Аннотация: попытка написать новеллу и чтобы без мистики
Голоса за стеной
Я перебрался в этот район поздней весной, когда газоны уже были покрыты густой сочной зеленью, пестрой от конфетти отцветающих вишен, а улицы и бульвары по вечерам заполнялись праздно шатающимся народом.
Квартира, стоившая мне долгих поисков, находилась ближе к конторе, где я проходил стажировку, а арендная плата, к моему удивлению, оказалась значительно ниже, чем я предполагал. Хозяйка, миссис Марч (конфетное облако духов, классические лодочки, пушистые завитки белых волос, тщетно забранные в строгий пучок), годилась мне в бабушки и охотно вжилась в эту роль с первых минут нашего знакомства. Поднимаясь на третий этаж она, то и дело называя меня "милым юношей" и "славным мальчиком", велела обращаться в любое время, когда бы мне ни понадобился совет.
Миссис Марч жила в соседнем доме, и я, высунувшись из окна по пояс, мог увидеть ее балкон с призрачным колыханием многослойного тюля, сверх всякой меры украшенный цветочными горшками с яркими пятнами весенних цветов и кадками с зеленью. Их доминантой являлось высокое пальмообразное растение, упирающееся куцой верхушкой в чужой балкон.
Квартира оказалась не такой просторной, как мое прежнее жилье, но для меня одного места здесь было более чем достаточно. Комната - бежевые обои, шкаф со скрипящими дверцами, массивный письменный стол, доставшийся миссис Марч, должно быть еще от дедушки, узкая кровать, напоминающая армейскую койку, и пыльный запах лаванды, исходящий от матраса и чуть выцветших бледно-сиреневых штор. На окне, утопая в ажуре салфеток, ощетинившись мясистыми листьями, зеленело какое-то растение, должно быть, депортированное сюда с балкона. Позже мне стоило немалых усилий убедить старушку вернуть его назад.
Прилепившаяся к комнате кухня была того меньше, стоя у плиты, мне не нужно было делать и шага, чтобы достать что-то из шкафчика, приколоченного к противоположной стене, или из хрипло дребезжащего холодильника. Но все это могло считаться умеренной роскошью по сравнению с ванной, единственным элементом декора которой было узкое прямоугольное зеркало и кафель с бледными русалками, резвящимися в полустертых морских волнах. Сама ванна с виду здорово смахивала на огромное жестяное корыто, в дне которого кто-то просверлил дыру водостока. Будто в качестве компенсации на краю скромно примостились три махровых полотенца прелестных пастельных цветов и новенькая мыльница, в которой покоился кусок мыла, размером с небольшой кирпич, источающий ужасный запах синтетической земляники.
Пока я, вздыхая и хмурясь, осматривал будущее жилье, миссис Марч молча следовала за мной по пятам, нервно поправляя выбившиеся кудряшки. Они молодили ее, придавая до странности юный вид. Должно быть, старушка всерьез опасалась, что в последний момент я пойду на попятный. Но, когда мы достигли ванной, и мой взгляд упал на полотенца, она улыбнулась столь обезоруживающе, что я был готов мыться в жестянке и благоухать синтетической земляникой весь год. Дело было решено.
В тот же вечер я перевез сюда свои вещи, уместившиеся в один большой чемодан. Теперь на дорогу до конторы, отнимавшую у меня не меньше сорока минут, уходило четверть часа да и то, если не очень спешить. К тому же она пролегала вдоль городского парка, и по утрам, прежде чем окончательно погрузиться в мир ценных бумаг, кредитов, поданных жалоб и ответных исков, я мог послушать щебет птиц с правой стороны, в то время как с левой меня оглушала остервенелая перекличка автомобильных гудков.
Я быстро устроился, не обременяя себя лишними хлопотами по созданию уюта. Переместил содержимое чемодана в шкаф, бумаги кинул в ящик стола, обнаружив там сломанный карандаш и половину выцветшей фотографии чьих-то рук. Запасы продуктов я периодически пополнял в небольшой лавке напротив - красно-белый полосатый тент над зеленой дверью, медный колокольчик у входа и все, что может понадобиться не слишком притязательному обывателю вроде меня. Если же меня одолевал приступ гедонизма, или там вдруг заканчивались кофе, крекеры, бекон и яйца, я сворачивал за угол, шел вдоль по улице и заходил в супермаркет, где неизменно находил нечто, вполне удовлетворяющее моим потребностям.
Последние дни весны в тот год выдались жаркими не по сезону каким-то удушающим яростным почти июльским пеклом. Небо сверкало ясной синевой, дожди шли так редко, что я успевал забыть об их существовании в природе, изнемогая от сухой духоты, накрывавшей город к вечеру. Бредущие по улицам днем люди выглядели изможденными пилигримами, вынужденными пересекать аравийские пустыни, припадая к редким оазисам тени. Только синоптики сохраняли неизменно радостное расположение духа, точно температурные рекорды принадлежали к числу их личных заслуг. Уже к двум часам дня город накрывало изжелто-синим маревом, и солнце жгло асфальт так нещадно, что к закату воздух дрожал и колыхался, превращая окружающую действительность в подобие миража. К концу рабочего дня в глазах плыло, буквы наползали друг на друга в бессмысленной каше, в исках и тяжбах одна за другой совершались нелепые ошибки.
В конторе мы спасались, плотно задергивая жалюзи, прижимая ко лбам стаканы с холодной водой и держа под рукой грелки со льдом, вентиляторы жужжали без остановки, то и дело взметая со столов бумажные вихри, внося дополнительную неразбериху в порядок дел.
Но в новой квартире дела обстояли куда хуже. Окна в ней выходили на запад, и к моему возвращению домой комната напоминала раскаленную теплицу.
Тонкие шторы ничуть не облегчали положения, и я удивлялся, что обжигающие лучи до сих пор не прожгли в них дыры. А ведь лето еще даже не началось. Я стал опасаться, что, если так пойдет и дальше, без шуток, я рискую скончаться от теплового удара в своей же постели.
Тем не менее, я продолжал надеяться, что пекло скоро пойдет на спад, и мы вновь вернемся к обволакивающе мягким и ласковым июньским дням. От одной мысли о том, что придется заниматься поиском нового жилья, меня начинало мутить. К тому же я сильно сомневался, что найду для себя нечто столь же выгодное. Было бы крайне досадно переехать в какую-нибудь каморку у черта на рогах, и, открыв окна на следующее утро, втянуть в себя резкий запах озона и увидеть блестящие озера луж на мостовых. Так что я уговорил себя повременить с этим хотя бы до середины месяца.
Моим пристанищем и утешением жаркими вечерами стало то самое не показавшееся мне привлекательным поначалу корыто в ванной. О, как же я был слеп! В те дни оно спасало меня, услужливо предоставляя в мое распоряжение свою прохладную жестяную утробу. Я наполнял его холодной водой и, не зажигая света, дрейфовал в полной темноте, воображая себя вмороженным в айсберг ископаемым у белоснежных побережий Антарктики. Наступали сумерки, и с ними приходило некоторое облегчение. Я покидал свое убежище, отправлялся в комнату, скидывал бесполезное одеяло на пол и растягивался на диване, читал, дремал, иногда, если работы было много, допоздна засиживался над книгами, но чаще просто подолгу и бесцельно стоял у открытого окна, глядя на улицу и парк. К лету люди выбирались из города, из-за жары желающих сделать это было еще больше, и улицы выглядели пустынно.
Миссис Марч, взяв плату за месяц вперед, вскоре появилась на моем пороге в элегантном белом костюме и соломенной шляпе, кокетливо сдвинутой набок. Из-под плетеных полей выбивались непокорные завитки. Она сообщила, что собирается провести несколько недель за городом, где то ли у ее сестры, то ли подруги был роскошный летний особняк с бассейном, садом и старым тендербердом в гараже. Назвав меня напоследок "бедненьким мальчиком", она беззаботно махнула рукой и пожелала "весело провести время".
Мои друзья разъехались на время каникул к родственникам и на курорты и не планировали возвращаться раньше начала августа. Время от времени кто-нибудь из них присылал мне открытку, и перед моим мысленным взором вереницей проносились коктейли, блеск вечеринок, бридж на залитых солнцем террасах, поля для игры в гольф, мелкий белый песок и теплая морская пена, щекочущая босые ступни.
Большая часть моих сокурсников, имея надежный тыл родительских состояний, были не сильно озабочены своим будущим. Я же не мог позволить себе уехать в длительное путешествие и остался в городе, устроившись на оплачиваемую стажировку в юридическую контору, решив, что это должно неплохо отразиться на моей гипотетической карьере. Да и какие-никакие деньги мне бы совсем не помешали. Я планировал отправиться к родителям на пару недель перед самым началом занятий.
Нельзя сказать, чтобы я сильно тяготился своим положением, к тому же в этом городе жила моя двоюродная тетя Марион с мужем. По выходным, тщательно побрившись и причесавшись, надев чистую выглаженную рубашку, я отправлялся к ним в гости. Для приходилось пересекать весь город, они жили в районе, где многоквартирные дома сменялись небольшими частными особняками, возвышавшимися на безупречных газонах в окружении ажурной зелени садовых роз.
Их дом, двухэтажный, с высокими пололками, с шелковыми занавесками на больших окнах и выступающей террасой, увитой левкоем и вьюнком, был насквозь пронизан теплом и светом. И всегда здесь стояла какая-то особенная почти церковная тишина, в которой мне неизменно чудился оттенок печали.
Мой несостоявшийся кузен, которого я видел лишь раз, когда мне самому не исполнилось и пяти, однажды, катаясь на велосипеде, неудачно упал, ударившись головой о камень. Его нашли вечером на узкой лесной дорожке.
Других детей у тети не было, и она любила меня безудержно, отдавая мне все то, что предназначалось моему брату. Ее любовь чем-то напоминала иссушающее марево этой весны, и оттого я никогда не оставался в этом доме надолго, хотя она каждый раз уговаривала меня занять комнаты на втором этаже. Но, сколь бы заманчивым не казалось мне это предложение, я неизменно отклонял его. Все равно я никогда не смог бы стать тем, кого она так хотела во мне видеть.
Однако в любое время, сколько только пожелаю, я мог наслаждаться их королевским гостеприимством и теплом этого дома. Валялся на огромной кровати в тех самых комнатах второго этажа, глядя, как разрисовывают потолок дрожащие от ветра тени деревьев, листал книги в библиотеке, покорно разыгрывал молчаливые шахматные партии с ее мужем, поглощая домашний лимонад и слишком пристально разглядывая королей и пешек, прерываясь на обеды и ужины из трех перемен блюд. Так продолжалось до вечера воскресения, после чего я вновь пересекал город и, заходя в квартиру, оказывался точно в трубе жарко натопленной печи.
Однажды, вернувшись после очередного визита, я, как обычно, распахнул окно и долго стоял так, ни о чем особенно не думая. Улица будто вымерла, кое-где в раскрытых окнах мелькали люди, в теплых лиловых сумерках дома напоминали кукольный театр, где маленькие актеры из папье-маше и картона передвигаются туда-сюда по щелям, прорезанным в полу.
Где-то рядом женский голос, с досадой выговаривал кому-то за проявленную неосторожность. Когда невидимая обладательница голоса повышала тон, до меня долетали отдельные фразы: "Я же просила быть аккуратнее, я специально переставила цветы туда, чтобы они не мешали!"
Я покосился на зеленое чудовище, до сих пор гнездившееся на моем подоконнике. Кажется, единственное создание, кому пекло было только на пользу, несмотря на то, что я орошал растрескавшуюся серую почву в основном остатками вчерашнего чая и даже кофе. Плотные листья зеленели с глянцевым блеском, и откуда-то будто бы проклевывался новый стебель толщиной с человеческий мизинец.
Между тем голос с нарастающим раздражением продолжал сокрушаться о цветах, припоминая заодно какие-то прошлые грехи в виде пропавших невесть куда колец и загубленных штор. Я, наконец, сообразил, что он доносится из соседней квартиры, жильцов которых я так и не познакомился.
Я в пол-уха слушал этот обвинительный монолог, однако вскоре там все стихло. На улице окончательно стемнело, завтра начиналась очередная рабочая неделя, а жара, вопреки всем моим надеждам, и не думала спадать. С этими тягостными мыслями я отправился спать, надеясь, что не скончаюсь посреди ночи от нехватки кислорода.
Дни шли как обычно, скользя мимо быстро и незаметно, как слипшиеся страницы не сильно увлекательного романа, отправляющего читателя из понедельника в пятницу без всякого ущерба для содержания. Сотрудники конторы один за другим отправлялись в отпуск, сияя, как звезды, и оставляя за собой шлейф наспех состряпанных дел, как часто бывает, когда на уме вертятся не телефонные номера и заполненные бланки, а незатейливые слова какой-нибудь милой песенки, услышанной краем уха в обеденный перерыв в местной закусочной.
Я же по-прежнему никуда не собирался, и, утопая в бумагах, забывал перелистывать календарь. То и дело мне приходилось разбираться с последствиями предотпускной лихорадки своих коллег, выясняя, отправил ли Джон необходимые копии документов в окружной суд, придумывая правдоподобные объяснения тому, что Петер отбыл в Южную Францию, не забыв прихватить с собой ключ от несгораемого сейфа с особо важными бумагами, и разбираясь в хаосе почты, который устроил некто младший служащий Гейл, рассортировав конверты, следуя какой-то загадочной и абсолютно непостижимой для посторонних логике. Оставшиеся в городе клиенты словно спятили от жары и охотно срывались, цепляясь за каждую мелочь. Взмыленный секретарь не успевал опускать трубку на рычаг, выслушивая жалобы на путаницу в датах слушаний дел, давно прогоревшие сроки, курс президента и вранье синоптиков. Мы сходили с ума, и вечерами я, совершенно одуревший и обессилевший, устремлялся домой, в теплицу со спасительным корытом.
Иногда, стоя у окна, закрыв воспаленные глаза и подставив еще мокрую голову воображаемому ветру, я слышал ставший знакомым голос, доносившийся из соседней квартиры. Долетавшие до меня реплики ни о чем не говорили и могли быть обращены к кому угодно, но нередко в них сквозили нотки того же едва уловимого раздражения, что я заметил еще в первый раз. Упреки, впрочем, касались каких-то незначительных вещей, и были скорее похожи на усталую констатацию факта. Так уставшие родители урезонивают детей еще слишком маленьких, чтобы бранить их всерьез.
Потому-то, наверное, я тут же причислил свою соседку к числу тех несчастных мамаш, которые по каким-то причинам не смогли выехать из города и вынуждены переживать эту дикую жару, томясь в четырех стенах и довольствуясь однообразными прогулками по сжатому периметру парка.
Однако однажды ночью (это был первый день, когда температурный столбик, наконец-то пополз вниз, а на горизонте покружились какие-то серые клочья, отдаленно напоминающие тучи и заронившие в наши раскаленные души дерзкую, но тщетную надежду на дождь) этот самый голос с неожиданной и оттого совершенно ошарашившей меня интимностью произнес: "Ну же, смотри. Я уже в постели. Иди ко мне". Каноническая картина матери с младенцем, подпитанная щедрыми красками полотен Возрождения, мигом растаяла, подобно обманчивым дождевым облакам.
Почему-то стало неловко, будто кто-то мог поймать меня на невольном подслушивании чужих ласк, и я отошел от окна, оставив его открытым. В конце концов, я не собирался задыхаться от ложной стыдливости.
После очередного возвращения из гостеприимных объятий дома тетушки и весьма обильного ужина мне не спалось.
В ушах стоял гудящий звон, во рту было сладко, а в правом подреберье ворочалось, должно быть, проклятое малиновое суфле. В голову лезли мысли о завтрашнем дне, который обещал начаться со встречи с братьями Брайт - двумя великовозрастными болванами, которые уже пятый месяц не могли поделить доставшееся им от двоюродного дядьки наследство - шаткую развалюху на другом конце страны. От одного их вида у меня начиналась головная боль. Я злился на себя за то, что не могу уснуть, за то, что торчу в этом городе, пока мои друзья ни в чем себе не отказывают, потягивая "маргариту" из бокалов, утыканных зонтиками, и прогуливаясь по открытым палубам яхт, и еще больше за то, что против воли прислушиваюсь к тому, что происходит за стеной.
Но там стояла тишина, или, может быть, мой измученный мозг не желал воспринимать сигналы слуха. Как бы то ни было, после нескольких часов бесплодных мучений я, наконец, погрузился в беспокойный сон.
Как часто бывает с людьми, не обделенными некоторой фантазией, чья заполненная рутиной жизнь не может похвастаться фейерверком приятных встреч и событий, я, сам не отдавая себе отчета, стал воображать жизнь за стеной, пытаясь воссоздать образ своей соседки по обрывкам услышанных разговоров. Видимо, она уходила и возвращалась раньше или позже меня. Мы никогда не сталкивались, и я понятия не имел, сколько ей лет, как она выглядит и чем занимается. У нее был высокий, звонкий, но не лишенный женственности голос, такими обычно поют принцессы Диснея.
Однако я не слишком полагался на этот фактор. Помню, в старших классах со мной училась девчонка с таким странным тембром, что ее легко можно было принять за парня, стоя к ней спиной и не видя лица. Ее Офелия (которую она мечтала сыграть в постановке школьного театра) произносила свои реплики томным голосом безнадежно испорченного пажа, так что, в конце концов, ее сняли с роли, и ей пришлось играть Гильденстерна, поскольку остальные персонажи были уже заняты. Говорят, правда, впоследствии она не отступилась от своей мечты и снискала славу в узких кругах авангардного театра.
В итоге, я так и не пришел ни к каким определенным выводам по поводу своей соседки, и мои мысли обратились к ее собеседнику, которого я никогда не слышал. Возможно, все объяснялось особенностями акустики, или у него был очень тихий голос, или он отвечал откуда-нибудь из другой комнаты. Я даже не пренебрегал версией, что он был не здоров и имел какие-нибудь проблемы с горлом или речью.
К такому предположению меня подтолкнула очередная услышанная реплика. На этот раз в голосе моей таинственной соседки сквозила явная обида, в какой-то момент мне даже показалось, что она вот-вот расплачется, но этого не произошло:
-Я уверена, ты делаешь это специально! Мне назло! - кипятилась женщина. - Ты же знаешь, как мне это не нравится!
Она умолкла и, спустя некоторое время, устало добавила:
-Генри, если так будет продолжаться дальше, я позвоню доктору Ферре.
Больше ничего услышать не удалось. Во всяком случае, теперь известно, что его зовут Генри, думал я, хотя нельзя сказать, чтобы эта информация казалась мне очень уж ценной.
Следующие пару недель не ознаменовались ничем примечательным, если не считать того, что столбики термометра, наконец, перестали зашкаливать, а мои коллеги возвратились с отдыха весьма посвежевшие и в обеденный перерыв наперебой хвастались загаром, обменивались впечатлениями и раздавали сувениры, один другого хуже. Мне досталась шапка с оленями из Северной Канады, одноразовая ручка, увенчанная криво ухмыляющейся головой Микки-Мауса, набор зонтиков для коктейлей и мыло, из тех, что раскладывают в гостиничных туалетных комнатах. Только Петер привез бутылку великолепного Шато Марго, должно быть, испытывая угрызения совести из-за той возни с ключом.
Во всяком случае, времени у меня стало немного больше, настолько, что я улучил момент и пролистал в справочнике раздел врачей, имеющих частную практику, но, естественно, никого с фамилией Ферре там не обнаружил.
Как-то вечером я, как обычно, валялся в кровати, лениво листая книгу, но никак не мог вникнуть в сюжет, постоянно возвращаясь к началу абзаца и читая одно и то же несколько раз. Занавески чуть колыхались от легкого ветра, доносящего сладкий аромат цветущих лип, и перед моими глазами плыли позолоченные вечерним солнцем холмы и уходящая к горизонту лестница железной дороги.
Наконец, я оставил бесплодные попытки проникнуться атмосферой романа, отложил книгу и привычно подошел к окну. Дикая жара спала, люди неторопливо прогуливались по парку, наслаждаясь мягким летним вечером. Я подумал, что неплохо было бы и самому пройтись, когда из соседней квартиры послышался привычный женский голос, и вслед за ним второй - мужской.
Стыдно сказать, но я высунулся из окна едва ли не по пояс, надеясь хоть краем глаза увидеть происходящее. В тот момент я думал, что стану посмешищем всей улицы, хотя, разумеется, никому из прохожих не было дела до того, что происходило у них над головами.
Но окна были расположены так, что я мог разглядеть лишь то, что и так видел с улицы - белая рама, прозрачные облака розового тюля.
Застыв в этой, довольно неудобной и унизительной позе, я прислушался.
Мои соседи вели оживленный диалог, но его содержание абсолютно ни о чем не могло мне сказать. Речь шла о чьей-то сестре или какой-то другой родственнице. Ее поезд застрял где-то на полпути, из-за чего она опоздала на самолет, и теперь пребывала в состоянии тяжбы с авиа-и железнодожной компаниями. И та, и другая отказывались компенсировать убытки, ссылаясь то друг на друга, то на форс-мажорные обстоятельства.
Слушать все это было смертельно скучно. Должно быть, таинственный доктор Ферре хорошо знал свое дело или, может быть, мужчина, наконец, выбрал другое место, поближе к окну.
Но тут проблемы несчастной родственницы, видимо, утомили обоих, и тема исчерпала себя. Послышалось журчание воды, звон посуды и шуршание фольги. Я мигом вообразил себе видавшую виды скатерть, дешевый фарфоровый сервиз в цветочек и горку конфет в вазочке. За стеной немного помолчали, и вдруг мужской голос спросил:
-Слушай, а почему ты просто не выставишь его за дверь?
Я моментально напряг слух и вытянул шею.
- Ты же знаешь, я не могу так с ним поступить. Это просто несправедливо, - тихо ответила она, понизив голос.
-Да с первого взгляда было видно, что он редкостный подлец, - с откровенной неприязнью заметил мужчина, - ты чересчур мягко к нему относишься.
Я рисковал выпасть из окна и уж тогда наверняка стать предметом для разговоров местных сплетниц.
-Слушай, - в ее голосе появились уже хорошо знакомые мне нотки раздражения, - тебя это не касается. Вот увидишь, немного времени, и все изменится.
Пауза.
-Дело твое, конечно, - с деланным равнодушием сказал мужчина, - но лично я бы и минуты не потратил на такого мерзавца.
Она ничего не ответила.
Я постоял еще немного, надеясь услышать что-нибудь еще, но они вновь вернулись к теме судебных исков, которой я и без того был сыт до отказа. Вскоре мужчина ушел, я не мог слышать, что он сказал ей на прощание.
Я быстро собрался и вышел на улицу, надеясь, столкнуться с ними на лестнице, но, очевидно, он опередил меня. Мне ничего не оставалось, как отправиться в парк. Прогуливаясь по изогнутым аллеям, я развлекался тем, что пытался сопоставить содержание диалога со своими скудными умозаключениями.
Очевидно, мужчина, которого я поначалу ошибочно принял за Генри, был просто ее гостем, вероятнее всего, родственником (Брат? Кузен? Дядя?). Но где тогда в это время пропадал сам Генри, и когда он вернется? Я пытался вообразить себе этого типа. По всему выходило, что он не относился к тем ребятам, с кем было бы приятно поболтать за чашкой кофе, если, конечно, с ним принципе было возможно поболтать.
Я гулял до темноты, но не видел никого, кто, по моему мнению, мог бы хоть немного походить на Генри, хотя нельзя сказать, чтобы я смотрел особенно внимательно. В открытое окно за тюлевой пеленой виднелся кусочек стены, оклеенной светлыми обоями, и угол шкафа. Вернувшись, домой, я упал на кровать, уставившись в потолок, как будто там, как в кино, можно было воочию увидеть происходящее за стеной.
Что связывает эту женщину с человеком, судя по всему, не отличающимся достоинствами? Что угодно. Глубокое чувство. События прошлого. Кровное родство.
Изголодавшееся от казенного канцелярского языка бесконечных исков и актов и подкормленное дрянной беллетристикой воображение оживилось и подкидывало гипотезы с азартом доморощенного детектива.
Продолжая пялится в немой потолок и размышлять о своих соседях, я сам не заметил, как уснул.
Мне снилось, что я нахожусь в огромном аэропорту. Бегая из зала в зал, путаясь и возвращаясь в одно и то же место, я один за другим пропускал самолеты, летящие через всю страну прямиком к огромному дому, доставшемуся мне по наследству. Наконец, выбежав из здания терминала через очередную дверь, я очутился на голой серой пустоши. Небо чернело, и дул порывистый ветер, словно надвигалась буря. Посреди бесплодной равнины возвышался трехэтажный особняк во французском стиле. Он выглядел пустым и заброшенным. Подойдя ближе, я заметил, что в нем нет ни одного окна. Слепые стены покрылись трещинами, ступени крошились под ногами, пока я поднимался на крыльцо и звонил в дверь, хотя двери как таковой там вовсе не было, вместо нее зиял пустой черный проем, из глубины которого на меня надвигалась черная тень. Палец точно прилип к звонку, я дергался и трепыхался, как муха, угодившая в паутину. Тень между тем подползала все ближе, я не мог разглядеть лица, но ни на секунду не сомневался в том, что это был Генри.
Едва ли не с воплями я подскочил в кровати, заполошно размахивая руками. За окном только светало, воздух в комнате был неожиданно холодным, так что босые ступни окоченели, а рубашка неприятно липла к телу. Я встал, сварил кофе и просидел на кухне, пока из соседней комнаты не донесся звон будильника, возвещающего о том, что пора отправляться на работу.
Подслушивания у окна, вялые попытки вообразить происходящее, ленивые размышления в постели вперемешку со строчками из второсортного романа - тоска брала от мысли, что это могло бы стать единственным моим развлечением, по крайней мере, до начала августа. Не имею представления, сколько еще все могло бы тянуться в этом духе, если бы в один день в полосатой лавке по необъяснимым причинам разом не закончились запасы яиц, бекона и кофе.
Чертыхнувшись, я отправился в супермаркет. Возвращаться (магазин находился на полдороге к конторе, так что мне пришлось проделать половину того же пути, которым я шел домой) не хотелось, но мысль о пустом холодильнике манила ничуть не больше. Конечно, стоило просто зайти в какую-нибудь закусочную, но, к тому моменту, как в голову мне пришла эта разумная мысль, я уже бродил с корзиной вдоль сверкающих рядов, ощущая полную беспомощность туриста, волей судьбы заброшенного в незнакомый район города без карты.
Особенно трудно пришлось с кофе, но когда я уже отчаялся обнаружить его и повернулся, чтобы уйти, в глаза бросились яркие шеренги жестяных банок и блестящих пакетов. Все это время я кружил вокруг него, как заплутавший в походе путник блуждает в трех соснах, не видя дороги. Не без труда отыскав в этом нагромождении свой любимый, и, прихватив заодно пару банок сардин и пакет яблок, я направился к кассе.
Мои шаги гулким эхом отдавались в пустом магазине, только раз мимо меня продребезжала тележкой деловитая женщина, свободно ориентирующаяся в этом лабиринте консервированных овощей и вчерашней выпечки. Она хватала товары, не сбавляя скорости и почти не глядя, точно внутри нее была встроена особая система навигации. Да еще какая-то светловолосая девушка внимательно изучала стойку с прессой. Заметив ее, я подумал, не прикупить ли пару газет или журналов, раз уж все равно здесь оказался.
Склонившись, девушка искала что-то в нижнем ряду, где сосредоточились издания для домохозяек типа "Дом вашей мечты" и "Библиотека рецептов". Обложки не отличались разнообразием, сверкая лучезарно улыбающимися женщинами, занавесками диких расцветок и жиром заварного крема.
Наконец, она выбрала какой-то журнал, раскрыла его и, не замечая ничего вокруг, погрузилась в изучение ингредиентов для выпечки кекса с цукатами.
Я стоял так близко, что ощущал исходящий от нее свежий аромат цветов. На ней было светлое летнее платье, открывающее загорелые плечи и руки, и простые белые туфли. Короткие, выгоревшие на солнце волосы лежали мягкими волнами, и она то и дело заправляла за ухо спадающую на лоб прядь. Ее лицо показалось мне смутно знакомым. Возможно, мы встречались в колледже или в конторе, или, не отдавая себе отчета, я не раз замечал ее среди прогуливающихся вечерами прохожих.
Задумавшись, я довольно бесцеремонно разглядывал ее, перебирая в памяти похожие лица. Чуть заметно нахмурив длинные прямые брови, девушка вернула журнал на место, и, наконец, заметила меня. Она не слышала, как я подошел, и отпрянула от неожиданности, но в следующий момент, вместо того, чтобы равнодушно скользнуть по мне взглядом и отвернуться, неожиданно искренне улыбнулась:
- Ой, простите, я вас не заметила. Ведь вы наш новый сосед, верно?
Я мог бы сделать вид, что не понимаю, о чем она говорит, но я узнал этот голос, который столько раз слышал, стоя вечерами у открытого окна. Расплывчатый образ наконец-то обрел плоть и кровь и, наверное, только в тот момент я поверил в то, что голос, который я слышал едва ли не каждый вечер, но так ни с кем и не связывал, принадлежит реальному человеку. Это было очень странно, все равно как если бы столкнулся на улице с кем-то, кого до этого видел только во сне.
-Возможно, - выдавил я, - если вы, конечно, говорите о том доме, что напротив парка.
- Элизабет Лэйн, - представилась она, продолжая улыбаться так, словно это была счастливая встреча хороших друзей, которые, живя в одном городе, не видятся месяцами.
Я, все еще ошарашенный, осторожно пожал маленькую теплую ладонь. Что бы я ни думал, но моя соседка оказалась значительно моложе, чем я себе представлял, на вид одних со мной лет.
-Мы с вами уже встречались, - заметила она, чем окончательно повергла меня в полное замешательство. - С месяц назад, в лавке мистера Черри.
Теперь-то я припомнил. Душный вечер, поднимающийся волнами жар от раскаленный мостовой, возня с переездом и целые дни в конторе наедине с ровными столбиками цифр и поправками к закону о землевладении. В памяти мелькнуло золото волос и звонкий голос, который в тот момент говорил мне немногим больше, чем голос любого другого незнакомого человека.
Она поспешила пояснить:
- Вы тогда только въехали и выглядели здорово уставшим, да и мне было неловко навязываться. Я вас узнала, потому что миссис Марч немного рассказывала о своем новом жильце. Как-то она заходила ко мне на чашку чая, и мы видели вас из окна.
-Миссис Марч? - тупо переспросил я, как будто представления не имел, кто бы это мог быть.
-Ну да, - она растерянно кивнула. - Ведь вы у нее снимаете? Знаете, ведь раньше миссис Марч сама там жила. Та квартира досталась ей от детей: они перебрались на юг. Она была просто счастлива, когда вы появились. Ужасно боялась, что вы откажетесь, переживала, что квартира не в лучшем состоянии. Все предыдущие желающие просто испарялись, побывав там.
Я и понятия не имел, что у миссис Марч были дети, и силился представить, как она умещалась в этих нескольких метрах со всей своей оранжереей и прочими безделушками, которые наверняка громоздились в ее комнатах тут и там, занимая все свободные поверхности.
-О, там вовсе не так уж плохо, - я старался вложить в интонацию как можно больше энтузиазма и не думать о выцветших шторах, жестяном корыте и том пекле, какое воцаряется там к вечеру, - к тому же квартира близко от места моей работы, так что миссис Марч совершенно не о чем волноваться, - заверил я.
-А где вы работаете, мистер...э-э-э...
Только сейчас я понял, что забыл представиться. Болван.
-Майкл Сандерс. Можно просто Майкл.
-Тогда и вы зовите меня Элизабет. Хотя друзья зовут меня Бетти.
В ней не было ничего от красоты в классическом понимании - слишком мягкие черты, слишком тонкие губы, вздернутый носик, немного облупившийся от загара, - но в ее лице, улыбке, блестящих голубых глазах, манере держаться было что-то такое, что моментально располагало к себе. Что-то от Холли Голайтли, какая-то особенная неуловимая легкость, заражающая собеседника, заставляющая моментально поверить в то, что вы без пяти минут друзья.
-Так чем вы занимаетесь, Майкл?
-Я писатель, - ляпнул я, чувствуя, как вся кровь в моем теле с бешеной скоростью устремилась к лицу.
Это была чудовищная ложь. С мыслью о том, чтобы снискать славу на литературном поприще я расстался еще в первый год обучения в колледже. Однако, несколько эссе, признанных образцовыми, и пара претенциозных стихотворений, опубликованных в школьной газете, по-прежнему не давали покоя моим родственникам, особенно тете Марион.
Она руководила изданием небольшого журнала для томных девиц и изнывающих от скуки домохозяек, чья поэзия жизни уже давно превратилась в прозу отнюдь не романтического толка. Журнал имел соответствующее название "Изысканная леди", и тетя Марион регулярно настаивала на том, что я мог бы писать рассказы для раздела "Изысканные истории". Впрочем, иногда я поддавался на ее уговоры, и (разумеется, подписываясь вымышленным именем) сочинял какой-нибудь сладкий бессмысленный бред, ужасающий меня самого своей пошлостью, или писал парочку-другую статей для "Изысканных фактов", которые, я был уверен, домохозяйки пролистывали не глядя. Я убеждал себя, что занимаюсь этим только потому, что было бы слишком жестоко расстраивать тетю Марион, обманывая ее надежды, к тому же мне выплачивались гонорары. Сейчас я подозреваю, что на самом деле в тех мечтах, которые мы скрываем даже от самих себя, был не так уж далек от родственников и в глубине души все еще надеялся поразить литературные круги своим триумфальным появлением.
Хотя то, что я писал, на самом деле никуда не годилось, тетя Марион и ее читательницы неизменно оставались в восторге, считая меня самым талантливым из авторов (я бы никогда не признался, что эта дурная лесть все же достигает цели). Тетя не раз намекала на то, что я сам мог бы прочитать парочку писем, среди которых наверняка попадутся и послания от незамужних. Мысль о поиске подходящей мне партии была теткиной головной болью, но я наотрез отказывался заводить знакомство и тем более соединять свою жизнь с кем-то, кому были по вкусу персонажи "Изысканных историй", даже если их создателем был я сам.
-Писатель?! Ничего себе! Я и не знала! - воскликнула Элизабет.
Глаза у нее заблестели. Определенно, в ее воображении слово "писатель" могло означать только одно: персонаж, чья жизнь окружена тайной, а многочисленные банковские счета лопаются от гонораров, которые он получает за свои пронзительные и умные романы. Вечера он проводит, разъезжая на коктейли и поздние ужины, от приглашений на которые ломится его почтовый ящик. Там он расточает тонкие комплименты дамам и отпускает оригинальные и изящные замечания обо всем, что происходит вокруг. После чего возвращается к себе домой и, насквозь пропитавшийся вдохновением, как корж ромом, строчит до утра, утопая в густых клубах сигаретного дыма и не выпуская стакан с виски из рук.
-А что вы сочиняете? Романы? - продолжала расспрашивать Элизабет с неподдельным интересом. Я понял, что еще немного, и уже ничто не сможет меня спасти.
-Мммм, нет, я пишу для журнала, - промямлил я, чувствуя, как с каждым словом только глубже проваливаюсь в топкую почву вранья, и скоро она поглотит меня с головой.
-А, так вы журналист!
Элизабет тут же обернулась к стеллажу с прессой, будто надеясь угадать, какое издание я осчастливил своим сотрудничеством. Я машинально проследил за ее взглядом и ужаснулся. Прямо перед нами ослепительно сверкал глянцем последний выпуск "Изысканной леди". На обложке мускулистый мужчина, черты лица которого недвусмысленно напоминали о нашем происхождении, прижимал к себе хрупкую брюнетку, чьи пропорции вряд ли могли позволить ей передвигаться самостоятельно. Алые буквы манили читательниц ознакомиться с "Объятиями дикой страсти". Автором этих изысков был не я, но при мысли о том, что Элизабет может каким-то непостижимым образом связать мое имя с подобным кошмаром, меня охватил жгучий стыд.
-О нет-нет, я пишу эээ... эссе, статьи...для...ммм..узкоспециализированного издания. Его нет в продаже. Оно распространяется только по подписке, - я поспешно громоздил одну ложь на другую, надеясь только, что у меня хотя бы хватит ума запомнить то, что я уже наплел.
-Жаль, - вздохнула Элизабет, и, не проявив ни малейшего интереса к диким объятиям, вновь вернулась взглядом к наставлениям по кулинарии и домашнему хозяйству.
-О, вы любите готовить? - я с радостью ухватился за эту зацепку, надеясь таким образом свернуть, наконец, со скользкой темы.
-Да не то чтобы. Знаете, моя мама всегда говорила, что это полезное умение для девушки, - она чуть усмехнулась, - к тому же помогает немного разнообразить досуг. Только вот, - Элизабет скорчила гримаску, - о чем они думают, когда пишут все эти рецепты? Чтобы найти большую часть ингредиентов, нужно объехать половину города. Неужели кто-то всерьез полагают, что женщины будут с этим возиться?
-Полная бессмыслица! - поддакнул я, в жизни не приготовивший ничего сложнее омлета с тунцом.
Она тепло улыбнулась и подхватила корзину с пола. Молоко, морковь, две коробки шоколадных конфет, апельсины и булочки - ничто в этом наборе не наводило на мысль о том, что она живет не одна.
Мы, наконец, направились к кассам, неспешно скользя по гладким плитам пола.
-Элизабет...
-Бетти.
-Хорошо. Бетти. А вы чем занимаетесь? Сейчас все только и думают, как уехать подальше от города.
Я надеялся отыскать благовидный предлог и направить разговор на интересующую меня тему.
-Да, знала бы, какое будет лето, уехала бы к родителям на все три месяца. А так устроилась работать в "Бартлби", может быть, вы что-то слышали...Сижу в приемной, отвечаю на звонки, записываю, кто пришел, кто ушел, глазею в окно, общаюсь с посыльными. Вам это, наверное, кажется смертельно скучным...В общем-то так и есть, - она замолчала и уставилась в пол, будто всерьез полагала, что подобная информация может стать поводом для исключения столь заурядной персоны из круга моих богемных знакомых.
-Да нет, ну что вы. Например, я не могу представить, как вы справляетесь с подобной работой. Она не для растяп вроде меня, - кое-как вывернулся я. Скажи она в тот момент, что целыми днями сидит у станка в уродливой безразмерной форме, наматывая нитки на пустые бобины, и я бы счел это самым волнующим занятием на свете. Я прекрасно знал товарищество "Бартлби". Оно владело сетью небольших магазинов, продающих принадлежности для рукоделия: нитки, спицы, пуговицы, пряжа, стандартные наборы для вышивки с цветами, котятами и девами у фонтанов. Читательницы тети Марион были большими поклонницами подобного декора.
Я бы сказал Элизабет еще что-нибудь ободряющее, но побоялся возвращаться к теме своей новой профессии, приобретенной десять минут назад.
Когда она повернулась, чтобы расплатиться, платье чуть соскользнуло с плеча, и я заметил на загорелой коже несколько глубоких припухших царапин, уходящих вниз. Она тут же поправила рукав, быстрым бессознательным движением, но от увиденного мне стало здорово не по себе.
Расстались мы уже на лестнице. Я стоял, ожидая, пока она первая зайдет в свою квартиру, точно надеялся краем глаза уловить в глубине движение молчаливой тени. По дороге я только и думал, как бы невзначай завести речь о Генри, не навлекая подозрений. Сейчас я понимаю, что мои опасения выглядели донельзя глупо, я слышал не больше, чем мог услышать любой из наших соседей, но в тот момент подобный вопрос казался мне верхом бестактности. Я воображал, что знаю слишком много для того, кто не так давно въехал в дом и, мягко говоря, не стремился сближаться с прочими жильцами. Ловко уворачиваясь от разговоров о работе, я довольствовался милой, но совершенно бесполезной беседой о погоде и немногочисленных общих знакомых.
Она приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы быстро проскользнуть внутрь и не позволить постороннему взгляду увидеть ничего лишнего.
-Элизабет...
-Бетти! - снова поправила она меня.
-Бетти, если вам вдруг понадобится какая-нибудь помощь или что угодно, не стесняйтесь обращаться в любое время дня и ночи, - я надеялся, что это не прозвучало слишком высокопарно.
-Спасибо, Майкл. Это очень мило с вашей стороны, - просияла Элизабет, закрывая дверь.
Все, что произошло дальше, я не могу объяснить ничем кроме как скукой, одиночеством и жарой, которая хоть и пошла на спад, но все равно продолжала раскалять стены моей комнаты с полудня до наступления сумерек.
С того дня я уже не мог не думать об Элизабет.
Разумеется, я думал о ней и раньше, но теперь все было иначе. На самом деле, до момента нашего знакомства я размышлял о своих соседях вовсе не так уж много, иногда вспоминая об их существовании только стоя у окна и слушая капризные и сердитые реплики. В конце концов, в более ли менее прохладные вечера я выбирался развеяться или находил другие занятия, кроме как всерьез размышлять о людях, которые, по сути, не особенно меня интересовали.
Однако теперь я вспоминал Элизабет чаще, чем мне самому хотелось бы. Десятки раз зачем-то возвращался к нашему диалогу, придумывая более удачные и остроумные ответы, чем междометия и молчаливые кивки головой. И с каждым разом все сильнее убеждался (как мне тогда казалось), что она тоже проявляла ко мне интерес.
И вот это последнее и было хуже всего.
Погрузившись в безграничный мир грез, я с упоением предавался своему занятию, продолжая воображать жизнь за стеной. Только теперь дело приняло иной оборот, превратившись из вялотекущего русла неопределенных мыслей в бурный поток фантазии и весьма странных умозаключений, основанных на стремлении выдать желаемое за действительное, а вовсе не на острой и беспристрастной наблюдательности истинного писателя, каким, к слову, я уже представлял себя в каком-то абстрактном, но недалеком будущем, не имеющим, впрочем, никакой связи с настоящим.
Воображение, подогретое внезапной встречей, заработало с жаром доменной печи, куда я без устали подкидывал угли новых идей и интриг в духе второсортных романов, громоздившихся у моей кровати.
Вторым главным персонажем моего вымышленного мира, естественно, был Генри. Персона нон-грата. Таинственный мистер Икс. Черная тень в дверном проеме. Подлец с первого взгляда. Мерзавец. Мучитель и тиран. При одной мысли о длинных припухших полосках на спине Элизабет, мне хотелось ворваться в эту квартиру и встретиться со злодеем лицом к лицу.
Вечерами я так жадно прижимался ухом к стене, будто пытаясь уловить малейшие колебания воздуха, что однажды едва не свернул себе шею. Теперь я мог часами караулить у открытого окна, в ожидании случайной реплики, которая, словно луч фонаря в тумане, прольет свет на происходящее, но, увы, мне по-прежнему приходилось довольствоваться малым: обрывочными, ничего не значащими словами, которые могли быть обращены к кому угодно. Раньше мне казалось, что женский голос болтает почти без умолку, но только сейчас я осознал, какая тишина царит в той квартире на самом деле. И в синеватой темноте опускающейся на город ночи мне подчас становилось жутко. Реплики Элизабет падали в эту тишину, как в камни в колодец, входя в воду без плеска, отдаваясь эхом в моих ушах и по-прежнему не находя никакого ответа.
Закрыв глаза, я рисовал себе Генри - больного, парализованного, немощного, удерживающего ее около себя плаксивыми уговорами, силой, грязными уловками, или, -что неизменно заставляло меня покрываться холодным потом, - чувством.
Не раз я выходил из дома пораньше или наоборот задерживался, рискуя опоздать в контору, под разными предлогами сбегал оттуда, не дождавшись конца рабочего дня и оставался сверхурочно, надеясь будто случайно столкнуться с Элизабет на лестнице, но этого не происходило.
Однажды, повинуясь какому-то внезапному порыву, я преодолел неблизкий путь и оказался у закрытых дверей "Бартлби". Как-то я даже набрался смелости, отыскал их номер в телефонном справочнике и позвонил туда. После нескольких гудков мне ответил голос, который теперь я узнал бы и лежа на дне океана, но, разумеется, я не смог вымолвить и слова и опустил трубку. Мне казалось, она сразу же поймет, кто это, и к тому же я не смог выдумать ни единого предлога для подобного звонка.
Прогуливаясь вечерами, я разглядывал ее окна, надеясь заметить Элизабет или Генри. Но видел то же, что и всегда: пастельного цвета обои и угол шкафа. Иногда они вовсе были закрыты. В поздний час это казалось мне странным, но кто знает, куда они могли отправиться.
Вполне естественно было бы прибегнуть к помощи миссис Марч. Если они с Элизбает знали друг друга давно, старушка просто не могла быть не в курсе дел.
Она вновь возникла на моем пороге уже в конце июня. Все та же соломенная шляпа, платье в мелкий горошек и роскошный загар, такой глубокий и ровный, что я здорово усомнился, действительно ли она провела это время, катаясь на тендерберде с подругой по окрестным полям.
Когда я уже открыл было рот, соображая, как поудачнее задать вопрос, она взглянула на меня и удивленно вздернула подкрашенные брови:
-Что с тобой, мой мальчик? - в ее голосе отчетливо слышалась тревога.
После чего я раз и навсегда оставил мысли узнать у нее что-либо об Элизабет.
Миссис Марч взяла плату за следующий месяц, долго сокрушалась тому, что я так и не смог выбраться из "этой душегубки", и, наконец, отбыла к своим зеленым питомцам, ничуть, кажется, не увядшим, оставив за собой сладкий шлейф аромата маргариток и сливочных тянучек.
Но все это было просто пустяками по сравнению с тем, что, разгоряченный собственными фантазиями, я начал писать для "Изысканных историй".
Сейчас мне приятнее и легче думать, что все это было вызвано влиянием невыносимой жары и усталости от работы, которая к тому моменту окончательно вымотала меня. С каким-то маниакальным упорством я проверял календарь несколько раз в день, будто надеясь, что каким-то волшебным образом упустил начало августа, но он неизменно сообщал мне, что до того момента, как я могу паковать чемоданы, остается еще удручающе много времени.
Как-то раз, бесцельно слоняясь по центру города, я набрел на лавку подержанных товаров, где среди прочей покрытой ровным ковром пыли рухляди обнаружил допотопную печатную машинку и тут же купил ее, нимало не заботясь том, как удобно будет тащить ее на себе до самого дома. Пара букв западала, по большей части остальных приходилось бить со всей силы, чтобы они оставили свой бледный отпечаток на девственной чистоте листа. При этом она издавала грохот лязг и грохот локомотива, так что я всерьез опасался жалоб других жильцов.
Главными героями повествования, разумеется, выступали под вымышленными именами Элизабет и Генри. Сюжет же полностью отвечал критериям отбора "Изысканных историй". Молодая красавица Элоиза погибала под гнетом жестокой домашней тирании, не смея вырваться из нее в силу рокового стечения обстоятельств. Но когда на горизонте внезапно возникает таинственный сосед, жизнь ее меняется самым непредсказуемым для читателей образом.
Я лишь никак не мог определиться, какую роль в этой драме должна отвести Генри, разрываясь между безжалостным тираном отцом и бессердечным стариканом супругом, за которого она была насильно выдана замуж алчными родственниками на заре своей юности. В итоге я остановился на втором варианте, так как он позволял поделить образ Генри пополам и начать повествование издалека, со сцены, где властный отец готовит свою несчастную дочь к замужеству с глухонемым стариком. Претендуя, очевидно, на некоторую весьма сомнительную интеллектуальность, я наградил его именем Сатрап. Вдобавок к имени я щедро наделил его несметными богатствами, которые позволили бы главе семейства беспрепятственно потакать своим порокам.
В начале июля температура снова рванула вверх. Солнце палило нещадно, растение на подоконнике явило свету бутон мертвецки-сизого цвета, и, дрейфуя в жестяных просторах своего корыта, я рисовал в воображении сцены, поражавшие античным размахом страстей.
Из ночи в ночь, поджариваясь в своей теплице, тоскуя по отдыху и путешествиям, я перенес действие на холмистые просторы солнечной Италии, имея о ней весьма смутные представления, состоящие в основном из общих сведений, почерпнутых на школьных уроках географии и истории искусства, рекламных проспектов туристических контор и собственных убеждений. Неделю назад один из моих друзей прислал открытку, изображающую великолепный венецианский палаццо, восстающий из прозрачных аквамариновых волн и сияющий под горячим матовым небом.
Вдохновившись этим образом, в следующей части своего повествования я отправил Элоизу в роскошный загородный дворец новоявленного супруга, затерявшийся среди бархата зеленых холмов, где единственным ее развлечением на ближайшие годы стали прогулки в тени печальных и строгих кипарисов. Я не пожалел слов и бумаги, и образ Сатрапа вышел столь омерзительным, что по сравнению с ним Отелло, Яго и Ричард показались бы просто маленькими расшалившимися мальчуганами.
Экзальтированные читательницы тети Марион утопили почтовый ящик в потоках посланий со слезными просьбами раскрыть тайну личности автора.
К тому моменту я уже был взвинчен донельзя и верил в свои выдумки с фанатичной убежденностью заядлого графомана, путая их с реальностью, которая была как никогда далека от моих представлений.
Сама затея будоражила нервы и в то же время заставляла сердце сладко сжиматься.
Я боялся, что однажды, разочаровавшись в кексах и скатертях, Элизабет все же прихватит экземпляр "Изысканной леди" и узнает себя в героине моего повествования. И я ждал этого, будто всерьез надеясь на то, что в одну из ночей после этого меня разбудит робкий стук в дверь, и на грудь мне кинется дрожащая Элизабет, умоляя спасти ее от глухонемого деспота. Однако дальше этого триумфального момента мои мечты почему-то не продвигались. Я не имел никакого представления, что бы произошло, столкнись мы Генри на самом деле, но однажды это должно было случиться.
Сумерки уже сменились ночью, когда раскаленное до белизны небо, наконец, набухло влажной серой тяжестью. Через каких-нибудь четверть часа от края до края простиралась лишь кипящая пелена, в живой темной утробе раздавались глухие и угрожающие раскаты грома. Кто-то будто приглушил яркость, все поблекло, пару раз в небе вспыхнули и раскинулись блестящие ветви молний. Теплый порывистый ветер шумел в липах. Где-то со стеклянным звоном резко захлопнулось окно.
Я лежал на кровати, с наслаждением вдыхая воздух с едва уловимым ароматом сырости, и размышлял о том, как бы удачнее ввести в дело нового персонажа - того самого загадочного Марко, получившего в наследство скромный загородный особняк по соседству с угодьями вконец распоясавшегося Сатрапа. Я придумывал предлог, под которым Элоиза могла бы безнаказанно выйти из дома и столкнуться с Марко где-нибудь среди кипарисов, но ничего, казавшего мне достаточно убедительным, не шло на ум. Влажная духота сжимала виски, мысли обрывались и путались, и глаза закрывались сами собой. Я уснул, слушая ускорявшийся стук капель по подоконнику.
Разбудил меня удар грома, столь оглушающий, что я буквально подскочил на кровати и в первый момент, не вполне отличая сон от яви, заметался в бестолковой панике, пребывая в полной уверенности, что небо отверзлось и вот-вот обрушится на землю всей своей тяжестью.
Кое-как вернувшись в реальность, я обнаружил, что на улице стоит непроглядная мгла, мерцающая от частых беспорядочных вспышек молний. Как в дурном фильме ужасов, взгляд на мгновение выхватывал намокший полосатый тент, блестящие крыши домов, мутные потоки вместо мостовой.
Сквозь открытое окно в комнату хлестал дождь, ручьи воды стекали с подоконника на пол, образовывая блестящие лужицы. Я чертыхнулся, угодив в одну из них босой ногой и поскользнувшись, захлопнул окно, отделив себя от захлебывающегося города тонкой стеклянной перегородкой. Капли яростно забарабанили по гладкой поверхности, будто пытаясь пробить внезапно возникшее препятствие насквозь. Над дамами взорвался очередной громовой раскат, но звук стал приглушеннее, и только сейчас я понял, что кто-то часто и требовательно барабанит в мою в дверь. Я столько раз представлял себе эту сцену, воображая, что на пороге окажется Элизабет, что, увидев ее воочию, отпрянул от неожиданности.
На ней были только домашние туфли и кое-как наспех запахнутый белый халат. С потемневших волос ручьями стекала вода, будто последние полчаса она провела, высунув голову в окно. В руках она почему-то держала тонкую декоративную свечку, вроде тех, что ставят на стол в Рождество, что придавало ей сходство с призраком.
Не тратя времени на условности, она затараторила на одном дыхании:
-О, Майкл, я уже боялась, что вас нет, простите, так неловко, но я просто в отчаянии...Не могли бы вы...
Она обреченно махнула рукой в направлении своей квартиры. В ее голосе была такая отчаянная мольба, что я похолодел, в голове одна за другой замелькали самые красочные сцены из моего романа. Не раздумывая, я бросился за ней.
На лестнице было темно, хоть глаз выколи. Я споткнулся о порог, едва не растянувшись прямо при входе, и только тогда сообразил, что из-за разгула стихии, должно быть, весь город обесточили. Элизабет, словно проводник в фамильном замке, следовала со свечой впереди, увлекая меня в глубь и сбивчиво объясняя цель своего внезапного визита.
Завидев на горизонте стремительно наползающую черную кромку, Элизабет решила провести вечер дома и принять ванну. Она слишком сильно крутанула вентиль, от чего кран сорвало, и происходящее угрожало стать точным отражением того, что происходило за окном.
-Я просто не знаю, что делать...Вода льется потоком, я совсем ничего не понимаю в этих ручках. Дэнни говорил мне, чтобы я не крутила до упора...В такую грозу нечего и думать, чтобы кто-то приехал...Господи, так неловко...
-Вы все правильно сделали, - заверил я, интересуясь про себя, кто такой Дэнни и чем в этот момент может быть занят Генри.
Ванная представляла собой некоторое подобие мирового потопа в локальном масштабе, который угрожал, однако, быстро изменить их на настоящее бедствие, во всяком случае, в пределах двух нижележащих этажей. Из жерла, находящегося на месте крана, с неожиданным напором горного гейзера хлестала вода. В воздухе витал знакомый аромат земляники и цветов. Ванна переливалась через край, и была почти скрыта под шапкой густой белой пены. Сделав шаг, я ощутил, как ноги едва ли не по щиколотку погрузились в теплую воду. В мутной глубине запотевшего зеркала нерешительно застыл мой силуэт, с оранжевым нимбом дрожащего пламени свечи вокруг головы.
-О господи, - горестно простонала Элизабет где-то у меня за спиной.
-Если придут соседи, скажите, что крыша протекла насквозь, - нервно пошутил я, но Элизабет не оценила попытку.
-Майкл, сделайте что-нибудь, умоляю. Вы же наверняка знаете, как это работет.
В отличие от нее, я вовсе не был так уверен в этом. Последовав за Элизабет, я был готов встретиться лицом к лицу с Генри, но не с восставшей системой канализации и водоснабжения.
По стене, устремляясь вверх и уходя куда-то в подпол, шли трубы. Я тупо разглядывал их, стараясь ничем не выдать своего замешательства, граничащего с паникой, и пытался вспомнить, как все это устроено у меня.
-Почему вы не вынули затычку?! - искренне изумился я, одновременно в прямом смысле ныряя под ванну и пытаясь нащупать рукой вентиль, перекрывающий воду. Ничего, кроме отчаянной безмолвной надежды на то, что он действительно находится там, у меня не было. Стало очень тепло и следом очень мокро, будто я вознамерился купаться на мелководье. Вытянув руку и вслепую шаря под ванной, я лежал на животе, глотая проклятую земляничную пену. Где-то надо мной, не переставая поносить себя за глупость, склонилась Элизабет. Послышался глухой хлопок затычки, и мою спину щедро оросили ароматные потоки.
Тем временем моя рука все же нащупала какой-то кран, и я повернул его наугад, молясь про себя, чтобы это было то, что нужно и остановило извержение, а не стало причиной какой-нибудь еще более ужасной катастрофы.
-Ну?! - нетерпеливо побулькал я, на всякий случай покрепче вцепившись в найденный рычаг.
Несколько секунд наверху еще слышался звук льющейся воды, но, к нашему облегчению, вскоре источник все же иссяк.
Я поднялся, мокрый насквозь, и только сейчас сообразил, что прибежал сюда босиком. Карманы налились водой, во рту стоял гадкий мыльный привкус, в носу и правом глазу немилосердно щипало. Внезапно вспыхнул свет, словно, перекрыв этот вентиль, я разом перекрыл и небесные потоки, заодно восстановив электроснабжение. Элизабет стояла передо мной растрепанная и сияющая. С рукавов ее халата, мокрых по локти, тонкими струйками стекала вода.
-Вы это сделали, - произнесла она почти с благоговением, отчего я мигом позабыл и про пену, и про облепившие ноги брюки.
-Майкл, я даже не знаю, как вас благодарить.
-Для начала предлагаю ликвидировать последствия. Не уверен, что соседи сочтут объяснение с крышей вполне удовлетворительным.
На этот раз она улыбнулась и, задув свечу, прошлепала в коридор, оставляя за собой цепочку маленьких следов. Ее туфли были предусмотрительно оставлены в достаточном отдалении от опасной зоны.
Я огляделся, рассматривая место бедствия в желтоватом свете ламп. По странной прихоти проектировщика, ванная Элизабет была значительно больше и не имела ничего общего с моей каморкой. В гамме доминировали персиковый и белый цвета. В углу стоял высокий узкий шкафчик для банных принадлежностей с раздвижными дверцами, из приоткрытых антресолей выглядывала стопка пушистых полотенец. Кажется, я видел очень похожую картинку в одном из журналов тети Марион.
Из большого круглого зеркала ошалевшими глазами на меня смотрело мое отражение - распаренное красное лицо, свисающие сосульками мокрые волосы, расстегнутая рубашка (вторая сверху пуговица бесследно пропала где-то в водных недрах). Я наспех придал себе более ли менее пристойный вид, хотя не думаю, чтобы очень преуспел в этом. Сама ванна вызвала у меня жгучее чувство завистливой горечи - этакая овальная эмалированная чаша цвета топленого молока на гнутых ножках в стиле ар-деко. Глядя на такую, невольно представляешь голливудскую старлетку, мурлыкающую какой-нибудь популярный мотив откуда-то из сердцевины белого айсберга пены. В кадре мелькает только маленькая рука или ступня. Возможно, Элизабет именно так и делала, и в другое время я бы дал волю своей фантазии, если бы не заметил на краю ванной нечто такое, что сразу спустило меня с небес на землю.
Передо мной лежал последний номер "Изысканной леди", бесстыдно раскрывшийся прямо на кульминации очередной части драмы о страстях в итальянской глуши. Здесь, в квартире Элизабет, в ее ванной, на страницах журнала текст выглядел непривычно и казался чужим, принадлежащим кому-то другому, и этот другой, к моему нарастающему ужасу, очевидно, не имел никакого представления о литературе.
Я быстро бежал взглядом по ровным столбикам строк, не узнавая своих же слов.
-Изменщица! - неистово вскричал Сатрап, и взгляд его холодных стальных глаз пронзил Элоизу насквозь, словно кинжал.
В тот момент меня поразило даже не то, что глухонемой Сатрап вдруг чудесным образом исцелился и обрел голос, по всей видимости, весьма зычный, а сама мысль о том, что автором этой ахинеи был не кто иной, как я.
Я судорожно сглотнул и, повинуясь первому порыву, скинул журнал в медленно оседающую пену и слегка притопил, словно надеясь, что он бесследно растворится в воде, как сахар. Медленно размокая, Сатрап с Элоизой послушно погружались на дно.
-Майкл!
Я подскочил как ужаленный, надеясь, что Элизабет не видела, что я сделал. Но она просто стояла на пороге, держа в руках таз и тряпки. Она успела переодеться, и теперь стояла передо мной в зеленом платье с аккуратно приглаженными, но все еще мокрыми волосами.
-Ээээ... Простите, я, кажется, только что нечаянно погубил ваш журнал, - заблеял я, чувствуя, как мучительно краснею.
-Не страшно, - она махнула рукой, - я уже его прочитала.
-Прочитали?!
К моему удивлению, она смущенно пожала плечами.
-Да, я понимаю, это, конечно, не серьезная литература, но все же...
Элизабет запнулась и заметно покраснела.
Тут до меня дошло. В ее глазах я все еще оставался "настоящим" писателем. Автором бесчисленных статей для "узкоспециализированного издания". В моих глазах подобного рода сочинения могли быть только тем, чем они на самом деле и являлись: слащавой чушью для истосковавшихся по сказкам домохозяек, и как настоящий писатель я был обязан презирать каждого, кто скрашивает вечера, погружаясь в мир "Изысканных историй".
-Нет-нет, вы не поняли. К слову, моя тетя тоже очень любит этот журнал, - поспешно сказал я, на всякий умолчав о том, что тетя Марион и возглавляет этот оплот романтизма.
Возможно, я бы смог выяснить, что думает Элизабет о злоключениях Элоизы, если бы в этот момент спину не пронзила дикая боль, будто от лопаток до пояса кто-то огрел меня щеткой со стальной щетиной. Вслед за этим сзади что-то с глухим влажным стуком шлепнулось на пол.
-Генри! - вскрикнула Элизабет, кидаясь куда-то мне под ноги. Таз с грохотом покатился по полу.
Генри! - подумал я, молниеносно оборачиваясь, инстинктивно вскинув руку, защищая лицо от удара, но столкнулся взглядом лишь со своим отражением. Мысль о том, что Генри мог появиться здесь, разве что вынырнув из сливного отверстия, в тот момент, видимо, не приходила мне в голову.
Элизабет выпрямилась, и я, наконец, увидел его.
Тирана. Мучителя. Сатрапа. Героя изысканных итальянских историй. Глухонемого соседа. Генри.
Элизабет перекинула его через плечо, так что его когтистые лапы опасно свисали вдоль спины как раз в том месте, где я заметил припухшие борозды царапин. С возмутившей меня до глубины души нежностью она успокаивающе поглаживала намокшую серую шерсть, и вид у него был весьма кроткий. Но то была кротость Тартюфа, в любой момент готовая обернуться первостатейным коварством. Взгляд его глаз (цвет их оказался не стальной, а какой-то зеленовато-болотный) пронзал подобно кинжалу. В этих болотных лужицах совершенно ясно читалось одно: в том, что произошло, виноват я, только я и никто другой. И поэтому, теперь, отныне и во веки веков, мы уже никогда не станем друзьями.
-У этого кота просто несносный характер, - пожаловалась Элизабет. - Раньше со мной здесь жила девушка из колледжа, и Генри принадлежал ей. Но однажды она встретила парня и просто исчезла, не забыв прихватить одно из моих любимых коктейльных платьев, которое я одолжила ей только на свидание, в обмен оставив это чудовище. Дэнни, мой брат, так тот его просто на дух не переносит, говорит, я должна была сразу выбросить его на улицу (в этот момент лапы Генри угрожающе растопырились, ровно пятерня какого-нибудь бандита, размышляющего, всадить ли вам нож в подреберье сейчас или подождать еще немного). Но мне его жалко, - почти ласково призналась она. - Миссис Марч посоветовала мне отвезти его к одному специалисту, решить...эммм, определенный вопрос. Он не такой уж плохой на самом деле. Он любит посидеть в шкафу, ему там уютно...
Тут Генри, выслушав о себе столь лестное мнение, на мой взгляд, имеющее такое же отношение к действительности, как "Изысканные истории" к литературе, ловко вывернулся у нее из рук и, подняв хвост, пулей вылетел из ванной.
-Майкл, я уже не знаю, как извиняться за все то беспокойство, что я вам доставила, - Элизабет виновато улыбнулась и вздохнула: - Может быть, чаю? Я вчера пекла печенье, - смущенно добавила она.
-Пожалуй, не откажусь, - ответил я, чувствуя странное облегчение и какой-то совершенно необъяснимый порыв любви к Генри, напрочь позабыв о земляничной пене, располосованной рубашке и растрепанных волосах и думая только о том, что передо мной самая красивая девушка на свете и она приглашает меня на чай.