Аннотация: Публикуются стихи современного сербского поэта Владимира Ягличича "Прогулки в поле" и другие - в переводе на русский язык
Владмиир Ягличич Прогулки в поле
(С сербского).
Бывает так, что разговор совсем наскучил -
и обращаюсь к добрым безголосым существам,
к садовым пугалам на вернисаже чучел:
тела из тыквы и одеты в рваный хлам.
Мне полный ягод куст малины греет душу.
Он - будто мне сродни и прикасался до лица.
Пленяла щедрость безрассудной дикой груши,
что всем свои плоды дарила до конца.
Я брёл в полуденной жаре, был неприкаян.
До Солнца, думалось, дотянешься рукой.
Навстречу мне не вышел с камнем Каин.
Лишь пыльная трава. Угрозы никакой.
А кто бы одолел, когда б столкнулся с ним ?
Мелькнула птичья тень и тронула мне темя.
Возникла мысль, что кем-то тайно я любим,
с кем я встречался в незапамятное время.
-------------------------------------
Излазак у полье
Сад, jер су речи льудске медж нама изостале,
ве" више се hутльивоj дарежльивости прикланьам
твари бесловесних. Свидеше ми се поставке
польских страшила са дроньама и тиквама.
Сад схватам жбун пун бобица кад ми се лицу примакне,
ко да би нешто да има са мном о врелом подневу,
и чему суманута штедрост крушке дивльаке,
коjа jе све што има изнела, други да поберу.
Небо jе надохват скоро, сунце топлину зрачи
и уз мене jе ваздух и пут што травке праши.
Ако изаджох самцит то можда само значи
да се Каин не ближи за камен да се маши.
Сусретльивости таквоj ко може да одоли?
Сенком прелетне птице што продже преко темена
раду?е ми се неко ко да ме кришом воли
а нисам га видео дуго, предуго времена.
Владимир Ягличич Воспоминания
(С сербского).
Глядеть на это было жутко.
Поэт Васильев раз домой,
где жил он с первою женой,
привёл с панели проститутку.
Когда с Алтаузеном бился,
так громче после отличился,
но и на этот раз - не в шутку -
пришлось платить большой ценой.
Свидетель гадкой сцены Липкин
о ней поведал без улыбки.
Презрев, что было наяву
и всевозможную молву,
воображение зову:
немного изменю канву.
Стыдясь, что вздумал об измене,
Васильев выдал гостье мзду,
упал пред нею на колени
и, каясь, молвил, как в бреду:
"Прости меня !" - Он зарыдал,
смутясь от глупого финала,
не доведя задумки до конца.
(Теперь его страшил скандал,
но спутнице вполне хватало
его смятённого лица).
Она ушла, а он - в страданье,
в тоске пленялся станом гибким,
в типично русском покаянье.
(Такой в стране менталитет.
У классиков к гулящим - пиетет)...
Но всё иначе рассказал нам Липкин.
Услышав от жены упрёк
и разглядевши уличное чудо,
Васильев расстегнул свой кошелёк
и крикнул гостье: "Вот поди отсюда !"
Зачем же Липкин, чтоб избегнуть фальши,
не сжёг своих отравленных страниц ?
Не разберу, кого теперь мне жальче:
Васильева, жену, беднейшей из девиц ?
А мог бы в ней узнать сестрицу
и породниться сердцем и умом !
Так и над ним могли б не поглумиться
и в двадцать семь не расстрелять потом.
Вся жизнь могла б давить не так весомо,
чтоб слабый духом доглядел свой сон,
и многое текло бы по другому,
да только благодать текла со всех сторон.
Не стоит лгать. Воспоминанья зыбки -
как зрелища о дрязгах и трухе;
и было б лучше, например, чтоб Липкин
не вспоминал о разной чепухе.
Мне мило то, что б душу ублажало,
что было б ароматнее духов.
И, верно, лучше б с самого начала
не затевать столь тягостных стихов.
---------------------------------------
Успомене
Изгледа да jе jедном приликом
Павел Васильев своjоj куhи
где jе живео, са првом женом,
довео проститутку.
єош се ниjе плашио никог,
Ниjе се потуко с Алтаузеном,
нити jе знао у том тренутку
а jе у мемоаре уjи
коjе, словцима читким,
записа Семjон Липкин.
Цео таj случаj немио
можда бих занемарио
да се овакав десио
могуhи сценарио:
Унапред плати за чин гнусни,
Васильев, ал, уздрхтавши,
допусти реhи своjоj усни
jош и на колена павши:
- Опрости! - И пред ньом зарида,
збуньеном, због плаhеног
ал необавльеног посла.
(Стиже га навала стида.
А ньо? Jе лица му напаhеног,
сигурно, веh било доста.)
И отишла jе до краjа не
схвативши га, ходом гипким.
Типично руско покаjанье!
Jа читах руских класика речи -
да се пред проституткама клечи.
Ал друкче записа Липкин.
Када га супруга прекори,
Васильев шврльну, брже-болье,
новац, и проститутки прозбори:
"Марш наполье!"
О, зашто Липкин ниjе спалио
такве странице, рад виших цильева?
Не знам кога бих пре ожалио:
проститутку, супругу, ил Васильева?
Могао jу jе окумити,
зарад судбине ньене бедне.
И - могли су га не убити,
тридесет седме.
Могао jе манье свет да кошта
слабог човека, да сан своj досниjе.
Могло jе друкчиjе бити штошта,
могло се живети милосниjе.
Не сме се лагати, знам, и типски
писати холивудске сапунице.
Ал могао jе Jевреjин Липкин
не сетити се сваке ситнице.
Хтео бих нешто што милуjе,
што блажи светске вихоре...
И можда болье било jе
избеhи - и ове стихове.
Примечание.
В заметках "Литературные забавы", в 1934-35 гг. опубликованных в "Правде" и в "Известиях", М.Горький написал:
Жалуются, что поэт Павел Васильев хулиганит хуже, чем хулиганил Сергей Есенин. Но в то время, как одни порицают хулигана, - другие восхищаются его даровитостью, "широтой натуры", его "кондовой мужицкой силищей" и т.д. Но порицающие ничего не делают для того, чтоб обеззаразить свою среду от присутствия в ней хулигана, хотя ясно, что, если он действительно является заразным началом, его следует как-то изолировать. А те, которые восхищаются талантом П. Васильева, не делают никаких попыток, чтоб перевоспитать его. Вывод отсюда ясен: и те и другие одинаково социально пассивны, и те и другие по существу своему равнодушно "взирают" на порчу литературных нравов, на отравление молодежи хулиганством, хотя от хулиганства до фашизма расстояние "короче воробьиного носа".
У молодого Семёна Липкина и Павла Васильева были вполне дружеские отношения.
Липкина, как и многих, поражала и восхищала необычайно яркая поэтическая одарённость друга, этому в основном и посвящены его воспоминания о погубленном поэте, но в воспоминаниях Липкина есть несколько строк о случае, который произошёл у Липкина на глазах. Разнузданное поведение, пьянство, загулы, ссоры, фобии нисколько не украшали облик поэта и лишь способствовали его преждевременной гибели.