Коробков Геннадий Яковлевич : другие произведения.

Сны Тридцать Седьмого

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  Г. КОРОБКОВ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  СНЫ
  
  ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОГО
  
  Повесть
  
  
  
  
   г. Волгоград
  
  
  
  
  
  
  
  
  Моя философия всегда была
  
  философией конфликта.
  
  Н. Бердяев.
  
  
  Мне ненавистны ваши убеждения,
  
  но за то, чтобы вы их высказали,
  
  я готов отдать свою жизнь.
  
  Вольтер.
  
  
  
  Этот странный звонок раздался поздним вечером.
  
  - Сергей Львович, вас беспокоит Варвара Федоровна...
  
  -А, здравствуйте, теть Варь! - живо откликнулся он, сразу узнав ее неторопливый, начальственно-солидный голос. Она лет сорок прослужила в высоких уреждениях, да плюс волевой, независимый характер, - все это выработало в ней гордую, независимую осанку и официально-строгий голос, сохранившийся до сих пор (лет семьдесят пять ей, сейчас, наверно). Сергей Львович и сам уже был "дядя", под пятьдесят, но как-то издавна повелось по домашней привычке: теть Варь да теть Варь, - три десятка лет назад отец с матерью поселились в новом доме, оказались соседями тети Вари и быстро подружились. И хотя она, впитавшая этикет солидных контор (где шестиде сятилетний мудрец обращался к юнцу: Иван Иванович, Сергей Львович...), чувствовавшая, может быть, диссонанс в панибратски-домашнем "теть Варь" и своими рассказами словно бы намекавшая на это: кто-то к ней пришел: "Варвара Федоровна", или она звонит: "Сергей Львович, это Варвара Федоровна", - он все-таки не мог перейти с простого, доброго, домашне-уважи тельного: теть Варь, - на чуждо-официальный.
  
  - Сергей Львович, когда к вам можно зайти? - продолжала она неторопливо, обстоятельно. - Я хотела посоветоваться с вами по одному делу.
  
  - Теть Варь, давайте я сам как-нибудь к вам забегу. Что вы будете так далеко ехать, лезть на четвертый этаж?.. А о чем вы хотели поговорить?
  
  - Я написала письмо в газету: что вы взялись трепать имя Сталина? Он один что ли виноват? - Она говорила строго, следовательским, обвинитель ным голосом. - Своих у нас проблем мало?.. - И, помолчав, спокойно закончила: - Я хотела, чтобы вы посмотрели и перепечатали.
  
  - Хорошо, я зайду, - после паузы сказал он.
  
  Письмо в защиту Сталина! О чем тут можно говорить? После такой информации о нем и его делах! Разные "защитительные" речи ему время от времени приходилось читать в газетах, слышать по телевидению. Но о побу
  
  
  
  
  дительных причинах этих выступлений он почти не задумывался - так, чудаки какие-то. Но тетя Варя! С ее ужасной биографией - как же можно?!
  
  В тридцать седьмом ее мужа арестовали - и сгинул, словно не было человека. После реабилитации, в пятьдесят шестом году, Варваре Федоровне со старой матерью дали хорошую двухкомнатную квартиру, на одной площадке с отцом и матерью Сергея Львовича. Его мать была очень общительная, гостеприимная. Варвара Федоровна частенько заходила (по праздникам со своей матерью, старушкой древней, тоже сохранившей независимый, прямодушный гордый характер - "в дочку") на пироги, чай, иногда что-нибудь поострее.
  
  Тогда было время приоткрытия страшных довоенных тайн и бурного реагирования на это. Именно об этом она больше всего и могла рассказывать: у кого чего болит, тот о том и говорит. Когда Сергей Львович, в субботу или воскресенье, приходил к родителям, Варвара Федоровна, обрадованная свежему собеседнику, сразу же вступала с ним в разговор: что нового, как же дальше будет?.. Человек впечатлительный и эмоциональный, Сергей Львович воспринимал жизнь не столько головой, абстрактно-математически, но больше сердцем, и подолгу хранил в душе не подробности событий, а произведенные ими впечатления, вызванные ими эмоции: радостные или горько-трагические.
  
  Довоенные эпизоды Сергею Львовичу помнились меньше. Может быть, потому, что Варвара Федоровна рассказывала о них спокойно, официально -равнодушно: даже самое страшное может за долгие годы устояться, перегореть, вытесниться другими впечатлениями. Последние же события затраги вали ее сильнее, волновали, возмущали, она говорила о них обстоятельно, гневно и осуждающе.
  
  Однажды ей сообщили, что на стадионе работает дворником некто Некрасин, бывший надзиратель тюрьмы, негодяй, который изощренно издевался над родственниками арестованных. Она специально поехала. Нашла его на трибунах - он выметал мусор из-под скамеек. Стройный когда-то, бездушный красавец превратился в обрюзгшего, потрепанного и грязного старика.
  
  - Ну что, выслужился? Метлой машешь? - с ненавистью сказала она.
  
  Он ничего не ответил, но, наверно, понял, о чем она говорит.
  
  В пятьдесят восьмом, в мае, Варвара Федоровна встретила на остановке троллейбуса давнюю, еще довоенную знакомую, Фаину Ивановну. В молодости они немного общались, то на танцах встречались, на пляже, имели общих знакомых. Фаина работала буфетчицей в тюрьме. К тому времени, когда мужа Варвары Федоровны арестовали, они уже не поддерживали никаких отношений, редко виделись и только здоровались. А тут вдруг, после почти двадцати лет, Фаина Ивановна, издалека увидев Варвару Федоровну, первая пошла ей навстречу, сердечно поздоровалась и каким-то неуверенно -
  
  
  
  
  виноватым голосом спросила:
  
  - Варь, а про Аркадия Яковлевича ничего не слышно?
  
  - Почему? Реабилитироовали!
  
  - Варь, я так долго молчала...
  
  И рассказала...
  
  В декабре тридцать восьмого года она получила телеграмму из Ленинска: умер брат. Отпросилась на три дня и поехала. Когда собралась в обратную дорогу, начались сильные метели. Немного на лошадях, а больше пешком, еле-еле добралась до Сталинграда, лишь на шестой день. Прибежала утром на работу, а ей: "Давай быстрей, арестованные орут: "Курить!"
  
  - Я открыла буфет. Уже в конце рабочего дня, стоит мужчина с бородой, опухшими глазами. Я с трудом узнала Аркадия Яковлевича. Он дождался, когда все уйдут, купил три пачки папирос, молча потоптался и ушел. Я собиралась домой, наводила порядок. Смотрю, на прилавке папиросная коробка, он забыл ее. Я быстро взяла, хотела в ящик бросить. Но тут почувствовала, что пачка пустая. Раскрыла, в ней записка: "Очень прошу передать моей семье, что я здесь, пусть добиваются свидания..." Варя, я побоялась отдать... и порвала...
  
  Варвара Федоровна стояла, словна оглушенная.
  
  - Фая, как же ты могла?! И зачем ты мне теперь это говоришь?..
  
  На следующий день к вечеру Сергей Львович подходил к дому, в котором за четырнадцать лет был великое множество раз, пока были живы мать с отцом. Поднялся на второй этаж и в волнении остановился. Первая справа - такая знакомая дверь. Кто теперь за нею живет?
  
  Надавил кнопку звонка на противоположной, через площадку, квартиры слева. Дверь широко распахнулась, в проеме предстала крупная фигура. Солидный голос:
  
  - Проходите, Сергей Львович! Да не надо, не разувайтесь.
  
  - Нет, не буду топтать... Ну, как вы поживаете, теть Варь?
  
  Теперь она обитала одна в своей двухкомнатной квартире - мать умерла в прошлом году. Сергей Львович видел ее последний раз лет шесть назад, но уважительно помнил очень хорошо, почтенную старушку, спокойную, независимую, иногда гордостроптивую (видимо, гены прямоты, независимости были заложены в их наследственном комплексе). Ощущение строптивости, может быть, усиливалось тем, что она немного недослышивала, и потому очень громко переспрашивала, спорила, возражала. Ее споры с дочерью было интересно слушать, два кремневых характера, сшибаясь, высекали феерические словесные искры.
  
  Они присели к столу, Варвара Федоровна держала в руках несколько листков, вырванных из тетради.
  
  - Сергей Львович, я вот что хотела. Чтобы вы прочли это и перепечатали на машинке.
  
  
  
  
  На листках крупным размашистым почерком было написано:
  
  "Несмотря на гласность, я сомневаюсь, что мое высказывание появится в печати, но сказать обо всем, что накипело за это время, я все-таки решила. Последнее время у вас появилось желание копаться в прошлом. Зачем все это делается? Хотите найти себе оправдание? Хорошо. Пусть Сталин был плохим, а где же вы тогда все были?
  
  Но это в прошлом, а в настоящее время (после смерти Сталина) и Хрущев, и Брежнев творили, что хотели, а вы не только молчали, вы аплодирова ли, хваля все их дела - и кукурузу, и целину, и уничтожение лошадей, и изъятие коров у колхозников... Это вы восхваляли нового писателя, наградив его Ленинской премией и сделав героем Малой земли и целины, и после этого твердите о культе. Если при Сталине и был культ, так он все-таки приносил пользу - и коллективизация, и индустриализация, и Днепрогэс, и тракторные заводы, и война, которой руководил он, - все это было в его время, а первопроходцам всегда и тяжело, и могут быть ошибки. Так почему же вы простили осужденным преступникам в связи с Победой и не хотите простить Сталину? А в войну тысячи солдат и офицеров погибли со словами "За Сталина, за Родину!". А Сталин опирался на вас. Значит, и вы помогали творить эти ошибки, а людей, которые чинили расправу над невинными жертвами, до сих пор боготворите, считаете их заслуженными ветеранами госбезопаснос ти, выплачивая им большие пенсии за выслугу...
  
  Считаю, что имя Сталина нужно восстановить, он много сделал хорошего, это не секрет. Война кончилась, после такой разрухи был неурожай два года, и все-таки быстро наладили жизнь, все появилось в магазинах. Теперь же все "перевыполняется", а в магазинах очень плохо с продуктами. Это через 70 лет Советской власти! Открыли магазины коопторга, где цены по карману только тем, кто имеет большую зарплату или нечестно живет, а пенсионеры лишь могут смотреть, но не покупать. Вот о чем нужно не только говорить, а кричать и не сваливать на культ. При культе и в магазинах все было, вплоть до черной икры, и цены на продукты снижались каждый год. А если вы считаете Сталина жестоким, с этим я согласна. Кто бы из вас не выкупил родного сына из плена?!
  
  Очень хотела бы, чтобы мое письмо прочитали все и высказали свое мнение".
  
  Сергей Львович надолго задумался, теребя пальцами скатерть.
  
  - Теть Варь, сейчас в газеты, на телевидение, в журналы присылают сотни таких таких писем, на них уже и не реагируют... Да и что тут выяснять? Все уже ясно.
  
  - Как это ясно?! Шельмуют все прошлое, и никто не осмеливается возразить.
  
  - Да осме-е-ливаются... - протянул он. И не выдержал: - Но за что его защищать?
  
  
  
  
  Она выпрямилась и словно бы с высоты своего удивления, презрения взглянула на него и почти басом протянула:
  
  - Как же за что? Под его руководством преодолели страшный голод и разруху, построили колхозы, заводы и электростанции, освоили Север и Сибирь... Нищее государство превратили в великую державу. А победа над страшным фашизмом! Когда он обратился к народу: "Братья и сестры! (Голос ее дрогнул). К вам обращаюсь, друзья мои..." Люди останавливались возле репродукторов и плакали. - Казалось, она и сама сейчас заплачет, но пересилила себя и твердо продолжала: - Мой брат погиб с именем Сталина. И тысячи таких. Хотя бы ради этого хранили уважение. А когда объявили победу, вся страна плакала - и мужчины, и женщины, у всех слезы по щекам...
  
  Сергей Львович был несколько придавлен этим потоком восторга. Но в нем помимо его воли начинало бушевать неудержимое несогласие, возражение. Сколько раз ему говорили: не спорь ты со стариками! Все равно их не переубедишь, только обидишь, расстроишь. Зачем тебе это надо? Но он обо всем забывал, когда видел насилие над истиной - сознательно-лукавое или от заблуждения, исходящее от пожилого ли, молодого, от влиятельного начальника или совсем никого, - не имело никакого значения, раз неправда - словно охотничий зов безрассудно кидал его в атаку.
  
  - Как же молчать, когда столько ошибок совершено, кровавых ошибок?
  
  - Мы шли непроторенной дорогой...
  
  - А разве неминуемы были такие жертвы?
  
  - Лес рубят - щепки летят.
  
  - Хорошие щепки - человеческие головы.
  
  - А что, все были святые? Не было жуликов, бандитов, вредителей? Если кто-то перегибал, нарушал закон, то Сталин должен за всех отвечать? Откуда он мог про все знать?
  
  - Как же?..
  
  - Мы сами съедали друг друга. Авдеевна говорит: в колхозе не успевали доносы писать один на другого. - Она задумалась, что-то вспоминая. - Авдеевна рассказывала: у ней сосед был. Купил в колхозе поросенка. Через три месяца приходит участковый милиционер: "Иван Федорович, к нам поступил сигнал, что ты украл с фермы поросенка". - "Да вы что?! Я купил в колхозе. Уже три месяца кормлю, и все видят. У меня и квитанция есть. Вот смотрите: уплатил деньги, вот подписи председателя и бухгалтера, вот печать". Милиционер задумался: "Все верно, но... велели разобраться... Слушай, да сдай ты его ради Христа, пока греха не случилось". Сосед так и сделал... Что, Сталин заставлял писать всякие кляузы?
  
  - Конечно. Создал условия...
  
  - Ну да-а... Если ты порядочный, то не будешь делать этого. При Брежневе разложили всю страну - он один виноват? А все кругом дураки? Ни один
  
  
  
  
  министр, ни один академик, ни член Политбюро - почему никто не возразил? А теперь все в стороне. Гнать надо таких.
  
  - Но Брежнев - не Сталин.
  
  - Разумеется! При Сталине все было. Не успела война кончиться, отменили карточки, каждый год происходило снижение цен. А теперь посадили на талоны... На девятнадцатом съезде Сталин обещал в шестидесятом году бесплатный хлеб. А Хрущев совсем без хлеба оставил. По спискам, и только черный. У хлебного магазина девочка: "Хочу булку". А булочку только во сне видели. Но теперь он хо-о-роший. Мужик с колхозной грядки, как Авдеевна говорит. А Брежнев - вообще цирк. Я тебе не рассказывала анекдот? Приехала к нам Индира Ганди. Брежнев читает приветствие: "Уважаемая госпожа Тэччер!" Ему подсказывают: "Не Тэччер, а Индира Ганди, Леонид Ильич". Он опять: "Уважаемая госпожа Тэччер". - "Леонид Ильич, не Тэччер, а Ганди! Индира Ганди!" Он: "Я вижу, что Ганди. Но тут написано: "Тэччер".
  
  - Теть Варь, это совсем другой вопрос, - с досадой сказал он.
  
  - Ну, так и не сваливайте все на Сталина. Сами-то вы что сделали хорошего? Читал интервью с внуком Сталина? Где эта газета?.. Прошло тридцать пять лет после смерти Сталина, а что же вы не наладили жизнь? Стало еще хуже. Прилавки пустые. Ребенку конфетку не купишь, больному лекарство не найдешь. Старики обнищали, дети голодные. Отстали во всем, с протянутой рукой идем на поклон к капиталисту. Как дожили? Кто виноват? При Сталине не было ни мафии, ни проституции, ни наркомании. Такие жестоко сти, такое разложение! Сейчас ни только сажать - стрелять надо. Поднять бы на месяц Сталина, он бы навел порядок.
  
  - Это мы знаем! Кованые сапоги топали каждую ночь по ступенькам.
  
  - Было плохое, но было много и хорошего. А у кого все хорошо? Не надо перечеркивать прошлое. Я тебе сейчас прочитаю. - Она взяла со стола сборничек "Человек и закон", быстро стала листать. На столе лежало еще несколько газет, какая-то книжка, словно она готовилась к спору. - Вот: "И литератор, и любой человек, который берется писать о прошлом, должен терпеливо исследовать доводы той и другой стороны и в своих оценках руководстоваться любовью к Родине, быть гражданином своего Отечества. Русская литература, например, всегда отличалась от литератур других стран тем, что ставила жгучие, самые животрепещущие вопросы своего времени, принимала близко к сердцу то, что происходило в России, чем жил русский народ. Но при этом! - она возвысила голос, - она никогда не мазала дегтем своего прошлого, что уже было достигнуто обществом на всех предшеству ющих этапах его исторического развития. И этим традициям - изменять - нельзя!"
  
  - А кто это написал?
  
  - Ректор духовной академии, протоиерей Сорокин.
  
  
  
  
  - Ну вот, стреляли, стреляли попов, а теперь не надо вспоминать.
  
  - Но надо и хорошее помнить, - в сердцах воскликнула она. - Сталин через ссылки и тюрьмы прошел - он плохой. Умер, у него всего богатства - подшитые валенки да солдатская кровать. А нынешние хапают... Патриотизм такой воспитал - на танки и пушки бросались. А теперь в страхе живем: там жертвы были, а тут банды бесконечные. Вся страна рыдала, когда он умер. А эти передохнут - ни одной слезинки не будет. Плохо ли, хорошо, мы свое дело сделали, а теперь вы не заболтайте перестройку.
  
  Сергей Львович чувствовал, как смертельно он устал, и Варвара Федоровна, хотя говорила уверенно и жестко, он видел - на грани возбуждения, взрыва.
  
  Зачем спорить, когда нет ни единой точки соприкосновения? - вспомнил он слова Белинского. Зачем ему надо ей доказывать? Ну и пусть живет со своими убеждениями, может быть, ей страшно их потерять...
  
  - Теть Варь, это бесполезный разговор.
  
  - Значит, не надо начинать, не надо было чернить Сталина. Потому что ничего святого у нас уже не осталось... А что я тебя даже чаем не угостила, - свернула она спор.
  
  - Да не надо.
  
  - Сиди, сиди, я сейчас. - Она тяжело поднялась, медленно пошла, крупная, полная, чуть сгорбленная, руки у нее подрагивали.
  
  Чиркнула спичка на кухне, загудел газ, зазвенели чайные чашечки.
  
  - А как вы там живете?
  
  - Нормально...
  
  - Сын вернулся из армии?
  
  - Да, отслужил. На втором курсе начал учиться.
  
  - Ничего учится?
  
  - Неплохо. За год подзабыл, сейчас сидит, занимается.
  
  - Сын у вас хороший. Спокойный, вежливый... Я днем печенье домашнее пекла, - сказала она, ставя на стол большое блюдо с розовым, пышным, посыпанным сахаром печеньем. Обернулась, взяла из шкафа длинную коробку с шоколадными конфетами. - Дочка из Москвы прислала, я знаю, вы любите сладкое.
  
  Они мирно беседовали, вспоминали маму, отца, ее мать; над головой уютно светил абажур, было тихо, спокойно, приятно.
  
  Но какой-то бес противоречия снова стал его бередить, дергать.
  
  - Теть Варь... вот к концу тридцатых годов жизнь стала налаживаться, и сытно стали жить, и веселее, как говорил Сталин. Почему же это произошло и зачем началось?
  
  Он чувствовал, что не нужен этот разговор, но не в силах был сдержаться - и себя распалял, и ей бередил раны, втягивал в воспоминания. А втянуться было нетрудно, потому что это такие больные вещи. И сам он потом много дней жил в горячке мысленного спора с ней, нетерпеливых возражений, доказательств...
  
  
  
  
  
  Рассказ Варвары Федоровны
  
  
  Я была в декретном отпуске, в воскресенье утром шла с рынка, недалеко уже от дома - навстречу женщина, подняла воротник пальто, обходила меня стороной, уже разминулись.
  
  Я воскликнула:
  
  - Аня! - Это была жена адвоката Семена Стахорского. Она остановилась, посмотрела на меня со страхом:
  
  - Ой, Варя, ты первая, кто меня окликнул. Никто теперь меня не узнает.
  
  Она и без того была несимпатичная, а тут - худая, черная, страшная.
  
  - А что случилось? - спросила я.
  
  - Ты знаешь, Семена арестовали две недели назад. Пришли ночью... Меня на работу нигде не берут, даже уборщицей, из квартиры выселяют. Как жить дальше - не знаю.
  
  - Аня, ты напиши жалобу, все уладится...
  
  - Завтра пойду в горком - в последнюю инстанцию. Если не помогут, отравлю и себя и ребенка...
  
  - Да ты что, Анна! Не может быть, чтобы не разобрались. Не отчаивайся. Я попрошу Аркадия, он поговорит с другом. Аня, у меня с собой немного денег, возьми...
  
  - Не нужно, Варя, не беспокойся.
  
  - Возьми, возьми, - я сунула ей деньги в карман. Пришла домой, у меня уже были Тоня (двоюродная сестра) с мужем, Григорием Васильечем, он работал вместе с Аркадием на заводе, главным технологм, дружили - водой не разольешь. Тоня возилась на кухне, мужчины в зале играли на диване в шахматы, на тумбочке рядом стояла четверть с пивом и стаканы.
  
  Я выложила на стол покупки.
  
  - Варь, слышь, - шепотом сказала Тоня, наклонившись ко мне, - Бердникова арестовали. (Это был начальник облаптекоуправления).
  
  - Да ты что! Отличный работник, уважаемый всеми, преданный коммунист. Тут что-то не то...
  
  - Мы уже с мужиками обсуждали... Самое странное - он якобы сознался, что готовил покушение, купил веревку и хотел поехать в Москву. Дикость какая-то! - Она чуть ли не фыркнула, как кошка, попробовавшая невкусный кусок.
  
  - А я сейчас... Аркадий, слышь! - громко окликнула я. - Сейчас встретила Аню Стахорскую. Арестовали ее Семена.
  
  - Тоже?
  
  - А я не верю, чтоб он был виноват.
  
  Из зала некоторое время молчание, потом осуждающий голос Аркадия:
  
  - Ты таких вещей не говори вслух и никогда ни за кого не ручайся. Наша власть слишком справедливая, невинных не сажают.
  
  
  
  
  Послышалось бульканье пива из банки и веселый голос Григория Васильевича:
  
  - Правильно, Аркадий! Вот мы ни в чем не виноваты, никогда ничего плохого не сделали - и нам нечего бояться. За ваше здоровье.
  
  - Все равно я не поверю, - воскликнула я. - Такой честный, справедли вый. Весь город к нему обращался за помощью, столько людей защитил.
  
  - Варя, - рассудительно произнес Аркадий, - мы идем к коммунизму, непроверенных людей не должно быть. Сейчас труднее, чем в войну. Говорят, Англия и Франция кишат немецкими шпионами. И у нас много вредителей, шпионов, двурушников. Их разоблачить трудно, они прикрываются партийными билетами и прежними заслугами. Хитро маскируются, гады. Значит, нужна тщательная проверка. Если меня арестуют - только для того, чтобы что-то выяснить.
  
  ...Внешне все оставалось как прежде, ходили на работу, в магазины, в кино, но каждый день доносились слухи о новых и новых арестах, причем, людей, о которых никогда ничего плохого не подумалось бы. Сначала юристы, потом врачи, руководители крупных организаций, заводов, партийные работники... Тревога набухала, необъяснимый страх витал в воздухе и овладевал всеми.
  
  Как-то вечером, Аркадий еще был на работе, пришел мой одноклассник, когда-то он ухаживал за мной, сейчас работал делопроизводителем в суде.
  
  - Варя, - сказал он. - Пусть муж уедет на время в Сибирь, пока эта чехарда не закончится...
  
  Когда я сказала об этом Аркадию, он возмутился:
  
  - А куда это я побегу? Я не чувствую за собой никакой вины и не собираюсь прятаться.
  
  Он с тринадцати лет - комсомолец, мальчишкой приехал из деревни в город, закончил ФЗУ, потом институт, работал на заводе инженером, коммунист, весь на виду, грамоты, премии... За что его могут арестовать?!
  
  От этих мыслей я вся дрожала, словно действительно он уже обречен. Но почему?
  
  И вот в ночь на тридцатое апреля постучались. (Непонятно, почему ночью? - словно воровская шайка). Двое в штатском. Один невысокий, широкий, с жестким взглядом. Другой молодой, неуверенный, с внешностью деревенского паренька.
  
  Первый: - Как фамилия?
  
  Молодой торопливо перебирал в руках стопку повесток, ища на мужа, вдруг уронил, листочки разлетелись по полу. Парень дрожащими руками собирал их.
  
  Первый, квадратный, подталкивал листки ногой и отвратительным голосом выговаривал:
  
  - Не мог акккуратней?! Растяпа.
  
  
  
  
  На всю жизнь я его запомнила. И еще подумала: как много у них повесток!
  
  Они перевернули все вверх дном, перетрясли книги, переворошили папки с письмами, фотографиями, документами, вытащили ящики из столов, шкафов, перебрали белье, каждую тряпку, передвинули всю посуду, обстука ли стены и пол...
  
  Мама, гордая, самолюбивая, в таком возбуждении была!
  
  - Чего вы ищете? Не стыдно вам копаться?
  
  Я с трудом ее успокаивала. Дети, Валерику полтора года, Светлане три месяца, давно проснулись и плакали. Меня бил озноб.
  
  Аркадия увели, внизу проревела и уехала машина. Словно ничего не случилось, в нашем большом, многоквартирном доме были тишина и спокойствие.
  
  Раньше на праздники мы поочередно встречались то у Тони, то у нас. Первого мая мы должны были идти к ним. Вечером приходит домработница Тони.
  
  - А вас ждут. Когда вы придете?
  
  - Паша, передай Тоне, что Аркадия арестовали, - с трудом сказала я.
  
  Буквально через час Паша принесла записку: "Дорогая Варя, мы потрясены, такое время, не обижайся, мы встречаться не будем..."
  
  Так я получила первый плевок. И Григорий Васильевич, лучший друг, промолчал.
  
  На другой день была первомайская демонстрация, под нашим балконом проходили колонны, тогда с тракторного завода шли пешком, портреты, транспоранты, песни, смех, радостные крики. И от этого веселья становилось еще более непонятно и жутко.
  
  Я на месяц слегла. Лежала в темной комнате со страшной головной болью. Совсем не могла спать. Во дворе залает собака или пройдет мимо машина - я вскакиваю. Молоко пропало, Светлана плакала целыми днями.
  
  Мама пыталась узнать про Аркадия, но ни свиданий, никаких сведений о нем не давали, пока шло следствие.
  
  Мама рассказывала, что во дворе все, кто ни встречался, спрашивали: "Как там Аркадий Яковлевич? Что с Варей?.." В доме было шестнадцать семей, никто не упрекнул, все помогали, то хлеба принесут, то молока...
  
  Через месяц, полубольная, я пошла на работу, в областной земельный отдел при облисполкоме. Прошла через вестибюль, что-то показалось не так. В коридоре столкнулась с секретарем-машинисткой Лизой, она была членом месткома:
  
  - Ой, Варечка, как дела, как ты похудела... - затараторила она. И быстрым шепотом: - Минут через пять приди в туалет... никому не говори...
  
  Плотно прикрыв дверь, оглядевшись, она заговорщицки сообщила:
  
  - Варь, Зеленяк (зам. секретаря парторганизации) велел Доску почета
  
  
  
  
  снять... "Уберите Доску, там жена врага народа", - шепелявя передразнила она.
  
  "Вот что мне показалось непривычным в вестибюле", - подумала я.
  
  Вечером с трудом добралась до дома. Настроение ужасное. Рассказала маме. Решительно заявила:
  
  - Завтра иду к прокурору. Если виновата, пусть и меня сажают!
  
  Мама одернула:
  
  - Подожди ты, не бесись. Разберутся...
  
  Когда наш парторг вернулся из командировки, я пошла к нему совсеми документами: партийные билеты отца и матери, удостоверение отца (он умер восемь лет назад), что он воевал в Чапаевскрй дивизии, мои почетные грамоты - я с шестнадцати лет начала работать.
  
  Он выслушал внимательно.
  
  - Варя, ты не горячись...Что про Аркадия Яковлевича слышно? А мама как?
  
  В этот же день Доску почета повесили на место.
  
  Немного окрепнув, я отправилась в отделение милиции. Начльником следственного отделения был Литман, откормленный боров, самодовольная морда. Я добилась приема к нему.
  
  - У вас вопросы ко мне? - процедил он сквозь зубы, не вставая из-за стола.
  
  - Я хочу знать, за что мой муж сидит.
  
  - О, на это я не смогу ответить, сам не знаю. Но хотел бы спросить вас: вы не чувствовали что-нибудь необычное, какие-то недостатки у вашего мужа?
  
  - Ничего плохого... Может, единственный недостаток: он имел свое мнение и все говорил прямо.
  
  - Не слишком ли много говорил?
  
  - А что, нельзя иметь свое мнение? - возразила я.
  
  - Иметь - одно, а брякать, что попало, - другое, - сурово сказал он. - Муж осуждал действия нашего правительства в отношении с Германией?
  
  Под его пристальным взглядом мне стало непривычно жутко.
  
  - Не знаю... правительство он всегда одобрял.
  
  - Подстрекательские разговоры - это тоже антиправительственная, контреволюционная деятельность. Так что пока ничего про вашего мужа сообщить не могу. Когда следствие будет закончено, вас проинформируют, - оборвал он беседу.
  
  Я вам не сказала: Аркадия арестовали двадцать девятого апрлеля, а тридцать первого мая пришли за Григорием Васильевичем. В пять утра увели, а в десять принесли телеграмму из Ленинска, от мамы Григория: "Сообщите, какое в доме несчастье?" Тоня сразу ответила: "Приезжайте".
  
  Общая беда примирила нас. Тоня потом рассказала мне, она спросила:
  
  - Мам, а кто вам сказал про Гришу?
  
  
  
  
  - Я видела сон. На нашей террасе сидят за столом Сталин и Ворошилов, а я их угощаю, завтрак за стол подаю... А когда во сне видишь царей, примета есть такая, то будет несчастье.
  
  У Григория Васильевича был еще брат - Олег. Олега арестовали раньше.
  
  Сосед по квартире написал на него в НКВД, что к нему приходил брат и они пели контрреволюционные песни.
  
  Братья были гордые и самолюбивые. Григорий кричал: "Я напишу письмо Сталину! За что вы меня так избили? Даже фашисты так не поступают".
  
  Ему инсценировали расстрел: зачитали постановление, вызвали конвой, привели в подвал - винтовки наготове. Следователь:
  
  - Через секунду тебя не будет на свете, признавайся!..
  
  - Если у вас есть сердце, передайте моей семье, что я не только перед своей страной не был подлецом, но и перед своей семьей. А вы нарушаете советский закон и за это ответите.
  
  Следователь так ему ответил ниже живота, что пуговицы от брюк отлетели. На суд потом привели - подвязаны полотенцем брюки.
  
  А Олега застрелили во время допроса. Следователь направил на него пистолет:
  
  - Признавайся, собака, или я тебя пришью сейчас!
  
  - Стреляйте. Я ничего больше не могу сказать. А чего не было - вы из меня не выжмете, не старайтесь. И вы еще ответите за свои действия.
  
  Следователь выстрелил в него.
  
  Это мне все рассказал под большим секретом ("Не дай бог, вы кому проговоритесь!") адвокат Майзин, друг отца. Я у него консультировалась, когда арестовали Аркадия.
  
  В шестьдесят втором году, когда уже шла реабилитация, я получила повестку из следственной комиссии - по делу Олега Васильевича Кудревича. Жена хлопочет, а никаких следов - куда он делся. Многие дела ведь были уничтожены.
  
  Я говорю следователю:
  
  - А его застрелили при допросе.
  
  - Как?! Откуда вы знаете?
  
  - Мы двадать шесть лет хранили молчали.
  
  ...Хоть все держалось в строгом секрете, слухи доходили до нас. В августе зашел к нам мужчина лет сорока, он говороил с акцентом - латыш. Сказал: "Я сидел в одной камере с вашим супругом. Меня выпустили".
  
  - Как же?
  
  - Я объявил смертельную голодовку. Они не смогли заставить меня есть. Ваш супруг тоже хотел голодать. Я сказал: "Вы не выдержите". Его шесть дней держали на конвейере.
  
  - А что это?
  
  - Нас заставляют стоять, а следователи меняются каждые три часа. Через
  
  
  
  
  двое суток у него опухли ноги, и он упал в обморок. Его отнесли в камеру, а на другой день опять повели на допрос. И так было три раза.
  
  - А что они требовали от него?
  
  - Чтобы он сознался, что он враг народа и германский шпион.
  
  - Господи, какая чушь!
  
  - Он не выдержал, сказал: "Дайте, я подпишу все. Больше, чем высылка - не дадут, а там я докажу, кто прав..."
  
  Он сообщил, что Аркадию дали десять лет без права переписки. Я как сидела на стуле, так и упала на пол без чувств.
  
  ... - Ой, Сергей Львович, - неожиданно сказала Варвара Федоровна с болью, изменив своему твердому, бесстрастному тону. - Это было как кошмар... как кошмарный сон...
  
  "Так десять лет без права переписки - это же означало расстрел!", - чуть не брякнул Сергей Львович.
  
  - А в октябре от него пришла маленькая помятая записка: "Мои дорогие, я жив-здоров. Как дети? Дорогая Варя, очень прошу, передай мне в тюрьму валенки, шубу и мешок..."
  
  Я сложила его вещи в мешок, себе собрала узелок: мыло, полотенце, белье... дитя покормила грудья, поцеловала его, попрощалась с мамой - как будто сама отправлялась в заключение.
  
  Подошла к тюрьме, увидела, сколько народу тут дожидается. Нужно было встать в очередь на прием. Люди со всей области. Как стояли вдоль длинного забора, так и на ночь стали устраиваться здесь же, на траве, боялись отходить, чтобы не потерять очередь. Старушки, женщины с детьми... Кто ужинает, кто дремлет. Я не спала всю ночь, разговаривали с людьми. Мне объяснили, что свидания обычно не дают, принимают только деньги... нет, вещи не берут. У одной соседка - та приезжала, ей разрешили свидание с мужем, он так плакал, целовал ее, - наверно, прощался перед расстрелом.
  
  Рано утром появился надзиратель Некрасин... Все повскакивали, стали торопливо выстраиваться в цепочку. Он шел вальяжной походкой, смотрел в испуганные, просительные лица и тыкал пальцем: ты!, пропускал несколько человек: ты! Те поспешно бежали к воротам. Как он отбирал? Он обошел и меня. Я не выдержала: "Моя очередь, вы почему меня пропустили?" Не поворачивая головы, он бросил: "Стой, а то я и тебя отправлю туда, где сидит твой ублюдок". - "Нет, вы нам очередь не ломайте, мы всю ночь выстояли", - упрямо повторила я и взяла его за локолть. Он так двинул меня локтем в грудь, что я задохнулась. Но я не отстала, с трудом, с ненавистью проговори ла: "Если вы меня выкинете из очереди, я пойду к начальнику НКВД и пожалуюсь на вас". Он медленно повернул голову, тупо и злобно-трусливо посмотрел на меня: "Ладно, иди в свою очередь, б..."
  
  В пятьдесят восьмом году, я вам, наверно, рассказывала, я его специаль но разыскала, он уже был не такой...
  
  
  
  
  К вечеру я попала к дежурному тюрьмы, он просмотрел списки осужден ных и сказал, что такого человека у них нет.
  
  Я вернулась домой, внимательно изучила записку: "...передай мне в тюрьму..." А числа нет.
  
  На другое утро я сразу отправилась в следственный отдел. Литман встретил меня с легкой улыбкой:
  
  - Ну, что у вас опять?
  
  Я протянула ему записку, сказала, что была вчера в тюрьме, но мужа там, как мне сказали, нет.
  
  Он вертел в пальцах записку, раздумывал о чем-то. Наконец, сказал:
  
  - Ну, знаете, извините, что так получилось, очевидно, письмо послали неделю назад, а на другой день сформировался эшелон, и вашего мужа отправили.
  
  "А может, уже "отправили" на тот свет? - опять чуть не вскричал Сергей Львович. - Ведь это и скрывалось под лживым приговором. А они долго не церемонились".
  
  - Больше ничего о нем не знала. И только после войны, я вам рассказыва ла, через чужие уста дошла от него весточка.
  
  
  * * *
  
  
  Он ушел от нее с чувством возбуждения, незаконченности спора. "Боже мой, как можно сейчас его защищать, оправдывать - после стольких явных, убийственных фактов?.." Во время разговора, волнуясь, горячась, он не всегда находил точные, неотразимые возражения, - может, они и были, но оппонент, сознательно, или бессознательно, был к ним глух, и это злило Сергея Львовича: как же ты не понимаешь?! Гвоздем сидела в мозгах эта недоконченность, сердце жгло... И днем вдруг - от чьей-то реплики, газетной статьи, или вечером, когда освобождался от рабочих забот, и даже во сне - начинали изливаться страстные монологи, какая-то напасть, словно сумасшествие какое-то...
  
  Ишь ты, умник! этот внук. "А что же вы ничего не сделали почти за сорок лет после его смерти?" - "Да потому, что он, на грабеже и крови построив что-то, дальше все затормозил, убил мысль, заглушил инициативу и смелость, до основания разрушил все доброе, что было в прежние времена и могло работать теперь, породил громадный непроизводительный, но с большим аппетитом, класс, обрекши вместе с тем миллионы на нищенство, утвердил извращенный социализм, направил страну в пропасть, и она все еще катится туда..."
  
  Эпоха коллективизации! Эпоха индустриализации! Эра великих побед! Все очень громко и лживо.
  
  
  
  
  Не великое преобразование деревни - а великое ее разорение. Хороший урожай зреет на полях - крестьянин в растерянности: столько хлеба! все, запишут в кулаки; корова принесла двух теляток, от заботливого ухода они такими ладными стали, крестьянин в растерянности: скажут, разбогател, мироедом стал... Где еще могла действовать такая идиотская теория?!
  
  Миллионы людей выгнали из своих домов, затолкали в грязные, скотские вагоны - и погнали на Север, в Сибирь, на голодную смерть. И объял страну на два года страшный голод, люди мерли, убивали себя целыми семьями, даже поедали друг друга. Вот оно, сталинское "социалистическое преобразование"! Весь тысячелетний сельский уклад варварски, тупо разворотили - и теперь не знаем, как собрать назад.
  
  - Но надо же было поднимать сельское хозяйство? - оправдываетесь вы.
  
  - Надо! Но умно, профессионально, осмотрительно, гуманно. Наш сельский работник кормит сейчас восемь-девять человек, а в Голландии - более ста. Земельных угодий в Голландии чуть больше, чем в Московской области, но про экспорту мяса, сыра, масла Голландия занимает второе место в мире. Канада производит в шесть раз больше зерна, чем ей надо для своих потребностей. Вот оно, преобразованное сельское хозяйство. Как ни странно, Сергей Львович черпал аргументы против Сталина у... самого Сталина. Еще от отцовской библиотеки осталось три тома из собрания сочинений вождя. Они долгое время лежали в глубине книжной полки, но в последние годы Сергей Львович часто пролистывал их, - сначала все подряд и внимательно, потом отдельные места.
  
  Вернувшись домой от тети Вари, он быстренько разыскал тома на полке и завалился на диван, включив над головой бра. Один из вариантов первого пятилетнего плана, научный, реальный, плодотворный, поддержаный Николаем Бухариным, - разработала руппа экономистов во главе с А. Чаяновым. Но, к сожалению, победила пятилетка Сталина и его приближенных. Альтернативный же вариант был объявлен вредительским, и его авторы получили "по заслугам". А Сталин еще долго громил, теоретически и практически, "врагов и вредителей".
  
  Первым из таких врагов мог быть Ленин, который писал, что действовать насилием в деле социалистического преобразования села, значит погубить ве дело.
  
  "Город не должен грабить деревню", - настойчиво повторял Бухарин, только политическая смычка, помноженная на экономическую, поможет ускорить развитие промышленности и сельского хозяйства. "Насилие в отношении крестьянства будет иметь далеко идущие тяжелые последствия".
  
  Он предвидел эти последствия накануне "преобразований". Но удивительно и странно, что еще за шестьдесят лет до коллективизации (!) подобное предсказал Михаил Бакунин, которого нам представляли только как бандитствующего анархиста:
  
  
  15
  
  
  
  
  "Они (государственные социалисты) попробовали бы навязать коммунизм крестьянам... вооружили бы против себя всю крестьянскую массу и, чтобы подавить крестьянский бунт, дали бы армию реакции и породили бы военных рекционеров, честолюбивых генералов в своей собственной среде. С помощью этой прочной государственной машины они добились бы и государственного машиниста - диктатора, императора".
  
  И еще: "Никая диктатура не может иметь другой цели, кроме увековечи вания себя... Диктатура способна породить в народе только рабство" (!)
  
  В молодости Бакунин дружил с Марксом, пропагандировал идеи I Интернационала, но затем, опомнившись, до конца жизни яростно боролся с Марксом и Энгельсом.
  
  Приостановить "сплошную" коллективизацию, заменив ее осторожным кооперированием на основе строгой добровольности и в соответствии с рельными ресурсами страны. - предлагал Троцкий.
  
  Сергей Львович с наслаждением читал Сталина. Все гениальное читается с наслаждением. Но гениальное может быть и добрым, и злым. Сталин, конечно же, гениальный злодей.
  
  Сергей Львович когда-то подчеркнул в томах корифея множество абзацев и теперь находил их и в который раз перечитывал, удивляясь, как мог Сталин с этими ошибочными и даже сознательно лукавыми аргументами (это же ясно, как день!) одурачить миллионы людей, в том числе партийцев, партийных и хозяйственных руководителей?Действительно, диктатура порождает рабство, то есть тупое подчинение центральной власти. Карамзин говорил, что и через сто лет после смерти Ивана Грозного живут, и долго еще будут жить порожденные им пороки: трусость, угодничество, приспособленчество, бездумье... А инициатива была единственная - угодить "царю".
  
  Сталин громит троцкистов-бухаринцев: "Они не отрицают возможности вовлечения основных масс крестьянства в дело постороения социализма в деревне. Формально признают, но отрицают те пути и средства, без которых невозможно вовлечение крестьянства в дело постороения социализма".
  
  (Что это за "пути и средства" - мы сейчас знаем).
  
  "Они думают, что кулак сам врастет в социализм, что главное теперь в том, чтобы "развязать рыночную стихию", "раскрепостить" рынок и "снять путы" с индивидуальных хозяйств. (Так все верно!).
  
  "Отдельные отряды кулачества не выдерживают налогового режима, системы ограничительных мер Советской власти... Чтобы вытеснить кулачество, как класс, надо сломить в открытом бою (!) сопротивление этого класса и лишить его производственных источников существования и развития". (То есть, обречь на умирание, умертвить).
  
  "Кулак растет, а мы его экономически далеко не поколотили".
  
  Дико! Крестьянин от души трудится, наращивает плоды своего труда и
  
  
  
  
  общий продукт страны, а за это его надо крепко бить: не работай! не богатей! "Кулак есть агент капитализма в деревне". (!)
  
  Когда Зиновьев в одном из выступлений сказал такие слова: "Нам надо преклониться перед хозяйственными потребностями того крестьянина, который идет за нашим пролетариатом", - Сталин с издевкой заметил: уклониться, поклониться, преклониться... Дескать, перед кем кланяться? Зашиворот его - и не пикни!
  
  Из ста двадцати миллионо жителей России - сто миллионов крестьян, кормильцев. Как же можно было брать их за шиворот, командовать ими, издеваться над ними? Диктатура пролетариата!
  
  После "великого перелома", "социалистического преобразования" страна потеряла сельское хозяйство и сразу села на карточки. Ни войны не было, ни стихийного бедствия, а вмиг от изобилия - к голоду. Кто виноват?
  
  Но вот главный аргумент, который Сергей Львович называл образцом идиотизма, а великий вождь приводил в пример громадного достижения - "победы коллективного труда".
  
  В речи "О работе в деревне", тридцать третий год, Сталин рассуждал так:
  
  "Единоличник заботится о своем хозяйстве. Сеял, убирал, заготавливая корма, ухаживал за скотом, - иначе он умрет. (Все правильно). Колхоз же теперь и мой, и не мой, он принадлежит и Ивану, и Филиппу, и Михаилу - общий. Теперешний коллектив может взвалить ответственность (начинает ся!) и может рассчитывать на других членов колхоза, зная, что колхоз не оставит его без хлеба. (Я не буду работать - Иван меня прокормит). Теперь у него забот вдвое меньше. (!) Но, значит, и вдвое меньше продукции?! И что из этого следует? Центр тяжести ответственности за ведение хозяйства переместится от отдельных крестьян на руководство колхоза. (?) Теперь крестьяне требуют заботы о хозяйстве и разумного ведения дела не от самих себя, а от руководства... (?) Руководство колхоза теперь должно принять ответствен ность за работу и помочь колхозникам вести свое хозяйство вперед".
  
  Это еще не все!
  
  "Но громадное хозяйство нельзя вести без плана: надо обеспечить колхоз грамотными людьми. Нельзя наладить работу без систематического вмешательства со стороны Советской власти, ее помощи наладить хозяйство. А дальше? Колхозный строй не уменьшает, а увеличает (!) заботы и ответствен ность партии и правительства, они должны руководить, входить во все детали, прийти на помощь, предупредить о грозящей колхозам опасности..."
  
  Неужели он не понимал, мудрый человек, трагического смысла своих рассуждений? Кроме того, что снималась с человека всякая ответственность за работу, над каждым работающим ставился контролер, над всеми ними - еще более высокий контролер... И так до самой Москвы! Откровенно и официально разрасталась гигантская бюрократическая лавина.
  
  
  
  
  
  
  
  Пахал, пахал крестьянин, сеял, сеял, ни на кого не оглядываясь, сам решая все проблемы, и вдруг повесили на его шею гирлянду наблюдателей и командиров.
  
  Неужели эту галиматью не раскусили в то время?
  
  Нет, наверно, раскусили, ведь уже вовсю пропаганда кричала "об усилении классовой борьбы", о "сопротивлении врага" и "кознях империализ ма", уже уничтожались те, кто с чем-то не соглашался, против чего-то решительно возражал.
  
  
  
  "...приставить нового чиновника для того, чтобы ограничи ть прежнего в его воровстве, значит сделать двух воров вместо одного... На следующий год окажется надобность ограничить и того, который приставлен для ограничения, и тогда ограничениям не будет конца".
  
  
  Н.В. Гоголь
  
  
  
  Как часто Сергей Львович спорил себе во вред! Это хорошо, что сейчас его убеждения совпали с изменившися так называемым общественным сознанием. А ведь раньше любой проходимец от идеологии мог упрекнуть его в безыдейности, аполитичности, даже антисоветизме.
  
  Когда какой-нибудь ограниченный человек изрекал с высокого кресла фальшивые истины, - казалось бы, ну не поддакивай, но хоть не возражай. Нет, надо было ему обязательно влезть.
  
  Приехал из Москвы высокий чиновник. С рабочих дел перешли, такое было время, на международные. Дескать, Америка специально взвинчивает гонку вооружений, чтобы разорить нас. Но мы не поддадимся, ремни подтянем, а обогнать себя не дадим.
  
  Сергей Львович, глядя на объемистый живот гостя, сказал:
  
   - Кто произносит такие вещи, тому не придется подтягивать ремень.
  
  - Почему это так? - свысока спросил чиновник.
  
  - Мы не выдержим гонку, надорвемся. А кроме того, кто же подхлестыва ет страсти? На весь мир размахиваем дубинкой. Устинов в каждой речи: мы обрушим всю нашу мощь на агрессора! Брежнев в любом выступлении: "Наши вооруженные силы в любой момент готовы нанести сокрушитель ный удар!" Кого мы пугаем? Это ведь не приведет ни к чему хорошему. Если бы наш сосед по лестничной площадке каждый вечер выходил в пьяном виде из своей квартиры и громогласно заявлял, что он любому свернет шею, пусть только кто гавкнет, но ладно уж, он не тронет, он мирный человек... И после этого вы разве не пойдете в хозяйственный магазин и не купите топор? По всему миру раздуваем ажиотаж. Неужели Афганистан - наша мирная акция?
  
  
  
  
  - А вы что, думаете по-другому? Разве нас не попросили о помощи? Разве мы не выполняем интернациональный долг?
  
  - Вы серьезно произносите такие вещи? "Десять раз к нам обращались за помощью!" Неужели не смешно? Кто обращался? Правительство Амина? А мы бухнули в Кабул вертолетный десант и расстреляли это правительство во главе с самим Амином. Если мы не нравимся кому-то, если от нас отворачиваются, неужели мы всякий раз должны обрушивать свой кулак? А разве мы с бандами душманов воюем? Великий Советский Союз, вооруженный до зубов, не может одалеть какие-то "жалкие банды". Не надо смешить весь мир.
  
  - Да! это агрессия, но так нужно.
  
  - Вот это другой разговор.
  
  Чиновник сурово смотрел своим идейно-политическим взглядом, а "отсталому" Сергею Львовичу было неловко, стыдно. Таким жалким он чувствовал себя. Ну что он связывается с сановными дураками, убеждения которых зиждутся на спущенных сверху директивах?.. Но зачем же так бессовествно врать?! Мы же сгнием от лжи!
  
  Когда сослуживцы носились с журналами, в которых были грязные статьи против Сахарова и его жены, и радостно смаковали, комментировали, Сергей Львович думал: "Неужели своя голова не работает, не разбираются в таких простых вещах? Так легко одурачить нас!"
  
  Даже Старый учитель Сергея Львовича, историк, грамотный ведь, мудрый человек, семьдесят леь прожил, всего повидал, - и как же не может помыслить, отличить лжи от правды?! Что же тогда удивляться, что сталинская пропаганда так легко дурачила людей, убедив, что страна кишит шпионами, что самые лучшие люди, оказывается, - хитрые вражеские оборотни? И только гениальный Сталин это узрел!.. Даже многолетние свежие ветры не могут сдуть с сознания эту глупость.
  
  Сергей Львович вспоминает сейчас трехлетней давности рассуждения умного, трезвого, много читающего старого человека, повторяющего газетно-журнальную продажную галиматью, - и просто оторопь берет, дух захватывает.
  
  - Это не сам Сахаров делает, а жена, по наущению определенной группы, им командует. Он безвольный человек, она даже, говорят, бьет его туфлей.
  
  - Иван Антонович! - взвился Сергей Львович. - Как вам не стыдно повторять грязные сплетни? В кого вы превращаете великого человека? Он - современный Иисус Христос. Насильственно прервать деятельность гениаль ного мозга, законсервировать его - это преступление века. Правительство, которое действует нечистыми, гнуснейшими приемами, - падшее правитель ство.
  
  Сергей Львович, можно сказать, довел деда своими идиотскими спорами до смерти. Учитель жил одиноко, иногда дочь заходила и забегал Сергей
  
  
  
  
  Львович - со свежими газетами, интересными журналом, мягкими булочками, которые любил старик. Казалось бы, повспоминай прошлое, поговори о литературе, о профессиональных делах, - Сергей Львович как раз писал брошюрку о перестройке школьной работы, но нет, какой-то быстрый, неожиданный повод, и взвивается никому не нужная дискуссия до крика, даже до оскорблений.
  
  Дочь пришла с базара. - Так все дорого. Клубника - десять рублей килограмм.
  
  Учитель: - Я бы этих спекулянтов пересажал.
  
  - Иван Антонович, пока государство нас ни черта не обеспечивает, придется мириться с базаром и спекулянтами. Когда больному ребенку нужно понести в больницу стакан клубники или малины, где я куплю? И я буду благодарить базар.
  
  - Благодарить? Да я ни одной ягодки у них не куплю.
  
  - Ну, вы, конечно, гордец...
  
  - Этот жулик загрузит в свои "Жигули" огурцы или помидоры, отвезет на север и десять тысяч кладет себе в карман.
  
  - Как мы чутки к тому, кто сколько кладет в карман, но не хотим видеть, кто сколько трудится. Если мы прижмем "хапуг" и если северный человек за все лето не покушает ни огурчика, ни вишенки, ни клубнички, - то он нам с вами наплюет в глаза, таким благородным...
  
  - Значит, ты защищаешь их?
  
  - Да не защищаю. У меня тоже нет денег на базар. Но надо же реально мыслить. Чем больше на базар завезут клубники, тем ниже будут цены. Кому от этого выгода? Пусть денежные люди берут на базаре, а нам с вами достанется что-нибудь в магазине. Можно много болтать про спекуляцию, - в конечном счете надо думать, как же лучше людям.
  
  Я был недавно в командировке в районе, заговорил на эту тему с инструктором райкома. Он обрушился на своего соседа: дескать, здоровый мужик, а устроился работать в пожарку - и возится на своем подворье, двадцать коз держит! Жена чешет пух, вяжет платки и продает на базаре. Коммунист! а занимается рвачеством...
  
  Конечно, мы с ним крепко сцепились. Он старательно выполняет указания сверху: бороться с нетрудовыми доходами, а значит, надо ломать парники, запрещать водить много коз. И опять же он не поварит своими партийно -идеологическими мозгами, что пуховые платки ведь нужны людям, что если сейчас я куплю платок за сто рублей, то когда твой сосед и еще кто-то не привезут на базар свои платки, цена ведь на них подскочит! Вы сделаете черное дело для народа, о котором, якобы, печетесь. Да возьми и ты три козы, если тебе завидно, пусть твой зав.возьмет тоже. И тогда платок будет стоить пятьдесят рублей и дешевле. Вот и поможете делом.
  
  Но Иван Антонович далдонил: а где он корм возьмет? А если он не сам
  
  
  
  
  выращивает, а перекупает у дачников и перепродает. А если...
  
  Боже мой! А если! А если народ подохнет с голоду! А если он останется голым! Что тогда будет?! Если я продаю свои огрурцы и клубнику даже перекупщику, я же не дурак, я знаю свои интересы. Обеспечьте, значит, государственными честными скупщиками. Что вы все пропитываете вашей прогнившей идеологией? Накормите людей, потом говорите о высокой нравственности...
  
  Однажды Сергей Львович пришел, когда учитель смотрел программу "Время", увлеченно уставившись в цветной экран.
  
  - А я не могу смотреть телевизор, - сказал Сергей Львович. - В бочку интересного, верного обязательно вольют лживую каплю дегтя - и все настроение испортят.
  
  - А в чем ложь?
  
  - Во всем! И от недоговоренности ложь, и от хитрого поворота ложь, и от откровенной лжи - ложь. Приехала Тэтчер, умная, искренняя, честная, доброжелательная, культурная, - оболгали наши пигмеи, - не с глазу на глаз, тут они перед нею были жалкими кутьками, а в так называемых комментариях по итогам визита, мы великие мастера комментировать, облаивать человека или страну, находящиеся в этот момент за тысячу миль.
  
  По телику кусочки дискуссии наших и американских ученых и политиков, немые кадры, а уж обозреватели вовсю "комментируют"!
  
  Как учим всех жить!
  
  Рейган: "В основе прогресса всегда лежит свобода. Свобода совести, слова, собрания".
  
  Сколько было о нем грязи, все ругали, обличали, критиковали, советова ли. Политика его провалилась, полно недовольных, в общем, расист, агрессор, авантюрист, кинобандит... в солидном журнале статья: "Годы насилия и ненависти - некоторые итоги пребывания у власти администрации Рейгана", автор некий Радомир Богданов, доктор исторических наук... безработица, голод, нищета, "большинство американских специалистов считают, что бедность в США - проблема долгосрочная, она вряд ли будет решена в ближайшие годы..." Боже мой, как легко получить на политическом поприще звание доктора и высокооплачиваемую должность.
  
  Но вот американский народ восторженно избирает Рейгана президентом на второй срок, мы понемного освобождаемся от спекулянтских шор и авнтюризма и начинаем взахлеб писать, в том числе и этот Радомир Богданов, что Рейган очаровал Америку, величайший политический деятель, громаднейший авторитет у народа, один из самых популярных президентов в истории Америки...
  
  Какое право мы имели лгать раньше? Лжецы наживались на этом, а страну перед всем миром окунали в грязь.
  
  Небезысвестный Шаи Дынькин говорил: "Убеждения - ветер. Сегодня
  
  
  
  
  дует в лицо, а завтра в макушку".
  
  Все выворачиваем наизнанку, из всего делаем пошлые выводы. Если над тихоокеанским побережьем светит яркое солнце, то у "простого американ ца" непременно на душе пасмурно.
  
  "Уходящий год в латиноамериканских странах был нерадостным". А у нас очень радостным!
  
  "Ядерные объекты угрожают здоровью американцев". А нам ничуть.
  
  "Частокол проблем" в Египте, "частокол проблем" в Италии, "частокол проблем" в Дании... Какое нам дело до чужих частоколов, когда в своих погрязли?
  
  Чтобы не травить овощи и фрукты американцы придумали машины, которые с листьев всасывают в себя насекомых и собирают их в отстойники. Чудесно! Но: "но вряд ли это вызвано заботой о человеке"! Дескать, просто конкуренция и желание наживы подгоняют...
  
  В курортном городе на океанском берегу делают из песка большие замки, с множеством башенок, красивейшие произведения искусства, дети целыми днями крутятся, радуются... Но продажный комментатор: "Вот так даже из простого песка можно выкачивать деньги".
  
  Когда же мы хоть из чего-то научимся делать деньги?!
  
  Лондон - один из красивейших городов. Но! инфляция, кризисное состояние промышленности...
  
  Старинный красивый городок Винзор. Но!..
  
  Если журналист не отыщет там дохлую кошку и не преподнесет нам на блюдечке, то его отзовут из райского уголка. Вот и стараются. А вы спрашиваете - где ложь.
  
  Сейчас поменьше вранья о внутренней жизни. А сколько было! Для нравственного совершенствования человека в нашей стране созданы невидан ные в истории возможности! Сотни докторских диссертаций написано об интернациональной дружбе наших народов. Бесконечные победы и достижения, а скатились в болото, с трудом из него выползаем, захлебываемся, но опять мы передовые, снова гордимся. Страшная аврия на Чернобыльской АЭС, но молчим, зато гневно обвиняем в "потоках лжи" западную печать. В "Комсомолке" интервью с каким-то министром: если бы у нас была хоть небольшая безработица, не заставила бы она нас лучше, качественней работать? А он: нет, это не советский метод: у нас не может быть безработицы. Какая тупость!
  
  Когда же мы повернем мозги в сторону искренности и правды?
  
  Герасимов по телику: "Западные страны не абстрактно желают нам успехов, а потому что хотят видеть в СССР цивилизованное, предсказуемое, процветающее государство". Правильно! Первый раз правильно. Давно надо было превращаться в цивилизованных людей.
  
  - А вот что это показывают сейчас? - презрительно махнул Сергей Льво
  
  
  
  
  вич на экран. - Наш корреспондент облазил все американские свалки и помойки. Сам там живет припеваючи, как сыр в масле катается, а для нас считает необходимым собирать всю дрянь и потчевать нас ею. Зачем он это делает? Показать, что они хуже нас живут? Но это неправда. Что у нас отврати тельно - и у них не лучше? А зачем надо это знать? Что жизнь вообще собачья? Не надо родиться? Не надо жить!.. Неверно это! Человек родится для счастья. В мире много чудесного, радостного. Надо пробуждать энергию жизни, заражать радостью жизни, зажигать светлый огонек - куда стремиться! Виктор Астафьев говорит, что красивый фильм "Большой вальс" помог ему в голодные детские годы в десять раз больше, чем вся наша выморочная пропаганда.
  
  Горький как-то сказал: когда птица начинает летать? Не когда подпрыги вает и машет крыльями, а когда становится гордой. А можно ли быть гордым, все слушая и читая у нас, обволакиваясь ложью? Стыдно, унизительно, руки опускаются. Вдолбили нам, что у нас все лучше всех, даже белое нам будут показывать, а мы скажем по-сталински - черное. Надо же на все смотреть чистыми, трезвыми глазами, тогда будет видеться реальная перспекти ва.
  
  - Но они ведь сами признают, что у них есть и безработные, и бездомные, и коррупция...
  
  О бездомных и нищих они уже не раз спорили.
  
  - Иван Антонович, если у них уровень жизни в три раза выше нашего, о чем тут можно говорить? А бродяг, нищих где угодно можно разыскать. В нашем магазине часто стоит старушка, просит копейки...
  
  При этом разговоре была его дочка:
  
  - Да у них под матрасом тыщи!
  
  - Неужели вы думаете, что людям приятно стоять с протянутой рукой в грязных тамбурах?
  
  - А то нет?
  
  Однажды Сергей Львович, разозлившись, повез Ивана Антоновича показать "нашу" бездомную. Н задах большого квартала, недалеко от оврага было современное сооружение из стекла - приемный "пункт стелопосуды". Года два назад недалеко от него стояла маленькая будка, в ней жила старушка. Какой-то куркуль сжег будку, а на этом месте посавил себе гараж. Но старушка по-прежнему целыми днями крутилась во дворике приемного пункта, среди гор пустых ящиков, подолгу старательно мыла бутылки, длинной палочкой выковыривала из них грязь. Она собирала бутылки и тряпки в мусорных ящиках, тряпки за рубль продавала книжникам.
  
  Говорили, что она заслуженный участник войны, имеет медали. За Волгой в большом доме живет ее сын, но она не ужилась со снохой.
  
  Теплыми вечерами можно было видеть такую картину. По среди дворика стояли два ящика, накрытые газетой. На них - бутылка, закуска - хлеб, колба
  
  
  
  
  са, помидоры... А вокруг "столика" на ящиках уютно сидели старушка и двое-трое мужичков...
  
  Сергей Львович и Иван Антонович пришли сюда к вечеру, но нигде никого не было и приемный пункт на замке. В одном из гаражей Сергей Львович увидел двоих парней.
  
  - Ребята, а где тут старушка?..
  
  - А во-он.
  
  - Где?
  
  - Да вот за сараем.
  
  По ту сторону приемного пункта был пустырь, заросший пыльной травой, кустарником. Сергей Львович обошел дворик, поднялся на бугор...
  
  Крыша приемного пункта почему-то очень далеко, на целый метр нависала над стенами, и была целая полоса, защищенная от дождя. И вот под этим навесом, на очень высокой куче тряпья, сладко спала старушка, до носика укрывшись старым ватным одеялом, а внизу, прямо на земле, свернувшись калачиком, дрых какой-то парень.
  
  - Иван Антонович, сюда, сюда, - позвал Сергей Львович.
  
  - Где она? - с недоумением отозвался старик, и тяжело полез в горку.
  
  От голосов старушка проснулась, приподняла головку. Нос у нее был ободран, черные, веселые, детски-любопытные глазки уставились на мужчин.
  
  - Бабушка, а вы что... тут живете? - спросил Иван Антонович.
  
  - Да-а.
  
  - Да как же! И зимой?
  
  - Ну!
  
  - Морозы...
  
  - А я закаленная, - бойко ответила она.
  
  - Как же вы, ни постирать, ни искупаться...
  
  - А я в баню хожу.
  
  - А почему же дома не живете?
  
  - А мне здесь нравится.
  
  Иван Антонович еще о чем-то поспрашивал, повздыхал. Когда шли обратной дорогой, Сергей Львович с улыбкой спросил:
  
  - Ну, что?
  
  Иван Антонович задумчиво молчал, потом произнес:
  
  - Что ж ее милиция никуда не устроит?
  
  - А если бабка сама никуда не хочет? Не хулиганит, никого не беспокоит - что милиция будет с ней связываться? Помните? - У Рейгана: подобную старушку полицейский пристроит на квартиру, а она подает на него в суд: покушается на ее свободу.
  
  Где-то через год старушка исчезла. Притащив как-то бутылки, Сергей Львович спросил у приемщицы:
  
  - А где эта бабушка?
  
  
  
  
  - Она умерла...
  
  Но Иван Антонович всё равно повторял: а вот у них... Рейган сам признался, что у них сколько-то тясяч живут ниже порога бедности.
  
  - Дорогой Иван Антонович, по их меркам мы с вами в десят раз ниже их их уровня бедности. Если у них, по нашим характеристикам, так плохо, почему же ни один самый последний негр не едет в нашу свободную и счастли вую страну? Уж мы бы ради пропаганды создали ему сверхрайскую жизнь. Но он не хочет покидать ужасную Америку. А наши большие люди почему-то уезжают туда. Один работник печати как-то признался, что наш журналист, проработав за границей с десяток лет и вернувшись домой, не может уже тут жить, он задыхается. Но оттуда же писал, как там плохо, как ужасно, как невозможно. Иван Антонович, я вовсе не защищаю пресловутый капитализм. Но надо жить по правде. Ложь - самое страшное, она разъедает общество сверху донизу, от лжи все неуспехи - и нравственные, и экономические.
  
  Старик сидел, упулившись в экран и то ли не слышал, то ли делал вид, что не слушает Сергея Львовича. Но, наверно, все слышал и понимал, и наливался горечью (так больно расставаться со своими убеждениями, которыми жил всю жизнь), потому что вдруг резко сказал:
  
  - Ну, если тебе нравится у них, тогда поезжай туда!
  
  - Нет, это вас надо повыгонять к чертям собачьим, чтобы вы своей демагогией не разваливали дальше страну.
  
  Учитель весь окаменел, вот-вот в обморок грохнется. Сергей Львович дрожал в отвратительном возбуждении. Какие фашистские приемы: если тебе что-то не нравится, уматывай туда. А я хочу, чтобы у нас было хорошо!..
  
  Но зачем он долбит старика, это совсем тому не нужно, ему дожить бы благополучно свои дни. И зачем лезть на рожон Сергею Львовичу? Снова выказывает себя отсталым, безыдейным, антисоветским.
  
  Но правда! Проклятая правда.
  
  Через неделю учитель неожиданно умер.
  
  ... Если бы он смог проснуться на минуту, посмотреть, послушать - тот же телевизор, что мы в себе, наконец, открыли! Какой удар он бы получил.
  
  А теперь Сергей Львович до истерики спорит с другим дедом, соседом по площадке, бывшим артистом. Только роль "дисидента" теперь исполняет не Сергей Львович, а старый сосед, Антон Антонович. Он выписывает и покупает в киосках много газет, выискивает самые черные статьи и абзацы и потом звонит Сергею Львовичу:
  
  - Ну, как дела? Ты бы зашел поговорить.
  
  Сергею Львовичу эти разговоры неприятны. Но он идет, чтобы "доказать", переубедить.
  
  Сосед говорит, что там живут чудесно, замечательно, что у них давно социализм, а у нас гадко, ужасно (вычитывает из одной статьи, из другой), детей не кормят, стариков не лечат, мне нужно лекарство, иначе я могу уме
  
  
  
  
  реть, а его не дают, - они убийцы, сами живут, а нас морят, молодежь сажают в тюрьмы, народу не дают выпить, негры едят нашу икру и умываются нашим мылом, это специально так делается, потому что бедным народом легче управлять...
  
  - Антон Антонович, а как же Гитлер хотел, чтобы немцы хорошо жили? А Рейган заботился о своем народе?
  
  - Это у них так, а у нас все наооборот.
  
  - Антон Антонович, вы засиделись в своей комнате, никого и ничего не видете, одичали совсем. В чем-то вы верно говорите, но ваши комментарии к фактам - наивные, примитивные, дилетантские. Всё и проще и сложнее. Не дают вам не потому, что не хотят дать, а потому что ничего нет, мы обнищали. Надо всем браться за дело.
  
  - Вот тебе бы в Кремле сидеть, ты бы навел порядок!
  
  Постепенно они начинали друг на друга кричать, Антон Антонович дрожащими руками доставал из ящика стола таблетки, Сергей Львович готов был беситься, орать от наивного непонимания оппонентом простых вещей, но уже других, чем в споре с Иваном Антоновичем. А может быть, какая-то горькая правда Антона Антоновича бесила Сергея Львовича? Как когда-то неприятная правота Сергея Львовича выводила из себя Ивана Антоновича? Зачем им это надо? Рассказал бы старый актер интересную историю, Сергей Львович написал в газету, - и было бы обоим приятно. Нет, они убивают друг друга.
  
  
  
  После таких споров, даже не яростных споров, но когда задевались его убеждения, выстраданные, выношенные, когда к нему аппелировали неглубокими, нелогичными, но агрессивно-самодовольными аргументами (безграмотно-наивными или утонченно-лукавыми), он на несколько дней и ночей становился словно раскаленный самовар - весь бурлил, мысленно спорил, возражал, перелистывал свои старые записи, выискивал и оттачивал убедительно-разящие аргументы... Шел ли куда, ждал ли чего, чуть отвлекся от работы, вычитывал что-то сталинское или антисталинское, перед сном и даже во сне начинал яростный спор с невидимым оппонентом.
  
  ... - Мозги темнили великими достижениями! Как начали тогда лгать - и только сейчас еле останавливаемся. А во-вторых, что необычного, сверхъес тественного в наших действих, желаниях? Разве другие страны не развива ли свою промышленность? Это же вполне естественно. Япония совершила великую, фантастическую индустриализацию - и без крика, без крови, без насилия. А наши даже небольшие успехи зиждутся на рабском труде, на грабеже, нищенстве, голоде, унижении...
  
  - Страна была отсталая, поэтому, чтобы проводить индустриализацию, надо было взять у кулака хлеб, - самоуверенно, по книжке шпарит оппонент.
  
  
  
  
  - Как это "взять"? А кукиш не хочешь? - кричал Сергей Львович. - Этот "кулак" три года воевал с беляками (а еще три, может быть, с немцами), завоевал себе землю - большевики ведь обещали волю и землю, вернулся домой, изголодавшийся по мирному труду, стал с душой вкалывать на своем клочке, пристроил сарайчики, подремонтировал хату, купил кое-какие сельхозорудия, лошадь, коровку, приодел детей... в общем, вместе с собой поднимал и обогащал страну.
  
  И вот недремлющее контролирующее око бездельника обнаружило, что сосед "жиреет", превращается в "кулака". Значит, надо его ограбить.
  
  - Но он бы не отдал хлеб!
  
   - А почему он должен "отдать"?! Что за идиотизм? Он его своим горбом заработал... У него хлеб, но ему нужны плуг, косы, пилы, топоры, гвозди, вожжи, обувь, керосин, свечи, чашки, кастрюли, иголки, ткани - да сотни вещей ему нужны! Так дайте их ему, а он обеспечит и хлебом, и мясом, и овощами... Разве свободная, богатая деревня меньше бы дала городу? И разве сытый, здоровый, гордый, уважаемый рабочий не больше бы своротил дел, чем затюканный, вшивый, неприкаянный? Деревня и накормила бы город и, если потребовалось, дала бы для промышленности сотни тысяч молодых, крепких парней.
  
  Ну, конечно, были и радости, и успехи, и победы. Но они могли бы быть в десять раз больше, а главное - достигались бы по-настоящему радостным, достойным трудом.
  
  А другой ваш аргумент - война. Сталин одержал великую победу над фашистской чумой! Но если бы не его бандитская политика, войны могло бы не быть вовсе. Сталин открыл Гитлеру дорогу к власти и поддержал его... О! вы удивленно раскрываете глаза. Еще в двадцать четвертом году генсек заявил, что нужна не коалиция с социал-демократами (это одна из влиятель нейших рабочих партий), а смертельный бой с ними, - и называл их социал-фашистами. Ему хотелось командовать миром, чтобы все плясали под его дудку. Он натравил коммунистов на социал-демократов, и пока защитники рабочего класса грызлись друг с другом, Гитлер уверенно шел к власти. А если бы рабочие, прежде всего в Германии, объединились, то они прегради ли бы путь фашизму. Но нет, на радость Сталину, они избивали друг друга.
  
  Сталин объявил фашистов друзьями советской страны, мы даже кормили их нашим хлебом, отправляли им ценное сырье. Дескать, дело не в фашизме, мы же вот установили с фашистской Италией "наилучшие отношения". После этого Берия велел не называть заключенных фашистами.
  
  Сталин ревниво следит за успехами Гитлера, и когда в Германии произошла "ночь кровавых ножей", в которую разом были уничтожены соратники фюрера, помогавшие ему придти к власти, генсек на заседании Политбюро одобрителгно заметил: "Вот Гитлер какой молодец! Вот так надо расправляться с политическими противниками".
  
  
  27
  
  
  
  
  Летом сорокового года Сталин в одном из застолий сказал следующее: "Я знаю, как германский народ любит своего фюрера, поэтому я поднимаю тост за его здоровье!"
  
  Коммунисты многих стран, спасаясь от фашизма, ехали в великую Советскую страну. А мы их, как миленьких, хватали и расстреливали! Основатели, руководители партий - германской, югославской, польской, венгерской, болгарской, шведской, греческой, иранской, финской, - многие из них еще до революции стали членами большевисткой партии и работали с Лениным, сотрудники Комминтерна, коммунистического интерннационала молодежи и профинтерна - всех под пулю, а их семьи с детьми - в концлагеря. Сталинский режим унижтожил в СССР больше коммунистов, чем их истребили в своих странах Гитлер, Муссолини, Франко и Салазар, вместе взятые. Какое право имел, изверг? А мы говорим, Гитлер - палач, фашист... Что, неправда? Тот-то раздолье было Гитлеру на этом Мамаевом побоище. И прибирал к рукам, не стесняясь, одну страну за другой. А отточив клыки, повернул волчью пасть и в нашу сторону. А мы в это время уже превратились, по воле Сталина, в беспомощных ягнят. Гитлер проглатывал крупные европейские страны, а нам от мизерной Финляндии досталось по морде. Как тут не растеряться?
  
  А накануне войны что он сотворил с армией? Девяносто процентов наших командиров к тридцать седьмому году имели высшее образование. Они умели воевать, знали, что такое победа. Готовы были в любую минуту нанести крепкий ответный удар любому агресссору.
  
  И вот за два года перебили сорок тысяч командиров Красной Армии - от маршалов до лейтенантов. Это больше, чем потом погибло в кровавой войне. Ни одна армия, даже гитлеровская, не понесла таких потерь. А мы в мирное время уничтожили лучших своих защитников.
  
  Кто же оставался командовать нашими войсками, дивизиями?.. А какое настроение было у тех, кто продолжал служить в армии? Это перед самой войной!
  
  Гениальный Тухачевский, "гигант военной мысли, - по определению Жукова, - звезда первой величины в плеяде военных нашей родины", который мог оградить нашу страну непобедимой броней - никакой Гитлер не посмел бы и границу перейти, - был объявлен врагом и шпионом и расстрелян.
  
  Победили "конники"! Дескать, как промчмся на кониках, как рубанем головы фашистам!
  
  Начальник вооружений Г.Кулик заявлял: красноармейцу не нужна буржуазная выдумка - автомат, а нужна "трехлинейка" со штыком, "пуля - дура, а штык - молодец!" И не производили ни автоматов, ни самых необходимых пушек.
  
  Как же все просмотрел "гениальный полководец"? Когда в начале войны
  
  
  
  
  члены Политбюро пришли к нему, чтобы он обратился к народу, - он очень испугался, думая, что его пришли арестовывать. Из-за этой расхлябанности, такой тупоумной подготовке к войне мы потеряли в боях больше двадцати миллионов. И не стыдно было до недавних пор кощунственно гордиться этой цифрой. И столько же погибло мирного населения. Двадцать миллионов расстреляли в тридцать седьмом и тридцать восьмом годах, пять или восемь миллионов погибли в голод тридцать второго - тридцать третьего годов, немного поменьше в голод двадцать первого года, а сколько в гражданскую войну, когда жизнь человеческая ничего не стоила! Какая другая несчастная страна за два десятилетия лишилась столько своих людей?!
  
  Что имел в виду мудрец Плеханов, когда говорил: "Вся жизнь до последнего вздоха отдана рускому рабочему классу, идее социализма. 24-е октября... канун самого трагического дня моей жизни, когда Ленин повел рабочих на авантюру. Для человека, отдавшего жизнь пропаганде марксизма в России, это был крах..."
  
  
  
  Шестой день Сталинград жестоко бомбили. Город был в развалинах, дыму, копоти, в беспрерывных взрывах и стрельбе.
  
  Ночью два катера, соединенные настилом, переправили беженцев на ту сторону Волги. Небольшое село, раскинувшееся среди лесов, было безлюдно, даже собаки не брехали. Люди сразу растеклись по черным улицам, без единого огонька. Варвара Федоровна с детьми и матерью вошли во двор крайней избы, постучали вдверь. Никто не откликнулся. Чуть толкнули дверь, и она открылась. Варвара Федоровна зажгла спичку - никого. Дощатый стол, пустая кровать, табуретки. Нужно было где-то заночевать. Варавара Федоровна достала из мешка байковое одеяло, застелила кровать, уложила детей и мать, сама присела около стола, положив на него руки и уткнувшись в них головой. Хотя до города было километра два, земля и здесь вздрагивала от взрывов.
  
  Наутро послышалось гудение машин, Варвара Федоровна выскочила из хаты. Чуть-чуть занимался рассвет, на берегу происходило какое-то движение. Варвара Федоровна направилась туда. Две машины стояли под деревьями, несколько военных сгружали с них какие-то ящики на небольшой плот. Варавара Федоровна поискала глазами, увидела молоденького офицера.
  
  - Товарищ лейтенант, а куда пойдут ваши машины?
  
  Он внимательно посмотрел на нее.
  
  - А вам куда нужно?
  
  - Накакую-нибудь станцию. Мы из Сталинграда, со мной маленькие дети, девочка еще грудная, мать больная.
  
  - Подбросим вас до Ленинска.
  
  - Я сейчас их приведу, - обрадованно воскликнула она.
  
  
  
  
  - Нет, ждите дома, мы подъедем. Где вы ночуете?
  
  - А вон, крайняя хата. Спасибо вам.
  
  Когда совсем рассвело, над поселком раздался резкий рев самолетов, загрохотали взрывы. Хатка так дрожала, что казалось, сейчас рухнут стены и потолок. Чуть стихло, и к дому подскочила машина.
  
  - Женщина, давайте быстрей! - кричал выпрыгнувший из кабины лейтенант. Он затолкал Варвару Федоровну с детьми в кабину, помог матери взобраться в кузов, и сам запрыгнул туда. Машина с визгом крутнулась и помчалась в сторону леса. Молоденький шофер, сгорбившись, вцепившись в руль, напряженно смотрел вперед.
  
  - А что они бомбили? Никого ведь нет, - сказала Варвара Федоровна.
  
  - На колодцах "журавли" торчат... немцы, наверно, думают - зенитки, - не сразу ответил водитель.
  
  ...Через две недели они оказались в далекой Башкирии. Варвара Федоровна работала на заводе, жили в малюсенькой комнатке на квартире у местных жителей. А через год вернулись домой.
  
  Как и все вокруг, их дом был разрушен. Ютились в подвале, а вечерами, в выходные дни разбирали завалы, восстанавливали дом.
  
  Жили как все, радовались маленьким радостям, ждали счастливого будущего.
  
  Наступил незабываемый пятьдесят шестой.
  
  Как-то вызвал ее к себе управляющий трестом.
  
  - Варь, по секрету... есть слухи, что шестьдесят процентов осужденных в тридцать седьмом - невиновны. Как ты считаешь, муж твой был виноват?
  
  - Андрей Сергеевич! Вы спросите у моей матери: она скорее меня обвинит, чем Аркадия.
  
  - Тогда пиши заявление на имя генерального прокурора СССР - с просьбой о реабилитации мужа.
  
  - Моя золовка поехала в Москву, в архив Главного управления лагерей, хлопотать за брата. В Москве был адвокат Колотов, он защищал когда-то промпартию. К нему приезжали со всех концов Союза. Что бы попасть на прием, надо было заплатить шестьдесят рублей. Он выслушает, расспросит все, потом говорит "Я берусь за ваше дело. Идите в ГУЛаг, там отыщут материалы на вашего мужа (сына, брата)".
  
  - И вся помощь за шестьдесят рублей? - удивился Сергей Львович.
  
  В ГУЛаге не нашли дела Аркадия. В тридцать воьмом, когда разоблачили Ежова, на местах жгли документы, чтобы скрыть свои преступления. Золовка попросила женщину, которая работала в архивах: "Поищите еще, я вам дам тридцать рублей".
  
  Но никаких следов Аркадия не было. Тогда трибунал Северо-Кавказско го военного округа вызвал четырнадцать свидетелей, которые помнили Аркадия, побеседовал с ними. Они заверили: Аркадий был простой, работя
  
  
  
  
  щий, честный, ни слов, ни поступков антисоветского характера не совершал и не произносил. И выдали мне справку о реабилитации. В свидетельстве о смерти указывалась причина: компенсированный порок сердца. Человек весь отекает - и лицо, и руки, и ноги. За месяц до смерти опадает, только ноги по-прежнему налитые.
  
  Я заглянула в справку отца: тоже компенсированный порок! Но отец умер старым, а Аркадию и тридцати не было...
  
  Многих осужденных отправляли из Сталинградав Магаданскую область. И когда никаких следов Аркадия ни в Волгограде, ни в Москве не нашлось, золовка в шестидесятом году поехала работать в Магадан, она была детским врачом. Там она поспрашивала людей, поискала в архивах и снова ничего не обнаружилось.
  
  Лагеря уже распускали, но многие заключенные оставались на месте, им некуда было ехать.
  
  При больнице работал сторожем еврей Сева, он был на вольном поселении, отсидев двадцать лет. Ему было под шестьдесят, небольшой, худенький, голова крупная, седая копна волос, большие, навыкате, стелянные глаза. Тайком он выпивал и всегда был словно не в себе.
  
  Золовка здоровалась с ним, но разговоров никогда между ними не было. А он знал, зачем она приехала и что ищет. И однажды, задумчиво глядя на нее своими выпуклыми глазами, он сказал:
  
  - А знаете, я встречал вашего брата. Такой высокий, широкоплечий... Да? Вон посмотрите, колючая проволока - за нее загоняли тех, кто не мог уже работать. Там вечная мерзлота. Ни помещения, ни укрытия. Им бросали с кухни разные объедки, картофельную кожуру... Они бродили, пока не падали от голода и не замерзали. Однажды вечером я увидел его в этом загоне, он стоял и сквозь проволоку смотрел на меня. Весь отекший, опухший, черный с безумно-горящим взглядом. Так ясно он сейчас передо мной: стоит и молча смотрит, смотрит, - сам словно безумец бормотал Сева, - а утром его уже не было, не знаю, куда он делся, правда, ночью прошел густой снег...
  
  Сева смотрел остановившимися большими сумасшедшими глазами и словно видел не ее, а то далекое, беспощадное время. Она как стояла, так и рухнула без чувств. И за одну ночь сделалась белой.
  
  
  
  - Ой, да что рассказывать, - вновь с непривычным для нее отчаянием проговорила Варвара Федоровна.
  
  
  
  Однажды я пришла в банк с документами треста. Пока кассир проверяла их, носила на подпись, я присела на лавку, ждала. К окошку подошел пожилой мужчина, невысокий, очень широкий. Он, наверно, на мой взгляд обер
  
  
  
  
  нулся, и я узнала человека, который арестовывал моего мужа. Со мной сделалось дурно. Очнулась уже в машине скорой помощи.
  
  Убитых реабилитировали, родственникам выдали маленькое пособие, а те, кто стрелял, благополучно живут на свои пенсии!
  
  В пятьдесят шестом вышло постановление о предоставлении квартир семьям реабилитированных. Мне дали две комнаты с соседями. Опять с соседями.
  
  Я пошла к начальнику жил управления Качалину.
  
  - Рудольф Семенович, я двенадцать лет прожила в общей квартире, сейчас дети большие, парень и девушка...
  
  - Варвара Федоровна! Пока нет другой возможности. Даю вам честное слово, через полгода я переселю вас...
  
  Но и через пять лет такой "возможности" все не было. Я звонила, приходила в жилуправление. Качалин избегал меня, а когда я заставала его на месте, суетился, клал руки на сердце,проникновенно говорил:
  
  - Варвара Федоровна, извините, я обещаю вам, дамоклов меч моего честного слова висит над моей головой...
  
  - Может, мне написать заявление в горком или обком?..
  
  - Не надо! Не надо разводить бюрократию. Я о вас помню, я за вас ходатайствую.
  
  И вот я узнала, что по Постановлению семьям реабилитированных положены и з о л и р о в а н н ы е квартиры. Значит, он водил меня все эти годы за нос.
  
  Я написала в обком, на имя первого секретаря. Все описала: про реабилитированного мужа, про обман, бессовестное вранье... Через полтора месяца пришел ответ из райисполкома, что предоставить мне изолированную квартиру в данное время возможности не имеется.
  
  Я пошла в обком, пробилась к зав. отделом строительства.
  
  - Ваше письмо мы направили в райисполком, - сказал он.
  
  - Я пометила на конверте: лично депутату Верховного Совета СССР, за которого я голосовала. На каком основании вы вскрыли мое письмо?
  
  - Но первый секретарь не в силах прочесть все письма и ответить.
  
  - Меня не интересует его немощность. Если он взялся за эту работу, пусть берет себе помощника или ищет другой выход. Пять лет меня обманывал Качалин, теперь вы занимаетесь бюрократической отпиской!
  
  - Но Качалин сказал, что вам два раза предлагали квартиру, а вы отказались. Квартиры передали очередникам.
  
  - Как?! Да вы что!
  
  - Вот его письмо на наш запрос.
  
  - Боже мой, какое хамство. Это коммунист может такое делать!
  
  - Успокойтесь, нельзя так.
  
  - Я без конца ходила, звонила, писала, он клялся своим честным словом,
  
  
  
  
  а сам за взятки отдавал мои квартиры. Ни одному коммунисту не буду теперь верить, и детям закажу...
  
  Я ушла от них вся в ознобе.
  
  Через месяц Качалина сняли. Новый начальник при мне просмотрел мои документы. В них была изъята справка о реабилитации мужа, и я стояла в обычной очереди, двести шестнадцатая. До конца жизни пришлось бы ждать...
  
  - Самое ужасное, - сказала Варвара Федоровна, - сыну моему не дали медали в пятьдесят четвертом году. Всю учебу - одни пятерки. И на выпускных экзаменах в десятом классе. Только по сочинению тройка. Тогда писали чернилами, можно было подмахнуть лишнюю запятую... Не могли допустить, чтобы сын "врага народа" получил золотую медаль. Так переживал, мальчик мой...
  
  А в институт поступил - все пятерки. И по сочинению.
  
  
  * * *
  
  Зиновьев спросил: "Знает ли товарищ Сталин, что такое благодарность?" Товарищ Сталин вынул трубку изо рта и ответил: "Ну, как же, знаю, очень хорошо знаю, это такая собачья болезнь".
  
  Первый порыв на эту реплику - не возмущение, не ужас, а потрясающее удивление: что это был за человек?!
  
  Некоторые объясняют его характер - кавказским происхождением, что, дескать, он вырос в национальных традициях вражды и мести, потому и получился такой аморальный и жестокий сатрап.
  
  Чепуха. Мало ли на темпераментном Кавказе было и есть мягких, добрых людей? А сдругой стороны: Ежов, Вышинский, Абакумов и прочие - разве они были восточного происхождения?
  
  Другие пытаются выставить его человеком ограниченным, недоучкой, даже психически ненормальным - смешно. Неужели какой-нибудь дурачок смог бы свалить, уничтожить столько великих людей?
  
  Бесконечные ссылки, скитальчество, нищенство, отсутствие семьи, дома, неопределенное, нерадостное будущее - всё это к семнадцатому году подвело его к безмерной усталости, разочарованию, апатии.
  
  Февральская революция встряхнула его, вернула к бурной деятельности.
  
  Несколько лет назад Сергей Львович пролистал в журнале высказывае ние Михаила Шатрова, что одна из самых лживых книг в мире - "История ВКП(б)". От таких слов ему вдруг стало жутко, он даже оглянулся.
  
  Но ведь все верно.
  
  Почти все главные действующие лица истории, люди самые значитель ные, крупные, активные, - расстреляны, объявлены врагами, шпионами, очернены, вычеркнуты из памяти, а второстепенные, мелкие фигуры стали героями. Слава их бурно раздувалась в народе.
  
  
  
  
  Одежды лжи, многие десятилетия покрывавшие исторические фигуры, потихоньку сбрасываются, открывая истинные лица - привлекательные или порочные.
  
  Весна 18-го. Заседание ЦК. Пришло известие, что в Германии началась пролетарская революция. Это сообщение вызвало радостные возгласы, улыбки. Ведь с такой надеждой ждали поддержки мирового пролетариата. Молодой, горячий, непосредственный Бухарин воскликнул:
  
  - Я так рад, что готов постоять на голове.
  
  Троцкий с улыбкой подзадорил:
  
  - Ну, постои.
  
  Бухарин подошел к стене, встал на руки и на голову. С минуту все молча наблюдали. Бухарин кувыркнулся на ноги и сел на место. Заседание продолжалось.
  
  Удивительные были люди и удивительная простота, раскрепощенность, искренность, человечность были в их отношениях.
  
  В первую годовщину Октябрьской революции Сталин поместил в "Правде" статью "Октябрьский переворот", где писал: "Быстрым переходом Петроградского гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы военно-революционного комитета партия обязана, прежде всего и главным образом, тов. Троцкому". Чуть ли не всю работу по организации Октябрьс кого восстания Сталин приписывал Троцкому.
  
  Он не заблуждался, не притворялся, не лицемерил, а откровенно, по-товарищески искрене констатировал факты.
  
  В тяжком восемнадцатом году Ленин спросил Троцкого: "Если белая гвардия убьет и вас, и меня, справятся ли Бухарин и Свердлов?"
  
  В первых публикациях очерка Горького "В.И. Ленин" был такой текст: "Врут много и, кажется, особенно много обо мне и о Троцком". Ударив рукой по столу, Ленин сказал: "А вот указали бы другого человека, который способен в год организовать почти образцовую армию, да еще завоевать уважение военных специалистов. У нас такой человек есть. У нас все есть! И чудеса будут!"
  
  В Уставе Красной Армии (22-й год) было записано: "Тов. Троцкий - вождь и организатор Красной Армии, тов. Троцкий ведет ее к победе над всеми врагами Советской республики".
  
  Лариса Рейснер, побывав в разгар гражданской войны гостьей на легендарном бронепоезде Троцкого, посвятила ему восторжественную поэму "Свияжск". Кстати, от личался выразителной внешностью, следил за своей одеждой, нравился многим женщинам. А по Тургеневу: женской любви удостаивается только хороший человек.
  
  В дневнике Михаила Булгакова есть такая запись: "В газетах бюллетень о состоянии здоровья Л.Д. Троцкого... С 5 ноября прошлого года болел... И кончается: "Отпуск с полным освобождением от всяких обязанностей, на
  
  34
  
  
  
  
  срок не менее двух месяцев". Комментарии к этому историческому бюллетеню излишни.
  
  Итак, 8 января 1924 года, Троцкого выставили. Что будет с Россией, знает один бог".
  
  Мы теперь тоже знаем.
  
  Он был непримиримым противником превращения мрксизма в религиозную догму и отрицал возможность построить, сделать или наладить что-либо без знания и умения, опираясь только на марксизм. "Тот, кто думает, что с помощью марксизма можно организовать производство на свечном заводе, тот ничего не понимает ни в марксизме, ни в выделке свечей".
  
   В двадцать третьем он одним из первых указал на растущее противоре чие между массами и партаппаратом, выступил против культовых явлений. В своих директивных письмах он обвинял партию и государство в перерождении , требовал активно выступать против партийного руководства, призывал организовать стачки...
  
  Он знал Сталина лучше, чем Каганович, Молотов, Ворошилов, Маленков... Он смог понять Сталина изнутри, его мотивы и намерения..
  
  Интеллект Троцкого был более утонченным, богатым, с солидной европейской культурой. Ему были свойственны живость мысли, неукротимая энергия, широкая эрудиция, блестящая манера выступать. Поэтому и понятно, что он с некоторым презрением относился к "неотесанному", грубому Сталину. Но если Сталин стоял с ним на одной высоте и сломил его, значит, и Сталин был далеко не пешка.
  
  Если в двадцатые годы и дальше Троцкий активно сопротивлялся сталинскому продвижению наверх, усилению сталинского диктата... Если сталинизм - это политика жестокая, беспощадная, антигуманная, античелове ческая, антисоциалистическая, - то что же тогда его непримиримый антипод - троцкизм?
  
  Написанное Троцким составило двадцать пять томов. Лучшей своей книгой он считал "Историю русской революции". В тридцать седьмом вышли его "Преступления Сталина", начал писать работу "Сталин". Что испытывал он в далекой Мексике, когда доходили до него сведения о беспощадном уничтожении на родине лучших людей партии и народа, которых он хорошо знал?
  
  В "Истории ВКП(б)", сочиненной по указке Сталина, о Троцком писалось, что всячески разлагал Красную Армию и не раз срывал блестяще задуманные операции (!); что уже с двадцать первого года он был агентом иностранных разведок, международным шпионом и ревностно служил разведкам и генеральным штабам Англии, Франции, Германии, Японии... Какой грязный лепет!
  
  Сталин очень жалел, что выпустил Троцкого из своих когтей.
  
  Испанский коммунист Рамон Меркадер, выдававший себя за американс
  
  
  
  
  кого коммерсанта, втерся в доверие к Троцкому... попросил его посмотреть свою статью. Когда Троцкий читал, Меркадер ударил его ледорубом в затылок. Убийце присвоено звание Героя Советского Союза, а его мать награждена орденом Ленина. Семья Троцкого, оставшаяся в СССР, вскоре была расстреляна.
  
  Надо знать всю правду о нашей истории. Какой бы неудобной сейчас, какой бы горькой она ни была и как бы ни ломала она наши прежние убеждения, - при всей правде мы будем чувствовать себя чище, выше, увереннее, свободней.
  
  Говорят, альтернативы Сталину не было, не из кого было выбирать. Чепуха. За рубежом каждые два-три года выбирают, и, бывает, один другого лучше, нередко великие открываются. А мы - неужто нищая интеллектом страна? Хуже, чем со Сталиным, не могло быть...
  
  В первые годы после революции Николай Бухарин поддерживал Сталина, они дружила семьями: Коба - Николай... Бухарин был утонченной натурой и свято сохранял чувства дружбы, порядочности, искренности.
  
  В середине двадцатых годов Сталин и Бухарин - самые влиятельные руководители.
  
  Один из способнейших членов Политбюро, живой, остроумный, открытый, доступный, в своей традиционной русской рубахе, кожаной куртке и сапогах, Бухарин вызывал всеобщие симпатии. Один из старых большеви ков писал о нем: "Он жив и подвижен, как ртуть, жаден ко всем проявлениям жизни, это одна из любимейших фигур революции".
  
  Любимец партии... В этой, такой разношерстной массе быть любимым, уважаемым всеми - значит, надо быть не подхалимом, не зобускалом, не собутыльником, - а очень простым, искренним, отзывчивым, чистым, обаятельным, доброжелательным, светлым, умным, жизнерадостным, энергичным... - то есть чудесным человеком надо быть.
  
  В редакции "Правды", которой он руководил, была атмосфера гармонич ного, дружеского сотрудничества, доверия и уважения друг к другу. Он вносил в официальные собрания радушие, нередко заразительное веселье, даже благотворное влияние в политику.
  
  Молодые большевики группировались вокруг него, он был их кумиром, они называли его "теоретическим Геркулесом". У него было много талантливых учеников.
  
  В двадцать шестом году его официально провозгласили человеком, "признанным теперь самым выдающимся теоретиком коммунистического интернационала", "живым классиком". Он был почетным членом Коммунисти ческой академии и ее Президиума и единственным партийным руководите лем, выдвинутым в кандидаты и избранным в члены Академии наук СССР (последнее признание его исключительности - затем началось избиение и расстрел).
  
  
  
  
  До поры до времени Сталину нужны были светлый ум и человеческое обояние Бухарина, он, как вурдалак, питался его знаниями и авторитетом...
  
  Николай Бухарин был влюблен в революцию, в Ленина, в народ. В первую годовщину со дня смерти Ленина, в "Правде" была опубликована его статья "Памяти Ильича" - глубокая, гениальная, удивительно нежная.
  
  "А вот наш Ильич не в Политбюро, не в совнаркоме, а у себя в Горках. В синенькой, полиловевшей местами рубашонке без пояска, с таким добрым лицом. Он роется в кучах книг и газет на всех языках и наречиях. Ходит на охоту и подползает к уткам, хрипя от ожидания, увлекаясь, как может увлекаться только Ильич. Вот человек!
  
  ...А потом началась нечеловеческая трагедия, о которой мы можем только догадываться. Могучая воля оказалась скованной параличом. Уста сомкнулись навсегда, тщетно билась мысль, - но она не могла выйти наружу. Это было хуже пыток. Об этом трудно писать, товарищи! Во всей истории я не знаю трагедии, более мучительной и более глубокой...
  
  В тихий зимний вечер умирал Ильич в Горках".
  
  "Вот человек!" - и про Бухарина можно сказать.
  
  И такого человека палач уничтожил. Перед расстрелом (он не дрогнул, не попросил пощады) написал записку, которую Сталин потом хранил в ящике стола вместе с запиской Ленина: "Коба, зачем тебе нужна была моя смерть?"
  
  Какое право имел, злодей?!
  
  Сергей Львович вспоминал гадкий спор с редактором мелкой газетки - о Троцком, Бухарине, Сталине... Редактор свысока, самодовольно:
  
   - Да кто он такой, Бухарин? Что он после революции делал? Болтался, как г. в проруби.
  
  Дико! Питомец лживой теории! Откуда источник таких убеждений? Ничего не читает, не размышляет? Живет фальшивыми штампами пятидесятилетней давности и тупо ждет новых указаний сверху, чтобы изменить свое мнение?
  
  В одной из последних статей Бухарин писал о судьбе государства, попавшего в руки тирана: диктатор будет ходить своей "железной пятой по лицам людей".
  
  Когда-то в первом советском правительстве Рыков стал наркомом. Но в знак протеста, что правительство было не коалиционным, а большевистс ким, подал в отставку. Сталин злорадно умехнулся: "Всегда такой был".
  
  Бухарин и Рыков - простые, доступные, ходили без охраны. Сталин: "Заигрывание с народом".
  
  В тридцать шестом году Томский покончил жизнь самоубийством. Сталин: "Его самоубийство - подтверждение вины перед партией".
  
  Хладнокровный иезуит!
  
  Н.Е. Лукина, бывшая жена Бухарина, убежденная большевичка, многие годы страдала тяжелым заболеванием позвониочника. Она с трудом могла
  
  
  
  
  ходить только в гипсовом корсете. Когда Бухарина арестовали, она писала письма в Политбюро, Сталину, убеждая, что обвинить Бухарина в предатель стве - это ошибка, гнусная провокация.А когда его расстреляли, она отослала свой партбилет Сталину.
  
  Когда ее грубо швырнули в камеру, гипсовый корсет лопнул. Она уже не могла больше ходить. На многочисленные допросы ее доставляли на носилках или тащили волоком.
  
  "Сознались" даже ее братья, - оговорили и себя и Бухарина. Она гневно все отрицала.
  
  
  
  Приговор: "Именем СССР... Установлено, что Лукина-Бухарина, будучи единомышленницей врага народа Н.И. Бухарина, принимала участие... Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Лукину-Бухарину Н.М. к высшей мере наказания - расстрелу..."
  
  "СПРАВКА. Приговор о расстреле Лукиной-Бухариной Н.М. приведен в исполнение (как же ее вели на расстрел?) в городе Москве 9 марта 1940 года. Акт о приведении приговора в исполнение хранится в архиве Первого спецотдела НКВД СССР, том 19, лист 315..."
  
  Невысокий, спокойный, скромный, даже кроткий человек, такой общительный, добродушный, симпатичный на фотографиях и кинокадрах, очаровывал умнейших людей - Ромена Роллана, Анри Барбюса, Фейхтвангера, Бернарда Шоу, Горького - как же совместить все это с дьявольским коварством и хладнокровной, неколебимой жестокостью?
  
  В двадцатых годах он говорил очень правильно, без конца ссылался на Ленина - может, тут он и заложил хорошее к себе отношение. А потом мощная пропаганда стала вдалбливать в головы людей, что именно Сталин спасет нас от извергов, вредителей, отравителей - и мы прониклись к нему бесконечной благодарностью и любовью, как к самому высокому божеству.
  
  "Я решительно против вышибательной политики в отношении всех инакомыслящих товарищей. Я против такой политики не потому, что жалею инакомыслящих, а потому что такая политика родит в партии режим запугивания, режим застращивания, режим, убивающий дух самокритики и инициативы. Нехорошо, если вождей партии боятся, но не уважают... Без этого условия партия не может быть названа настоящей большевистской партией, а дисциплина партии не может быть сознательной дисциплиной... Руководить партией вне коллегии нельзя. Глупо мечтать об этом после Ильича".
  
  Это говорил не Бухарин, не Троцкий, не Ленин... Это сказал Сталин в середине двадцатых годов и сказал совершенно искренне.
  
  Правда, в это же время им отлита стальная формула: партия составляет "своего рода орден меченосцев внутри государства советского, направляю щий органы последнего и одухотворяющий их деятельность". И другая
  
  
  
  
  правда - что более двух десятилетий он не раскрывал эту установку, хотя действовал согласно ей. Но и намного раньше в его формулировках было что-то такое, что дало Троцкому повод еще в двенадцатом году сказать: он (Сталин) бьет не по идеям, а по головам.
  
  "Правильные" декларации Сталина давали основание и Бухарину, и Троцкому, и Каменеву с Зиновьевым поддерживать Сталина, когда тому приходилось туго. Он даже несколько раз, до тридцатого года, подавал заявления об отставке, но, может быть, это было просто хитрой демонстрацией, за которой скрывалась уверенность в себе, убеждение, что его попросят "остать ся"?
  
  Что же сдвинулось в его голове, отчего изменились его теоретические воззрения?.. И к тридцатому году, когда положение его стало надежным и крепким, он уже позволил себе размашисто бить и по идеям и по головам.
  
  Что руководило им? Борьба за власть? Но это так мелко. Вождь, движимый идеей перестройки общества, борется за воплощение своих идей. Но вся беда в том, что его идеи могут быть нереальными, вредными. А железный "вождь" способен эти идеи пробить - насилием и кровью.
  
  Однажды Сталин сказал, что интеллигенция на 90 процентов контррево люционна. Конечно, контрреволюционна, она ведь никак не могла согласиться с убогими приемами работы новых властей, "красных директоров".
  
  Учитель или доктор в очках - буржуй. Инженер в галстуке - буржуй. Буржуй не просто враг, это не человек вообще, вредное насекомое. За каждую неудачу красных отвечали "буржуи".
  
  Чуть что - арест заложников "из среды буржуазии, духовенства и левых эсеров". За гибель Урицкого расстреляли тысячу таких заложников.
  
  Когда восставшие заняли Зимний дворец, они стали срезать с дорогих кресел кожу - на сапоги, и оправляться в старинные красивые вазы. Так началась "пролетарская культура".
  
  В двадцать первом году два с половиной миллиона ученых, инженеров, врачей, художников и т.д. за ненадобностью, чтобы "не мешали", вытурили за границу. Зачем они нужны, если любая кухарка может быть министром, а "сознательный" рабочий - директором завода или банка?
  
  Какой апломб, классово-пролетарская ограниченность. Всю прежнюю - "буржуазную"! - науку, культуру - на свалку. "Это чуждо пролетариату!" Дескать, пролетариат сам все сдюжит.
  
  Но все сдюжить может только мозг. Созданные высоким интеллектом машины заменяют десятки тысяч рабочих рук. В Японии на крупнейших заводах всю работу выполняют роботы, роботы делают роботов.
  
  Работа через пень-колоду, дикарская организация производства конечно же приносила фигу. Но ограниченный (или изощренно-лукавый) мозг быстро находил козлов отпущения в лице "вредителей" - инженеров, агрономов, врачей...
  
  
  
  
  Ленин предупреждал:
  
  "Если все наши руководящие учреждения, т.е. и компартия, и Соввласть, и профсоюзы не достигнут того, чтобы как зеницу ока берегли всякого спеца, работающего добросовестно, со знанием своего дела и с любовью к нему, хотя бы и совершенно чуждого коммунизму идейно, то ни о каких серьезных успехах в деле социалистического строительства не может быть и речи... Если вы будете гнать всех не особенно послушных, то вы рискуете остаться в окружении дураков и партию загубите тогда наверняка".
  
  Тирания порождает трусость и угодничество. Сами люди науки, подхватившие слова великого вождя о контрреволюционности интеллигенции, "ученым" языком проповедовали: "представляется совершенно бесспорным, что политическое и всякое иное перевоспитание вредителей - задача априорно бесполезная, чтобы не сказать, вредная. Единственный способ обращения с вредителями - изоляция, физическая и общественная..." Ученые мужи призывали к "партийно-политическому" избиению, профессор Збарский предлагал "вызвать на соревнование ОГПУ".
  
  На этой волне поднимались к власти шарлатаны, мракобесы типа Лысенко, уничтожавшие все вокруг себя и отбросившие нашу науку на полвека назад.
  
  
  
  
  Судьба академика Вавилова - одна из самых трагических, острощемя щих, схожая с судьбой Николая Бухарина.
  
  Президент Академии наук СССР, великий ученый, замечательный организатор, чудесный человек. Героем называли его при жизни (он знал двадцать языков), уважаемый всем миром, почетный доктор многих академий и научных обществ, был президентом многочисленных международных конгрессов.
  
  Он мог накормить страну, сделать нашу науку самой передовой в мире.
  
  Один из его учеников вспоминал о нем: "Любил жизнь, много созидал... Глаза его излучали доброту. Широта ума, проницательность. Кумир, больше чем кумир. Самый дорогой образ, самый дорого человек. Выше всех существ, которых я знал и знаю. Божество для меня. Судьба блистательная и трагическая..."
  
  "На костер пойдем, на плаху, но от своих убеждений не отречемся", - говорил Вавилов, Джордано Бруно ХХ века. - Без правды науки нельзя создать правды жизни. Без правды жизни не может быть счастливой жизни".
  
  На международный симпозиум, который проходил в Лондоне, его избрали председателем, шили для него мантию. А мы в это время, как преступни ка, посадили его в грязную камеру. Лысенко натравил на него НКВД, а сам сел в его кресло президента.
  
  
  40
  
  
  
  
  В тюрьме Вавилов заразился (или его заразили специально) дизентерией и умер мучительной смертью. Потом, в дикий мороз, бросили голое тело в подводу, где уже были такие же мученики, повезли на кладбище и побросали словно оледенелые чурки в яму.
  
  Боже мой, во что умели превращать великое создание природы! До слез, до отчаяния жалко.
  
  Если человек, с вашей точки зрения, не то думает и говорит, не так делает, - ну, отстраните его от работы, вышлите за границу - пусть там "вредит". Но зачем же убивать?! Никакого оправдания, никакого прощения сталинско му фашизму быть не может.
  
  Человек - венец природы. "Человек свят и неприкосновенен... как носитель высшего духовного начала, - говорил русский философ Бердяев. - Человек чтит в другом человеке своего Бога!"
  
  Но если мы отбросили Бога, то что нам стоит человек?
  
  Без споров, сомнений, дискуссий не могут развиваться ни наука, ни общественная жизнь. А Сталин требовал железного единогласия, бесконеч ных покаяний и признания ошибок.
  
  На XI съезде партии, в двадцать втором году, Томский говорил: "Нас упрекают в том, что у нас режим одной партии. Это не верно. У нас много партий. Но в отличие от заграницы, у нас одна партия у власти, а остальные в тюрьме". (Бурные аплодисменты).
  
  Даже еще в начале тридцатых годов простодушно-чистые люди могли посылать из глубинки в центр вот такие письма:
  
  "Т. Сталин!.. Виноват ли тот, кто не сумел не послушать создавшегося шума и крика вокруг вопроса коллективизации селького хозяйства?.. Мы все, низы и пресса, проморгали этот основной вопрос... а т. Сталин, наверное, в это время спал богатырским сном и ничего не слышал и не видел наших ошибок, поэтому и тебя тоже нужно одернуть... Теперь т. Сталин сворачива ет вину на места, а себя и верхушку защищает". "Я не знаю, как партия может терпеть такого типа, котрый, не зная постановки дела на селе, своими выступлениями заставляет делать два шага назад и один вперед... Пусть живет коммунистическая партия, но без сталинских уставов".
  
  Много размышляя об этом, Сергей Львович приходил к мысли: не "ни за что" сажали и расстреливали, а все-таки за что-то - за убеждения, возражения, несогласие, за попытку борьбы.
  
  А как клеймили эти "вражеские" взгляды, убеждения? - Троцкистские, бухаринские.
  
  Бухарин: "Мы против того, чтобы единолично решать вопросы партийного руководства. Мы против того, чтобы контроль со стороны коллектива заменялся контролем со стороны лица, хотя бы и авторитетного".
  
  На Пленуме ЦК весной тридцать седьмого года Бухарин резко говорил: да,заговор действительно существует, но это заговор Ежова и самого Стали
  
  
  
  
  на, направленный на установление режима НКВД под беспредельной личной властью Сталина.
  
  Через два часа Бухарина и Рыкова арестовали.
  
  
  
  - Да, товарищи, я человек прямой и грубый, я этого не отрицаю, - обезаруживающе-простодушно говорил Иосиф Виссарионович. И доканчивал: - Но я груб с врагами.
  
  "Надо принять меры к тому, чтобы в выступлениях отдельных членов и кандидатов в члены Политбюро на собраниях не допускались какие-то бы ни было отклонения от линиии партии, от решений ЦК..."
  
  Такого знакомого "единодушия" добивались. И добились.
  
  От Бухарина, Рыкова, Саркисова и других бесконечно требовали "открытого признания своих ошибок". "Либо бухаринцы это требование партии выполнят, и тогда партия будет приветствовать их, либо они этого не делают - и тогда пусть они пеняют на себя", - обещал вождь. Уже веяло леденящим холодом тридцать седьмого.
  
  Троцкий: "Триумф Сталина долго не продержится и крушение его режима придет неожиданно. Победители на час чрезмерно полагаются на насилие".
  
  Зиновьев: "Я пришел к убеждению, что товарищ Сталин не может выполнить роли объединителя большевистского штаба... В какое бы положение ни поставила нас зарвавшаяся клика сталинцев, мы до конца будем бороться против могильщиков революции".
  
  На XVII съезде партии, в тридцать четвертом году, на выборах в ЦК ВКП(б) против Кирова проголосовали три делегата, против Сталина двести семьдесят.
  
  Сталин: "Я никогда ничего не забываю".
  
  Орджоникидзе: - Всё, чего ты коснулся своей рукой, ты растлеваешь. Судьба тех, кто за решеткой, страшна. Откуда доносы, страх?.. Революции нужны люди с кричащей, а не заглохшей совестью. Скажи, какое наслажде ние, когда плачут жены и дети? Когда плачут мужчины?
  
  Сталин: - Издержки первопроходцев... Об этом даже никто и вспоминать не будет.
  
  В тридцать девятом году Троцкий писал: "Что, Сталин еще посмеивается за кулисами? Фашизм идет от победы к победе и находит главную помощь в... сталинизме. Страшные военные угрозы стучатся в дверь Советского Союза, а Сталин избрал этот момент, чтобы подорвать армию... Придет время, и не он, а история будет судить его".
  
  Какие пророческие слова!
  
  
  
  
  
  Готовые разорвать нас за нелюбовь к нему, вы восклицаете последний довод:
  
  - Он не знал!.. Не имел к этому отношения!.. Его обманывали!.. Это злодеи Берия и Ежов все делали!
  
  
  Что за наивность! Какой же это хозяин страны, если он не знает, что делают с его народом? Ну, одного бы человека ошельмовали, расстреляли, ну, десять, сто... Но тысячи! Миллионы! В том числе самых близких к нему людей с которыми вместе и в ссылках мерз, и на фронтах вшей кормил, до последнего дня работал бок о бок. Как это он так благодушно спал, что ничего не увидел, не услышал?
  
  А почему он назвал уничтожение людей "каторгой революции"? И в честь чего на XVIII съезде заявил: "Партия укрепляется тем, что очищает себя от скверны". И тут дал указание: "Усилить борьбу с врагами народа".
  
  Не потому ли из 1600 делегатов предыдущего съезда - 1200 "очистили?" Из 139 избранных съездом членов и кандидатов в ЦК - 110 уничтожили?
  
  А его заявление: "В наше время со слабыми не принято считаться, считаются только с сильными".
  
  Членов Политбюро, работников ЦК, членов Президиума ЦИК СССР и ВЦИК, наркомов СССР, "генералов" советской индустрии, послов, корреспондентов ТАСС и газет за границей, девяносто процентов секретарей обкомов, горкомов, облисполкомов - словно косой выкосили, а он ничего "не видел"?
  
  - Теперь, конечно, можно все валить на Сталина. А где же были другие?
  
  - А других он расстреливал.
  
  - Он что ли, расстреливал?
  
  - Нет. Но НКВД регулярно докладывало ему о разгромленных "бандах и полчищах". Ежов услужливо подносил толстые списки Љ 1, 2, 3, 4 ... и просил "осудить всех по первой категории" (то есть, к расстрелу). Сталин ведь читал эти списки. Это не шутка - тысячи знакомых и близких ему людей. И он ставил "птички", заставляя подписываться Молотова с Ворошило вым (коллективное руководство). Вы не знаете об этом ? У Симонова в "Живых и мертвых": когда немцы вторглись и уверенно перли по нашей земле, Сталин пролистал списки самых значительных заключенных и сделал аккуратные пометки над фамилиями тех, кто казался ему наиболее опасным, а когда враг осаждал Москву, мы были почти на волоске от гибели, Сталин распорядился убрать и остальных.
  
  Бывший энкавэдист в тюрьме: "Я преклоняюсь перед ним больше, чем перед Лениным. Единственный человек, которого я по-настоящему люблю."
  
  В глухой тайге, на лесоповале, бывший командарм сидит на бревне, харкает кровью, потому что ему отбили при допросах легкие, и говорит: "Роди
  
  
  
  
  на в опасности, Сталин обязательно нас призовет". А Сталин в это время вспоминал, кто там еще в живых - и ставил птички.
  
  Он интересовался военными делами и знал, что у нас пять маршалов и вдруг трое исчезают, остаются не самые лучшие - Будденый и Ворошилов. Неужели он не задумался, куда подевались остальные?
  
  "Исчезли" три из пяти командармов второго ранга, пятьдесят из пятидесяти семи комкоров, 154 из 186 комдивов, 401 из 456 полковников и т.д. И это когда в Европе бушевала война. Опять он ничего не знал?
  
  Да, мы одержали победу, но какой ценой, какой кровью!
  
  Какое право он имел? Кто он такой?
  
  Даже если бы он сидел в одиночке в каменной тюрьме - дошли бы до него слухи. А тут - люди вокруг, газеты, радио - и он, якобы, ничего не видит и не слышит. Все он отлично видел и слышал! Он не зря без конца призывал: "Усилить, выкорчевать, мобилизовать..." И не случайно похвалил Гитлера: какой молодец, в одну ночь ("ночь кровавых ножей") перерезал всех своих противников.
  
  Двадцать миллионов убитых в тридцать седьмом - это так, цифры без эмоций. А ведь за каждой единичкой - живая душа, любящая, страдающая. Милая женщина, не за что ни про что брошенная в концлагерь, сдерживая слезы, робко пишет своим детишкам, боясь причинить им лишнюю боль:
  
  "Мои ненаглядные зайчатки, родные мои! Самое большое мучение в том, что я далеко от вас и ничего о вас не знаю. По сравнению с этим страданием все остальное пустяки... Думаю о вас день и ночь и молюсь только о том, чтобы вы все, мои любимые, были живы и здоровы и не терпели голода и холода.
  
  Мне почти ничего не нужно. Если сможете, пошлите мне маленькую посылку. Вложите туда, прежде всего, бумагу, чтобы я могла писать вам, и пару карандашей, иголки и нитки, чтобы починить мои вещи, тряпочки на заплатки и на носовые платки. Если возможно, немного мыла и соли. Только если это нетрудно. А бумаги у меня нет, и я больше не могу писать..."
  
  Какое сердце не разорвется! Какое он право имел, палач?! Почему его не разразил гром, если есть на свете Бог!
  
  "Не знал!" А разве не знал он, куда отправляет жен своих самых близких соратников, с кем работал - Молотова, Калинина, Кагановича, своего верного секретаря Постышева?.. И они молчали. Чудовищно!
  
  Рихард Зорге отдал жизнь за Родину. Его повесили в далекой Японии. Какую заботу нужно бы проявить о его жене и сыне-мальчике? А такую! Мгновенно полетел приказ: "Решить вопрос с Зорге". И расстреляли! За что? Чтобы никаких следов не осталось? Какая же будет вера в него?
  
  Весь мир обошел снимок: милая бурятская девочка на руках у дорого "дедушки Сталина" обнимает его за шею. А через полгода ее отца с матерью расстреляли. Разве посмел бы кто без его ведома такое сделать? Из какого же
  
  
  
  
  камня сердце этого человека?
  
  Лев Каменев и Сталин вместе находились в Туруханской ссылке и вернулись вскоре после революции. В двадцать четвертом году, когда на пленуме ЦК было зачитано завещание Ленина, где он советовал снять Сталина с поста генсека, его ожидал неминуемый политический крах,он даже написал заявление об отставке. Но его поддержали Зиновьев и Каменев, уговорили участников пленума.
  
  И вот в тридцать седьмом к Сталину в кабинет из камеры тюрьмы привели Каменева и Зиновьева. Он стал уговаривать своих бывших друзей "ради интересов партии" сознаться на суде в связи с "троцкистами", разоблачить "врагов". Вина их, дескать, все равно доказана, но тогда он постарается их "выручить".
  
  Они "сознались", оговорили себя. А ночью за ними пришли в камеру и потащили на расстрел.
  
  "Личный момент есть мелочь, - говорил генсек. - Напоминания о дружбе не стоят и ломаного гроша". У нас "не артель личных друзей... не семейный кружок".
  
  Известный чекист Артузов перед расстрелом написал кровью на стене тюремной камеры: "Честный человек должен убить Сталина".
  
  Почему же никто не убил, чтобы спасти миллионы, спасти страну, социализм? Как же смог он обвести сотни окружавших его людей, которые были интеллектуально выше его? Каким непостижимым образом обманул многомиллионную страну? Ведь совершенно искренне люди писали ему: "Великому вождю великого народа, горячо любимому другу и учителю, надежде всего трудящегося человечества... Кровью обливались наши сердца, когда мы узнали, что подлые выродки, наймиты, бандиты посягали на вашу жизнь..." Это из письма шахтеров. Люди приходили в такой экстаз, что требовали: "Почему Буденный не выхватит шашку и не рубанет?!"
  
  Сон разума рождает чудовищ.
  
  Старые большевички, уцелевшие после царских тюрем и ссылок, попадая в советские тюрьмы, обреченно произносили: "Теперь мы ничего не понимаем".
  
  Русские летчики сражались в Испании за свободу, а на родине им ломали ключицы и выбивали зубы. "Бьют насмерть..."
  
  Не выдерживают, подписывают черти что", - удивлялись даже следовате ли.
  
  Какое-то ослепление сплошное. Ясновидящий Бухарин так и не понял до конца страшного смысла происходящего и молча принял смерть.
  
  "Железный" маршал Тухачевский, признавшийся в самых невероятных вещах, в последний день суда в недоумении говорил: "Я ничего не могу понять. Мне кажется, все это происходит во сне"
  
  Ни сейчас, ни тогда ясная мысль не может понять: как же такое могло
  
  
  45
  
  
  
  
  случиться?!
  
  Сергей Львович с детства читал книжки про войну и про подвиги советских людей. Ни под какими пытками они никого и ничего не выдавали. Их били, резали, вешали, - а они молчали.
  
  Но когда немца брали в плен, он, трус такой, сразу рассказывал про часть и про командиров, и про вооружение, и про военные планы... Сергей Львович и тогда, и теперь не мог представить, что этих пленных немцев били, пытали...
  
  Так как же могли жестоко избивать своих людей? А до недавних пор ничего этого не знали и удивлялись: как могли несгибаемые революционеры наговаривать на себя, на своих родных, друзей? Просто немыслимо!!
  
  Н.М. Лукина возмутилась, что ее родной брат оклеветал Бухарина. Возвратившись с допроса в камеру, она с дрожью рассказала сокамерникам: "Мне прочли его показания - вы не представляете, что он наговорил! Какой негодяй! Я бы задушила его собственными руками!"
  
  Но после каждого допроса и очной ставки с братом она убито говорила: "Как я могла! Я увидела его - это не человек, а живое сырое мясо... Что с ним сделали..."
  
  Вот, оказывается, какой простой способ. "Если не будешь подписывать, будем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного, окровавленного искромсанного тела... А если на суде откажешься от показаний, мы потом тебя замучаем".
  
  - Если бы Сталин знал, он бы этого не допустил, он бы сам расстрелял гадов! - восклицаете вы.
  
  Помилуйте, а не он ли говорил: если капиталисты пытают наших товарищей на Западе, то почему мы должны поступать по-другому?.. Ему достаточно было намекнуть, а уж исполнители расстараются.
  
  Всемирно известный, гениальный режиссер Всеволод Мейерхольд написал слезное письмо Калинину: "Меня здесь били - больного шестидесяти летнего старика, клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам сверху, с большой силой, и по местам от колен до верхних частей ног. И в следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлияни ем, то по этим красно-сине-желтым кровоподтекам снова били, и боль была такая, что казалось, что на больные места ног лили крутой кипяток (я кричал и плакал от боли). Меня били по спине этой резиной, меня били по лицу размахами с высоты... И я все подписывал до 16 ноября 1939 г. Я отказыва юсь от своих показаний, так выбитых из меня, и умоляю Вас, главу Правительства, спасите меня, верните мне свободу. Я люблю мою Родину и отдам ей все мои силы последних годов моей жизни".
  
  Ответа он не получил, его расстреляли.
  
  ...Допросы по ночам, умелые удары по лицу и голове, по половым орга
  
  
  
  
  нам; валили на пол и топтали ногами; лежавшего на полу душили, пока лицо не наливалось кровью; имитировали расстрел; деревянными молотками отбивали печень; запирали в одиночку, забрызганную кровью; зимой - полураздетым, босиком - в каменную коробку с мерзлыми стенами, летом невыносимо душную, раскаленную; люди или сходили с ума, или "сознавались"...
  
  Разве иными способами можно в короткий срок представить полчища врагов и шпионов?
  
  Когда хозяином страны становится полуграмотный и бездушно жестокий сотрудник НКВД - это трагедия для народа. Полуграмотный насильник стал выше инженера, учительницы, профессора, генерала, даже маршала. Он любому может дать в морду. Он упивался властью над большими людьми.
  
  - И все равно не виноват! - не можете вы смириться.
  
  Умные люди стали поговаривать, что Сталин явился просто жертвой идеологии, марсистского учения о диктатуре пролетариата, впитавшего левизну в теории еще более ранних социалистов... Он стал фатальным следствием жестокостей гражданской войны, когда большевики призывали к беспощад ному террору, к уничтожению "буржуазной швали", "этих насекомых" (по выражению Ленина). "Для начала, - говорил Владимир Ильич, - нужно арестовать пятьдесят или сто крупнейших миллионеров и объявить народу, что мы считаем всех капиталистов разбойниками".
  
  Постановлением Совета Народных комиссаров от 5 сентября 1918 года разрешалось расстреливать "всех лиц, прикосновенных к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам" (а если двое в разговоре осуждают какие-то действия властей - уже заговор); крестьяне, скрывающие свою продукцию и отказывающиеся от ее добровольной сдачи (!), "объявляются врагами народа и подвергаются заключению в тюрьме на срок не ниже десяти лет, конфискации всего имущества и изгнанию..." Ретивые "борцы" после таких указаний развернулись вовсю! В телеграмме - приказе Пензенскому губисполкому по поводу кулацкого мятежа Ленин писал: "Против кулаков, попов и белогвардейцев провести беспощадный массовый террор... а сомнительных запереть в концентрационный лагерь за пределами города".
  
  "Если мы не умеем расстрелять саботжника белогвардейца, - сетовал Ильич, - то какая же это великая революция?.. Одна болтовня и каша". Еще раньше он объяснял причины гибели Парижской коммуны тем, что восстав шие были недостаточно решительны, мягкотелы. Видимо, имелось в виду, что получилось только озеро крови, а нужно было - море.
  
  В семнадцатом году, когда были распахнуты двери тюрем, из них вышли не только немногочисленные революционеры, но и огромное количество уголовников. Они охотно влились в ряды "борцов за свободу" и с удовольствием стали рушить "старый мир". Никакими высокими революционными идеями не оправдывается уничтожение аристократии, духовенства, интеллигенции - цвета русской нации. Кстати, жестокий садист и убийца Ленька
  
  
  
  
  Пантелеев, главарь известной в Петрограде 20-ых годов банды, был сотрудником ВЧК...
  
  В прежних учебниках утверждалось, что партия - это оружие диктатуры пролетариата.
  
  Так вот, та нравственная катастрофа, которая была задана гражданской войной, якобы, неизбежно должна была привести к явлению типа Сталина. А инерция разрушения морали хлестнулась в тридцатые годы. Все просто. Революция начачалась с насилия, и насилие сопровождало весь процесс преобразования страны и общества.
  
  Но ведь революцию совершали многие тысячи железных людей, из которых можно делать гвозди, и не было б в мире крепче гвоздей; почему же изощренным идеологом и хладнокровным практиком массовых истребле ний и репрессий стал именно Сталин? А не Киров, не Бухарин, не Рыков, не Орджоникидзе, не Буденный, не Тухачевский?..
  
  Отыскали причину в преждевременности социалистической революции, что, дескать, Ленин руководствовался с своих действиях утопией Маркса. В этом он, мол, сам признался в конце жизни.
  
  И Маркс, и Энгельс, и Ленин говорили о социализме, который возникнет в результате и на основе высокоразвитого капитализма, а совсем не на базе того, что было в России. Ленин: "Кирпичи еще не созданы, из которых социализм сложится".
  
  Как же марксистская партия вступила в противоречие сама с собой?
  
  
  * * *
  
  
  Столько мысленно спорил бессоными ночами, что и себя убедил, и думал - другим все ясно. И хотел просто из вежливости, для проформы спросить: "Ну что, вы переменили свое мнение?"
  
  Еще намеревался сообщить, что его товарищ, журналист, занимается судьбами репрессированных (нужно дать ему данные на Теодора), пытается выяснить фамилии палачей и, главное, наперевается разыскать то громадное кладбище, "сталинградские Куропаты", где были закопаны десятки тысяч расстрелянных в 37 и 38-и годах.
  
  Когда в следующий раз пришел, у нее была в гостях внучка. Они сидели за столом в зале, пили чай с домашним печеньем и смотрели телевизор. Очень приятно было Сергею Львовичу бывать здесь.
  
  - О, а я о вас вспоминала, - сказала Варвара Федоровна. - Вы не смотрели сейчас фильм?.. Проходите, садитесь. Поди, принеси чаю, - приказала она внучке.
  
  Полненькая, подвижная, с веселыми глазами девушка убежала на кухню.
  
  - Я вам расскажу одну историю, - продолжала Варвара Федоровна. - Несколько лет назад по телевизору показывали фильм "Овод". Не тот, со Стри
  
  
  
  
  женовым, а новый. Я обратила внимание на титры: "Оркестр украинской кинематографии, дирижер Федор Глущенко". Мне кажется, что это тот Глущенко, которого я видела мальчиком. В пятьдесят пятом году я зашла к подруге в обком профсоюза, она работала секретаршей. Сидим в приемной. Заходит мужчина, крупный, немного неуклюжий, в простой одежде - видно, что деревенский. С ним мальчик лет десяти, худенький, сероглазый, с таким смышленым, умным взглядом.
  
  - Мне нужен председатель союза, - сказал мужчина.
  
  - Его нет, он в командировке, будет через два дня, - ответила подруга. - А вы что хотели? Может, к кому другому вас провести?
  
  - Я хочу пожаловаться на секретаря обкома.
  
   - Как?! На кого пожаловаться?
  
  Мы стали его расспрашивать. И выяснилось вот что.
  
  Год назад приехала в наш город комиссия из Москвы - композиторы, искусствоведы - в поисках вундеркиндов. Попали в Урюпинский район. Им говорят: "А вот у нас в таком-то селе есть мальчонка, удивидительный - так хорошо играет на скрипке и даже сам сочиняет".
  
  Мать мальчика умерла несколько лет назад, жили они вдвоем с отцом. Отец целыми днми на работе. Мальчик любил подолгу сидеть за столом - то рисует, то что-то мастерит. И при этом все время напевает. Игрушек в магазине не было. А однажды почему-то завезли скрипку. Она долго лежала, и отец решил купить ее вместо игрушки. "Только осторожно играйся, не поломай".
  
  Мальчик пиликал, пиликал, потом стал повторять все, что слышал по радио, все местные песни разучил и все время пытался подобрать что-то незнакомое. Учительница удивлялась и приглашала его в школу поиграть ребятам.
  
  В село, в клуб, приехал откуда-то баянист, большой выпивоха. Отец как-то говорит ему: "Семен, научи моего Федьку нотам, я тебе поллитру поставлю".
  
  Мальчик быстро все освоил и разучил все нотные книжки, что много лет валялись в клубе.
  
  И вот приехала в село эта комиссия, пришли домой к мальчику.
  
  - Ну, поиграй, что ты умеешь.
  
  Он долго играл.
  
  - А это что за мелодия у тебя?
  
  - Я сам сочинил.
  
  С ними были нотные книжки. Они попросили его сыграть по нотам какую-нибудь пьеску. Он говорит: "А я и так ее знаю".
  
  - А скрипку ты держишь как-то необычно, в грудь упираешь, почему так?
  
  - А мне так удобно.
  
  - Дорогой Федя, тебе надо ехать в Москву и учиться дальше.
  
  
  
  
  Отец сурово:
  
  - Нет, куда я его отпущу?
  
  - Вы тоже с ним поедете.
  
  - Тут дом, хозяйство, мы никуда не поедем.
  
  - Вы поймите, ваш сын необычайно талантлив, из него выйдет большой музыкант.
  
  В Москву он ни в какую, волгоградское начальство уговорило его приехать в Волгоград. Дали им комнату, привезли пианино, купили новую скрипку. Отец в колхозе был бригадиром, тут устроили его механиком в какое-то автохозяйство. Мальчик стал ходить в музыкальную школу, сразу во второй класс. Через год учителя говорят:
  
  - Ему уже нечего у нас делать.
  
  Стали уговаривать отца ехать в Москву. Тут он снова уперся. Даже до секретаря обкома дошло. Тот строго увещевал:
  
  - Как вы не поймете, что вы ломаете судьбу сына? Его ожидает большое будущее, он прославит наш город.
  
  - Не поеду.
  
  - Это в конце концов аполитично!
  
  Отец нам: - Вот он говорит: аполитично. (Видно было, что его пугает это слово). Я пришел пожаловаться на него...
  
  Когда он рассказывал, в приемную заглядывали по разным делам сотрудники, заглядывали - и оставались. Мы все стали его уговаривать:
  
  - Иван Федорович, такие способности редки, ваш сын будет знаменитым, станете жить в Москве, неужели вы не хотите счастья своему ребенку?..
  
  Мальчик сидел в сторонке, ему нанесли конфет, большую детскую книжку, он листал ее и, казалось, ничего не слышал.
  
  Они ушли. Почти тридцать лет я о них ничего не знала. И вот второй раз встречаю: дирижер Федор Глущенко. Ты бы написал в Киев. Я почему-то уверенна, что это он. Интересно узнать, как сложилась его судьба.
  
  - Принеси горячего чая, - велела она внучке. Вы кушайте печенье, свежее, я только утром испекла. Вкусное?
  
  - Теть Варь, ну, вы отправили письмо в газету? - спросил он полуравно душно, почти небрежно.
  
  - Да, в "Известия", - серьезно сказала она. - Но они не ответили. Мы с Авдеевной послали еще в "Аргументы и факты". Там какой-то тип велит выбросить Сталина из могилы. Я вам сейчас прочту, что мы написали.
  
  "Исключить Сталина из рядов коммунистической партии, выкинуть из могилы прах..." Как это легко: расправиться с мертвым. Посоветовали бы гражданину М. в свое время не аплодировать и не молчать, а поднять голос и расправиться с живыми Хрущевым и Брежневым. Но тогда не хватало смелости, а теперь стали героями.
  
  Надо винить не Сталина, а тех, кто творил беззакония на местах. Не сек
  
  
  
  
  рет, что судьба арестованных в то время была в руках следователей. Вот с них и надо спросить, как они делали "врагов". Мы считаем, что в этих безобразиях повинны те, кто сейчас прячется за прах Сталина. Уже дошли и до Ленина.
  
  Пусть Сталин был плохой, но ведь это наша история, причем первопроходцев. Что-то было плохое, было и хорошее. Нельзя же валить все в кучу.
  
  После смерти Сталина стране катастрофически не повезло на руководство. Хрущев и Брежнев - вот кто истинные виновники нашего настоящего кризисного положения. Не возмущаемся же мы деятельностью Петра I, который и сестру, и жену, и сына убрал, а Петербург выстроил на людских костях, не возмущаемся потому, что это тоже наша история. А теперь придумали слово "сталинизм". Что имеется в виду под этим словом? Во всяком случае, тогда была дисциплина, а такого вопиющего безобразия, как погромы в республиках, забастовки, коррупция в верхах, жестокие преступления, проституция - не было и не должно быть, ведь мы советское государство. Это же стыд перед всем миром, до чего дошли через 70 лет советской власти. А ведь ее добивались, за нее гибли умнейшие люди - такие как В.И. Ленин и все его сподвижники, которых сейчас чернят.
  
  Хрущев и Брежнев похвалялись, что всегда со страхом ехали к Сталину, - вернутся ли. А Матросов не думал о том, будет жив или нет, лег на амбразуру - и все.
  
  Считаем, что очернительство прошлого - серьезная ошибка, которая привела к потере веры у народа, а отсюда все отрицательные плоды, и в первую очередь у молодежи".
  
  
  
  Она читала громко, твердо. Голос ее давил и просто жутковато было от этого фанатизма.
  
  - Теть Варь, ну неужели факты на вас не действуют?
  
  - Какие факты?
  
  - 0 которых сообщают в газетах, журналах, по телевидению. Тысячи фактов.
  
  - А кто это пишет?
  
  - Да кто бы ни писал, но факт есть факт.
  
  Внучка сидела на диване, сложив на коленках руки, весело посматривала то на бабушку, то на Сергея Львовича: дескать, что взять со старушки? Но ему было немного неприятно, и жалко ее: двое - против пожилой женщины. Но ведь ему тоже больно. Он не мог не возражать, они ведь заблуждаются, они нападают на нас; если мы не правы - значит, мы лжем со своими аргументами. А ведь не правы они, и они оскорбляют нас дай бог как, подают в суд на тех, кто ругает Сталина.
  
  Временами он до боли явственно понимал их. Было трудно, ужасно. Но
  
  
  
  
  были молодость и сила, которые могли сломить любую беду и быстро заврачевать самые глубокие раны. Страшное прошлое постепенно забывалось, его старались забыть поскорее, и впереди светило только хорошее.
  
  Даже незначительные достижения, мимолетные радости рождали оптимизм. Страна строилась, жизнь налаживалась, по воле народного правитель ства ежегодно снижались цены, а деньги они, молодые и крепкие, могли запросто заработать. Официальная пропаганда умело рисовала быстро приближающееся светлое будущее. Казалось, все зависело только от них, все было в их руках, они чувствовали в себе необъятные силы, в будущее шли с праздничным самочувствием, и впереди только доброе - для них и их детей. Не потому ли вызывают сейчас трепет и радостную ностальгию некоторые прежние фильмы и чудесные старые песни?
  
  И вдруг все разрушилось! Четвертый год говорят о какой-то перестройке, но бездарные, лживые политики разорили страну, пустили ее под откос. Будущее - унизительное, страшное, нищее, голодное, кровавое... И они, старые люди, сделавшие немало, отдавшие все силы, теперь бессильны вмешаться, воспротивиться надругательству над Родиной.
  
  "Я очень боюсь голода", - с тоской сказала Варвара Федоровна.
  
  А эти лже-вожди и их холуйские подпевалы пытаются всю вину свалить на прежнее руководство и прежде всего на Сталина, на какие-то старые ошибки. Вы еще захлебнетесь в собственной грязи!
  
  - А вот послушай! - она потрясла целой пачкой газетных вырезок, еще большой чем в прошлый раз. - В "Аргументах и фактах" пишет школьный учитель истории, двадцать шесть лет. "Имя Сталина - бессмертно!" - возвышенно произнесла она. - Читаешь - мурашки по телу. Это отклики на статью, напечатанную раньше, где какие-то крикуны пишут: сколько можно терпеть, что рядом с Мавзолеем Ленина лежат палачи? Почему их не уберут, не выкинут?
  
  "Конечно - бессмертно, - подумал он. - Имя Христа бессмертно, но и Иуду будут помнить".
  
  Она читала статью за статьей, письмо за письмом, голос ее звенел.
  
  - "Зачем вы роетесь грязными клешнями в нашей непростой, но героической истории? Сталин - вождь, который построил социализм за тридцать лет. Вы никогда не вырвете светлый образ Сталина из наших сердец, потому что все, что вы пишите - ложь, и мы-то это знаем и говорим об этом детям и внукам. Народ был неграмотный и голодный, но каждый верил, что жить будет лучше. А есть ли сейчас вера в будущее? Это потому, что наше прошлое оплевано. Все дело его жизни опоганили последующие хамы и бездарности, продажные и бессовестные борзописцы, льющие потоки грязи... Клевещут на советскую власть, Коммунистическую партию, да еще от имени народа. Какого?
  
  Мы, простые люди, рабочие, крестьяне, интеллигенция, вышедшая из этих
  
  
  
  
  слоев, довольны в основном годами Советской власти. Она дала нам многое. Все стали грамотные, свободные и равные даже перед бывшей нечистью: реакционными дворянами и капиталистами. Мы вправе гордиться совершенным за эти годы... Руками старшего поколения возводилось здание социализма в самых сложных условиях внутренней и международной обстановки. Успешно выполнены планы пятилеток, наша страна превращена этими людьми в великую социалистическую державу... Я считаю, что Сталин, воглавляя партию, сделал очень много. Так отношусь к нему я и большин ство ветеранов...
  
  Вы оболваниваете молодежь, она ни в бога, ни в черта, ни в кого не верит, сеете хаос. Чем хуже - тем для вас лучше. Вы обливаете мертвеца грязью, исходите самой иступленной злобой и ненавистью... Контреволюционеры и недобитки белогвардейцев, горе-писаки, дебилы, твари перестроечные...
  
  Каждый атом в этом прахе вы оболгали, оплевали... Что вы еще придумаете?
  
  Ваша травля вызвала интерес и сочувствие к этому человеку. Мертвый бессилен защитить себя от вашей лжи и клеветы. Какой бы ни был Сталин, но у него был порядок. Что касается репрессий, то общество становилось чище, избавляясь от скверны: жуликов, взяточников, казнокрадов, политических евреев-авантюристов... Злые мстители! - вы доказали, что злость и яд берегли для мщения над мировым победителем - И.В. Сталиным. Какой позор!! Без него шкуры бы ваши попали на абажуры и перчатки, а мясо и кости - на пепел для удобрения полей Германии... Кому же вы мстите? История никогда не простит вам предательства. История осудит тех, кто платит черной неблагодарностью т. Сталину".
  
  - Вот так! - гордо заключила она.
  
  Сергей Львович долго молчал, опустив голову. Потом медленно заговорил:
  
  - Теть Варь, я просто ошарашен... Великая загадка! Чем больше он рубил голов, тем больше к нему любви и трепета. Мужа, отца, сына когда-то так не защищали, как защищают сейчас его. Ведь столько нам раскрыли в истории, как же можно теперь думать по-старому? Слепы и глухи мы, что ли? Вам одного Сталина жалко, но почему же не жалко многие миллионы убитых, замученных, опозоренных? Почему не жалко их детей, жен, матерей, которых унижали, преследовали? Была семья, милая, дружная, отец - чудесный человек. И вот он пишет из тюрьмы: "Моя славная, моя дорогая, это письмо я попросил отправить только после моей смерти. Милая моя, не отчаивайся, у нас хорошие дети, которым еще много нужно добрых советов. Моя смерть для тебя большое, тяжелое горе, но, милая, мужайся - старайся забыться в работе, в заботе о детях..."
  
  Разве это писал шпион и вредитель? Что чувствовал он, знай, что его рас
  
  
  
  
  стреляют и останутся жена и дети? А как жене и детям перенести известие, что убили их самого родного, хорошего человека? За что его?! А может, это ваш Аркадий вам написал!
  
  Разумеется, и хорошее было, строили, растили, открывали. Но вся история в ошибках, в кровавых ранах. Ни один народ не пережил столько и не потерял такое количество своих граждан, сколько мы за семьдесят лет. И это во многом по его вине, потому что он был "вдохновителем и организатором всех наших побед". Никакого прощения ему не может быть, все его "победы" блекнут перед его тиранией. Сталинщина - явление ужасное...
  
  Он говорил словно в забытьи, глядя в бок и в пол, как будто невидимому оппоненту высказывал долго накопившееся, наболевшее... ведь столько думал об этом и переживал. Говорил и говорил. И вдруг взглянул на нее и осекся.
  
  Она сидела, откинув назад голову, раскрыв рот, словно задыхалась, глаза закатились.
  
  - В-вы мне... - дрожащим голосом говорила она, - вы... про... Сталина... н-не говорите!
  
  Внучка вскочила с дивана.
  
  - Бабушка, бабушка, успокойся, - погладила ее по плечам, - я сейчас принесу лекарство.
  
  Достала из шкафа пузырек, бежала на кухню, вернулась с двумя чашечками.
  
  - Бабусь, выпей, не волнуйся.
  
  Варвара Федоровна медленно выпила в лекарство, запила водой. Долго молчала. Наконец тихо, тяжко заговорила:
  
  - Я много пережила... Сергей Львович... Как сон все прошло...
  
  Ничто не запомнилось ему так явственно, как эта фраза, - с ее щемящей интонацией, с немыслимо-парадоксальной совместимостью этих безмерных переживаний - со всепоглощающей любовью к человеку, который повинен в этих тяжестях. Как это осмыслить?!
  
  Тайны палача Иосифа!
  
  Так много он спорил с ней мысленно, даже во сне кричал: "Он же палач! Как можно его любить, оправдывать? Он замучил столько людей, в том числе невинного вашего мужа. За что же он пострадал, ваш честный, чистый, добрый муж и отец ваших детей? За что мучились вы?!"
  
  
  Но наяву он больше ничего не сказал, ничего не крикнул.
  
   1989
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"