Русалка выглянула из воды, и, как всегда, лицо ее было спрятано под тиной волос. Русалка плакала, даже скорее не плакала - скулила. Я пячусь от нее, от берега. И вот тут всегда просыпаюсь. Но сегодня русалка выползает на берег и следует за мной. Ее худые белые руки тянутся ко мне. Я замечаю длинные красные ногти, вижу ее большие зеленые глаза, синие губы и...
- Ка-а-тя, - шипит русалка, - ты должна мне...
Вялые груди болтаются над землей. Хвост серый, дохлый, с облезлой чешуей мечется по земле. Русалка убирает одной рукой волосы - тину с лица, и я узнаю ее.
- Боже, - застывает на моих губах, - мамочка.
Русалка плачет, потом бросается ко мне, и плач обрывается криком. Мерзко-звонким, агонизирующе-пугающим криком.
- Помоги мне, Ка-а-тя! - кричит русалка и...
Тут-то я и просыпаюсь. А в спальне все еще блуждает эхо русалочьего крика.
- Катя, - это мой гражданский муж Женя. Он обнимает меня, целует в губы и шепчет, что все хорошо. Я отворачиваюсь от него. Мое сердце бесится в грудной клетке. Дыхание прерывисто-тяжелое. Я в холодном поту, и меня слегка колотит.
- Это был страшный сон, - уверенно говорит он. - Всего лишь страшный сон. Все уже кончилось.
Я отстраняюсь от его объятий. Встаю. Голая, даже без трусиков. Прохожу в ванную, умываюсь, смотрю на себя в зеркало и вздрагиваю. У русалки было лицо моей младшей сестры, а она так похожа на меня. Русалка и была, наверное, моей сестрой. Моей мертвой сестрой. Которая покончила с собой около года назад.
Выхожу из ванны, прохожу на кухню, прикуриваю. Сажусь на стул у окна и выпускаю первую порцию табачного дыма.
Сестра...
Саша была младше меня на два года. Но это не помешало ей раньше меня сбежать из дома, из-под гнета жестоких родителей - пьяницы-отца и неврастенички-матери, которая плюс ко всему на старости лет ударилась в сектантство. Саша стала проституткой. Мы жили в деревне за сорок километров от города, и когда в деревне узнали о работе Саши, то родители во всеуслышание отказались от дочери. Проклянув ее и похоронив.
Я же переписывалась с Сашей. И пока училась на журналиста в универе, все еще жила с родителями. Саша втихаря помогала мне деньгами, и мы с ней даже несколько раз встречались. После наших свиданок у меня появлялись новая пара дорогих колготок и коробка импортных французских духов. Однажды Саша подарила мне шикарный брючный костюм, но мамка пронюхала, откуда шмотки, и сожгла тряпки во дворе.
- Вещи от покойницы! - орала она до посинения. - И тебя в могилу загонят!..
- Это сестра, - перечила я тоже во все горло.
- Шлюха. А если и ты собралась той же дорогой топать, топай, но сначала я тебя придушу.
До окончания универа оставалась пара месяцев. Я уже жила с Женей. Он был владельцем нескольких киосков, имел две машины. Одну он позже подарит мне - "Тойоту-Короллу". Я уже рассказала предкам о замужестве и о том, что у меня есть квартира в городе. Мамка проплакалась, встретилась с Женей. Он ей жуть как понравился. Отец пил, не просыхая, выдавая старшую дочурку. А Саша исчезла из нашей жизни. Как будто и не было. Я ей посылала несколько открыток, давала телеграммы, но...
А через три года, когда я сама уже владела двумя киосками и сама купила себе авто, из ниоткуда пришла телеграмма со следующим текстом: "Катя, ты должна мне помочь", и подпись: "Твоя Саша". И все. Ни обратного адреса, ничего.
А через два месяца, 4 августа 2002 года, Саша покончила с собой. Как потом мне рассказала деревенская соседка тетя Поля, Саша пришла пешком из ниоткуда, постучала домой. Ей открыл отец. Следом за ним вышла мать. Они выгнали ее. Крик стоял на всю деревню. Они кричали, плевались. А Саша молчала. Потом поклонилась родителям до земли и ушла в лес. Мальчишки купались в заводи и видели, как она вошла с головой в воду и... больше не показывалась. Те бросились до деревни...
Через сутки тело девушки прибило к берегу.
С тех пор прошел год...
- Кать?
Я вздрогнула и потушила сигарету.
- Мне снова приснилась русалка, Жень, - сказала я, - только знаешь, сегодня я увидела ее лицо.
Он обнял меня. Я спиной чувствовала, как бьется его сердце.
- Это была Саша?
- Нетрудно было догадаться?
- Нет, ты просто кричала ее имя во сне.
- У нас есть еще шампанское?
- С утра?
- Да.
А потом, ровно через день, я стала слышать кукование. Плач кукушки, кукушки невидимой, сводил с ума. Безумное, слезливое, натяжное "ку-ку - ку-ку" настигало меня везде и всюду.
Я проснулась с ним, думала, что это во сне, но сон прошел, а кукование осталось. Пошла в ванную - "Ку-ку-ку". Заткнула уши - "Ку-ку-ку". Погнала на всей скорости в своем авто, думала, что рев мотора заглушит. Не тут-то было - "Ку-ку-ку". И в киоске с киоскершей - "Ку-ку". И в Интернет-кафе за компьютером - "Ку-ку-ку". И в ресторане с живой музыкой, и в кинотеатре, и в спальне, занимаясь любовью с Женей, - "Ку-ку-ку-ку". Неделя кукования довела меня до ручки. Проснувшись в понедельник утром одна в холодной постели после очередного кошмара с русалкой, я увидела в окне серую облезлую птицу. Она сидела на подоконнике и смотрела прямо в комнату, прямо на меня, прямо мне в глаза. И, Боже правый, из ее глаз бежали слезы, крупные, как горошины, слезы.
"Ку-ку-ку".
И я, не выдержав, закричала:
- Ку-ку-ку! Что тебе от меня надо, кто ты такая?! Что?! Кто?!.
А кукушка смотрела мне в глаза, плакала и... куковала. Тогда я схватила настольную лампу и что есть силы швырнула лампу в окно. Звон стекла, осколки в лицо и грудь. Я прикрылась простыней, а когда посмотрела на разбитое окно, то ничего не увидела. Лишь улицу. Зеленые деревья, синее небо и солнце, играющее на оставшихся в раме осколках.
- Кукушка? - Женя улыбнулся.
- Не смейся.
- Может, тебе пойти к психиатру?
- Лучше к попу.
- Что?
- Завтра я пойду в церковь.
- Замаливать грехи?
- Можно сказать и так.
Конечно, мне было, что замаливать. Вращаясь в этом мире, мире продаж и закупок, подстав и накруток, невозможно остаться безгрешным. Но в церковь я пришла не для себя. Я поставила свечки - 10 штук за упокой души Саши. Помолилась, как могла, иконе Божьей матери. Попросила отца Леонида свершить заупокойную Саше. И поздним вечером, отстояв, как положено, вечернюю службу, вышла, наконец, на улицу.
"Ку...", я обернулась, кукушка сидела на церковном заборе и плакала. И я заплакала вместе с ней.
На кладбище я поехала одна. Сначала думала заехать за предками, но не стала. Могилу Саши нашла сразу же. Мраморный памятник, маленькая фотка, венки: "От сестры и Евгения", "От дяди и тети", "От друзей". А от родителей нет. Я принесла букет роз, ее любимых, чайных, и вставила их в банку с мутной водой, похоже, дождевой. Потом села на скамейку с отшелушившейся синей краской и...
- Саша, прости меня, если что...
И тут на памятник села кукушка.
Дыхание остановилось вместе с сердцем. Ладони вспотели и тут же замерзли. Я испугалась. Птица смотрела на меня и плакала.
- Что? - тихо спросила я. И кукушка, повиснув на фотографии сестры, стала бешено клевать портрет. Я не знала, что делать. Кукушка, перестав долбить, вернулась на прежнее место. Я прикусила зубами костяшки кулака. Глаза Саши на фотографии были выклеваны кукушкой. На их месте были лишь белые пустые "раны".
- Чего ты хочешь? - твердо спросила я. А сама невольно открыла сумочку. Там под вторым дном у меня лежал пистолет Жени. Его он мне дал после случая, происшедшего два года назад, когда на меня в киоске напали "шестерки" конкурента. Тогда все обошлось. Но Женя настоял, чтобы часть его всегда была у меня под рукой. На всякий случай. Случая до сегодняшнего дня не было.
Я взялась за рукоятку, закрыла глаза и произнесла:
- Если ты сейчас же не свалишь, я убью тебя.
И кукушка рассмеялась. Самым что ни на есть настоящим человеческим смехом. Я открыла глаза, выронила пистолет. Смех перешел в плач. Но мне уже было достаточно. Я узнала этот смех, а теперь узнала и плач.
- Нет, тебе точно надо к психиатру, ты послушай себя. Кукушка и Саша, - Женя чуть не кричал.
- Успокойся, - стараясь не закричать, сказала я. - Я не утверждаю, что кукушка - это Саша. Я... я... я сама ничего не понимаю.
- Ты просто устала, перенервничала. У тебя было столько проблем в последнее время. И налоговая, и пожар в киоске, и... и смерть сестры. Ты просто...
- Просто, просто заколебал, - закричала я, - я ни нуждаюсь в твоих "просто". Мне нужна твердая уверенность, что, что... - и я расплакалась, - что Саша упокоилась с миром.
Он подошел и обнял меня сзади, поцеловал в шею, в плечо.
- Ну-у, родная, успокойся, все наладиться, слышишь?
- Самоубийцам ведь нет места в раю.
- Да о чем же ты, двадцать первый век, Кать, а ты про что? К бабке еще сходи.
И я, отстранившись:
- А что, и правда, а вдруг? ...
Но бабка, которую мы нашли, ничего толком и не сказала. Содрала 200 рублей, выслушала меня и сама расплакалась.
Возвращались на машине Евгения, он был за рулем, а я дремала рядом. Наверное, он открыл окно, потому что я почувствовала на лице ветер, точнее легкое дуновение. Оно окутало меня и...
- Катя, - это был шелест ветра, - Катя, я прошу тебя, Кать, помоги мне.
Я открыла глаза. Мы ехали посреди леса. Я лежала на правом боку и смотрела в окно, а прямо передо мной, на стекле, зацепившись неизвестно за что, висело серое перышко. Окна в машине все были закрыты.
О произошедшем я, конечно же, Жене не рассказала. Не поймет он. Только когда мы ложились спать, я взяла перышко с собой в постель и положила под подушку.
Во сне я увидела все то же знакомое место у реки, где купались в детстве. Узнала каждое деревце, каждую травку. И вот снова по воде пошла рябь. И вот она, русалка, с тиной волос на лице.
- Ка-а-тя...
- Саша, Саша, скажи мне, что я должна сделать, чтобы ты успокоилась. Что я должна... - протараторила я, боясь, что русалка-Саша уплывет, или зазвенит будильник, и я проснусь.
- Покрести меня, - прошептала русалка, растворяясь и оборачиваясь кукушкой, уже знакомой серо-коричневой птичкой. - Ку-Ку.
- Окрестить? - спрашиваю я кукушку. И кукушка мне отвечает:
- Ку-ку, ку-ку.
- Но как?
Ни Интернет, ни книги из библиотеки, ни отец Леонид, ни бабка-знахарка из седьмого дома - никто не мог мне сказать, как окрестить мертвого. Да тут еще ограбили киоск, и Женя сам проверил, заряжен ли у меня пистолет. А мне было на все плевать: на налоговую, на страховку (а киоск не был застрахован), на продавцов, на Женю с его темными делишками и конкурентами, на привоз, на завоз... Господи, как я от всего этого устала, кто бы знал. Женя уехал разбираться с каким-то Буркой. Они забили стрелку на восемь. А я села на кухне с бутылкой водки и вместе с плачущей кукушкой надралась, как...
- Как? Как? Как? - повторяла, как заведенная, я. А кукушка сидела на форточке, и ее слезы разбивались о подоконник и стол тысячами брызг.
- Как? Как?...
По всей видимости, я заснула за столом. Во сне увидела все то же место. Там и утопилась моя маленькая Саша. Я ожидала, что появится русалка, но вместо нее на поляне у реки появились нарядные русские девицы. Они пели что-то печальное, прощальное. Девушки прощались с весной. Они принесли с собой сплетенные из цветов венки и стали бросать их в реку. Потом подошли к березам и... позвали меня...
- Вставай, надо ехать, - Женя тряс меня за плечо, - мы прогорели, Катя. Ну же.
- Что? - не понимая ничего, спросила я. Я еще была там, на берегу вместе с...
- Надо сматываться, говорю, - говорит он.
- Я уезжаю, - отвечаю я.
- Ты что, пьяна? Нас посадят.
- Я еду к сестре.
- На кладбище? Ты что, ночь. Ты что, Кать?
- Отойди.
- Я повешу все на тебя, - угрожает он. - Слышишь? Если ты не со мной, значит, против. Я все свалю на тебя, ты хрен разгребешься.
- А мне плевать, - говорю я. - Я не хочу больше ничего.
Он пытается схватить меня за руку.
- Я тебя не отпускаю. Да кто ты вообще такая? Никто! Я сделал тебя. Ты моя. Моя вещь, поняла?!
Я смеюсь, достаю из сумочки его пистолет и говорю:
- Хочешь, чтобы я тебя пристрелила? Попробуй меня удержать. Я ухожу от тебя. От всего. Хватит. В этом нет смысла. Нет жизни, нет спасения.
- А в чем жизнь, дура, в чем спасение?..
- Ты не поймешь.
- Но почему, а вдруг?
- Нет, - качаю головой я и бросаю пистолет ему под ноги. - Можешь застрелить меня, но я ухожу назад.
- К предкам?
- К истокам. Машину я оставлю на дороге при въезде в город. О"кей?
Он смотрит на меня и скрипит зубами.
- А я думала, ты захочешь, чтобы я взяла тебя с собой...
Машину я оставила на обочине, как и обещала. Всю остальную дорогу, почти двадцать километров, прошла пешком. Попутчицами мне были луна и кукушка. Птица летала надо мной и пела.
Место старое, с детства до боли знакомое, я нашла к рассвету. Расплакалась. Долго сидела на берегу и разговаривала с Сашей. Ждала, что покажется она - русалка из вод реки. Но нет. Когда солнце было в зените, я нашла две березки, разорвала платье - оторвала рукава и слегка подол. Связала ветви двух плакучих деревцев воедино. Для крепости заплела в ветви теперь уже ненужные колготки. Потом набрала по лесу цветов. Сорвала папоротник - кукушкину траву, сплела все это воедино. Завернула куколку из цветов в кусок своего платья. Повязала голову чучела кукушки платком из своих носков и посадила "кукушку", на которую надела цепочку с крестиком, под березовыми качелями. Села рядом и попыталась вспомнить ту самую песню из сна, но на ум приходило лишь одно: "Крещу тебя, Сашенька, во имя Отца и Сына и Святого Духа". И это я произнесла вслух. Потом еще раз, еще раз и еще... Что руководило мной во всех этих священнодействиях, я не знаю. Может, все дело в кукушке - не в чучеле, в настоящей птице? Или все дело во сне? В перышке? В русалке? В архитипном бессознательном?.. Не знать всего до конца - великая милость, сказал кто-то. Вот и я ничего не знаю. Зачем? Почему? И правильно ли? А главное, нужно ли? Будто мною кто-то двигал. И когда я вела машину. И когда заплетала ветви березы воедино и собирала цветы, и делала чучело. Кто-то мной руководил. Кто? Неужели...
- Саша, - произнесла я, - Саша, я помогла тебе?
- Ку, - раздалось вдруг и пропало.
Я посмотрела вокруг, но кукушки не увидела. Я поняла: кукушка, как и русалка, ушла из моей жизни навсегда. Я снова заплакала. И если бы не весть откуда взявшийся ветер не качнул березовые качели. И если бы не ожило чучело из цветов, то я бы, наверное, покончила с собой. Но ветер шевельнул качели. Я подняла голову, и... На березовых ветках сидела, раскачиваясь и улыбаясь, Саша. Вся в белом и золотом. Я ахнула, моргнула. Саша махнула мне рукой и... Качели развязались - ветви березы мелькнули разноцветными лоскутками моих одежд, и цветочное чучело кукушки ожило. Оно взлетело надо мной и уже высоко в небе, блеснув золотым крестиком, рассыпалось мириадами ярких брызг.
- Окрещена, - услышала я и опять заревела.
Душу ли Сашину грешную окрестила и спасла от мучений? Себя ли окрестила на новую жизнь, на правильную жизнь кукушкиным крещением? Не знаю. Но когда солнце уже клонилось к горизонту, раскидывая последние золотистые лучи по цветущей зелени деревьев и травам, я сняла с себя туфли-шпильки и швырнула их за спину. Распустила волосы - выбросила заколку в никуда и, вдохнув всей грудью воздух леса, пошла вперед по мокрой от вечерней росы траве. Под щебетание укладывающихся спать птиц и треск кузнечиков. Пошла вперед, лицом к лесу, к цветам, к небу и звездам. Навстречу природе. Шла уверенно и твердо. Знала, что впереди у меня истина, а значит, и вечность.