На щеках - колючие ямочки. Пепельные, легкие, точно пух, волосы забраны в косички, свернутые по обеим сторонам головы. Смуглая кожа. Карие глаза чисты и приветливы.
Мы живем в одном парадном: Ира - на восьмом этаже, я - на пятом. Ходим в один садик.
В раздевалке, рассевшись вдоль длинных скамеек, мы, мальчики и девочки, переодеваемся. У каждого свой, личный шкафчик, с неповторимой картинкой под прозрачным пластиком - что-то вроде визитной карточки. Влезая в футболки и шорты, натягивая чешки, мы готовимся к утреннику. Разговоры и смех превращаются в плотный клубок галдежа, который повисает в воздухе, точно шар под куполом цирка. И нянечка - она стоит в стороне и следит за нами, готовая в любой момент придти на помощь какому-нибудь зазевавшемуся недотепе, - хмурится, оглушенная звоном голосов, качает головой.
Мальчики громогласно признаются в своих симпатиях:
- Я - люблю Наташу Стасову! - заявляет Женя.
- Я - Веру Гринько! - выкрикивает Сережа.
- А я - Иру Авдееву! - с гордостью говорю я.
Упомянутые девочки - они находятся тут же, - смущенно и кокетливо хихикают. И я встречаюсь глазами с глазами Иры, и вижу в них улыбку и тихую признательность. Ее взгляд - лучшая награда для меня; он - красноречивее любых слов.
Когда я прихожу в гости к Ире, она показывает мне картины, которые рисует ее брат. Она вытаскивает из ниши между стеной и шкафом огромный сверток и, держа его верхушку в поднятых руках, отпускает бумагу, которая с сухим шелестом разворачивается и закрывает Иру целиком.
- Видишь? Нравится? - слышу я из-за бумаги голос Иры. - Это - Кинг-Конг!
Передо мной - чудище, вырисованное карандашным грифелем, с огромными косматыми лапами, вздувшейся мускулатурой и неожиданно безобидной, и даже какой-то плаксивой физиономией.
- Да... Интересно... - протягиваю я, разглядывая рисунок. А сам думаю: чудище на картинке совсем не похоже на настоящего Кинг-Кога, фильм о котором я видел в кинотеатре.
Когда Ира приходит ко мне, мы листаем книги. У меня их - многое множество. Бабушка покупает мне дорогие издания, снабженные яркими картинками. Я люблю сказки про монстров и злых уродцев, - сказки, где есть что-то темное, злое, безобразное, холодящее кровь. Например, сказки Гауфа. Разглядывая картинки, Ира охает и качает головой, видя сцену, где принц отрубает голову злому волшебнику, и улыбается, если перед нами - принцесса в нарядном, вышитом драгоценностями платье или луг, усеянный пестрыми головками цветов.
В детсадовских утренниках Ира играет лисичку. Мне, рослому и упитанному, достается роль медведя, - учительница музыки не видит меня в другом, более приглядном амплуа. Впрочем, моя роль мне нравится. Я изображаю косолапость и неуклюжесть и, вместе с другими ?медведями?, ходжу кругами вокруг елки, пританцовываю, подпрыгивая с ноги на ногу, произношу какие-то слова, - под смех и рукоплескание восторженных родителей. Пока я жду своего выхода, сидя у стены, я любуюсь Ирой, - любуюсь тем, как она, облаченная в пушистый костюм лисички, читает стихи, и на ее лице светится улыбка, а голос хоть и тих, но - ласков и выразителен, и передает, по-моему, все, что нужно для роли.
...А потом - я увидел Лилю.
Она воспитывалась в параллельной группе.
В центре детсадовского двора, обнесенный широким кольцом бордюра, расположен фонтан. В нем не бывает воды, разве что - собирается после дождя. Вокруг фонтана вздымаются редкие деревья, среди которых прячутся песочницы-корабли, лесенки, качели. Чуть поодаль - две беседки, с устало свесившимися над ними космами ив. В дырах бетонного забора скользят машины, идут, стремительно постукивая каблуками, прохожие, - там, кажется, начинается совсем другая жизнь, - жизнь суетная, неизвестная, взрослая.
Лиля.
Девочка, идущая по бордюру, вокруг фонтана. Черные, точно уголь, волосы полощутся на ветру. Улыбка нежных губ. Горячий взгляд восточных глаз, случайно толкающихся об меня, не замечающих ни моей тревоги, ни моего восхищения. Какой-то мальчик из ее группы побежал за ней, и Лиля с визгом бросилась наутек. Бежит по бордюру, и я не могу оторвать от нее глаз: никогда я не видел ничего прекраснее. Никогда! Мое сердце колотится, как ужаленное.
Мне хотелось привлечь ее внимание, и во всех играх, которые утраивались во дворе, я старался выпятиться, возвысится над сверстниками: бегал - быстрее, кричал - громче, боролся - отчаянней. Я подбивал друзей гоняться за девочками из параллельной группы, и сам, конечно, выбирал Лилю, и преследовал ее, и пытался поймать, раззадорить, обратить на себя внимание. Взгляды, которые она бросала в мою сторону, были то недоуменными, то полными какой-то рассеянной досады, то - и вовсе безучастными. Улыбка, робко пробивающаяся на ее губах, обдавала меня холодом.
Во время утренников я смотрел на Лилю во все глаза. Она, девочка с восточной внешностью, танцевала грузинский танец, - она, и двое мальчиков из ее группы, затянутых в костюмы джигитов и сжимающих в руках игрушечные кинжалы. Ее платье было отделано разноцветными камушками, а движения были и величественны и осторожны, и эта осторожность, эта неуверенность, это невольное стеснение придавали Лиле еще большее очарование, - очарование красоты чистой и нетронутой, не успевшей еще возгордится собой. Горячая пульсация музыки слилась воедино с надменными и грациозными фигурами танца,- черноглазая девочка и мальчики в костюмах джигитов, вьющиеся вокруг нее под гулкое, тревожное движение фортепианных аккордов, - и все это смешалось, закружилось, одурманило меня.
Я смотрел на Лилю, затаив дыхание, - я, мальчик в костюме медведя, - я, готовящийся смешить зрителей неуклюжим ковылянием по залу.... Моя роль казалась злой насмешкой, и тот день не принес ничего мне, кроме тоски и разочарования.
Мне хотелось поделиться с кем-то своими чувствами, и я решил рассказать о них Ире, считая ее своим другом.
- Ира, знаешь, кого я люблю? - спросил я.
- Знаю, - сказала Ира, и румянец тронул ее щеки.
Я изумился такой уверенности, и подумал было, что кто-то рассказал ей о моей любви.
- И кого же?
- Меня, - сказала Ира, кротко улыбнувшись, и румянец на ее щеках сгустился.
- Нет! - горячо возразил я. - Это было давно! Теперь - я люблю Лилю. Лилю! Из параллельной группы! - сказал я. Это было так важно - сказать о своей любви. Я не мог ни скрывать этого, ни кривить душой, - это было очень, очень важно!
Странно, но я даже не думал, что это может обидеть ее. И только когда увидел растерянный взгляд, и то, как улыбка сошла с ее лица, а глаза подернулись влажной пленкой, - только тогда я понял, как много для нее значили мои слова, как сильно они ее задели.
Я всячески старался привлечь внимание Лили, но она будто не замечала меня. Ей, похоже, нравился Андрей - мальчик из ее группы, тот, что бегал за ней тогда, вокруг фонтана. Он был энергичным и дерзким, и всегда был рядом с ней, и ее лицо светилось особым светом, когда она смотрела на него.
Однажды Женя, мой приятель, подрался с Андреем и разбил ему нос. Женя был заводилой и забиякой, и я не знаю, из-за чего они подрались, и помню только, как Андрей, с сморщенной и пунцовой от плача физиономией стоял на коленях, и, ревя, точно девчонка, размазывал кровь, которая струилась из его ноздрей, стекала по подбородку, падала, тяжелая и черная, на песок. Женя стоял над Андреем с видом победителя, и подоспевшая воспитательница схватила Женю за руку выше локтя и, встряхивая его, точно пластмассовую куклу, бранила за совершенное бесчинство. Вокруг, с опасливым любопытством разглядывая измазанного кровью совоспитанника, толпились дети, и среди их лиц особой, взволнованной бледностью выделялось лицо Лили. Ее губы вздрагивали. Она плакала. Я видел это, стоя в стороне. Мне не хотелось подходить ближе и смешиваться с остальными. Мне не хотелось, чтобы Лиля заметила меня. Мне не хотелось видеть ее слезы. И я стоял в стороне. Один. И я знал: Лиля никогда, никогда не ответит взаимностью на мою Любовь.