Коробков Геннадий Яковлевич : другие произведения.

Деревенские Посиделки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  ДЕРЕВЕНСКИЕ ПОСИДЕЛКИ
  
  Записки фольклориста
  
  
  О КОЛДОВСТВЕ
  
  
  
  - Кто её знает... Вот у меня мальчишкой на голове лишаи были. Вся голова. Приехала к нам тётка из другого района. "Это что такое у Пашки?.. Я вылечу. Три зори схожу с ним вечерние - и всё снимет".
  
  Вечером взяла меня за руку, вышли на темную улицу. Но нужен свет! На столбе около парка фонарь висел, чуть светил. Нет, надо жилой свет. А где его взять? У всех ставни закрыты плотно. Ходили, ходили по улице - у дьякона, наконец, двухэтажный дом, и сверху их окон на улицу яркий свет. Стали мы под окнами, она пошептала что-то, поскребла мне по голове. Вернулись домой, а через несколько дней начали сходить у меня лишаи. А энти ребятишки, у дьякона, шесть человек их было, все шелудивые стали.
  
  Как это объяснить? Ведь не всякий свет ей был нужен, а особый...
  
  Мать ко мне на фронт приходила. Задремал я в землянке и слышу шаги... "Это мать пришла, знаю её ходьбу." Разговаривал с ней. Ну, ясно видел и слышал.
  
  Командир потом говорит: "С кем ты, Курсеков, разговаривал во сне?"
  
  Но вот что самое непонятное: крышу у меня ракрывали - я никогда забыть не могу.
  
  В три часа ночи слышу, кто-то по потолку: топ-топ, топ-топ...
  
  Встал. Вышел в коридор. Ходит кто-то по чердаку. Потом такой звук: жжж - доски отрывает и бросает во двор на снег. Мороз был сильный. Гвозди визжат, когда доски отрываешь. Прямо ясно слышу. Новая крыша, только покрыл.
  
  А из коридора лестница и лаз в потолке на чердак. Я взял топор, постучал по лестнице, кричу: "Кто там лазит?" Оттуда - смех, как будто сдерживаются и никак не могут удержаться - прыскают в ладони, шепчутся.
  
  И опять - жжж. И доска во двор упала.
  
  Я зашел в дом, смотрю в окно на двор, где доски бы должны лежать - нет ничего. Но по крыше ходят. Я опять вышел в коридор, опять крикнул. А подниматься по лестнице боюсь. И выходить из хаты - на улице уже никого.
  
  Зашел в комнату, сел за стол и сижу. Четыре часа пробило. Меня дрожь колотит. Слышу - стихло наверху.
  
  Подождал еще немного. Вышел потихоньку в коридор. По лестнице стал подниматься, а сам отклоняюсь вбок. У меня дверца лаза чуть в стороне от лестницы, думаю: если бросят что-нибудь - мимо пролетит. Поднялся, слушаю - тихо. Но поднять дверцу боюсь.
  
  Опять спустился вниз. Сел за стол. Пять часов пробило. Потом шесть. Сижу как дурак, и спать не могу. Наконец, рассвело. Я потихоньку вышел на крыльцо, у меня валенки были с толстой подошвой - не слышно.
  
  Идет по улице сосед. Я говорю: Степан, подойди сюда... Рассказываю ему всё. Зашли в коридор. Он лезет первый, я за ним.
  
  Поднимает крышку. "Кто здесь?" Поднялись. Никого. И крыша целая.
  
  Вот как это объяснить? Я же ясно слышал!
  
  У нас тут живет молодой монах, заканчивает семинарию. Проныра - поп, английский язык изучает. Говорит: "Это у вас фантазия..."
  
  
  1
  
  
  
  
   У племянника вода лилась с потолка. На полу на кухне лужа - утром обнаружил. Ночью слышал - течёт. А потолок целый, мокрого пятна нет. Откуда же вода? У меня мать говорила: это кто-то подстраивает. Нечистая какая-то сила. А я: какая же нечистая, если у нас икона.
  
  Бабка, 90 лет, ведьма, умирала. Ей хотели крестик надеть - она срывала. Тогда крестик надели на проволоку. Она рвала, всю шею в кровь исцарапала... Так и умерла.
  
  
  Эти истории мне рассказывал сорок лет назад житель Камышина Павел Федорович Курсеков. Среднего роста, худощавый, ему было более шестидесяти лет, но крепкий, живой. Он всю жизнь, как с войны вернулся, проработал продавцом в магазине - общительный, разговорчивый - громкоговоритель; голос жесткий, тенористый, музыкальный. Балагур, болтун, все его знают, называют Павликом. Ходит в церковь, больше для времяпрепровождения - красиво, торжественно, много народу.
  
  Но всех попов осуждает, матерится. Его ругают:
  
  - Не богохульствуй...
  
  В войну он получил особое ранение, не способен был жить с женщиной. Кажется, совсем не женился.
  
  Живет один в большом доме, во дворе еще два домика. В одном монашки жили, еще с довойны, как квартиранты, но после войны не брал с них.
  
  Потихоньку все умерли, одна осталась. Ей девяносто лет, еле ползает. Запусте ние в доме. Но никто чтоб не убирал - только Павел Федорович.
  
  - Что ж делать, - иду убирать. Полы помою. Она следит: не так! Воды много льешь, что-то подмочишь. "Да совсем не лью, тряпку хорошо выжал, только влажная..." Свои шесть комнат мою, дом содержу в чистоте. А ей всё не так. Но как на нее обижаться - из ума уже выжила. Молчишь, терпишь. Только выйдешь за порог - выматюкаешься.
  
  Ей в прошлом году кто-то прислал пятьдесят рублей - откуда-то из Крыма, вроде бы какой-то церковный служитель. Мол, не отдавайте иконы и разные церконые вещи, мы собираем для храма...
  
  У меня в Москве брат. Хренов барин. Десять раз помоет, всё ему не так. Жена за ним, как нянька. Подать, убрать. А самой тоже уже - под шестьдесят.
  
  Страшно любит лечиться. Ногу подвернул - всех замучил. Примочки. Бинтует. В тазу парит. Раз сидит и не знает, какую ногу бинтовать, говорит: Лен, а какая у меня нога болит?
  
  Ко мне приезжали. Стол вот так выдвинем. Тряпка ему грязная - не надо вытирать тряпкой посуду. Не так сготовил. Говорю: ну, сделай сам.
  
  Стал варить манную кашу. Взял и намочил крупу. Сварил комок. Я говорю:кто же мочит манку? Он: я забыл.
  
  У меня был кот. Привередливый. Балованный кот. В прошлом году сдох. Я аж плакал... Брат отдал ему свою кашу. Да разве он будет это жрать?
  
  На праздники гадали. Играли в рапс или "Наполеона". Хохота сколько было.Ставят на пол зеркало, воду, хлеб, горку зерна, прячут в него кольцо. Запускают сюда кур. В темноте надо выбрать курицу - какую схватишь. Одна поклюет и сядет спокойно отдыхать. А другая - и так, и этак, как сатана, и зерно клюнет, и в зеркало глянет, - такой и муж будет, вертлявый. Если пьет воду - значит, будет пьяница.
  
  Был кривой петух, ему в драке выбили глаз. Одна в темноте и схватила его - сколько смеху было!
  
  
  2
  
  
  
  
  ЗАПЕЧАТАННЫЕ РУБЛИ
  
  Рассказ бабушки Ефросиньи
  
  
  
  
  А случилось это очень давно. Проживала тогда в нашем селе старушка. Была она без роду и племени, и люди называли ее просто Бобылиха.
  
  Слыла она в народе вроде как монашка, обмывала и даже отпевала покойни ков, тем и кормилась. Но вот в одночасье умерла она и сама. Обществом похоронили её, а на пустую избушку наложили цепок. И в ней уже никто не селился.
  
  И вот начали люди по ночам замечать, как по ночам из её окошечка мерцает слабый огонек. Много шло толков среди добрых людей. Одни говорили, что это сама Бобылиха выходит из могилы, заходит ночью в свою избушку и читает псалмы.
  
  Но другие уверяли, что ровно в полночь в этот домик приходит старичок странник, зажигает лампадку и молится.
  
  Однажды, как раз на троицын день, собрались бабы на лавочке, грызли семечки и завели разговор про этот самый ночной огонек в избушке. Тут к ним подошел пузатый лабазник, торговец зерном, по случаю праздника был он навеселе. Разгладив свою широкую бороду, он потянулся в грудной карман и, вынув из него серебряный рубль, спросил:
  
  - Кто из вас пойдет в Бобылихину хату и расскажет, кто засвечивает там огонек, тот получит вот этот рубль. - И, подмигнув, лабазник подбросил его с щелчка кверху. Сидевшие бабы переглянулись и молчали.
  
  - Мне давай сто рублей - я не пойду, - твердо заявила в малиновом полушалке молодуха. Все хором поддержали её:
  
  - Ни-и, ни за какие деньги.
  
  - А вот идет Семен, может, он пойдет? - предложила сидевшая в стороне старушка.
  
  Высокий худой мужик, шагая по дороге, тоже покачивался. Лабазник окликнул его, а когда тот подошел, объяснил ему свое условие. Семен поглядел на деньги и говорит:
  
  - Ладно!
  
  Так вот, бери рубль, а завтра нам расскажешь, что там увидел.
  
  Получив серебряник, Семён повернулся и зашагал к бобылихиной хижине.
  
  Семен был батрак, хозяйства у него никакого не водилось, жена года два как умерла, и жил он в своем углу один.
  
  А время шло к вечеру. Солнце опустилось за дальней рощей, и только медный крест на высокой церкви еще горел в его последних лучах.
  
  Место, куда направлялся Семен, было не так далеко, и скоро он оказался перед покосившейся на одну сторону избенкой. Откинув с двери цепок, он вошел в нежилую, сумрачную комнату. Не надеясь на худые карманы, Семен зажал рубль в кулаке. Слева, недалеко от порога, стояла большая русская печь, а дальше за нею виднелась деревянная кровать. В переднем углу висела на медном цепке небольшая лампадка.Семен, много не раздумывая, сразу зашел за печку и стал здесь ждать. Вот и заря смеркла, и огоньки по домам поредели, а еще погодя немного, все село погрузилось во мрак.
  
  
  3
  
  
  
  
  В доме висела жуткая тишина, и Семена взяла робость. Но страсть завладеть рублем пересилила страх.
  
  Вдруг отворилась дверь, и кто-то вошел в дом. Семен затаил дыхание, стал вглядываться. Но рассмотреть вошедшего не мог, только слышал, как тот прошел вглубь горницы и чиркнул спичку. Легкое пламя озарило на минуту темь: человек стоял к печке спиною. Вот он протянул руку с огоньком к лампадке и зажег ее, затем, опустясь на колени, принялся молиться.
  
  Прошло, как показалось Семену, очень много времени, и вот гость поднялся с пола, затушил растворяющий терпкий запах фитилек, повернулся и направился к выходу. Но дойдя до печки, где таился Семен, он остановился и произнес:
  
  - А ну, добрый человек, выходи, я посмотрю на тебя.
  
  Семен крепко перепугался, но из-за печки вышел и увидел перед собой худенького старичка с клиновидной, седенькой бородкой. Его благодушный вид ободрил Семена, и он упокоился.
  
  - Ну говори, как ты попал сюда, - сказал старичок.
  
  Семен всё объяснил.
  
  - Так, так. Значит, тебе дали серебряный рубль, чтобы ты подсмотрел, кто приходит зажигать огонек? Выходит, ты самый смелый на селе человек. Ну что ж, раз это так, и я тебе за это дам серебряный рубль. Где у тебя деньги?
  
  Семен разжал кулак, на ладони сверкнула монета. Старичок неторопясь порылся в карманах и положил сверху еще один рубль.
  
  - Теперь накрой его второй ладоью и так иди до самого дома. А у калитки разожмешь руки.
  
  Семен поблагодарил и поскорее вышел из хаты. Шел он осторожно, боясь в темноте упасть, и только уже в воротах потряс руками. Послышался легкий звон. Он захотел посмотреть на свое богатство. Но сколько ни силился разжать ладони, они никак не раскрывались, словно срослись.
  
  И Семен враз понял, в какую беду он попал. С трудом растворил калитку, вошел в дом и, присев к столу, горько заплакал.
  
  А утром возле его ворот уже толпились сердобольные люди. Они ахали, всплескивали руками. А Семен, понуря голову, в какой уже раз рассказывал им случившуюся с ним историю. И много еще лет ходил этот со сросшимися ладонями человек под окнами, позвякивая рублями, и люди выносили ему Христово подаяние.
  
  А в народе твердо шел слух, что старичок этот, так строго обошедшийся с Семеном, был никто иной, как сам Николай Угодник.
  
  
  
  
  ОПАСНЫЙ ПОПУТЧИК
  
  
  Долгими зимними вечерами приходил к нам развлечь нас побасками - потешными или страшными - словоохотливый наш сосед дед Михей. Мы слушали его с большим интересом и удовольствием, а он время от времени прерывал рассказ, чтобы вынюхать понюшку табачка и этим еще больше разжечь наше нетерпение.
  
  А начинал он всегда такими словами:
  
  - Слушайте! Раскажу я вам еще одну быль: как в молодости я проучил колдуна-попутчика.
  
  
  4
  
  
  
  
  Было это летом, как раз на Петров день. Мы тогда с женой и ребятишками косили в лугах, верстах в двадцати от дома. А старики оставались в селе домовничать.
  
  И вот пропорол бык годовалому жеребенку брюхо. Пришлось тут же собираться в село, к конскому врачу за помощью.
  
  Запряг я сивого моштака в тележку и выехал. Солнце перевалило уже заполдень и нужно было хорошо погонять, чтобы к вечеру доехать до места. Дорога была накатанная, и мерин бежал споро, не меняя ногу. Солнце закатилось, начало быстро темнеть. До села оставалось верст семь, когда я стал спускаться в глубокую, глухую балку, заросшую кустарником и высокой травой. Тут я заметил, как конь начал косить назад ушами. Я оглянулся и увидел на задке незнако мого человека. Когда он на мой возглас повернул голову, я отметил, как сильно блестят унего глаза.
  
  Вдруг моштак рванулся вперед и полетел сломя голову вниз под крутой уклон. Как я еще не вывалился из тарантаса и удержал в руках вожжи, не знаю. И только когда дорога пошла в гору, конь, тяжело дыша, задержал бег. Я оглянулся: на задке уже никого не было Но тут я содрогнулся от дьвольского хохота, раздавшегося из темноты. Что это был за попутчик, который так крепко напугал и коня, и меня, не знаю.
  
  Добрался я до дома уже поздно. Стариков будить не стал. Распахнув ворота, въехал во двор, около конюшни выпряг сивого и, дав ему просохнуть, напоил и задал овса.
  
  Утром я рассказал отцу о случае в балке. Он посоветовал мне, когда буду ехать назад, взять с собой оставшуюся еще от деда шомполку и зарядить ее металлической пуговицей от старой шинели, потому что это был не иначе, как колдун, а дробь их не берет.
  
  Я достал винтовку из чулана и зарядил так, как посоветовал отец. И двинулся в обратный путь. По времени было видно, что я балку проеду засветло, и потому моштака особенно не гнал. Но так случилось, уже перед балкой я заметил, что под тарантасом не гремит ведерко с мазутом и лагунчиком (палка с намотанной на конце тряпкой - для смазки колес). Слез, посмотрел, так и есть: веревка перетерлась, и ведерко где-то упало в пыль. Пришлось разворачиваться и ехать назад. Версты за две нашел ведро, привязал покрепче под телегой, и теперь в балку спускался поздней зарею.
  
  Ружье лежало у меня на коленях, а я нет-нет, да и посмотрю назад. И тут заметил словно выросшего из земли здоровенного мужчину. Ухватившись за края тарантаса, он легко вскочил на задок, оборотясь ко мне широкой спиною. Я медлить не стал, выстрелил в него. Лошадь, напуганная грохотом, шарахнулась в сторону, но я, натянув вожжи, задержал её. А когда оглянулся, на задке уже никого не было. Только откуда-то из темноты послышался злобный голос:
  
  - Ага, догадался! - и жуткий смех.
  
  После этого кто бы ночью ни проезжал через эту балку, лошадей уже никто не пугал. Так я отучил колдуна- попутчика от баловства.
  
  
  * * *
  
  
  5
  
  
  
  
  В ГОСТЯХ У ДЬЯВОЛА
  
  
  Говорят, под Новый год
  
   Черти путают народ.
  
  Из народной песни
  
  
  
  Эту поучительную повесть я слышал в раннем детстве из уст своей матушки.
  
  - Нахвалили нам люди, - рассказывала она, - что в Беспутном нет чеботарей и что мы там озолотимся. Село это на Волге было ниже Капустинки. И вот морозным осенним днем мы с отцом погрузились на небольшой пароход и поехали пытать счастья. Вдоль берега уже шел жидкий, похожий на сало, ледок, и пароход, шумно шлепая колесами, подвалил к небольшой деревянной конторке.
  
  Квартира нам попалась на широкой улице. Это была старая, уже похилившая ся на бок хибарка, с камышовой крышей и мазаными глиной стенами. Как только в селе узнали, что приехал сапожник, понесли нам разную починку. Жили здесь небогато и больше платили за работу не деньгами, а кто чем богат. У нас появилась всякая крестьянская снедь. А один мужик привез нам воз дубовых дров. Село стояло на луговой стороне, и потому люди здесь отапливались больше камышом. Деревушка была до того бедной, что даже не имела своей церкви. И люди по большим праздникам ходили молиться за три версты в село Комаровка. Отца это больше всего опечалило, потому что он считал себя христианином. А тут как раз приблжалось рождество.
  
  Я настряпала всего и даже купила бутылку водки, хотя знакомства еще ни с кем не имели. И под праздник отец настоял идти в комаровскую церковь. Я надела свои красные сафьяновые сапожки на теплой стельке, голову покрыла пуховой шалью, спадавшей концами на плюшевую жакетку. А он обул лаковые сапоги с голенищами в гармошку и накинул на себя почти новенький саксакчатый полушубок.
  
  Мы отправились вместе с еще несколькими сельчанами. Дорога шла берегом Волги, кругом высокой, плотной стеной стоял камыш, шурша под ветром желтыми султанами. Погода была ясная и немного морозная. Снега почти не было, и мы быстро продвигались вперед.
  
   Солнце уже было на закате, когда мы подошли к небольшой пятиглавой церквушке. В ней шла служба. Народу было много и мы с трудом протискались к алтарю. В воздухе висел терпкий дым ладана, смешанный с запахом восковых свечей. Стройные молодые голоса пели, как херувимы. А дьякон, потрясая кадилом, басом выводил аллилуйя. Многие стояли на коленях и, шепча молитвы, истово крестились.
  
  Но вот служба закончилась, и народ повалил к выходу. Мы с отцом подождали немного и уже свободно сошли с паперти. И почти до конца села шли под перезвон колоколов. Ночь была светлая, месяц нырял под набегающие тучки, создавая в воздухе переменчивые тени.
  
  Никого из сельчан на дороге уже не было, и, надеясь кого-нибудь догнать, мы прибавили шагу. Камыши словно подошли ближе к дороге и казались еще гуще. Отец первый нарушил молчание:
  
  - Вот, жена, придем домой - и чокнуться будет не с кем.
  
  Только он так проговорил, слышим, кто-то нас догоняет. Мы оглянулись и увидели высокого мужчину, одетого в суконный, стянутый в талии, зипун и в караку
  
  
  6
  
  
  
  
  левой шапке-кучме на голове. Он сильно запыхался и порывисто дышал.
  
  - Уф, наконец догнал вас, - сказал он. - Пока помолился - и попутчиков никого не оказалось.
  
  И мы пошли вместе.
  
  - Знаете, иду дорогой и думаю: такой праздник, а приду домой - и чокнуться не с кем, - сказал попутчик.
  
  - Вот и мы с бабой только что говорили об этом, - подхватил отец. - Приехали сюда - ни родных, ни знакомых, никого нет.
  
  - А мы тоже такие, - поддакнул незнакомец. - Может, еще друзьями будем? Как жена будет рада! И домик-то наш, считай, по пути, самый первый на краю села. Может, зайдете к нам? И водочка, и закуска есть, право, не откажите.
  
  Я заломалась, но отцу вашему понравилось предложение, он стал настаивать, и я согласилась.
  
  - Вон, видите огонек? Это и есть мой домик. Жена, поди, сидит у окна и ждет. Как она будет рада! - снова повторил он. Я поглядела, куда он вытянул руку и действительно увидела не так далеко желтоее пятнышко. Оно то мерцало, то пропадало.
  
  Мы свернули с дороги влево и зашагали по присыпанной снежком равнине. Морозец чуть пощипывал щеки, попутчик оказался на диво словоохотливым, он сыпал нам такие веселые истории, что отец, на что редко смеялся, покатывался со смеху, а я даже рот приоткрыла от удивления.
  
  Но что было странно: чего бы он ни говорил, сейчас же всё забывалось. Но незнакомец говорил еще и еще, пока я не почувствовала, что стала уставать, и сказала о том отцу.
  
  А попутчик тут же воскликнул:
  
  - Вот мы и дошли!
  
  Действительно, перед нами такая же, как у нас, ветхая избушка. Из ее единственного окна приветливо мигал огонек.
  
  Ни заборов, ни ворот вокруг этого домика не было, и хозяин сходу застучал в легкую дверь.
  
  - Жена, встречай, гостей веду! - крикнул он во весь голос.
  
  Дверь распахнулась, и дородная, еще молодая женщина в черном, до пят, платье, низко кланяясь, ввела нас в дом. Комнатушка оказалась маленькой, но уютной. Посредине ее стоял большой, под белой скатертью, стол, весь уставленный снедью, в центре два пузатых графина, на тарелках дымились паром горячие мясные блюда. Кроме всего этого, на краю стола на противне красовался жареный поросенок.
  
  Хозяин сам взялся ухаживать за гостями. С отца снял полушубок и повесил его на гвоздик в стене. Я тоже сняла свою жакетку и подала ему.
  
  Когда все расселись вокруг стола, хозяин наполнил из графина четыре граненых стаканчика и, кланяясь, подал всем в руки. Теперь его можно было хорошо разглядеть. Он оказался брюнетом, высокого роста, с черными жгучими глазами. А лихо закрученные вверх усы придавали ему бравый вид.
  
  - Выпьем за наше знакомство, - поднимая свой стакан, воскликнул он.
  
  - Будем роднёй, - торжественно подхватил отец и по привычке тут же, не отрываясь, выпил до дна. Хозяйка подала ему соленый огурец, и он, морщась, стал закусывать.
  
  А я, как поднести зелье к губам, мысленно помянула бога.
  
  - Господи, благослови.
  
  
  7
  
  
  
  
  И поразилась! Никого возле нас не оказалось. Ни хозяев, ни дома, а сидели мы с отцом где-то посреди Волги, на краю полыньи с опущенными в нее ногами. Сидевши в таком положении, отец кому-то раскомаривал, болтая в воде ногами, в руках он держал большой желтый мосол. Выбравшись сама, я подошла к нему и стала трясти его за плечи.
  
  - Филя, перекрестись. Никого с нами нет, и мы сидим у майны.
  
  Он послушался и перекрестился. Увидев, в чем дело, он враз отрезвел. И я с трудом вытащила его из воды. Он поднялся и тут же упал: у него от холодной воды отнялись ноги.Но я знала, чтобы не замерзнуть совсем, надо идти, и, поддерживая его, мы пошли в сторону черневшего в ночной мгле берега.
  
  Стояла звездная предрассветная ночь. Луны в небе уже не было. Но от рассыпанного по льду снега было светло. Прошли немного, отец сказал, что идти не может. Брюки до колен у него смерзлись, гремели и мешали идти.
  
  На наше счастье от берега отделилась запряженная в сани лошаденка, направляясь на другую сторону Волги. Мы стали звать на помощь. Извозчик, видимо, услышал и направился прямо к нам. Сидевший в розвальнях укутанный в тулуп мужичок остановил коня и стал оглядывать нас. Я ему так сказала: что мы сбились с дороги и попали в майну. И стала просить его подвезти нас до дома.
  
  - Ну что же, раз такое дело, садитесь, отвезу, - сказал он. - А я поехал было за камышком, старуха еще предупредила меня: не ехай, Ефим, под такой праздник, не будет путя. Вот оно так и вышло.
  
  Когда мы уселись, извозчик накрыл наши ноги сеном и погнал коня к берегу. А как поднялось солнце, мы уже были у своего дома.
  
  Войдя в избу, я налила целый стакан водки и подала возчику. Тяпнув до дна, он крякнул и, утерев рукавицей усы, поблагодарил за угощение. Оставшись одни, я уложила отца в постель, остальной водкой натерла ему ноги и обернула их одеялом, сверху накрыла еще полушубком. А сама принялась растапливать печку.
  
  Шли годы, и когда бы ни подходило рождество, мы обязательно вспоминали, как были в гостях у дьявола.
  
  
  
  
  ЗАГОВОРЕННЫЙ КЛАД
  
  Рассказ дедушки Евсеича
  
  
  
  Когда-то давным-давно проживал в нашей деревне очень бедный мужик, Перфилий. Хозяйства у них с женой почти никакого не было. Только и нажили они пятерых детишек, один одного меньше, да еще была слепленная из глины хибарка.
  
  Жена с детьми всё лето копалась на огороде, а сам он всегда с весны уходил на заработки в богатые села и возвращался уже к осени.
  
  И вот только весна подсушила землю, начал Перфилий собираться в дорогу. Баба положила ему в торбу несколько луковиц, черную репу и половину коврижки ржаного хлеба. Чуть начало светать, проводила она его с богом.
  
  И шел он по широкому шляху весь день, а как завечерело, решил заночевать в попутной деревушке. Подошел к стоявшей с краю хате. Это была очень ветхая хибарка, крытая соломой крыша уже сгнила, а смотревшие на улицу два оконца наполовину вошли в землю. Заборов никаких не было. Перфирий вошел в полуоткрытые
  
  
  8
  
  
  
  
  сенцы и посохом постучался в дверь.
  
  - Войдите, - откликнулся глухой голос.
  
  Перфилий распахнул почерневшую от копоти дверь и вошел. Внутри было сумрачно и душно. Слева, под окном, на деревянном топчане он разглядел лежащего человека, на вид очень дряхлого. Он тяжело дышал и глядел на гостя глубоко впавшими глазами.
  
  - Здорово дневали, - вежливо сказал Перфилий. - Нельзя ли у вас заночевать?
  
  - Ну что ж, - слабым голосом отозвался хозяин, - только постелить у меня ничего нет. В сенях лежит солома, принеси, разбросай по полу и спи с богом.
  
  Перфилий поблагодарил за привет и стал оглядывать комнату. Из утвари в ней окромя деревянной кровати, широкой скамьи да стола - ничего не было.
  
  Перфилий принес из коридорчика беремя далеко не свежей соломы, рассыпал ее в уголке и, бросив поверх свой дорожный армяк, приготовился укладываться спать.
  
  Тут больной приподнял голову и пальцем поманил Перфилия к себе. По лихорадочно блестевшим глазам было видно, что он болен очень тяжело.
  
  - Добрый человек, - сказал он. - я ночью, может, умру, и если уж так будет угодно богу, то исполни мою последнюю просьбу: предай мое тело земле.
  
  Перфилий горячо пообещал. Тогда старик протянул ему монету:
  
  - Вот тебе за доброту. - Это был золотой, стоимостью в пятьдесят рублей.
  
  Поблагодарив, Перфилий поправил свалившуюся с его ног дерюжку и, заметив в переднем углу небольшую лампадку, зажег её. А потом уже лег сам. Но уснуть не мог.Больной ворочался и тяжко стонал. Лишь с полночи все стихло. Но не успела дрема сковать глаза Перфилия, как вдруг послышался стук, будто что-то тяжелое свалилось на пол. Перфилий приподнял голову и стал всматриваться сквозь неясный свет помигивающей лампадки. Он разглядел стоявшего на коленях возле кровати старца. Вот он что-то вытащил из-под изголовья, нагнулся и стал поднимать половую доску. Видно, гвозди, крепившие её, давно поржавели, и она свободно поддалась.
  
  - Чья рука кладет, та и берет, - донесся до Перфилия неясный шопот. Затем старик приподнялся и лег на свое место.
  
  Проснулся Перфилий очень рано, но заря уже глядела сквозь запыленные стекла. Перфилий сразу подошел к лежанке. Старик неподвижно лежал, вытянувшись всем телом, глаза были плотно закрыты, а потемневшее лицо казалось строгим. Прикоснувшись ладонью ко лбу, Перфилий понял, что хозяин мертв.
  
  "Надо выполнить последнюю волю усопшего", - подумал он.
  
  Но тут, вспомнив виденное ночью, стал он размышлять: "Чего это старик прятал под пол?" Нагнувшись, он разглядел стронутую доску и приподнял ее. Оттуда повеяло гнилью и сыростью. Перфилий опустил руку, но сколько ни шарил там, ничего, кроме затхлой земли и золы, не обнаружил. Что за притча? - удивился он. Вдруг вспомнил слова, которые шептал старик, и враз что-то понял.
  
  Стащив бездушное тело с кровати, он сунул холодную руку старца под половицу и прошептал:
  
  - Чья рука кладет, та и берет, - и тут же заметил под рукой покойника большой сверток и вынул его. Он был тяжелый и накрепко обернут тряпками. Когда стал разворачивать, ему на ноги посыпались золотые монеты. Перфилий больше не стал проверять сверток, а снул его в свою торбу. Потом уложил покойника на прежнее место и, перекрестившись, вышел на свежий воздух.
  
  
  9
  
  
  
  
  Хоронить его сам он уже не мог, а войдя в соседнюю хату, попросил хозяев похоронить безродного человека и пообещал за это хорошо заплатить. Жена и муж переглянулись и заметили, что только одному попу нужно дать не меньше трех рублей.
  
  Перфилий вынул из кармана золотой, который дал ему старик, и говорит:
  
  - Это вам за хлопоты.
  
  Увидев такие деньги, хозяева с готовностью согласились, а Перфилий, попрощавшись, вышел на дорогу. Еще было утро и он надеялся к вечеру вернуться в свой дом.
  
  - В тот день Перфилий так разбогател, что стал помогать нуждающимся и прослыл у себя на селе добрым человеком, - такими словами Евсеич закончил свою поучительную историю.
  
  
  
  
  ПРОКЛЯТАЯ
  
  
  
  Помню, было это как раз под рождество. Перед этим выпало столько снега, что от шагов прохожих на улице оставались глубокие борозды. И морозец крепко хватал за щеки.
  
  Были уже сумерки, но мы лампу еще не зажигали. Мать в комнатке раздувала самовар. Ждали отца, который вот-вот должен прийти. А мы с бабушкой сидели на печке. Вечер был месячный, и сквозь припушенные морозцем окна виднелась залитая голубоватым светом безлюдная улица.
  
  Но вот послышался отдаленный лай, он быстро подвигался, и тут же все соседние дворы огласились песьим лаем. Даже наш Шарик, сидевший в конуре до этого спокойно, стал рваться на цепи.
  
  - Бедная, холодно ей, вот и пришибается к жилью, - сказала бабушка.
  
  - А кто - она? - спросила я.
  
  - Это проклятая девочка. Летом она пряталась в лесу, а вот холодно стало, пришла к жилью. Собаки не любят ее и, если поймают, порвут. Но она бегать старается прямо по крышам, пока не спрячется у кого-нибудь в теплом хлеву. И будет там таиться до весны. Пьет она у коров молоко, тем и живет.
  
  - А почему она проклятая? - допытывалась я.
  
  - Она, наверно, не слушалась свою маму, и та прокляла ее. Есть в году такая минута, что если мать в это время отругает, проклянет свое дитя, оно враз и навсегда исчезает с глаз.
  
  И тут же растворилась дверь, и вошел отец. Он, не снимая шапки, прошел в горницу и сказал, чтобы ему дали крестик с чайтаном (шнурком).
  
  Оказывается, они с одним мужиком собрались ловить эту проклятую. Сейчас собаки загнали её в поповский дом. Дом этот стоял почти напротив нас. В нем никто не жил. Дверь была сорвана. Мы летом в нем часто играли в прятки...
  
  Бабушка сняла с себя висевшую на цепочке божницу и подала отцу. Он сейчас же вышел. Я никогда не видела проклятых девочек, и мне очень хотелось, чтобы её поймали. Прошло не так много времени, и у наших ворот послышались мужские голоса. Затем в распахнутые двери вместе с белым морозным паром ввалился отец,
  
  
  10
  
  
  
  
  а впереди себя вел девочку. Было ей на вид лет двенадцать, волосы на голове её были сильно взлохмачены, в них запутались репьи. Платье было изорвано на клочки и сквозь дыры выступали такие худенькие плечики, что казались острыми. Девочка тряслась всем телом и ни на кого не глядела. На груди её висел бабушкин крестик.
  
  - Вот, бабы, приведите её в порядок, а мы с Ефимом сходим еще в одно место.
  
  Девочка, словно дикий зверек, забилась под печку и, дрожащую, её силком оттуда вытащили. Мать принесла из коридора большое стиральное корыто и поставила его посреди комнаты, потом достала из печки ведерный чугун с горячей водой и вылила половину в корыто. Раздела притихшую девочку и начала купать. Бабушка помогала ей, срезала ножницами все репьи, причесала и начала её обряжать: надела на неё мамкино платье, а голову покрыла моим розовым платком. Затем стали её кормить, мать налила чашку горячих щей и наложила в тарелку пареной тыквы, а бабушка поставила перед ней кружку с теплым молоком и нарезанный хлеб.
  
  Когда девочка покушала, стали думать, где её уложить спать. И постелили ей на лежанке у самой печки, на моем месте, а мы с бабушкой уснули на печке.
  
  Так прожила она с нами целую неделю. Слов мы от нее никаких не слыхали. Хочет что-то сказать - и начинает заикаться. А однажды утром к нашему двору подъехало на паровице какое-то волостное начальство. Сказали, что девочка исчезла из дома несколько лет назад и с тех пор где-то скрывалась.
  
  Её отвезли больницу. Больше мы о ней ничего не слышали.
  
  
  
  
  ОГНЕННЫЙ ЗМЕЙ
  
  Светлой памяти М.М. Хорошева.
  
  
  
  После налетевшего шторма море еще долго продолжало реветь, бросая на берег разъяренные волны. Рыбаки не выезжали к неводам, и все рабочие на промысле отдыхали.
  
  Я сидел за своим столом в углу большего рыбачьего дома и просматривал наряды.
  
  В другом углу на широком топчане отдыхал табельщик Чинкин, с краю топчана сидела его жена Поля и штопала платье. Густые, огненно-рыжие волосы уютно свисали на лицо молодой женщины, мордовки по национальности. Чинкин познакомился с ней в пути, на пароходе, когда они плыли по вербовке на Сахалин. А прибыв в рыбачий поселок, поженились.
  
  К нам вошел сверить свои записи пожилой рыбак. На нем были высокие, до пояса, резиновые сапоги, а на голове желтая проалифенная зюйдвестка. Под распахнутой брезентовой курткой в сшитых из тюленьей шкуры ножнах торчал длинный ловецкий нож. Чинкин сверил с ним свои табеля, и рыбак ушел.
  
  - Михаил, ты заметил, как моя побледнела? - спросил Чинкин.
  
  - Нет. А что?
  
   - Это она увидала у ловца на ремне ловецкий нож.
  
  
  11
  
  
  
  
  Я оторвался от работы и говорю:
  
  - Не пойму.
  
  - А ты вот попроси, и она расскажет тебе такую историю, что волосы поднимутся на голове.
  
  Это заинтересовало меня, и я попросил её, она была всё еще в сильном смущении. Но усеянное крупными веснушками лицо уже приняло свой румяный цвет.
  
  - Ну, Поля, расскажи, пока время свободное, - подталкивал её в бок Чинкин.
  
  Ему, по-видимому тоже хотелось еще раз послушать, и она согласилась.
  
  Воткнув в висевшую на стене подушечку иголку и отложив лежащее на коленях платье в сторону, поля задумалась, отбросила назад волосы и начала свой рассказ. Говорила она спокойно, ровным голосом, как говорят о чем-нибудь хорошо сохранившемся в памяти, только изредка в волнении замолкала, словно снова переживая те жуткие события.
  
  Вот эта, наполненная суевериями старины, трогательная и вместе с тем невероят ная быль.
  
  
  Жила я тогда у бабушки в Моршанске. Она держала корову, а молоко продавала на базаре. Я работала на швейной фабрике.
  
  Однажды вечером я встретилась в клубе с молодым офицером. Мы познакоми лись, да так подружились, что ни одного дня не могли быть друг без друга.
  
  Он служил в воинской части сверхсрочно. Утром мы выходили вместе - он на свою службу, я на работу. А возвращалась на час раньше. Готовлю ему ужин, а сама поглядываю в окошечко: не идет ли.
  
  Так прожили мы несколько месяцев. Потом в один из вечеров он домой не пришел. Я забеспокоилась и утром, по пути на работу, зашла в его воинскую часть.
  
  Дневальный сказал, что его отправили в заразную больницу, и больше он ничего сообщить не может. Я знала, где эта больница, с желтыми корпусами среди вековых деревьев, и пошла туда. В коридоре встретила санитарку и спросила про мужа. Она велела мне подождать, и вскоре подошла ко мне полная, в белом халате дежурная. Она внимательно посмотрела на меня и спросила:
  
  - Вы не сестра ему будете?
  
  - Нет, он мой муж.
  
  - Да, лейтенант Сердюк доставлен к нам в отделение, но пока сказать еще чего я не могу. Приходите завтра.
  
  На работу я запоздала и пришла расстроенная. Все жалели Петю, и заведующая отпустила меня на два дня. Вся разбитая, вернулась я домой. Бабушка подбадривала меня:
  
  - Все когда-нибудь попадают в больницу, и выходят здоровыми. Не расстраивайся.
  
  На следующее утро я снова пошла в больницу. Ко мне вышла уже другая дежурная. Выслушав, зачем я пришла, она вежливо попросила меня сесть на обтянутый белым чехлом диван и сказала, что мой муж умер. Я не поняла сразу и вопросительно глядела ей в глаза, тогда она твердо повторила:
  
  - Ваш муж Петр Сердюк вчера вечером скончался от острого кишечного заболевания. Доступа к нему не будет и хоронить его будет больница.
  
  Шла я домой словно оканемевшая и, как вошла в комнату, сазу повалилась на постель. В ночь со мной началась горячка и меня положили в больницу, где я пролежала больше месяца. Вернулась домой страшно худая, но чувствовала себя лучше, спокойнее. И через неделю вышла на работу. Но я еще никак не могла свыкнуться, что Пети нет в живых и я его больше не увижу.
  
  12
  
  
  
  
  Каждый раз, приходя с работы, я садилась возле окошка и ждала его со службы, как прежде. Знала, что зря, а всё же сидела, пока бабушка не звала или кушать или спать. По ночам долго лежала с открытыми глазами, думая о нем, вздрагивая от каждого шороха, и всё мне казалось, что кто-то есть в нашем доме, вот скрывается в углу...
  
  Бабушка замечала, что я не высыпалась, утром вставала словно больная, и говорила, что я еще не выздоровела полностью, надо мне побольше отдыхать.
  
  И вот раз, помню - под воскресенье, легла я спать поздно, лежала долго и уже задремала, как вдруг какой-то неясный шум заставил меня открыть глаза. Я стала вглядываться в темноту. В прихожке слышалось ровное дыхание бабушки. И тут я заметила в дверях спальни человека, был он в военной форме.
  
   - Петя! - вырвалось у меня. Он приложил к губам палец. Я поняла и притихла. Вот он неспеша снял с себя знакомый китель и повесил его на вбитый в переборке гвоздик. Потом сбросил с ног легкие хромовые сапоги и подошел ко мне. Нагнувшись, ласково спросил:
  
  - Ждала?
  
  - Да, - ответила я. Чтобы не разбудить бабушку, говорили мы шопотом.
  
  Он объяснил: потому долго не приходил, что служит в другой части, и с сегодняшнего вечера ему разрешено отлучаться ко мне. Ходить будет каждый вечер. Только бабушка чтобы не знала.
  
  - Ты стал какой-то тяжелый, - сказала я.
  
  - Ничего, ничего, - ответил он.
  
  Скоро он ушел, положив мне в изголовье какой-то сверток.
  
  - Гостинец тебе, - шепнул он.
  
  Утром, проснувшись, я полезла рукой под подушку. Но там окромя скомкан ных прошлогодних газет ничего не было. Всё это от бабушки я держала в секрете.
  
  Приходил он в одно и то же время: ровно в двенадцать часов ночи, и уходил тут же вскоре. Говорил, что ему долго быть нельзя.
  
  Однажды в субботу утром я была дома одна, бабушка еще не вернулась с базара. Я расшивала полотенце. Вдруг почувствовала, как по комнате прошел ветерок. Я подняла голову: передо мной стоял Петя, был он в полной военной форме. Посмотрев на полотенце, которое я держала в руках, он попросил у меня молока и, подойдя к столу, опустился на табуретку.
  
  Я побежала в погреб и принесла крынку молока, поставила перед ним и положила деревянную ложку. Взглянув на нее, он поморщился:
  
  - Ложку мне не давай, я пью так. - и, приложив горшок к губам, стал пить через край.
  
  Тут он сообщил, что ему дают квартиру прямо возле его службы, и он скоро заберет меня к себе. Я удивилась от неожиданности.
  
  - А как же бабушка? - спросила я.
  
  - А ты напишешь ей, что ушла с мужем жить на другую квартиру, и она успокоится.
  
  Вскоре он собрался уходить, я встала, чтобы проводить, но он сказал:
  
  - Не надо. - И, отворив дверь в сенцы, вышел, тихонько захлопнув её.
  
  И тут же вошла бабушка. Я заметила, что она чем-то опечалена, и, опустясь на скамью, стала фартуком вытирать слезы.
  
  - Ты что, бабушка? Или кто обидел тебя?
  
  Она покачала головой и, глядя мне прямо в глаза, сказала:
  
  
  13
  
  
  
  
  - Знаешь, внучка, что люди говорят про нас?
  
  Я вся насторожилась и ответила:
  
  - Не знаю. А что?
  
  - Будто над нашей крышей ночью расспался огненный змей.
  
  Я страшно смутилась и не знала, что ей ответить.
  
  - Смотри, Поля, если это так, надо что-то делать, иначе убьет он тебя. - И рассказала, как подобный случай произошел в ее молодости с подругой-солдат кой. Всё, что она рассказала, сильно походило на то, как вёл себя Петя.
  
  И я открылась ей: и что он был недавно у нас, и как я поила его молоком, и что он зовет меня к себе жить.
  
  Бабушка выслушала всё и начала объяснять, что я должна сделать:
  
  - Завтра он к тебе придет и попросит молока. Ты принеси и подай ему на стол. Когда он начнет пить, ты урони с рук тряпку, нагнись за ней и тогда посмотри: под табуреткой у него будет лежать скрученный кольцом хвост. Они его спрятать никак не могут, вот ты сама и узнаешь, кто к тебе ходит.
  
  Всё услышанное меня так разволновало, что я всю ночь спала очень плохо.
  
  Утром, напоив корову и проводив бабушку с молоком на базар, я стала прибираться в доме. В душе готовилась сделать так, как она меня научила.
  
  Мне захотелось увидеть, как он будет заходить в дом. До этого дня мне не удавалось это. И я, закончив уборку, села подле окна и стала во все глаза наблюдать за дверью. А появился он из стряпушки, отделенной от остальных комнат легкой ситцевой занавесью. Там стояла большая русская печка, и выхода, окромя в горницу, никакого не имелось.
  
  - Вот и я, - снимая с головы фуражку, сказал он. - Неси мне молока. А завтра я тебя поведу к себе.
  
  Я ничего не ответила, а накинув платок, пошла в погреб. Когда вернулась, он уже сидел за столом. Я поставила перед ним горшок, в руке, вместо тряпки, держала ложку.
  
  - Убери ты ложку, я тебе уже говорил, не нужна она мне, - брезгливо кривя губы, воскликнул Петя и, схватив горшок, стал через край пить. Я уронила ложку, быстро нагнулась и заглянула под табурету. На голове волосы у меня зашевелились от страха: под сиденьем я отчетливо увидела покрытый серой шерстью хвост. Был он свернут кольцом, а кончик откинут в сторону. Я выпрямилась и поспешно вышла из дома. Обратно войти я уже боялась и за калиткой стала ждать бабушку.
  
  Когда она вернулась, я все рассказала. Она слушала с интересом и сказала, то теперь его в доме уже нет и больше тревожить тебя не будет, так как он понял, что ты обо всем догадалась.
  
  Отворив дверь, мы с ней вошли в хату. Всё, что мы увидели, потрясло нас. Весь пол был усыпан черепками разбитой посуды. Среди них лежала заслонка от печи; белье и вещи, висевшие по стене, сброшены и истоптаны. Здесь же валялись и мои хранившиеся в сундуке праздничные платья, изорванные в клочья. Я даже заплакала. А бабушка говорит:
  
  - Это еще ничего, а то они и похуже делают.
  
  И мы принялись прибирать в доме...
  
  
  * * *
  
  
  14
  
  
  
  
  Поля умолкла, потом, подняв на меня выразительные серые глаза, добавила:
  
  - Одно платье и сейчас еще у меня, носить его нельзя, но я храню, как память.
  
  - Достань, пусть Михаил посмотрит, - сказал Чинкин.
  
  Поля выдвинула из-под кровати небольшой деревянный сундучок, окрыла его и, порывшись немного, вытащила газетный сверток. В нем было из китайского шелка темно-синее платье, с короткими рукавами под резинку, а спина вся порвана в клочья и подол превращен в узкие ленты.
  
  Почувствовав, что-то жуткое, я вышел на воздух. В горах и над океаном было тихо, но косматые волны прибоя еще гремели, потрясая скалы, заливая грязною пеной берег.
  
  
  
  
  ОБОРОТЕНЬ
  
  Рассказ бабушки Хиври
  
  
  А началось все это вот с чего.
  
  Забралась к одним в погребки чья-то свинья, горшки поваляла, вылившуюся сметану, конечно, пожрала. Тут её и захватила хозяйка, подняла крик.
  
  Чушка, не будь дурой, к себе во двор не побежала, а кинулась прямо в лес, что сразу за селом начинался, и там скрылась.
  
  На шум сбежались соседи. Было много толков, все старались угадать, чья была хавронья, и пришли к выводу, что это был не иначе, как оборотень. Особенно горячо в этом уверяла бабка Хивря.
  
  И тут же рассказала, как её старик, будучи еще в парубках, разоблачил одного оборотня.
  
  - Я была тогда уже в девках. Прямо напротив нашего дома был огорожен ный плетнями пустырь, здесь мы собирали вечеринки. И вот один раз мы еще кружились под балалайку, но было уже поздно, вдруг откуда ни возьмись прямо в круг вбежала громадная свинья. Она расшвыряла всех рылом и скрылась. А испуганные девчата разошлись по домам.
  
  С этого раза совсем перестали мы выходить на улицу на вечеринки и только сидели у окна. Хлопцы одни походят-походят около домов своих ухажерок - и с теи идут домой.
  
  А грешили люди на одного мужика, хромого Антипа, таким остался он после японской войны. Не иначе, как он балуется, потому что сам ни к кому не ходит, окна на улицу всегда наглухо закрыты. Что он делает, никто не знает. Жена у него лет десять как умерла, и он больше не женился. Досужие языки болтали, что он ночью переворачивается на ножах, превращается в свинью и бегает по чужим селам, а днем спит. Теперь, как видится, стал пошаливать и у себя. Кто его видел, говорили, что это недюжего роста мужик, одна нога у него не сгибается, чернобородый, с проседью в волосах. Острый с горбинкой нос придавал ему вид хищной птицы, а горящие из-под косматых бровей глаза добавляли такое сходство.
  
  Тогда один из ребят, а это был мой ухажер Гриша, решил подсмотреть Антипа: правда ли то, что о нем говорят? И если так, то забрать у него ножи, без которых он не сможет ни в кого превратиться.
  
  Дом Антипа стоял глухой стеной в узкий кривой переулок, который вел пря
  
  
  15
  
  
  
  
  мо к Волге, и Гриша не раз проходил по нему ловить рыбу. И вот, когда солнце подвигалось к закату, Григорий подошел к этой хмурой на вид хате. Тянувшийся вдоль переулка тесовый забор уже качнулся вовнутрь и был предусмотрительно подперт сохами. В глубине двора стоял большой деревянный сарай.
  
  Григорий прощупал руками доски и наткнулся на одну, только что державшуюся на верхнем гвозде. Он отдавил доску, юркнул в образовавшуюся щель и стал осматриваться. Весь двор зарос травой, а над забором стоял высокий конопляник. Григорий посидел в нем немного, а когда солнце полностью закатилось, он стал осторожно подбираться к сараю, тихо приоткрыл покосившуюся дверь и вошел. Сарай был почти пуст, а около дверей земляной пол был тщательно подметен, и Григорий решил, что на этой площадоке хозяин и колдует.
  
  В глубине сарая чернелись два сундука. Григорий подошел и заглянул в них. Они были без крышек и заполнены всякой рухлядью.
  
  В другом углу валялся опрокинутый мучной ларь. Григорий пошел туда, присел в уголке и выставил впереди себя ларь. Так и решил караулить.
  
  Сквозь щели сарая уже виднелись звезды, и заря полностью потухла. И вдруг он услышал, как заскрипели ржавые петли, их хаты кто-то вышел. Постояв немного, словно привыкая к темноте, он, прихрамывая, двинулся к сараю. Это был Антип. На нем была просторная русская косоворотка, стянутая ремешком в талии, широкие черные шаровары. Распахнув дверь сарая, он направился к сундукам. Покопался в одном из них, что-то взял и направился назад к двери. Здесь на расчищен ной площадке он присел на корточки, стал с усилием что-то втыкать в землю. Он был спиной к Григорию, и поэтому не было видно, что он делает. Но вдруг он кувыркнулся через голову, что-то мелькнуло, и огромная свинья выбежала из сарая. Григорий очень ясно всё это видел. Посидев еще немного, он вышел из своего укрытия.
  
   На том месте, где только что орудовал Антип, Григорий увидел воткнутые в землю ножи, их было три, с толстыми , как у сабель, рукоятками. Он выдернул их и прежней дорогой, через дырку в заборе, вышел на улицу.
  
  Дома еще не спали, в окнах светился огонек. Отец чинил верблюжий хомут, а мать на пряхе пряла пряжу.
  
  Увидев в руках сына диковинные ножи, отец удивленно приподнял брови и поверх очков поглядел на сына. И мать, остановив пряху, так же вопросительно смотрела в возбужденное лицо Григория. Тогда он подробно им рассказал об увиденном.
  
  Отец долго чесал шилом за ухом, затем сказал:
  
  - Ну, это хорошо, что выследил его. Но теперь он в любую минуту может придти за ножами.
  
  Все невольно глянули на часы: стрелки подходили к двенадцати.
  
  - Господи, - всполошилась мать, - отнеси их, пожалуйста, подальше, не то она нам все стекла повыдавит.
  
  Действительно, вскоре за окном (окно выходило на улицу) послышался какой-то шорох. Отец, сидевший возле, быстро отдернул занавеску, и все увидели громадное чушиное рыло. Чудовище уперлось своим пятаком прямо в раму и просительно хрюкало.
  
  Отец опустил занавеску и сказал:
  
  - Иди, Гриша, выброси их на улицу, и она отвяжется от нас.
  
  Гриша робко вышел на крыльцо, размахнулся и бросил ножи далеко, прямо
  
  
  16
  
  
  
  
  через забор. Шагнув в коридор, он полуприкрыл дверь и стал наблюдать. Сквозь жидкий заборчик было видно, как свинья подбежала к тому месту, где упали ножи, похрюкала, собрала ножи ртом и побежала прочь.
  
  После этого в селе вечерами снова зазвенели гармошки, а осенью мы с Григорием поженились.
  
  ... Такими словами закончила бабушка Хивронья эту историю.
  
  
  
  
  ЧЕРНЫЙ ОФИЦЕР
  
  
  Это было в начале тридцатых годов, мы жили в большой станице. Наш дом окнами выходил на широкую площадь, а напротив, посреди площади, стояла церковь, полуразрушенная, с выбитыми окнами, заколоченными дверями, очень мрачный у нее был вид. И в народе ходили слухи, что каждую ночь, в двенадцать часов, из нее выходит черный офицер с обнаженной саблей и, кто попадается ему на глаза, насмерть рубает его шашкой.
  
  Как-то раз отца с матерью пригласил на праздник богатый казак по случаю возвращения со службы сына. А жили они на другой стороне площади.
  
  Гулянка затянулась. И мать стала беспокоиться: она заперла нас, малышей, одних в хате и теперь переживала, как бы с нами чего не случилось. Она решила сбегать домой, проведать нас.
  
  Дело было летом. Она накинула на голову платок и побежала прямо через площадь. Уже поравнялась с церковью и тут вдруг вспомнила про черного офицера: ведь он выходит на площадь ровно в полночь!
  
  Её охватила робость, она невольно оглядывалась по сторонам. И в это время впереди показалось что-то темное, движущееся. Мать так и обмерла. То ли назад идти, но и детей надо обязательно проведать. Беспокойство за детей переселило страх, и тогда она решила сделать так: напугать его самого.
  
  На ней была широкая, со сборами, белая юбка, она взяла её за исподние края и подняла высоко вверх: получилось как парус. И в таком виде побежала на черный предмет. Когда приблизилась к нему, увидела, что это корова подбирает что-то просыпавшееся на землю. Мама тихо рассмеялась и решила в прежнем виде бежать дальше, как бы озоруя.
  
  Но тут она снова заметила кого-то впереди. Она остановилась, прислуша лась. Кто-то поднимал пьяного, но он тут же опять падал. Басовитый, тоже пьяный голос уговаривал:
  
  - Кум, будь казаком, что уж ты раскис так?
  
  Мама набралась храбрости, еще выше подняла руки с краями юбки и помчалась прямо на них.
  
  Уже было близко, но они не замечали её. Тогда она сильно затопала ногами. И вдруг они оба, словно подброшенные от земли, враз кинулись бежать. Она остановилась, было слышно, как кто-то, скребясь, лезет через забор, а второй бешенно стучит в калитку. Мать, не обращая на них внимания, пробежала к своему дому.
  
  Дети спали, она успокоилась и, передохнув немного, вернулась снова в гости, никому ничего не сказав.
  
  Утром ей не терпелось узнать, кого же это она так напугала. Взяла ведра и направилась к колодцу. Там стояли две казачки и о чем-то оживленно рассуждали,
  
  
  17
  
  
  
  
  размахивали руками.
  
  Мать подошла, поставила на землю ведра, и спокойно спросила:
  
  - О чем, бабоньки, гутарите?
  
  - Как, а ты разве не слыхала, сегодня ночью черный офицер чуть не зарубил нашего атамана с кумом: налетел на них с поднятой шашкой, кум еле к себе забежал, а атаман через забор нырнул и попал ко вдове Акулине. И сейчас у неё лежит, никак не придет в память.
  
  Мать улыбнулась; ничего не сказав, зачерпнула воды и вернулась домой.
  
  
  
  ЧУДЕСА В РЕШЕТЕ
  
  
  Яков Яковлевич Васильев, бывший учитель, собиратель фольклора, с которым мы много лет общались и дружили, рассказывал мне:
  
  - Поверья о колдунах, ведьмах, домовых, леших, русалках и прочей нечисти были сильно распространены в старое время. Еще с малолетства я наслышался таких страшных рассказов об этих таинственных силах, что, бывало, дрожал всем телом и прижимался к матери. А будучи подростком лет двенадцати-пятнадцати, и сам испытал на себе весь ужас встречь с ведьмами.
  
  ...Начало прошлого века. Перед заходом солнца на улице, возле дома нашего соседа Гаврика-курицы (так его прозвали за маленький рост и необыкновенную подвижность, а еще за тонкое умение изображать "разговор" курицы с петухом), собираются бабы, располагаются одни на завалинке, другие прямо на нагретой солнцем земле, кто грызет семечки, кто вяжет из пряжи на спицах чулки... Дети играют вокруг, засиживаются допоздна, рассказам нет конца, сначала идут суды-пересуды, кто хороший, а кто плохой... А когда стемнеет, именно с этого времени начинаются повествования о чудесах, о необыкновенных историях, о страшных случаях. Причем не только подробно рассказывалось об этих происшествиях, но и тщательно перемывались косточки их "авторов", всех колдунов и ведьм в селе знали наперечет и ведали обо всех их проделках: кто ночью доит у Дрынкиных корову, кто сглазил молодоженов, кто напустил болезнь на председателя сельсовета, кого душил домовой или у кого так защекотал за ночь лошадь, что утром она была вся потная и с сильно запутанной гривой...
  
  Из этих рассказов становилось ясно, что вся эта нечистая сила работает организованно, по плану, а организатором является сам сатана, то есть черт, он вербует человеческие души, дает человеку колдовскую силу, а за этот тот кровью подписывает документ о продаже черту своей души.
  
  Главным колдуном в нашем силе считался Андрей Кузьмич Цыбизов. Он не только не скрывал своей связи с нечистой силой, но напротив - всячески рекламировал это. Жил он богато: шесть пар быков, две лошади, тридцать овец, корова, мельница - большой ветряк. Постоянно пьянствовал. А ведьмы в его распоряже нии были следующие: Марья, Осиповна, Катанка, Киселиха, Грунька Анашкина, Акулина Скукова... Чтобы отправиться ночью "на работу", "пошалить" ведьма сначала шла к Цыбизову за разрешением: "Андрей Кузьмич, пусти на ход". Тот милостиво позволял: "Ладно, иди, только про меня не забудь..." После этого ведьма должна была перевернуться и вылететь в трубу. За это их еще называли труболетками.
  
  Когда утром хозяйка приходила доить корову, а молока в ней не оказывалось, она начинала ругаться: "Ах, сатана, уже выдоила все! Поймаю - отрежу уши..."
  
  
  18
  
  
  
  
  Андрюха Бобков рассказывал, как однажды застал свою соседку Марфу на месте преступления:
  
  - Рано утром, еще и заря не вставала, выхожу во двор, чтобы кормить скотину, только скрипнула дверь, а Марфа с ведром - шарах через плетень - и сразу исчезла.
  
  Марфа была самая бедная в селе. Муж у нее погиб в гражданскую войну, тянула одна четырех маленьких ребятишек. Некотрые бабы и девицы побаивались её, а многие, и девушки, и молодые, муж или жена, у которых сложилась несчастная любовь, приходили к ней за помощью: она умела "привораживать".
  
  Ведьмы любили еще пошутить с людьми, попугать. Перевернется она раз-другой, сделается свиньей и давай гоняться за человеком до тех пор, пока тот не напугается до полусмерти и не упадет бесчуственный. Мне и самому мальчишкой пришлось на себе испытать такую "шутку".
  
  Как-то вечером сидели мы у нашего двора - я, Ванька Бубновый, Андрюха Бобков, Белый Цыбизов (сын колдуна Андрея), Тимошка Микишкин, Захар Кысурин, Пашка Разоренов... Сначала шли разговоры о всякой всячине, анекдоты и прочее, потом перешли на ведьм и колдунов, их проделках. Время приближалось к полуночи. Белый Цыбизов говорит:
  
  - Мне Илюха Архипкин рассказывал, как он видел домового в Дамашкином лесу. Лезет, говорит, по дубу вверх и воет: у-у-у-у-у... Да так долго...
  
  - А какой он из себя на вид? - спросил я.
  
  - Да длинный-длинный, косматый.
  
  - Нет, это не домовой, а леший.
  
  - А ведьмы - это не страшно, я их не боюсь, - говорит Тимошка.
  
  - Её бить надо по холодку (то есть по теневой стороне), - басом советует Пашка Разоренов. - А главное, не робеть, сразу хватай её за уши, садись верхом и катайся до самых петухов. Как только пропоют первые петухи, ей нужно исчезнуть, вот она и запросит прощения.
  
  - Это верно, - говорит Захар Кысурин, а если робеешь, то защекочет, они очень любят щекотать.
  
  - Я тоже их не боюсь, - сказал Ванька Бубновый.
  
  И все наперебой стали говорить о своей храбрости.
  
  И вдруг из-за угла одна за другой выскочили три свиньи, худые, длинные, с визгом и хрюканьем они бросились к нам, впереди рябая, а те две - черные с белым.
  
  Мы все в безумном страхе шарахнулись в разные стороны. Первой на пути была калитка Андрея Бобкова, мы кинулись в нее, застряли,попадали один на другого, уткнулись лицом в землю, объятые ужасом.
  
  Свиньи куда-то исчезли, и мы потихоьку, с опаской разошлись по домам.
  
  А на другой день, когда ярко светило солнце, мы стали храбро обсуждать вчерашнее событие.
  
  - Да это же были свиньи Спирьки Ивкина! Они у него всегда голодные, вот и срываются со двора в поисках пищи.
  
  - Да я и сам видел, что это не ведьмы, а просто свиньи!
  
  - А кто же тогда первый драпанул?
  
  - Ты, Тимошка!
  
  - Кто, я? Это Бубновый...
  
  Так мы, пререкаясь, искали виновного и долго смеялись друг над другом.
  
  Особенно опасны ведьмы и колдуны, когда идет свадьба. Если кто-то из них появится поблизости, то не утерпит, обязательно испортит молодку или обоих молодых.
  
  
  19
  
  
  
  
  Суеверные люди очень боялись эту нечистую силу. Этой слабостью и пользовались колдуны и ведьмы: их поскорее сажали за передний стол, всячески блажали. Выпьет колдун, закусит изрядно - и уходит. После этого гости вздохнут облегченно и свадьба продолжается.
  
  Самым почетным гостем был, конечно, Андрей Цыбизов. Он любил щеголять своими связями с чертями и чертенятами, да и с самим сатаной..
  
  - Черти-то у меня все на посылках. Чего захочу, то они для меня и сделают. Ведь я им за это свою душу продал. Сатану я вижу каждый раз на Эльтоне, где у нас бывают слеты... А насчет чертенят?! Если они когда сильно разболтаются, начнут донимать меня, я им рассыплю ведро проса по земле... пусть собирают.
  
  Хотя он и сам был богатеем, но по свадьбам любил ходить. Очень гордым он себя чувствовал, когда его всячески задабривали, щедро угощали. Но чуть кто ему не угодит, он негромко, но зловеще произносил: "Скылдую... или убью".
  
  Только один смельчак нашелся - Петруха Козлов. Когда женили его сына, Андрей, как обычно, уверенно заявился на свадьбу. Петруха, увидев его, воскликнул:
  
  - Это ты, колдун? Тебя кто звал? А ну геть отсюда! - Тумаками вытолкал его из хаты, а напоследок дал пинка под зад. При всем народе! Это было страшное унижение для Цыбизова.
  
  Но никакой порчи ни на Петруху, ни на его сына Цыбизов не напустил, а пошел жаловаться председателю сельсовета.
  
  - Меня Петруха Козлов избил.
  
  Председатель рассмеялся:
  
  - Да какой же ты колдун, если не можешь себя защитить?!
  
  Вечером Цыбизов сильно напился, лежал возле своей калитки и плакал. Подошел к нему его дружок и собутыльник Савелий Новиков.
  
  - Андрей, чего же ты плачешь?
  
  - Савелий Иванович! Как же мне не плакать? Ведь я должен на Эльтон лететь, ведь у нас сегодня слет всех колдунов и ведьм. А что я старшому-то скажу? Сатане-то? Я даже перевернуться на ножах не могу.
  
  Напротив, на завалинке, сидели мужики, посмеивались:
  
  - Ну, попадет теперь Андрею Кузьмичу от его начальства!
  
  Иногда человек и сам не знал, что он колдун. Какая-нибудь женщина вдруг заболевала кликушеством: то есть колдун поселил в нее беса. Иногда бес сидит в ней спокойно, и женщина только молчит и тоскует. Даже духовенство не может его из нее выгнать. Когда на исповеди и причащении они пытаются это сделать, то бес бунтует, и тогда больная начинает выкрикивать на разные лады: то по-сорочьи застрекочет, то завоет по-волчьи... и тут уже никто не в силах её остановить.
  
  Простые женщины нашли способ, как узнать, кто испортил больную: во время приступа надо быстро надеть на голову кликуши потный хомут, и тогда она выкрикнет имя губителя. Так они открыли имя нового колдуна - Акима Абрашкина.
  
  Соседка Акима, Симаниха, внезапно заболела: все время тоскует и плачет; сколько её ни успокаивали, ни уговаривали, она всё хуже и хуже - кричит, да и только.
  
  - Порча! - решили бабы. - Хомут, хомут давайте!
  
  Принесли хомут. Подносят его, к Симанихе, а она сама охотно лезет в него головой с криком:
  
  -Аким! Аким!
  
  Ну, всё ясно: оказывается, Аким Абрашкин тоже колдун, хотя сам он и не подозревал об этом.
  
  
  20
  
  
  
  
  А когда ему про это сообщили, он устроил Симанихе скандал: "Не бреши!" - и грозил её поколотить.
  
  Против действий колдуна придумывалось так сказать, противодействие. Мой дед Тит Алексеевич Алексеев славился своей колдовской силой. Но был он колдун не вредный, сам никогда не портил и зла никому не делал, а только лечил порченых. Причем знал, какая ведьма это сделала. Вылечивал этого человека, а ведьме устраивал нагоняй. Причем она сама неприменно приходила к нему с повинной. Как-то молодка Петрикова вдруг затосковала. Изболелось у нее всё сердце. Мать привела её к Титу Алексеевичу. Тот осмотрел больную, покачал головой и начал упрекать ведьму: "Ах, лихоманка её забери, не утерпела, сколько раз обещалась больше не озорничать, и вот на тебе, опять... Ну подожди же ты у меня! Приде-ет, обязательно придет".
  
  Вечером в самом деле приходитАкулина Симукова, робко стучит в окно:
  
  - Тит Ликсеич, выйди сюда!
  
  - Ага, лихоманка тебе в пузо, пришла? Я говорил, что придет!
  
  Он выходит во двор, о чем-то долго беседует с Акулиной. И она, понурив голову, виновато уходит.
  
  Рассказывали, что в старину были колдуны такой силы, что когда молодые, повенчавшись в церкви, выходили на паперть, то тут же превращались в волков и убегали в лес. Оказывается, где-то здесь присутствовал колдун.
  
  Но мой дед и против таких имел силу. Когда невесту собирали под венец, то, чтобы предотвратить порчу, вели её к Титу Алекссевичу. Однажды привели к нам соседку Дуняшку. Дед взял суровую нитку, навязал на ней несколько узелков и опоясал невесту. Всю эту церемонию он сопровождал каким-то нашептыванием. Невеста была полная, и нитка вскоре оборвалась. Родственники перепугались. Мать с Дуняшкой, запыхавшись, прибежали к колдуну: "Тит Ликсеич! Тит Ликсеич! Нитка-то у Дуняшки оборвалась".
  
  Он спокойно ответил:
  
  - Ну, ничего, ничего. Давай сюда нитку. - И, связав её, снова опоясал Дуняшку. - Всё будет хорошо.
  
  Хотя колдуны и пользовались охотно благами своей "славы", но иногда и сами становились жертвами собственной силы.
  
  Время от времени на колдуна так "находит", что он непременно должен "выпустить" свою силу, порчу. И если объекта воздействия близко нет, то он выпускает просто по ветру: авось в кого-нибудь попадет.
  
  Однажды вот так один колдун выпустил своё колдовство, а в конце лицы играли три девочки и среди них его дочка. Колдовство и попало в нее. Девочка заболела и умерла.
  
  Была у нас в селе милая, тихая женщина Дуня. Её считали ведьмой. Однажды выдавал свою дочку замуж кузнец Яков Шипаев. Все ждали свадебного поезда от жениха. Собралось много народу. Ребятишки забрались на чердак, на деревья, наблюдали. Наконец объявили: "Едут! Едут!" И тут Шипаев увидел Дуняшу. Она радостно, с завистью смотрела на молодых. Шипаев заволновался. Долго не мог ничего сказать, наконец громко заявил:
  
  - Застрелю, если не уйдет!..
  
  Но Дуняша ничего не слышала, она во все глаза смотрела на невесту, с которой в детстве вместе играла.
  
  - Убью сейчас! - взревел Шипаев. Забежал в дом, схватил ружье и из окна выстрелил вверх. Дуняша как кинулась бежать - под крики и свист гостей.
  
  
  21
  
  
  
  
  Говорили, что ведьма не может умереть, пока не передаст кому-нибудь свою силу. В одном селе долго болела одна очень старая женщина. Она просила бога убрать её поскорее, но тот не прислушивался к её мольбе. Оказывается, женщина была ведьмой, но никто не хотел принять её искусство (после этого она спокойно отошла бы на тот свет). Жившая с ней внучка в страхе пряталась у соседей, а те тоже боялись выходить из дома. А бедная женщина в это время просила: "Пить, пить хочу..." Но никто к ней так и не подошел.
  
  - Вера в сверхъестественную силу, в могущество колдунов и всякой нечисти поддерживала у населения церковь, - говорил Я.Я. Васильев. - Почему бы церковникам не разъяснить своей пастве, что, мол никаких нечистых нет? Нет ни колдунов, ни ведьм, ни домовых с лешими, ни водяных. Нет дьявола, который имеет разные названия: черт, сатана и т.д. Как бы скоро молящиеся поверили твоему слову! Ведь они верят тебе, батюшка!
  
  Наоборот, попы поддерживали эти суеверия. Иначе нельзя. Если люди перестанут верить в нечистую силу, то почему же они будут верить в "чистую", то есть в ангелов, святой дух да и самого Бога? Вот они и "разъясняют" происхождеие этих нечистых сил. Наш священник Петр Аргентов на вопрос, откуда произошли домовые, лешие и прочие объяснил нам так:
  
  - А это когда Бог сотворил невидимый мир, то есть ангелов, то один из них, самый главный архангел, возгордился против своего творца и увлек за собой еще много ангелов. "Что нам творец! - говорил он. - Мы сами такие же сильные, как боги".
  
  Бог рассердился на непослушных, свергнул их с неба в преисподнюю. И когда они летели вниз, гонимые огненными стрелами, то большая часть ринулась в ад, а другие зацепились: кто где-нибудь в лесу, тот стал лешим, а если за трубу - домовым, в воде - водяным. Вот они-то и проказничают на земле. А самый главный превратился в сатану, остальные его последователи - в дьяволов. Сатана поселился в аду и, чтобы мстить Богу за свое свержение, посылает чертей на землю делать зло. Они научают людей совершать прегрешения, они же учат искусству колдовства, а колдуны вредят людям. Так все и ведется, - заключил батюшка.
  
  А мы поверили: да, всё теперь понятно...
  
  Рассказы о так называемых колдунах и ведьмах сочинялись талантливыми людьми, чтобы развеселить себя и других, в живых разговорах скоротать долгие вечера.
   Этот своеобразный жанр народного творчества несет определенное познавательное значение и дает нам представление о богатом разнообразии произведе ний фольклора, о жизнерадостности, тонком уме и озорном юморе народа, красоте и поэтичности русского слова.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"