Из-за синих волос все думали, что она выходит из воды, но она выходила из леса. Колени и ладони всегда расцарапаны, потому что она лазала в кустарник, пробиралась через корни и ветки, подбирала всех выпавших из гнезд птенцов, всех заблудившихся лесных зверят. Селила их в карманах, покуда те не набирались сил и не выпрыгивали сами, чтобы бежать дальше, продолжать свою лесную жизнь уже самостоятельно.
Она оставляла на моем крыльце маленькие подарки: веточки причудливой формы, скорлупки, перышки, мох, семечки, - я не понимал, откуда берется весь этот мусор, пока моя соседка, кривая Роза, не увидела, как я сметаю очередное послание на землю.
- Ты что! - закричала она через забор. - Нельзя это выбрасывать!
Каждую весну она выбирает кого-нибудь, кому приносит подарки, и да, особенно любит новеньких и не местных, и, конечно, это хороший знак.
- Зачем? Что с ними делать? - у моих ног лежала маленькая раздвоенная ветка, напоминающая оленьи рожки.
Кривая Роза пожала плечами: неизвестно, только обязательно надо сохранить их до следующей весны. И уж точно не выбрасывать.
Я решил узнать, кто это - 'она', и просидел у окна всю ночь, завернувшись в старое одеяло, сшитое из разноцветных квадратиков. Я сидел и смотрел на сад и небо, смотрел, как вечер сменяет ночь, небо становится темным, а из темного - снова синим, кобальтовым, потом прозрачным.
Она пришла ближе к рассвету - не странно, что я не видел ее раньше, потому что всегда спал в этот час. В волосах у нее сидела малиновка, из правого кармана выглядывала полевка. Она пробралась к крыльцу и что-то положила, а, когда выпрямилась, заметила меня в окне.
Рот у нее открылся, стал похож на маленькую 'о'. Она поспешно развернулась, побежала в лес.
Я дождался, пока она спрячется, и вышел, как был - в одеяле. На досках лежала скорлупка, серенькая в коричневых пятнышках.
- Что это за ребенок? И почему она живет в лесу?
Кривая Роза повернулась ко мне своим правым глазом, чтобы рассмотреть, как следует, и расхохоталась.
- Сам ты ребенок. Везунчик.
Я нашел старую коробку с оторванной этикеткой, где от всего, что в ней когда-то было, осталось только 'ена: 15 коп.', и послушно складывал туда все, что исправно появлялось на крыльце каждое утро: ветки и скорлупки, шишки и мох, камни, цветы, кору, паутину.
В ответ я тоже стал оставлять ей подарки. Съездил в магазин и купил шоколадный кекс.
На следующее утро он исчез.
Иногда я не спал и разглядывал ее, отойдя к стене, чтобы остаться не замеченным. Она была явно застенчива. Однажды она пришла, прижимая к себе зайчонка (в этот день на пороге появился какой-то странный корешок), в другой день на плече у нее сидел совенок (и мне досталось пестрое перо), а как-то раз следом за ней брел хромой барсук, а я обнаружил целую горсть камушков, таких гладких, точно они лежали у моря.
В магазине я купил разноцветные ленты, и они тоже исчезли с крыльца. Наш обмен всегда происходил молчаливо. Но однажды, прогуливаясь в лесу, я увидел свой подарок на дереве. Сиреневый атлас бинтом обхватывал сломанную веточку молодой рябины. Крошки кексов клевали птицы. Шоколадная глазурь от печенья лежала в траве дорожкой осколков, а его остатки она скармливала с руки какому-то зверю, похожему на лисицу. Но лисы рыжие, а зверь был белый и мокрый. Они сидели у ручья, ко мне спиной, зверь дрожал, она кормила его моим апельсиновым печеньем и гладила по голове.
Я решил оставить для нее платье. Его-то уж, во всяком случае, невозможно надеть на дерево или барсука. В магазине выбор был небогатый, и, поколебавшись, я взял грязно-желтое, в мелкую коричневую крапинку с большим карманом в цвет ее волос.
- Не знал, что у вас есть дочь, - сказал продавец.
- У меня нет.
- А! - ответил он с таким лицом, что стало ясно: он все знает.
Подумав, я прибавил к платью полосатый леденец и печенье.
Все это исчезло с крыльца на следующее утро. Мне очень хотелось увидеть, как она найдет этот подарок, но в то утро я проспал крепко. Когда открыл глаза, солнце уже перекатилось через крышу.
На крыльце лежал изумрудный мох, перо сойки и заячья капуста.
Я стал ждать ее на следующее утро, хотелось знать, наденет ли она платье, но об этом я так и не узнал, потому что больше она не приходила.
Она исчезла на излете весны. Подарки прекратились, коробку я поставил под кровать.
Началось лето, жаркое, душное. Я сидел у открытого окна, думал, что надо начинать работать, но увязал в этом мареве. Кривая Роза пряталась от жары в комнатах, старые яблони скрывали ее дом от солнца.
Люпины, одуванчики, сорная трава расползлись по участку до самого забора. Мята дотянулась до окон, я рвал ее, протягивая руку, заваривал чай, думал: надо приниматься за дело. Но работать не хотелось. И вообще ничего не хотелось. Целыми днями я сидел в кресле, без всяких мыслей и чувств, ощущая только холодный мятный вкус на кончике языка.
Лето кончилось, пришла осень, а с ней дожди. Чистая вода лилась с неба, и горькая вода лилась из меня, уходила в щели пола, под двери, стекала по ступеням. Огород был затоплен, земля стала грязью, выйти куда-то было невозможно. Я лежал в кровати, глядел в оконный проем. У кривой Розы оказался ярко-желтый, как лист клена, дождевик. Но я не мог разглядеть его как следует. Я плакал, и слезы мешали видеть.
Зима началась быстро и внезапно. Утром я проснулся, а вместо воды уже был лед. Где-то глубоко под ним виднелась земля. Я пил чай из самовара, подъедал запасы варенья, прикладывал палец к завитушкам на стекле, разглядывал завитушки на окнах кривой Розы. На ее яблонях лежал снег. Потом началась вьюга, обернула дом коконом, и разглядеть что-либо стало невозможно.
Делать особенно было нечего. Внутри этого кокона я выспался и скучал, стал наводить порядок, переставил опустевшие банки, развесил сухую мяту, почистил самовар.
Потом вспомнил о коробке. Достал ее, вывалил все на стол и принялся разбирать: веточку к веточке, камень - к камню, перышко - к перьям. Потом оторвал от коробки переднюю стенку и целыми вечерами расставлял и раскладывал все эти сокровища, как собирают мозаику. И камушки становились дорогой и вели в лес по паутиновой нити, а ветки становились деревьями и сплетались, по их стволам полз мох, из семечек проклевывались цветы, кусочки скорлупок подходили друг к другу и становились едины. Все разбитое становилось целым, обретая новую форму, а сломанное прорастало, находя иные пути.
И я вспомнил, зачем я здесь и почему приехал, что я просто выпавший из гнезда птенец, заплутавший в чаще ребенок, испуганный зверь, брошенный в слишком холодную и быструю реку, сломанный цветок, подрубленное дерево.
На следующее утро я вышел из дома с рюкзаком. Холод ушел, с неба сияло вернувшееся солнце.
- А, вспомнил? - спросила кривая Роза. Она снова стояла на крыльце, разглядывая цветы в кадках. На тонких стеблях зрели крупные нежно-розовые бутоны.
Я бросил ей ключ через забор.
- Спасибо! - сказал я.
- Ну, счастливого пути, - пожелала кривая Роза.
Я вышел, оглянулся на лес. Конечно, мне было жаль, что я так никогда и не узнаю, надела ли она платье, какого цвета у нее теперь волосы, и кто у нее в карманах. Но было ясно, что мы больше не увидимся, и она придет не ко мне, и кто-то другой, встав по утру, найдет на крыльце скорлупки и ветки, и сметет их на землю. Я пожалел, что не оставил этому кому-то никакой записки, но до всего в этой жизни надо доходить своим умом, своей кровью, своими слезами, только так и можно что-то понять.
И я посмотрел на лес и отправился в другую сторону, прочь, по дороге, желтой от раскрывшейся мать-и-мачехи.