Джеффри Хилл Похоронная музыка и др.
Джеффри Хилл Похоронная музыка. 
(Перевод с английского). 

Уильям де Ла Поль, герцог Саффолк: обезглавлен в 1450 г. 
Джон Типтофт, граф Вустер: обезглавлен в 1470 г. 
Энтони Вудвилл, граф Риверс: обезглавлен в 1483 г. 

1 
Святые книги в чинном подземелье. 
Благословенье духов. Помфрет. Лондон. 
В словах благоухающая скромность 
с пренебреженьем ко всему земному: 
"Во славу Троицы !" - и голова 
слетает в окровавленный лоток. 
Такие ставят в Троицыны дни, 
где, брызжа, хоть топор, хоть серафим 
в солому сбросит смертные останки. 
В огнистых небесах заплачут струны. 
Зажгутся копи. Засветившись в ямах, 
взъярится, бросившись к добыче живность 
не знающих покоя обиталищ, 
где нет пространства для живых людей. 

Geoffrey Hill Funeral Music 

William de la Pole, Duke of Suffolk: beheaded 1450 
John Tiptoft, Earl of Worcester: beheaded 1470 
Anthony Woodville, Earl Rivers: beheaded 1483 

1 
Processionals in the exemplary cave, 
Benediction of shadows. Pomfret. London. 
The voice fragrant with mannered humility, 
With an equable contempt for this world, 
"In honorem Trinitatis". Crash. The head 
Struck down into a meaty conduit of blood. 
So these dispose themselves to receive each 
Pentecostal blow from axe or seraph, 
Spattering block-straw with mortal residue. 
Psalteries whine through the empyrean. Fire 
Flares in the pit, ghosting upon stone 
Creatures of such rampant state, vacuous 
Ceremony of possession, restless 
Habitation, no man"s dwelling-place. 


2 
Пред кем мы обнажаем нашу боль ? - 
Глядит лишь наш властитель ритуальный. 
Трагические сцены умиранья - 
потеха для сверхжирных доброхотов, 
что утирают каменные пасти. 
(Спокойней, если музыка журчит, 
и будущность блеснёт, как сталь под солнцем, 
суля вознаграждение за муки). 
Но Тоутон, в весенний вербный праздник, 
весь Вейкфилд с Тьюксбери, под трубный гуд, 
в большой толпою движутся, топча 
увядшие луга под мокрым снегом, 
и тащат мертвеца в нелепой позе, - 
лишь шквалы ветра над людским болотом. 

2 
For whom do we scrape our tribute of pain- 
For none but the ritual king? We meditate 
A rueful mystery; we are dying 
To satisfy fat Caritas, those 
Wiped jaws of stone. (Suppose all reconciled 
By silent music; imagine the future 
Flashed back at us, like steel against sun, 
Ultimate recompense.) Recall the cold 
Of Towton on Palm Sunday before dawn, 
Wakefield, Tewkesbury: fastidious trumpets 
Shrilling into the ruck; some trampled 
Acres, parched, sodden or blanched by sleet, 
Stuck with strange-postured dead. Recall the wind"s 
Flurrying, darkness over the human mire. 


3 
Все верят в Судный День и будто Бог 
гнёт тот металл, что окольцует горы. 
Но вряд ли будет так. Раз в пять столетий 
здесь зависает на небе комета. 
Под ней сбираются людские толпы, 
во множестве, в смертельно-бледном виде. 
Вся Англия преклонится к земле. 
"Для Севера такое уж не ново". 
Но стихнет битва, всё вокруг застонет,- 
как прежде не бывало никогда. 
На поиск слепо выползет улитка. 
Крот вылезет. Мы сами сляжем слепо. 
Нежнейшие из душ на поле брани 
зашепчут в лужах крови: "Иисусе". 

3 
They bespoke doomsday and they meant it by 
God, their curved metal rimming the low ridge. 
But few appearances are like this. Once 
Every five hundred years a comet"s 
Over-riding stillness might reveal men 
In such array, livid and featureless, 
With England crouched beastwise beneath it all. 
"Oh, that old northern business ..." A field 
After battle utters its own sound 
Which is like nothing on earth, but is earth. 
Blindly the questing snail, vulnerable 
Mole emerge, blindly we lie down, blindly 
Among carnage the most delicate souls 
Tup in their marriage-blood, gasping "Jesus". 

4 
Нельзя считать, что ум ценней души. 
В душе - своё достоинство, свой мир. 
Она - в слезах, в трудах и беспокойстве - 
неразрушима. Я в этом убеждён. 
Я пренебрёг бы инстинктивной верой, 
но всё же с ней полезно согласиться. 
Лишь не приму ненужных побасёнок 
и жёстких догм. Язычник Аверроэс ! 
Вы думали, лишь Разум нам позволит 
познать всю истину и благодать - 
но это вновь нас приведёт к плененью, 
как в мифах, но теперь в безлюдном крае, 
где вечный снегопад, большой дворец - 
весь в факелах - и полное молчанье. 

4 
Let mind be more precious than soul; it will not 
Endure. Soul grasps its price, begs its own peace, 
Settles with tears and sweat, is possibly 
Indestructible. That I can believe. 
Though I would scorn the mere instinct of faith, 
Expediency of assent, if I dared, 
What I dare not is a waste history 
Or void rule. Averroes, old heathen, 
If only you had been right, if Intellect 
Itself were absolute law, sufficient grace, 
Our lives could be a myth of captivity 
Which we might enter: an unpeopled region 
Of ever new-fallen snow, a palace blazing 
With perpetual silence as with torches. 

5 
При факелах в рождественском веселье 
мы пьём за искупление грехов 
на тридцати пирах, забывши казни. 
Что это как не зимний сон души ? 
Свершась, юстиция во всю трубит, 
как будто хочет оправдать закон, 
а сожаленья служат в роли нарда. 
Тьма в небе всё растёт, а мы поём: 
"Ora, ora pro nobis." Но в итоге 
мы молим сами - и без серафимов. 
Из них, кто обвинён, а кто на дыбе, 
порой в станках, где им ломают кости. 
Мы видим на картинах долгих пыток 
всю хрупкость и ранимость этих жертв... 

5 
As with torches we go, at wild Christmas, 
When we revel in our atonement 
Through thirty feasts of unction and slaughter, 
What is that but the soul"s winter sleep? 
So many things rest under consummate 
Justice as though trumpets purified law, 
Spikenard were the real essence of remorse. 
The sky gathers up darkness. When we chant 
"Ora, ora pro nobis" it is not 
Seraphs who descend to pity but ourselves. 
Those righteously-accused those vengeful 
Racked on articulate looms indulge us 
With lingering shows of pain, a flagrant 
Tenderness of the damned for their own flesh: 


6 
Мой юный сын ! Когда б ты беспощадно 
мог просто взглядом отвращать докучных 
чудовищ сна, я был бы очень рад - 
как гость, что мило встречен в вашем царстве. 
На девственной земле я вижу род людской, 
как Господом он назван, и зверей, 
что тихо ждут, чтоб их благословили. 
Здесь въявь слышны и отдалённый крик, 
и шум штормов, и шопот одиночек - 
вся сложность тайн. Затем всему конец. 
Одни сгорят, хоть из чего б ни были, 
Другие будут слепнуть, лишь увидят 
необходимость полностью смириться. 
А я надеюсь, что меня забудут. 

6 
My little son, when you could command marvels 
Without mercy, outstare the wearisome 
Dragon of sleep, I rejoiced above all- 
A stranger well-received in your kingdom. 
On those pristine fields I saw humankind 
As it was named by the Father; fabulous 
Beasts rearing in stillness to be blessed. 
The world"s real cries reached there, turbulence 
From remote storms, rumour of solitudes, 
A composed mystery. And so it ends. 
Some parch for what they were; others are made 
Blind to all but one vision, their necessity 
To be reconciled. I believe in my 
Abandonment, since it is what I have. 

7 
"Уменье, самомненье, реноме. 
Те смотрят на меня, а я - на них. 
Я встретил смертоносный взгляд горгон: 
меня своя же совесть предавала". 
Так ястреб со своею тенью. "В полдень 
две рати отразили дружка дружку, 
но не затмив, а вспыхнув и исчезнув. 
Кто это пережил, окаменел 
от состраданья. Сам я смолк, а вскоре 
напрягся в струнку, услыхав вдали, 
зов именно ко мне. Но больше ничего..." 
Кровавый лёд окрасил тростники. 
Летели перья. Пакостные птицы 
куражились среди доспехов павших. 

7 
"Prowess, vanity, mutual regard, 
It seemed I stared at them, they at me. 
That was the gorgon"s true and mortal gaze: 
Averted conscience turned against itself." 
A hawk and a hawk-shadow. "At noon, 
As the armies met, each mirrored the other; 
Neither was outshone. So they flashed and vanished 
And all that survived them was the stark ground 
Of this pain. I made no sound, but once 
I stiffened as though a remote cry 
Had heralded my name. It was nothing ..." 
Reddish ice tinged the reeds; dislodged, a few 
Feathers drifted across; carrion birds 
Strutted upon the armour of the dead. 


8 
Мы постоянно обсуждаем без конца, 
не кто мы есть, а как должны явить 
смирение; не как желаем жить, 
а как исполнить всё, что нам велят. 
Итак, с нас требуют. Мы, поневоле, 
готовы подтвердить, что всё вокруг - 
все дальние отлаженные сферы - 
и гармоничны, и неоспоримы. 
Без разницы, хоть хвастай, хоть страдай. 
Будь и не так, но отзывы всегда 
едины. Что ж ! Скажи, Моя Любовь, 
успокоенье в этом, или каждый, 
без сил навек тащимый прочь отсюда, 
пусть лучше вскрикнет: "Я свершил не всё !" ? 

8 
Not as we are but as we must appear, 
Contractual ghosts of pity; not as we 
Desire life but as they would have us live, 
Set apart in timeless colloquy. 
So it is required; so we bear witness, 
Despite ourselves, to what is beyond us, 
Each distant sphere of harmony forever 
Poised, unanswerable. If it is without 
Consequence when we vaunt and suffer, or 
If it is not, all echoes are the same 
In such eternity. Then tell me, love, 
How that should comfort us-or anyone 
Dragged half-unnerved out of this worldly place, 
Crying to the end "I have not finished". 

Из книги "King Log", 1968. 


Джеффри Хилл Две строгие элегии* 
(Перевод с английского). 

1 
Известно, кто убит и где истлел: 
под щебнем и в песке сыпучем. 
Слежался пепел от сожжённых тел. 
Все выжившие помнят, кто замучен. 
И мы спешим теперь за них допеть. 
Упрямая их кровь бурлит доныне. 
На их золе зазеленеет впредь 
и возродится мёртвая пустыня. 

Но в строгой памяти - другая сласть, 
хотя она таится в подоплёке. 
Ум холоден, а в сердце - непокой. 
Оно зовёт на суд (Лелеет месть !) 
весь лучший из миров. Торопит сроки. 
Творец уже вращает мир рукой. 

2 
Все перечни бесчисленных смертей 
документированы и бесспорны. 
Весь мир стонал от тягосных вестей... 
Всё море воет, блещет ярче горна. 
На пляже много красных, будто медь, 
здоровяков, готовых на геройство; 
дам, ждущих прибавления семейства, 
и вдоволь возмечтавших постройнеть. 
А если б показать им в кинозале, 
что эти очевидцы "не видали" ? 
(Как целый город был повыбит сплошь !?). 
Поднимешь камень - бросишь. Цель найдёшь. 
Здоровяки оценивают тяжесть. 
(Вопрос один: в каких двеорях та жертва ?). 

Geoffrey Hill Two Formal Elegies* 
For the Jews in Europe 

1 
Knowing the dead, and how some are disposed: 
Subdued under rubble, water, in sand graves. 
In clenched cinders not yielding their abused 
Bodies and bonds to those whom war"s chance saves 
Without the law: we grasp, roughly, the song. 
Arrogant acceptance from which song derives 
Is bedded with their blood, makes flourish young 
Roots in ashes. The wilderness revives, 

Deceives with sweetness harshness. Still beneath 
Live skin stone breathes, about which fires but play, 
Fierce heart that is the iced brain"s to command 
To judgment-studied reflex, contained breath- 
Their best of worlds since, on the ordained day, 
This world went spinning from Jehovah"s hand. 

2 
For all that must be gone through, their long death 
Documented and safe, we have enough 
Witnesses (our world being witness-proof), 
The sea flickers, roars, in its wide hearth. 
Here, yearly, the pushing midlanders stand 
To warm themselves; men brawny with life, 
Women who expect life. They relieve 
Their thickening bodies, settle on scraped sand. 

Is it good to remind them, on a brief screen, 
Of what they have witnessed and not seen? 
(Deaths of the city that persistently dies...?) 
To put up stones ensures some sacrifice, 
Sufficient men confer, carry their weight. 
(At whose door does the sacrifice stand or start?) 

*Примечание. 
Из книги For the Unfallen, 1959