Аннотация: Глава 29, которая может считаться спорной, хотя преступление наконец раскрыто, и многие вопросы получили свой ответ
Ювелир. Тень Серафима.
Глава 29
Себастьян поймал себя на том, что судорожно мечется в душном полумраке. Уже не первый час бесцельно расхаживая из стороны в сторону, пытается отыскать здесь что-то, что-то неизъяснимо важное, что-то без конца ускользающее. Внутренняя реальность предательски распадалась на части. Внешняя периодически не соответствовала сама себе. И обе эти реальности решительно не сходились краями. И чем он, черт побери, занят? Как вкопанный, ювелир застыл посреди комнаты, стараясь стянуть воедино осколки мыслей. Ах да! Собрать вещи. Уйти. Всё предельно, кристально ясно. Продолжим?..
Стоп.
Какие еще сборы? Что вообще ему нужно собирать?! В общем-то, ювелир пришел налегке. Вот он, его дорожный рюкзак, похоже, даже не распакованный с момента прибытия. Взял - и вперед.
Но... куда это, собственно, вперед?
Себастьян поморщился, отчаянно пытаясь сосредоточиться. Попытка отозвалась в голове тупой болью, какая бывает, когда пытаешься включить в работу давно не задействованную, затекшую конечность, уже онемевшую и почти атрофировавшуюся от бездействия. Мозг словно отвык функционировать, выдавая какие-то путаные обрывки образов, клочки воспоминаний, рваные лоскуты слов... Цельная картинка никак не получалась, и это Себастьяну совсем не понравилось.
Однако кое-какую информацию, хоть и с большим трудом, всё же удалось выудить. И ювелир ужаснулся, едва заглянув в этот омут памяти. Рука сама собой потянулась к рюкзаку, и страшное чувство уже виденного насквозь пронзило сильфа.
Дежавю.
О Изначальный! Возможно ли это? Неужто он сошел с ума? Или и впрямь застрял в бесконечном повторении одного и того же кошмарного дня? Чертовщина!
Себастьян вздрогнул, лишь сейчас заметив в проеме зловещий, смазанный темнотой силуэт человека. Тот молча наблюдал за ним из черного провала двери. Бог весть, сколько времени.
- Это ведь уже было, не так ли? - хрипло спросил сильф, сам пугаясь звучанию собственного голоса. Да, именно так, по его глубокому убеждению, должны были говорить безумцы. - Как давно я здесь?
- Когда я вошел, снаружи заканчивался двадцатый лунный день, - невозмутимо отозвался гончар, по-прежнему не торопясь заходить внутрь.
Себастьян даже не удивился. Здесь и быть не могло по-другому. Здесь ощутимо пахло безумием, безумие было разлито повсюду, как мятный сироп на пряничной глазури... мятный сироп... кажется, даже стены пропитаны им насквозь.
- Где мои клинки? - запоздало спохватился ювелир. Прикосновение к верной стали - вот что всегда возвращало уверенность. - Верни их. Сегодня же... - он быстро поправился, - сейчас же я должен уйти.
- О, ты пытался сделать это уже не единожды, - натянуто улыбнулся колдун, - иногда по два, по три раза на дню. После этого порой пытался резать вены, в бреду забывая о дивной регенерации сильфов, и щедро напоил Маяк кровью. Твоя Моник, должно быть, просто дьяволица, коли довела тебя до такого.
Ювелир рассеянно бросил взгляд на запястья, перечеркнутые неровными линиями свежих шрамов. Те были похожи на нити нежного кораллового бисера.
- Нет, - твердо заверил мужчина, вздохнув. - Она была ангелом. Демоны скрываются лишь в моей собственной душе.
Он вдруг осекся, обратив внимание на странный звук, посторонний, невозможный звук. Шелест. Приглушенный, чуть слышный, хрусткий шелест капель.
Это Маяк. Маяк был пьян от крови. В Маяке шел дождь.
Тихонько, неслышно накрапывал, моросил даже, незаметно смывая с души какую-то грязную накипь. Ювелир поначалу оторопел, пристальнее вглядываясь в движения зыбкого, зябкого воздуха. Тот был прозрачен и колок, как кристаллики льда в осенних лужах. Дождевая вода на глазах густела, стекленела и превращалась... превращалась в сияющий свет.
Себастьян даже не хотел знать, видит ли всё это гончар. А может быть, он видит нечто совсем иное? Реальность, прежде незыблемая, казалась просто дымом, изменчивым дымом, скользящим над недвижно-спокойной поверхностью воды.
- Я прошел испытание, - тусклым голосом произнес Серафим. - Я обескровлен, но... это очистило меня. Я отпустил прошлое.
Откуда-то из самых глубин его существа поднималась тишина. Ничем не нарушаемая кристальная тишина, как если бы никаких посторонних звуков и вовсе не существовало во вселенной. Как если бы всё наконец умерло. И тишина поднималась всё выше, выше самых высоких трав, скрывавших метания его души.
Тишина поднималась, как рассвет.
- Возможно, оно еще не отпустило тебя, - вкрадчиво предположил колдун, всё так же не двигаясь с места. - У прошлого тысячи лиц, а у Маяка - тысячи дверей, тысячи этажей и комнат, не только полузабытого, полусгнившего былого, но и непрожитого, несбывшегося... невозможного. Выбраться наружу не так просто, как может показаться. Наши надежды и страхи часто играют с нами, играют злые шутки.
С мягкой улыбкой ювелир покачал головой.
- Прости, но это не имеет значения, гончар, - приглушенно отозвался он. - Я всего лишь бродяга, дикое перекати-поле. Вкусившего горечь судьбы изгнанника более не удержать на месте: душа моя принадлежит дороге. И я ухожу.
- Я не пытаюсь удерживать тебя, так же, как и Маяк, - с нервным смехом возразил колдун. - Держишь себя тут только ты сам. По своей собственной воле прикованы мы к Маяку, и не тоскуем об ином.
- Понимаю, - спокойно согласился Себастьян. - Маяк дает то, что ищешь, утоляет болезненную жажду... - он пристально посмотрел на отшельника, пытаясь разглядеть в темноте его странные глаза. - И что же он дал тебе?
Простой вопрос. Но ответ был озвучен не сразу. Отнюдь не сразу.
- Постижение сокровенной силы земли, - наконец отозвался чуть слышный голос. - Знание, как эту силу использовать. Обретение этой силы. И моих собственных призраков прошлого, - затворник снова замялся. - Ну да это... это уже пустяки... Я сейчас же пойду за оружием.
С этими словами он исчез в непроглядном чреве Маяка.
Вот как? Знание? Это уже интересно. Не это ли самое происходит сейчас с ювелиром? И что же за знание пытается передать Маяк, так настойчиво, даже назойливо? С издевкой подталкивая разыскивать вещи, и без того находящиеся на всеобщем обозрении? Что за тайну намерен он раскрыть?
Единственный секрет не давал ему покоя и мучил все эти дни, один-единственный секрет, бесцеремонно вторгшийся в его жизнь и потянувший за собой все прочие злоключения. Секрет, ставший проклятьем, чужой секрет, с которого всё началось.
Бессмысленные, несвязные фрагменты мозаики безостановочно крутились в голове Серафима, не давая покоя даже во сне. Подсознательно он всё думал и думал об этом заказе, поистине ставшем для него роковым. Причины, мотивы, возможности преступления, а самое главное, его последствия - всё это не раз проходило перед внутренним взглядом сильфа. Все действующие лица этой замысловатой детективной истории мешались, как колода игральных карт в руках умелого игрока, но чаще всего перед глазами почему-то стоял озаренный дивным светом лик дракона... его хитро прищуренные нездешние глаза, будто знающие нечто большее... изогнутые в насмешливо-снисходительной улыбке губы... губы, честно шепчущие ответы, которых он не сумел понять.
Похоже, карты были тасованы и розданы знатным шулером. И они почти наверняка бессовестно крапленые. Надежда выиграть становилась всё более призрачной с каждым ходом, но вот схватить наглеца за руку... чем черт не шутит.
Чуткие пальцы настойчиво шарили среди аккуратно сложенных личных вещей, и наконец освободили из тесного плена заветный кофр с минералами. Ювелир помнил расположение камней наизусть и без труда сразу открыл нужную ячейку с перстнем. "Глаз дракона" уставился на него исподлобья, мрачно поблескивая в темноте. Себастьян в свою очередь не отрывал взгляда от его идеальных, магических граней, пытаясь разглядеть в них искомую разгадку.
Игра. Великая непостижимая драконья игра, в которой бессмертные выступали одновременно не только постановщиками и зрителями, но и искусными лицедеями.
Проклятый черный турмалин, канувший, словно сквозь землю, и против всех правил упрямо не откликающийся на зов... Оборванный тайный ритуал поиска, будто в насмешку указующий Себастьяну на самого себя...
Дракон подло не уточнил насчет камня. Конечно же, ящер знал наверняка, какой именно шерл нужен ювелиру: для этого не нужно было подбирать слова и нагромождать объяснения. Вопрос, который сильф задал в своем сердце, был ясен и прост.
И ящер не мог солгать.
"Черный турмалин... находится у тебя".
Чувствуя невероятное облегчение, Себастьян расхохотался от очевидности этой разгадки, которая не бросилась в глаза сразу только из-за вызывающей, неприличной дерзости, в которую попросту невозможно было поверить. Так хохотал, должно быть, сам древний дракон, наслаждаясь своим восхитительным ответом, повергшим ювелира в шок и уныние. Ответом, который так поразительно был похож на неправду, на изящную остроумную шутку, на попытку уйти от ответа. Ответом, который просто обязан был быть истолкован превратно. Ответом, который априори не мог быть воспринят всерьез. О Изначальный, до чего же он был недалек, до чего слеп!
Но теперь-то всё было ясно, как день. Автор преступления больше не вызывал сомнений. Восторг открытия, долгожданного, с таким трудом выношенного озарения переполнил ювелира до краев, и он едва не заплясал на месте, торопясь проверить свою ослепительную догадку, в которой не сомневался уже ни на йоту.
Еще одна ячейка громко щелкнула, повинуясь нетерпеливому движению пальцев. Звук этот раздался как выстрел, прозвучавший во исполнение приговора. Торжествующему взору сильфа явился точь-в-точь такой же минерал, какой был извлечен наружу какую-то минуту назад. Затаив дыхание, Серафим глядел на потерянного близнеца, поблескивающего у него на ладони, словно боясь, что тот вновь бесследно исчезнет. Но шерл и не думал исчезать, переливаясь беспечно, лукаво и весело, будто смеясь над непроходимой глупостью ювелира.
Дракон был прав: оба прославленных "Глаза дракона" находились у него.
***
Кристофер медленно прошел из кабинета в комнату для отдыха и обратно, прошел совершенно бесцельно. Аромат горького шоколада, кофе и карамели тянулся за ним, как шлейф, ажурный и почти осязаемый, черный шелк волос волнами растекался по плечам. Много, слишком много кофе на сегодня. И хуже того - тот не принес ожидаемого эффекта. В последнее время уже ничего не может доставить ему то удовольствие, что доставляло прежде. Ничего. Совсем, совсем ничего не может заменить то, чего он так хотел... так страстно жаждал.
Непреодолимая тяга к опиуму не давала аристократу покоя ни днем, ни ночью. Незаметно для самого себя он всё увеличивал и увеличивал количество сигар в день, которое позволяло ему чувствовать себя хорошо. Позволяло избавиться от страхов и постоянного напряжения, хотя бы на время достичь состояния покоя, не говоря уже об эйфории, которая имела место поначалу.
Но лорд Эдвард запретил ему даже такую незначительную малость! И этот запрет, несмотря на всю свою тягость, помог Кристоферу осознать, какое место опиум на самом деле занимает в его жизни. Каким болезненным, почти невыносимым оказался простой отказ от него. Какой мучительной, серой и тоскливой стала жизнь.
Он стал много молчать, тревожно и нестерпимо, пугая подчиненных долгими немыми взглядами в ответ на доклады и отчеты, прежде чем отдать приказ или хотя бы отпустить. Улыбки его стали так холодны и небрежны, что напоминали скорее плевки в лицо. Его стали бояться - и это вместо того, чтобы приходить в экстаз от дивной, чарующей красоты! Подумать только!.. Они дергались от его взглядов, как от пощечин. Поверхностные и грубые люди! Кристофер почти ненавидел их за это, хоть и знал, что калек нельзя обвинять в их увечьях.
И всё же он обвинял, обвинял без жалости и пощады. Пока только в собственной душе, но раздражение, пусть не озвучивая своей истинной причины, всё равно выплескивалось наружу, и раз за разом всё сильнее. Всё чаще в Ледуме стали поговаривать, будто он жесток, будто премьер становится похож на своего страшного лорда. Но не сами ли они виновны в этом? Глупцы. Разве власть может быть больше красоты? Разве что-то в мире может быть больше красоты?!
Чуть подрагивающими руками премьер извлек из ящика стола небольшую коробочку и, поколебавшись немного, открыл крышку. Тусклый свет ламп ломал и коверкал изящный профиль аристократа. Безжалостный электрический свет, делающий прозрачно-синий взгляд почти черным. Внутри его секрета оказался небольшой стеклянный цилиндр с металлическим конусом, на который была насажена игла.
Медицинский шприц для инъекций.
Кристофе тяжело вздохнул. Черт побери, пора признаться хотя бы самому себе - он не справился с этой зависимостью. Вообще ни с одной своей зависимостью. Он не владеет даже самим собой, своими собственными желаниями и страстями, что уж говорить о чем-то большем!
Он наркоман.
Не так давно официальная медицина Ледума, скрепя сердце, признала само существование наркомании - психической и физической зависимости от наркотических веществ, алкоголя и табака. И уж совершенно не так давно она была признана не просто модной пагубной привычной, но болезнью, приводящей к постепенной деградации личности. Способа лечения до сих пор не изобрели, хотя недуг и приобретал в Ледуме массовых размах. Искать лекарство было бы равносильно тому, чтобы признать болезнью сам образ жизни города, который кичился самой своей порочностью. Об пороках не рекомендовалось говорит вслух, а тем более бороться.
Однако, в экспериментальных лабораториях всё же велись разработки, и первые исследователи-энтузиасты решили попробовать вышибить клин клином. Им удалось получить из опийного мака вещество более сильное, чем сам опиум! Оно являлось не только сильнодействующим болеутоляющим, но и должно было, по задумке экспериментаторов, быстро подавить зависимости от всех более слабых веществ и привести к их полному излечению. Для достижения максимального результата, вещество рекомендовалось вводить внутривенно каждый день в одно и то же время и ни в коем случае не превышать дозу.
Всё есть яд и всё лекарство... Лечи подобное подобным... Здравый смысл давно отучил Кристофера верить в подобные утопичные идеи. Но ничего другого, увы, у него не было. Вздохнув, неверной рукой аристократ вынул блестящий шприц из ложа, в котором драгоценные минералы обеспечивали игле стерильность, и быстро набрал необходимое количество раствора морфина. Чуть тронув поршень, позволил первой капле лениво стечь по сияющей игле, предотвращая случайное попадание в кровь пузырька воздуха. В узком прозрачном цилиндре шприца вязкая жидкость быстро приобретала приятный глазу оттенок янтаря. По консистенции она напоминала ртуть, прекрасный жидкий металл.
В конце концов, в этом тоже был свой эстетизм.
В конце концов, правитель Ледума пожалеет о том, что там обращался с ним. Что довел его до подобного падения.
Премьер Ледума закатал рукав и приготовился ввести иглу в локтевой сгиб.
***
На сей раз Серафим без труда покинул Маяк. Видений и ожидаемых провалов в небытие не последовало. Даже как-то неинтересно, в самом деле.
Впервые за долгое время ювелир чувствовал себя свободным. Вокруг стояла звенящая, почти оглушающая тишина... но так показалось бы только городскому жителю, привыкшему к грубым звукам, грохоту и смогу. Обитатели леса услышали бы в этой тишине много полезного. Для чуткого же слуха сильфа лес шумел тысячами отдельных голосов.
Лес жил.
Однако, в окрестностях Маяка действительно было довольно тихо - жизнь инстинктивно сторонилась странных сооружений. Ни зверей, ни птиц - только неуемная растительность Виросы, которой всё было нипочем, буйно разрасталась повсюду. Ровные стволы старых деревьев уходили куда-то в небеса, рядом с ними торопливо и мощно поднимался молодняк, лоснящийся от переполнявших его соков земли.
Себастьян расслабленно потянулся, ощущая в мышцах позабытую уже упругость и легкость. Такое же ощущение легкости оказалось в голове и груди. Гнетущие мысли и чувства наконец отступили, растворились в окружающем мягком полумраке. Что ни говори, а здесь был его дом. Здесь он, кажется, снова был молод и бесконечно беспечен, как в детстве. Хотя, кого он обманывает, - он не был беспечен в детстве. Он не был беспечен ни одну минуту в своей нелегкой, мучительной жизни, за исключением, может, вот этой.
Темно здесь было всегда. Днем темнота была чуть прозрачнее, разбавленная разлитыми над кронами раскаленными белилами солнца, ночью же становилась непроницаемой. Сейчас стоял полдень, и лес не казался таким уж зловещим.
Шаги ювелира были быстры и бесшумны. Преследователь уже почти не поспевал за ним, несмотря на то, что сильф никуда не торопился. А если бы он перешел на бег? А если бы растворился в воздухе, сладком, цветущем, манящем воздухе Виросы?
- Точно, - колдун выступил из зеленоватого сумрака, как невесомый призрак, не потревожив ни одного листа. Тем не менее, сильф прекрасно слышал, как гончар идет за ним от самого Маяка, идет, упорно не веря в то, что гость способен покинуть сие заколдованное место.
Он ошибся.
- Хорошо, коли таково твоё желание, - кивнул ювелир, с удивлением оглядывая собеседника. Тот подготовился к походу на славу. Помимо превосходной дорожной одежды и обуви, совсем не походившей на прежнее тряпье, гончар был вооружен несколькими метательными ножами и длинным мечом. Судя по драгоценно украшенным ножнам и рукояти, - фамильным и очень дорогим. - Но должен предупредить тебя: если Маяк все эти годы не отпускает тебя, значит, ты по-прежнему не готов покинуть его. Он оберегает тебя от чего-то. Ты должен уйти отсюда не таким, как пришел. Совсем не таким.
- Я знаю, что это значит, - колдун устало прикрыл глаза. - Поверь, я знаю это не хуже тебя. Но я должен попробовать. Как я понимаю, ты собираешься вернуться в Ледум. Позволь мне показать тебе, как можно попасть туда, минуя сторожевые башни и избегнув ненужных неприятностей с Инквизицией и властями. Мне ведомы кое-какие секреты.
Себастьян недоверчиво покачал головой. Гончар был полон сюрпризов, как шкатулка кокетки - модными украшениями.
- Скажи еще, что мы попадем прямиком во дворец.
Гончар не ответил, и ювелир снова пошел вперед. Некоторое время они передвигались в многозначительном, но вполне дружелюбном молчании.
- Что это такое, Себастьян? - вздрогнув от отвращения, вдруг спросил его спутник. - Двадцать лет я наблюдаю и не могу понять смысла такой жестокой, варварской казни. Или это какой-то религиозный обряд?
На звук голоса ювелир обернулся и мельком глянул в лесную чащу, уже зная, что увидит. Взору его во всей красе предстала необычная для непосвященных, но часто виденная в юности картина. Неподалеку от них был мертвец. Судя по всему, он умер совсем недавно, может, всего несколько часов тому назад. Человек был уже немолод, и смерть его представлялась бы довольно естественной, если бы не один нюанс: сквозь мертвое тело свободно, как сквозь рыхлый весенний снег, проникали гибкие стебли дерева, которое мертвец обнимал крепко, как молодую жену. Молодые ростки уже вовсю заполонили внутренности, жадно поглощая питательные вещества. Паутина трав густо оплелась вокруг голеней и бедер, звездочки цветов усеяли начавшие седеть нити волос. Особенно эффектно смотрелись синие плесневелые грибки на тонких ножках, прораставшие прямо сквозь еще не успевшие вытечь глазные яблоки.
Однако Себастьяна это зрелище не шокировало. Наоборот, вызвало чувство спокойной, безмятежной радости.
- Ни то, ни другое, - понимающе улыбнулся сильф. - Всё гораздо проще. У лесных людей не бывает кладбищ. Однако леса Виросы не только позволяют им находиться под своей вековечной сенью, губительной для чужаков, они питают их всю жизнь, даруют пищу, воду и защиту. Деревья отдают свою плоть, чтобы у людей был кров и огонь, важнее которого нет ничего за пределами городов. Пустоши прекрасны, но безжалостны, и уцелеть можно лишь благодаря милосердию Виросы. Поэтому, когда приходит час, люди возвращают свою благодарность, соединяясь с деревьями. Они дарят своих мертвых лесу. Земля, которая была им домом, принимает их и становится братской могилой. По сути, все здесь живут в некоем высшем симбиозе. По сути, люди - неотъемлемая часть Виросы.
- Так значит, лес стоит на крови? - брезгливо поежился гончар, по-прежнему не отрывая глаз от умершего. На лице его было написано непонимание и неприятие. Многое колдун пересмотрел в своей жизни за минувшие годы... многое, но не всё. Всё же память о городе была слишком сильна. Память, которая отравила его.
- Нет, - отрицательно покачал головой Себастьян, - конечно же, нет. Здешняя земля вобрала много крови, это так. Но Вироса не нуждается в этом. Люди не смогут выжить без леса, но не наоборот. Вироса стояла прежде, чем пришла человеческая раса, и будет стоять после нее. Вироса - единственное, что будет всегда.
- Да ты оптимист...
Гончар неожиданно задохнулся, не успев закончить мысль, захлебнулся внезапным сырым ветром.
Но что это?! Вновь всё тонет в странном неуловимом свечении, идущем откуда-то изнутри. Сильф сузил глаза, пристально всматриваясь в переплетения воздуха, составлявшего его суть, и с замиранием сердца различил в них тончайшую зеленую нить. Блестящую скользкую металлическую нить, тянувшуюся откуда-то вне здешних четырех измерений. Не думал ювелир, что когда-нибудь доведется увидеть такое. Но глаза не обманывали его: реальность менялась. Воздух, проникавший в их легкие, в кровь, в мозг, сочился несуществующим, как старая рана сочится сукровицей.
И сильф всё смотрел и смотрел, и не мог насмотреться на это фантастическое откровение, как слепой, внезапно обретший заветное зрение. И если бы он мог сейчас видеть себя со стороны, он был бы удивлен еще больше. Глаза его, способные видеть больше глаз простых смертных, превратились в два зеленых моря. В два бушующих северных моря, наводящих ужас на моряков, которым не посчастливилось попасть в шторм. Взгляд сильфа пронизывал насквозь. Ему казалось, он вышел за границы, за пределы своего - своего ли?.. - тела. Далеко за. Дух его проявлял себя в иных сферах.
- О Изначальный! - изумленно воскликнул Серафим, мысленно озираясь, но во плоти даже не поворачивая головы. - Я вижу их... Вот черт. Я вижу твоих призраков!
Две женские фигурки, похожие друг на друга, как мать и дочь, были странно деформированы, словно отражения в текущей воде. Взгляды их погружались прямо в душу, как нож в масло. Полупрозрачные волосы напоминали заросшие ракушками водоросли и заплетались в бесконечные косы вместе с травами и цветами, облаками и птицами. Серафим присмотрелся и с неожиданной неприязнью заметил, что всё того же зеленоватого оттенка платья явившихся надеты наизнанку. Женщины были прекрасны, - и одновременно страшны, страшны до истерики.
Потому что они были мертвы.
Они были мертвы, но так не походили на умиротворенный, возвышенный, совершенно бесполый фантом Моник. Они не были столь чужды и непостижимы. Они походили лишь на неупокоенных мертвых людей, испуганных смертных женщин, которых до сих пор раздирают мысли, страсти и страдания, мучают и пытают воспоминания, терзает не утихшая боль близких.
Гончар внезапно ссутулился и даже как-то сник, втянув голову в плечи, словно пытался спрятаться. В этот момент колдун казался совсем ребенком, беспомощным ребенком, остро нуждавшимся в защите. Пленник Маяка потерянно завертел головой и путано закружился на месте, спотыкаясь о собственные ноги. Похоже, он был дезориентирован. Похоже, ему срочно требовалась помощь. Но кто, во имя всего святого, бы мог помочь ему сейчас?
Ювелир опрометью кинулся к спутнику, но прежде чем успел достигнуть цели, гончар всё-таки упал, и глаза его закатились, превратившись в слепые белые бельма. Несчастный дрожал всем телом, хриплый кашель и судороги сотрясали его, ломали хрупкую оболочку тела, будто вознамерившись насильно достать оттуда съежившуюся от ужаса, забившуюся в самый темный угол душу. Душу, которая могла бы узнать полет, но которую лишали даже её тихой одинокой песни.
- Не уходи-и-и, - тем временем негромко затянули женщины, и голоса их слились в пронзительно-тоскливое, берущее за душу легато. - Останови-и-ись!..
Гончар оцепенел, парализованный жутким объемным звучанием, и изо рта его потекла какая-то слизь.
Чужие кошмары тяжелы. Себастьян впервые подумал, что Софии, должно быть, нелегко приходилось разбираться в его собственных путаных снах. Однако же он должен сделать это. Не просто должен - он хочет, от всего сердца хочет помочь этому повзрослевшему маленькому мальчику, отравленному невыносимой болью прошлого. Отравленному, как и он сам когда-то.
Но одного намерения недостаточно: только изнутри можно увидеть всё.
Нужно нырнуть в этот бред с головой.
Глубоко вдохнув, сильф закрыл глаза и вновь открыл их - уже вовнутрь. Путаясь в ставших вдруг чужими рукавах и карманах, надел мир на левую сторону.
Это было непривычно. Мир наизнанку, мир наоборот. Он был тесен, неудобен и странен. Но Серафим сложил крылья и камнем рухнул вниз, - в клейкие мутные воды, преодолевая невидимые глубинные течения... в пучину этого кошмара, вслед за быстро погружавшимся телом товарища. Нужно сейчас же вытащить его оттуда! Прежде, чем он перестанет дышать. Прежде, чем сердце, голос которого сильф уже едва слышал, умолкнет навсегда.
Вода была густа, как смола, и так же тяжела и черна. Она давила со всех сторон, упрямо не пуская вглубь, но Серафиму нужно было именно вглубь - до предела, до дна, до беспамятства... Вода наполнилась шелестом перьев, похожих на совиные, смятых и скомканных силой этой страшной воды. След их тянулся за ним, как кровавый след по снегу, как жаркий шепот в темноте, но Серафим не желал, не имел морального права оглядываться. Он должен смотреть лишь вперед, зорко высматривая в бездне того, кто сам никогда из неё не выберется.
Маяк отчаянно сражался за свою жертву, и сам гончар выступал ему союзником в этой битве. Он позволял ему тянуть из себя воспоминания, мысли, страхи, не притупляющееся годами чувство вины. Он позволял ему обращать всё это в реальность, и реальность яростно обрушивалась на них, грозя погрести под собой, как океанские волны. На какой-то миг ювелир даже усомнился в своей способности отличать правду от лжи, так достоверна и красочна была последняя. И кто вообще сказал, что прошлое менее реально, чем, скажем, настоящее? Не из него ли оно произрастает, и не в него ли немедленно обращается, существуя лишь один миг?
Но в крови сильфа еще яростней звенел голос ветра, и он разметал эти сомнения с какой-то пугающей легкостью, как игрушечные бумажные кораблики в ведре с водой.
Серафим проваливался в самого себя, как в пропасть, ощущая царящую внутри пустоту и вневременность. Ощущая, как прорастают сквозь тело звуки и краски, все бесконечные оттенки спектра. Ощущая, как тело распадается на мириады волокон воздуха, способного проникнуть даже сквозь самую плотную поверхность. У него больше не было преград...
Когда всё было кончено, ювелир даже не почувствовал усталости. Хорошо это или плохо, он освободил своего нового друга, вырвал его из-под власти Маяка, снял жесткий психический контроль. Теперь нужно выбираться на поверхность. Нужно возвращаться назад.
Серафим сильно тряхнул лежащего человека за плечи и несколько раз ударил по лицу, живо приводя в чувство. Боль поможет разобраться, где реальность, где сон. Гончар застонал, слабо попытавшись вырваться, и наконец послушно обмяк в руках товарища. Сморгнув, с трудом открыл глаза.
Себастьян с облегчением перевел дух. Глаза вновь оказались вполне человеческими. Правда, долгое время в них не было никакого осмысленного выражения, только, постепенно опадая, плескался пьяный багровый туман.
- Ты хочешь убить, - глухо произнес сильф, когда последние клочья этого страшного тумана расползлись по душным закуткам памяти, из которых выбрались. Это был не вопрос, не укор, и даже не констатация факта, - просто честное признание, что намерения колдуна стали ему известны. В последнее время ювелир стал остро ценить доверие. - Это не мое дело, и я не стану в него лезть, лезть тебе в душу. Позволь мне сперва исполнить мой долг - перед вами обоими, а после делай что хочешь. Я не стану ни помогать, ни мешать, ни отговаривать. Мнение моё останется при мне.
Гончар кивнул, поднимаясь.
- Это меня вполне устраивает.
- Но должен тебя предупредить: будет непросто.
- Более, чем ты думаешь, - невесело усмехнулся колдун. - В Ледуме почти нет земли, совсем нет глины. Искусственная почва газонов и парков не в счет - она мертва, стерильна, она не имеет связей с живыми корнями Виросы. Там я потеряю свою силу. Но я должен закончить это - так или иначе. Ты ведь не хуже моего знаешь, что такое долг.
Серафим знал.
- Это твой выбор, - глубоко вздохнул он, вновь устремляясь в путь. Он не собирался обсуждать случившееся. - Значит, быть по сему. Но прежде чем мы отправимся туда, мне также нужно завершить одно неприятное дело.
***
Как у кошки, у Маршала было в запасе не меньше девяти жизней. Однако это не означало, что ими можно разбрасываться направо и налево, тратить, не считая. Всё, чему не ведешь счет, заканчивается слишком внезапно. Уже не однажды в своей жизни Маршал испытывала судьбу, и каждый следующий раз грозил стать последним.
В конце концов, и кошки иногда умирают.
Смерть... Такие, как Серафим, фанатичные приверженцы старой веры, говорили, что смерти нет. Но Маршал твердо знала обратное: есть только смерть. Люди, как и всё живое, приходят из небытия и возвращаются назад в небытие. Жизнь - лишь краткий миг между двумя вечностями не-существования, передышка, дарованная единственно для того, чтобы осознать царственное блаженство пустоты, вспомнить тоску по бесконечному покою Безмолвия, к которому стремится всё воплощенное. Вспомнить, что ты не можешь его забыть, не можешь перестать желать, не можешь избегнуть. Даже горы рассыпаются, устав от иллюзорности материального воплощения.
Звериным шестым чувством, не раз выручавшим убийцу, Маршал ощущала опасность. Сложно было понять, откуда она исходит, но то, что находиться в Ледуме становилось всё рискованнее, уже не вызывало сомнений. Приняв заказ на убийство Серафима, убийца влезла в это слишком темное дело, от которого сама же убеждала отказаться ювелира. Сохранив ему жизнь и солгав заказчику, увязла в нем еще глубже.
Совершенно очевидно - ей нужен отдых. В этом не было ничего страшного. Просто на некоторое время необходимо удалиться от мира, полностью очистить сознание от мыслей. В последние дни их становилось порой слишком много. Мельтешение в голове вредно, оно сбивает прицел, вынуждает совершать глупейшие ошибки. И вот до чего дошло: был оставлен в живых приговоренный к небытию! Это недопустимо. Какими бы верными ни были её рассуждения, они не имеют значения. Смерть должна была взять своё. Убийца лишь орудие, бесстрастный инструмент священной смерти. Орудия не рассуждают. Орудия не сожалеют. Орудия не чувствуют.
Убей - вот то слово, которое она слышала чаще всех прочих слов.
Убей - вот то слово, ради которого она жила.
Убей. Вот её призвание, предназначение, оправдание всему. Высший и единственный смысл существования.
Убей! Это всё, что она умеет и в чем достигла мастерства, всё, что доставляет ей подлинную, высокую радость.
Нужно вернуться к этому состоянию незамутненности, чтобы ни единое колебание разума не могло нарушить совершенства внутренней пустоты.
Взгляд Маршала привычно цеплялся за людей, оставляя на них насечки, крохотные, понятные одной убийце метки, позволявшие классифицировать и разложить объекты по строго маркированным ящичкам памяти. Медленно, но верно продвигается очередь. Довольно долго - за минувшие дни власти значительно усилили контроль и резко сократили количество рейсов. Возможно, этот - и вовсе последний, отсюда и ажиотаж, и тщательно скрываемое волнение толпы. Ползут упорные слухи о войне, а это значит, над городом в любой момент может быть установлен режим закрытого неба, введен строгий комендантский час. Ожидающие вылета нервничали и жалобно поглядывали друга на друга, ища поддержки. Большинство из них были гражданами Аманиты, и вовсе не хотели в эти смутные времена надолго застрять в Ледуме. Но убийцу не беспокоили подобные мелочи. Ей просто нужно было совершить то, что она уже не один раз успешно проделывала прежде - исчезнуть. На месяц, два, полгода или даже год - неважно. Время также не имело значения. Время также было всего лишь условностью и всегда исчезало вместе с исчезновением границ внутреннего я.
Вот и ее черед. Протянула проверяющему идеальные поддельные документы. С вежливой улыбкой кивнула работникам на багаж, оставив при себе объемную дамскую сумку, битком набитую косметикой и оружием. Да-да, это ручная кладь. Обычные женские мелочи, вы знаете.
Подобрав пышные юбки, хищными острыми каблуками впиваясь в плоть взлетной площадки, воин пустоты с кошачьей легкостью спешил к дирижаблю, готовому отправиться прочь из Ледума.
***
- Я знала, что ты придешь, Серафим... - устало выдохнула Искаженная, когда дверь за её спиной бесшумно растворилась и так же бесшумно закрылась. Голос женщины был тих и невыразителен. - Я знала, что твои камни запомнили меня. Не только твои камни, но и твоё сердце. Я ждала тебя.
- В самом деле? - коротко бросил сильф, уже приблизившийся одним незаметным текучим движением. - Зачем же?
- Я видела свою смерть, - спокойно объяснила София и, помолчав, добавила. - У неё были твои глаза, окрашенные зеленью лесов Виросы.
О небо, как драматично. Ювелир даже не нашелся что ответить. По правде говоря, он вообще не особенно хотел разговаривать. А София меж тем жарко продолжала изливать душу.
- Совесть моя нечиста, - кажется, она спутала его со священником, намереваясь наскоро покаяться во всех совершенных грехах. - Пользуясь особыми способностями, я обманывала тебя, манипулировала твоим разумом и чувствами. Я убила единственного человека, который что-то для тебя значил. Я убила бы и Стефана, твоего непутевого приятеля, если бы он не ухитрился сбежать прежде. Нельзя оставлять за собой ничего - следов, свидетелей... Нельзя, слышишь? Это закон. Я знаю, ты уже не поверишь мне, но это тяжело... тяжело жить с таким камнем на сердце. Не по своей воле я совершила всё это, Серафим. У меня не было выбора.
- Понимаю.
- Понимаешь? - в голосе женщины прозвучало раздражение. - Что можешь ты понять, законник? Я не хотела предавать тебя, не хотела причинять боль. Я лишь выполняла приказы. Это было непросто.
- Я не виню тебя.
Себастьян честно старался быть деликатным, но его односложные кроткие ответы, кажется, только выводили собеседницу из себя. Возможно, она чувствовала, что не заслуживает этой мягкости. Возможно, ей было бы легче противостоять грубой, простой ненависти. Возможно, она вообще не желала его прощения. Кто знает?
- Женщина во всем должна превосходить мужчин, чтобы быть с ними на равных, не так ли? - с вызовом бросила София, продолжая сверлить его взглядом, в котором ровным пламенем горел гнев. - А чтобы смотреть сверху вниз - быть в два, в три раза лучше! А если этой женщине еще и повезло уродиться с клеймом Искажения... В общем, мне многому пришлось научиться, чтобы выживать.
- Это я уже понял, - без тени улыбки произнес сильф.
- Мир не был ко мне ласков. Да, теперь я могу позаботиться о себе. Делать это лучше под маской беззащитности, к которой мужчины привыкли, и которая не пугает и не настораживает их.
- Прошу, не нужно оправдываться, - тихо произнес ювелир. - Я действительно верю тебе. Но не я виновен в горечах твоей судьбы.
- Лжешь! - не унималась София, распаляясь всё больше. - Всё время лжешь! Ты думаешь, я совсем не умею чувствовать? Думаешь, я ничего не понимаю? Ты сам лишь использовал меня, ты сам ни на секунду не забывал о своей ненаглядной Моник!
Вот оно что. А он-то, эгоцентрист законченный, решил было, что это его использовали. Что, лучшая защита - нападение? А ведь он действительно поверил ей. Поверил, что у них что-то могло получиться. Грустно. Даже нет, не грустно - слово, которое могло бы точней описать его состояние, всё не приходило на ум. Возможно, его стоило придумать.
- Я не хотел обидеть тебя, София. Прости.
Впервые сегодня он назвал её по имени. Прежде сладкое, имя царапнуло гортань, как высохший черствый хлеб. Неприятное ощущение.
- Конечно, ты никогда не признаешься в этом, - желчно выпалила девушка. Глаза ее сверкали, как драгоценности, делая её еще более привлекательной. - Ты ведь у нас непогрешим! Совестливый вор! Щепетильный убийца, боящийся запачкаться кровью! Когда ты снимешь уже свою лицемерную маску и перестанешь прятаться за убеждениями, которых не разделяешь? Сколько можно врать? Сколько можно воротить нос от самого себя? Сколько еще смертей тебе нужно, чтобы понять? Признайся самому себе: ты не человек. Ты почти... почти человек, но всё же ты никогда не поймешь нас. Тебе здесь не место. Примирись со своей сутью, с темной природой нелюдя, и уходи. Убей меня, если хочешь, - и уходи. Ты чужак.
- Ну, в конце концов, ты тоже не совсем человек, - не вполне согласился Себастьян, помимо воли задетый этими словами, заточенными, как лезвия. - Я не верю в силу человеческой крови, которой бредит Альбер. Скорее всего, эти мутации - отдаленные последствия связей с другими расами, которым случайно удалось закрепиться. Ты проецируешь на меня собственные страхи. Вы такие же полукровки, как...
- Я не такая, как ты! - отчаянно замотала головой Искаженная, тяжело дыша от крайней степени волнения. - Да, Альбер дурак, и это подтверждает то, что он не сумел спасти нас, как и предсказывал мой бедный отец. Судя по той информации, что стала мне известна, не менее девяти десятых Искаженных Ледума были найдены и казнены инквизиторами во время недавней резни. Но они не заслуживали смерти, а ты... Ты - мерзкая ошибка природы! Ты словно проклят, ювелир. Куда бы ты ни шел, везде за тобою тянется кровавый след. Посмотри на свои руки - на них кровь, кровь многих, ушедших в небытие. Ты знаешь это и сам, и потому тебе невыносима жизнь, которую ты ведешь. Я помогла тебе пережить еще немного дней, я была твоим лекарством от реальности, может быть, немного горьким. Но я не была Моник... и за это ты возненавидел меня. Возможно, ты не разделяешь любви и ненависти. Что ж, в таком случае, Моник ты ненавидишь сильнее.
Ювелир печально улыбнулся. Слова. Как много слов. В этом вся София. Даже сейчас она заставила его извиняться, и разговор, которого он ждал с замиранием сердца, превратился в пошлое выяснение отношений, в обыкновенную свару бывших любовников. Себастьяну не хотелось говорить. Не хотелось ничего произносить вслух, формулировать, нагромождать бессмысленности и банальности. Не хотелось терять, ломать что-то и без того слишком хрупкое. Не хотелось пробовать на вкус эту боль.
Значит, пора заканчивать самозабвенно делать всё выше перечисленное. И без того пил он тоску большими, жадными глотками.
- Прости, мое время на исходе, - без всякого выражения произнес сильф. Он словно был уже не здесь. - Я должен исполнить заказ прежде, чем будет слишком поздно требовать гонорар. В общем-то, дело закончено. Я, как всегда, оказался на высоте. Осталось отдать камень и успеть предупредить заказчика прежде, чем он будет мертв... прежде, чем твой сиятельный покровитель, которому ты и твой отец продались с потрохами, вновь попытается прикончить своего высочайшего повелителя.
- Что? - красивые глаза девицы застыли и расширились - от удивления и настоящего страха. Похоже, искренние, подлинные эмоции. Это что-то новое - такого сильф еще не видел. - Так ты всё знаешь?
- Да, - как ни странно, Себастьян не ощутил удовлетворения от этого эффектного разоблачения. Нет, не стоило всё-таки приходить сюда. Какой же он всё-таки глупец! - Я нашел подброшенный тобой шерл и сложил куски нехитрой мозаики. Ты явилась ко мне сразу же после разговора с Кристофером, и камень уже был у тебя. В тот вечер о теме нашего разговора и моем расследовании, которое только должно было начаться, еще никто не знал. Исключая самого господина премьера, вернее, тогда еще просто главу ювелиров. Он отдал мне камень, который сам же и похитил, точнее, просто взял, пользуясь своим правом беспрепятственного доступа во все хранилища драгоценных камней. Преступник отдал мне улики, которые я должен был найти... Всё же он большой оригинал.
- Он опаснее, чем кажется, намного опаснее, - глухо сказала Искаженная, опустив руки. - Он убьет тебя.
- Он уже попытался, - невесело усмехнулся сильф, - и выбрал для этой цели лучшего. Похоже, он еще и перфекционист.
- И что теперь? - в горле Софии пересохло. - Что ты намерен делать?
- То, что и сказал. Я собираюсь выполнить заказ. Ничего больше.
- Тогда зачем ты явился сюда?! - яростно взвыла молодая женщина. Пальцы её дрожали, как во время припадка, ногтевые пластины побелели. - Зачем ты мучаешь меня? Зачем говоришь мне всё это?
И действительно - зачем? Сейчас ювелир и сам уже не знал ответа. О Изначальный, добро и зло - различить их подчас бывает непросто. Где проходит эта невидимая судьбоносная граница? Не иначе, как по самому сердцу. Не иначе, как лезвием бритвы.
- Не знаю, - честно ответил Серафим, ощущая, как разрозненные лучи его сознания безошибочно и четко сходятся в одной-единственной точке. Единой точке, которая была полнее, и глубже, и больше, чем вся вселенная. Сильф хорошо знал это особое состояние, однако удивляла та легкость, с которой он пришел в него сейчас. Та легкость, когда, после долгих и трудных лет практики, внезапно ты не только говоришь, но и думаешь на незнакомом языке. Та легкость, когда иллюзорные формы материи не могут более обмануть глаз, и перед взглядом величественно расстилается, предстает то, что единственно бытует реально. То, что вечно и не разрушается никогда, существует и не существует. То, против чего отчаянно восставала вся его человеческая сущность, и то, чего он не мог, не смел отрицать, как сильф.
Пустота.
Пора уходить, пока он снова не стал палачом.
- Мне хотелось увидеть тебя еще раз... - голос сильфа разлился золотистым шелковым кружевом, нечаянно выскользнувшим из рук, - посмотреть в глаза... решить что-то для самого себя. Я не мог просто оставить это. Но святой отец не одобрил бы, если бы я убил, совершая грех мести. Увы, казнью преступника не вернешь жертву. Да и сам я, как выяснилось, уже не желаю этого... я желаю тебе только добра, поверь... и... прощай навсегда, София.
Развернувшись, Себастьян спокойно пошел к двери. В смятении чувств София кинулась было за ним, но передумав, резко остановилась. Гордость её была слишком сильна, чтобы бежать за мужчиной. Гордость, которая не могла снести собственной ненужности.
- О, если бы ты знал, как невыносимо твоё фальшивое, насквозь лживое милосердие! - задыхаясь, зло крикнула она вслед, упрямо пытаясь сдержать слезы, которые не менее упрямо пробивались сквозь длинные мягкие ресницы. - Но всё же это лучшее, что было в моей жизни. Знай же, как я ненавижу тебя, Серафим... мой грязный падший ангел... и как я тебя люблю.
С этими словами София проворно запустила ручку в сумочку, решившись всё-таки не дать ювелиру уйти, не дать ему уйти никогда. Удержать, остановить, запереть в клети этот не знающий границ и преград порыв осеннего ветра. Очертить магический круг и войти туда вместе, на века. Сжать мир до размеров этой комнаты, раз уж ей не удалось самой стать для него этим миром.
Но сильф оказался быстрее, - намного быстрее. Он оказался достаточно быстр, чтобы она ничего не смогла понять, не то что вскрикнуть или почувствовать боль. Два выстрела раздались слитно, как удары сердца, и наступила умиротворенная тишина. Он оборвал её жизнь легко, как мелодию. Молодая женщина не успела даже завершить выдох, как была мертва: лучистые глаза опустели, померкли, а из ослабевших пальцев со стуком выпал маленький дамский револьвер - не сравнить с крупнокалиберным монстром ювелира. Тело вяло сползало по стене на пол, похожее на тело сломанной механической куклы - так неестественно изогнуты были конечности. Золотое сияние волос взметнулось и опало. На белых одеждах медленно, невыразимо прекрасно расцветали ярко-алые маки крови: один, крупный, - в области сердца, другой чуть пониже, в зоне солнечного сплетения.
Серафим невольно залюбовался этой страшной, чуждой пониманию эстетикой смерти - страшной и... одновременно чудесной. Сердце билось ровно, по венам, по мышцам, по нервным волокнам струилась волной освежающая мятная прохлада, в ветвях души проникновенно и сладостно пели соловьи. Как написанная приглушенной пастелью картина, полотно мира разворачивалось перед ним, и он лишь добавил немного алого, жаркого накарата. Яркие краски пугали, но при этом притягивали взгляд. Противоположности сплетались воедино, переплавляя антагонизм в нечто большее. Словно ангел смерти, сильф склонился над убитой и поцеловал её в прохладный лоб. Поцелуй этот был чист, кроток и непорочен, как поцелуй праведника или ребенка.
- Глупая, глупая девчонка, - с невыразимой нежностью выдохнул Себастьян. - Что же ты наделала...
Готовясь прочесть молитву, Серафим почти машинально сделал контрольный выстрел - аккуратная точка между бровями совсем не портила красоты его феи. Кровь смыла печать поцелуя.
- Покойся с миром, София.