Аннотация: Опыт совместного творчества с подругой и её мамой.
"Медиана в равнобедренном треугольнике, проведенная к основанию, является его биссектрисой и высотой", - для верности я вывела эту чёткую, красивую, как заклинание, фразу на листе бумаги.
Из окна в доме напротив доносилась навязчивая, вновь и вновь исполняемая "Рио - Рита". Впрочем, никто её не исполнял - это была старая, заезженная пластинка с привычным шипением. Я точно знала, в каком месте раздастся коварное "чирк!" и невидимые оркестранты заиграют уже следующую фразу.
...В тот год мама решила не снимать дачу на июнь, дабы я могла в полной мере ощутить муки человека, оставленного "на осень".
А июнь стоял жаркий, - с душным запахом поповской сирени и полыхающими закатами, которые каждый вечер окрашивали Благушу, Разгуляй и Синичку. - Серые дома и склады становились оранжевыми, а потом вдруг неожиданно спускался лиловый, мглистый туман.
А "медиана", вместо того, чтобы соединять вершину треугольника с серединой противолежащей стороны, превращалась в красивый парусник...
-Мечтай, мечтай, Катька, останешься на второй год! - по-доброму насмешливо говорила мама, укладывая свою красивую толстую косу венцом.
За окнами по-прежнему звучала надоевшая "Рио - Рита"...
-Нет, но вы подумайте! Она купила себе вот такой отрез панбархата на шифоне!
Голос тёти Клавдии Сердюк вывел меня из приятного оцепенения. Корабль - медиана растаял.
В коридоре шло активное обсуждение Стаси Красовской, роскошной златокудрой Стаси, которая нам казалась слишком чудной, чтобы мы осмеливались подвергать её злому девичьему обсуждению.
...Никто из нас уже не помнил, когда Красовские появились в нашем дворе. Вездесущая тётя Сердюк говорила что-то о первом послевоенном годе. Она даже утверждала, что Стасину мать привёз франтоватый военный на трофейном "Ханомаге".
Дворовые матроны дружно возненавидели Красовских. И было за что! Они выходили даже за молоком в аккуратных, нарядных платьях, а по субботам на такси ездили в оперетту.
А Лёлька тогда рассказала совсем уж дикую вещь - мол, Красовские, даже ради приличия, не плакали в день смерти Вождя.
Зато мы, девочки, были поголовно "влюблены" в Стасю. Сколько ей тогда было? Восемнадцать-двадцать? Сейчас уже точно не скажешь. Да и надо ли?
Стася казалась нам сказочной принцессой, которую зачем-то перенесли в наш неказистый двор.
Солнечные локоны были по - заграничному уложены, талия - стянута "в рюмочку", манеры поражали наше "пролетарское" воображение.
Мама, как-то раз любуясь Стасей из окна, сказала, что "все полячки - исключительные красавицы". Нам с Лёлькой тут же захотелось стать полячками, - горделиво, но легко вышагивать, откидывать назад непослушные локоны, говорить мягкое - "прошу пане".
...О Стасиной матери ходило много сплетен. Мол, когда жила в эвакуации, спуталась с большим начальником.
-Нагуливала жиры на офицерском - та шоколаде! - злобно шипела тётя Сердюк, вытирая щербатую миску.
-Как вам не стыдно? - спросила, помнится, моя мама, и тут же покраснела от собственной смелости.
-Ишь - та! Защитница нашлась у шалавы! Глянь - ка! Чему детей - та учишь, учительница?!
И мама, сгорбившись, ушла в нашу комнату, видимо, жалея, что сказала "лишнее".
Действительно, Красовская - старшая положительно отличалась от типичной послевоенной вдовы, каковой она официально значилась.
Полная, розовотелая, как детские пупсы, с пышной высокой грудью, она больше напоминала королеву или фаворитку короля.
Мы, помешанные на "Де Бражелоне", тут же дали Красовской - старшей прозвище - "Монтеспан". В честь коварной любовницы Людовика XIV.
Только вот имя у Монтеспан было неприятное, тягучее - Анеля. Имя - размазня, имя - болонкина кличка.
Мы часто видели мать и дочку в сопровождении коренастого, носатого человека. В его лице и фигуре было что-то от зловредного тролля. Даже имя его было какое-то тролличье - Товия Гольдбрут.
Поговаривали, что этот самый Товия Гольдбрут вовсе не так зловещ, как кажется и работает "простым" снабженцем.
- Икру жрать одному скучно, так жидяра Красовских баб кормит, - многозначительно цедила тётя Сердюк, напирая на это позорное "жидяра".
Какое нам было дело до икры, Анели и тролля с еврейским лицом?
Стася выходила во двор и шла через дорогу, ловко стрекоча каблучками модельных туфель!
...Мы тогда ещё не знали о голливудской диве Рите Хейворт с её медового цвета кудрями. Она существовала запретно - далеко, а её "Джильда" никак не входила в планы социально - нравственного воспитания молодёжи...
Нам показывали перепачканную в мазуте Ладынину или, на худой конец, Любочку Орлову в мехах. Но они были наши! Даже в мехах - насквозь наши!
Как и заводная крошка - Франческа Гааль - "Петер".
Но мы-то понимали, что есть и другая, "не наша", жизнь...
...Толик, Лёлькин старший брат, был владельцем настоящего богатства. У него на антресолях пылились дореволюционные открытки, карты с полуголыми кокетками и подшивка журнала `Life' за 1944-й год. Толик, нехотя и лениво, но всё же показывал нам свои сокровища.
-Это бабкины, - презрительно тыкал он в открытки с чернокудрыми барышнями в белых кружевах.
А это - отец привёз. Ему американец один подарил.
Мы с вожделением разглядывали предметы этой чужой, равнодушно - жестокой, но притягательной жизни!
Там, среди полузапретного барахла, среди "семёрок" и "тузов" с долгоногими милашками, я нашла фотокарточку.
Женщина стояла в тёмном атласном платье. В руке - дымящаяся сигарета. Сзади - чёрный провал сцены.
-Кто это?
-А хрен её..., - отозвался вальяжный Толик, - баба американская. Вот же написано - Ри-та Хе-й-уорт. Наверно, актриса, типа Марики Рокк, только покрасившее.
-Как она похожа...на...
-Стасю Красовскую? - перебила меня быстрая Лёлька.
Rita Heywort.
Мы стали звать её Рита Хейворт. Потом - Рита или нет...более привычно - Риорита.
Мама неохотно, но всё же рассказала, что Риорита и у неё училась в 9 "А". Училась блестяще. Но, закончив 9 класс, была вынуждена со скандалом перевестись в рабочую "вечёрку".
Причину, разумеется, от меня скрыли, но ушлый Толик всё-таки произнёс это грязное, кромешное слово - "аборт".
-Путалась тут с одним...Витькой из седьмого дома. На дачу ихнюю моталась в Балашиху.
"Из седьмого дома" значило для нас только одно - Риорита гуляла с красивым "золотым" отпрыском.
Они вечерами ездили в Коктейль - Холл или в ЦДРИ, где назло всем комсомолам, танцевали "стилем".
- Разумеется, папахен выручил своего Витьку, а Риориту погнали из школы...Красивые завсегда от любви мучатся, - подытожила Лёлька, указывая худым пальцем на том "Анны Карениной".
- Но ведь Риорита и в вечерней может хорошо выучиться, - уверенно повторяла я мамину фразу.
- Она манекенкой работает на Кузнецком... Толик сказал.
А потом с "курортов не столь отдалённых" возвратился местный жиган Василий Костюхин. По-дворовому, Косуха.
Вернувшись к матери - дворничихе, он редко оставался ночевать в её зачумлённой каморке с вечным луковым духом и тараканами.
От пройдохи - Толика мы узнали, что у Косухи - какие-то дела с бильярдистами парка Горького и вообще...
-Риорита теперь с ним ходит. Косуха - рисковый человек, - Толик цинично сплюнул себе под ноги, но плевок некрасиво повис на линялой штанине...
А потом Косуха опять сел. Но уже по-крупному. На суде он истошно голосил: "С-с-с ука-аа! Для тебя всё было!"
Но Риорита, говорят, и бровью не повела! Настоящая актриса...Рита Хейворт. Нежная, худая стерва с коралловым ртом!
Косуха получил тогда по заслугам.
А Риорита влюбила в себя молодого, но плешивого прокурора.
- Стасси, вы могли бы стать нашей отечественной Диной Дурбин! - пошленько острил прокурор, целуя при всех Риоритину руку.
Он красиво ухаживал, - дарил охапки цветов и приносил конфеты "Южная ночь", которые обожала Риорита.
А потом прокурора разжаловали в следователи за "аморалку". Тётя Сердюк верещала, что знает женщину "из ихнего месткома"
-Мы с ней вместе оперировали грыжу, - многозначительно говорила Сердюк,- Он ведь что - хотел разойтись с женой. А там дети. И эта стервоза Стаська... Эти сучки - манекенщицы все норовят мужиков увести. Тощие, как твои грабли, а гонору - воз!
Положительно, Риорите не везло в любви!
Но не успели мы в очередной раз насладиться жалостью к прекрасной полячке, как на горизонте появился Архитектор - на - "Москвиче".
Архитектор был молод, строен и носил очки, которые, впрочем, придавали ему особый шик.
...Риорита, умело жеманясь, выскальзывала из тёмных недр автомобиля и, стрекоча шпильками, скрывалась в парадном. Архитектор равнодушно принимал наши смешки и "скока время?" Нам он казался напыщенным, как павлин.
А потом нас оставили на осень - Лельку истории и по русскому, а меня - по геометрии.
"Медиана в равнобедренном треугольнике, проведенная к основанию, является..."
В коридоре по-прежнему воевала тётя Сердюк. Сегодня была её очередь мыть места общего пользования, поэтому доставалось всем, без разбора!
-Ишь - тааа! Замуж оне собралис-с-си! За архитектора! Раньше - та к порченой шалаве за сто вёрст мужик не подходил! Мою - та Валюшку, небось, архитекторы не забалуют, - тётя Сердюк громко всхлипнула.
Валюшку Сердюк во дворе презирали и звали "Затрапеза"... Она была большая, рыхлая, с блинообразным гладким лицом. Архитекторы её, и, правда, не баловали вниманием.
...В конце августа, вернувшись с дачи, я обнаружила, что вместо Анели с Риоритой в 26-й проживают какие-то Мосины...
-Уехали, конечно, - ехидно ответствовала притихшая тётя Сердюк, - чего бы им не уехать?
1 сентября, вместо тусклой математички с "сиротской" фамилией Приютина, в класс вошёл новый учитель...
Ему было всего двадцать два, и "пустовавшее" моё сердце оказалось с тех пор всецело занято.
Вместе с несбыточной, скрываемой от всего мира, любовью, появилась и другая - ко всем этим биссектрисам и медианам...
Лёлька со мной "раздружилась" - её гораздо больше привлекали романы Чарской, которые она в наглую читала под партой.
Правда как-то раз, Лёлька меня остановила и как бы нехотя, заметила:
-Катька, я понимаю, ты занятая теперь дама, но может тебе это интересно. Я видела Риориту. Она в кулинарии ресторана "Прага" покупала рулет. Грустная она что-то. Наверно, опять любовь не задалась...
А потом нас всех "разметало" по разным "черёмушкам". Были и восторги, и слёзы, и пустые, гулкие квартиры, в которых было можно петь и плясать хоть целый день!
Теперь я подолгу добиралась на близкий когда-то Разгуляй. - В МИСИ.
...И снова была весна. Прозрачная, волнующая, ветреная весна, насквозь пронизывающая сердце.
Во всём тогда ощущалось молодое, тревожное Начало. - Время худеньких, скромных девочек, спорящих о Жане Кокто и Ле Корбюзье.
В кулинарии "Праги", как всегда, - толпа. Я не злюсь - я читаю "Юность"...
И вдруг я увидела ЕЁ. Нет, не её, а глаза. Те глаза, которые были когда - то у Риориты. Говорят, что всё лицо человека меняется, а глаза остаются теми же.
Это, без сомнения, была она. Одетая, вопреки любой моде, в расклешённое ярко-синее пальто и такие же "антикварные" туфли, она представляла собой жалкое, но великолепное зрелище.
Рот был точно и аккуратно подведён алой помадой. Брови изысканно выщипаны "в ниточку".
Казалось, что Риорита хотела отвлечь "зрителей" от её дрябленького лица, отмеченного печатью горечи и порока.
"Что же я уставилась, как идиотина?!" - пронеслась галопирующая мысль - укор в голове.
Но Риорита даже не заметила моей бестактности, как не замечала когда-то нашего восхищения.
Она молча взяла сдачу и вышла. Мимо меня, прочь, быстрой, подпрыгивающей походкой.
От её пальто пахнуло мыльным запахом духов. Казалось, и это пальто, и сама Риорита, источают аромат ушедших времён.
Ушедших навсегда.
Стеклянные двери мягко закрылись.
-Прощай, Риорита, - усмехнулась я вслед мелькнувшему ещё раз ярко-синему пятну.
Этим вечером я была приглашена в Дом Кино на просмотр голливудских драм.
Кажется, там была "Джильда", но мы её не дождались.