Аннотация: Интересно, а видят ли кошки сны? И если да, что им снится?
-Интересно, а снятся ли кошкам сны?
Леся устроилась на полу, у камина, скрестив ноги по-турецки, разложив вокруг себя веером длинную зеленую юбку. Ян сидит напротив и смотрит на узкие смуглые (а в свете огня совсем коричневые) ладони, обнимающие горячие бока кружки, от которой исходит легкий, прозрачный, как пар, и чуть щекочущий ноздри аромат вина, апельсина и немного корицы. И Яну невольно кажется, будто уже наступила зима, и они, проскочив осень, попали из последних дней августа сразу куда-то ближе к Рождеству.
Белая кошка Улла свернулась в зеленом плюшевом кресле, стоящем в глубине комнаты. Это кресло, похоже, оставалось единственным уцелевшим предметом, который Леся почему-то не сдала в комиссионку или просто не вынесла на свалку, как все остальное скопившееся здесь барахло, с которым хозяева разрешили поступать по своему разумению. А его здесь было столько, что, пожалуй, хватило бы еще на целый дом, чьи жители имели склонность к самой смелой эклектике и с охотничьим чутьем рыскали вдоль пестрых рядов блошиных рынков.
Леся излишней сентиментальностью не страдала и потому без колебаний избавилась от этих богатств. Все, что, по ее понятиям, сохранило пристойный вид, сдала в близлежащие лавки подержанных вещей, а остальное просто раздала всем желающим, повесив на двери объявление и на несколько дней превратив свой дом в остров сокровищ. Налетай, люди добрые. Дырявую кастрюльку? Пожалуйста. Ветхую скатерть с пожелтевшими кружевами? Вот она! Детские коньки? Есть и такое. Коробка покалеченных старых кукол? Кажется, только вас и дожидалась. Колченогий стул? Сколько угодно.
Собственно, так они и познакомились. В тот вечер Ян просто шел мимо, то есть собирался пройти, как обычно, когда ради разнообразия возвращался к себе по этой улице. Но, завидев счастливых, нагруженных причудливыми вещами людей, выходящих со двора дома, на окне которого еще на прошлой неделе красовался пожелтевший листок с надписью "Сдается", заинтересовался и изменил маршрут. Ушел оттуда с богатым уловом: двумя подходящими к интерьеру стульями с хитро гнутыми спинками, коробкой шахмат (в которой не хватало хорошо если только половины фигурок), подозрительно пылающими щеками и расползающейся по лицу глупой улыбкой.
На следующий день заглянул вроде бы на минутку, под благовидным предлогом поблагодарить за вчерашние приобретения и увидел, что почти все вещи разобраны, только кресло каким-то чудом осталось стоять, где и было: под маленьким круглым окном, скорее декоративным, чем необходимым.
Может, кресло было слишком громоздким, везти такое неудобно даже в машине, поэтому его никто не забрал. А, может, Леся оставила его именно из-за кошки. Так хорошо смотрелся белый клубок на выцветшем до аристократичного бледно-зеленого оттенка плюше, что Леся то и дело бегала за своим фотоаппаратом и скоро сделала столько кадров из серии "Улла в кресле", что запросто могла бы потягаться с тем художником, который все рисовал один и тот же собор в разное время суток. Обо всем этом Леся рассказывала, пока они сидели на новеньком лоскутном коврике у огромного, как во всех старых домах в этом районе, камина и терпеливо дули на чашки с обжигающим, только что сваренным глинтвейном.
Тогда-то Леся и спросила про кошачьи сны, просто так, конечно, не рассчитывая на ответ, в конце концов, кто может знать об этом, кроме самих кошек?
Но Ян улыбается и уверенно кивает:
-Конечно. Тебе же снятся.
-Но я же не кошка, - возражает Леся, и в глазах у нее блестят желтые искорки.
А вот с этим Ян бы поспорил.
Честно сказать, глядя на Лесю, он бы нисколько не удивился, узнав, что, выпроводив, наконец, не в меру засидевшегося гостя восвояси, она запирает дверь, тихонько выбирается на улицу сквозь кошачий лаз и всю ночь гуляет по крышам, не боясь их крутых скользких склонов, спрыгивает на балконы, беззастенчиво заглядывает в чужие окна, проверяет чердаки и вообще ходит сама по себе, куда вздумается. И движения у нее плавные, нарочито-ленивые, но точные; подвижный огненный свет отбрасывает на лицо пятнистые тени, и даже глаза у нее по-кошачьи золотистые, а сейчас так вовсе почти желтые.
Ян бросает взгляд на стену, где не в меру декоративная рамка сплошь из каких-то переплетений веток и листьев пытается смягчить бесстрастное лицо циферблата.
Теоретически, сейчас, самое время встать, вежливо поблагодарить за гостеприимство, еще раз за ценные приобретения и (в идеале, если хватит смелости) за то, что Леся вообще есть на этом свете и что она вдруг нашла и переехала в этот дом, хоть он и находится в непопулярном у горожан районе, и ездить отсюда до университета, где учится Леся, ужасно неудобно. После чего, наконец, отправиться к себе домой, благо пешком тут от силы минут двадцать да и то, если не идти, а плестись, спотыкаясь на каждом шагу и зевая по сторонам. Но это теоретически. Практически Яну больше всего хочется остаться здесь, у камина, который, насытившись, прекратил дымить, шипеть, трещать и опалять сидящих рядом; отпивать по глотку остывающий, но еще горячий глинтвейн, ощущая на языке пощипывающий вкус гвоздики и смотреть на Лесю, конечно. И разговаривать с ней, неважно о чем.
Поэтому Ян цепляется за эту ниточку и разматывает ее, сочиняя на ходу, и только старается сам себе поверить, чтобы убедительнее звучало. Надолго его, конечно, не хватит, но, может быть, еще пять минут или даже целых десять, можно будет смотреть, как пляшет пламя в золотистых глазах.
-Конечно, снятся. Только кошачьи сны - это с точки зрения людей, сны наоборот. Наш мир для них просто сон, не более, чем эфемерная субстанция. Несведущим людям может прийти в голову, что кошки спят. На самом деле, у них начинается самое интересное, настоящая, так сказать, жизнь. В отличие от человеческих снов, сновидения кошек последовательны. Строго говоря, им все время снится примерно один и тот же сон, с продолжением, зато кошачья реальность всегда разная, никогда заранее не знаешь, где окажешься. Это только ты, или я, или любой среднестатистический человек самонадеянно полагает, что кошки просыпаются, потягиваются и мурлыкают нам в угоду, а они на самом деле просто наловчились просыпаться в своих снах. И очень они это удачно придумали, согласись: такие вещи, как еду, туалет и всякие мелкие заботы оставлять на долю сна, чтобы всякие мелочи не отвлекали от настоящей жизни.
На этом месте фантазия Яна иссякает. Он несмело поднимает взгляд, видит сначала аккуратно подшитый подол юбки, потом по локоть голые руки с выступающими косточками тонких запястий, вьющиеся каштановые кончики растрепавшихся волос и потом уже золотистые глаза. Они смотрят на него то ли с интересом, то ли насмешливо - не поймешь.
-Ну ты и загнул, - заключает Леся. И качает головой.
Еще бы: не каждый вечер приходится выслушивать такую изумительную бессмыслицу. Лучше бы просто помолчал.
Слова застревают в горле, и Ян беспомощно оглядывается назад, где на выцветшем до благородного зеленого оттенка плюше свернулась клубком белая кошка Улла, и будто ищет у нее поддержки. Поддержки. У кошки, значит.
Какая же все-таки изумительная бессмыслица. Какая редкостная нелепица. Какая прекрасная чепуха. Как и сам сочинитель, собственно.
Белая кошка Улла медленно открывает сначала правый, голубой, глаз, потом левый - зеленый. Улла лениво потягивается и снова сворачивается клубком, поджимая лапы под себя и укладывая подбородок на хвост. От камина идет такое приятное тепло, а от этих двоих и вовсе еще чуть-чуть - и полыхнет весь дом, но сами они, конечно, этого не видят, как и все прочие человеческие дети, зато это прекрасно видит Улла. Это и еще многое другое.
Кошке Улле сегодня никуда не хочется идти. Она целый день нежится и дремлет в своем любимом зеленом кресле под круглым окном, через которое солнечным днем в комнату проникают косые лучи, расчерчивая стены и пол ровными полосами светотени. Но сейчас в нем виден лишь черный кусочек почти ночного неба и две звезды, сверкающие, как глаза какого-то большого и далекого зверя. Нет, сегодня определенно никуда. Ночи в августе холоднее иных осенних, и белую кошку Уллу не проведешь такими фокусами.
Как известно, у кошек девять жизней, а белая кошка Улла прожила уже семь, и каждую из них она помнит лучше, чем люди свою нынешнюю. Она помнит бледно-зеленую огромную, точно висящую прямо над тобой, луну и теплый липкий воздух, от которого даже шерсть становится влажной; клетушки человеческого жилья, тесные и высокие до головокруженья, костры вздымающиеся до небес и прозрачный ясный холод городов, где, кажется, зима не заканчивается никогда, и соленый ветер с моря, и пустые сады у заброшенных домов, и жаркие сухие дни, и уютное тепло комнат, и раздолье бродячей жизни, и еще много чего помнит и знает белая кошка Улла. Она смотрит на этот мир разноцветными глазами и видит ими все, что было, что будет и что будет, если не будет, и что могло бы быть.
Она щурится на огонь, перед которым уже который час сидят двое человеческих детей. Тот самый выдумщик, знаток кошачьих снов, вертится, барабанит пальцами по чашке, ерошит свои без того лохматые волосы, и сердце у него то и дело бьется, как у птицы, когда ее покрепче прижмешь лапами к земле. Улла видела его на улице несколько раз и видела его вчера, и знает, зачем он на самом деле пришел сюда сегодня.
Белая Улла по-своему любит девушку с каштановыми волосами и золотистыми глазами и иной раз даже чувствует к ней почти родственную нежность. Потому что златоглазая и сама когда-то была кошкой, да и не так давно, если подумать. Редко, но бывает, что кошка в одной из своих девяти жизней может стать женщиной. Например, если очень уж прикипит к какому-нибудь человеку, да так, что захочет пойти за ним дальше. Жаль только, она сама совсем ничего не помнит. Что-то вроде платы за сомнительное удовольствие побыть странным двуногим созданием с короткой памятью и беспокойным сердцем. А вот этот сочинитель как раз догадывается, смутно, но верно. Он вообще видит больше, чем ему самому кажется, вернее, мог бы видеть, только голова у него другим забита. Обычное дело. Сидит, страдает, извелся весь, смотрит на Уллу почти умоляюще, как на последнюю свою надежду, ночь перед расстрелом и только. Подозревает ведь, ну, какой прозорливый.
Умей кошки усмехаться, Улла сейчас непременно усмехнулась бы себе в усы.
А так только прикрывает глаза, по очереди: сначала голубой - правый.
Кошка Улла смотрит на двух человеческих детей зеленым глазом и видит.
Как беспокойный лохматый фантазер сейчас все-таки встанет и уйдет. Перед этим будет долго благодарить за гостеприимство, за угощение и путаться в словах, и плести черт знает что, и извиняться за неловкость, когда случайно заденет стоящую в прихожей безделушку (бесценок, взятый вместо сдачи), окончательно смутится, но так и не поблагодарит за самое главное. И уйдет, понурив голову, выдумывая себе сто и еще один предлог вернуться, обещая половину совершенно мифического царства такому же мифическому существу за эту возможность. Чтобы уже не уйти, потому что сюда - он теперь точно в этом уверен, глупый, - сюда его уже никогда не позовут.
И ведь действительно, в этот дом ему уже не вернуться. Он пойдет по тихим улицам, не замечая ни холода, ни звезд, и вообще ничего, кроме своих мрачных мыслей, и даже не догадывается о том, что наутро (едва ли он проспит три часа) придется бросить все, спешно бежать на вокзал, брать не по карману дорогой билет в другой, очень далекий город, потому что уехать надо срочно и любыми средствами. В довершение всех бед на вокзале у него вытащат телефон и бумажник с остатками денег, но не от этого неприятно екнет сердце. Только сейчас поймет, что имевшийся в нем номер казался ему этаким мостиком, залогом благополучного и обязательного возвращения.
Конечно, он уговорит себя придавать этому никакого значения, пообещает себе вернуться и первым делом побежать к ней, но дела в том городе задержат его дольше, намного дольше, чем он пока рассчитывает.
Унимая дрожь, он вновь окажется у этого дома спустя почти год. Открывшие дверь незнакомые люди скажут, что девушка с каштановыми волосами здесь больше не живет, и даже искренне посочувствуют ему, но, конечно, она не отчитывалась им о своих планах.
А познакомились они, можно сказать, случайно, общих друзей-приятелей нет. Да и виделись, считай, два раза. Собственно, и говорить-то не о чем.
Он, конечно, не раз и не два обойдет весь город вдоль и поперек и даже проживет тут несколько не особо плохих, хоть и очень бестолковых лет, проведенных в пустых надеждах, а на что - будет не понятно даже самому, но безрезультатно. Потому что, уехав раз, девушка с золотыми глазами уже никогда сюда не вернется.
Девушка с золотыми глазами, закрыв за ним дверь, снова устроится у камина, взяв кошку Уллу к себе на колени, как часто делают человеческие дети, когда тоскуют. Глядя на затухающий огонь, она будет переживать, что весь вечер сидела, словно воды в рот набрав, и больше он с такой пресной занудой, томной барышней, унылой девицей связываться не будет. Она просидит так чуть ли не до рассвета, прислушиваясь к каждому шороху, думая, что он, может быть, все-таки вернется. И тогда, о, тогда она бы нашла, что сказать, ведь в голове у нее уже вертится сто и одна подходящая реплика, сто и один прекрасный предлог, чтобы попросить его зайти еще на чуть-чуть, примерно до утра.
Но все это бесполезно, конечно, ведь девушка понятия не имеет ни про звонок, ни про билет в далекий город, ни про вокзал. Телефон у нее, конечно, есть, но одна цифра в нем, а именно пятая, почему-то записана неправильно: то ли нервничала, то ли не расслышала. И теперь в ответ на все ее звонки будет отвечать какая-то незнакомая и равнодушная к ее бедам женщина. А точного адреса она не знает. И никаких друзей-приятелей общих у них нет. Само собой, златоглазая стопчет все туфли в прогулках по окрестным улицам, надеясь на случайную встречу, но, ясное дело, попусту. Трудновато встретить того, кто находится за сотни километров, как ни старайся и как сильно о нем ни думай.
Зимой девушка завалит сессию, потому что, честно сказать, что бы она ни воображала, а актриса из нее никакая. Вон, и сейчас сидит: все на лице написано воооот такими буквами. Только слепой не заметит. Или очень влюбленный.
Она не будет ничего пересдавать, вместо этого, как это часто бывает и пока еще более ли менее легко дается, просто решит начать все с чистого листа. Только не здесь. В другом городе. Впрочем, ей не привыкать, как всякому ребенку из семьи военных. С собой она возьмет только фотоаппарат, маленький красный чемодан, куда уместится все самое важное, кроме кресла, кошку Уллу и парочку невероятных историй, которые он успел насочинять и которые она запомнила слово в слово. Уж что-что, а на это память у нее хорошая, столько ролей выучено, хоть и зря.
Отправившись на тот же вокзал, купит билет, но в совершенно противоположном направлении. И никогда сюда не вернется. Истории перепишет в один файл и распечатает на всякий случай. Хотя это, конечно, не понадобится. Она и так знает их наизусть, но вспоминать постарается не слишком уж часто.
Белая кошка Улла открывает правый, голубой, глаз.
В общем-то, ей нет никакого дела до жизни людей, у нее есть своя, и она ею вполне довольна. И в целом, абсолютно все равно, где жить: в этом городе или каком другом. Жаль только, зеленое кресло останется здесь, а оно очень уж ей нравится, как и сам дом, и здешние ночи, пахнущие сиренью и еще миллионами ароматов самых соблазнительных оттенков, и утра с ароматом поджаренных колбасок и свежего молока, и косые лучи сквозь окно, и деревянные скамейки вдоль тихой улицы, и пыльные чердаки, и солнечный пустырь на окраине, и крыши с крутыми склонами, - словом, уезжать отсюда было бы весьма и весьма досадно. Улла потягивается и думает, что, если дела пойдут так и дальше, то все окажется зря, и эти двое не смогут быть вместе. Опять, между прочим. И ждать им потом еще целую жизнь, и то не факт, что в следующий раз они окажутся умнее, а обстоятельства столь же благоприятны.
Но это если дела пойдут так...
Кошка Улла знает, что летняя куртка, в которой пришел сочинитель, небрежно кинута в прихожей на спинку стула, и, как всякий растяпа, все важные вещи он хранит в кармане, оставаясь в полной уверенности, что с ними там ничего произойти не может. И еще кошка Улла думает, что иногда быть растяпой не так уж плохо для тебя самого, даже если остальные тебя этим то и дело попрекают.
Улла как будто дремлет, но закрывает только зеленый глаз, глядя на мир прищуренным правым, голубым, и видит.
Как беспокойный лохматый фантазер сейчас все-таки встанет и уйдет. Перед этим будет долго благодарить за гостеприимство, за угощение и путаться в словах, и плести черт знает что, и извиняться за неловкость, когда случайно заденет стоящую в прихожей безделушку (бесценок, взятый вместо сдачи), окончательно смутится, но так и не поблагодарит за самое главное. И уйдет, понурив голову, выдумывая себе сто и еще один предлог вернуться, обещая половину совершенно мифического царства такому же мифическому существу за эту возможность. Чтобы уже не уйти, потому что сюда - он теперь точно в этом уверен, глупый, - сюда его уже никогда не позовут.
Дойдя до дома, машинально сунет руку в карман, но ключей там не нащупает. На всякий случай перепроверит все остальные карманы, но те, конечно, на искомый предмет будут так же пусты. Не веря своему счастью, сломя голову побежит по темным ночным улицам, как будто сюда можно опоздать, и через каких-нибудь полчаса снова будет здесь.
Грустная златоглазая девушка, сидящая у камина с кошкой на коленях, подскочит, кинется открывать, даже не спросив, кто там. Они заговорят одновременно и будут долго искать ключи, но, само собой, ни в доме, ни на улице их не обнаружат, и вернутся назад вдвоем, сияющие, как два солнца, так что мир, наверное, еще долго не увидит людей, более счастливых от осознания пропажи. И только утром, когда одного из них разбудит резкий телефонный звонок, ключи вдруг возникнут сами собой, там же, где им и следовало быть: под стулом, на спинке которого он вчера небрежно бросил куртку.
Златоглазая даже грешным делом подумает, что он специально сделал вид, что потерял их, потому что хотел вернуться, а он допустит возможность, что она нарочно припрятала ключи, потому что хотела, чтобы он остался; и оба заключат, что эти предположения слишком хороши для правды, спишут все на удивительное совпадение и прочие мифические чудеса, а кошка Улла будет лежать белым клубком в своем зеленом кресле, потому что с рассвета зарядит проливной дождь, и делать вид, что все это ее совершенно не касается.
Само собой, он уедет, купив на вокзале жутко дорогой билет, но телефон и деньги останутся при нем, потому что неизвестные воры были на этом месте целых полчаса назад и теперь веселятся в ближайшем кабаке. И все человеческие дела, и хлопоты, и беды, которые ждут его в том городе, покажутся не более чем мелкой рябью на море. Потому что каждый вечер, набирая номер, он будет словно идти по залитому солнцем мосту на другой берег, где его ждет человек, кажется, одним своим существованием делающий мир совершенно замечательным местом, в котором можно справиться с чем угодно, просто с чем угодно.
И вернется он, конечно, раньше, чем почти через год, и дверь ему откроет девушка с каштановыми волосами и золотистыми глазами. Ближе к зиме она завалила сессию, потому как, что бы она сама ни воображала, а актриса из нее никакая. Но это ее совершенно не беспокоит, потому что в мире, где есть тот, чей голос она слышала каждый вечер, не может произойти решительно ничего такого, чего стоит бояться.
Белая кошка Улла открывает зеленый глаз и некоторое время просто смотрит на огонь. Вставать сейчас, конечно, ужасно не хочется, но насовсем расставаться со своим креслом, с этим домом и с этими двумя глупенькими человеческими детьми хочется еще меньше. Поэтому она все-таки поднимается, протяжно зевает, выгибает спину, с наслаждением запускает когти в податливую обивку и тщательно умывается. Время еще есть, торопиться некуда. Покончив с первостепенными делами, бесшумно спрыгивает на пол, неспешно направляется в прихожую с самым независимым видом, зная, что эти двое провожают ее взглядом. На пороге Улла оборачивается и подмигивает ему из-за спины девушки. Он растерянно моргает, глупышка. Ничего-ничего, белая кошка Улла знает, где висит его куртка.
Ян рассеянно смотрит на дремлющую в кресле Уллу и думает, что же на самом деле видят во сне кошки. Та свернулась уютным клубком, вытянув лапу и, прищурившись, поглядывает на них в ответ одним глазом. Они у нее разные, и сейчас открыт, кажется, голубой.
-Ты и сегодня ее фотографировала? - интересуется Ян просто чтобы что-то спросить и сгладить ужасающее, как ему кажется, впечатление от собственного монолога о кошачьих снах.
-Ну да, - признается Леся и улыбается, - утром, когда на кресло через окно падают косые лучи, и видна пыль. И доски пола теплые от солнца. И плюш не кажется старым, дешевая краска похожа на потемневшую от времени позолоту, а само кресло выглядит как готовый экспонат музея, фамильная ценность. И Улла с разноцветными глазами. А все вместе становится одним целым, ни прибавить, ни убавить. У меня этих картинок уже столько, и сама не знаю зачем. Наверное, просто надеюсь, что одна из них получится так же хороша, как действительность, и другие увидят то же, что вижу я. Но получается только белая кошка в старом кресле.
Белая кошка, будто понимая, что разговор идет о ней, открывает второй глаз, лениво поднимается, выгибает спину, точит когти, умывает лапы, тихо спрыгивает на пол и неспешно направляется в сторону прихожей, где в двери есть кошачий лаз. Наверное, собирается по каким-то своим ночным кошачьим делам. На пороге она на мгновение оборачивается, и - Ян мог бы ручаться - подмигивает ему, но это ему, конечно, только кажется: кошки вроде бы не умеют подмигивать, во всяком случае, специально, что бы он там себе ни выдумывал.
Белая кошка Улла скрывается в темноте коридора, и Ян, глядя ей вслед, стараясь не вздыхать, ставит пустую кружку в сторону, нарочно медленно поднимается и говорит полувопросительно: