Аннотация: Публикуется перевод первой половины обращения английского поэта Суинбёрна к французскому классику Виктору Гюго, которого англичанин называет своим учителем.
Суинбёрн-1 Виктору Гюго
(С английского).
Уставши от оков,
Народ отверг богов.
Как греки, он достиг свободы
и молнии отнял...
А ты, хотя сиял -
весь в лаврах, не избег невзгоды.
Но, как и Боги, равный им во всем,
и ныне мечешь молнии и гром.
Но вечен ли парад
карьеры и наград ?
И ты теперь у новых берегов
за волнами пролива.
И Аполлон ревниво
глядит, как гаснут молнии богов,
хоть королей, что где-то всё царят,
те молнии пока ещё страшат.
Ты рос в года войны,
не зная тишины.
И ветры раздували дым и пламя.
И Бонапарт пришёл
брать Счастье за хохол.
Республика с горящими ногами
вещала, пробиваясь, как таран,
что даст свободу сотням стран.
Ты видишь явь и суть,
ища надёжный путь.
И дар тебе такой особый дан,
что лавры и грома
для твоего ума
внятны, как свет, как море и туман,
и для тебя эфир не мутен:
звучит концертом лир и лютен.
Лишь только плоть и кровь
рождают в нас любовь.
Ты видишь cмысл таинственных часов.
К твоей руке стремится
застуженная птица.
И ты творишь добро, не тратя слов.
Согрей и накорми - и защебечет,
да и тоску в тебе излечит.
Но более чудесен
иной мир песен.
В нём жар и пламя, дивная краса.
Твои стихи давно
поят нас, как вино.
В них - ночь, гле снег и нежная роса.
В них - сила волн в затопленной пещере,
взбешённых в тесной сфере.
Всегда и без конца
к тебе рвались сердца -
ведь в них твои гнездятся гимны.
В мольбах нет прока.
С коварством рока
знакомы мы с Тобой взаимно.
Не ждём и передышки никакой.
Добьёмся воли. Будет ли покой ?
Надеешься, стремясь
найти святую ясь:
врата Господни или шанс,
чтоб взгляду в небеса
открылась вся краса
и чёткий мировой баланс,
где ныне лишь светила в круговерти
и скрыты тайны бытия и смерти.
Порою мы вольны
и не удручены,
когда вдали жестокая Богиня,
вперяющая взгляд
и прямо и назад,
что ужасала нас доныне.
Хоть нет надежд, не мучат страх
и память о растраченных годах.
Хоть я издалека
и вроде чужака,
бывать в гостях во Франции не прочь.
Мне кажется меня
встречает здесь родня,
она и выручить готова, и помочь.
Здесь беженцев встречают, не хуля.
Здесь добрая и мягкая земля.
Я в мыслях о тебе
изгнанник... - О судьбе...
Мой род был тоже некогда гоним.
Спешу к теплу и свету,
к Великому Поэту.
Стань добрым пестуном моим.
Избавь мои глаза от порчи,
чтоб стали пламенней и зорче.
Любовь моя тверда
и память - навсегда.
Теперь мне Франция - как мать,
с её полями и ручьями
да небом, что над нами.
Тебя я буду вспоминать,
пока не доберусь потом до гроба,
и пусть хохочут все шуты и жлобы.
Algernon Charles Swinburne To Victor Hugo (1866)
1. In the fair days when God
By man as godlike trod,
And each alike was Greek, alike was free,
God's lightning spared, they said,
Alone the happier head
Whose laurels screened it; fruitless grace for thee,
To whom the high gods gave of right
Their thunders and their laurels and their light.
2. Sunbeams and bays before
Our master's servants wore,
For these Apollo left in all men's lands;
But far from these ere now
And watched with jealous brow
Lay the blind lightnings shut between God's hands,
And only loosed on slaves and kings
The terror of the tempest of their wings.
3. Born in those younger years
That shone with storms of spears
And shook in the wind blown from a dead world's pyre,
When by her back-blown hair
Napoleon caught the fair
And fierce Republic with her feet of fire,
And stayed with iron words and hands
Her flight, and freedom in a thousand lands:
4. Thou sawest the tides of things
Close over heads of kings,
And thine hand felt the thunder, and to thee
Laurels and lightnings were
As sunbeams and soft air
Mixed each in other, or as mist with sea
Mixed, or as memory with desire,
Or the lute's pulses with the louder lyre.
5. For thee man's spirit stood
Disrobed of flesh and blood,
And bare the heart of the most secret hours;
And to thine hand more tame
Than birds in winter came
High hopes and unknown flying forms of powers,
And from thy table fed, and sang
Till with the tune men's ears took fire and rang.
Even all men's eyes and ears
6. With fiery sound and tears
Waxed hot, and cheeks caught flame and eyelid light,
At those high songs of thine
That stung the sense like wine,
Or fell more soft than dew or snow by night,
Or wailed as in some flooded cave
Sobs the strong broken spirit of a wave.
7.But we, our master, we
Whose hearts, uplift to thee,
Ache with the pulse of thy remembered song,
We ask not nor await
From the clenched hands of fate,
As thou, remission of the world's old wrong;
Respite we ask not, nor release;
Freedom a man may have, he shall not peace.
8.Though thy most fiery hope
Storm heaven, to set wide ope
The all-sought-for gate whence God or Chance debars
All feet of men, all eyes-
The old night resumes her skies,
Her hollow hiding-place of clouds and stars,
Where nought save these is sure in sight;
And, paven with death, our days are roofed with night.
9.One thing we can; to be
Awhile, as men may, free;
But not by hope or pleasure the most stern
Goddess, most awful-eyed,
Sits, but on either side
Sit sorrow and the wrath of hearts that burn,
Sad faith that cannot hope or fear,
And memory grey with many a flowerless year.
10.Not that in stranger's wise
I lift not loving eyes
To the fair foster-mother France, that gave
Beyond the pale fleet foam
Help to my sires and home,
Whose great sweet breast could shelter those and save
Whom from her nursing breasts and hands
Their land cast forth of old on gentler lands.
11.Not without thoughts that ache
For theirs and for thy sake,
I, born of exiles, hail thy banished head;
I whose young song took flight
Toward the great heat and light
On me a child from thy far splendour shed,
From thine high place of soul and song,
Which, fallen on eyes yet feeble, made them strong.
12.Ah, not with lessening love
For memories born hereof,
I look to that sweet mother-land, and see
The old fields and fair full streams,
And skies, but fled like dreams
The feet of freedom and the thought of thee;
And all between the skies and graves
The mirth of mockers and the shame of slaves.
Примечание.
Публикуемое обращение Суинбёрна к известному во всём мире общественному деятелю, поэту, драматургу и прозаику Виктору Гюго - это панегирик верного и преданного своему наставнику ученика. Суинбёрн и в реальности с обожением относился к великому французу. Но многие современники не смотрели на него как на ученика
Гюго. И.С.Тургенев, Н.Г.Чернышевский, Ги де Мопассан считали, что страстный поэтический гений Суинберга намного выше, чем чувства, только декларируемые Гюго -поэтом. В свое время многие были готовы назвать Суинбёрна в числе самых лучших
поэтов, писавших на английском языке, где-то рядом с Эдгаром По, с Уолтом Уитменом. Многое роднило Суинбёрна с Китсом, с Теннисоном, с Блейком. В письме Виктора Гюго к Суинбёрну француз называет этого англичанина продолжетелем Байрона и Шелли; и считает не учеником, а своим соратником. Среди русских поэтов на Суинбёрна больше других, как иногда считают, был похож Константин Бальмонт.