В тех майских сумерках я сидел в ярко-зеленом на ржавом проволочном заборе и полупьяно, полудеревенски, медленно и закрыв глаза, качал головой, прислушиваясь к отдаленному грохоту локомотивов, везущих куски восточного рассвета в мою страну. Не рожденная роса светящимися ручейками побежала соблазнять неопытную, но похотливую траву, а сзади меня начал чирикать чибис, севший на скелет моей девочки, приняв, видимо, его за маленькое дерево. Мне всегда досаждали птицы, а уж такие скромные и милые, прямо как из мультфильмов серии "Карусель", ну, вы понимаете, эти отвратительные птицы с чуть вздернутым хвостиком, веселыми глазками, которые, если объединятся, то смогут сплести своими клювами и крыльями какой-нибудь плот или принести брусники потерявшемуся голодному мальчику в темном лесу, словно deus ex machina, и подавно. Поэтому я вернул ту белую ночь с ядерной метелью на крышах домов и в ветвях деревьев, с пятью феерическими маленькими солнцами цветов радуги и толпой бородатых мужчин во фраках, шутящих и пьющих шампанское на светлом и победном, но только не моем празднике, и падающими один раз во всю эту длинную ночь хлопьями снега с моей любимой ветки и вороньими перышками, вместо снежинок опускающимися на покрытый льдом асфальт. Для человека это не сложно. Девочка открыла глаза, достала из своего теплого сапога с шерстью короткий химический карандаш, отцовский, отцовский, и продолжила своё занятие.
-Что ты делаешь? - подошел я, по-мальчишески пиная труп веселой птички своими деревянными колодками.
-Пишу так и не придуманные письма, - равнодушно, но резко отвечает она и пинает птичку в ответ, она летит мне прямо в пах. Я задал глупый вопрос, я исправляюсь, хлопаю веком левого глаза как сквозняком, живущим в полусгнившей двери, она сжимает в вопросе бровь у переносицы, а я показываю зубы. Мы бросаем в луну её теплый сапог и, шлепая голыми пятками по лучшему в мире потрескавшемуся асфальту, маршируем дорожкой для разговоров с незнакомыми, еще не протопанной соседским школьником Каем и его учительницей Гердой. Сегодня середина зимы, 14 января, время извилиноционного упадка, убежищ с искусственной иллюминацией, хоровода мокрых следов на ступеньках и тысяч умирающих сигарет на кухонных подоконниках. Стоит это отпраздновать.
-Сегодня в гараже Литтермана представление. Кто-то опять поёт.
-Нет, сегодня там никто не поёт. Сегодня там наливают водку "Можжевеловый джин" и показывают спектакль с декорациями, сделанными из сгоревших покрышек и ржавых кусков автомобильного остова.
-Замечательно.
И мы идем, притворяясь разодетыми попугаями, раскинув руки, превратившиеся в восторженные и шокированные величественным окружающим чувственные крылышки, выплевывая из кочанов с пустыми, но большими глазницами слова-семечки, а вокруг кружатся несколько телекамер, а мы вздыхаем полной грудью, и наши фигуры пьют своими клеточками идеальный коктейль из темноты и звезд, а позади вырастают цветы из искусственной радости от созерцания чудного, чудного мира, но потом она не выдерживает и прыскает от смеха. Мы лишь притворяемся. Фальшивые скрипки пропадают, вокруг сараи.
Мы проходим брошенные детские велосипеды, инвалидные коляски, обломки деревянных протезов и заходим в прокуренное помещение. Все тринадцать человек уже стоят в центре гаража и ждут, когда лопнет лампочка, качающаяся из стороны в сторону на скрюченной проволоке под потолком. Человек в блестящей хламиде оглядывает своих спутников и величественно обращается в никуда.
-Привет тебе, комната. На крыльях своих драных штиблет я прошел все 12 кругов за час отпущенного мне времени, сразил сотню стражников и разгадал миллион ловушек. Теперь я открыл последнюю дверь, ожидая увидеть здесь своего заклятого друга Джаффара, укравшего у меня при рождении мою любимую, мою принцессу, мою девушку, ждущую страстно и с нетерпением своего освободителя. Но вместо труб и апофеоза трагедии я вижу здесь лишь щепки под ногами и клочья тумана. Скажи же мне, о неизвестный, где я могу найти то конечное, ради чего я проделал весь свой путь?
Высокого человека в персидской одежде нетерпеливо отталкивает женщина в черной кожаной одежде и всматривается в землю в двух шагах от себя. Слышен её скрипучий голос, в котором затаились злость, горечь и разочарование.
-Привет тебе, комната. Я шаталась с этим напыщенным павлином по его мирам очень-очень долго, служа хранителем его тела и веря данному мне обещанию о том, что когда-нибудь я освобожусь от лжи, что меня окружает и правит моим разумом, что ложь и во мне самой станет очевидной. Я шла против чужих правил, я шла против чужих дел и слов, и все равно оказалась здесь. Я хотела зажечь священный огонь, в котором исчезли бы все липкие призраки, но мои спички отсырели. Я хочу выбить себя из себя. Но теперь стою в двух шагах от чужой победы. Как мне поджечь себя? Я хочу освободиться.
Из угла комнаты доносится равнодушный голос.
-Мне крайне удивительно слышать, что из поганой и маленькой человеческой глотки выползают слова о такой святой вещи, как саморазрушение.
К углу подбегает третий, высокий, в расшитых сапожках и колпаке.
-О неизвестный, я являюсь главным звездочетом отца его высочества не наследного принца Оу-ши-ина, великого Магомета, умирающего сейчас в Бахрейне от страшной и неизвестной болезни-демона, которая любит обгладывать носы лучших людей королевства. До этого похода я служил небесным светилам, разговаривая с ними из окон своей башни, предсказывая будущее и толкуя человеческие судьбы. Но на своей семьдесят седьмой весне я прозрел и увидел однажды в серебре воды, живущей в моих ночных ваннах, лишь темноту и полное беззвучие. Мои куски догадок не смогли закрыть все полотно черной картины. Скажи же, что ждет нас впереди?
Если б вы только знали, до чего мы дошли,
Если б вы только знали, что нас ждет впереди!
Брателло, дожди, брателло, ты жди... - не очень мелодично поет голос.
-Неизвестный, скоро грядет война с бунтующими вот уже третье столетие северными эмиратами. У меня единственный сын, еще совсем мальчик, но император призовет всех своих подданных, уже и все еще способных сжать руку в кулак, я знаю. Я очень люблю свою Родину, но я люблю и своего сына. Скажи, что мне делать?
Песня умолкает, а потом слышны тягучие, политые истомой слова.
-Ах, что ты знаешь о любви, если все еще думаешь, что у тебя есть выбор.
-Во всех концах царства прекрасноликого Магомета, в соседних варварских областях и в иных государствах, где правят гиены и шакалы, я искал философский камень, сгусток неизвестной материальной субстанции, способной, по преданию, разрешить вечную проблему между бытием и сознанием, духом и материей, моралью и истиной...
-Комната! Юлдуз из дома кузнеца, что стоит на краю нашей деревни, теперь каждую ночь ходит к молодому господину, племяннику нашего наместника. Скажи, как мне вернуть её любовь?
-Убей себя.- Голос торопливо добавляет: - Э-э-э, и философа тоже.
Гомон голосов становится все более громким. Их рты открываются, как пасти маленьких церберов, их языки извиваются, как жарящиеся на большом железном противне подземные черви. Еще не высказавшиеся стучат по полу ногами и плюются в стены, требуя внимания. Но в стремительно нарастающем шуме еще слышен голос, доносящийся теперь из всех углов одновременно. Он грустно интересуется:
-А что, больше никому уже не нужны самые прекрасные, самые мудрые в мире мозги, самое горячее и пылкое в мире сердце и самая настоящая, самая истинная в мире храбрость?
-Нет! Оставь их себе! Нам нужны ответы! Объясни нам! Ты должен!
И лишь не престолонаследный принц Оу-ши-ин задумчиво изрекает:
-Но кто же ты такой? Пустышка или Бог? Коварный Джаффар, замаскировавшийся кучками плотного тумана и приготовивший еще одну неведомую ловушку, или неизвестный друг, не имеющий языка? Поджидающий меня с начала времен учитель последнего дана или случайность на обочине, фикция? Бессильный демон или чья-то смерть, моя или моих спутников?
Луна двигается дальше по небосклону, луч, заглянувший в сарай, медленно гаснет, вслед за ним гаснет и свет, наполнявший комнату, и мне уже видно, как туман в углах медленно превращается в клочья грязной ваты. В помещении слышны последние слова:
-Я...я всего лишь спрей, воздушный спрей, лекарство, но, похоже, я вам так и не помог.
С минуту все стоят в молчании, слышны лишь предсмертные крики ночных кошек, охранявших нас на крыше. Затем принц задумчиво изрекает:
-И все-таки это был Бог.
Свита с неприязнью смотрит на своего предводителя, а потом все без исключения, даже старик и деревенский мальчишка, набрасываются на него и своими пальцами разрывают его на части. Крики и вопли. Наконец, тело перестает вырываться из рук своих убийц, и слышны только чавкающие звуки. Каждый старается обвесить себя кишками из разодранной на части туши. Потом тринадцать фигур в молчании покидают сарай. На дальней стене загорается неоновая надпись "Так начался ихассвет". Представление окончено.
Моя девочка подходит к одному из кусков ваты, садится на корточки, и начинает быстро повторять: "Я хочу обратно, домой, в свой домик. Я хочу обратно, домой, в свой домик", но я уже выхожу в ночь, её тело стало прозрачным, и я опять вижу её проступающий красноватый маленький скелет, уже ничем нельзя помочь. Улицы замерли в ожидании солнца, осталось совсем немного. Мои деревянные колодки опять появляются на ногах, а за плечом я опять несу сумку с инструментами. Я - убийца. Осталось совсем немного времени, а мне еще нужно посетить все дома, открыть все часы и спутать на них время. Успею ли?
По моим следам, крадучись и прячась за углами, летели птицы.