Как бы военные мемуары
1
С первого по четвёртый курс - это 50-е годы - весь мужской мехмат на один день в неделю становился как бы военным и вооружённым. Модное нынче "как бы" точно отражает суть: военными и вооружёнными мы были понарошку: штаны на нас были штатские, пушчонка, из которой нас учили стрелять, была "в разрезе", роль снаряда исполняла деревянная болванка, а пороху не было вовсе. Зато майоры и полковники были настоящие, а командовал всем университетским воинством и вовсе генерал-майор с широкими лампасами, никого, правда, ничему не учивший.
День военной подготовки наши однокурсницы и будущие жёны использовали по своему профилю: отсыпались, отъедались и хорошели. И когда после третьего курса нас повезли в лагеря по маршруту "Москва - Петушки", недели две спустя они заявились - нас посмотреть и себя показать.
Двух недель оказалось достаточным для опрощения в чисто мужском обществе. "Ну и как вы тут живете?" - спросила Борьку Рогозина его подруга. - "Да ... бип-бип-бип", - ответил Борька, спохватился и ужаснулся. - "Ах ты ж, ... бип-бип-бип!".
Служил с нами Коля Демидович из интеллигентной семьи: его папа, известный писатель учебников и задачников, вёл у нас семинарские занятия по матанализу. Родители регулярно писали Коле, а мы, его соседи по вечно сырой десятиместной палатке, учили Колю посредством этих писем великому и могучему. "Коля, скажи... бип!". Коля пытается выхватить высоко поднятое письмо, терпит неудачу и безо всякого вкуса и выражения говорит "бип".
Потерял боец Коля очки. Обыскался - нет и нет. Целый день проходил вслепую, со всеми, как овца в отаре - благо военные ходят строем. Вечером после отбоя боец разулся - очки из портянки и выпали. Уронил, стало быть, их в сапог в панике подъёма.
Юра Манин, ныне математик мирового уровня, в студенчестве переводил Шекспира, а в лагере оказался поэтом-песенником:
Мы идём по полигону.
До обеда далеко.
Лейтенантские погоны
Достаются нелегко.
Эге-ге-гей, далёко
Родная зона Бэ.
После месячного срока
Возвратимся мы к тебе.
После выпитого брома
И т.д. (зона Бэ - общежитие)
2
Доставал майор Ерёменко, за упущения по службе гонявший нас строем под насильственные
песни. И вот при очередной такой экзекуции скомандовал майор "Запевай!". И мы запели:
Полки стальные, краснозвёздные
Народам счастье принесли...
И ещё две строчки в этом духе. А потом - припев:
Эх, да ты, соловушка, распевай!
Эх, да ты, Ерёменко, рас..бип...дяй!
А дальше - как ни в чём не бывало:
Мы любим Родину, мы любим Родину,
Мы бережём советский край!
И хотя майор заорал "Отставить песню!", было поздно: слово - не воробей, но вылетело. Когда мы прощались с лагерем, уже другие, чужие вояки, не знавшие никакого Ерёменку, пели эту советскую строевую песню с нашим рефреном.
Кухня. Грубые щи из капусты, порезанной вместе с кочерыжками. День дежурства по этой самой кухне: едоки идут, идут и идут, а ты моешь, моешь и моешь жирные от свинины алюминиевые миски.
Небывалая нееденая малина, оказавшаяся в расположении части. Ложишься под куст, пригибаешь по веточке - и в рот её, переспелую до приторности.
Отработка нормативов на местности. Местность - правый берег Пекши. Взмыленные бесцельной беготнёй, выстраиваемся в виду близкого водоёма. Долгожданное "Вольно! Разойтись!" Володька Скрипник, срывая на бегу одежды, первым кидается в освежительные волны... и бежит, подобно Иисусу, по волнам Река-то - куриный брод.
А ведь я тонул в Клязьме при впадении в неё Пекши. Деркул, река моего детства, как-то не располагала к плаванию: камыши да топкие берега коровьего водопоя. Когда надо было - не научился. И аукнулось: полез купаться, дно из-под ног ушло - и понесло меня. Звать на помощь - почему-то было стыдно. И - идиот! - решил: ну что же делать, придётся тонуть... Но повезло: вынесла меня Клязьма за поворот на проволочное ограждение солдатской купальни. И когда после армии приехал на родину в Матвеевцы, первым делом спустился к домашней, совсем уж незначительной речонке, где и воды-то по пояс, и стал барахтаться по-собачьему.
3
После четвёртого курса свезли нас на военные сборы в ближнее Подмосковье. То была настоящая батарея, часть защитного кольца Москвы, пребывавшая в очередь в суточной, часовой и пятиминутной готовности.
Настоящие пушки время от времени для тренировки стреляли по конусу - это такой большой марлевый сачок, тянущийся за самолётом на безопасном расстоянии. Надо было сбить конус, но говорили, что изредка, не на наших глазах, сдуру сбивали не конус, а самолёт.
Наша стажировка на батарее была вполне осмысленной. Нас разбили на расчёты. В расчёте - подносчик снарядов, заряжающий, наводчик по азимуту (поворачивает пушку по сторонам света), наводчик по углу места (поднимает и опускает дуло). Тренировка - на точность и скорость выполнения команд. Информация о цели могла передаваться и по кабелям автоматики, и по телефону, и криком. Особенно эффектно смотрелась батарея в автоматическом режиме: по сигналам с локатора все пушки дружно, как одна, поворачивались, а наводчики просто катались.
При суточной готовности настоящих военных (увы, не нас!) отпускали в увольнение - навестить девушек и молодиц из близлежащей ткацкой фабрики. Часовая готовность делала подобные визиты рискованными и быстротечными: дролечки приходили под глухой забор сами и ворковали. А пятиминутная готовность, когда и спать-то полагалось не раздеваясь, лишь ослабив ремни и расстегнув воротники, вовсе исключала романтические свидания: разве что набитая дура будет выманивать возлюбленного, рискуя подвести его под трибунал.
Старшина, выдававший нам казённое добро, в задушевную минуту показал мешочек с горохом. Каждая горошина обозначала одну осчастливленную его мужским вниманием даму.
В короткие паузы между ужином и отбоем всеобщей душой был Лёня Франк, будущий профессор Тель-Авивского университета. Внешне, штанами галифе, Лёня походил на своего почти однофамильца, кровавого испанского диктатора, но вместо топора у Лёни была гитара, и Лёня пел. Одесские романсы. Про бабушку-старушку, пережившую налёт ("Угол Дерибасовской, угол Ришельевской"). Про Соньку-изменщицу ("Я на тебе впал"). Про безымянную дуру ("А я её спрасюю: шо ты будешь пить? А она отказуеть: голова болить"). Есенинскую лирику ("Выткался над озером", "Клён ты мой опавший"). И многое другое, из моей памяти уже ушедшее.