Аннотация: рассказ для конкурса с темой "прах на ладонях" в более ли менее окончательной версии
Горе в ладонях
Гори мое горе
В костре моей боли
Между собой их называли пеплорукими и серыми, пыльными, но это кто подобрее, а так -- бродягами, отродьями, рванью или просто - грязными. И правда: все они были вечно в пыли, худые, в потрепанной дорожной одежде, а откуда приходили и куда шли - никто не знал да и не интересовался особо. Они кочевали из деревни в деревню, из города в город, держались особняком, разбивали свой небольшой лагерь где-нибудь на окраине, ночами жгли костры, сидели вокруг, а потом опускали по локоть руки в золу, возились в этой грязи. Нанка сама того не видела, но знала того, кто видел. Сын старосты, Влан, высокий тощий парень с щербатым лицом, видел все это своими глазами и еще кое-что похуже, но что именно отказывался рассказывать, молчал, озираясь и прижимая палец к губам.
Их сторонились. Не разговаривай с ними, иди мимо, не оглядывайся, не смотри, -- вот что говорили Нанке и другим детям. А будешь смотреть - они тебя поймают, сунут в большой серый мешок, а ночью сожгут и кости твои соберут, а кровь сцедят и окунут в нее руки по локоть, а потом в золе измажут. Возвращаясь ночью, старостин сын видел целый котел крови, он кипел на большом горячем костре. Что ты так смотришь? Смелая? Не боишься? Бойся!
И Нанка боялась. Боялась до душных ночных снов, где пеплорукие пробирались к ним в дом и уносили ее прямо из постели, оставляя за собой грязные следы. Но, странное дело: чем больше она боялась, тем чаще думала о серых, а чем чаще думала, тем больше ей хотелось о них узнать, но спросить было не у кого да и боязно было спрашивать - беду на порог звать.
--Ууууу, Нана, ууыыы, -- мычал рядом Ганс, теребя Нанку за рукав. Ганс был деревенским дурачком. Еще ребенком однажды осенью упал в реку, а течение в ней быстрое, насилу вытащили. Да он после того случая стал сам не свой, говорить толком не выучился, мычит только. От мальчишек вовсе шарахается, играет с девчонками, если те пожалеют: много ли радости сидеть одному, если остальные вместе. Нанка тоже жалела, но иногда и ей надоедало его заунывное мычание.
--Чего тебе?
Ганс задергался, задрыгал ногами.
--Поиграть хочешь?
Дурачок радостно закивал.
--Ну так догони!
Нанка вскочила, и, не оглядываясь, припустила к лесу. Сегодня мычание Ганса только докучало, хотелось побыть одной, посидеть спокойно в тишине. Позади она слышала топот и сопение. Но куда Гансу до быстрой Нанки. Она бежала через лес, не разбирая дороги, и потому буквально выкатилась на поляну, споткнулась о корень, упала ладонями в мягкую траву.
А когда поднялась, увидела, что не одна.
Посреди поляны сидел человек. Нанка сразу поняла, кто он такой, и стала пятиться назад, в кусты, но тот, заслышав шум, повернулся и заметил ее. Конечно, можно было просто повернуться и убежать, но Нанка не была уверена, что тот не побежит следом, потому продолжала стоять и настороженно смотреть на незнакомца.
Высокий, светловолосый, в пыльном дорожном плаще. Узкое, загорелое не от природы, а от бродяжничества лицо, губы обветренные. Во рту он жевал травинку и тоже разглядывал Нанку в ответ. Она никогда не видела пыльных так близко и удивилась, что этот так похож на обычного человека. Поискала взглядом большой мешок, но не нашла.
Он тоже не двигался и разглядывал ее в ответ. Нанка никогда не видела пыльных так близко и удивилась, что он так похож на обычного человека. Поискала взглядом большой мешок, но не нашла.
--Вы из пеплоруких, да? -- наконец спросила она, дивясь собственной смелости и готовясь дать деру в любой момент.
--Откуда? - не понял тот.
--Ну, так вас называют.
--Как тебе будет угодно, -- он пожал плечами, -- пусть пеплорукий. Это не самое плохое, что приходилось слышать. А ты кто?
--Я Нанка.
--Ясно, -- он так и продолжал сидеть, не двигаясь с места и не спеша ловить Нанку и засовывать ее в мешок.
--Нам запрещают к вам подходить, -- заметила Нанка с некоторой гордостью, точно давая ему понять, что сейчас, даже стоя в некотором отдалении, она проявляет недюжинную смелость.
--Почему?
--Потому что вы ловите детей, сжигаете их в кострах, а потом слизываете золу с пальцев, а кровь сцеживаете в котел!
Серый посмотрел на нее долгим протяжным взглядом. Глаза у него были светлые и на загорелом лице сверкали, как два осколка битого стекла.
--Кто это тебе сказал?
--Это всем известно, -- уклонилась от прямого ответа Нанка.
--А что, в деревне пропал кто-нибудь из детей?
--Нет, -- подумав, ответила Нанка, -- из детей никого. Только, бывало, что животные. У нас жила собачка, она была уже такая старая, что никуда со двора не ходила, потому что уже ничего не видела, только лежала под яблоней. А потом пропала. Мы, все дети ее искали, не нашли. И еще два кота пропали. Но это до того случилось, как вы пришли, -- честно призналась Нанка.
Пеплорукий молчал, вроде бы думал о чем-то. Убегать расхотелось, зато любопытство разбирало все сильнее. Набравшись храбрости, Нанка сделала несколько шагов, очень уж хотелось рассмотреть незнакомца поближе.
--А зачем вы руки в золе пачкаете? - осторожно спросила она.
Тот уже ничему не удивлялся. Вздохнул, вытянул обе руки и продемонстрировал две загорелые, но совершенно чистые ладони.
Нанка не нашлась, что ответить и поэтому продолжала спрашивать:
--А что у вас там? Талисман?
У Серого на шее блестела простая тонкая цепочка, а на цепочка висел какой-то потертый мешочек.
Однажды через их деревню шли двое путников, и у каждого из них было по похожему. Они сказали тогда, что это талисманы, охраняющие от опасности в долгой дороге, и научили Нанку и других детей делать такие же. Это оказалось не сложно: надо было сшить маленький кулек, а в него положить птичье перо, сухой цветок, камушек и что-нибудь еще, о чем никто не знает. Нанка тогда положила скорлупу, найденную в пустом птичьем гнезде, а Влан выбрал какую-то странную косточку, она это увидела случайно и, конечно, не подала виду, что заметила.
--Здесь мое горе, -- серьезно ответил пеплорукий.
--Как это? -- не поняла Нанка.
--Смотри.
Он снял мешочек с шеи, развязал шнурок и осторожно вытряхнул на ладонь то, что в нем было.
--Это и есть ваше горе? -- удивилась Нанка, с любопытством разглядывая содержимое. Внутри мешочка оказались не перья и скорлупки, а горстка серого пепла.
Серый кивнул.
--Маленькое, -- оценила Нанка.
Тот искоса посмотрел на нее, и вдруг губы его дрогнули, будто он хотел улыбнуться, но передумал.
--Зачем же вы горе с собой носите? Выбросьте хоть здесь, в лесу.
--А я его оставляю понемногу, -- он тихонько подул на пепел, и несколько крупинок полетели по ветру, оседая в высокой траве, -- если попробуешь его оставить, оно тебя сожжет.
--Как-то вы странно говорите, -- нахмурилась Нанка. Незнакомец хоть с виду и походил на обычного человека, но разговаривал с ней совсем не так, как другие взрослые.
--Видишь ли, Нанка, сначала горе -- горячее, оно пылает у тебя внутри и тебе хочется кричать от боли, словно тебя бросили в костер, но день за днем пламя горит все тише, и со временем все сгорает, превращаясь в пепел. И я иду, отпуская его с ветром, и с каждым днем мне становится немного легче.
Нанка покачала головой.
--Вот ты странный. Куда же ты идешь? И откуда вы пришли? У тебя есть дом?
Пеплорукий не сразу ответил. Аккуратно ссыпал пепел в мешочек, затянул шнурок и повесил на шею.
--Был когда-то, -- наконец признался он.
--А теперь что же, нет?
--Теперь мой дом в дороге. И будет, видимо, всегда, -- медленно сказал серый, отряхивая ладони.
--Так не живут, -- убежденно сказала Нанка.
--Живут, к сожалению, -- вздохнул он, поднимаясь, и вдруг добавил: -- Хочешь, сама посмотри?
Теперь он глядел на нее сверху вниз, но ловить вроде бы не пытался. Нанка опасливо отступила на шаг, на всякий случай -- а ну, как он задумал ее обмануть? С другой стороны, интерес к незнакомцу возрастал с каждым его словом. То, что рассказывали о пеплоруких в деревне, казалось, относилось к кому-то другому. Вблизи он не был ни страшным, ни опасным, скорее уж показался Нанке странным и не очень-то счастливым.
--Да я же не тащу тебя, -- хмыкнул серый, -- в любой момент можешь убежать.
Нанка густо покраснела. Казаться трусихой не хотелось.
Он вдруг присел перед ней на корточки и сказал серьезно:
--Никогда ничего не бойся, Нанка. Страх слеп, и ему нужны глаза. Уступишь ему, и он заберет твои, чтобы ими смотреть.
Серый встал, и, не оглядываясь, пошел вглубь леса. Эти слова были понятны еще меньше, чем предыдущие, но, глядя на его удаляющуюся спину, Нанка отчетливо поняла: если не пойдет за ним сейчас, уже никогда ничего не узнает.
Она побежала следом, держась на расстоянии. За все время, что они шли, серый больше не сказал ни слова и обернулся только, когда они выбрались из леса и оказались у подножия пологого холма, где пеплорукие жгли свои костры и варили детей.
--Кого ты привел? Что она здесь делает, Клод?
Не успели они подойти к их дому-в-дороге, как про себя окрестила это место Нанка, как их окликнули. Он был ниже ростом и явно старше пеплорукого, которого она в встретила в лесу и которого звали Клодом, но был так же тощ. Одежда болталась на нем, рукава потертой черной рубахи были коротки, обнажая худые руки, и Нанка отметила, что ладони у того тоже чистые. Он стоял перед ними, не спуская глаз с Клода. Остальные люди, их было немного, сидели чуть поодаль и о чем-то тихо переговаривались. Нанка заметила у кострища большой медный котел, однако он тоже был вычищен до блеска, так что никак нельзя было сказать точно: кипятили там кровь или нет. Заметив их, люди замолчали, но остались сидеть на своих местах, только посматривали украдкой.
--Она из деревни, Юс.
--Это я понял, -- коротко ответил мужчина, не глядя на Нанку, -- я спрашиваю тебя, зачем она здесь.
Нанка не понимала почему, но этот человек явно не был доволен ее приходом. С одной стороны это ее обрадовало: значит, прямо сейчас ее ловить точно не будут, но с другой, в нем чувствовалась скрытая враждебность, и это пугало.
--Пришла посмотреть, кто мы и как мы живем. Я позвал ее.
--Мало бед, Клод? Ты понимаешь, что будет, если ее здесь увидят? Чего ты думаешь этим добиться?
--Ничего. Просто хочу, чтобы они перестали нас ненавидеть. Чтобы поняли: мы не чумные, не заразные. Мы такие же, как они.
--И потому притащил ребенка?
Клод смотрел на Юса прямо: глаза в глаза, и Нанка невольно поежилась, сама бы она не выдержала и мгновения. Так иногда смотрел ее отец, когда собирался наказать Нанку, но отец был знакомым, она хорошо знала, что последует за таким взглядом, а что может сделать этот черный, нельзя было и вообразить. Но Клод говорил с ним спокойно, и Нанка тоже старалась не показывать виду, что ей здорово не по себе.
--Я и не тащил, -- резко бросил Клод. -- Это был ее выбор. И ты знаешь: мы не сделаем ей ничего дурного. Я не хочу, чтобы они и детей растили в этом вечном страхе. -- Пусть хоть кто-то поймет, что другой -- не всегда плохой, а свой -- не всегда хороший. Мы не чумные, не проклятые. Несчастье не заразно. Заразен страх. Ты знаешь, что они о нас говорят?
--Ты бы еще младенца сюда принес.
--Юс, -- добавил Клод устало, -- мы все здесь уже потеряли все, что могли. Чего нам бояться. Попытка -- не пытка.
Юс покачал головой.
--Нет. Но вполне может ей стать, Клод. Нам не нужны неприятности. На рассвете мы уходим.
Он наконец перевел взгляд на Нанку, и тяжесть его взгляда была ощутима так, что Нанка даже поежилась, и сказал:
--Уходи отсюда, девочка. И никому не говори, где была.
И тут Нанка инстинктивно сделала то, чего не ожидал никто из них троих: она потянулась и взяла Клода за руку, то ли ища поддержки, то ли предлагая ее.
И Нанка никогда не забудет, как они оба на нее посмотрели.
Она вернулась домой одна. Юс так и не пустил ее в дом-в-дороге. Спустившись с холма, она обернулась: пеплорукие стояли рядом: черный и светлый. Юс скрестил на груди руки, а Клод помахал ей.
Нанка побежала домой. Ей никогда не было еще так легко, в ее жизни случилось что-то необыкновенное, такое, чего она не могла и представить. Ей ужасно хотелось рассказать хоть кому-нибудь о том, что она видела и что не надо бояться тех, кто живет на холме, но перед уходом она дала Юсу обещание никому не рассказывать о том, где была. А никому -- значит, никому, даже немому Гансу, хоть он сам вряд ли мог бы этим поделиться. И эта тайна одновременно царапала изнутри и давала восхитительное ощущение обладания сокровищем, скрытым от чужих глаз.
За ужином она сияла, вертелась, из-за чего мать то и дело с подозрением поглядывала на нее, пытаясь понять, что Нанка успела натворить, пока бегала по улице.
Ночью она свернулась под тонким одеялом, вспоминая весь сегодняшний день, вспоминая весь сегодняшний день и каждое слово Клода. Странный человек: носит горе с собой, словно это драгоценность. За окном давно стемнело, но сон все не шел, поэтому Нанка услышала приближающийся гул голосов и стук в дверь, сначала острожный, будто боялись разбудить, потом требовательный и тревожный.
В темноте встал с постели отец и, бормоча ругательства, пошел открывать дверь. Следом поднялась и мать. Нанка тоже сползла с кровати и притаилась за печкой.
На пороге стояли женщины и мужчины во главе со старостой и его сыном, в руках у них были факелы, помимо этого каждый из мужчин держал какой-нибудь инструмент: кто нож, кто топор, кто вилы, а у женщин карманы оттопыривались от тяжести камней.
--Ганс не возвращался, -- Нанка узнала негромкий голос отца Ганса, -- пропал. Никто не видел его с утра.
--Это грязные отродья украли его! Мы идем туда и покажем им, как красть наших детей,-- мужчины и женщины галдели, распаляясь от собственных криков все больше.
Сердце у Нанки ухнуло вниз. Она была в доме-в-дороге, и точно знает: Ганса там даже негде спрятать.
--Я видела его! -- Нанка вылезла из своего укрытия и вышла вперед.
Все умолкли и разом уставились на нее.
--Где? -- наконец, спросил староста.
--Мы играли с ним в догонялки у леса, -- созналась Нанка.
--И?
--Потом я убежала, -- Нанка потупилась, сказать о пеплоруких было нельзя, но и промолчать невозможно. Она покраснела до слез, хорошо в свете огня это незаметно, и не знала, что и сделать, как вдруг Влан ткнул в нее пальцем и прошипел:
--А я видел, как она разговаривает с грязным отродьем! Они вместе шли из леса!
Все зашумели, мать прижала руку ко рту, отец обернулся и так посмотрел на нее, что у Нанки сердце ушло в пятки.
--Это правда? - тихо спросил он, нависнув над ней.
--Все не так, -- прошептала Нанка, едва сдерживая слезы, -- они совсем не такие, как вы о них думаете...
Отец, не щадя, с размаху ударил ее по щеке. Она упала, больно ударившись локтем об пол.
--Сиди здесь, вернусь -- сам убью! -- пообещал он и вышел с матерью к остальным.
Всхлипывая на полу, она слышала их удаляющиеся голоса.
Когда они стихли, Нанка подползла к двери, но та была крепко подперта снаружи. Как ни толкай, не откроешь. Нанка бросилась к окну, но задвижка находилась высоко, Нанка едва дотягивалась до нее, стоя на цыпочках, и поддавалась плохо. Нанка дергала ее, обдирая руки до крови, но не чувствовала боли, только страх. Прислушавшись к себе, она с удивлением поняла, что впервые боится не за себя, не того, как жестоко накажет отец, если заметит ее исчезновение. И не за пропавшего Ганса, потому что знала: его не сварили в котле те, за кого она действительно боялась. При мысли о Клоде ее охватил ужас, хоть она и помнила его слова о страхе, но ничего не могла поделать. Она видела лица этих мужчин и женщин, подсвеченные огнем, видела их глаза, горящие от ненависти. Нанка изо всех сил дернула задвижку, и окно, наконец, распахнулось. Она упала на задний двор, поднялась, чувствуя нехорошую боль в левой ноге, но поспешила на улицу, и там, на холме увидела страшное зарево. Ветер доносил жуткие вопли и запах горелого. Нога с каждым шагом болела все сильнее, ей то и дело приходилось останавливаться. Нанка брела, плача от бессилия и боли, понимая, что ничего уже не исправишь.
--Э, а ты разве не должна сидеть дома?
Нанка обернулась. Влан небрежно прислонился к стене, руки, щеки и ноги по колено у него были в грязи и саже.
--Что ты здесь делаешь? -- прошипела Нанка.
Тот пожал плечами:
--Мы уже сделали, все, что должны были. Видела когда-нибудь живой факел, а, Нанка?
Он засмеялся тоненьким, визгливым девичьим смехом.
--Нашли Ганса?
--Найдешь его под водой, как же... -- Влан осекся, прищурился, пытаясь сообразить, как Нанка поняла его слова, но было поздно. Нанка поняла все, даже то, чего не понимала и не видела раньше, и все у нее внутри похолодело от того открытого злого бесстыдства, которого Влан даже не пытался утаить.
Нанка бросилась бежать, но Влан был быстрее. Он догнал ее и больно схватил за руку, но, странное дело, Нанке не было страшно, только очень гадко. Она извернулась и укусила грязные пальцы. Влан взвыл и отпустил ее, она посильнее пнула его в живот, и тот согнулся пополам.
--Это не он, не он, а ты -- грязь и отродье, у тебя руки по локоть в крови! -- крикнула она сквозь слезы и, собрав последние силы, стараясь не обращать внимания на боль, Нанка кинулась прочь.
Огонь уже стихал, когда она добралась до холма, где еще сегодня был дом-в-дороге, а теперь только выжженная дочерна земля, пепел и прах. В животе скручивало от запаха горелой плоти и паленых волос, она прижала ладони к лицу, стараясь дышать реже, и продолжала идти. В отблеске затухающих углей у нее под ногами что-то сверкнуло. Нанка узнала цепочку Клода и упала на колени. Горло перехватило и стиснуло так, что нельзя стало вздохнуть.
Тогда она опустила ладони и набрала полную пригоршню еще горячего пепла. Слезы полились потоком, Нанка всхлипывала, и пепел в ее руках смешивался с землей, превращаясь в теплую грязь.
Нанка медленно брела прочь, вниз по холму, к лесу, бережно неся в ладонях свое горе. Горстка земли и праха, она тяжелела с каждым шагом, и с каждым шагом внутри у Нанки все ярче и больнее разгорался костер.