Почему нам обоим не страшно? Куда они все бегут? Молчишь... Правильно, молчи. И я буду молчать. И переплетение наших вспотевших пальцев тоже будет молчать. Посмотри на небо. Оно все ближе. Стены покосились, и потолок летит к нам.
Вот она - любовь, мать ее. Самая крепкая, самая настоящая. Потому что последняя в жизни. Это последнее, что будет с нами, это последнее, что с нами было.
Интересно, сколько пар в эту секунду стоит вот так у обрыва, смотрит в небо и не хочет уходить? Спорю, что миллионы. Мы не одиноки. И все же мы одни. Круг нашего общения одновременно расширился до размеров всего мира и сузился до размеров всего мира. Все крутится вокруг нас, детка, если взять на себя наглость такое предположить.
Холодный ветер треплет твои русые волосы. Ты не смотришь на меня, ты смотришь в небо. Вполне вероятно, конечно, что ты бросаешь на меня взгляды тогда, когда я не смотрю на тебя, и тоже думаешь, что я на тебя совсем не смотрю. Также возможно, что ты понимаешь все вышесказанное.
Небо рвется в клочья молниями. Ледяные капли дождя врезаются в нас и пытаются сбросить нас в пропасть. Но мы держимся. Я люблю тебя.
* * *
- Помни, брат, нельзя переспорить машину слов, если она сама не захочет, чтобы ее переспорили. Нельзя увидеть во сне машину снов, если она сама не захочет тебе присниться. Это как играть в шахматы с самим собой. Или как персонажу рассказа пытаться спорить с автором. Как идет?
- Отлично. Злая, мать ее... Кхе-кхе...
- Дай сюда. Ух... Так вот. Никогда не бойся ОСТАВЛЯТЬ и ЗАБЫВАТЬ.
- В смысле?
- Фигли "в смысле"? Ты тупой, что ли? Я же тебе говорю: это все слова.
* * *
- Принес?
- Принес.
- Безумно благодарен, друг мой. Сколько я тебе должен?
- Нисколько.
- То есть как?
- Ты ведь все равно меня напаришь. Иногда бывает так, что лучше подарить чем продать. А знаешь почему, Фауст?
- Почему?
- Тебя никто не напарит и ты не расстроишься. И дебилом быть гораздо лучше чем мудрецом. Знаешь почему?
- Почему, Мефистофель?
- Потому что мудрец в сущности такой же дебил. И он тратит всю жизнь на то, чтобы понять это. А когда понимает, расстраивается. Так что главное в жизни?
- Не расстраиваться.
1. Голуби.
Брат-с-Луны сидел на скамейке, на дне своей огромной серой чаши, подвешенной где-то высоко в небе, и с долей тоски смотрел на пестрый квадрат Земли. Изредка вдалеке появлялась очередная одинокая лодка, и сердце Брата вспыхивало надеждой. Лодка подплывала к его скамейке и ее хозяин спрашивал:
- В какой стороне Марс?
Брат указывал дрожащей от разочарования рукой путь и лодка уплывала.
- Я эгоист, - говорит сам себе Брат-с-Луны. - Наверняка он счастлив там. Ему еще рано ко мне. Сколько мне ждать? Сорок, пятьдесят лет? Какая разница, здесь я вечен.
Он не заметил, как к нему подлетел Почтальон, вооруженный двумя бумажными веерами (для скорости). Синий костюм и фуражка Почтальона приятно контрастировали с черно-белостью этого мира.
- Как дела? - спрашивает Почтальон.
- Какие у меня могут быть дела, сам посуди. Как и раньше, жду брата. Ты не знаешь, как он там?
- Я же вот с каким известием: он собирается к тебе через пару дней.
- Как так?
- Он болен. Врачи не могут сказать определенно - серьезно или нет. Скорее всего, нет. Но он решил сесть в лодку через два дня, надоело ему видите ли. Даже птицы говорят, что ему лучше остаться и что он может остаться, но этому дурачку ничего не докажешь.
- Это его выбор, - глухо говорит Брат-с-Луны и где-то в глубине души чувствует себя счастливым.
...здравствуй, сигарета. Гори, дурочка, гори! Соприкосновение с губами. Дым. Спасибо. Крепкий затяг, глубоко-глубоко, до самого дна. Выдох. Облако. Полет в сторону форточки.
Стекло. За стеклом город и вселенная, утонувшая в желе. За стеклом крыши, машины, лодки и лица. И еще трамвай. Один-единственный. А зачем больше? Больше не надо.
По эту сторону стекла: кухня. Кухня и она, ее джинсы, ее рубашка в полоску, ее деревянные бусики на тонкой шее, ее сигарета в хрупких пальцах.
...привет... ты меня не поцелуешь?.. и где ты?.. курю... курю... курю... да ты дура!.. не нравится, не ешь... водка?.. это что еще за... черт!.. рвота...
Когда люди научились летать, почти отпала необходимость в птицах.
Потолок. Потолок очень-очень серый. Ему грустно, ему любой пол противоположный. Она за столом. Пепельница наполняется окурками с самого утра. Пространство вокруг погрязло в хламе. По всей кухне то тут, то там в воздухе висят журналы, спичечные коробки, магнитофонные кассеты, книги.
Он никогда не поймет. Он не поймет простой истины - ей не интересно. Ей не интересен факт того, что его не надо добиваться, что он сам к ней приползет, что он уже принадлежит ей. Ей просто скучно, наверное.
...он вскарабкался по воздуху метров на десять и медленно поплыл над проспектом. Идти пешком он не хотел.
...два дня... два... потом конец... не могу терпеть, скорей бы кончилось это все... она... ей плевать... или нет?.. одна ночь... одна... а потом?.. а если все-таки любит?.. зачем я вообще ее встретил?!..
Он плывет над городом, не разбирая пути и не думая о том, где в конце концов остановится. Он считает себя привидением. Уже бестелесным и оторванным он этого пласта реальности. Дыхание условно. Сердцебиение тоже. Условно не своим существом, а своей краткостью. Он приблизит день отплытия к брату. Через два дня. А сейчас он идет к ней.
Те, кто его любит, поймут. Они умные, они знают, что никто не уходит просто так.
Она... Она тоже поймет.
...два голубя сидят на старой, побитой крыше и смотрят на город.
- Он нужен? - спрашивает один голубь.
- Он нужен, - отвечает другой голубь.
- Мы в силах?
- Мы в силах.
...чайник. Основание стола подорвано, он шатается. Голуби на подоконнике напоминают грандиозные капли. Шаги без цели. Надрыв Бутусова в магнитофоне. Ожидание очередной нелепости. Странно.
Птицы, они с этой планеты?
Заварка в чашку. Кипяток. Какой же он кретин! Или ее обделили мозгами? Она смотрит в окно. Солнце ярко пылает, плавя кисель воздуха. Мимо окна проплывает дворник и, грозя ей кулаком, прячет в пакет для мусора пустую сигаретную пачку.
У нее вдруг возникает желание залезть высоко-высоко в небо и посидеть над городом, дожидаясь заката. Еще лучше, если не одной, а с ним.
И тут звонок в дверь. Утверждение: он.
- А я тебе тут тортик принес...
...проспект. Он спустился и решил пройтись пешком. Слишком много солнца льется на голову. Глаза стекленеют от внезапно возникшей в них влаги. Он идет. Куда? Теперь знает - к ней. Зачем? Теперь знает - простится.
Старуха преграждает ему путь.
- Нету мелочи, - раздраженно бросает он.
- Не прощайся, не надо.
- Что?
- Глупый ты. Как пень.
- Женщина, я спешу.
- Никуда ты не спешишь, дурачок, рано тебе еще спешить.
- И тем не менее.
- Ты знаешь, что ты нужен?
- Кому?
- Тебе лучше знать.
- Тогда - да.
- Так что же ты тогда делаешь, сумасшедший? Решено, что ты останешься.
- Кем решено?
- Ими, - старуха указала на голубей, клюющих семечки. Бросила им еще.
- Вы, по-моему, больны.
- Не груби. К ней все равно зайди. И купи торт, у нее к чаю ничего нет.
Старуха растаяла, развеялась по ветру. Со старухами так иногда бывает.
...лестница. Первый этаж, второй, третий. Пакет с тортом шуршит, и шуршание это в тишине парадного кажется громоподобным. Он подходит к двери, нажимает на кнопку звонка.
Дверь открывает она. В джинсах, клетчатой рубашке и деревянных бусах на тонкой шее. Где-то в глубине квартиры громко орет музыка.
- А я тебе тут тортик принес...
- Чудно. Заходи.
...Брат-с-Луны и Почтальон пьют чай на самом дне огромной серой чаши. Квадрат Земли медленно темнеет, тают очертания морей и континентов.
- Он точно не приплывет? - спрашивает Брат.
- Точно. Бросил он эту глупую идею. На Земле он пробудет еще много лет. Пятьдесят или шестьдесят, а может и больше.
- Дай бог, - выдыхает Брат-с-Луны и в глубине души чувствует себя печальным.
2. Аделаида и Сталин.
- Зачем я здесь? - спросил Сталин с портрета. - Память? Какая у тебя обо мне может быть память? Я же брата твоего расстрелял, дура. И не реви, старая, это дело прошлое. Знаешь, как мне плохо? Хотя откуда тебе знать! Я мало того, что лишен рук и ног, так я еще и плоский. Двухмерный, что твои обои...
Аделаида Федоровна перекрестилась.
- Что ты крестишься-то? - не умолкал вождь. - Ну что ты крестишься? Тебе сколько раз говорили, что бога нет? Крестится она... Маразматичка! Может, еще обряд какой шаманский мне тут исполнишь? Жертвоприношение, может быть?
Апрельский ветер из распахнутого окна трепал белую ночную рубашку Аделаиды Федоровны и в полумраке просторной гостиной, освещенной только камином и торшером, она походила на привидение.
- По тебе уже черви могильные скучают, старая! - злобно бубнил портрет. - Сколько тебе лет? Восемьдесят, девяносто?
- Девяносто два года! Ты смотри! А все еще дышит. Сама дышит и другим покоя не дает. У тебя дети-внуки-правнуки есть?
- Есть...
- Ну, так вот и подыхай скорее! Им хотя бы квартира отойдет. Это надо же - такие хоромы на одну чокнутую старуху. Но для начала кинь меня в камин.
- Зачем?
- Она еще спрашивает - зачем! Плохо мне тут, понимаешь? Очень плохо! Сожги меня! - голос вождя срывался на крик. - Сожги меня!
Аделаида Федоровна торопливо сняла портрет со стены и кинула его в камин. Сталин зашелся оглушительным криком, от которого становилось холодно.
- Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя, сука старая! Чтоб тебе после смерти так же мучиться!
Аделаида Федоровна вытерла слезы, навернувшиеся на глаза от отчаянного крика вождя, и еще долго стояла посреди комнаты не в силах шевельнуться.
И только потом пошла спать.
И только на утро решилась отправиться в путь.
3. Ушел.
Он шел прочь от города. Не плыл по воздуху, а именно шел. Когда ты невесом, удовольствие от ходьбы несравнимо ни с чем. За спиной висел рюкзак с потертым изображением Боба Марли и листа конопли. В руке дымилась сигарета и, периодически совмещая свой фильтр с сухими губами, дарила дым его легким. Он шел прочь от города.
Не то чтобы он совсем не жалел о своем уходе. Нет. Просто какой-то осколок его сознания, когда то ударилось о камень и треснуло, улетел в пропасть и навеки там остался.
Вы думаете, он не хотел вернуться? Очень хотел.
Ведь...
В городе она, запах ее шампуня и привкус ее губ. В городе она, удивленная, озадаченная и (как надеялся он) опечаленная тем, что он просто так взял и ушел, ничего не объясняя.
Телефонная трубка легла на свое законное место, выслушав его прощальное слово.
Вы думаете, он не хотел вернуться? Очень хотел.
Ведь...
В городе лето, взрывы отраженного солнца в витринах и трамваях, крыши, люди с зонтами, летящие вместе с ветром.
В городе клочок бумаги, доставленный ему Почтальоном и единственная фраза на нем: "Бросай все и беги! Брат".
В городе все остальное, менее важное: работа, дом и жизнь.
А он...
Он шел прочь от города.
...зато я никогда не мучил кошек... дышу... хочу ветра... интересно, она уже плачет?.. или все еще думает?.. хотя, о чем тут думать... Если разобраться - то и о чем тут плакать? Ей-то тем более...
Мимо него проплыла давным-давно подвешенная кем-то в воздухе смятая банка из-под пива. Все-таки содержание важнее формы.
Светило летнее солнце. Тропинка среди зеленых холмов с самого утра все грозилась вывести его на какое-то подобие дороги, но до сих пор не могла решиться. Сигареты кончились, что слегка омрачало действительность. Запястье... Часы... Половина седьмого вечера. Скоро надо будет где-нибудь прибиться и скоротать время до рассвета. Можно залезть метров на двадцать в небо и постараться уснуть, хотя непонятно, куда тебя унесет ветер и где ты проснешься завтра.
Он шел прочь от города.
Брат-с-Луны все думал о словах. О словах словами. Все думают словами, даже когда думают о словах. И чем больше он думал, тем ему было страшнее. А чем было страшнее, тем он больше думал. Замкнутый круг. Все в мире - замкнутый круг, даже само понятие замкнутого круга является ничем иным, как замкнутым кругом.
Грустно.
Серая чаша Луны никогда не менялась. На ней были диван и чайник (если вдруг кто-нибудь наведается в гости), торшер (на Луне тоже бывает ночь), а так же много-много серой пыли. Брату-с-Луны было одиноко без Брата-с-Земли.
А еще на Луне не бывает ветра. Но это не значит, что там нет воздуха. Воздух есть везде, на то он и воздух.
Он удивительно похож на желе.
- Здравствуй, Луна, - послышался голос пожилой женщины. Брат-с-Луны увидел старушку, сидящую в лодке, повисшей недалеко от него.
- Все не унимается, старый дурак? Рано вам еще. Хотите чаю?
- Не откажусь.
Брат-с-Луны налил чаю. Аделаида Федоровна вышла из лодки и уселась с кружкой чая на диван.
- Так ты думаешь рано?
- Поверьте. Мне лучше знать.
Брат-с-Луны откопал в пыли толстый том и принялся листать его, нахмурив высокий лоб. На одной странице он остановился. Прочитав, он хмыкнул и зарыл книгу обратно.
- Возвращайтесь, - сказал он.
- Но...
- Никаких "но", Аделаида Федоровна. Возвращайтесь. Отдайте свою лодку Брату-с-Земли.
- А ему не рано?
- Мне лучше знать.
Аделаида Федоровна уплыла обратно на Землю. Брат-с-Луны почувствовал себя самой последней скотиной.
Медленно темнело, теплый воздух наполнялся прохладной синевой. Брат-с-Земли по-прежнему шел прочь от города. Незамысловатый ужин на ходу: слегка подтаявший сникерс, пачкающий пальцы и выдохшаяся минералка.
Я - сникерс. Я пачкаю ее пальцы.
Она - минералка. Она выдохлась.
Или эти мысли от того, что я зол сам на себя?
Хочу к ней. Сильно хочу. Обнять, зарыться носом в волосы и... Кретин. Нельзя. Поздно. Надо было думать раньше, когда бросил ей это идиотское "Не скучай!" Она, скорее всего, и не скучает. Кто я был для нее? Свет в окошке? Бросьте. Не смешите. Крикливый ребенок, которому лучше купить мороженое, чтобы поскорей заткнулся, причем не объясняя, какие чувства ты вкладываешь в эту покупку.
- Какой же ты идиот... Ну надо же быть таким идиотом...
Заткнись. Ты - щепка в ручье.
- Чего?
Тебя несет течением и если прибьет к какому-нибудь камню - хорошо. Не прибьет, еще лучше. Как бы ни старались эти камни тебя привлечь, единственная сила, действующая на тебя - это течение.
- Да ты, я погляжу, поэт.
Дай сказать. Ты никогда не сможешь самостоятельно свернуть и вплыть в новое русло, если только тебя не направит кто-нибудь.
- Кто же интересно?
Камни-друзья, камни-родители, камни-любовники.
- Ты, я так понимаю, камень-любовник? Ты камень-шизик, милый.
Бу-га-га... Так вот. Попытка "камня-шизика" заставить щепку уплыть в другой ручей, встретит сопротивление камней-родителей и камней-друзей, и, что самое страшное, щепка всегда будет принимать это сопротивление за свое личное мнение.
- Когда ж ты вырастешь, дурачок?
Он уснул.
Брат-с-Луны по-прежнему чувствовал себя последней скотиной. Нетерпеливым эгоистом. Скучно ему, видите ли, одиноко...
Как это низко. Убийца.
Надо срочно что-то предпринять.
Брат-с-Луны позвал Почтальона. Квадрат Земли только-только налился утренним светом, и фигурка в синей форме была с трудом различима на его фоне. Но вот Почтальон приблизился, размахивая веерами, и зашагал по серой, пыльной чаше.
- Как дела? - спросил Почтальон.
- Плохо, мой друг, очень плохо. Я сволочь.
- Почему ты так решил?
Брат-с-Луны промолчал. Он лишь достал из кармана записную книжку, вырвал из нее листок и написал на нем: "Бросай все и беги! Брат" Он протянул бумажку Почтальону.
- Будь добр, отнеси Брату-с-Земли.
Почтальон улетел, и Брат-с-Луны всей душей надеялся, что письмо будет доставлено вовремя.
4. Письма.
Странно как-то... В начале письма, наверное, здороваются? Это глупо, потому что здороваться нужно при встрече. Ерунда какая-то... Гордись, дурак, ты первый, кому я пишу письмо.
Итак, привет. Интересно, ты сейчас буркнул себе под нос "привет" или нет? Не суть. Почему я пишу тебе письмо? Да потому что ты скотина. Вот почему.
Кстати, отличная погода. Вчера вечером мы с Ольгой висели над проспектом. Высоко-высоко. Внизу бегали машины, ходили люди. Мимо нас тоже проплывали какие-то парочки с отрешенными лицами. У нас, наверное, лица были тоже отрешенные, хотя какая мы с Ольгой парочка?
Интересно, кто-нибудь принял нас за лесбиянок?
Очень может быть.
Помнишь, мы с тобой тоже сидели высоко-высоко и курили? Потом дули на пепел и он разлетался забавным облачком. Ночью мимо моего окна проплыло такое облачко. По-моему, наше. Представляешь?
Нет, ты мне скажи: зачем ты ушел?
Я тебе надоела?
Конечно, сейчас ты скажешь, что замерз. Я же снежная королева. Черствая, сухая, твоих порывов не оценивающая.
Дурак.
По телевизору, по всем каналам, сейчас показывают утреннее шоу. Можно переключать, но толку мало - везде одно и тоже, только разные лица и разные декорации. Напоминает Вселенную, правда? Будь ты хоть в Париже, хоть на Марсе - ничего, в сущности, не меняется. Только лица и декорации.
А ты сейчас в Париже или на Марсе?
Хотя, что тебе делать в Париже? Тем более - на Марсе?
Я тебя люблю.
Наверное...
Эй, погоди дуться! Просто... Тьфу ты!
Нет, я не об этом. Ты ведь мой, правда? Был... Но ты же не навсегда? Ты же вернешься? Мне без тебя плохо. Я не знаю, чем заняться. На работе хочу домой. Дома - на работу. Тяжело как-то. Наверное, я тебя люблю. Может быть, даже точно люблю.
Странный оборот, не находишь? "Может быть, даже точно". С другой стороны, оно ведь на самом деле так и есть. На этом обороте держится вся суть человеческих чувств: все у нас вроде как почти. Приблизительно. Абсолюта достигают только боги.
Этим мы и отличаемся от Них, мне кажется.
Они сидят там, на небе, и испытывают Абсолютные чувства. Кто-то по кому-то абсолютно скучает, кто-то кого-то абсолютно любит. А у нас по-другому. У нас приблизительно.
Тебя нет три дня.
Три дня.
Я очень изменилась за это время. Правда. Я подстриглась. Коротко. Говорят, мне идет. И парик носить удо Чуть не проболталась.
Итак... Только что сходила на кухню, выпила чаю, покурила и подумала. Может быть, ну тебя к чертям?
Нет, правда. Ты сам ушел. "Не скучай", блин.
Это как, твою мать, понимать, а? Хорошо, не скучаю. Запарилась уже скучать. Тебе, как я поняла, плевать.
Вот и славно.
Значит никому не больно.
Не скучай.
Почти с любовью.
Больше не твоя.
Подруга.
Он скомкал лист, на котором было написано письмо, положил его в пепельницу и поджег. Прикурив от пламени, он хлебнул пива и уставил взгляд в одну точку. Как говорят подводники, АЗ упало.
Банально говорить, что все потеряло смысл, но так и было.
Он сидел в первой попавшейся ему за три дня пути придорожной забегаловке. Тощая официантка курила у стойки. Утреннее солнце больно било по глазам из огромных окон, отчего все посетители щурились.
Последних было немного.
Старичок-фермер хлебал пиво неподалеку от непрерывно курящей официантки. Будто шло соревнование: она больше выкурит или он больше выпьет. Сам знаю, что маразм. Идем дальше. В углу ютилась парочка темных личностей.
Темные личности всегда сидят в углу и оценивающе осматривают заведение. Заказывают мало. Курят много. Одеты, понятное дело, в черное.
Так вот, эти двое были типичными темными личностями. Идем дальше.
Спиной к нашему герою сидела странная девушка. Жгучая брюнетка в черной юбке до колен и светлой кофточке (вы будете со мной спорить, но это совершенно не походило на униформу). Она постоянно глупо хихикала и читала газету, приставив ее близко-близко к глазам. Идем дальше.
Также в кафе присутствовал Почтальон. Отдав письмо, он стоял как вкопанный у столика.
- Ответить желаете? - поинтересовался он.
- Передайте ей, что мне очень грустно. И что меня она больше не увидит.
Почтальон хмыкнул.
- Это все?
- Это все.
Почтальон кивнул и, к великому удивлению Брата-с-Земли, подошел к столику, где сидела брюнетка.
- Ему очень грустно, - провозгласил он. - Вы его больше не увидите.
- Да ну? - знакомый-знакомый голос.
Брюнетка повернула знакомое-знакомое лицо и сняла парик. Она. Без сомнения она. Только волосы короткие. Кстати, ей идет.
Темные личности в углу почему-то зааплодировали.
5. Дикий Фауст.
Сейчас я расскажу вам о господине Эф...
Хотя нет, постойте. Какой он господин? Он - пешка, заурядный обыватель и мелкий винтик системы.
Я расскажу вам о товарище Эф...
Хотя какой он товарищ? Чей товарищ? У него и друзей-то не было. Была парочка собутыльников, какая-нибудь жидковолосая телка для плотских утех и коллеги по работе, химики.
Черт с ним, пускай будет гражданин Эф.
Гражданин Эф уже четвертый день прибывал в депрессии. Солнце шло к закату, он сидел на маленькой кухне, обозревал двор из окна пятого этажа хрущевки и пил водку, закусывая докторской колбасой.
Знаете, с людьми иногда случается одна вещь - они устают от бытия. С рождения они плывут по этой речке-вонючке и рано или поздно хотят выползти на берег, обсохнуть и оглядеться.
А если повезет и будет ясная погода, можно даже растянуться на берегу и позагорать.
Ты закрываешь глаза, думаешь об этом, уже почти это чувствуешь... Открываешь глаза и ты снова на кухне, кошка с наглым видом гадит мимо коробки, сосед врубает музыку и уходит, по телевизору нечего смотреть, деньги на исходе, а зарплата только четвертого, у тебя изжога и проблемы с потенцией. А ведь тебе всего двадцать пять.
В такие периоды жизни велика вероятность встретить господина Соньо, который принесет тебе в клюве все, что только пожелаешь.
И знаешь что самое страшное?
В такие периоды ты ничего не желаешь.
Господин Соньо пришел на кухню к гражданину Эф и сказал:
- Здравствуй.
- И ты не болей, - удивленно промямлил Эф. - А ты кто?
- Не скажу.
- Интересно. А как ты здесь оказался?
- Почувствовал, что нужен тебе, и пришел.
- А с чего ты взял, что ты мне нужен?
- Я же говорю: почувствовал.
Господин Соньо был в черном костюме с красным шарфом, завязанным на шее. Черные волосы были аккуратно причесаны, на переносице блестели дорогие очки. Бородка колышком венчала узкий подбородок.
Гражданин Эф был в трико и зеленой футболке, заляпанной чем-то. Жирные русые волосы вились на концах.