Желтая лохматая собака бежала по обочине рядом с автобусом размашистой равномерной рысью. Фиолетовый язык - как будто псина наелась черники - болтался в такт ее движениям. Пушистый хвост с комками колтунов и репьями подметал обочину.
Интересно, куда она бежит? Или откуда? Вот дежурная мудрость: в каждом событии есть смысл. Видимо, и в этой бесконечной пробке тоже какой-нибудь имеется. Хотя... Неужели ржавый жигуленок воткнулся в джип и перегородил дорогу только для того, что я смогла понаблюдать за псом, бегущим параллельно автобусу? И можно ли считать событием в моей жизни это четвероногое с репьями?
День обычный. Серый. Небо, дома, дорога, люди. Все так обыденно. И желтая собака - уже нечто из ряда вон. Цветное пятно на сером пейзаже.
Мне хочется мудрости. Хочется, чтобы все было просто и понятно. Хочется уметь извлекать из слов мысли. И из своих, и из чужих.
Мужчина, которого восемь лет назад назначили моим мужем, час назад сказал, что сыр невкусный и масло протухло. Его слова ни на йоту не соответствовали действительности. Тогда зачем он это говорил? Мне не хочется думать о худшем. И мне не хочется нелюбви.
Автобус проехал место аварии и начал набирать скорость. Собака отстала. И осталась только серая обочина с комками грязного снега, мокрые осины и свинцовые тучи. Пришлось заплакать.
Старуха напротив осуждающе поджала губы. Мужчина в засаленной куртке отвернулся к окну. Остальные сделали вид, что ничего не случилось. А ведь вполне возможно, что они сели в этот автобус, чтобы увидеть мои слезы... Зачем-то они были нужны, эти соленые капли на моих щеках...
Я достала бумажный платочек и привела в порядок лицо. Раз им не нужно, то и мне не нужно. Предмет слез - мой муж - сейчас далеко и вряд ли узнает, что я плакала. Да и захочет ли он знать? Мои обиды уже давно не события его жизни. Мы сосуществуем рядом, общаясь на разных языках, и даже сексом занимаемся в разное время. Мне снится кто-то с нежными руками, а ему... нет, я не знаю, что он видит во сне. Пока еще хочу знать, но кажется, что скоро это пройдет...
Автобус добрался, наконец, до конечной остановки и открыл двери. Люди - как стая вспугнутых тараканов - побежали в разные стороны. И я побежала. Опять опаздываю. Опять буду врать начальнице, что... впрочем, какая разница. Ложь, как серая мягкая пелена окутывает меня, моих друзей, моих знакомых, моих незнакомых. Так хорошо, так уютно. Мы все с детства ищем себе дома, домики или норы. Строим из коробок, сколачиваем из фанеры, роем в песке. А потом находим ложь.
Я бегу по мокрому асфальту. Под ногами хлюпает в лужах свинцовое небо. Мозг лихорадочно придумывает историю, которую я сейчас изложу Алке.
- Ой, Алла Дмитриевна, такой ужас, такой ужас! У одной тетки голова была как битый арбуз! Кошмар! Я теперь по ночам спать не буду!
Это об аварии. Немного художественного свиста. Скорее всего, Алка мне не поверит. Или сделает вид, что не верит. Или я буду думать, что она мне не верит. А ложь будет тихонечко хихикать из-за плеча.
Интересно, сколько сказок Алка выслушивает каждое утро? И зачем? Делала бы вид, что не замечает наших опозданий. Но ей нужна власть. Утром, выслушивая наши жалкие оправдания, она получает свой кусочек шапки Мономаха. Жалкий огрызок. Алка знает, что он омерзительно мал. И ненавидит нас за это. Но каждое утро стоит у двери, поджидая свои жертвы.
А мы опаздываем и опаздываем. Может, хоть раз выйти из дому пораньше, чтобы прийти вовремя? Но не хочется покидать дом, не свершив набора обязательных дел. Не доспав, досушив волосы, не домыв посуду, не доссорившись. Да и просто не хочется покидать дом. Выходить во враждебный мир. И каждое утро - как ритуал - я стираю свое лицо и рисую чужое, смываю свое тело и надеваю одежду, прячу остатки себя по шкафам (вдруг кто чужой придет, пока меня нет?), и как завершающий аккорд беру с вешалки плащ лжи, заворачиваюсь в него поплотнее и открываю дверь.
А время идет. Вот еще дежурная мудрость: секунды утекают сквозь пальцы как вода. Или как песок. Мы пользуемся этой мудростью, как полотенцем второй свежести. И редко вникаем в суть - простую и страшную. Время уходит, и как не крутись, придет час Х, когда оно выйдет все. Не для всех, а только для одного - тебя. Но в этом случае один становится всем, и какое мне дело до судеб мира, когда моя жизнь скользит, как бешеная корова по льду? А я кутаюсь в плащ лжи, и если на секунду вдруг мне открывается правда, я закрываю глаза и молю: "Господи, пронеси!".
Надо что-то поменять. Надо что-то сделать. Вот еще одна дежурная мудрость: под лежачий камень вода не течет. И если я хочу... Впрочем, хочу ли я? Так хорошо, когда вчерашний день похож на сегодняшний. Утром кофе, ссора с мужем, автобус, сказка для Алки, клавиши компьютера, обед - как центр симметрии - клавиши, сказка для Алки (на сей раз о том, что не смогла сделать), автобус, ссора, кофе и сон - как конец одного дня и начало другого. Ритуал повторяющихся будней. Банальности. Одинаковые слова, теряющие смысл, пока не станут ложью, одни и те же краски, сливающиеся в сплошное серое.
Надо начать с себя. Надо перестать лгать. Не лгать себе! Не лгать! Не сметь лгать! Ах, как хочется! Ложь - это так удобно. Мне хочется казаться сильной. Но я слабая. Я реву из-за лживых слов, по утрам - как заклинание, повторяемых мужем. Мне хочется быть слабой. Но я сильная. Я молча глотаю обиды и оскорбления. И даже подставляю другую щеку.
Шесть часов. Можно уходить домой под прощальным взглядом Алки. Он - как дельфийский оракул - обещает завтра.
Муж ждет меня перед офисом. Нервно барабанит пальцами по рулю. Молчит, но говорит глазами. Я отвечаю. Словами. Оправдываюсь. Подлизываюсь. Мне в ответ ревет мотор, и визжат колеса. Мы куда-то едем. А время уходит, как вода. Или как песок.
Продавщица суетиться за прилавком:
- А вот какие яблочки! Огурчиков хотите? Или помидорчиков?
Вот еще дежурная мудрость: на вкус и цвет товарища нет. Кто-то не любит чай с молоком, а я до скрипа зубовного не переношу суффиксы. Особенно уменьшительно-ласкательные. Первые подозрения -очки-, -чики и прочие им подобные вызвали у меня в том детстве, когда на стул еще нужно было забираться.
Сестра отца по вечерам заскакивала по-соседски к нам домой и пела:
- А вот я блинчиков принесла, колбаски, огурчиков. Садитесь, кушайте.
Я поначалу с удовольствием ела теткино угощение. А потом как-то раз подслушала. Вернее, просто случайно услышала - перегородки в доме тонкие, а голос у тетки громкий...
- Дашка-то как с голодного острова. Лезет за стол с грязными лапами, хватает все с общего блюда и в рот тащит. Как свинья. Набьет полную пасть... Смотреть противно...
- Да, невоспитанный у Соньки ребенок.
- А что ты хочешь от жидовки? Вот у нас в семье дети никогда за стол не лезли. Сначала взрослые кушали культурно, а потом ребятам в сторонке давали. А за общим столом детям нечего делать...
В следующий раз, когда тетка принесла очередную подачку, я категорически отказалась есть. Мама уговаривала меня:
- Даша, ты некрасиво себя ведешь. Нельзя отказываться, когда тебя угощают. Ты обижаешь человека.
А я плакала и бормотала:
- Пусть сама свою колбасу жрет...
Потом в школе я узнала, что суффиксы -очк-, -чик- называются уменьшительно-ласкательными. Ласкательный - то есть от слова ласка. В смысле - нежность и доброта. Но как-то сразу вспомнилась тетка с ее вечными огурчиками, яичками, картошечкой... Она никогда не говорила просто, а только с суффиксами. Этими самыми, ласкательными. И речь ее была ровной, округлой, доброжелательной. А глазки-буравчики из щелей-глазниц, прорезанных в жирных щеках, смотрели злобно.
О великий и могучий русский язык! Как складно ты умеешь врать! Сколько у тебя возможностей скрыть истинные чувства. Сколько нужно сил и опыта, чтобы научиться извлекать смысл из твоих слов, великий и могучий!
Поселок пуст. Соседи спрятались за высокими заборами, и некому сказать "Здравствуйте". Да и надо ли? Это ведь просто слово. Пустая и звонкая вежливость.
Суп опять оказался недосолен, а картошка не дожарена. Диктор в телевизоре вещал о торнадо в Америке и снеге в Африке. Все было так обыденно...
Потом начался футбол. А по другому каналу показывали Историю Любви. Но разве любовь может выдержать конкуренцию с Футболом? И кому какое дело до моих жалких желаний и предпочтений? Кому интересно, что я люблю нежные розовые сопливые сказки со счастливым финалом? Так люблю, что каждый вечер позволяю воображению превратить меня в героиню подобной истории. Обычно это происходит после ужина, когда я запираюсь - как на вечернюю молитву - в ванной. Опадает, шурша пена с ароматом роз, журчит тихонько вода, вытекая в неплотно закрытую пробку. Мужчина плачет от любви ко мне и совершает в мою честь подвиги...
Каждый вечер моя фантазия, как заезженная пластинка, повторяет одно и то же. И я вытираю слезы счастья или смеюсь в одни и те же удачные моменты. И замирает сердце, и идет вспять время, и становится песок замком.
Потом я тщательно вытираюсь большим серым полотенцем - чтоб на теле не осталось и капли воды-свидетельницы грез - и иду в супружескую постель видеть кошмары.
И моя жизнь - как и мечты - похожа на заезженную пластинку: постель - дорога - работа - дорога - ванна - постель...
Муж дожевывал последний кусок мяса, когда со стола упал нож. Он вонзился острым лезвием в половую доску у моих ног. Вошел как в масло. Легко и красиво. И тут же зазвонил телефон. Муж схватил трубку сальными пальцами, послушал секунд пятнадцать и заорал:
- Ее нет!!! И я не знаю где она. Утром сказала, что с тобой собирается встречаться... Звони ей на мобильный.
Бросив трубку, он ехидно улыбнулся и сообщил:
- Это была твоя подруга.
- Спасибо, - ответила я.
Время вдруг повернулось вспять, и в темном окне, как картинки диафильма замелькал сегодняшний день - с конца до начала. Поездка домой, магазин, визг колес, работа, автобус, собака, тухлый сыр... И первый утренний взгляд мужа, осколок злости в глубине зрачка.
- Спасибо за все, - повторила я, улыбаясь мужчине, много лет назад назначенному мне мужем.
И всадила нож ему в глаз.
Лезвие вошло легко, как в масло.
Муж упал, заливая кухню кровью. Я надела его старые кроссовки, потопталась по квартире, оставляя на полу алые узорчатые следы. Переворошила все шкафы. Собрала золотишко. Потом надела мужнины джинсы, обмотав живот полотенцем - для большей корпулентности. Наряд завершила старая куртка покойника и его же новенькая, ни разу не надетая шапка. Сложив свои вещи в сумку, я покидала туда же ноутбук (все равно не мой), видеомагнитофон (не люблю кино), полушубок из норки (мой, конечно, но для дела не жалко) и вышла из дома, напоследок уничтожив все отпечатки на дверных ручках.
Ночь. Темно. А мне нужны свидетели, которые увидят меня (то есть не меня, а маленького толстенького мужика), идущего от места преступления. Я спряталась в кусты. Минут через пять улицу осветили фары. Скорее всего, сосед Костя. Я выбралась из кустов, и когда он проезжал мимо, наклонилась, чтобы не было видно лица. Когда Костина машина скрылась за поворотом, я со всех ног бросилась в парк.
Там, в темной аллее, можно было скинуть маску и стать собой. Ночь по-прежнему была темной. Очень-очень высоко мигали маленькие бледные звездочки. Шумел ветер в кронах елей. Шуршал под ногами песок аллей. Я переоделась в свою одежду и пошла в город.
Вот еще дежурная мудрость: нет человека - нет проблемы. Моего мужа нет. И нет больше лжи. Можно скинуть серый плащ. Можно... Можно... Можно... Так много можно. Я снова на старте. Капли воды замерли и блестят в свете звезд. Песок ждет моего следующего шага.
Нож так легко входит в человеческую плоть. Муж сам обеспечил мне алиби: никому ведь в голову не придет, что он солгал. И моя подруга честно скажет:
- Ее не было дома.
И я скажу:
- Меня не было дома.
Я не буду плакать, я буду смотреть в одну точку. Пусть милиция и родные лгут себе о моих чувствах.
Я свободна.
Вдруг слева от меня вспыхнули два зеленых огня. Захрустели ветки под тяжелыми шагами. На аллею выскочил утренний желтый пес с чернично-фиолетовым языком. Приветливо помахивая обвешанным репьями хвостом, подошел ко мне. Я погладила его по голове. Желтая шерсть была мягкой и теплой. Слезы сами собой потекли из глаз. Тяжелая сумка упала на землю.
Я уселась радом с собакой и стала жаловаться в ее лохматое ухо. Пес сначала слизывал мне со щек слезы, а потом завыл. Тоненько и безнадежно. И я завыла вместе с ним.
Можно было бесконечно сидеть на темной аллее с желтым псом, но мне обязательно нужно вернуться домой к двенадцати часам. Иначе упавшая маска опять станет моим лицом, а серый плащ лжи навсегда срастется с кожей.
Золото утонуло в пруду. Ноутбук и видеомагнитофон были разбиты и выкинуты на помойки. Один в одном дворе, другой в другом. Из кроссовок, джинсов, куртки и шубы получился замечательный костер. Никто не встретился мне в темных дворах. И вряд ли кто-нибудь наблюдал из окон.
На маршрутку, идущую в поселок, я села без пятнадцати двенадцать. Поздоровалась с соседкой Валентиной Сергеевной. Потом помогла ей донести мешок с продуктами. Тетя Валя вошла в свой дом, а на крылечке ее дома остался чек из аптеки. Я подобрала его. Время покупки двадцать один час двадцать три минуты. Именно в это время нож легко - как в масло - вошел в глаз моего мужа.
Я открыла дверь своего дома, вошла, зажгла свет и тут же, крича, выскочила во двор.
- Юру убили! Юру убили!!!
Соседи выскакивали на улицу в пижамах и халатах. Кто-то побежал проверить мои слова. Кто-то вызвал милицию. А я кричала, надрывая глотку, и не было в моих словах и капли лжи:
- Юру убили! Юру убили!!!
Желтый пес пришел ко мне во двор через три дня. Я не прогнала его. Он был со мной в ночь освобождения и разделил со мной боль. А теперь мы можем разделить радость. И кров. И еду.
В ту ночь сосед Костя доложил милиции о странном мужике с сумкой. Розыскная овчарка проследила путь неизвестного до озера, где я поменяла мужнины кроссовки на свои. Подруга и аптечный чек обеспечили мне алиби. Костер из вещей догорел еще до того, как я вернулась домой, а ноутбук и видеомагнитофон уехали на свалку.
Все прошло, как по маслу. Я не сказала ни слова лжи. Конечно, я не сказала и всей правды. Но ведь никто не спросил меня:
- Это вы убили своего мужа?
Я теперь не лгу. И не слушаю лгунов. Вечерами я сижу на крыльце в обнимку с желтым псом и рассказываю ему свои фантазии. А серый плащ лжи висит на вешалке, жалкий и ненужный...