отцом Марселя Пруста доктором Адриеном Прустом.
  
  
  
  Анри Казалис
   Проходя через базарную площадь.
   (C французского).
  
  Тесна для крыльев, не мила
   была сколоченная клетка.
  Зрачки пленённого орла
   приоткрывались очень редко.
  
   (Вар. Натуре грозного орла
   в базарной клетке было тесно.
  Ему неволя немила
   и в даль смотреть неинтересно).
  
  А рядом в зелени ветвей,
  воркуя, двигала головки
   чета влюблённых голубей,
  привычных к здешней обстановке.
  
  И царь всех птиц смотрел порой
   своим прекрасным мрачным взглядом,
  любуясь простенькой игрой,
  которая творилась рядом.
  
  
  Henri Cazalis En passant par un champ de foire.
  
   Dans une cage de bois blanc,
   Ou manquait l'espace a ses ailes,
   On voyait un aigle vivant
   Qui tenait closes ses prunelles ;
  
   Au-dessus de lui murmuraient,
   Roucoulaient, agitaient leurs tetes,
   Deux colombes qui s'adoraient
   Selon l'usage de ces betes.
  
   Et par instants l'oiseau royal
   Abaissant ses beaux yeux moroses,
   Regardait le couple banal,
   Qui se contentait de ces choses
  
  Примечание: Это стихотворение известно в русском преводе Мережковского.
  
  Анри Казалис Кто о чём печалится.
   (C французского).
  
  Невесел Камень, призадумавшись о Дубе,
  могучем дереве, растущем к небесам.
  Гигант глядит с горы в зияющие глуби,
  трепещет на ветру и рдеет по утрам.
  
  Печален рослый Дуб, подумав о животных,
  Оленях и Лосях, бродящих по лесам,
  драчливых, мирных, горделивых, беззаботных,
  и он завидует звериным голосам.
  
  Олень печалится, когда припомнит крылья
   Орла, который мчит в полётном торжестве
   и пьёт очами свет в лучистом изобилье...
  Печален Человек в мечтах о Божестве...
  
  
  Henri Cazalis Tristesse des choses.
  
   La pierre etait triste en songeant au chene,
   Qui, libre et puissant, croit au grand soleil,
   Du haut des rochers regarde la plaine,
   Et frissonne et rit quand l'air est vermeil.
  
   Le chene etait triste en songeant aux betes
   Qu'il voyait courir sous l'ombre des bois,
   Aux cerfs bondissants et dressant leurs tetes,
   Et jetant au ciel des eclats de voix.
  
   La bete etait triste en songeant aux ailes
   De l'aigle qui monte a travers le bleu,
   Boire la lumiere a pleines prunelles...
   Et l'homme etait triste en songeant a Dieu.
  
   (Переводы тех же двух стихотворений на английский, сделанные О'Шонесси).
  I.
   IN PASSING THROUGH A FAIR.
  
   I saw an eagle with closed eyes,
   A captive in his own dominions ;
   His high cage open to the skies,
   But with no room for play of pinions.
  
   Beneath him two right happy doves
   Ceased not to murmur, bill and coo,
   And never wearied of the loves
   They knew so well, yet found so new.
  
   The king-bird held his haughty air,
   But now and then just half relented
   To look with pity on a pair
   Whom such a trifle kept contented.
   II.
   SADNESS OF THINGS.
  
   The stone was sad for thinking of the oak,
   That strong and free on a fair height was growing,
   And o'er the plain gazed proudly from the rock
   And smiled to feel the sun at midday glowing.
  
   The oak was sad with thinking of the cattle
   That grazed and wandered through the field at leisure,
   The stags .that clashed their antlers free in battle,
   Or browsed at peace or bounded full of pleasure.
  
   The brute was sad for thinking of the wings
   To mount on high that to the bird were given,
   And how the eagle sees most mighty things -
  And man was sad, thinking of God in heaven.
  
  
  Анри Казалис Танец Смерти*
   (C французского).
  
  Вжик да вжик, да взиг ! То взвизги, то встряски.
  Стуча на могиле своим каблуком,
  играет Смерть ночью мелодию пляски.
  Вжик да вжик, да взиг ! - по скрипке смычком.
  
  Свист зимнего ветра. Темнота, как в яме,
  и стоны вокруг - и жутки, и громки;
  и скелеты скачут между стволами,
  одетые в саваны костяки.
  
  Вжик да вжик, да взиг ! И почва трясётся.
  Костяки стучат, и слышится лязг.
  А страстная пара на мшистом болотце
   уединилась для трепетных ласк.
  
  Вжик да вжик, да взиг ! Скрипачка ярится,
  и взвывает нестерпимый инструмент.
  Вуаль вдруг упала. Без одежд танцовщица !
  Кавалер лишь крепче впился в свой презент.
  
  Та дама, сказали, - не меньше, чем маркиза.
  Обожатель - лишь бедняк, мещанин. Ужас !
  Но та уступила капризу,
  как будто тот парень лихой дворянин.
  
  Вжик да вжик, да взиг ! Что за сарабанда !
  В кругу мертвецов, заодно, в пандан,
  - Вжик да вжик, да взиг ! - и тмин, и лаванда -
  резвятся вместе король и мужлан.
  
  Но вот и окончен танец-причуда.
  Все сбежали. Петух взобрался на жердь.
  О благая ночь для простого люда !
  Да здравствует равенство ! Славься смерть !
  
  
  Henri Cazalis Danse macabre
  
   Zig et zig et zag, la mort en cadence
   Frappant une tombe avec son talon,
   La mort ; minuit joue un air de danse,
   Zig et zig et zag, sur son violon.
  
   Le vent d'hiver souffle, et la nuit est sombre,
   Des gemissements sortent des tilleuls ;
   Les squelettes blancs vont ; travers l'ombre
   Courant et sautant sous leurs grands linceuls,
  
   Zig et zig et zag, chacun se tremousse,
   On entend claquer les os des danseurs,
   Un couple lascif s'assoit sur la mousse
   Comme pour gouter d'anciennes douceurs.
  
   Zig et zig et zag, la mort continue
   De racler sans fin son aigre instrument.
   Un voile est tombe ! La danseuse est nue !
   Son danseur la serre amoureusement.
  
   La dame est, dit-on, marquise ou baronne.
   Et le vert galant un pauvre charron - Horreur !
   Et voila qu'elle s'abandonne
   Comme si le rustre etait un baron !
  
   Zig et zig et zig, quelle sarabande!
   Quels cercles de morts se donnant la main !
   Zig et zig et zag, on voit dans la bande
   Le roi gambader aupres du vilain!
  
   Mais psit ! tout ; coup on quitte la ronde,
   On se pousse, on fuit, le coq a chant;
   Oh ! La belle nuit pour le pauvre monde !
   Et vive la mort et l'egalite !
  
  Примечания.
   *Danse macabre - это стихотворение интересно тем, что вдохновило Сен-Санса на создание одноименного знаменитого музыкального произведения.
  Текст перевода на первый взгляд звучит несколько странно. В переводе сделана попытка сохранить силлабику, размер, ритмику и акцентировку оригинала.
  В Интернете можно найти стихотворение Danse macabre в переводе на русский язык Аделы Василой.
  
  Анри Казалис Леда
  (Перевод с французского).
  
  В ней Лебедь возбудил кипение кровей.
  Рассудок не открыл того, что сокровенно:
  что поцелуй ей даст бессмертных сыновей,
  что чрево породит прекрасную Елену.
  
  В вечерних вспышках есть таинственный состав,
  вселяющий огонь в коснейшие продметы.
  И женщины могли рождать Богов, не знав,
  откуда в них вошла такая уйма света.
  
  
  Henri Cazalis Leda
  
   Au cygne frissonnant qui la vient embraser
   Elle offre son beau corps robuste sans comprendre :
   Des Immortels naitront de ce muet baiser,
   Et la forme d'Helene en ce flanc va descendre.
  
   Et par l'etrange eclat des soirs mysterieux
   C'est ainsi que toujours la stupide Matiere,
   Et la femme ignorante ont procree les Dieux,
   Sans deviner d'ou leur venait tant de lumiere !
  
  
  Жан Лаор Ночь в синем блеске.
   (С французского).
  
  Ночь в синем блеске - как павлин в сиянии наряда.
  Он с тысячами глаз и искры мечет в изобилье.
  Он ходит колесом, а то летит, и плещут крылья
   перед троном Господа, упрятанным от взгляда.
  
  Jean Lahor La nuit splendide et bleue...
  
   La nuit splendide et bleue est un paon etoile
   Aux milliers d'yeux brillants comme des etincelles,
   Qui fait la roue et marche, ou vole et bat des ailes
   Devant ton trone, Allah, a nos regards voile.
  
  
  Жан Лаор Спокойствие флоры.
   (С французского).
  
  Мудрому по сердцу мирность и нежность растений,
  радостность флоры и весь её женственный вид.
  Мудрому по сердцу также, когда без волнений
   возле него, не шелохнувшись, кто-нибудь спит.
  
  Вечером, если устанет, с работой управясь,
  и размышлять уж не в силах - хоть просто реви;
  он среди леса почувствует грустную зависть
   к миру цветов, что открыты свободной любви.
  
  Видно Создатель, внушив нам в исходную пору
   только терзания с жаждою суетных дел,
  но приголубив домашних животных и флору,
  дал им спокойный блаженный беспечный удел.
  
  Jean Lahor Calme des plantes
  
   Le sage aime la paix et la douceur des plantes,
   Leurs regards feminins et leur serenite,
   Et le sage aime aussi les betes nonchalantes
   Qui dorment pres de lui dans l'immobilite.
  
   Le soir, quand il succombe au lourd poids de la vie,
   Qu'il est las de penser et de rever toujours,
   Il va parmi les bois, et sa tristesse envie
   Les fleurs qui vont s'ouvrir a de calmes amours.
  
   Car Dieu semble n'avoir cree dans notre tete
   Que steriles tourments et vaine activite,
   Reservant ici-bas pour la plante et la bete
   Le calme bienheureux de la passivite.
  
  Примечание.
  В Интернете можно найти перевод стихотворения Саlme des plantes в переводе на русский язык Терджимана Кырымлы.
  
  
  Жан Лаор Все существа для Мудреца...
   (С французского).
  
  Все существа для Мудреца - лишь виды привидений,
  частицы с силами на плацах их волнений,
  в бесцельном штурме всех космических основ -
  что отражается в воде моих стихов.
  
  Les etres pour le Sage...
  
   Les etres pour le Sage ont l'aspect de fantomes ;
   Vaine agitation de forces et d'atomes,
   Un mouvement sans but tourmente l'univers,
   Que sans but reflechit l'eau calme de mes vers.
  
  
  Жан Лаор Прелюдия
  (С французского).
  
  Я не замечен. Ты не знаешь, кто такой
   шёл вслед под вечер, не смущая твой покой.
  Я удаляюсь прочь почти что без сознанья,
  утратив все слова под властью обаянья
   и от лучей твоих беспомощно горя.
  Твой взгляд был чист и свеж, как летняя заря.
  На всё вокруг себя смотря легко и мило,
  ты и не думала, кого и как смутила.
  Ты не заметила, шагая впереди,
  как я бледнел и что за взрыв в моей груди.
  Чьей станешь ты ? Кто будет пить свеченье
   из глаз, наполненных весенним опьяненьем
   нечаянной любви. Какому молодцу
   удастся подойти к столь робкому птенцу ?
  Кто волосы твои освободит когда-то
   и будет страстно обонять их ароматы ?
  Кто будет для тебя так близок и пригож,
  что грудь твою проймёт неведомая дрожь ?
  А я, мечтавший обрести свой идеал,
  обязан вдруг уйти, едва тебя сыскал.
  
  Jean Lahor Prelude
  
   Tu ne me connais pas, tu ne sais qui je suis,
   Tu ne m'apercois pas, le soir, quand je te suis,
   Quand se perd ma pensee en tes lueurs de femme,
   Quand je m'en vais, noyant mes sens, noyant mon ame
   Dans les candeurs et les fraicheurs de ta beaute.
   Tes regards clairs, pareils a des matins d'ete,
   Si chastement encor s'arretent sur les choses :
   Tu n'as jamais su voir le trouble que tu causes,
   Jamais tu n'as su voir, en passant devant moi,
   Que je m'emeus et souffre, et palis pres de toi !
   A qui donc seras-tu ? Qui boira la lumiere
   De tes yeux ? Qui verra l'ivresse printaniere
   De ton premier amour ? Un soir, quel bienheureux
   Te tiendra sur son coeur comme un oiseau peureux ?
   Oh ! qui deroulera ta jeune chevelure ?
   Qui viendra respirer, o fleur, ton ame pure,
   Et par de longs baisers courant sur tes bras nus
   Fera passer en toi les frissons inconnus ?
   Et moi, qui si longtemps t'ai cherchee et revee,
   Je dois donc te quitter, lorsque je t'ai trouvee !
  
  
  Жан Лаор Ночной ураган
  (С французского).
  
  Кричащий ветер выл; ревел, взметая прах.
  Весь океан, шумя, набросился на скалы.
  Я был ошеломлён. В душе рождался страх.
  Лишь масса чёрных волн вольнёхонько дышала.
  
  Луна, сойдя с ума, неслась по небесам
   и насыщала мрак свечением селена.
  В неведомой дали звучал не просто гам,
  а будто чей-то лай сквозь плеск солёной пены.
  
  Природа ! Почему ж твой облик нынче дик ?
  Неужто знаешь боль и ужас умиранья,
  и этот ураган - тебе привычный крик,
  а ветер - горький стон извечного страданья ?
  
  Не страждешь ли, как мы, создавшая нас Мать ?
  И мы - арена бурь, и мир наш так же злобен.
  Мы вспыльчивы порой, привыкли бушевать.
  Мы все - твоя родня, и облик наш подобен.
  
  Jean Lahor Ouragan nocturne
  
   Le vent criait, le vent roulait ses hurlements,
   L'Ocean bondissait le long de la falaise,
   Et mon ame, devant ces epouvantements,
   Et ces larges flots noirs, respirait plus a l'aise.
  
   La lune semblait folle, et courait dans les cieux,
   Illuminant la nuit d'une clarte brumeuse ;
   Et ce n'etait au loin qu'aboiements furieux,
   Rugissements, clameurs de la mer ecumeuse.
  
   - O Nature eternelle, as-tu donc des douleurs ?
   Ton ame a-t-elle aussi ses heures d'agonie ?
   Et ces grands ouragans ne sont-ils pas des pleurs,
   Et ces vents fous, tes cris de detresse infinie ?
  
   Souffres-tu donc aussi, Mere qui nous a faits ?
   Et nous, sombres souvent comme tes nuits d'orage,
   Inconstants, tourmentes, et comme toi mauvais,
   Nous sommes bien en tout crees a ton image.
  
  
  Жан Лаор Ночная истома
  (С французского).
  
  Мысли спокойны, а грёзы пестреют цветами,
  будто бы в спальне любимой, где пахнет духами.
  
  Крупную лилию вижу в проёме окна -
  в озере синих небес расцветает луна.
  
  Мысли спокойны, а сердце мечта обласкала.
  Ты упорхнула - оставила запах сандала.
  
  Jean Lahor Langueur nocturne
  
   Ma pensee est sereine et reve parfumee,
   Comme la chambre heureuse ou dort ma bien-aimee :
  
   Large fleur au coeur blanc qui parfume la nuit,
   La lune sur l'etang du ciel s'epanouit.
  
   Ma pensee est sereine et reve caressee
   D'une odeur de santal que ta chair m'a laissee.
  
  
  Жан Лаор Поэзия
  (С французского).
  
  От Солнца я взяла и плоть и жаркий дар -
  от сердца всех небес. В моём - вся кровь в кипенье.
  В фужер на небесах течёт хмелящий взвар.
  Земля, прильнув к питью, - в волшебном опьяненье.
  
  Мне звёзды - вместо глаз. В них огненный сапфир.
  Лучам легко покрыть любые расстоянья.
  Где б ни цвела любовь, бодря окрестный мир,
  они всё время льют приветное сиянье.
  
  Мой страстный поцелуй и вздох звучат в ветрах.
  Я - в воздухе. Я - газ. А в людях рдеет пламя.
  Вы - будто алый жар. Вы тлеете в кострах.
  Вас можно распалить и лаской, и стихами.
  
  Желания мои похожи на цветы -
  цветы, что тянут к вам трепещущие губки.
  Желания мои не любят суеты.
  А вы - всегда в мечтах, опустошивши кубки.
  
  Я, так же как любовь, несу в себе задор.
  Могучий океан приходит в содроганье.
  Привносится тепло. Родится масса спор.
  Всё семя, как весной, готово к прорастанью.
  
  Я - всюду и везде. Я - в свежести ночей;
  в сиянии Луны, когда вокруг всё немо;
  в свечении зарниц и в ярости смерчей.
  Я из всего творю великую поэму.
  
  Мои стихи странны, в них смешаны печаль
   и мысли обо всём, возвышенном и пошлом, -
  чему я радуюсь, чего мне очень жаль,
  о вечной чепухе, что докучала в прошлом.
  
  Jean Lahor Le poeme
  
   Le soleil est ma chair, le soleil est mon coeur,
   Le coeur du ciel, mon coeur saignant qui vous fait vivre,
   Le soleil, vase d'or, ou fume la liqueur
   De mon sang, est la coupe ou la terre s'enivre.
  
   Les astres sont mes yeux, mes yeux toujours ouverts,
   Toujours dardant sur vous leurs brulantes prunelles,
   Et mes grands yeux aimants versent sur l'univers,
   Sur vos amours sans fin, leurs clartes eternelles.
  
   Les vents sont mes soupirs, les vents sont mes baisers,
   Je suis le souffle, l'air, et vous etes la flamme,
   Et vous etes pareils aux charbons embrases,
   Quand, l'ete, mes soupirs ont passe sur votre ame.
  
   Les fleurs sont mes desirs, les fleurs de toutes parts
   Tendent vers vous leurs longs regards pleins de delices,
   Les fleurs sont mes desirs, les fleurs sont mes regards,
   Et vous buvez mon reve au fond de leurs calices.
  
   Je suis l'amour, l'amour, qui souleve les flots,
   Et trouble et fait vibrer les oceans immenses,
   Et la chaleur, par qui les germes sont eclos,
   Et le printemps, qui fait fecondes les semences.
  
   Je suis dans tout, je suis la fraicheur de la nuit,
   Et je suis dans l'ether la lune qui vous aime,
   Et l'ouragan aussi, l'eclair brulant qui luit,
   Car la creation entiere est mon poeme,
  
   Est un poeme etrange ou se melent des pleurs,
   Et dont vous, o mortels, vous etes les pensees,
   O vous qui partagez ma joie et mes douleurs,
   Et l'ennui des eternites deja passees.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"