Девушка вошла в кабинет осторожно, как будто сомневаясь в необходимости этого визита. Людмила Викторовна бросила на нее быстрый взгляд, убеждаясь в верности собственного диагноза, поставленного заочно еще неделю назад во время беседы с родителями девушки, а потом профессионально улыбнулась и властно, но мягко указала пациентке на кресло, с умыслом - как лобное место - поставленное в центре помещения:
- Садитесь, Оленька, давайте знакомиться.
Ольга покорно уселась, куда ей приказали, не сводя внимательного взгляда с Людмилы Викторовны. Лицо девушки было спокойным, может быть даже немного отрешенным, но, на самом деле, за эти короткие мгновения первой встречи она успела заметить и колючий взгляд светлых глаз психотерапевта, и тонкие губы с презрительно опущенными уголками, и привычность улыбки, и театральную отработанность жестов, и отсутствие в докторше хотя бы тени искренности. И по всем этим признакам Ольга легко опознала врага. Замаскированного, улыбающегося мягко, говорящего добрым голосом, и от этого еще более опасного. Поэтому умные, правильные и точно выверенные слова Людмилы Викторовны звучали напрасно. И легкие прикосновения психотерапевта к плечу девушки, и материнским жестом заправленная за ухо прядь ее светло-русых волос, и ласковое приглашение обсудить вместе проблемы Ольги и ее родителей... Все это не имело смысла уже с первых минут сеанса.
Ольге недавно исполнилось двадцать пять лет, и мама с папой решили, что поведение их дочери несколько необычно. У нее не было подруг, она не ходила в кино и в клубы. Вся Ольгина жизнь состояла из работы и странных, загадочных и бессмысленных "прогулок". Родители никак не могли понять, что именно их дочь называет "прогулкой". Ольга куда-то уходила часа на три-четыре и возвращалась либо с букетом полевых цветов, либо с охапкой разноцветных листьев, либо со стеблями сухих трав - в зависимости от времени года. На все вопросы родителей у девушки был один короткий ответ: "Гуляла". И добиться большего ни мать, ни отец, несмотря на все их усилия, не могли. Открытая и покладистая Ольга в этом вопросе становилась скользкой, как мокрое мыло. И тогда родители нашли Людмилу Викторовну. Двухчасовая предварительная беседа с психотерапевтом убедила их, что она именно тот человек, который сможет вывести девочку на чистую воду и раскроет все ее тайны. Вот только, как обычно, они забыли спросить саму Ольгу, хочет ли она, чтобы ее выпотрошили, подобно рыбе.
Беседа врача и пациентки шла спокойно. Людмила Викторовна спрашивала, выжидала некоторое время, потом осторожно подсказывала ответ. Ольга соглашалась. Даже как будто радостно соглашалась. Словно слова психотерапевта открывали ей что-то непонятое, недодуманное, недочувствованное...
Ольга столько раз уже играла в эту игру! Сначала с родителями, потом с воспитателями, потом с учителями и одноклассниками, а последнее время с коллегами по работе. Ее считали покладистой, беззлобной и недалекой. Может быть даже глуповатой. А она привычно уходила от чужого внимания и любопытства, от воспитательных потуг и попыток научить ее жизни. Людмила Викторовна, как и десятки людей до нее, попалась на эту приманку покладистости. "Слабохарактерная, легковнушаемая... Впрочем, при таких сильных родителях это неудивительно, - рассуждала про себя профессионалка от психотерапии, - девочку уже не переделаешь. Поздно. Надо просто внушить ей, что пора искать мужа. Если она поставит перед собой такую цель, у нее все получится. Мужики таких любят. Никаких. На ее фоне любой будет чувствовать себя королем. Главное, чтобы мужа одобрили родители. С чего они вообразили, что у дочки тайная жизнь? Вот же она вся, как на ладони. А гуляет в ближайшем парке. Девочка природу любит. Блуждает, небось, по аллейкам и мечтает о принце из сказки. Все они такие, эти тихие начитанные барышни, дочери хороших родителей... Значит так, действовать будем по обычной методике. Через полгода проблема будет решена, девочка пойдет под венец, и родители успокоятся. Оплата тоже обычная, надо только почаще назначать встречи. Как раз на новые австрийские сапоги хватит".
Людмиле Викторовне было немного, совсем чуть-чуть, скучно. Она любила "побороться" с пациентами. Поспорить. Доказать. Убедить. А Ольга была уже со всем согласна. И от этого врачу казалось, что она просто лепит из мягкого и слишком податливого пластилина. Материал липнет к рукам и подобострастно ждет, что еще выдумает "скульптор". Даже как будто сам принимает нужную форму... И от этой покладистости Людмиле Викторовне было немного противно...
День уходил. Темнело небо, тени росли и густели, закрывая от взгляда Ольги все большее и большее пространство. Девушка сидела на большом старом пне и ждала. Скоро, совсем скоро придет ночь, и можно будет войти в дом. С пня Ольге была видна только покрытая мхом шиферная крыша с тоненькой березкой, пристроившейся в разжелобке, да кусочек почерневшего фронтона с маленьким треугольничком резного ажурного наличника. Сам дом был окружен высоким зелено-белым забором с завитушками и колонночками, вычурными и нелепыми. Этот забор, произведение нынешних мастеров штамповки, казался Ольге совершенно неуместным, но, увы, не она его ставила, не ей и снимать. Она вообще не имела права даже входить в дом. И поэтому ждала темноты.
Вот солнце в последний раз разрисовало небо яркими узорами, и исчезло. Ольга оглянулась по сторонам, поднялась с пня и пошла по узкой, едва заметной тропинке вдоль зелено-белого уродства. Через несколько метров бетонный забор закончился - новые хозяева дома успели загородить только уличную часть участка. Остальное было обнесено обычной рабицей, в которой Ольга давно уже проделала дыру. Девушка проскользнула за ограждение и направилась к заднему крыльцу дома. Оно было легким и изящным, с искусной резьбой и точеными балясинами. Вообще весь дом был очень красив. Для его строительства и отделки приглашались лучшие мастера. Тогдашний владелец дома денег не жалел. А потом был расстрелян как враг народа. И дом достался Ольгиному деду - бедняку и проверенному коммунисту. Отец Ольги любил повторять деревенскую сплетню, что причиной расстрела был донос, и его автором считал нового хозяина дома. Мол, позарился Никифор Иванович на чужое добро... Ольга сплетням не верила. Не мог ее дед Ника, ее добрый, замечательный дед, так нечеловечески подло поступить.
Сейчас крыльцо выглядело уже далеко не так красиво, как во времена Ольгиного детства. Древесина почернела, часть резьбы сгнила и обвалилась, а ступеньки скрипели и качались под ногами. Девушка осторожно прошла по ним, переступив через третью - самую гнилую и ненадежную. Достала из кармана отвертку и скрутила накладку замка. Дверь тихонечко скрипнула за Ольгиной спиной...
И тут же на этот скрип из глубины дома вышла бабушка - в синем переднике с маленькими цветочками, засыпанном мукой. Из кухни сладко запахло пирогами с изюмом и маковыми рулетами. Сердце Ольги радостно, как в детстве, сжалось, и она бросилась в объятья старушки:
- Бабушка, здравствуй, я так соскучилась!
- Ох, ты, егоза, всего три дня не виделись, и уже соскучилась. Придумываешь, небось, - притворно заворчала старушка.
- Нет, не придумываю. Я на самом деле соскучилась... Ты же знаешь, мне и один день без вас тяжело прожить. К тому же... - Ольга замолчала, раздумывая сообщать ли бабушке о Людмиле Викторовне.
- Что такое? - тут же почуяла неладное бабуля, - Ну-ка, говори. Опять родители что-то учудили?
И такой у старушки был ласковый, мягкий голос - настоящий, без лжи, без притворства - что вся скрываемая до этого боль от визита к психотерапевту вдруг прорвалась наружу и девушка разрыдалась:
- Бабушка, миленькая, они меня к психическому врачу отвели... А она такая гадкая... Злая, - сквозь слезы бормотала Ольга, а бабушка ласково гладила внучку по головке - как маленькую и шептала:
- Ну, Олюшка, ну не плачь. Не плачь, хорошая моя. Они ведь твои родители, они тебя любят. Добра тебе хотят.
- Неправда, не хотят они мне добра. Они меня ненавидят и презирают, - сердито воскликнула девушка.
- Ладно, ладно, давай потом об этом поговорим. А сейчас пошли пироги есть, - ласково улыбнулась ей старушка, и крикнула, - дед, а дед, иди пироги есть. Олюшка пришла.
- Дедушка, привет, выходи пироги есть, - сквозь слезы прокричала девушка деду, читавшему книжку у себя в комнате.
За столом они устроились как обычно: в уголке у белого большого буфета Ольга, рядом в торце стола бабушка, а напротив внучки уселся дед. Ольга гладила указательным пальчиком красную с золотом чашку, и бормотала ласково:
- Самый вкусный из тебя чай, милая Чашечка.
А чашка радостно сверкала золотыми завитушками и отвечала:
- Для тебя, Олюшка, у меня и чай самый вкусный, и молоко, и компот. Хочешь компоту? С инжиром и урюком?
- Спасибо, Чашечка, я лучше чаю с морошковым вареньем, - шептала Ольга.
После чаепития все старики и внучка перешли в дедушкину комнату. Ласково зашелестела резными листами китайская Роза, встречая гостью:
- Здравствуй, Олюшка.
- Привет, Роза, - ответила девушка и погладила темный зеленый листок.
Сели за стол. Достали карты, как обычно, собираясь расписать "Кинга". Разложили желтые плотные листы бумаги и карандаши. Дедушка раздал карты. Бабушка заказала "валетов". Задумалась, выбирая снос. А Ольга тихо и жалобно прошептала деду:
- Дедушка, они меня к психическому врачу отвели...
- И что они хотят?
- Они хотят, чтобы я перестала к вам ходить.
В комнате стало тихо на мгновение. А потом загудели возмущенно Настенные Часы:
- Ишь, чего выдумали!
- Не поддавайся, - зашелестела Роза.
- Не слушай их! Они тебя никогда не любили, - завопил с письменного стола маленький резиновый Негритенок.
- Нет, они, хоть и родители твои, но тут уж не правы. Не слушай их речи, - покачала головой бабушка, откладывая в сторону карты сноса.
- А я и не хочу их слушать, - ответила Ольга, опуская голову, - только...
- Что только? Говори, внучка, не бойся, - ласково ободрил девушку дед.
- Эта Людмила Викторовна такая... как сирена... шепчет что-то тихо, а я слушаю ее, слушаю, слушаю, и все уже не так становится, все неправильно... - и Ольга разрыдалась горько.
Бабушка подскочила, засуетилась, стала гладить внучку по головке, шептать ей ласковые слова. Девушка постепенно успокоилась, вытерла слезы бабушкиным передником. И спросила жалобно у стариков:
- Что же делать-то теперь? Она ведь мне в душу, как змея, влезет.
- Не вникай в ее слова, - постановил дед, - думай о чем-нибудь отвлеченном. Об облаках, например.
- Об облаках? А почему именно о них? - удивилась девушка.
- Потому что они легкие и светлые. По голубому небу с ветром летают, и нет им дела до того, что под ними твориться. Вот и твои мысли пусть как облака будут. Пусть летят свободно. А слова докторши пусть внизу, на земле остаются. Они ведь злые и тяжелые, верно?
- Верно, - улыбнулась Ольга.
- Вот и не смогут они за твоими мыслями угнаться, - подвел черту дед и стал сосредоточенно рассматривать свои карты.
- Ладно, буду об облаках думать, - задумчиво согласилась Ольга.
- А о нас не рассказывай, - строго предупредила бабушка.
- Не буду, - кивнула внучка.
- Ну, и что я там заказала? Ах да, "валетов". Так что, играем? - вернулась к картам старушка.
- Играем, - дружно согласились дед и внучка.
И в доме снова воцарился покой. Тихо шелестели карты, игроки подшучивали друг над другом, Роза качала тонкими листьями, а Часы на стене отбивали секунду за секундой и мелодично звонили каждые полчаса.
Марине дом не понравился сразу. Какой-то угрюмый. Даже злой. Она высказала Вадику свои сомнения, но муж рассмеялся:
- Экая ты у меня стала впечатлительная. Прямо кисейная барышня. Это беременность так на тебя влияет?
- Нет. Не знаю. Но посмотри сам. Наличники эти как нахмуренные брови...
Агентесса, приехавшая с молодыми супругами на осмотр дома, сердито зыркнула на жену, и та, как провинившаяся школьница замолчала, пряча глаза. Хозяева дома, пожилая пара, водили покупателей по дому и показывали все его прелести. И вода есть, и канализация выведена, и газ. А отопление двух видов - и котел угольный и печи дровяные. И телефон городской. Во дворе сараи добротные. А уж сад-то, сад! И малина, и яблони, и розы. Все есть. И площадка для малыша. Песочница, качели. Правда, все уже старое, с облупившейся краской, но руки-то у Вадика есть, ему недолго все отремонтировать да заново покрасить. И красота вокруг такая! В городе этого нет. Дом на горушке стоит, а под горой парк, луга, да речушка. И такой от этой картины мир да покой в душе разливается...
И не стала Марина слушать, что ей внутренний голос шепчет. Согласилась на покупку. Тут же поехали к нотариусу, документы все подписали, задаток отдали. Договорились, что расчет полный будет, когда все бумаги оформят, как положено. И когда расставались продавцы и покупатели, показалось Марине, что смотрит на нее старуха как-то странно. С жалостью, вроде. И сразу вспомнила она все свои подозрения. Не зря ей этот дом не понравился! Что-то там не чисто! У стариков этих дети есть, внуки, зачем же они тогда продают такой хороший дом? Конечно, он ремонта требует, но дети стариковы не бедные, могли бы отремонтировать. А цены на недвижимость в этом районе все растут и растут. Да! А дом слишком дешево отдают. Ох, не к добру это!
Второй визит к психотерапевту оказался еще более неприятным, чем первый. Людмила Викторовна всерьез взялась за пациентку, отрабатывая гонорар, и попыталась разобрать Ольгину душу на части. Как росла, кого и чего боялась, что любила, а что ненавидела. Ольге это было как ножом по живому. Не любила она свою душу открывать. Да и бабушка с дедушкой не велели ей этого делать. Верила девушка, что неспроста они ей так наказывали. Не знала, но каким-то шестым чувством понимала, что не будет ничего хорошего, если хотя бы на чуть-чуть доверится она Людмиле Викторовне. Если даже просто расскажет хоть что-нибудь о своей жизни.
А та пела сладко. Расспрашивала о детстве. И так ласково. Так по-доброму. Точно, как бабуля. И уставшей от борьбы и страха юной Ольге захотелось довериться Людмиле Викторовне. Забыться, утонуть в нежной воркотне психического доктора. И пациентка уже не принимала в расчет свою интуицию, не хотела просчитывать и анализировать.
До этого встречалась девушка только с обычными людьми, а те не умели, да и не считали нужным скрывать свои чувства и простые эгоистические желания. Психотерапевт была профессионалом. Она много лет оттачивала свое мастерство вскрывать наглухо запечатанные души пациентов и давно научилась по движениям пальцев, по подрагиванию век понять состояние пришедшего на прием человека. Могла в нужный момент сказать правильное слово, чтобы слетели все замки и оковы. И проскальзывала в приоткрывшуюся щелочку, становясь в чужой душе хозяйкой. А уж молодая и привыкшая к постоянному порицанию девушка была для Людмилы Викторовны достаточно легкой добычей.
Докторша говорила и говорила, и почувствовала Ольга, что вот-вот продаст она дедушку с бабушкой. Расскажет, как стала ездить к старикам, несмотря на запреты родителей. Мама с папой считали, что балуют дед с бабкой внучку. Слишком много ей позволяют. Слишком много хвалят. Что Олюшка ни сделает, все хорошо. А так детей воспитывать нельзя. Надо в строгости. Особенно на этом настаивал отец. Его родители относились к внучке без лишних сантиментов, хотя приезжали из своего провинциального городка не часто. И никогда к себе ее не приглашали. Так что девочка даже не знала, как выглядит дом детства ее отца.
А мамины родители - любимые дедушка с бабушкой - хоть и жили рядом, в ближнем пригороде, были отлучены от воспитания внучки. Но произошло это не сразу. Поначалу мама с папой сослали ребенка к бабе с дедой. На природу да на молочко деревенское. Хорошо тогда Ольге было. Купалась она в любви и нежности стариков. Ни в чем отказа не знала. Если плакала, ее на ручки брали. Сказки рассказывали или песенки пели. Если гулять хотела, дед возил ее по полям окрестным на колясочке или на санках. Пироги ей бабушка пекла сладкие, конфеты шоколадные покупала в магазине поселковом.
А потом решили родители съездить с дочкой на юг. Оле тогда как раз пять лет исполнилось. И тут узнали мама с папой, что ребенок у них капризный да балованный. Вот после этой поездки, ставшей для Ольги кошмаром, и запретили они бабке с дедом с внучкой общаться. Потому что не оправдали старики возложенного на них доверия.
Уж Ольга выросла, а родители все равно даже разговаривать с дочкой о бабушке с дедушкой не хотели. И сейчас, у психотерапевта, чувствовала девушка, что растет у нее в душе желание поделиться с этой доброй женщиной своими тревогами. Рассказать о поездках в ближний пригород. Но пока еще помнила пациентка первое впечатление от Людмилы Викторовны. Холодок и расчетливость взглядов докторши во время предыдущего визита. И наказ бабушкин еще помнился девушке. Вот и держалась она из последних сил, играла в старую игру "послушная тихая девочка". А Людмила Викторовна злилась, не понимая, как можно быть ТАКОЙ бесхарактерной.
- А расскажи мне, Оленька, что ты помнишь из своего раннего детства.
- Не знаю, - тихо отвечала Ольга.
- Как не знаешь? Неужели не помнишь ничего? А вот твои мама с папой говорили, что на юг с тобой ездили, подталкивала Людмила Викторовна пациентку
- Да, ездили, - соглашалась та.
- Значит, помнишь это? - уточняла психотерапевт.
- Помню, - опять соглашалась Ольга.
- А что помнишь? Море помнишь? - не унималась докторша.
- Море помню, - эхом отвечала девушка.
- А какое оно было по твоим первым впечатлениям? - дальше продолжала допрос душеспасительница.
- Ну... - и Ольга замолчала, как будто забыв, о чем ее спрашивали.
- Синее было море? - устав ждать ответа, подсказывала Людмила Викторовна уже с легким раздражением в голосе.
- Да, синее. Очень синее, - как будто радовалась пациентка.
- Очень хорошо. А пляж был песочный или каменистый?
Пляж был песочный, это Ольга помнила. И цвет моря - сине-черно-зеленый она тоже помнила. Но эти воспоминания были тропкой к другим, более дорогим и сокровенным. Тем, о которых Людмиле Викторовне знать не следовало. Да и о том, что произошло на море, докторше тоже не нужно было знать. О том, как воспитывали Ольгу папа с мамой. Как бросали по вечерам совсем одну в темном чужом доме, не разрешая даже включить ночник, а сами уходили в кино или ресторан. Как кричала она и плакала: "Мама, папа, не уходите, я боюсь. Пожалуйста, не уходите". Но отец хватался за ремень и шипел злобно: "Заткнись, засранка маленькая. Никакого покоя от тебя нет. Если не замолчишь, я тебя выпорю так, что сидеть не сможешь". И Ольга замолкала, с ужасом глядя на кожаный ремень, которым уже однажды папа ее попотчевал. А когда родители уходили, она сжималась в маленький комок под одеялом и плакала и звала деду с бабой. Тех, которых ей после поездки уже не разрешили больше видеть. И к которым она сама сбежала первый раз после уроков во втором классе.
Учительница, которая вела группу продленного дня, заболела, и детей распустили по домам. Но Оля домой не пошла. У нее было четыре часа свободного времени, и девочка поехала в пригород. Как тогда обрадовались бабушка с дедушкой! Они плакали и обнимали ее. Бабуля тут же подала на стол любимые Олины пироги, как будто ждала внучку. Дедушка читал девочке сказки и угощал поздней малиной. Кислой, как клюква.
Нет, обо всем этом рассказывать Людмиле Викторовне пациентка не собиралась. А воспоминание о папином ремне, с гадким свистом падавшем на Ольгину спину и попу тогда, во время поездки на море, вызвало в душе у девушки привычную злость на родителей. Как-то сами собой вспомнились облака над сине-черным морем: белые рыхлые комья с розовой каемкой, так похожие на сахарную вату - ту самую вату, которая продавала смуглая золотозубая торговка на сочинском рынке, и которую мама с папой наотрез отказались покупать дочери. И вопросы докторши стали легко проскальзывать мимо сознания пациентки. Ольга что-то на них отвечала, каждый раз дожидаясь подсказки, а Людмила Викторовна начинала ненавидеть эту пациентку, похожую на тупого кролика.
Документы на передачу собственности были уже почти готовы, когда Марина решила съездить еще раз глянуть на дом. В этот раз с ней не было ни агентессы, ни Вадика. Молодая женщина подошла к своему будущему владению и огляделась. У нее возникло странное ощущение, что кто-то за ней наблюдает. И этот кто-то совсем не добрый. По спине у Марины побежали неприятные мурашки, и она уже почти решила уйти, но потом все же собрала все свои силы и открыла ворота. Дом смотрел на будущую хозяйку темными давно не мытыми окнами угрюмо и неприветливо. Казалось, что здесь уже давно никто не жил. А ведь старики-хозяева утверждали, что они провели тут все лето. Похоже, это была ложь. В прошлый раз они с Вадиком больше слушали хозяев и агентессу, чем смотрели на дом, вот и получается, что обвели их вокруг пальца, как детей глупых.
Марина оглядывала дом и прилегающий к нему сад с все возрастающим недоверием. Вдруг ей показалось, что скрипнули ступени заднего крыльца. Новая хозяйка решительно пошла за дом. И увидела девочку лет десяти, стремительно убегавшую сквозь кусты малины. С хрустом ломались тонкие веточки давно заброшенного кустарника. Марина крикнула непрошенной посетительнице:
- А ну-ка стой.
Девочка замерла и повернулась к Марине. Полыхнули из-под нахмуренных бровей синие, полные ненависти глаза. Сжатые до белизны губы прошептали, как выплюнули, одно слово: "Убирайся". И у Марины вдруг внутри зазвенело что-то. Сначала низко, а потом все выше и выше, все отчаяннее и отчаяннее, как будто собираясь разорваться на тысячу кусочков. И синим огнем прожигали ее беспощадные глаза странной девочки. Закрыв лицо руками, женщина бросилась бежать. Прочь от этого дома и этого ужасного ребенка. У самых ворот споткнулась о корни старой березы. Упала прямо на живот.
Через две недели Марину выписали из больницы, но ребенка у нее уже не было. Молодые супруги наотрез отказались покупать дом. Деньги они еще не отдали и были готовы примириться с потерей задатка, лишь бы не становиться владельцами такой собственности.
Мама неторопливо и аккуратно резала капусту. Она вообще все делала именно так: не спеша, обстоятельно, как будто каждое ее действие имело глубокий философский смысл. Даже ходила она особенно - плавно, полная достоинства и сознания своей значительности. Ольга, став из ребенка подростком и пытаясь разложить этот мир по полкам и распределить по цветам (как все в этом возрасте), мучительно старалась понять, откуда у ее матери такая уверенность в собственной непогрешимости и значимости. Вроде бы она не политик известный, не актриса популярная, не певица. Она просто обычный врач в больнице. И далеко не всегда ее лечение помогало пациентам. Тогда девушка не смогла разобраться в причинах поведения своей матери. И сейчас этот вопрос продолжал мучить ее, вызывая глухое раздражение и слепую ненависть. Вот так бы и вырвала нож из этих плавно и красиво двигающихся рук, а потом воткнула в грудь по самую рукоятку и спросила бы:
- Ну, как, мамочка, ты могла предположить, что с тобой такое случится? Что будет из тебя кровь вытекать, и никто не сможет тебе помочь? А твоя дура-дочь будет смотреть на тебя и улыбаться?
Очень хотелось Ольге увидеть хоть раз в жизни сомнение в глазах матери. И иногда это желание становилось таким мучительным, что руки немели. Тем более что девушка знала - это совершенно невозможно. Ни ее мать, ни ее отец никогда и ни в чем не сомневаются. Это один из краеугольных камней их существования - делить мир на да и нет, на хорошее и плохое, на белое и черное. И, один раз занеся что-то в определенную категорию, они уже никогда не пересматривали своего мнения. Девушка давно поняла, что и ее когда-то давно мама и папа занесли в группу ошибок, причем не их собственных, а совершенных родителями матери. И все, что делала девушка, до сих пор было ошибочным и неправильным.
Мама, тем временем, дорезала капусту, сбросила ее на сковородку и улыбнулась покровительственно Ольге:
- Учись, пока я жива. Скоро замуж выйдешь. Придется тебе супруга кормить. На меня можешь не рассчитывать, я твоего мужа обхаживать не стану.
- Хорошо, мама. Спасибо, - спокойно ответила девушка, пряча глаза, чтобы не показать раньше времени ненависть, вспыхнувшую горячим угольком в их голубой бездне.
- Потом благодарить будешь, - великодушно разрешила мать и стала, не торопясь, помешивать капусту на сковородке.
Ольга тихонечко встала и вышла из кухни. Накинула быстро куртку, сунула ноги в кроссовки и вышла на лестницу. Скорее, скорее к бабушке с дедушкой. Подальше от этой странной женщины, которую почему-то нужно называть мамой.
Солнце уже приближалось к горизонту, когда Ольга оказалась на тихой улочке, ведущей к дому стариков. Сады за ажурными оградами полыхали всеми цветами осени. Девушка медленно брела по узкой асфальтированной еще в прошлом веке дороге и любовалась желтыми прядями в кронах берез, первыми пламенеющими осенней раскраской листьями на кленах, красными яблоками, лохматыми головками поздних астр, неправдоподобно яркими цветами гладиолусов и солнышками топинамбура, горящими высоко в голубом небе. В одном месте тонкие стебли земляной груши росли у самого забора, и Ольга взяла один, наклонила к себе и вдохнула сладкий аромат цветка, напоминающий немного шоколадную вкусную конфету - одну их тех, что давно-давно покупала ей бабушка. Еще, еще немного, и она снова увидит своих любимых стариков. Поест пирогов, поиграет в карты, послушает рассуждения об урожае и будущей зиме...
Как обычно девушка дождалась темноты и вошла в дом. На сей раз ее ждали не пироги, а блины. Маленькие сковородки - целых десять штук - стояли на большой плите и радостно скворчали. Высокая стопка вкусных блинчиков возвышалась пизанской башней на тарелочке. А на столе уже стояли приправы к блинам - селедка и масло с вареными яйцами. Ольга сразу вспомнила, что последний раз ела вчера вечером.
- Бабуля, миленькая, давай скорее есть, а то я умру.
- Садись, садись, сейчас блинчиков положу.
- А дедушка где?
- Колонку в ванне топит.
- Ой, а мне помыться можно?
- Конечно, Олюшка, для тебя и топит. Давненько ты у нас не мылась.
- Ага, - ответила Ольга, засовывая очередной блин с завернутой в середку селедочкой.
Конечно, у Ольгиных родителей имелась ванная, но мыться в ней не доставляло девушке никакого удовольствия. Маленькая комнатка, низкий потолок, неприятные зеленые стены... А вот у дедушки с бабушкой все совсем по-другому. Огромная ванна посередине большого помещения с окном, розовая полупрозрачная занавеска, кафельная блестящая плитка на стенах. Ольга любила смотреть на свое отражение в керамических квадратиках. Ее лицо становилось не похожим на себя, фигура теряла привычные человеческие контуры, обретая некую инопланетность, и девушке казалось, что она пришелица из далекого космоса, а ее жизнь - сказочное приключение. Маленький черный Негритенок был ее товарищем в этой игре. Вообще-то, конечно, Ольга понимала, что в двадцать пять лет немного нелепо играть в детские игры. Но это было так здорово - нырять и плавать в огромной ванне с прозрачной зеленоватой водой, воображая себя кем-то необычным. Девушка весело кричала резиновому Негритенку:
- Негритенок, плыви сюда! - и опускалась с головой под воду. А Негритенок отвечал ей:
- Не могу, я плавать не умею! Помоги мне! Ой-ой, ну ты где, спасай скорее!!!
Ольга выныривала, вылавливала Негритенка из воды, сажала его на оранжевую пластмассовую лодку и воображала, что они вдвоем плывут по бескрайнему океану. Негритенок напевал:
Капитан, капитан, улыбнитесь,
Ведь улыбка это флаг корабля...
А Ольга пыхтела и жужжала, изображая мотор лодки...
Слопав добрую половину блинов, девушка побежала собирать друзей для мытья.
- Джимми, ты где? Идем мыться.
- Идем, идем, - радостно отвечал резиновый Негритенок из дедушкиной комнаты. Ольга засунула его в карман халата и побежала дальше по дому:
- Катер, ау, мы идем мыться. Утя, скорее, мы идем мыться. Пони, скачи ко мне, мы идем мыться.
Дедушка ходил по комнатам за внучкой, помогая ей собирать игрушки. Он радостно улыбался и подшучивал над внучкой:
- Смотри, Олюшка, как твои друзья мыться любят. Все бегом бегут в ванну. А ты почему так редко моешься? Вон нос перепачкан.
- Это все бабушкины блины, - отбивалась девушка, - они такие вкусные, что мой нос их тоже съесть хотел.
Дед хохотал, бабушка посмеивалась, следуя за мужем и внучкой с большим вафельным полотенцем на плече.
Вот, наконец, все собрано, и Ольга улеглась в ванне в клубах мягкой пены. Тепло, тихо гудит дровяная колонка, пахнет смолой от маленьких чурбачков, сложенных стопочкой в углу, мерцают и потрескивают мыльные хлопья на зеленоватой поверхности воды. Девушка устроилась поудобнее, рассадила друзей в катере. И задумалась. Резиновый Негритенок сначала ждал, а потом хлопнул по воде маленькой черной ручкой и воскликнул:
- Эй, мы играть сегодня будем?
- Не знаю, - пожала плечами Ольга.
- Что-то случилось? - заволновался пластмассовый Пони.
- Не знаю, - повторила его хозяйка.
- Эй-эй, что за "не знаю"? - запрыгал Негритенок, - Это из-за психического доктора?
- Да. Она опять меня допрашивала.
- И о чем? - поинтересовался Пони.
- Обо всем... Она меня на кусочки разложить хочет... Как будто я конструктор "Лего".
- Сама она "Лего-го", - заржал сердито пони.
- Надо что-то делать, - задумчиво заметил Катер.
- Надо. Но что? - с отчаяньем воскликнула Ольга.
Потом встала и включила душ. Упругие струи с веселым шумом бились в розовую занавеску и по поверхности воды в ванне - точь-в-точь как летний ливень. У родителей такого никогда не было - слишком маленький напор воды - и Ольга на мгновенье обрела душевное спокойствие, как всегда, когда сравнение "там" и "здесь" показывало неустроенность родительского жилища. Но не надолго. Через некоторое время ей стало казаться, что капли бормочут вкрадчивым голосом Людмилы Викторовны. "Расскажи о бабушке с дедушкой. Расскажи о бабушке с дедушкой. Что ты о них помнишь? Ты их помнишь?" Девушка ударила ладонями по воде. Потом еще раз. И еще. Волны бились об края ванны, шумно выплескивались на пол. Бесполезно. Проклятые вопросы бились в Ольгиной голове, как обезумевшие мухи, запертые в банке. И избавиться от них было почти невозможно.
Девушка с ревом, как в далеком детстве, выскочила из ванны, не вытираясь, накинула на себя халат и высочила на кухню:
- Бабушка, бабулечка, спаси меня от нее. Она меня с ума сведет. Я не хочу-у-у...
- Ну, Олюшка, не плачь. Не плачь, миленькая. На, съешь еще блинок.
- Не хочу блинок... Ничего не хочу, - рыдала Ольга, - пусть они от меня отстанут.
- Олюшка, милая, не плачь. Мы ведь любим тебя, - бормотала бабушка, сама украдкой вытирая слезы краешком синего с цветочками фартука.
Девушка сорвала с себя халат, натянула джинсы и куртку и побежала к двери.
- Олюшка, внучечка, не уходи, - звучал ей вслед бабушкин голос, - Олюшка, не оставляй нас... не оставляй нас...
Ольга выскочила из дома, пробежала сквозь кусты малины, больше похожие на непроходимые джунгли, пролезла сквозь дыру в заборе, слыша треск рвущейся куртки, и выбежала на улицу. Было уже довольно поздно. Возле соседнего дома горел яркий рыжий фонарь, вдали так же оранжево светилось небо над городом. Девушка замерла, размазывая по щекам слезы, чтобы прохожие не смогли их увидеть. Деревенские жители слишком участливы, кто-нибудь наверняка привяжется с соболезнованиями, а ей это сейчас совсем не нужно. Внутри Ольги таким же оранжевым, как уличный фонарь, огнем разгоралась ненависть. А мир вокруг нее темнел, теряя краски. Уходили все цвета, оставляя лишь черный и оранжевый. Не было уже ни голубого, ни желтого, ни зеленого, ни белого. Лишь два цвета: черный, мрачный - для всего большого мира, и оранжевый, яркий и слепящий - для того пожара, что полыхал внутри Ольги. И ей не хотелось, чтобы чьи-то добрые и участливые слова погасили этот огонь. Девушка чувствовала, что впервые в жизни обретает силы бороться за себя. За свое право встречаться с теми, кого она любит, и уйти от тех, кто ей не мил. За право любить и быть любимой. И силы ей дает именно эта слепящая и выжигающая все оранжевая ненависть.
Николай вполне мог считать себя счастливчиком и баловнем судьбы. Еще бы! Из обычного дворового хулигана он стал бизнесменом, владельцем собственной охранной фирмы. Еще несколько лет назад деятельность его конторы (точнее бандитской группировки) называлась "крышеванием", а он был всего-навсего одним из рядовых членов банды, и многие его "коллеги" уже давно успокоились на кладбище. Но Николай был чуть умнее, чуть хитрее, чуть удачливее других, и сейчас его положение было прочным, как китайская стена. Ни конкуренты, ни милиция, ни молодые самоуверенные "коллеги" уже не могли до него добраться. Дикий капитализм сменился цивилизованным со всеми его прелестями - юристами, репутацией, легальными доходами.
В один прекрасный день Николай узнал, что все "реально крутые" ребятишки покупают себе землицу в ближнем пригороде, и, естественно, тоже позвонил в агентство по недвижимости. Ему тут же предложили несколько вариантов. Один из них - большой старый дом в пригородном поселке с клевым названием Заманиловка - очень ему понравился. Почерневшие стены и общий неказистый вид особнячка Николая ничуть не отпугнули. Нанять мастеров, строителей, резчиков, даже можно каких-нибудь эрмитажных реставраторов, и домик станет настоящим антикварным замком. А такого ни у кого нет! Опять Николаша умоет завистников и друзей. Бизнесмен хорошо знал, что антиквариат нынче в цене, а участие в строительстве в юные годы помогло определить, что фундамент и перекрытия дома еще в очень хорошем состоянии и простоят не один десяток лет.
Представитель агентства по недвижимости не скрывала своей радости. Наконец-то ей удастся продать этот дом! Он висит на ней уже много лет, и никто не хочет его покупать. Николай, услышав о проблемах с продажей, усмехнулся покровительственно:
- И чего этим лохам не нравилось?
- Не знаю, - несколько смущаясь, развела руками агентесса, - некоторые сразу говорили, что, мол, аура у дома плохая. Воздух тяжелый...
Николай вдохнул побольше, задержал дыхание на мгновенье, а потом резюмировал:
- Нормальный воздух, а вот народ у нас совсем ненормальный. Психи одни. Ауры выдумывают, духов, привидения... Лохи.
- Да-да, а одна девушка так и сказала, что в доме привидение водится. Полезла сюда одна, а еще даже документы не были подписаны. Вот. Ну, и примерещилось ей неизвестно что. А она беременная была. Знаете, наверно, какие беременные бывают?
Николай кивнул с усмешкой, вспоминая жену и любовницу. Агентесса продолжала:
- Ну, и побежала она, упала, ребенка потеряла. А потом даже аванс у продавцов не забрали. Точно, психи.
- Дебильный народ, - скривился Николай, - ладно, я дом покупаю, завтра тут мои ребята приедут, забор поставят, чтоб не влез никто. А документы сегодня же и подпишем, нечего резину тянуть.
- Замечательно, - обрадовалась представитель агентства, - вы, Николай, мне сразу понравились. С первого взгляда видать - настоящий мужчина.
Во время следующего визита Ольги Людмила Викторовна заметила в девушке некоторые изменения. Раньше пациентка смотрела прямо в глаза доктору, а теперь стала отводить взгляд. Не смущалась, нет. Скорее уходила от влияния психотерапевта. Сопротивлялась. Пряталась. И Людмила Викторовна почувствовала пробуждающийся азарт. "Ах ты так, милочка, - думала она, - бороться со мной хочешь? Умничка. Хорошая девочка. Давай, давай. Все равно я тебя сломаю".
А Ольга совсем не хотела сопротивляться и бороться. Она просто боялась, что Людмила Викторовна увидит в ее глазах оранжевую ненависть, разбуженную лечебными сеансами. Это чувство всегда жило в душе девушки. Но раньше оно было холодным. Оно замораживало все остальное, делало девушку пассивной и тихой. Она сама побаивалась равномерного и спокойного голубого огня, горевшего в самом дальнем уголке ее души незаметно для окружающих. Но сейчас ненависть заполыхала, как пожар, и Ольга перестала ее бояться, вдруг осознав, что именно это чувство может превратить ее из забитого тихого зверька в сильного и уверенного в себе человека. Но девушка понимала, что еще не время демонстрировать миру этот огонь. Он еще слаб, и его легко затопчут и загонят обратно внутрь.
Поэтому Ольга так была сконцентрирована на попытках спрятаться от Людмилы Викторовны, что почти не слышала ее вопросов. И отвечала на них машинально, не задумываясь. Некоторая рассеянность пациентки, а потом и ее непривычная откровенность, сначала насторожили докторшу. Но она быстро поняла, что девушка просто не совсем контролирует себя. И психотерапевт пошла в атаку, надеясь узнать то, что ее больше всего интересовало.
Еще во время беседы с Ольгиными родителями докторша заметила, что тема дедушек и бабушек вызывает некоторое замешательство. Позже она поняла, что дело в родителях Ольгиной матери. Девушка явно зажималась, когда ее спрашивали о них. И сейчас осторожно, стараясь не спугнуть пациентку, Людмила Викторовна на тихих лисьих лапках вторглась в запретную зону.
- А как тебя бабушка называла?
- Ну... она меня называет... то есть называла Олюшка, - бормотала задумчиво Ольга.
- А ты любишь бабушку? - заметив настоящее время в ответе девушки, продолжила доктор.
Людмила Викторовна, пряча торжествующую улыбку, продолжала:
- А за что ты ее любишь?
- Ну... она любит... любила меня, а мама... - тут вдруг девушка поняла, что сказала больше чем хотела, подняла испуганный взгляд на врача и забормотала отчаянно:
- Да я почти не помню ничего о бабушке... Я забыла ее давно... Родители ведь забрали меня от нее, когда я маленькая была...
- Конечно, конечно, - ласково отвечала Людмила Викторовна, - но ты даже представить себе не можешь, что хранит человеческий мозг. Давай попробуем растормошить твою память. Закрой глаза...
- Нет! Нет! - закричала Ольга отчаянно, потом вскочила и быстро, едва попрощавшись, выскочила из кабинета. На ее глазах блеснули радужно капли слез.
- Ладно, милочка, попробуем в следующий раз, - Людмила Викторовна была довольна. До победы остался последний шажок. Один сеанс гипноза, и пациентка раскроет все свои тайны.
Было уже семь вечера, но девушка не могла ждать до завтра и поехала к дедушке с бабушкой. Она ведь нарушила их запрет. Рассказала о них Людмиле Викторовне. Конечно, совсем не много. Но это ее не извиняет. Совсем не извиняет. Она ведь предала тех единственных в мире людей, которые ее любили. И которых она любила. Что же теперь будет? Ужас гнал девушку по мрачной, плохо освещенной улице пригородного поселка.
Дом был тих и темен. Ольга влетела на кухню. Никого. И печка не топится. Белый буфет светится оранжево, отражая огонь уличного фонаря. Девушке стало страшно, и она бросилась в комнаты. Вот бабушкина. Большая кровать с ажурными занавесочками. Ковер с оленями на стене. Глоксинии на окошке. Большие колокольчики цветов поникли, как будто их давно не поливали. И беленая печь в углу комнаты не топится. Тишина. Мертвая тишина...
Ольга побежала в дедушкину комнату. Старик лежал на своем кожаном диване и читал "Новый мир". Над ним горела одинокая лампочка бра. Тихо тикали часы на стене.
- Дедушка, милый, где бабушка? - сквозь слезы закричала девушка, падая на колени перед дедовым диваном.
- Тихо, деточка, тихо. Не плачь. Бабушка ушла куда-то. Я и не слышал как. Читал, читал, а потом есть захотел, выхожу на кухню, а ее нет. И обеда нет.
- Ой, дедушка, ты голодный! - испугалась Ольга, - сейчас я тебя покормлю.
- Не надо деточка. Бабушка придет и покормит, - ответил дед, и девушка услышала в его голосе тоску и страх. Она заплакала тихими бессильными слезами. Дед гладил ее по голове большой шершавой ладонью и шептал:
- Не надо, Олюшка, не плачь... Все будет хорошо... Бабушка вернется... Иди домой... Поздно уже... Иди.
И Ольга послушалась деда. Вышла из комнаты, но на пороге глянула на морщинистое лицо старика, на черные лохматые брови, на большой нос с горбинкой, на карие глаза, сейчас полные слез, на тонкие сжатые губы. Сердце девушки замерло от острой и почти непереносимой боли, воздух комком промокательной бумаги застрял в легких, а потом вырвался отчаянным плачем. Как в далеком детстве скрылась Ольга в своей комнате, уселась на кровать и собрала вокруг себя своих друзей: Негритенка, Пони, Утю, Катер, тряпичную куклу Маню, большой железный Грузовик.
- Я их предала, предала, предала, - рыдая, бормотала девушка, а друзья ее успокаивали.
- Нет, тебя эта противная тетка обманула.
- Она злая и гадкая.
- Она тебя обижает.
- Неужели нельзя никак от нее избавиться?
- Да-да, Хозяйка, ты должна от нее избавиться...
- Что вы за глупости говорите! - рассердилась Ольга, - Как от нее можно избавиться? Она ведь не книжка старая, ее в печку не засунешь.
- Ну...
- Мы не знаем...
- Тебе виднее, - засмущались игрушки.
- Вот именно, мне виднее, - подвела итог девушка.
Вытерла слезы, рассадила друзей по местам, махнула им рукой на прощанье. Тихо выскользнув через дыру в рабице, она вышла на улицу и остановилась напротив дома. Березка в разжелобке на крыше тихо и шепеляво что-то бормотала. И Ольга вдруг почти физически почувствовала, как тонкие черные корешки деревца пробираются под крышу, разрушают обрешетку и стропила, убивая дом. Девушка схватила большой камень с обочины и кинула в березку. Звякнуло жалобно стекло в окошке на фронтоне, залаяла соседская собака, и Ольга бросилась прочь.
Девушка бежала по пустым улицам поселка, и снова горячо и радостно разгорался в ней огонек ненависти. Оранжевый, как свет уличных фонарей. И Ольга, прищурив глаза, смотрела на светящиеся круги в темном небе, впитывая их свет и цвет, чувствуя, как растут и крепнут в ней силы противостоять и родителям, и Людмиле Викторовне, и всему прочему враждебному миру. И странная улыбка кривила ее красивые нежные губы. Случайные прохожие испуганно оборачивались ей в след, почти забытыми инстинктами диких зверей чувствуя в девушке зло и опасность.
Николай организовал все так, как собирался. На следующий день после беседы с агентессой большой грузовик привез бело-зеленые бетонные блоки для забора, тут же подъехали строители с краном и стали разбирать старый штакетник. Когда-то голубые досочки уже почти все были сняты и сложены ровной стопкой во дворе, когда к рабочим подошла невысокая светловолосая и голубоглазая девочка. На вид ей можно было дать лет двенадцать, но серьезные ясные глаза были совсем не детскими.
- А что вы делаете, дяденьки? - поинтересовалась девчушка.
- Да, купили. Серьезный человек купил. Если будешь любопытничать, он тебя накажет по-взрослому. Понятно?
- Понятно, - усмехнулась девочка и пошла прочь.
Николай приехал поздно вечером. С женой. Лике дом не понравился с первого взгляда. Она не обладала даром предвидения и не смогла разглядеть в покосившейся избушке будущий антикварный замок.
- Нафига эту рухлядь восстанавливать? - были первые слова новой владелицы, - Может, лучше снести его и новый построить? Вон смотри на соседнем участке...
- Заткнись, - остановил жену Коля, - не соображаешь, так молчи.
- Подумаешь, - обиделась Лика и пошла осматривать дом в одиночестве.
Комнаты были грязными. Под ногами хрустели бесчисленные трупы мух и пустые раковины улиток. Звуки шагов разносились по дому гулким эхом. Лика брезгливо морщила носик, вдыхая затхлый воздух. Первый этаж. Скрипучая лестница. Чердак. Сваленный в кучи хлам, старая мебель. Белый буфет с выбитыми стеклами. Лика осторожно потянула за медную резную ручку. Дверь с легким треском открылась. В самом низу, сжавшись в комочек, сидела девочка с двумя тонкими белыми косичками. Ее лицо было бледным и испуганным.
- Ты что здесь делаешь? - удивилась Лика.
- Прячусь, - прошептала девочка.
- От кого? - так же шепотом спросила новая хозяйка.
- От хозяина. Говорят, он крутой.
- Крутой, - подтвердила Лика, - это мой муж. А зачем ты от него прячешься?
- Вы хотите купить этот дом? - вместо ответа поинтересовалась девочка.
- Уже купили, - усмехнулась молодая женщина.
- Вы его перестроите?
- Да.
- Если вы это сделаете, вы все умрете, - тихо пробормотала девочка.
- Почему? - заинтересовалась Лика.
- Не знаю. Это такой дом. Все его хозяева умирают. Вот и мои родители умерли.
- От чего они умерли?
- Я думаю от страха. Я их нашла... Они этот дом купили, а я у бабушки была. В Свердловске, - девочка говорила шепотом, то быстро, то медленно, иногда замирая и глядя на Лику большими немигающими голубыми глазами. А в глазах этих горел такой нестерпимый огонь отчаяния, что нельзя было не поверить в ее странный рассказ, - а потом я приехала. Дверь открыла... Она не заперта была. Хотя мама с папой всегда двери запирали. Они очень аккуратные были... Я вошла. Стала их искать и звать. А в доме тишина... Даже мухи не летали. Они тоже мертвые были. Вы видели их там, внизу, на полу? А потом я маму с папой нашла... Они в спальне были. Голые совсем. Папа на маме лежал. А у мамы рот открыт и глаза... Они на дверь смотрели, и в них ужас такой... И папа тоже на дверь смотрел, и тоже глаза у него такие страшные были... И вены на шее синие и вздутые...
Дальше Лика слушать не стала. Она бросилась вниз, к Коле, и истерически крича, потребовала убираться из этого дома немедленно. И никогда, никогда больше сюда не возвращаться. Строители, услышав ее крики, перепугались, тем более что до них уже доходили всякие страшные истории об этом доме, и, бросив недостроенный забор, уехали. И никакие деньги не смогли их вернуть обратно. Николай сердился и обещал со всеми разобраться. Но в городе снова начались переделы сфер влияния, и Колина удача закончилась. Его джип в упор расстреляли конкуренты, и Лика с сыном уехали за границу. Дом в Заманиловке остался на откуп мышам, древоточцам и морозам.
На новую встречу с Людмилой Викторовной Ольга шла как на эшафот. Девушка понимала, что еще не готова противостоять опытной профессионалке, потрошившей и не такие юные души. Мама с папой много рассказывали о победах докторши, тем самым еще больше подрывая Ольгину оборону. Пациентка не знала, что Людмила Викторовна сама позвонила ее родителям и попросила, как можно больше говорить в присутствии девушки обо всех своих удачах. Да, дама была мудрой и прекрасно знала, что морально разложившийся враг уже почти побежден.
Ольга тихо села в кресло напротив Людмилы Викторовны, глядя в пол. Та тут же скомандовала:
- Подними голову. Смотри мне в глаза.
Растерянная и несчастная девушка почувствовала, как холодные зеленые буравчики буквально впиваются в ее мозг и сердце. Единственным ее желанием было избавиться от этого мерзкого взгляда Василиска-психотерапевта. И тут Людмила Викторовна приказала:
- Закрой глаза.
И Ольга послушалась. Со вздохом облегчения она закрыла глаза, расслабилась, отдыхая от боли. А психотерапевт уже командовала дальше:
- Ты идешь по зеленому полю, вокруг тишина, только стрекочут кузнечики. Светит солнце. Тебе тепло... Тебе спокойно... Ты подходишь к дому бабушки и дедушки...
И Ольга шла по зеленому полю, травинки щекотали ее босые ноги, тихо покачивались от теплого летнего ветерка стебельки львиного зева с желтыми цветочками, кланялись приветливо ромашки и колокольчики. Выше, выше по лугу к дому с резными наличниками. Вот голубой штакетник. Клумбы с цветами за забором. Красные тяжелые ягоды малины на кустах. Дедушка и бабушка встречают внучку во дворе. Проводят в дом. Полосатые коврики на крашеных досках пола. Кружевные занавесочки на кроватях, вышитые картинки на стенах. Вот на этой небо такое же голубое, как сейчас на улице, и облака такие же белые. А внизу город. И дед рассказывает сказку про этот город. А бабушка варит малиновое варенье и угощает Олюшку пенками... А в окна светит горячее белое солнце... И так в доме тепло... И на сердце у Ольги тоже тепло и спокойно...
- А где сейчас твои бабушка с дедушкой? - скрежетом покореженного металла ворвался в Ольгины воспоминания голос Людмилы Викторовны.
Девушка вдруг очнулась, глянула на докторшу холодными голубыми глазами, улыбнулась вдруг спокойно и предложила:
- А давайте я вам его покажу?
Людмила Викторовна обрадовалась, засуетилась:
- Давай. Это далеко? Можем прямо сейчас поехать.
- Давайте сейчас, - легко согласилась пациентка.
Через сорок минут синий "Вольво" психотерапевта остановился перед вычурным зелено-белым забором. Ольга обошла дом и открыла ворота. Людмила Викторовна въехала в темный двор. Старый дом был тих и пуст. Окна заколочены фанерой, краски на стенах нет и в помине. Березка ласково шелестит желтыми листочками в разжелобке. Ольга уверенно пошла за дом, поднялась по старому полуразрушенному крыльцу и открыла дверь...
Дом встретил Ольгу траурным шепотом. Тихо постанывала кухонная плита. Кряхтел тоскливо стол, покрытый старой клеенкой. Белый буфет бормотал что-то горестно. Девушка подошла к нему поближе. Он протянул ей тонкую белую ручку с корявыми пальчиками:
- Олюшка, как же так? Как так вышло? Зачем ты их так? Они ведь любили тебя. А теперь их нет...
Ольга сжала холодными пальцами протянутую ей ручку и зашептала в ответ:
- Я не знаю, как так вышло. Я не хотела... Я их тоже любила... И теперь люблю... Я никого кроме них не люблю...
- Олюшка, не покидай нас, останься с нами... Может, они тогда вернуться? Останься...
Белая тонкая ручка опала бессильно. Ольга открыла дверцы буфета. Черная металлическая сахарница с голубыми цветочками тут же протянула к девушке поблескивающие в свете уличного фонаря руки:
- Олюшка! Не бросай нас... Нам страшно...
- Не оставляй нас... Мы боимся, - эхом раздался из буфета хор тихих голосов и Ольга увидела тянущиеся к ней фарфоровые, стеклянные, деревянные и металлические ручки с маленькими цепкими пальчиками. Эти пальчики, все одинаково оранжевые от уличного света отчаянно и бессильно хватали воздух. Ольга подошла поближе. И тут же в ее блузку вцепилась большая дедова чашка с красными горохами. И тихий перепуганный голос зашипел: