Что ж, тронулись Ваня с Сильваном, идут себе, идут, а местность вскоре переменилась радикально: сначала степь пошла, травою не обильная, а затем и вовсе пустыня вокруг раскинулась, совсем уж гиблое место. Так-то светило адское стало печь - ну дышать прямо нечем!.. Жарища стояла немилосердная, а укрыться было и негде: один песок вокруг да камни, камни да песок... И часу не прошло, как почва до того раскалилась у них под ногами, что, кажись, по сковородке идёшь...
- Во, брат, попали! - говорит Сильвану Яван, пот со лба утирая.
А тот и ответить толком не может. Пробормотал лишь что-то неразборчиво и далее себе прёт. И до того рожа у лесовика страдальческой стала, что будто по углям его заставили шагать... Тяжеленько лешаку пустыня та далася. Да и Ваньке далась не легче, только он виду не подаёт - терпит. Зубы сцепил, а идёт... Дюже он был волевой.
Протащились они вёрст десять таким макаром - совсем худо им стало: чуть ли не подрумяниваться они там начали.
И тут вдруг леший орёт и рукою вперёд кажет:
- Гляди, Ваня - эвона!
Приложил Яван руку ко лбу козырьком, посмотрел, прищурясь, вперёд, а не так чтобы от них далёко взгорок некий всколдобился, как бы гряда не шибко высокая. А в ней расщелина виднелась... Неужели и в самом деле пещера?.. Побратимы туда и двинули. И до того песок оказался там раскалённым, что терпеть им более не стало мочи. Сильван первым не выдержал и бегом припустил, а за ним и Ванька, как заяц, кинулся. Лешак-то даром что громила, а такую выказал прыть, что и Явану не снилась.
Насилу-то добежали. С разбегу в пещеру шасть - а там благодать и супротив жаровни треклятой весьма прохладно. Стали они дышать часто-часто и не сразу-то продышалися. Яваха, вестимо, их спасению обрадовался; Сильвана по плечу он вдарил, смеяться стал и жизнью принялся наслаждаться. Да и Сильван тоже осклабился, захмыкал да захрякал. Кто ж удаче не рад!
Поуспокоились они вскоре, смотрят, а пещера куда-то вглубь ведёт; проход виден в породе горной. И всё внутри призрачно светится, как и положено в этом месте.
И вдруг где-то в глубине пещеры такой шум да лязг взгремели, что побратимы аж вздрогнули в своём расслаблении.
А грохот ещё тот там раздался, только: дзинь-дзинь да брязь-брязь!
Во мгновение ока Яван на ноги вскочил и за плечо Сильвана схватил: мол, тихо!..
Прислушался он напряжённо и говорит лешему поражённо:
- Да там сеча никак происходит?!
Послушал, послушал ещё - ну точно! Брань там лютая идёт и, судя по звяканью да грохоту, не менее чем дюжина воев рубятся, видать, меж собою.
Подхватывает Ваня палицу споро - да ходу по проходу! Ну и Сильван, вестимо, за ним топает - без Явана-то он куда... Не так уж много они пробежали, а уж домчалися куда надо. Низенький потолок вверх тут попёр, и открылся перед ходоками широкий грот, в коем увидели они вот что: не десять, не двадцать, и не сто - а бился с невидимым ворогом один-единственный воин. Но зато какой! Высокий статный старик в кожаной накидке метался по пещере, словно лев в клетке. В обеих руках держал он по мечу вострому и молниеносно вертел ими в воздухе да крутил, отбиваясь от кого-то невидимого с мечом одним, но зато огненным.
Залюбовался невольно Яван, с какой лёгкостью и изяществом старче с мечами своими управлялся. Поразительные были у него техника и сноровка. Виртуоз просто!
Да только не шибко ему умение это помогло. Не так уж много времени прошло, как вдруг сверкнул меч огненный, будто молния, и руку левую старику отрубил.
Да вот же диво-то - воин и с одной рукой продолжал яростно биться! Лицо у него лишь от боли скривилося. А самое удивительное - кровь из раны у него не текла. Ну не просочилося ни капельки! 'Видно, тут какое-то чародейство...' - подумал Ваня в недоумении. И в это самое время сызнова блиснул огненный меч. Только вжик! - и старикова голова отчаянная с плеч его, будто кочан, свалилася и по каменному полу покатилася. Рухнуло обезглавленное тело ниц и застыло недвижимо, а меч ужасный во мгновение ока погас и повис в воздухе, словно на гвоздике, от врага своего поверженного недалече.
Переглянулися братовья в обалдении немалом, плечами пожали, а потом Яваха хотел было на поле боя пожаловать, но Сильван его за руку придержал. Погоди, говорит, братан, обождём малость, тут-де спешить не надо, а то не будем рады...
Что ж, Яван не стал фордыбачиться - можно, отвечает, и подождать...
И вот - минута какая минула, - а отрубленная голова вдруг задвигалась, по направлению к шее покатилась, аки мяч, и к ней вмиг приросла. А рука, которая первою отрублена была, прямо по воздуху к тулову поплыла и тоже на место прежнее прилепилась. Воин же убитый зашевелился, сел медленно, головою потряс, зубы от боли оскалил, да не спеша на ноги и восстал, качаясь словно пьяный. И только он выпрямился во весь рост, как меч волшебный красным пламенем как полыхнёт! Разгорелся он, как и прежде, и начал в воздухе поверчиваться. Всё быстрее и быстрее вертится, словно кто невидимый его держит да преловко им манипулирует. Старикан тогда оба свои меча с земли подхватил и пред собою их выставил, защищаясь.
И сызнова у них там битва, значит, пошла.
Долго они рубились, да только вновь старому витязю не подфартило. Сначала нечистая эта сила в руку его уязвила, затем в ногу, апосля в бок, ну а напоследок огненный меч в самое сердце ворогу своему вонзился и окончательно его поразил. Грянулся убиенный воин оземь, только мечи об пол загремели. И тишина...
Побратимы на это диво во все глаза глядят, удивляются, а с места не ворохаются.
Ан всё-то в точности повторяется! Снова оживает старый бояр, сызнова с невидимкою бьётся он яростно, опять мечом огненным поражается и на пол, будто сноп, валится. 'Что за дела?!' - не возьмёт в толк Ваня игру эту странную. Поднадоело ему это зрелище. 'А ну как я старому-то пособлю...' - он подумал. А с другой стороны и боязно, ибо уж очень меч огненный казался грозным. 'А-а! Была не была! - решился наконец Ваня. - Где наша не пропадала! Чего ж я тут - посижу, погляжу, старика не выручу и назад поворочу? Хорош я буду вояка: не богатырь, а бояка!'
Дождался он, покуда сеча снова возобновилась, да словно сокол вперёд и ринулся. Раз-два! - и Яван на поле боя предстал. Изловчился он да как треснет по мечу огненному своей палицей!
Ой, чё тут было! Как полыхнуло вдруг зарево огневое преярко - ну ярче самого солнца! И такой гром там взорвался, что казалось, своды пещеры рушиться начали... Сильван от страху где стоял, там и повалился да дурным голосищем завопил. Ну а Ваня от вспышки света зажмурился крепко, да так там и застыл, не в силах будучи глаза разлепить. Ждал он уж было, что мечина этот колдовской и ему башку отсечёт, и будут они тут с этим дедом воевать незнамо с кем до скончания века. А потом как-то всё поутихло. Ванюха глазик один приоткрыл и видит: мечина огненный потускнел заметно, а потом словно с гвоздика своего сорвался и в пол врезался. Да и погас.
Старик же, узрев, что ворог его потух, кинул мечи свои оземь и на колени в изнеможении рухнул. А потом руки вверх он воздел и захохотал будто сумасшедший. Но вскоре смех его громкий рыданиями горькими сменился, и целый поток слёз по щёкам его покатился.
Недолго порыдав, оборотил старый бояр лицо своё к Явану и, сверкая очами, возопил громогласно:
- Слава тебе, спаситель мой доблестный! Стократ слава тебе, ярой боравый! Отныне я в долгу у тебя неоплатном. О, Боже, ниспошли парубку этому благо радости! Пусть умножатся друзей его рати, и пусть враги его повергнутся в прах О, Ра! О, Ра! О, Ра!
Яван же на эти речи поморщился еле заметно, а потом улыбнулся и так незнакомцу ответствовал:
- Да полно орать, батя! Уж больно сильно хвалишь - того и гляди захвалишь...
Подходит он к старику сидящему, под мышки его берёт и на ноги ставит аккуратно, после чего вежливо к нему обращается:
- Ну, здравствуй, мил человек! Поравита от нас и тебе!.. Меня кстати Яваном Говядой кличут, а это побратим мой, Сильван-богатырь, он же леший. Ну а тебя как звать-величать следует?
А дед, словно медведь, Явана облапил, стиснул его в своих объятиях, затем трижды поцеловал и, всхлипнув, таки слова сказал:
- Буривой я, сынок, Поравитель былой Расиянья, бывший царь...
Поражённо Яван на старого богатыря уставился, а потом чуть ли не заорал даже:
- Как?! Да неужто ты тот самый царь легендарный, о коем нам сказки в детстве сказывали?!
Потупил взор старый воин, вздохнул тяжело да и отвечал с печалью в голосе:
- Уж и не знаю, чего тебе там набрехали, а только я и есть тот самый Поравитель Буривой, непобедимый ярой и воитель, царь царей и мира владыка... Тьфу ты! Небось видел, какой я теперь непобедимый?
И посмотрев на Ванюху взглядом хмурым, крякнул старый и рукою махнул.
- А скажи-ка, человече, с кем это ты устроил здесь сечу? - пробасил тут доселе молчавший леший. - Меч витающий мы видали, а противника твоего - нет.
Встрепенулся от слов сих древний витязь, взор горящий на меч потухший он кинул, стоявшего на пути его Ваню машинально отстранил, и на негнущихся ногах к оружию двинулся. Подойдя же к нему словно сомнамбула, на колени почтительно он встал, за ручку узорчатую взялся, из камня вытащил меч медленно и, поднеся обеими руками его к устам, поцеловал клинок в благоговении. Да вновь и разрыдался в волнении.
Поплакал старый воин чуток, немного успокоился и произнёс умиротворённо сквозь слёзы:
- Прощён... Прощён... Наконец-то прощён...
Да на ноги не спеша восстаёт.
- Ох, хлопцы, уж и не знаю, как отблагодарить вас, - сказал Буривой. - Ничего-то у меня нету. Разве что меч этот... Да уж извиняйте - не могу я вам его дать. Силою Ра неодолимою был сей меч когда-то напитан. Даже имя у него есть - звать его Круши́ром!
- А ну, побратимы, глядите! - вскричал решительно витязь. - Давай, Крушир, руби - да души́, смотри, не губи!
И не успел он договорить, как меч из руки его - швись! - и выскочил. Да как начал по пещере метаться, воздух рубить да колёса крутить, - аж сполохи везде пошли. А Буривой на выкрутасы своего оружия любуется, довольным стал, подбоченился, грудь выпятил гордо да знай поглядывает на Ваню хитро.
- Хватит, пожалуй! - воскликнул он наконец, зрелищем сим насладившись. - Крушир, угомонись!
Тот враз и затих да в воздухе повис.
А Буривой и говорит:
- Где ж ножны мои? Вот бы сюда их...
И о чудо! - на боку его ножны вдруг возникли словно из ниоткуда. Были они золочёные и украшенные богато, сразу видать, что царские.
- В ножны, Крушир! - скомандовал мечу Поравитель.
Тот погас, к ножнам притянулся и туда юркнул. Яваха же, на то глядючи, удивляется, улыбается да головою качает.
- Да, - говорит, - лихо! С таким оружием врагов бояться не пристало... Ну, да что мы всё о боях? Пора уже и позавтракать. Как, дядя Буривой - поснедать с нами не откажешься?
Вестимо, что тот был согласный - а иначе-то как!
Вот садятся они поудобнее на пол каменный, и Яван скатёрку из котомки вынает и заклинание сказывает, питья да яств всяких заказывает. А когда всё просимое появилося, тут уж Буривою удивляться черёд пришёл.
- Ба-а! - развёл руками старый. - Твоя скатёрка, Ваня, моему Круширу будет под стать!
Покушали они знатно. Особливо на хлебушек рубака налегал. Так на него навалился, что чуть было не подавился. А потом молоком снедь он запил, горло прочистил и говорит:
- Не поверите видимо, а я, побратимы, аж три тыщи годов и крошечки хлеба даже не видел. Ага! Голодать, правда, не голодал, а еды не видал. Подпитывался ни с чего, так само...
Затем чаепитие неспешное они устроили и побаловали себя малиновым чаем.
Буривой-то из себя представительным был, важным. Голова у него бритою была, лишь чуб длинный сбоку у него свисал, да усищи по бокам рта.
Откинулся он на локоть да свой рассказ и начал:
- Я в бедной семье родился, не в знатной, только, по матушкиным рассказам, в небе над нашей хатой орёл в тот миг пролетал. Добрый то был знак! Вот мне детское имя - Орёл! - и дали. Энергия бурлила во мне большая да неуёмная - сызмальства я среди сверстников верховодил. Меня на княжий двор и отобрали - в дружину княжескую. Тут я себя и показал - первым был задирой да забиякой! А вскоре и воеводою стал.
И случилася тут война большая. Соседи восточные на нас напали. Расея ведь тогда зело скукожилась, сделалась областью малой, и бывшие расияне по-другому себя называли... Сильное, в общем, войско к нам вторглось, и урон Расии нанесли враги великий: деревни многие сожгли, сады порубили, мужчин убили, а женщин и детей в полон увели. Вот тут-то мой талант военачальника и проявился сполна! Кажись, что задумки неприятеля я наперёд все угадывал... Короче, и месяца не минуло, как вся армия вражья погинула. И враз Расея наша пределы свои раздвинула! И назвался я в стране новой царём! Это в семнадцать-то годов!..
И Буривой перст воздел к пещерным сводам, а Яван с Силваном головами покачали понимающе.
- Ну а потом сам ад пошёл на нас в атаку! Появились нежданно-негаданно на белом свете чудища всякие кровожадные, и принялись они у нас хозяйничать. Уедать людей стали, гады!.. Были они разнообразными: то драконами летучими, то змеями ползучими, то ужасными великанами, а то зверя́ми невероятными... Опустошила эта нечисть аж целые края. И как с такими будешь воевать? Для них ведь ратник - словно для муравья тля... И появился тогда в наших краях правед один странный, Равером зовомый. Ну и меч, значит, мне протягивает. Я и сам по себе силён был, как десять львов. Дерево, к примеру, повалить мог. А тут, значит, такое подспорье... И пошёл я на чудищ войной! Один-сам по Расее-матушке хаживал и где гадов находил, там с ними и сражался. Двенадцать месяцев минуло, а всех я их порубил... И не представляете, какая на меня обрушилась слава! Целый водопад славы! Ураган! И... и не выдержала испытания трубами медными моя душа. Ещё большей славы я вдруг возжаждал. Пригрезилось мне, будто я один владыкою должон стать на земле, владыкою из владык, царём царей! Привык я к насилию видно, али может какой изъян духовный во мне выявился. Это уж Бог ведает, только порешил я мечом своим объединить все народы и правде-матке их научить твёрдо.
Вздохнул Буривоище тяжело, взором потускнел и пробасил суровее сурового:
- Дурачиною я был, само собою. Где ж это было видано, чтобы правое дело на насилии зиждилось! Ничего же путящего из этого никогда не получается, факт!.. Только у меня, ребяты, вроде как получилось тогда... Это я так думал в запале... И как тут не думать прикажете, когда спустя годы войны страшной и впрямь чуть ли не полмира я завоевал. Множество людей в битвах головы свои сложило. И каких людей! Цвет народа то был -богатыри, красавцы!.. Я сам лично во всех значительных битвах участвовал, и хотя Крушир мой погас и дивную силу утерял, но я им порубал несметно сколь воев славных. Не было мне противника равного!
Наконец, победу я праздновал. Столицу новую себе отгрохал, - пышную дюже и роскошную. А себя Поравителем провозгласил грозным и приказал поклоняться мне в ножки... Тьфу ты, обормот! Вспоминать даже тошно... Короче, понесло меня... Слетел я с катушек напрочь. Крут стал до крайности, жесток да горяч. Набрал жён себе цельный курятник. С юности женский пол я обожал. Лучших из лучших девок навыбирал! А ещё гордым сделался и чванливым до невозможности... Это я сейчас о себе со стороны могу так рассуждать, а тогда мне и в голову никакая критика не приходила.
Буривой тут остановился и замолчал, видимо прошлое вспоминая. Лицо его явно опечалилось.
- Ох же и судьбинушка моя разнесчастная! - неожиданно он заплакал, голову ручищами обхватив и из стороны в сторону закачавшись. - И зачем ты меня так покарала?!..
Яван с Сильваном друг на друга глянули выразительно, но никто из них прервать рыдания старого не решился. Уважение он у них большущие вызывал, ибо невероятно сильный характер чувствовался в импозантном рассказчике.
Покручинился ещё немного Буривой, повздыхал, посморкался, а потом вытер слёзы, по щёкам их размазывая, и глухим голосом продолжал:
- Неинтересно дальше... Жил-то я ещё долго и до старости ажно дожил, правда, не до глубокой. Семьдесят мне было годов, когда я от удара мозгового окочурился... Перед смертью своей начал я догадываться смутно, что на неверный шибануло меня путь, да уж поздно было что-то менять.
И он чаю отпил духмяного.
Тут Сильван не выдержал и с таким вопросом к бывшему владыке обратился:
- А скажи-ка, человече, - пробасил он низко, - с кем ты здесь сражался? Кто Крушир твой в руках держал?
На это царь царей руками лишь развёл да изобразил на лице недоумение.
- Того я и сам не ведаю, - он отрезал. - Может быть с душами, мною погубленными, я рубился... Это тогда выходит, что мстили они мне за жизни своей грубое лишение. Но, думаю, что нет. Скорее всего - с самим собою я бился - с больной совести рубился призраками. Ночью спал, а днём мечами махал - ни дня не отдыхал. И так три тысячи лет... Хотя время здесь летит и быстрее.
- Ну да ладно, - по колену ладонью он себя вдарил. - Что я всё о себе, да о себе? Как там ныне на белом свете? Стоит ли ещё Расия наша, мать? Живо ли ещё православие? Или всё погибло к чертям да извратилося в навьем дурмане? И как вы в пекле вообще оказалися? Расскажи-ка, Ваня - валяй!
Что-что, а Яваху упрашивать было не надо. Он и так помалкивал уже достаточно. Рассказал он деду вкратце о нынешних их порядках, как говорится, что ведал, то и поведал.
Ох и с жадным вниманием бывший царь повествованию Ваниному внимал! Спрашивал он его, переспрашивал и перебивать не стеснялся... Пронял старого Яванов рассказ. Особливо сердце у него защемило, когда прознал он о том, что имя его в Расее ещё не позабыто, что подвиги его легендарные в изничтожении чудищ адских досель чтятся и передаются от старых к малым. Аж всплакнул даже бояр старый. А более всего его порадовало, что и в нынешние времена свет миру несёт Расея-мать и людей от чертей она спасает...
Ну, Яван и о мелочах всяких ему рассказал: о том да о сём, в том числе и о деньгах упомянул вскользь.
- Постой-ка, постой, - полюбопытствовал Буривой. - А что это такое - деньги?
На что Ванёк, не долго смекая, вынает из кошелька кругляк один золотой, да тому его и подаёт. Так, мол, и так, говорит, для того-то и того-то...
Повертел в руке царь когдатошний золотую кругляшку, а там на одной стороне лучезарное было выбито солнце, а на другой человеческий лик в короне.
- Кто это такой? - вопросил, скривившись, Буривой. - Что ещё за поганое рыло?
А Яван ему: это-де царь наш теперешний обли́чен, Правила.
- Правила, говоришь? - усмехнулся богатырь. - Что ж, имечко у него говорящее. Добро бы дела оказалися не лядащими, а то я царскую свою породу зна-а-ю. Власть большая, Вань, развращает...
- Только вот что мне в ум ещё втемяшилось, - добавил он после паузы. - Энта вот самая кругляшка невеликая может со временем и живого Ра людям заменить. Ишь как блазнит, гляди! Ишь как горит-то!.. Хочешь верь, Ваня, хочешь нет - а у меня вдруг явилось прозрение... Чую я силу в золоте недобрую. Потомки наши, мабуть, всё-превсё станут делать ради этой штуковины: ей служить, ей работать и ей радоваться станут - и добывать эту хрень не устанут. А на истого Ра им будет наплевать. Ну, ходит, мол, солнце по небу день-деньской да и ладно - де́ла до него нам нету... Я, Вань, так полагаю, что черти вам деньги дали. Ага! Они! Они самые! Их тут я вижу план. Ух же и гады, а!
И воин буйный деньгу в кулаке сжал и желваками на скулах заиграл.
- Ну да ничё, ничё! - воскликнул он горячо. - Не век им над нами изгаляться! Придёт опять на землю Пора, и люди тогда сделают вот так! Хэ!
Размахнулся он резко да и зашвырнул монету в глубину пещеры. Аж только звякнуло там где-то.
- Вот что, Яван Говяда, - голосом решительным Буривой тут сказал, - хошь ты там, или не хошь, - а я с тобою иду далее! И никаких у меня возражений! Никаких!.. Дело решённое.
А Яван такому предложению не то что был не против, а очень даже обрадовался. С самим героем легендарным путь-дорогу коротать - каково?! Кому расскажи, так ведь не поверит никто.
- Ладно, дядя Буривой, - улыбнулся он весело. - Ступай с нами - я на то согласный. Знаю, что не убоишься ты пути опасного.
И порешили они по холодку вперёд тронуться. Сильван утверждал, что он и впотьмах видит прекрасно да и направление нужное он внутренним каким-то чутьём угадывал, так что с дороги сбиться не мог.
Выходит, что уже разок побратим Ване помог.
Часика через три и вышли. Ни зги, само собою, было не приметить. И тишина стояла прямо зловещая. Сильван сразу же вперёд подался, неслышно ногами ступая и товарищей то и дело окликая. Идут, значит, переговариваются; Яван с Буривоем то в колдобины впотьмах проваливаются, то об каменья спотыкаются, апосля чего вскрикивают, бурчат да чертыхаются.
Топали долго - всю ночь. А под утро леший опять какую-то пещеру впереди углядел. Они туда и завернули, как рассвело. Заходят внутрь без промедления, а там в точности такая же пещера, как и прежняя. Яван сразу же пошёл по проходу и вскорости обнаружил там новый грот, и друзей до себя зовёт. Те неспешно туда дотопали и - ёж же в дышло! - каменный человек посередь грота стоит, на постаменте из валуна высится! Небольшой такой, росту невысокого - а вроде как живой.
Ну, живой, не живой - какие тут в пекле живые! - но и не труп, это уж ясно. Глазки у этой статуи туда да сюда сновали, а всё остальное было как камень.
Узрели глаза карие Явана с компанией, и такая в них полыхнула мольба, что и не передать!
Вот же, думает Яван, статуя сия и странная. Обошёл он её вокруг, оглядел с любопытством, даже пощупал и по ней постучал. Хм - камень вроде как камень... Одежда же окаменевшая на истукане не бедною была, а пёстрою и богатою. Ещё пуще Ванюха подивился и ухо к груди приложил. Не - сердце не билось. Он тогда ухо к устам - и дыхание не вилось. Одна лишь в глазах сквозила жизнь.
Да только у Сильвана слух был не чета Ванькиному! Подвалил он к этому диву, Ванька́ от статуи отстранил, ушище своё лопушистое к устам приложил да и говорит басищем:
- Яван, а Яван! Сей истукан никак помощи у нас просит? Помогите, вопит, люди добрые!
А как спасать-то? Раздолбать статую что ли? Да вроде не пойдёт...
Яван и нашёлся. Палицу к лицу страдальца поднёс да и тюкнул слегка ему по носу. А из статуи искры как вдруг шарахнут - прямо снопом! И о чудо - лицо-то ожило! Сморщилось оно, задвигалось, а потом человек каменный как вдруг чихнёт!
И поехало-пошло... Неподвижность его статическая вдруг пропала, и зашевелился незнакомец этак плавненько, плечами пожал, в талии поизгибался - прыг с валуна на пол и давай туда-сюда гулять. Потом он на месте стал, присел-встал, маятником покачался, упал и отжался, вскочил и... расхохотался.
Да как пустится в пляс! И такие кренделя выписывать начал ногами, что никакой другой плясоводец и рядом с ним не стоял... Но видимо чудаку и этого мало показалось. Он прямо цирк там устроил натуральный: такую акробатику завернул, такие колёса да сальто-мортале отчебучил, что ну и ну!
В глазах у наших ратников от этой прыти всё замелькало. А сей пострел ещё и по потолку пару раз пробежался.
Ну а ко всему вдобавок освобождённый ещё и петь принялся - песенку какую-то дурацкую звонким голоском он загорланил:
Ой, бой, пере-бой!
Оказался я живой!
Чих-пых, пере-пых!
Я живее всех живых!
Трынди-вынди тру ля ля!
Могу делать фортеля!
Всякия прикольныя,
Потому что - вольный я!
И-э-э-эх!!!
И совершив какой-то совсем уж невероятный кульбит, незнакомец наконец перед троицей нашей остановился. Поклонился он всем по очереди до самой земли, а потом рожу предовольную скроил, растянул рот в улыбке широченной, и глазёнки свои узенькие вообще щёлочками сделал.
Одет он оказался в цветастый халат и в красные шаровары, а обут был в туфли парчовые, кверху загнутые, а круглую, лысую и безбородую его голову прикрывала шапочка небольшая, расшитая роскошно.
- Спасибо, ой спасибо вам, люди добрые! - возопил он что было мочи. - Спасли вы меня от плена мучительного, для меня поучительного. Два тысячелетия в камень хладный заключен я был - и уж свет белый тут позабыл. А в это время вдруг вы и появилися, избавители мои дорогие!
А сам на месте не стоит, всё приплясывает да подскакивает, словно шило у него было в заднице.
- Да угомонись же ты, наконец, юла! - крикнул ему нетерпеливо бывший царь.
Тот же отвечает ему так:
- Я и рад бы, брат, да вишь не в силах! Столько энергии непотраченной за годы простоя во мне скопилося, что я тридцать три раза вокруг Земли обежать смогу - и то, наверное, не убавится силушек моих могутных.
Буривой на это рукою лишь махнул раздражённо, Сильвану-флегматику было всё равно, а Яван знай себе улыбался да в разговор пока не мешался. Ходоки-то за ночь походную приустали, отдых принять они чаяли да кой-чего желали пошамать.
Хэ, делов-то! Ванюха стелит быстро скатёрку, о запросах товарищей вопрошает и чего кому надо заказывает. Вот вся троица вокруг скатерти рассаживается, и Ваня чудика этого к столу приглашает. А тот подскочил туда стремглаво, баранку с тарелки хвать да и продолжал там свои выкрутасы.
Так, скача, вертясь да около бегая, о себе им и поведал. Оказалось, что он самым ленивым человеком был на свете, за что и удосужился за грех этот камнем поделаться.
Подивилася наша троица его поведению неуёмному, переглянулись они недоумённо, плечами пожали, а потом Буривой непоседу узкоглазого и вопрошает:
- Эй, а как звать-то тебя, непутёвая душа?
- А-а! - замахал тот руками. - Как меня в прошлой жизни звали, я и вам не скажу, и сам помнить не желаю. А я по-другому ныне жить собираюсь: лениться перестану, всё своими руками делать стану и вам удружу. Репутацией я теперь дорожу и, не сочтите это пустым форсом, а только зовите меня... Делибо́рзом!
Ну, Делиборз и Делиборз - нашим-то что. Да хоть горшок! Имя ведь звучное, неплохое, обязывающее ко многому: борзо дела делать ещё надо ведь сподобиться..
А их новый знакомец, как прознал, куда они направляются, так загорелся весь и обрадовался. Начал он Явана упрашивать, чтобы тот его с собою взял, да так горячо и неотвязно, что тому некуда было деваться.
- Ну, возьми меня, богатырь с Расиянья! - Делиборз орал, руки ломая. - Я тебе пригожуся. Уй, как я с тобою идти-то хочу! Возьми, прошу!
Что ж, ладно. Яван ему рад. Мужичонка ведь шустрый, хваткий, проворный; не помешает такой, это точно, а там, глядишь, и на что-нибудь путное сгодится. В его деле любой может пригодиться.
Как услышал Делиборз, что его берут, так на радостях такой пируэт в воздухе завернул, каких Яваха и его друзья отродясь не видали.
А затем к Явану он подскакивает, обнимает его, и отстранивши богатыря от себя да оглядев его скорым глазом, вдруг заявляет:
- В знак моего почтения, Яван Говяда, я тебя приведу в порядок, а то ты на пугало похож огородное, а не на героя!
Рассмеялся Яваха такому сравнению, головою покачал и с Делиборзом согласился. А тот приостановился на миг, руками в воздухе поводил, пальцами щёлкнул и - вот те на! - ножницы в них оказалися.
- Да ты никак чародей, паря?! - воскликнул Буривой, глаза вылупляя.
А тот в ответ:
- Нет! Я это мыслью сотворяю. Очень уж я окультурить Ваню желаю!
И не успел Ванюха поудобнее усесться, как цирюльник новоявленный ножницами острейшими - вжик-вжик-вжик! - да и постриг ему волосы по самые плечи. А после того и за бороду косматую принялся: мгновенно её укоротил и оставил на щеках саму малость, как парню молодому и пристало.
Причесал брадобрей парня и говорит предовольно:
- Тебе, Яван Говяда, бородищу козлиную носить пока рано! Успеешь ещё состариться! И считай, что забота о цирюльнике у тебя отпала - я её беру на себя.
Да из кармана зеркальце кругленькое вынает.
Глянулся в него Яванушка - ух ты! - да он же красавец ноне писаный! Не пацан уже, как прежде, не юноша, а такой молодой мужчина. Лет двадцати где-то с хвостиком на вид.
Делиборз же той порою к Сильвану да Буривою со своими услугами набиваться принялся, но те и слышать не желали ни о какой подстрижке.
- Да ты чё, зараза, - освирепел бывший царь, - чуб с усами у меня хочешь обкорнать?! Не дам!!!
И даже стал руками атрибуты воинственности прикрывать, за них испугавшись.
Покрутился, покрутился шустрый парикмахер вокруг грозного старика, да от него и отстал. К лешему затем подскакивает с горящими глазами - чик молниеносно ножнями! - и клочище здоровенный с его шерсти срезал. 'Давай, - орёт возбуждённо, - Сильван, я и тебя окультурю! Мне это раз плюнуть!'
Тот аж на ноги подпрыгнул да как рявкнет густым голосищем:
- Уйди, шельма, уйди! Не положено мне стричься - мне так са́мо надо ходить, лохматым!.. Да уйми ты его, Яван!
А Ванька от смеха чуть даже по полу не катается.
Делиборз тогда остановился и тоже засмеялся заливисто. И Буривой к унынию был не пригож: захохотал и он мощным басом, пальцем на лешака указывая. А напоследок и тот не удержался - не засмеялся, но заухмылялся, головою покачивая, да громадными ладонями шерсть свою оглаживая.
Попили они ещё чайку, посидели да и спатушки вскоре захотели.
Акромя новенького, конечно. У того-то сна ни в одном глазу, спать-почивать он и не думал - а зато плясал и упражнялся, от перекопленной силушки разряжался. И песенки какие-то стал вдобавок горланить: про то, что видел, про то и пел...
Уж очень рад был избавлению своему каменный человек. Избёг ведь он лени пленения!
И покуда Яван сотоварищи сладким сном в пещере прохладной почивали, Делиборзишка всю округу обежал по кругу, внимания даже не обращая на пекельную жару. Ну а те отдохнули себе вдосталь, поспали, просыпаются вечером ото сна - а провор уже тут как тут нарисовался. Чуток поспокойнее стал, не такой дёрганный. Видать притомился немного али пообвык чуток.
Вышли они из пещеры в самый что ни есть холодок. А темно уже было, как в погребе. Вновь Сильванище в вожди им нанялся, а все прочие за ним попёрли. Так и пошли, в ямки проваливаясь, друг на дружку натыкаясь, охая, бурча да слегка матюкаясь.
И всю-то ночь длинную Яван Говяда и его команда в беспроглядной темени брели. Тут и при ясном свете не каждый идти бы решился - того и гляди шею, свернёшь! Ну, да назад-то не повернёшь...
- Сильван, а Сильван, - обратился Ваня к побратиму громадному, - скажи, а как ты видишь в этакой несусвети? Нешто у тебя глаза особенные, не такие как у всех?
Хмыкнул удивлённо угрюмый великан и ответил брательнику так:
- Да глаза-то, как и глаза... Конечное дело, твоих они позорчее будут, Яван, но я ими тоже ни зги не улавливаю.
- А чем же ты тогда зришь? - весьма Ваня удивился и аж остановился.
- Хм. А у меня ещё один глаз имеется, внутренний. Я им всю округу наблюдаю. Одно лишь неладно - зрение сиё в чёрно-белых тонах дадено. Ну да это ведь ерунда, правда?
Дело же под утро происходило как раз. И вскорости Сильван новую пещеру впереди увидал. Туда всей ватагой они и направились. И, надо заметить, вовремя, а то светило на небе уже зажглось, багровым светом всё осветило, и жаром от него пахнуло нехило. А нашим пешеходам париться охоты и нету чего-то...
Ну, они тогда - к пещере той. Вваливаются в теснину, а там прохлада просто восхитительная - оптимальный этакий микроклимат. Перевели они дух первым делом, продышалися слегка на холодке, а потом смотрят - опять некий проход куда-то ведёт, в самую пещерную глыбь. Любопытно...
После отдыха недлинного туда и двинули. 'Интересно, чего ещё судьба нам подкинула? - думает Яван. - Того и гляди ещё одного горемыку вызволять придётся... И чего только в этом пекле испытать не доведётся!'
Немного этак они прошли и чуют - да-а! - отчего-то вдруг похолодало. И чем дальше они в пещеру ту пробиралися, тем становилось прохладнее. А вскоре такою стужею лютою их обдало, что о жаре адовой, испытанной недавно, и памяти у них не осталося. Дубак там настал натуральный!
А тут как раз и грот пред ними открывается, любопытное зрелище собою представляя. Все стены были там обледенелые, с потолка сосулищи свисали толщиной с дерево, и везде иней мерцал да блестел. А мороз!.. Градусов в тридцать, если не в сорок! Как словно на Северном полюсе!
Но самое интересное посредине пещеры вошедшие углядели. Там какой-то мужик из ледяной глыбы торчал наполовину, ибо до пояса он в лёд был вмёрзший. А самое странное, что торчал он не просто так, не для украшения обездвиженного, - а был живым. И он, гад, морозом там дышал страшным. Ага! Наберёт в грудь воздуху до отказа, губищи оттопырит - да как жахнет жутким хладом!
И после каждого такого дыхания его самого аж в дрожь кидало.
Поглядели наши ходоки на морозилу этого малость да и подзастыли в стуже той превесьма. Одёжи-то зимней у них не было припасено да и поотвыкли они в адском климате от хлада. Застудилися ребята страсть прямо как - аж до самых косточек их пробрало.
А в это время страдалец сей необычный голову в сторону пришельцев возьми и поверни. И так-то он почему-то озлился, что буркалы с орбит у него чуть не вылезли. Зашипел морозяка зловеще, воздуху в грудь набрал, да ка-а-к хыкнет на Яваху и прочих! Те аж скундёбились, а у Ваньки от жуткого мороза ноги к полу примёрзли. Дёрнул он ноженьки свои - что, думает, за чёрт? Я, мол, Яван Говяда - и меня студить-то не надо!
Пуще прежнего дёрнул он ноги из ледяного капкана и выдрал их со всем льдом намёрзшим. Хорошо ещё, что кожа у Ванька́ крепкая оказалася - оборонила его небесная броня. Зато товарищам его пришлось несладко. У Сильвана даже шерсть дыбом поднялась, как словно иголки у ёжика, а остальные в один момент заиндевели аж до невозможности. Так ледяными столбами там и приторчали.
Дело дрянь, смекает тут Ваня - ещё чуть-чуть, и всем тут каюк! А холодюка этот и не думает униматься, пуще прежнего морозильную свою установку раскочегаривает: так пыхтит, паразит, что у Ванюхи ухи едва в трубочку не закатилися.
Ну и гадом ледяк сей оказался - а они его ещё вызволять собиралися!
- А ну кончай пургу гнать! - не своим голосом заорал Ваня. - Закрой пасть, мразь!
Да подскочивши живо к мужичонке, хвать с плеча торбу да в дыхало ему - торк!
Моментально и прекратил нагнетание мороза.
Осерчал дюже Ваня. Пальцы на руке скрутил он пружинно да как хлыснет морозилу по лбу щелчком фирменным! Тот аж из оков своих ледяных выломался и на сажень вверх сиганул.
А как приземлился, так торбу изо рта вырвал да и заорал голосом противным:
- Ой-ёй-ёй! Не бей меня больше! Обознался я - людей не признал! За чертей вас принял сгоряча - тьфу ты! - с перезябу! А вы - земляки!!! Освободители мои дорогие!!!
И к Явану лобызаться полез, но лишь до него дотронулся, как оказалось, что он - ледяней ледяного; так что оттолкнул его от себя Ванёк, не выдержал мразу.
А вокруг теплеть вдруг стало, и с потолка аж закапало. Ну, словно кто невидимый отопление включил тама! Вмиг и ручеёчки весенние со стен побежали, и лужицы немалые на полу образовалися. Пооттаяли враз и друганы Явановы: стоят, дрожат, зубами стучат и уши себе оттирают...
Весна, в общем, наступила в гроте том колдовском, конец ледниковому периоду пришёл.
Яван тогда обратно всю кодлу повёл, ко входу. И освобождённый с ними пошёл - а то! Ну а как туда они дотопали, так уселися тотчас на пол, и Яван скатёрку свою разостлал да заказал чаёв разных духмяных. Дюже кстати пришёлся чаёк, да с медком ещё липовым, ибо после озноба пережитого стало у них в носу хлипко.
Целое ведро чаю горячительного холопыхала озябший употребил и нагрелся чуток, хотя и ненадолго. А потом облокотился он на локоть и спасителей своих строгим взглядом обвёл. Был он с виду не стар ещё, хотя и не молод, сам представительный такой, надменный, сурьёзный, одетый в какой-то балахон, и с головою, тряпкою пёстрой обмотанной. Харя же у него была мордастая, с бородёнкою полуседою и с усами, а глаза большие и на выкате слегка.
- Ну, мил-человек, поведай-ка нам, - обратился к нему Яван, - как ты здесь оказался и чего с тобой сталося?
Помолчал тот недолго, сделал некую паузу и вот чего о себе рассказал:
- Грешник я страшный, ребята! Был я на белом свете владыкой народа и падишахом сиятельным и солнечную нашу веру на лунную сдуру поменял. За то, видать, и покарали меня лютым хладом...
- А как звать-то тебя, лунолюбец?
- Давгуром.
- И как ты додумался, Давгур, что луна солнца главнее?
- А я и не додумывался... Мне сам бог просто в грёзах явился и нужные знания мне в башку вложил...
А Буривой о ту пору не сдержал своего норова, хохотнул он зло, а потом что думал, то и выложил:
- Х-хэ! Тебя же, как дурня, черти охмурили и в пекло твою душу заманили! Лажу тебе подсунули, а ты и рад был стараться - людишек кинулся просвещать! Х-ха! Ну ты и баран!.. Возьми в толк, падишах лядов: бог никому не является и собою не представляется. Не может он от вселенной отсоединиться, и такому олуху, как ты, явиться. Он всегда и вовне, и внутри, и везде, и всюду. А ты?! Навешал лапши на уши люду. Владыка наро-о-ода! Хе! Хренов ты лжепророк!
Не надо было старому забияке такое брякать, ох не надо было!
Сначала-то тишина там повисла гробовая. А холодуй вытаращился на бояра, словно рак, а потом вдруг как жахнет стужей лютой на охальника!
У того аж чуприна дыбом встопорщилась, и иней с головы до самых ног его запорошил. И ежели бы не Яван, то древний витязь наверняка в глыбу ледяную превратился бы. Да только Ванюха торбу свою схватил и во мгновение ока рот у Давгура законопатил.
Ну, тут уж не до дебатов стало! Оттаявший рубака полез было с падишахом в драку и намеревался своим Круширом пыхалу этого порешить, да только Яван ему того не дал и меч у него отобрал. После чего пришлось Коровьему сыну дипломатию там разводить и обоих строптивцев утихомиривать.
Подействовало - а то! Ване да не удастся! Бывший царь тот вообще отходчив был по натуре, зла в душе не держал, а этот холодуй-ледяка... Хм, кто его там знает... Человек ведь восточный, скрытный, и чего там внутри у него творилось, даже леший не ведал. Чужая душа - потёмки. Уже то было добре, что присмирел он чуток.
Приналегли они тогда на чаёк и малёхи после свары расслабились.
А Ванюха зевнул пресладко и предложил ходокам куда-нибудь укладываться, поскольку топать им далече, и бог весть какие ждут их встречи. Долго не думая, подложил он под голову свою сумку, у самой стены на земле растянулся, пожелал прочим спокойной ночи, да и заснул себе богатырским сном.
А проснулся Яван оттого, что его Сильван за плечо тронул. Пора, мол, брат, поспешать, сказал лешак, а то светило подземное меркнуть стало - адская ночь почти уж настала. Потянулся Яваха всласть, глядь - а вокруг все готовы, только Делиборза не видать нигде, да новый их знакомец куда-то делся.
- А Делиборз-то где? - Ванюха спрашивает.
- Да здеся он, недалече, - отвечает ему леший. - Вокруг пещеры шарится, всё никак не угомонится. Весь день, понимаешь, его невесть где носило.
- А этот, как его... Давгур где же?
- Тоже тут, возле входа расселся. Всё время на солнцепёке жарился - и как, не пойму, не упарился!
И в самом деле, едва Ванюха наружу выглянул, как сразу холодуя там узрел. Тот на горячем сидел песочке, у скалы гранитной на корточках, весь багровый в свете ярилы угасавшего. Видать, косточки свои перемёрзшие прогревал.
- Я иду с вами! - сказал он упрямо и на ноги поднялся. - Разреши, Яван - я тебе пригожуся!
Ну что ж, Яван-то - за, но товарищей для порядка опрашивает, особливо Буривоя: как они, мол, чё?.. Не отказал Давгуру никто, даже Буривой, и таким образом ихнего полку прибыло и на одного бойца более стало - пять голов уже числилось в ватаге. Немало!
Искренне поблагодарил морозила своих избавителей за то, что в просьбе ему не отказали, и вместе со всеми в путь он отправился. И пошли ватажники куда глаза глядят по пустыне той окаянной. И топали там долго, часов семь кряду, да опять впотьмах. Ну а под утро самое стало вдруг помаленьку светать.
- Эй, ватага! - взгремел вдруг Сильван мощным басом. - Видите там впереди туман в низине клубится? Чую я - лес там раскинулся, а в нём не жарко, тихо и плещется в ложбинах водица.
- А тебе то не мнится? - вопросил Буривой недоверчиво. - Откуда среди пустыни адской оазис мог взяться?
- У кого, у кого, а у меня без обмана, - пророкотал великан. - Там ладно из-за тумана. Полог свой он над лесом раскинул, вот зной раскалённый туда и не проник... Ну, что, пошли что ли, али здесь будем никнуть?
Как не пойти!.. Совсем немного они протопали, - а уж вот он, туман-туманище плотный, куполом своим долину укрывший и мир растительный от жары сохранивший.
- Опасаться ничего не надо, - объявил лешак. - Не чую я здесь особого зла...
И первым шагнул в то марево. Остальные же за ним вошли и сразу остановились, увиденному удивившись.
Там ведь лес оказался красивый!
Деревья вокруг были необычные, не высокие и не низкие, а листва на них до того узорчатая оказалась да резная, что и не передать - видеть их было надо. Ветки же на дерева́х сплошь увиты были лианами, да увешаны оказались плодами. А цветов-то везде! И пахучие какие! Ну, прямо парадиз посреди пустыни!..
Протянул Сильван ввысь свою десницу, плод наливчатый с ветки сорвал, обнюхал его - да в рот. И аж зачавкал от удовольствия, проступившего на роже.
- Ох и смачный! - похвалил он плод, но тут же предупредил товарищей: А вам есть здесь нельзя! Это мне на пользу - я любому лесу хозяин, а вам - враз кирдык! Не продрищетесь...
Пошли они далее не спеша, тутошним климатом наслаждаясь. И впрямь - совсем здесь было не жарко, а лишь теплым-тепло, и ярила сквозь туман голубой диском золотым едва просвечивал. А на ветках пичуги попархивали, всякие рулады выводя да трели рассыпая. В зарослях же пышных и зверушки некие попадалися, похожие на игрушек одушевлённых, кои фырчали на людей потешно и забавно на них цокали.
И в это время из-за дерева толстого - шам! - какая-то образина вперёд прянула! С виду он был как человек, только страшенный, обросший диким волосом и весь всклокоченный. Притом совершенно голый, да такой худой, что на нём рёбра пересчитать было можно - ну кожа да кости! А самое смешное - у чудика ротище был огромный. Два кулака туда влезли бы легко, и ещё место кой-какое в нём бы осталось.
- Жрать хочу! Жра-а-ть! - рявкнул лихоманец злобно и грубо, безумными очами на пришельцев сверкнув. Вертанулся он, словно обезьяна, и плод с дерева молниеносным движением - хвать!
Только ага! Плод-то ему не дался, куда-то он враз подевался, а когда сей урод руку убрал, опять на прежнем месте появился, словно в прятки играя с этим типом. Как завопил тут несчастный не своим голосом, как запричитал он горестно, рыдая и клочья волос с башки выдирая.
А потом перед пришельцами на колени он рухнул и руки заскорузлые к ним протянул.
- Ой, люди добрые, человеколюбцы! - завопил он гнусаво, слюни пуская, - Пожалейте меня, несчастного! Дайте мне хоть какусенькую корчушечку хлебушка! Я пятьсот лет не ел, маковой росинки во рту не держал даже! О-у-у-у!
А у Буривоя как раз краюха хлебца в кармане была с прошлого их поснедания. Он её оттуда вынул да горемыке кинул. А тот - это ж надо! - на лету хлеба кус как схватит, да не руками, а пастью! Только коуть - и краюхи как не бывало! Проглотил её оглоед не жевавши.
Ну а совершив глотательный акт, принялся незнакомец скакать да плясать, по пузу себя кулаками барабаня и во всё горло горланя: