Алан Сигер  Париж,  I и II
I
Славней всех Лондон - вечно толпами забит.
Хорош Нью-Йорк: там что ни дом, то сталагмит !
В Париже радуют широкие проспекты.
Он веселит сердца, красив и знаменит.

Cвободный от забот, когда докуки нет,
когда тебе в подарок отдан этот Свет,
красивый - за душой всего лет двадцать -
да деньги есть:  там ты найдёшь привет.

Настанет время выбрать в жизни цель,
не стоит разводить большую канитель:
искать ли славы, или вникнуть в мир чудес -
будь посмелее, но не сядь на мель.

Езжай в Париж и там сыщи резонно
квартирку посреди старинного района,
чтоб сверху видеть Saint Gervais да башни -
вплоть до гробницы самого Наполеона.

Услышишь голубей, воркующих на крыше,
среди каминных труб и чуть тебя повыше.
Узнаешь, что за жизнь вблизи Нотр Дама,
и станешь сам нежней, всё видя там и слыша.

В Париже лоджия бы славно помогла -
весной бы зелень в ней препышно расцвела,
и храбро воробьи клевали б корм из рук,
и ласточка гнездо бы завела.

Когда не станет раздражающего бриза
и будут все в цвету каштаны у карниза,
присядет там с дочуркой на руках
подружка милая - Манон или Луиза.

И сяду сам порой в хороший вечерок.
Часы на башнях все стучат в свой срок.
Как цвет боярышника, ярки облака,
и чередой уходят прямо на восток.

Желаю и другим такого же уменья:
ценить всегда часы любого достиженья,
когда в душе у нас царила Благодать.
И пусть для Радости не будет в нас забвенья.

II
Под вечер выбираюсь на прогулку.
Всю яркость дня смиряет медленный закат.
Повсюду смех. Весь город оживлён. Он рад.
И пульс его веселья бьётся гулко.

Иду по тихой улице Saint Severin.
Церковный колокол ударил восьмикратно.
Склонились ветви. Двигаться приятно.
Сперва Reine Blanchе, а следом Saint Germain.

Пробился в тесном гульбище когорт
туда, где ждёт и манит каждый ресторан.
Кричат, чтоб я купил "l'Intransigeant",
а на углу мне предлагают "Paris-Sport".

Cтоят столы под тенью лавров и самшита.
Играют и поют бродяги-менестрели,
и рады получить с людей, что пили-ели,
горсть су за то, что веселы и сыты.

Держа меню, гостей встречают зазывалы,
любезно убеждают каждый раз
не обходить приветливых террас
весёлого Латинского квартала.

Когда поешь, чтоб выветрился хмель,
приятно дальше пешим ходом
смешаться с всяческим народом
да погулять по Saint Michel.

Там ходит сброд из самых разных сфер.
Пустая толкотня, но с интересом:
румын ли, грек ли, турок ли c черкесом,
а то студент, а то спортсмен, да офицер.

Славяне, чем-то сходные с Христом,
да куртизанки в жирной пудре до висков -
так можно их принять за мотыльков,
и кто-то в платье с золотым шитьём.

А то художники с испанскими глазами.
И диво-дивное рождает каждый взгляд.
И все они - с лохматыми кудрями,
и галстуки их пёстрые блестят.

Вдруг с парой любящих почти беда.
Толпа сдавила их неразделимо.
Тогда и сам едва пробился мимо,
а любящим сочувствую всегда.

Иду, вокруг меня восторженные лица.
Я слышу громкий смех, я вижу поцелуи.
И люди рады: жизнь проходит невпустую.
И молодость даёт возможность веселиться.

"Comment ca va !" "Mon vieux !" "Mon cher !" -
Друзья здороваются, масса оживлённых,
и беззаботных, остроумных, восхищённых.
И все вольны. Любой - на свой манер.

Здесь все равны и вместе навсегда.
Тут пришлые посланцы разных рас,
всех вместе в братство сводят их сейчас
Искусства, Радость и Нужда.

Торгуют разные манящие киоски.
Кругом кафе. Народ смакует пиво.
Из многих окон слышатся мотивы
"Кармен", "Богемы" или "Тоски".

Увы ! Теперь ещё зазывнее слышны
в рекламе всех окрестных кинозалов
мотивы адюльтеров, карнавалов,
да жутких преступлений и войны.

Зато какой весёлый шум и гам
нам дарит зал Бюллье обычно вечерами,
от танцев, разных полек с гопаками,
куда народ спешит по четвергам !

Юнцы да крали с разных мест
спещат здесь весело собраться
в одном большом богемном братстве,
какого нет нигде окрест.

Здесь яркий свет, жара и шум.
И танцы буйны и суетны,
причём куренье не запретно,
и не беда, что прост костюм.

И в зале возле стен столы,
и можно выпить для почина.
а в центре - путы серпантина
и душно: запахи презлы.

В любой из лент - особый тон.
Все вертятся да крутятся - любые:
красны да зелены, да голубые.
Звучат то "Hitchy-koo", то вальс-бостон.

Здесь и Мими, ей лишь пятнадцать лет,
но привели с собой две старшие сестрицы,
зазвавшие и младшую явиться
и тоже увидать весь здешний "цвет".

Одета собственной натуре вопреки.
Тугая шляпка с узкими полями,
и локоны на свет сбегают сами:
над самыми бровями кудерьки.

На теле лёгкий облегающий наряд.
Обходится без вского корсета,
и все вещицы, что на ней надеты,
девичью привлекательность таят.

Ей служит образцом Габи, вторым - Люсиль.
Она танцует, подражает старшим,
при этом выразив любым демаршем
ещё бесхитростный призывный стиль.

И что ни поворот - то зов,
и что ни поза - приглашенье.
Ещё не зрелая в искусстве соблазненья,
уже не скромница, но взор пока суров.

Румяенец так и блещет напоказ.
Хоть щёчки - детские, но корпус сформирован.
Проходит мимо - каждый очарован,
и поражает всех сиянье глаз.

Любая кровь бурлила без конца.
Она - как танго "El Irresistible" -
Едва увидев, вы погибли.
Она за миг пленяла все сердца.

Пульсирующий звук рассыплется кругом.
Его энергия воздействует на руки.
Они взлетают в стороны в разлуке
и весело смыкаются потом.

Спеши, почувствуй сладостную близь.
Ищи, танцуя, нежного блаженства.
Гордись, как стал ты близок к соврешенству.
в восторженном безумии кружись !

Толпа рассыпалась на группки вчетвером,
чтоб лучше разглядеть с любого фланга
заманчивое пламенное танго,
где жизнь пылает праздничным костром.

Там юноше, как знать, могла б примниться ночь -
в Багдаде, или, может быть, в Дамаске, -
где б так дивили пиршества и ласки,
что стать султаном был бы сам не прочь.

Тот танец был для всех как радостный сюрприз,
а кончился - очнулись все от транса.
Но те, что не нашли замены для баланса,
слились все вместе с громким криком: "Бис !"

Настала полночь. С тем и кончен бал.
По лестнице пошёл нерод на отдых.
Любой был рад, попав на чистый воздух.
Но праздник кончился - как будто не бывал.

Пошли назад удобнейшей из трасс.
Покинув зал Бюллье, дорогой пили.
Различные кафе тянулись больше мили.
Для большинства гуляк был нужен Монпарнас.

Шли до "Ротонды" или "Closerie",
Cидели на скамьях и табуретках.
Болтали о блондинках и брюнетках.
Прекрасный разговор: сиди - кури !

Житьё в Париже - очень славная пора.
Побывши, чем он мил, узнаешь сразу.
Париж - не только балаганы для показа.
Не всё в нём пена, да разврат, да мишура.

Здесь - что ни день - мой радостный трофей.
страна Любви, а не земные муки.
Мне каждый день протягивают руки
и сказочным путём уводят в Царство Фей.

Здесь волшебство и зачарованный простор.
Его скрывает плотная преграда
от многих страшных порождений Ада,
где тяжкий труд да гибельный раздор.

Cтупай туда с заветною мечтой.
Шепни лишь имя - и откроешь двери.
Спеши туда, стучись, любя и веря.
Твоя Любовь - твой Ключик Золотой.

С твоим быльём прервётся связь,
останутся одни воспоминанья.
Ты будешь жить на расстояньи,
без слёз и горя - веселясь.

Потом жрецы грядущих лет
под благостной соборной тенью,
свершая жертвоприношенье,
припомнят твой святой обет.

Дав свой обет Любви и Чести
пред алтарём с огнём и фимиамом,
ты гордо встанешь перед Храмом
с Весной и Молодостью вместе.

Alan Seeger  Paris
I
First, London, for its myriads; for its height,
Manhattan heaped in towering stalagmite;
But Paris for the smoothness of the paths
That lead the heart unto the heart's delight...

Fair loiterer on the threshold of those days
When there's no lovelier prize the world displays
Than, having beauty and your twenty years,
You have the means to conquer and the ways,

And coming where the crossroads separate
And down each vista glories and wonders wait,
Crowning each path with pinnacles so fair
You know not which to choose, and hesitate -

Oh, go to Paris... In the midday gloom
Of some old quarter take a little room
That looks off over Paris and its towers
From Saint Gervais round to the Emperor's Tomb, -

So high that you can hear a mating dove
Croon down the chimney from the roof above,
See Notre Dame and know how sweet it is
To wake between Our Lady and our love.

And have a little balcony to bring
Fair plants to fill with verdure and blossoming,
That sparrows seek, to feed from pretty hands,
And swallows circle over in the Spring.

There of an evening you shall sit at ease
In the sweet month of flowering chestnut-trees,
There with your little darling in your arms,
Your pretty dark-eyed Manon or Louise.

And looking out over the domes and towers
That chime the fleeting quarters and the hours,
While the bright clouds banked eastward back of them
Blush in the sunset, pink as hawthorn flowers,

You cannot fail to think, as I have done,
Some of life's ends attained, so you be one
Who measures life's attainment by the hours
That Joy has rescued from oblivion.

II
Come out into the evening streets. The green light lessens in the west.
The city laughs and liveliest her fervid pulse of pleasure beats.

The belfry on Saint Severin strikes eight across the smoking eaves:
Come out under the lights and leaves
to the Reine Blanche on Saint Germain...

Now crowded diners fill the floor of brasserie and restaurant.
Shrill voices cry "L'Intransigeant," and corners echo "Paris-Sport."

Where rows of tables from the street are screened with shoots of box and bay,
The ragged minstrels sing and play and gather sous from those that eat.

And old men stand with menu-cards, inviting passers-by to dine
On the bright terraces that line the Latin Quarter boulevards...

But, having drunk and eaten well, 'tis pleasant then to stroll along
And mingle with the merry throng that promenades on Saint Michel.

Here saunter types of every sort. The shoddy jostle with the chic:
Turk and Roumanian and Greek; student and officer and sport;

Slavs with their peasant, Christ-like heads,
and courtezans like powdered moths,
And peddlers from Algiers, with cloths
bright-hued and stitched with golden threads;

And painters with big, serious eyes go rapt in dreams, fantastic shapes
In corduroys and Spanish capes and locks uncut and flowing ties;

And lovers wander two by two, oblivious among the press,
And making one of them no less, all lovers shall be dear to you:

All laughing lips you move among, all happy hearts that, knowing what
Makes life worth while, have wasted not the sweet reprieve of being young.

"Comment ca va!" "Mon vieux!" "Mon cher!"
Friends greet and banter as they pass.
'Tis sweet to see among the mass comrades and lovers everywhere,

A law that's sane, a Love that's free, and men of every birth and blood
Allied in one great brotherhood of Art and Joy and Poverty...

The open cafe-windows frame loungers at their liqueurs and beer,
And walking past them one can hear fragments of Tosca and Boheme.

And in the brilliant-lighted door of cinemas the barker calls,
And lurid posters paint the walls with scenes of Love and crime and war.

But follow past the flaming lights, borne onward with the stream of feet,
Where Bullier's further up the street is marvellous on Thursday nights.

Here all Bohemia flocks apace; you could not often find elsewhere
So many happy heads and fair assembled in one time and place.

Under the glare and noise and heat the galaxy of dancing whirls,
Smokers, with covered heads, and girls dressed in the costume of the street.

From tables packed around the wall the crowds that drink and frolic there
Spin serpentines into the air far out over the reeking hall,

That, settling where the coils unroll, tangle with pink and green and blue
The crowds that rag to "Hitchy-koo" and boston to the "Barcarole"...

Here Mimi ventures, at fifteen, to make her debut in romance,
And join her sisters in the dance and see the life that they have seen.

Her hair, a tight hat just allows to brush beneath the narrow brim,
Docked, in the model's present whim, `frise' and banged above the brows.

Uncorseted, her clinging dress with every step and turn betrays,
In pretty and provoking ways her adolescent loveliness,

As guiding Gaby or Lucile she dances, emulating them
In each disturbing stratagem and each lascivious appeal.

Each turn a challenge, every pose an invitation to compete,
Along the maze of whirling feet the grave-eyed little wanton goes,

And, flaunting all the hue that lies in childish cheeks and nubile waist,
She passes, charmingly unchaste, illumining ignoble eyes...

But now the blood from every heart leaps madder through abounding veins
First the fascinating strains of "El Irresistible" start.

Caught in the spell of pulsing sound, impatient elbows lift and yield
The scented softnesses they shield to arms that catch and close them round,

Surrender, swift to be possessed, the silken supple forms beneath
To all the bliss the measures breathe and all the madness they suggest.

Crowds congregate and make a ring. Four deep they stand and strain to see
The tango in its ecstasy of glowing lives that clasp and cling.

Lithe limbs relaxed, exalted eyes fastened on vacancy, they seem
To float upon the perfumed stream of some voluptuous Paradise,

Or, rapt in some Arabian Night, to rock there, cradled and subdued,
In a luxurious lassitude of rhythm and sensual delight.

And only when the measures cease and terminate the flowing dance
They waken from their magic trance and join the cries that clamor "Bis!" . . .

Midnight adjourns the festival. The couples climb the crowded stair,
And out into the warm night air go singing fragments of the ball.

Close-folded in desire they pass, or stop to drink and talk awhile
In the cafes along the mile from Bullier's back to Montparnasse:

The "Closerie" or "La Rotonde", where smoking, under lamplit trees,
Sit Art's enamored devotees, chatting across their `brune' and `blonde'...

Make one of them and come to know sweet Paris - not as many do,
Seeing but the folly of the few, the froth, the tinsel, and the show -

But taking some white proffered hand that from Earth's barren every day
Can lead you by the shortest way into Love's florid fairyland.

And that divine enchanted life that lurks under Life's common guise -
That city of romance that lies within the City's toil and strife -

Shall, knocking, open to your hands, for Love is all its golden key,
And one's name murmured tenderly the only magic it demands.

And when all else is gray and void in the vast gulf of memory,
Green islands of delight shall be all blessed moments so enjoyed:

When vaulted with the city skies, on its cathedral floors you stood,
And, priest of a bright brotherhood, performed the mystic sacrifice,

At Love's high altar fit to stand, with fire and incense aureoled,
The celebrant in cloth of gold with Spring and Youth on either hand.