Когда мне было семь лет, мы с отчимом поехали в город немного отовариться. Часы едва ли показывали четверть первого, а он уже заправился. Как большинство бытовых алкоголиков, отчим пил понемногу, но начиная с утра, и по дороге, за рулем, продолжал отхлебывать из фляжки, которую держал во внутреннем кармане за пазухой. Он думал, что я сплю сзади, но я видела все сквозь ресницы, как можно видеть силуэты, тень и свет сквозь неплотно закрытые жалюзи. Мы уже сворачивали с шоссе, когда машину тряхнуло, отчим выругался, и раздался этот звук - ПАМ! Не БАМ, а именно ПАМ, приглушенный, будто кто-то ударил по капоту огромным молотком, обернутым упаковочным полиэтиленом.
Меня резко бросило вперед, так что я оказалась на полу между передними и задним сиденьем. Когда я кое-как выбралась, сдвигая съехавшую на лоб шапочку, глаза у отчима были стеклянными, и обеими руками он крепко держался за руль, точно опасался, что сейчас налетит торнадо и унесет его в открытый космос.
Когда мне было семь лет, и мы с отчимом поехали в город за покупками, он сбил человека.
И если однажды ты слышал этот звук, то уже никогда не спутаешь его ни с каким другим.
Поэтому сейчас, хоть я действительно дремала, прежде, чем меня бросило вперед, прежде, чем Кайл сдавленно матернулся и взвизгнула резина, едва услышав это глухое ПАМ, я уже знала, что произошло.
Когда я открыла глаза, вид у Кайла был совершенно деревянный: точь-в-точь мой отчим, ни убавить, ни прибавить.
- Думаешь, он жив? - прошептал он, еле шевеля губами.
Я осторожно вытянула шею, но из-за капота и темноты ничего не увидела. Так что только молча хлопнула дверцей. Темень вокруг стояла хоть глаз выколи. Прозрачный тоннель света от фар уходил вдоль по шоссе во тьму, там мир терял всякие очертания и дорога обрывалась, будто впереди была пропасть. Вокруг стеной стоял лес, тихо шелестел папоротник.
- Может... - выдавил Кайл, но не закончил, махнув рукой на машину.
Я без слов показала ему, что думаю об этом и о нем самом, и склонилась над человеком, пытаясь понять, дышит ли он.
Мужчина лежал ничком почти под самыми колесами. Темноволосый, худощавый, довольно высокий, в черной кожаной куртке и черных джинсах. Я закрыла глаза, прислушиваясь. В чаще шумел ветер, успокаивающе урчал мотор машины, незнакомец лежал тихо, не стонал.
- Надо перевернуть его, - я осторожно дотронулась до его плеча. Он не шевельнулся.
- С ума сошла, - голос у Кайла заметно дрожал.
Ввязываться в неприятности не хотелось, но и бросать этого парня ночью посреди леса тоже было бы подло. Не то чтобы я верю в возмездие и все такое, просто я уже увидела его, звук ПАМ обрел очертания, не столь отличные от моих собственных, Кайла и того человека, которого я увидела лежащим на шоссе двенадцать лет назад.
- Сама подумай, откуда ему взяться в лесу? - зашипел Кайл, но, тем не менее, наконец, подошел и тоже склонился, прислушиваясь.
- Не знаю.
Переглянувшись, мы все-таки перевернули его. Не скажу, что увиденное меня потрясло, но неприятно удивило, да.
На вид ему было здорово за тридцать. И он мне не понравился.
Под кожаной курткой на нем была застиранная футболка, рисунок почти совсем стерся, зато отчетливо виднелись буроватые пятна. Крови вокруг не было ни капли, так что, вероятно, что-то случилось еще до того, как он попал под колеса. И еще у него не было половины лица. Не то чтобы совсем, просто будто бы парень выбирался из пожара или что-то в этом духе: кожа на правой щеке совсем сморщилась, уголок губ опустился. Это искажало черты, в общем-то, нельзя сказать, чтобы уродливые, но впечатление производило отталкивающее. Тем не менее, незнакомец, определенно, дышал.
- Сама подумай, - повторил Кайл, видимо, размышляя о том же, о чем и я. - Только посмотри на него. Что он делал здесь ночью? Что у него с лицом? Я ехал не так быстро. По-моему, мы ничего ему не повредили.
Я колебалась. Лежащий мужчина мне не нравился. В нем проскальзывало что-то странное, не только в лице. Или мне так казалось, потому что вокруг были лес и ночь, за нами и перед нами только километры пустой дороги, а резкий свет фар слепил глаза.
Честно сказать, я уже готова была согласиться, сесть в машину и забыть все это к чертям, но тут незнакомец вдруг открыл глаза и крепко схватил меня за запястье.
Столкни меня в воду, столкни меня в воду. Опали меня огнем. Обожги меня. Приложи к моему лицу боль. Кто я? Я не помню, кто я, откуда. Я был в воде. Он вытащил меня. Я взял его. Взял. Я шел по воде, слышал плеск, меня вели огоньки, я видел свет, видел искорки, видел пятна. Я пробирался по лесу, цеплялся за ветки, искал дорогу. Издалека я видел огоньки, они плыли в темноте, как звезды. Я не стал приближаться к ним, шел дальше, увидел вспышку. Темнота сплелась с голосом девушки, рядом с собой я чувствовал тепло руки. Я схватил ее и открыл глаза.
Алекс сказала, что мы должны отвезти этого типа в больницу. Больница - еще двадцать километров к югу. Не так много, если ты на машине, но чувствительно, если вокруг ночь, и за тобой их уже двести. Но оставлять его с нами просто немыслимо. И Алекс сказала, мол, мало ли что с ним. Да то, что с ним что-то не то, было ясно сразу. Если глубоко за полночь на глухой дороге в лесу кто-то выскакивает вам наперерез, неужели вы подумаете, будто этот парень в порядке? Я просто не понял, как это случилось. Я устал вести, может быть, закрыл глаза, только на секунду. А потом Алекс вылезает, склоняется над ним, и этот тип хватает ее за руку.
И вот, пожалуйста, - теперь он на заднем сиденье.
Мы должны были взять его. Он мог запомнить наш номер или мое лицо. Я едва не заорала в голос, когда этот человек стиснул мое запястье, но он вроде бы не пытался предпринять что-то большее. Я спросила, в порядке ли он. Не сразу, но мужчина кивнул, поднялся сам. Сначала на четвереньки, немного постоял так, чуть качаясь вперед-назад, может, проверял, целы ли кости. В свете фар зрелище было странное, если не сказать пугающее. Потом встал на ноги и, не дожидаясь приглашения, поковылял к машине. Я знала, что Кайл сейчас проклинает все, на чем свет стоит.
Мы ехали на побережье. Там у его семьи есть летний домик. Он хотел, чтобы мы побыли там несколько дней, вдвоем, вдали от всех. Но я сказала, что сначала надо отвезти этого парня в больницу, что бы там ни было. Да, я тоже не восторге, но теперь-то мы точно не можем бросить его вот так.
Они ехали к воде. Парень и девушка. От него пахло морем, у нее в голове кричали чайки. Где-то, собирая ракушки, смеялись дети. Дул свежий ветер, они хотели добраться поскорее. Он сильно нервничал, боялся. Она была спокойнее. За окном мерцала ночь. Они молчали.
Мы собирались провести несколько дней у моря. На берегу у нас есть небольшой домик, его построил еще мой дед. В детстве мы с братом часто приезжали туда на каникулы, но после школы я не был там ни разу. Он стоит на невысоком утесе, и море будто лежит под ним. Я хотел показать его Алекс, хотел, чтобы она это увидела.
На пляже можно собирать ракушки и всякую мелочь, которую приносят волны во время отливов, а вечером разжечь небольшой костер. Ночью хорошо видны звезды. Воздух влажный и пахнет, как всегда пахнет на море. Я любил и люблю это место и давно хотел вернуться туда.
Тип сзади нервирует меня. Он не назвал свое имя, не сказал, кто он и откуда. В зеркало заднего вида я вижу, что он отвернулся к окну и смотрит пустыми глазами, как мимо проносятся черные стволы деревьев. Потом у него что-то с лицом. В жизни все бывает, но просто неприятно смотреть.
- Мы отвезем вас в больницу, - Алекс не выдержала.
Тип даже не взглянул на нее. Она обернулась и повторила, раздельно, чуть ли не по слогам, как ребенку:
- Мы отвезем вас в больницу. Вам нужно к врачу.
Он как-то вяло пожал плечами, мол, валяйте.
Алекс отвернулась и включила радио. Кто-то пел по-французски.
Я вдавил педаль газа почти до упора.
За окном тянулась ночь, располосованная деревьями. Она повернулась ко мне и сказала, что они отвезут меня в больницу. Я не возражал.
Столкни меня в воду, столкни в воду. Я вспоминал. Память проступает, подобно дну во время отлива, и, точно россыпь камней, обнажаются воспоминания.
Потом она потянулась и включила радио. Низким голосом на незнакомом языке пела женщина.
Я сидел у воды и собирал камушки.
Здание больницы было типичным: казенным, тихим, выхваченным из темноты неприятным белым светом двух фонарей. Сквозь стеклянные двери виднелся пустой холл. Все словно вымерло, будто кроме нас троих в мире не осталось ни одного человека.
Нам не хотелось провожать его внутрь, он мог дойти и сам. Кайл бездумно постукивал указательным пальцем по рулю. Мне стало его жаль. Он ужасно устал. Он ведь не виноват, что этот ненормальный выскочил под колеса. Было темно, ночь, вокруг лес. Никто не мог предвидеть такого.
Кайл молчал, глядя перед собой. Ждал, пока парень сам догадается, что мы приехали и надо выходить.
Но тот делал вид, что не понимает. Или правда не понимал.
Мы сидели в оцепенении. Никто из нас не шевелился и не говорил ни слова. Прошло, наверное, минут пять, прежде чем я не выдержала, и сказала, не оборачиваясь:
- Мы приехали. Больница.
Я нервничала. Боялась, что он так и будет сидеть, и нам придется что-то делать с этим, как-то вести его туда.
Но он пробормотал нечто, отдаленно напоминающее благодарность, и все-таки вышел.
Когда хлопнула дверца, мы с Кайлом выдохнули одновременно.
Мужчина шел так медленно и неуверенно, что я ждала, как он вот-вот упадет. Может, у него все же что-то болело, или даже было сломано. Не дожидаясь, пока он доплетется до входа, Кайл завел машину и рванул так, что взвизгнула резина.
В боковое зеркало я увидела, что мужчина сидит на ступеньках, подперев руками подбородок. Было не похоже, что он собирается заходить внутрь.
Но я выбросила это из головы, хотелось как можно скорей оказаться в доме Кайла и забыть обо всем этом.
Столкни меня в воду. В воду. Дрожащая стрелка подбиралась выше, девушка нервничала сильнее. За окном замелькали огни. Огни сливались в сверкающую полосу. Девушка мне понравилась. Она была живая, теплая. С красными реками внутри, синими снаружи. С такой приятно засыпать рядом. Слушать, как она дышит, как там, в ней распускается и закрывается цветок. У него в глазах был песок и дорога, он очень устал, хотел спать, страх мешал ему видеть, мешал дышать.
Они чувствовали себя до странности одинокими, но здесь, внутри были люди, много людей. Но я не пошел к ним. Я сел на ступеньки. Он показал мне кое-что. На побережье у самой воды есть домик. Утром всходит солнце, ночью луна. Это не так далеко. Когда два красных огонька скрылись из виду, я поднялся и пошел.
Не помню, как мы добрались. Я устал так, что перед глазами плясали искры. Что-то равномерно шумело в ушах, и я не сразу понял, что это море. У нас не было сил ни осматриваться, ни разбирать вещи.
Мы оставили того психа у больницы. В том, что он псих, я уже не сомневался. Алекс сказала, он не стал заходить внутрь, а сел на ступеньки. Плевать. Больше я никогда о нем не услышу, надеюсь.
Завтра будет другой день, мы забудем это, пойдем гулять вдоль берега босиком по влажному песку. Мне все здесь напоминает о детстве. Здесь мне становится спокойно. Я лежу в постели, в которой засыпал мальчишкой, слышу, как волны накатываются на берег, от лунного света все приобретает таинственный вид. Я будто возвращаюсь в прошлое, все уходит. Это был просто плохой вечер, плохая ночь, но сейчас я уже почти забыл о ней, а завтра забуду совсем. Я успокаиваюсь, как ребенок в материнских руках, и проваливаюсь в сон.
Столкни меня в воду, столкни. Я не делал ничего плохого. Просто толкнул его. Я позвал и встал неподалеку, дожидаясь, когда он проснется и выйдет. Он вышел, должно быть, услышав шум. Заспанный, но напряженный, натянутый провод. Он не успел отдохнуть. Над морем всходило солнце, светлело небо, но лица его я не мог разглядеть, и мне не было нужно. Я столкнул его в воду.
Я не сделал ничего плохого, просто защищал свою девушку. И волны приняли его, они помнили и узнали его. Море всегда знает, что у тебя внутри. Он напрасно испытывал страх, но страх его не был долог. Может быть, однажды и он очнется и выйдет, беспамятный, пустой и свободный, и станет подобным мне, подобным таким, как я. Чьи-то руки поднимут его к свету, ветру, и он возьмет их, приникнет к ним, сделает своими.
Мне нравятся его руки. Нравится его тело. Оно сильное. Сильные руки, сильные ноги. Мне уютно в нем, оно крепче и надежнее прежнего. Краски становятся все ярче, контуры предметов четче, ход мыслей яснее. Я доволен собой, доволен, что встретил их.
- Кайл?
От этого голоса сжимается сердце, я снова удивляюсь крепкой памяти тела, и быстрее, чем из миллионов взрывающихся в голове осколков складываются целое, с губ уже срывается имя:
- Алекс... Алекс, - повторяю я. Мне нравится это имя. Оно мягкое, точно пушистый снег, и колючее, как осколки льда. А снег и лед - это вода, вода - это хорошо.
- Я проснулась, а тебя нет. Что ты здесь делаешь?
У нее в голове все так же кричат чайки. Мне нравится девушка, она живая, как солнце и море, настоящая. Она стоит передо мной, и ее страх отступает, подобно отливу, в ней все больше покоя, все меньше тревоги.
-Ничего, - говорю я. - Ничего. Просто смотрю на воду.