В канун Нового года в первую хирургию областной больницы поступил больной из Родниковского района.
Принимал его хирург Кругликов: сорокалетний мужчина, полный, можно даже сказать толстый, лысеющий блондин. В его поведении чувствовалась развязность: он бесцеремонно хлопнул по плечу больного, с усмешкой произнёс:
- Ты чего, мужик, такой тощий? Ты же из деревни, а там у вас продуктов навалом. Твой аппендикс в норме, ночь протерпит, а завтра сам Безродный сделает тебе операцию. Слышал о нём?
- Нет, - глухим, выболевшим, голосом произнёс больной.
- Ничего, ещё услышишь. Он хирург от Бога и мужик золотой. Ты давай со своими харчами подгребай к нашему столу - вот там и познакомишься с ним. А ты чего зенки вылупил на меня? Новый год все нормальные люди отмечают. До вечера отдыхай, а потом за тобой медсестра придёт. - Кругликов выкатился из палаты, но и после этого некоторое время там стояла напряжённая, гнетущая тишина, а потом всех как прорвало: стали говорить, перебивая друг друга.
- Это ж надо, никого не стесняясь, открыто говорят о взятках, - возмутился старик у окна.
- А кого он будет стесняться? Нас с тобой? Мы для него мусор, отработанный шлак, - возразил его сосед.
- Да, Кучерявый говорит только с теми, кто конвертик положит или мешок продуктов припрёт, - мужчина у двери отсчитал из бумажника две полсотни. - Пойду, позолочу ручку ненаглядной стервочке, пусть перевязку аккуратнее сделает.
- Это точно, они тут все до такой степени остервозились, что жить не хочется. Когда бегал на работу, с работы домой, то не замечал этой грязи, - сосед новенького справа сел на кровати и одной рукой пытался надеть халат, а вторую держал на животе.
- Мужики, все высказались по одному разу? По второму не надо, а то наше достопочтимое сельпо от такой "положительной" информации может остолбенеть, - усмехнулся сосед слева. - Ты, земеля, уясни одно: Кругляш к тебе подкатился для того, чтобы первому поживиться. У него одноклеточное мышление - раз из деревни, значит кулак, денежный мешок.
- Да почему я "сельпо", почему "кулак"? - возмутился новенький. - Я - потомственный сельский интеллигент, в нашем роду есть учителя, врачи. А откуда у нас возьмутся деньги, когда нам учителям, полгода зарплату не платили?
- Интеллигент?! - удивился сосед. - По твоему внешнему виду не скажешь этого. Я видел тебя в приёмном покое: в своём старомодном драповом пальтишке, скорее, на закоренелого бомжа смахиваешь. Но коли так, то за "сельпо" прости, а на "кулака" зря обижаешься. По нашим временам в самом почёте у нас кулаки, или как их теперь называют - крутые. А ты знаешь, интеллигент, почему им такую кличку дали? Потому что они как яйца, сваренные вкрутую - стукнут их посильней, скорлупка треснет, они её залатают и опять ворочают крутыми делами.
- Ну, Никола, ты своими рассуждениями совсем заморочил голову своему соседу. Ты лучше пощупай ему лоб, а то я гляжу, у него зуб на зуб не попадает, - заботливо произнёс сосед у окна.
Николай наклонился к новенькому, потрогал лоб и растерянно посмотрел на соседей:
- Мужики, да он у него как кипяток, руку можно обжечь.
- Ты у нас самый резвый, вот и давай, шустри за Безродным, а то через час сядут за стол отмечать Новый год и тогда- пиши - пропало.
Николай вышел из палаты, но быстро вернулся.
- Всё, мужики, кранты нам. Спасайся, кто как может: весь медперсонал поддатой, не поймёшь, кто дежурит. А Безродный, говорят, вчера день ангела отмечал у одного "безмена", которому вырезал грыжу. Весь зелёный...
Он не успел договорить, как дверь открылась, и в палату вошел хирург Безродный - мужчина лет пятидесяти, среднего роста, худощавый, с короткой стрижкой. Его светлые глаза так глубоко запали, что даже их цвет не сразу можно было определить. Но боль и страдание выплёскивались наружу. Он обвёл взглядом всех присутствующих, на лице появилась улыбка, а в голосе бодрость.
- Здравствуйте, друзья! С наступающим вас! Желаю, чтобы Новый год стал для вас более удачным, чем уходящий. Я вижу - у вас пополнение?
- Да, доктор, точно, и ещё такое тяжелое пополнение. Вам бы его посмотреть надо, - Николай заискивающе смотрел на Безродного.
- Конечно, непременно посмотрю, - доктор подошел к новенькому. - Когда поступили к нам? На что жалуетесь? - Безродный спрашивал, а сам тем временем измерил давление, проверил пульс, пощупал лоб, недовольно покачивая головой.
- Утром привезли. В животе у меня всё горит, - больной говорил тихо, медленно, поминутно облизывая пересохшие губы.
Безродный встал, ободряюще улыбнулся:
- Вы не волнуйтесь, всё будет хорошо. Сейчас вас приготовят к операции.
Хирург вышел в коридор, где его встретил подвыпивший Кругликов.
- Ты что, решил сейчас его оперировать? - Кругликов удивился, услышав распоряжение Безродного о подготовке больного к операции.
- Медлить нельзя ни минуты: у больного, похоже, аппендикс разлился и начался перитонит, - угрюмо произнёс Безродный.
- Так он же не заплатил за операцию, чего ж ты спешишь? - по лицу Кругликова пробежала ухмылка.
Безродный вплотную подошел к Кругликову, взял его за отвороты халата, притянул к себе и тихо, медленно проговорил:
- Так ты что же, специально его не оперировал весь день, ждал, когда тебе позолотят ручку? Ах ты ж гнида пробирочная, пьянь непробудная! Развели балаган в отделении. Нет на вас Сталина! - Безродный развернулся и пошел в сторону операционной, но услышал за спиной хохот Кругликова и остановился.
- Ха, ха, ха! Ты соскучился по Сталину? Ты, у кого Сталин сгноил в лагерях всю семью? Ты же, голытьба безродная, по его милости рос в детдоме. Да если сейчас придёт второй Сталин, то ты впереди всех пойдёшь по этапу.
- А я не сомневаюсь в этом, потому что ты первый напишешь донос. Именно из - за таких доносчиков как ты, Кудрявый, погибли мои родители. - Безродный спокойно, но с чувством досады смотрел на Кругликова. - Да, я - голытьба, потому что не беру взятки. А ты, не морщась, берёшь и с нищих, и с умирающих. Ты вот бегаешь в церковь, ставишь толстые свечи. Что, хочешь ими откупиться перед Богом и очистить свою подленькую душонку? Не получится, Кудрявый. Господь видит всё и не допустит этого. Платить придётся по большому счёту. И болезнь твоей матери тому подтверждение. Мне жаль тебя, - Безродный быстро вошел в операционную, куда уже провезли больного.
Операция длилась четыре часа: у больного действительно оказался аппендикс лопнувшим, а брюшина воспалена. Пришлось подключить второго хирурга - Белова.
Под конец операции Безродный чувствовал такую невероятную слабость, что еле держался на ногах. Когда же операция была завершена, то Белов вызвал дежурного терапевта, и после осмотра Безродного прямо из операционной на каталке перевезли в терапию.
Это была расплата за его несдержанность: на банкете у благодарного больного бизнесмена, наконец - то освобождённого от мучившей его грыжи. Безродный впервые увидел такое изобилие пищи, такие деликатесы и потому решил попробовать всё. Где и когда у него ещё появится такая возможность? Но его организм, привыкший к постной, скудной пище, взбунтовался, и потребовался целый месяц, чтобы привести его в порядок.
Во время своего вынужденного бездействия Владимир Иванович Безродный вспоминал словесную перепалку с Кругликовым и, зная его подленькую душонку, ругал себя за несдержанность - теперь жди какую - нибудь пакость. От таких людей надо держаться подальше, хотя из горького опыта своей сиротской жизни он знал, что от таких людишек спастись невозможно. Через месяц Безродный приступил к работе и во время операции обнаружил отсутствие маленького зажима. Операционная медсестра объяснила, что она его не нашла и взамен приспособила другой. Белов его давно использует в работе.
- Ну, раз Белов обходится без него, то и мы попробуем поступить так, - согласился он и успешно провёл операцию, а после окончания попросил медсестру: - Нина Васильевна, когда обработаете инструментарий, зайдите ко мне в ординаторскую.
- Хорошо, Владимир Иванович, через полчасика я освобожусь.
Безродный прошел в ординаторскую, заполнил историю болезни и задумался, продолжая крутить ручку в руках. В кабинет вошла медсестра.
- Садитесь, Нина Васильевна. Инструментарий весь собрали?
- Да, конечно, - медсестра села возле стола.
- Скажите, Нина Васильевна, когда вы обнаружили пропажу зажима? - в голосе Безродного была тревога
- После последней вашей операции,- смущённо и растерянно произнесла медсестра.
- А в мусор он не мог попасть?
- Нет, Владимир Иванович, я всё раз пять просмотрела, каждую мусоринку прощупала, жижу из таза процедила через марлю.
- А как Белов прокомментировал это? Он в курсе?
- Конечно, я ему всё доложила. Он меня успокоил тем, что якобы не видел зажима во время операции. А я не могла вспомнить. Ну, хоть убейте меня, не могла вспомнить, и всё тут. И всё это из - за дурацкого скандала с дежурной медсестрой Блудовой. Она же напилась тогда, как сапожник, а в отделение два тяжелобольных поступили. А у нас с Беловым та ночь очень трудной была: пять операций провели. Резали, кромсали, штопали. Этот Новый год запомнится на всю оставшуюся жизнь.
- Да, похоже, что и мне запомнится тоже. И как же закончилась та ночь? Без ЧП обошлось?
- Не обошлось: двое тяжёлых больных скончались: у одного аппарат искусственного дыхания отключился, а второму вовремя не ввели сердечный препарат. Мы в операционной, а Блудова пьяная валялась. Их утром обнаружили уже холодными.
- Как же так? А сообщений не было, я проверял.
- Их, будто бы, другим числом провели, и всё обошлось.
- А почему Белов не вызвал подкрепление?
- Так вы же видели, как гуляли в ординаторской - как на свадьбу спиртного выставили. Ведь такого раньше не было, правда, Владимир Иванович? А потом дома каждый добавил - ведь Новый год.
- А в каком состоянии выписали моего больного - того, с аппендиксом? - У Безродного ещё теплилась надежда услышать положительный ответ, хотя сам был уже убеждён, что зажим остался в брюшной полости больного.
- У него была температура.
- А как же Белов мог выписать его с температурой, не обследовав на рентгене? - возмутился Безродный.
- Владимир Иванович, так у нас же сейчас приказ: после операции на пятый день выписывать, а если кто платит за лечение, то те и месяц могут лежать. А на рентген плёнки не было.
- До чего же докатилась медицина? Это же сплошной кошмар! И после этого сметь утверждать, что медицина в прошлые годы была плохая, а сейчас всё хорошо? Я понимаю, что в науке медицина шагнула далеко вперёд. И это прекрасно. Но так относиться к больным?! Это же натуральный беспредел! - Безродный растерянно смотрел на медсестру.
- Да, я тоже, когда об этом думаю - жутко становится. Мне родственница прислала письмо - лежит в больнице. Пишет: "Мы сейчас привыкли козырять Западом. Там лечение платное, но каков уход?! Перед каждым больным навытяжку стоят, как перед генералом. А у нас? На бумаге лечение пока бесплатное, а на самом деле платить приходится за всё: врачу за то, что осмотрел и прописал лечение, медсестре за укол, за таблетку. Санитарка вынесет судно и смотрит на тебя ненасытными глазами, ждёт, когда ей положат в лапу установленную таксу. А как из холодильников метут - жуть: на неделе по два раза размораживают их. Ходячие успевают забрать свои пакеты, а лежачие, как правило, после не находят ничего. И как не боятся отбирать у тяжелых больных - ведь и на деньгах, и на продуктах печать смерти стоит. Может быть, у вас иначе обстоят дела?"
Прочитала письмо, и не по себе стало. А потом сравнила с нашими больницами, с отзывами больных, не газетных, а истинных, проходящих лечение там. И картина одна и та же получилась. Я на днях посетила соседку в онкологии - там страшны не поборы, они везде есть, к ним уже привыкли. Порой сами больные суют, где и не надо бы, где с них и не просят. А страшно бездушное отношение к больным. Они считаются отработанным перевязочным материалом, который за ненадобностью надо выбрасывать в мусор. Я возмутилась, а больная в палате говорит:
- И - и, милая, чего возмущаешься? Сейчас в нашей стране всё перевернулось, и люди из этого перевернутого состояния никак не выйдут, себя никак не могут найти. Меня вот родственники сбагрили в больницу и за три месяца ни разу не пришли. А квартиру мою они уже оформили на себя, сумели как - то без моего согласия сделать. А я, старая перечница, на поправку пошла, врачи поговаривают о выписке. А куда мне идти? Пойду по старому адресу, подсолю немного им "сладкую" жизнь. Знаю, что после их "радостного" приёма опять сюда попаду, но что делать, куда деваться? А ты говоришь - поборы, бездушное отношение. Это чужие люди делают, а тут родня, - старушка вздохнула обиженно, с всхлипыванием, а в глазах стояли отрешенность и безысходность.
Мне было стыдно слушать её - в кого же мы превратились? Всего за десять лет произошел такой страшный переворот. Но ведь там лежат живые люди, хотя и безнадежно больные. Они нуждаются в особом внимании, в теплоте, в сочувствии. Разве не так, Владимир Иванович? - Нина Васильевна смотрела на доктора с такой надеждой, как будто от его слов зависел весь смысл жизни.
- Да - а, жуткую картину вы нарисовали, - Безродный вздохнул, вспомнив свой разговор с Кругликовым перед злосчастной операцией, свою жену Липу, которая постоянно твердит, что, не позолотив ручку, ничего в жизни не добьёшься. - Вы совершенно правы, медицина всегда считалась самой гуманной профессией. И клятва Гиппократа была святым законом, а нарушители её считались преступниками. А сейчас всё осмеяли, превратили в балаган. Но я надеюсь, что со временем всё образуется. Вот что, Нина Васильевна, поднимите историю болезни этого больного. Я его и фамилию - то не запомнил. Узнайте домашний адрес...
- А у меня адрес его записан, у него мать - травница, всю округу лечит травами. Я весной собираюсь к ней съездить.
- Вот и превосходно. У меня неделя отпуска осталась, так я прокачусь к ним, посмотрю на больного, если он ещё жив.
- А почему же нет? После войны вон с какими осколками да по сколько лет жили, - возразила повеселевшая медсестра. Ей и самой хотелось узнать о состоянии больного.
- Может быть, будем надеяться. А у нас запасной комплект инструментария был, он цел?
- Это из комплекта для санавиации? Да, да, цел.
- Вы, пожалуйста, проверьте и простерилизуйте его. А я доложу главврачу, и, Бог даст, завтра в путь - дорожку. Да, а как Кругликов, сильно злорадствовал по поводу потери инструмента?
- А никто ничего не знает, Белов никому не сказал. А Кругликов на следующий день оформил отпуск без содержания, дежурит возле матери, она у него в тяжелом состоянии. Владимир Иванович, я была в магазине "Медтехника", смотрела зажим, он 500 рублей стоит. Я бы купила, но одной мне не по карману. Если бы сложиться. Белов согласен войти в долю, - в голосе медсестры чувствовалось смущение.
- Непременно надо купить и, не откладывая в долгий ящик. Сходите сейчас же, - Безродный достал из бумажника 300 рублей и отдал медсестре.
- Вы лишние даёте, надо поровну, мы все виноваты, - возразила Нина Васильевна.
- Нет, нет, возьмите. Я бы все отдал, но у меня нет с собой. С вами легко работать, Нина Васильевна. Спасибо вам
На следующий день Безродный отправился в путь. Доехав до райцентра на автобусе и не найдя попутного транспорта до Берёзовки, он отправился пешком. А идти предстояло восемь километров. Он прикинул, что это приблизительно столько же, сколько с одного конца города до другого, и спокойно пошел, тем более, что другого выхода не было: регулярное сообщение между сёлами было отменено десять лет назад в начале перестройки.
Плечи оттягивал тяжёлый рюкзак, заполненный стерилизатором с инструментарием, медикаментами, перевязочным материалом и всем остальным, необходимым для операции. Он твёрдо настроил себя на проведение операции в любых условиях, чтобы вытащить злосчастный зажим. То, что он остался в брюшной полости больного, уже не было сомнений: бессонной ночью Безродный заново прокрутил тот день, стычку с Кругликовым, весь ход операции и вспомнил момент, когда этот зажим исчез. А дело было так: под конец операции, когда оставалось только снять зажим и зашить шов, он почувствовал нестерпимую острую боль в области поджелудочной железы, всё тело охватила сильная слабость, и, поняв, что сам закончить операцию не сможет, попросил Белова сделать это без него. Тот выполнил просьбу, но забыл снять зажим.
Дорога шла полем. Нигде не виднелось ни огонька, а сумерки давно перешли в ночь, и только луна освещала путь. Безродный шел и шел, отсчитывая столбы, тянувшиеся вдоль дороги. Но если в начале пути он шагал легко и быстро, то постепенно шаг становился медленней. Иногда ему казалось, что он топчется на месте, а время остановилось.
Колючий морозный ветер обжигал лицо, проникал под лёгкую болоньевую куртку без мехового воротника и без капюшона. И даже обмотанный вокруг шеи шарф не спасал от холода. Он понял, что совершил большую ошибку, не надев тёплую куртку - как всегда послушался жену. В городе ещё можно было бегать в этой курточке, а в поле - гиблое дело. И его спортивная шапочка двойной вязки тоже продувалась насквозь. Но особенно доставалось ногам: без трико под брюками ветер проникал до самого живота, а осенние ботинки из искусственной кожи скрипели на все лады, и, казалось, что вот - вот развалятся.
У него появились обновы: на банкете хозяин, посмотрев на его одежонку, вытащил из шкафа новую куртку с меховой подстёжкой, с капюшоном, меховую шапку, тёплые сапоги и всё это подарил Безродному.
Утром перед поездкой он примерил на себя все эти вещи, покрутился перед зеркалом, как мальчишка, и, почувствовав их тепло, засмеялся, сказал жене что - то шутливое, но она быстро вернула его к действительности, заметив с ехидцей:
- Ты куда это выпендрился? В деревню, говоришь, собрался? Так перед какой свинаркой щегольнуть хочешь, а, друг мой ситный? В дороге угваздать всё можешь. Так что облачайся в свою старую робу, небось, не заржавеешь.
И Безродный молча и безропотно переоделся в старую одежду. Он не сказал жене, зачем едет в деревню. Да он и не мог вспомнить, когда делился с ней своими планами. У них были разные характеры, разные взгляды, и чем дольше они жили вместе, тем всё больше отдалялись друг от друга.
Своих родителей Владимир Иванович не помнил: ему было пять лет, когда в 1951 году отца, боевого командира - разведчика, вернувшегося с войны с боевыми наградами, по доносу соседа осудили на десять лет и отправили на лесоповал. Мать, оставив сына у своей матери, поехала вслед за ним. Володя рос с бабушкой, хорошо учился в школе. Но неожиданно бабушка заболела. Фельдшерица настаивала ложиться в больницу, а бабушка всё тянула, боялась оставить внука одного, а когда стало невозможно терпеть, её повезли, но было уже поздно: аппендикс разлился неделю назад, и перитонит не смогли вылечить.
Именно тогда, на похоронах бабушки, Володя дал себе слово, что при любых условиях в жизни он поступит в мединститут и будет хирургом.
В детдоме, куда его отправили, он учился отлично, но рос замкнутым ребёнком, необщительным. Друзей у него не было, а всё свободное время он посвящал книгам. Володя ждал возвращения родителей, но однажды директор детдома вызвала его в кабинет и сообщила, что родители его умерли от болезни. Он остался совсем один на свете.
После окончания школы Володя поступил в медицинское училище, закончил фельдшерское отделение и был направлен на учебу в мединститут. Там, как и в медучилище, живя в общежитии, он подрабатывал то в больнице санитаром или фельдшером, то на "Скорой", по выходным ходил на разгрузку вагонов, а на летние каникулы ездил со стройотрядами.
На последнем курсе приглянулась ему медсестра из больницы, где он работал дежурным врачом. И она отвечала взаимностью. После получения диплома мечтали они о скромной свадьбе. Но Володина замкнутость, стеснительность сыграли с ним злую шутку. Однажды он попал на день рождения к однокурснику, один без Ольги. А там прилипла к нему разбитная девица, не отходила от него ни на шаг. Уговорила, чтобы он проводил её. Завела в дом и оставила ночевать под предлогом того, что транспорт уже не ходит, а пешком возвращаться через весь город опасно. А утром он проснулся в одной постели с ней. Что было между ними, он не мог вспомнить, хотя и был совершенно трезв, так как на вечеринке не пил. Помнил только, что ложился один в отдельной комнате и что сразу же уснул. Но Липа сидела вся в слезах и доказывала, что он взял её силой, а в доказательство испачканное бельё показала. Так он и остался с ней. После получения диплома они переехали в Вышгород, где и жили до сих пор. Это уж после он узнал, что был у неё не первый, а может быть сто первый, и что у родителей жил её сынишка. Владимир настоял, чтобы сын жил с ними. Потом родилась дочка. Парень вырос хороший, с твёрдым характером, после института работал инженером на заводе, да вот пришлось в смутное время после ликвидации цеха податься в бизнес, только не очень ладились дела в этой сфере, но как - то крутились. Жил он отдельно с семьёй.
А вот дочка характером вся в мать, такая же вертлявая и врунья. Выскочила рано замуж, а сама крутит от него вкруговую. Уж тут точно скажешь, что яблоко от яблони близёхонько упало.
Вот так и жили они: где молчком, где сапком. Но с тех пор, как в девяностые годы перестали платить регулярно зарплату, скандалы в доме не прекращались. Липочка поедом его ела. У Безродного одно спасение - уйти на дежурство в ночную смену. Уйдёт из дома пораньше, чтобы не встретится с женой, а возвращается попозже, когда она уже на работе. Иногда целыми неделями не видятся. Липа целый блокнот с приказаниями испишет, а он когда прочитает, а когда забросит его под кровать к кошкам, потому что делай, не делай, всё одно скандал будет. Видно, терпи, казак, до самой кончины. Не было ему защиты в жизни, как вот нет её и от этого пронизывающего ветра. Уж как не увёртывался от него Владимир Иванович: и боком поворачивался, и вперёд спиной шагал, но ветер просверливал насквозь и, казалось, что все до последней жилочки задубели. Он старался вспоминать что - нибудь приятное, чтобы согреться хотя бы в мыслях. И сразу всплывал образ медсестры Оли, которую бросил, уехав с Липой. Он вспоминал все встречи с Ольгой, её нежный, ласковый голос и то последнее дежурство, когда сообщил ей, что уезжает с женой. Он помнит её испуганный взгляд, а потом она как - то затихла и молча бегала по отделению, то раздавая таблетки, то делая уколы, и только после двенадцати, закончив все дела, она зашла в ординаторскую, где он прилёг отдохнуть, сняла халат и молча юркнула к нему под одеяло. В ту ночь он понял, что она, а не Липа стала его первой женщиной. Но Липа его уже окольцевала, и назад ему хода не было.
Утром он не заметил, как Ольга сбежала из отделения. Он зашел к ней в общежитие, но и там её не было. Так и уехал, не попрощавшись.
А сейчас он вдруг остановился от внезапно пронзившей мысли: "А если у неё появился ребёнок?" И он выругался вслух:
- Размазня, тюня, как мог ты так жить все эти годы, ни разу не съездив к Ольге?! Слизняк бесхребетный - вот ты кто после этого. Ну, всё, если останусь живым, то первым делом сделаю операцию больному, а потом поеду к Оле.
До слуха Безродного донёсся лай собак, он посмотрел по сторонам и справа от себя увидел огоньки, к ним вела накатанная санная дорога. Владимир Иванович свернул на неё и заспешил к спасительным огонькам, которые гасли один за другим. Но ноги не слушались его, отказывались идти. И тогда он громко закричал: "Помогите!" Он мог бы опуститься на колени и ползти, но знал, что подняться тогда не сможет, и потому из последних сил переставлял ноги и звал на помощь: "Помогите! Спасите!" И вдруг увидел бежавшую к нему собаку, а вслед за ней идущего человека, и обессилено рухнул на снег.
В доме директора школы Веры Ивановны Сошиной по всем ночам горел свет с тех самых пор, когда она со свекровью Прасковьей Анисимовной привезла из больницы мужа Бориса. Покоя в доме не было: то у него поднималась температура, то извивался и исходил испариной от нестерпимой боли. Его мать, бывшая операционная медсестра, а ныне старая травница, не отходила от печи, готовила разные настои, отвары, поила его, делала компрессы. Спали по очереди. А два дня назад приехал на каникулы сын Сошиных, Вадим - студент последнего курса мединститута, и подменил их.
Услышав лай собак, он вышел на улицу и до него донёсся крик о помощи. Он оделся теплее, отвязал Бурана и пошел на голос кричащего. Скоро увидел, как шедший человек упал. Луна так ярко светила, как будто горела лампочка в сто ватт, и потому Вадим легко рассмотрел лицо мужчины: оно было красно - бурое, с заиндевевшими бровями, а губы казались чёрными. На спине висел огромных размеров рюкзак. Рассмотрев его лёгенькую одежонку, ботиночки, Вадим присвистнул:
- Дядя, ты с каких южных краёв в таком одеянии шествуешь? Это ты моли Бога, что мороз слабенький.
Безродный попытался что - то ответить, но губы не слушались.
- Ладно, молчи. Давай твой мешок и пошли, а то ты совсем задеревенеешь.
- Не - ет, - с трудом разлепил губы Безродный.
- Что значит "нет"? Я же тебя с ним не подниму. Или ты хочешь остаться здесь замерзать?
- По - мо - ги, - Безродный пытался встать.
- Чудак человек, а я что делаю? - Вадим пригнулся, подставил плечо, и Безродный поднялся.
- Какие там у тебя драгоценности, что боишься с ними расстаться? - он потрогал мешок, наткнулся на что - то круглое.
- Надо же, какие - то флаконы, - но вдруг уткнулся носом в рюкзак, а затем оторопело посмотрел в глаза мужчины:
- Ты, ты... вы, вы - доктор?
Безродный согласно кивнул головой.
- Так что ж вы молчите?! - возмутился Вадим.
Он быстро разделся, стащил с мужчины рюкзак, закутал его в полушубок, и осторожно закинул себе на спину. Затем свою шапку - ушанку натянул на голову доктора вместо его шапчонки, затянул под подбородком тесёмки, подхватил его под руку и потащил вперёд.
- Шустрей переставляйте ноги, доктор, а то окочуритесь.
Они быстро достигли дома Сошиных, где в сенцах их встретила Прасковья Анисимовна.
- Внучек, ты куда запропастился? - обеспокоено спросила она.
- Бабуня, здесь человек замерзает, помочь надо.
- Заводи его быстрее в избу.
И уже в доме, взглянув на Безродного своим проницательным взглядом, стала командовать
- Давай, милый, стаскивай с него холодную одежонку. Это ж надо, в такое вырядиться в дорогу! Ты не женатый что ли? Или жена такая беспутная, что отправила в путь в лёгкой одёжке. Вадим, а на нём шапка твоя, а ты - то в чём? - она повернулась к внуку и замерла от неожиданности, увидев, как он освобождает мешок из полушубка.
- Ой, батюшки мои, да ты, Вадим, совсем ополоумел, по такому ветродую, да по морозу шёл раздевши! Тебе мало, что отец при смерти, так ты сам решил свалиться? Вера! Растапливай скорее баню, мужиков спасать надо!
Из другой комнаты вышла Вера Ивановна.
- Мама, ну что вы шумите, Борис только что заснул, а вы его разбудили.
- Ты посмотри на сына, он голый по морозу шастает! Помоги раздеть человека и быстрее баньку растапливай.
Вера Ивановна с трудом расстёгивала задубевшую куртку.
- Вадим, помоги, она как железная, - позвала она сына. - Ты где его нашел?
- Вблизи дома, - Вадим ловко расстегнул пуговицы и стащил куртку.
- Откуда он? - спросила Вера Ивановна
- Похоже, из райцентра, с автобусом приехал из города. Он ќ доктор. Вон, целый рюкзак лекарств зачем - то притащил.
Из спальни послышался голос отца:
- Вадим!
Вадим метнулся туда и быстро вернулся.
- Батя говорит, что срочно ботинки снимать надо, а то потом срезать придётся. И ещё велел дать 50 грамм самогонки с солью, - он принёс стаканчик с беловатой жидкостью. - Давайте, доктор, одним глотком глотните и не дышите, - Вадим влил самогон в чуть приоткрывшийся рот и быстро его захлопнул, а затем нагнулся над ботинками.
К его удивлению шнурки быстро развязались и ботинки легко снялись. Вадим заглянул в ботинок и усмехнулся удивлённо:
- А вы - хитрован, доктор, бумагой ноги обернули. А что же носочки - то хэбэшные, а не шерстяные, а? Мама, где у нас папины носки?
- Сынок, ты на него чуни меховые обуй, в них теплее будет, - Вера Ивановна осторожно массировала лицо доктора.
В избу вошла Прасковья Анисимовна, потрогала руки доктора.
- Ну, как ты тут, сердешный? Отогреваешься? Руки тёплые.
- Они у него в меховых рукавичках были, - пояснил Вадим, пытавшийся натянуть на него чуни. - Бабуня, у него ноги одеревенели.
- Ты постой обувать, принеси в тазу воды холодной. Вы дали ему во внутрь согреться?
- Дали. Видите, у него спина распрямляется, а то холод внутри всё в комок сжимал. И лицо оттаивает, а голова промёрзшая, - Вера Ивановна с лица переключилась на голову и массировала всё более энергично.
- Ты легонько, легонько, дюже не нажимай, - предостерегла Анисимовна. - Сами сообразили насчёт спиртного?
- Борис подсказал.
- Как он там? - Анисимовна заглянула в спальню: - Сынок, ты как, держишься? Держись, а то мы человека спасаем. Да что ты говоришь? - Она радостная вернулась к доктору. - Боря говорит, что вы делали ему операцию. Неужто, правда?
Безродный кивнул головой.
- Вот оно что, - Анисимовна посмотрела на стол, заставленный флаконами, баночками, коробками, все завёрнутые марлей и ватой. Лицо её погрустнело: - А вы же с целью ехали сюда. Выходит, и правда, у Бори какой - то инструмент в брюшной полости оставили. Мои руки подсказали это, а я не хотела верить - это же ещё раз резать, сердешного. А с другой стороны, я уж давно бы его поставила на ноги, а то никак не поддаётся лечению и всё тут, - угрюмо, опустив голову, Анисимовна снимала носки с побелевших ступней. Наконец ей это удалось, и она пододвинула заполненный таз с водой. - Давай, милый, ставь ноги в воду, проверим чувствительность.
Доктор опустил ноги в таз и тут же дико закричал от боли.
- Вот хорошо, вот хорошо, значит живые ноги. Подержи их в холодной воде, они и отойдут. А ну-ка, я проверю пальчики, - Анисимовна трогала каждый палец, шевелила его, и всякий раз доктор вскрикивал. И только у большого пальца левой ноги верхняя фаланга была бесчувственной.
- Ничего, ничего, мы в баньке попарим, мазями натрём, глядишь, и отойдёт пальчик. А теперь, внучек возьми чистое бельё, и пойдём в баньку. Его-то нам придётся нести, не сможет он наступать на ноги, - Анисимовна обернула каждую ногу белой тряпицей, втолкнула в меховую мякоть чуней.
Вадим отдал свёрток белья бабушке, а сам перекинул через плечо доктора и потащил его в пристроенную к сенцам баню. Следом за ними шла Анисимовна со свёртком в одной руке и двумя банками мази в другой.
В предбаннике было тепло, сухо. Вадим опустил доктора на лавку у стены, быстро раздел, затащил в саму баню, усадил на вторую ступеньку.
- Пока так попривыкнем, а потом поддадим парку. Вы сидите, а я пойду, разденусь.
Вместе с Вадимом зашла Анисимовна в белой льняной рубашке, подошла к доктору.
- Как ты, голубчик, удобно устроился? Лапкам не горячо, не пробовал пол? - она пощупала пол рукой, позвала Вадима: - Внучек, дай-ка нам половичок, а то пальчик у доктора бесчувственный, обжечь можно.
Анисимовна подняла ноги доктора, постелила половичок, посмотрела на его покрасневшее лицо, усмехнулась:
- А ты чего закрываешься, чего испуганно смотришь на меня? Я сорок лет отработала в больнице, на всяких мужиков нагляделась. Для моего возраста уж нет разницы теперь: мужик это или баба, все кажутся младенцами, когда никакого пола не различаешь. Все одинаковые человеки. Вадюша, дай нам ведёрко воды с ковшом, да парку подбавь.
Вадим подал полное ведро желтоватой воды.
- Бабуня, ты на каких травах настояла воду?
- Я семь трав заварила, чтобы семьдесят семь хворей вышло из вас, чтобы с семи ветрами улетела ваша грусть - печаль.
Анисимовна поливала из ковша на доктора, а у него изнутри, из самой глубины тела стала выходить дрожь, он то передёргивал плечами, то чуть не подпрыгивал.
- Вот как из тебя холод-то выходит! Это хорошо. Сейчас я тебя мазью смажу, и ты посидишь - мазь всю хворь вытягивает из организма, а я тем временем твоими ногами займусь. Попробуй пошевелить пальчиками. О, как хорошо они шевелятся. Вадюша, помоги уложить его на лавку, я немного помассирую его.
Вадим уложил доктора на лавку, Анисимовна надела мягкие рукавички из одеяла, чтобы руки не скользили, и стала разминать застуженное тело. Она делала это медленно, но уверенно, как будто месила тесто.
- Ты как там, соколик, живой? А то что-то молчишь, и даже не мурлыкаешь.
- Живой, только холод не весь вышел, - почти нормальным голосом ответил Безродный.
- Ты слышишь, Вадюша, голос у доктора прорезался! - обрадовалась Анисимовна. - Давай, облей его тёпленькой водичкой со спины и с живота, только ступни не тронь, я их жиром барсучьим смазала. Поливай, а я отдохну, - она устало присела на ступеньку.
Вадим полил на спину доктора, а затем помог ему перевернуться и полил на грудь и ноги.
- Бабуня, ты отдыхай, а я помассирую ноги и грудь.
- А ты иль научился?
- А как же, даже удостоверение есть. Да и у вас с батей кое-что подсмотрел.
- Да, твой отец хорошо делает массаж. Он в молодости своему отцу помогал, но больше всего вокруг деда крутился, особенно любил с ним на обходы ходить. А уж больные как его любили! Ему специальный халат сшили. И я у своего отца училась. Замечательный он был доктор, всё умел. Одним словом - земский врач. Вот только мне не довелось высшее образование получить, война помешала. Пришлось в госпиталях проходить практику после медучилища. Слышь, доктор, тебя как кличут?
- Владимиром Ивановичем.
- Да вы со снохой почти родня - отцы - то у вас оба Иваны. А Иваны, как Атлант, на своих плечах Русь держат. Так ещё дед мой говорил. Это он со своим отцом, потомственным костоправом, организовал нашу земскую больницу. Сто лет она прослужила верой и правдой. В 1990 году отметили юбилей. К этой дате капитальный ремонт сделали. А через два года, когда перестали платить зарплату, врачи стали разбегаться. Остался один муж мой, Василий, во всех ипостасях. Тянул, тянул лямку и сковырнулся. Вот и стоит сейчас закрытая. До своей болезни Борис следил за ней. Вот как нависла угроза закрытия больницы, так троих наших выпускников направили учиться в университет. Среди них и Вадюша наш. Всем селом собираем на учёбу. Даже из соседних сёл приносят кто деньги, кто продукты. Ну и ребята стараются, приобретают знания, а во время каникул принимают больных. Если что серьёзное, то посылают в район. Ну, а в промежутках между каникулами я лечила травками. Вот только своего сына не смогла уберечь - заладил одно: "Дождусь своего доктора". Вот и дождался, а что будет, ещё не известно.
- И что же, больница сейчас закрыта? - Безродный резко сел на лавке.
- Да вот студенты приехали и два дня отмывали, отапливали помещение. А сегодня приводили в порядок операционную. Я принимала работу - всё по правилам сделали. А на завтра Вадюша собрался в областную больницу за хирургом.
- Значит, завтра будем делать операцию, - твёрдо и убеждённо произнёс Безродный.
- А ты, родимый, сможешь ли на ноге - то стоять? Не нравится мне твой большой палец. Может быть, мазь оттянет всю хворь.
- Бабуня, а мы используем высокий стул из предоперационной комнаты - на нём в последнее время дедушка сидел во время операций. Помнишь, ты рассказывала об этом? Мы и его сегодня отдраили, - Вадим преданно - детским взглядом смотрел на Прасковью Анисимовну, а в его тёмных, чуть раскосых глазах светилось спокойствие и умиротворение. Он прошел в отгороженный угол, где был сооружен камин с выложенной горкой из острых и круглых камней на раскалённой спирали из трубы, плеснул на камни травяной воды из ковша. Камни зашипели, зафырчали, вверх поднялся столб пара, а по всей бане пополз аромат луговых трав: ромашки, душицы, Иван - чая,
Вадим залез на верхнюю ступеньку, улёгся на неё и замер.
- Ты не долго там лежи, а то угоришь ещё. Ну вот, Вадюша, а ты споришь со мной, что нет никаких небесных сил, и нам никто не помогает. А кто вас надоумил взяться за этот стул, когда он без надобности стоит десять лет? И как это доктор смог выйти именно на наш посёлок, а не начало села, а тебе приспичило именно в этот момент выйти до ветру, и ты смог услышать его голос? Молчишь? Вот то - то и оно, со старшими не спорь, а прислушивайся к ним и делай выводы. Хватит париться, слазь, пора заканчивать процедуру, а то и так часа два сидим.
Вадим не спеша, спустился, окатил себя холодной водой из ведра, довольно крякнул, затем вылил ведро тёплой воды на голову, зачерпнул ещё одно ведро тёплой воды и облил доктора.
Из бани Безродный возвращался уже на своих ногах, только держался за Вадима, потому что левой ногой старался наступать только на пятку.
В спальне Бориса Васильевича рядом с его кроватью стоял накрытый стол, здесь же рядом была ещё одна деревянная кровать с заправленной постелью.
Вадим сел на кровать к отцу, восторженно произнёс:
- Ох, батя, как же здорово в баньке, будто заново народился. Постой, батя, а тебя не узнать, ты сияешь, как новый пятиалтынный.
- А мы тут тоже не дремали, - вместо смутившегося отца ответила Вера Ивановна. - Мы полную санобработку провели. Давайте-ка, усаживайтесь за стол, пока еда не простыла. Вот вам, доктор, скамеечка под вашу ногу, чтобы она не на весу была.
Вера Ивановна так ловко хлопотала возле стола и с такой обворожительной улыбкой, что её настроение передавалось всем присутствующим. Вот она принесла красивую бутылку, поставила на стол.
- Мама, я думаю, что наша рябиновая будет в самый раз.
- Да, да, наша рябинушка, что ни на есть кстати. Пусть Иваныч отведает. Уж до чего крепка да хороша получилась настоечка в прошлом году! Один глоточек и то до самых костей пробирает и бодрость даёт организму.
Я помню, отец её назначал тяжелым больным по 15 - 20 грамм, но только хорошего качества, выдержанного. Вот с нового урожая всё ещё бродит, на Пасху можно будет отведать. А ты как, мил - человек, пальчик - то свой так и не чувствуешь? - Анисимовна с надеждой и материнским беспокойством смотрела на доктора.
- Чешется он у меня, зудит. Так и хочется стащить повязку.
- Да что ты говоришь, золотой ты мой?! Это же так хорошо! Значит, оживает пальчик. Барсучий жир - это великая вещь, он все нагноения может вытянуть. Будем надеяться, что гангрена минует.
- А тебе, голубчик, не доводилось лечить больных с обморожением? - удивилась Прасковья Анисимовна.
- Нет, их у нас в другом отделении лечат.
- Может это и хорошо, что сделали узкую специализацию, только я так думаю и так понимаю, что врач должен всё уметь, - убеждённо произнесла Прасковья Анисимовна. - А мне вот довелось быть на операции вместе с мужем, когда отнимали ногу у парня: совсем молодой, только из армии вернулся. С райцентра ехал с дружками за невестой из нашего села. А машина, возьми, да заглохни на полпути. Ему бы переждать в машине вместе со всеми, а он выскочил и побежал бегом - уж очень строгая, капризная была его невеста: наверное, оттого, что первой красавицей считалась в селе. Не простила бы она ему опоздания. А одет он был вот в такую же курточку, как у тебя, а на ногах ещё хлеще - туфли лакированные. Бежал он, бежал, из сил выбился, споткнулся, а подняться уже не смог. Спасибо, машину починили и догнали почти у села, возле балки. С тех пор балку зовут Серёгиной.
- Бабуня, так я доктора тоже там нашёл! - воскликнул поражённый Вадим.
- Скверное там место: то машины столкнуться, то трактор перевернётся, и всякие разные приключения случаются.... Ну вот, догнали его, в машину затащили и прямиком в больницу. Положили его на операционный стол. Муж мой Василий взял его за пальцы, а они как концы у сосулек - хруст, хруст, и отваливаются. Муж плачет, да бросает в таз. А парень приподнялся на локтях, увидел это, да как заорёт: "Доктор, что ж вы делаете, как же без пальцев я плясать на свадьбе буду?!" А Василий сквозь слёзы, злясь на себя за свою слабость, что не может сдержать эмоции, сердито ему отвечает: "Ты моли Бога, чтобы только ступню отнял, а то при таком обморожении и до паха дойти может гангрена". Парень вытаращил глаза со страха и замолчал, перестал дёргаться, мешать работать доктору. Потом дали наркоз и работали спокойно. Со всей больницы собрали грелки, бутылки, обложили всего, отогревали. Если бы два хирурга в две руки одновременно на обеих ногах делали операции, то можно было бы и на второй обойтись только ступнёй. А так, пока на одной делали, то на второй чернота пошла выше ступни, и пришлось в половину голени резать. Вот так легкомысленность доводит до такой беды.
- А что же невеста? Прибежала, наверное?
- Прибежала, только не к нему, а к другому. Не пережить бы Серёжке, если бы не Зоя, наша медсестра. Вот как приняла его в приёмном покое, так и не отошла от него. Родители его приехали, в крик, мать в обморок упала, а Зоя ругать их: "Что вы его хороните? Маресьев вон как счастливо живёт, а почему Серёжа не сможет?" А его мать опять о своём: "Да кому он такой нужен?" А она как топнет ногой: "Мне он нужен! И чтобы с таким настроением сюда не приходили, а то доктору доложу".
Оформила отпуск и так до выписки за ним ходила. А ведь девчонка что умом, что красотой не обделена была. Её мать в первые дни увещевать попыталась, так Зоя сказала, как отрезала: "Оставьте меня в покое, мама, это суженый мой. Я во сне его видела". И мать сдалась, стала помогать ей: что приготовит вкусненькое домашнее, сразу несёт Зое, чтобы та не рвалась, не бегала. А после выписки Сергея Зоя забрала его к себе. Так вместе и живут. Троих сынов вырастили, уже внуки есть. Сергей разную домашнюю утварь делает, расписывает её. А какие картины пишет - истинный художник.
- А что же бывшая невеста его, счастлива?
- Да я бы не сказала: с первым полгода прожила и разошлась, со вторым год прожила, а с третьим вообще только один месяц. Потом уехала в город и где - то затерялась. Да о ней все быстро забыли. Люди не любят предателей. Вслух об этом не говорят, а в сердце держат. Вообще - то сельские жители от городских отличаются своей открытостью, душевной простотой, доходящей до наивности. Особенно, когда смотришь в глаза стариков, - в них столько непосредственности, любопытства, и в то же время столько мудрости, что смотришь на них, слушаешь незатейливую речь, и душа твоя очищается, будто пьёшь целительную родниковую воду. Деревня - как одна большая семья, там все и всё на виду: и хорошее, и плохое. Никто и ничто не остаётся незамеченным. Поэтому разгульным в деревне нет разворота, и они скрываются в безликой городской массе: в своих коробках закрылись и не видят друг друга месяцами, а порой и не знают даже, кто живёт рядом. Вот отсюда и разобщённость получается, люди грубеют, уходит наша исконная русская доброта. И на селе люди меняются, особенно в последние годы: их всё чаще по крупному обманывают, вот они и расплачиваются за свою доверчивость, но терпят. В конце концов, они озлобляются, и родник доброты исчезает. А ведь с родника начинается жизнь реки. Уничтожь его и погибнет не только река, но и жизнь вокруг неё. Вот так и среди людей: уничтожь родник доброты и погибнет жизнь на планете, зло уничтожит всё живое.
- Мама, вы заговорили гостя, ему пора спать, - прервал рассуждения Прасковьи Анисимовны Борис Васильевич.
- Нет, нет, - возразил доктор, - у меня такое состояние, будто я попал в рай. Но спать действительно надо, завтра трудный день у нас.
- Боря, ты бы посмотрел у него ногу, а то, как бы не опоздать, - Анисимовна с тревогой следила за доктором, который ёрзал ногой.
- Бабуня, а может быть сбегать за Федькой, он же хирург, хотя и без бумажки.
- Я схожу, тебе после бани нечего на холод идти, - Вера Ивановна быстро оделась, заправила под пуховый платок чёрную с проседью прядь волос, подняла воротник полушубка.
- Мама, он у Клавки...
- А то я не знаю, кто и где из вас ночует, - усмехнулась Вера Ивановна и скрылась за дверью.
- Надо же, в нашей семье все работают не по призванию. Отец - прирождённый врач, а работает учителем. А мать грезила о работе следователя, но тоже оказалась в педагогическом коллективе. Почему так, папа? - Вадим по-прежнему сидел возле отца и помогал ему, предупреждая любое движение.
- Это судьба, сын, иначе мы бы не встретились с матерью, и нам обоим было бы плохо. Я понял, что надо прислушиваться к внутреннему голосу. Значит, на тех должностях нам было бы хуже. Да и разве менее ценно подготовить учеников к профессии врача, юриста? Сколько их вышло из стен нашей школы? Вот хотя бы взять вашу троицу врачей.
- Правильно, правильно, сынок! - воскликнула Анисимовна. - А ты, Вадюша, лучше убери со стола, а то он может пригодиться.
Через некоторое время вернулась Вера Ивановна в сопровождении молодого парня, который, похоже, для солидности решил отпустить усы, но они его не слушались, не укладывались как надо, топорщились, а некоторые волосинки завивались колечками, и поэтому он их то и дело приглаживал пальцем, и создавалось комичное впечатление: что усы приклеены, и готовы вот - вот отклеиться. Глядя на него, Владимир Иванович улыбнулся. А парень разделся, прошел на кухню, вымыл руки и только потом подошел к доктору.
- Здравствуйте! Вера Ивановна сказала, что вы хирург Безродный. Это так?
- Да, так. А что вас удивило?
- Меня Фёдором зовут. Я много слышал о вас.
- Вот как?! От кого же именно?
- От нашего профессора. Он почти на каждой лекции вспоминает вас и приводит в пример, - Фёдор смотрел с любопытством и очень внимательно рассматривал лицо доктора.
- Странно. Кто же это такой?
- Профессор Ульев.
- Уж не Вениамин ли? - воскликнул Владимир Иванович. - Он был аспирантом.
- Да, да, именно он. Только он теперь профессор, заведует кафедрой.
- Да - а, растут люди. А он упорный был. Мы с ним в общаге в одной комнате жили. Сейчас-то он женат? А то был закоренелым холостяком. Любил повторять: "Главное - найти верный путь в жизни и крепко встать на ноги, а жениться никогда не поздно". И представьте, чем дольше живу, тем чаще вспоминаю его слова и соглашаюсь с ним, - Владимир Иванович произнёс это с грустной улыбкой.
- А он вас вспоминает, жалеет, что вы не остались на кафедре. Он женат, двое детей у него.
- Ну что же, после каникул передавайте ему поклон. А что вы так рассматриваете меня? Лицо-то как будто не обморожено или что-то есть?
- Нет, нет, с лицом у вас всё в порядке, немного обветрено, но это ерунда, всё придёт в норму. Вот Прасковья Анисимовна смажет жирком и к утру атласным будет. А смотрю потому, что вы очень похожи на моего друга Володю Виноградова.
- Виноградов?! Кто же он? - взволнованно спросил Владимир Иванович. Эта фамилия напомнила ему Ольгу.
- Он работает на нашей кафедре, а я живу у них на квартире.
- А он что, тоже хирург?
- Да ещё какой - потомственный, отец - хирург, мать - медсестра.
- Отец с ними живёт?
- Нет. А где он - не знаю. О личной жизни они при посторонних не говорят. У него мама - необыкновенно замечательный человек.
- А как её зовут? - голос Безродного дрогнул.
- Ольга Ивановна. Говорят, что наш Вениамин сватался к ней, а она отказала. Но он всё равно покровительствует её сыну: на кафедру сейчас невозможно устроиться, а он взял его, заставил учиться в аспирантуре.
- Так что, коллега, будете смотреть мою ногу? - прервал Фёдора Безродный, - а то уже спать пора, тем более, что нам завтра предстоит трудная работа - будем оперировать Бориса Васильевича. Вы согласны поработать со мной?
- Да, да, конечно! - восторженно воскликнул Фёдор.
Он умело разбинтовал ногу, снял масляную тряпицу - палец был красный и опухший.
- А черноты-то нет. И это хорошо. Вы говорите, что не было чувствительности? А сейчас? - он кольнул палец иглой.
- А сейчас есть.
- А так? - Фёдор кольнул самый кончик у ногтя.
- И здесь есть.
- Прасковья Анисимовна, вы барсучьим жиром мазали?
- Им, им, спасителем.
- Да, спасибо Василию Матвеевичу, покойнику, он привёз из Сибири мазь и первому леснику спас обмороженные руки.
- Слышь, Иваныч, а лесник-то на радостях поехал в тайгу, привёз оттуда пару живых барсучат, сукотную барсучиху, и развёл у себя на кордоне целую звероферму. Как только один управился с таким грузом? Ничего, прижились зверьки. Такие умные и хитрые: норы у них длинные и ходов много, но главный ход они все сделали на Архиповом кордоне, потому что он подкармливает их орехами, а то яблоки возле нор положит и наблюдает, как они их поедают. Все зверьки его знают и свободно подходят к нему. Взаимная любовь оказалась, дед Архип без надобности ни одного зверька не тронет. Теперь он снабжает жиром больных, даже с других районов едут к нему. Отдаёт почти даром. Над ним кое - кто смеются, чудаком зовут, что мол, миллионером мог бы стать и жить в своё удовольствие.
А дед Архип усмехается в бороду: "Так это не я чудак, а вы, понять того не можете, что я живу в своё удовольствие, а не в ваше. Вот захотел иметь барсуков - съездил и привёз. Белки - вот они, под окном скачут, лосиха приходит за солёным кусочком хлеба, а за него молочком меня снабжает. Зайцы за морковкой прибегают. А уж как рыбы мне радуются - без улова ни разу не пришел. А деньги, что они значат? Деньги - труха. Повесь на дерево - ветром унесёт. Спросил я тут своего Ангела, нужны ли им деньги в раю? А он говорит, что у них там полная коммунизма, всё бесплатно - и еда, и одёжка, и театры разные. А раз там деньги не нужны, и тут лишние, только мешаться будут, так зачем же их с людей брать, в растрату вводить, а то и последнюю копейку отнимать? Не дело это".
- Вот каким благородным оказался Архип, а с виду похож на корявый сучок, зато душа готова отогреть всех страждущих. В этом ценность человека, - Прасковья Анисимовна за разговором уже наложила новую повязку, посмотрела на сына, наблюдавшего за перевязкой:
- Боря, как ты думаешь, обойдётся, спасём палец?
- Я думаю, что спасём. Завтра в больнице попробуем магнит применить, отец так делал. Вадим, работает прибор? - голос Бориса Васильевича ожил, в нём появилась надежда.
- Да, работает. Мы всю аппаратуру проверили. Сейчас бы сюда врачей и больницу открывать можно. А то, что же это: поработаем месяц и опять на замок до весны. А уж потом на целый год приедем до госэкзаменов.
- Вот, вот, потому нам с Борей и приходится отдуваться. А мы вот возьмём и Владимира Ивановича арестуем, и не отпустим отсюда. Ты как, Иваныч, брыкаться не будешь? Да шучу я, шучу на радостях-то. Ты, Федя, иди, сынок, тоже ложись отдыхать. И мы укладываться будем, трудный завтра день, работы много, - Анисимовна обняла Фёдора за плечи и вывела из комнаты.
Утром четверо ребят вынесли на носилках Бориса Васильевича и положили в сани, а следом на руках перенесли Безродного, посадили рядом, и перевезли в больницу, которая стояла на пригорке за оградой. Здесь и дойти-то было метров двести, а для больных они в километры превращаются.
Прасковья Анисимовна ещё до рассвета вместе с двумя медсёстрами хлопотали в операционной - готовили инструментарий, прожаривали одежду. Ей казалось, что и не было этих долгих шести лет, когда операционную вынужденно закрыли из-за отсутствия хирурга.
Операция длилась около двух часов. И всё это время Вера Ивановна находилась вблизи операционной. Она старалась чем-то занять себя, но всё валилось из рук. Неожиданно появился лесник - дед Архип.
- У вас, говорят, обмороженный объявился, так я свежего жирку привёз. Ох, и хорош барсучонок был! Толстенький, как колобок. Умудрился, шельмец, в капкан лапой попасть. Уж я этих капканщиков прижучу, ответят они мне за свои капканы. Большой палец прихватило? Вот я и сшил на него сапожок из шкурки, а то на холоде палец мёрзнуть будет, даже если и отойдёт. Тут у меня причуда случилась: утка на озере одной лапой вмёрзла в лёд. Как её угораздило, не пойму. Вырубил её, принёс в избу. Лёд стаял, а шкура с лапки как после ошпаривания чулком слезла, и палец один отвалился. Что делать? Сшил перчатку из шкурки барсучьей, влил туда жидкого жира, натянул на лапу и опустил на пол. И что ты думаешь? Пошла переваливаться с боку на бок. Так всю зиму и проходила, я только жирку туда добавлял. А как сошел снег, тепло стало, я снял перчатку, а там новая шкурка выросла, и даже палец, хотя и культяпый, но вырос. Вот тебе и жир со шкуркой. Так что отдай доктору, пусть лечится, - дед Архип с чувством исполненного долга протянул полную баночку золотистого жира. Его выцветшие глаза на худощавом остроскулом лице светились радостью.
- Отдам, пусть лечится, - в голосе Веры Ивановны были грусть и тревога, а во всём теле чувствовалось такое напряжение, от которого сжимало все мышцы. Она машинально поставила банку в стол, возле которого сидела, а сама продолжала смотреть на дверь операционной.