В возрасте 37 лет Николай Анатольевич Уздечкин сложил все необходимое в грубоватый, зато небывало компактный немецкий чемодан, отключил в квартире те немногие электрические приборы, что купила когда-то его бывшая жена (кудрявая еврейка Зоя) и, забыв погасить в прихожей свет, отправился в удивительное путешествие. О том, что путешествие окажется удивительным, Николай, конечно, не знал, но короткий разговор с рыжеволосой кассиршей посеял в его сердце необъяснимую тревогу, норовящую вот-вот переродиться в страх. Кассирша была на редкость приветлива, и уже одно это насторожило Николая. И действительно - когда он год тому назад покупал билет в Томск, в ответ на просьбу об "одном нижнем" хмурая старушка раздраженно проворчала: "Ха! Один он в Томск едет!" и, выдержав победоносную паузу, разъяснила: "Нет билетов!". А теперь... И очаровательная улыбка, и европейская вежливость в обращении, и даже билет - все на месте. По телевизору, правда, давно говорили, что Россия возрождается, но уверовать в это было непросто. К тому же, родители Николая с детства учили его не доверять новостям, особенно хорошим. Да что там родители! Он ведь и сам был не слепой, а когда читаешь в газете черным по белому, что российским ученым живется все лучше, и к 2012-му году они не станут соревноваться с Биллом Гейтсом разве лишь из свойственной нашему народу благодарной скромности, - когда видишь такое собственными глазами, а потом эти же глаза в недоумении исследуют полупустой холодильник, волей-неволей становишься скрытным и подозрительным.
- Улыбнулась она неспроста, - сказал себе Николай и взволнованно посмотрел на следующего покупателя.
То был стройный загорелый юнец с блестящим мп3-плеером, перевешенным через плечо, и огромной туристической сумкой, напоминавшей горб Квазимодо, возведенный в куб самодовольным Пикассо.
- Хм, - продолжал размышлять Николай, - и куда же вдруг подевалось это ее исключительное дружелюбие? Улыбка скрылась, голос холоден...
- А я голоден! - тут же отозвался сидящий возле кассы нищий (последние слова Николай по неосторожности произнес вслух).
Нищих Николай не любил, но интуитивно следуя новозаветному "просящему у тебя - дай", старался всегда откликаться на их отчаянные мольбы, чтобы потом, если загробная жизнь все же есть, протиснуться-таки в эдемские врата, скороспешно предъявив недоуменному Петру свою пресловутую индульгенцию. Купив перепугавшему его бомжу выборгскую сдобу, Николай сообразил, что поезд скоро отправится, и поспешил к перронам. В нервных поисках своего вагона, который, как выяснилось позже, просто забыли пронумеровать, он почти освободился от недавних мрачных мыслей, но не успел он оказаться в купе, переодеться и перевести дух, как былые опасения вновь посетили его. Теперь уже и внезапная реплика нищего казалась ему тщательно спланированным маневром. Вот только чьим маневром? Что ж, этим вопросом русский человек задаваться не привык. Возможно из лени, а может, из-за печально известной судьбы тех, кто все-таки задался. Так или иначе, Николай был не на шутку напуган. Оно и понятно: кто ж любит, когда за ним следят? Но вот следили ли?
- Надо выяснить, - подумал Николай. - Пока что ограничусь пристальным наблюдением. А там видно будет.
Минут через десять Николай узнал, что ехать он будет не один. И снова точно мистика какая! Ну где это видано, чтобы сосед по купе появлялся, когда со времени отправления поезда прошло уже полчаса? Незнакомец, впрочем, быстро нашелся, объясняя свой поздний приход курением в тамбуре. Впрочем, особого доверия он все равно не внушал. Одет он был небрежно, на ладони угрюмо чернел одинокий парус, причем татуировка была довольно-таки свежая, то есть, учитывая возраст соседа, явно тюремная, а не армейская.
- Ну и денек, - мысленно заключил Николай, неумело пытаясь совладать с нарастающей внутренней дрожью.
- О-ой, - беззаботно протянул незнакомец, устраиваясь поудобнее, - вот Гоголь был мужик, а?
- Простите? - рассеянно переспросил Николай.
- Ну, Гоголь - писатель наш! Тараса Бульбу написал, Вечера в колхозе...
- Да-да, я знаю, кто такой Гоголь. Так что с ним?
- Не, ну так сказать точно! Про быструю езду-то.
- Ах, Вы про это... В самом деле, очень тонкое замечание.
- Тонкое, блин! - усмехнулся сосед. - Да это охуительное замечание, понимаешь?
- Ну... - Николай невольно заерзал на мессте. - В общем, да.
- И в общем, и в частности. А почему русский так любит эту быструю езду, ты когда-нибудь задумывался?
- Нет... Пожалуй, никогда... не задумывался.
- О! А почему? Потому что все в бегах да в бегах!
- В каких таких бегах? - испуганно спросил Николай.
- В самых натуральных, - уверенно пояснил загадочный сосед, точь-в-точь как бывалый скалолаз в советских фильмах объясняет новичку-идеалисту все трудности и опасности горного спорта. - Мы ведь бежим все - потому и не задумываемся. А может, и наоборот: боимся задуматься - вот и бежим.
- Так как же все-таки? - поинтересовался Николай, чтобы молчанием не выдать охвативший его ужас.
- Понятия не имею, - сообщил вдруг незнакомец и расхохотался. - Нас гонят, а мы бежим. Вишь, как погнал?
Николай посмотрел в окно и изумился: поезд, словно под управлением того очумелого машиниста из анекдота, раздумывающего, что будет, когда в психбольнице узнают о его побеге, сломя электровоз мчался в розовую бездну заката, и впрямь, подобно гоголевской Тройке, оставляя позади все остальные города и страны. Но тут Николай нехотя поймал себя на мысли, что, кажется, потихоньку начинает завидовать тем городам и странам, которые так резво обогнал стремительный советский локомотив.
- Эх, Коля-Коля! - понимающе процедил сосед.
- Откуда Вам известно мое имя? - еле выдавил из себя Николай.
- Да я не о тебе. О Гоголе. А тебя что, тоже Коляном звать?
- Николай Анатольевич, - представился Николай, протянув незнакомцу руку.
- Сергей, - непринужденно отозвался сосед, продолжая наблюдать за дорогой.
Николай взглянул на часы и, выждав пару минут, вышел в коридор.
- Кончено, - подумал он, упираясь лбом в мутное стекло. - Попал! Но за что меня... Почему? Надо же, до учителей добрались! Кошмар. Что же делать?
Вдруг Николаю вспомнился один очень странный инцидент, приключившийся с ним в прошлом месяце. Федя Захаров, его лучший ученик, попросил Николая о маленьком одолжении. Приятель его отца, американец Джонатан (кажется, из Кентуки) проездом был в Москве и собирался погостить у Захаровых неделю-полторы. Так вот, этот самый Джонатан тоже то ли был физиком, то ли просто интересовался этой наукой - словом, давно мечтал встретиться с "настоящим русским ученым" и в приятной обстановке поболтать "о квантах и Эйнштейне". Николай немногое запомнил из их беседы. Помнил только, что интерес американца к физике оказался весьма поверхностным, что теорию относительности Джонатан прочел слишком буквально.
- Одного не могу понять, - со смешным акцентом изрек Джонатан после седьмой рюмки, - но ведь в таком случае и сам Эйнштейн тоже относителен!
Вот, в общем-то, и все, что сохранилось в памяти Николая. Ни тайн никаких, ни секретов, ни запретных тем... Он-то об этом знал, но вот знали ли остальные? И кто они, эти остальные?
- Хорошо, - пытался успокоить себя Николай, - но ведь не было ни звонков, ни предупреждений... Хотя они сейчас так и делают: стреляют на звук шагов. Боже мой, как я мог допустить? Родители с ума сойдут!
Тем временем обманчиво-робкая весенняя ночь, словно проворный западный шпион, но гораздо реальнее оного, незаметно подкралась к отдыхавшему на станции "Буй" поезду и натянула на вагоны щуплую, как балерина, тень, а на пассажиров - пыльные одеяла, которые теперь, правда, входили в стоимость билета. Тут-то Николай и понял, что возвращаться в купе рискованно, а лечь спать - совсем самоубийство. Оставалось одно, хотя, с другой стороны, второпях собрать чемодан, сойти в какой-то полной дыре, в кромешной тьме... Что ж, воля к жизни была, как ни крути, сильнее, и вскоре после того, как поезд нехотя тронулся, Николай перекрестился и изнывающей от пота ладонью отчаянно обхватил строптивую ручку двери, блестящую в полумраке коридора. Увы, не удалось желанное шекспировское укрощение! И дело на сей раз было уже не в ручке, да и не в руке: дверь заперли изнутри. Сосед по ошибке закрылся на ночь, в порыве дикой усталости забыв про Николая, - решил бы наивный западник-идеалист. Но сам Николай - и как ученый, и как совок - далек был от бесплодной романтики, взывающей к исконной добродетели всего живого. С таким соседушкой самое гуманное, самое светлое и возвышенное учение неизбежно меркнет в хитроватой темноте трусливого недоверия.
- Что ж, так просто я им не дамся! Шут с ним, с багажем, - сотовый есть, и слава Богу! - решил Николай и уже на следующей остановке, название которой сначала безвозвратно промелькнуло за мутным экраном стекла, а потом, появившись вновь, оказалось закрашено жирным зеленым графити, со странной смесью беспокойства и облегчения в душе украдкой соскочил на платформу и, поборов губительное желание обернуться, поспешил прочь.
2.
Ночь раздевалась, близилось утро, но оставаться на улице было небезопасно, и, осмотревшись вокруг себя на предмет "хвоста", Николай отправился на поиски дешевой гостиницы. Миновав пустынный рынок, он очутился на площади, окруженной крохотным парком, идти через который Николай не решился. Ветер, поскуливая, набирал обороты и беспощадно терзал запутавшийся в черных ветвях целлофановый пакет. Куда же податься? Налево - длинное старое здание. Университет? Больница? Непонятно. Внезапное сияние озарило ближайший поворот. Да, отель. Но какой! "Постоялый Двор Дворянское Гнездо. Почувствуйте себя барином!". Это явно не про нас. Забавно: какой-то умник пытался поменять "и" на "а". Интересно, сцапали или успел удрать? Неужели придется вот так шататься до утра? А ведь надо еще позвонить родителям. Мобильные пока вроде... Хотя нет, как раз на днях читал в "МК" статью: теперь ничто не гаранитует стопроцентной приватности. Вот только как они их прослушивают? Может, так, народ пугают? А мы и ловимся! Холодно-то как... О, ребенок! Мальчик лет десяти с дымящейся сигаретой в руках. Николай вспомнил, как давным-давно, в ускользающем детстве, полном надежд и искрящейся солнечной пыли, первый раз затянулся. Кажется, в седьмом - нет, наверное, в восьмом классе.
- Эй, паренек!
Мальчишка вздрогнул.
- Да не бойся ты! Я чего спросить хотел: ты не знаешь, здесь гостиница какая-нибудь есть поблизости?
- Гостиница... - озираясь вокруг (или, скорее, делая вид, что озирается), растерянно повторил паренек, словно спросили его не о гостинице вовсе, а о шатре Шахерезады. - А я не знаю. Может, и есть. За парком чего-то такое вроде есть. А вообще я не знаю.
- Курить бросай, - шепнул Николай ему в догонку и, раздумывая, почему это душа уходит в пятки, а не, скажем, в ногти или в колени, двинулся по направлению к парку. Парк оказался не такой уж и темный: несколько престарелых фонарей, кряхтя, освещали дорогу, а по той стороне его и вправду встретил частный мини-отель "ЛаУра!".
Внутри было тихо и безлюдно, но не успел Николай поднять ладонь над пухленьким звоночком, как юная рецепционистка, поправляя на ходу макияж, выбежала из еле освещенной комнатки с надписью "Служебная".
- Добрый вечер! - выпалила девушка с пионерским задором.
- Как долго вы желаете остаться в нашем мини-отеле? До двенадцати часов завтрашнего дня будет как за сутки, потом начинаются вторые.
- Сутки.
- Просто комната или же однокомнатные аппартаменты?
- Нет-нет, обычная комната.
Николай заплатил (дорого, но ввиду ситуации терпимо) и через полчаса, наскоро умывшись и пролистав пошловатый бесплатный журнальчик, боролся с бессонницей и слушал, как причудливо перекликаются меж собой зловещий свист ночного ветра, скользящие жалюзи и сиплый, простуженный храп беззаботного соседа. Заснуть, несмотря на дикую усталость, никак не удавалось. Провалявшись так до четверти восьмого, Николай позвонил родителям и сказал, что не приедет.
- Почему? Коля, что случилось? - обеспокоенно спросила мать.
- Да ничего особенного, просто приятель позвонил, работу предлагает. Очень хорошие деньги, серьезная фирма... В общем, им срочно нужно со мной переговорить.
- Что, прямо сегодня?
- Да, мама, прямо сегодня, - Николай, как это часто с ним случалось, чересчур увлекся собственной выдумкой, и был уже готов возмутиться, что мать не понимает, как нынче функционирует бизнес.
- Но зачем на фирме физик? - справедливо удивился отец, несвоевременно подключившийся к беседе.
- Физики везде нужны. А я вообще-то еще и английский неплохо знаю, и программированием балуюсь, так что...
Николай наделся, что родители сами прервут эту мучительную паузу, но они как на зло молчали, ожидая, видимо, дальнейших разъяснений.
- Вот, - только и сумел выдавить из себя Николай.
- Понятно, - сухо произнес отец, неудачно пытаясь скрыть разочарование.
- Ты знаешь, Зоя звонила! - вспомнила вдруг мать.
- Зоя? Зачем? И почему не мне на мобильник?
- А Бог ее знает. Она у тебя всегда ведь была со странностями. Никогда не забуду, как...
И Клара Романовна Уздечкина в сотый раз вернулась мыслями к тому треклятому субботнему пикнику, на котором бывшая жена Николая, хлебнув лишнего, разболтала всем о своем коренастом испанском любовнике. Зевнув, Николай сказал матери, что устал и хотел бы немного вздремнуть перед важной встречей. Вздремнуть он действительно хотел, но сейчас это было совсем уж невозможно. Загадочный звонок Зои (может, ей что-то известно, хотела предупредить?), родители, которых неизвестно удалось ли обмануть, все это безумное бегство... А тут еще и внезапный шум в соседнем номере. Кто это вселяется в столь ранний час? Звуконепроницаемость стен оставляла желать лучшего, и как только чемоданы непрошенных гостей улеглись один в шкафу, другой - под кроватью, а сами гости уселись в креслах друг напротив друга, Николай стал невольным свидетелем их оживленной беседы, начавшейся, очевидно, еще в коридоре.
- А народу-то лучше живется, понимаешь? Вот они и бесятся, либералы сраные.
- Да я-то понимаю, Пашь, я все понимаю. Им как объяснить, вот в чем вопрос.
- А им не объяснишь, Витя. Давить их надо. Как тараканов. Давить, Вить!
Николай побледнел.
- Так-то оно так, а начнешь давить - весь Запад на дыбы подымается.
- Да что нам этот Запад? Попыхтит-попыхтит - и уймется. Болтают-то они много, вот только ценностей у них нету ни хера.
- Там у них свобода главная ценность. Беспутство, по-нашему.
- Свобода, Витя, это не ценность. Ты Честертона читал? Он, вон, вообще пишет, что тот, кто не может упасть на колени, вовек будет скован цепью. Но Честертон, конечно, тоже говно приличное - демократ, в смысле. Мол, не хочешь вставать на колени - сиди себе в цепях! Вот в этом весь Запад и есть. Нет чтобы поставить этих мудаков на колени, ежели сами, суки, не встают! Не-ет, они с ними, с козлами, сюсюкаться будут, слюни им подтирать, сказки на ночь рассказывать...
- Что касается мудаков, то тут я с тобой полностью согласен. Вот только с цепями не до конца понял.
- А чего тут понимать? Кто не преклонится пред православным монархом, кто душу свою за государтсво не положит - сидеть тому всю жизнь в цепях своей либеральной похоти!
- А-а, - задумчиво протянул Виктор, - глубокая, блин, мысль! И все-таки, че делать-то будем? Ты вообще как думаешь: он в России еще?
Николай рванулся было к двери, чтобы проверить, на сколько оборотов он запер замок, но вспомнив об огрехах гостиничной акустики, античным гимнастом застыл на пушистом белом коврике, сделал пару шагов влево и приложил к стене вспотевшее ухо.
- Думаю, что нет, - поразмыслив, ответил Павел.
Ну конечно! Значит, наверняка знают, что он здесь, в соседней комнате. Успокоить хотят. Господи, как страшно!
- Такие у нас долго не задерживаются. Земля наша их не носит, под ногами горит. Сечешь?
Судя по молчанию, Виктор ограничился кивком или тупой чекистской улыбкой, исполненной понимания и садизма. Нет, дальше слушать незачем. Надо бежать. Куда? Неважно: сейчас главное - покинуть отель, а там видно будет. Но что, если услышат? Ведь тут же, в коридоре, и прикончат, как собаку. Или в лифте. А с другой стороны - есть ли иной выход?
3.
Иного выхода не было, и, прокравшись на цыпочках к лестнице (немало смутив этим ухоженную даму лет пятидесяти четырех с половиной), Николай наскоро улыбнулся рецепционистке, легкой трусцой выбежал из отеля, а, очутившись на улице, опрометью ринулся восвояси. Сначала он думал вернуться на вокзал и двинуть куда глаза глядят. Но для этого необходима была сумма определенно бóльшая, чем та, которой он располагал. И вдруг возле него с игривым лязгом заторомозила изящная иномарка с не менее изящной дамой за рулем: дорогой пурпурный костюм, большие черные очки и нежные, пухленькие губки, точно созданные для томных вздохов и долгих поцелуев. Даже застывший в гордом шаге мраморный Ильич, казалось, похотливо косился в ее сторону.
- Волнуешься? - спросила незнакомка, едва успев показаться из-за бесшумно скользящего, непроницаемо темного стекла.
- Да вот... Как-то...
Николай замялся. Ему никогда не приходилось общаться с такими женщинами. Он, конечно, слышал об этих отважных, самоуверенных, сексуальных бизнес-леди (большей частью в анекдотах), но вот так, вживую... А уж когда Настя, представившись, пригласила его в машину, Николай совсем растерялся и сперва недостаточно плотно захлопнул дверь, а потом, пристегиваясь, запутался в мудреном сиреневом ремне. Настя рассмеялась:
- Куда спешишь-то так? За тобой что, гонятся?
Лишь теперь Николай осознал страшную необдуманность своего поступка. С чего он взял, что она не одна из них? Почему решил, что в этом жутковатом городке есть честные, бескорыстные люди? Да таких на всю Россию - раз два и обчелся! Эх, расплачивайся теперь, идиот, за собстевнную наивность!
- Что Вы! - мрачно произнес он. - Кому я нужен?
Настя ничего не ответила - только коварно улыбнулась.
- Едем ко мне, - решительно заявила Настя и превысила провинциальный скоростной лимит.
- К Вам? - переспросил Николай, побледнев.
- Нет, ну можно и к Вам, - Настя рассмеялась. - Только я адреса не знаю.
- Да я не отсюда. Я... издалека.
- Понятно. Секреты. О"кей, не настаиваю.
- Еще бы, - мысленно ответил Николай, - секреты! А ты как хотела? Везешь меня, может, на смерть, а по пути исповедь подавай, так? Не будет вам, злодеи, ни исповеди, ни покаяния!
- Что молчим? - спросила Настя как раз, когда план очередного побега уже начал медленно дозревать и норовил принять конкретные очертания.
- Вы одна живете? - ни с того ни с сего поинтересовался Николай, сам дивясь своему вопросу.
- Как это одна? С мужем! Шучу. И вообще - давай на "ты", а то как-то глупо получается.
- Ну... давай. С удовольствием.
Та иллюзия самоконтроля, которая пока все же присутствовала в мыслях Николая, в словах рассыпалась напрочь, а пронзительная красота этой фантастической женщины не допускала, казалось, и тени каких бы то ни было подозрений. Но обольщаться было нельзя - это Николай знал твердо и, несмотря на пышный эротизм своего недвузначного положения, старался держать себя в руках.
Квартира Насти притаилась в красочной новостройке, своенравно вознесшейся над крохотной часовенкой, где в самом центре, прямо напротив алтаря, стояла внушительных размеров икона Ивана Грозного, а служил некий отец Федор, который много лет тому назад, потеряв в Афгане разум, обрел взамен весьма своеобразную веру, прекрасно вписавшуюся, однако, в современные российские реалии. Вид из окна второго этажа тоже был удручающий: старая школа, напоминавшая, подобно большинству советских зданий, заброшенную тюрьму, скромная до убожества детская площадка да серый, зацветший пруд. Правда, заботы Николая вращались в несколько иной сфере.
- Только бы ноги не переломать, - сокрушенно подумал он, глядя на пустынную улицу и полуразбитый печатный киоск, который почему-то только сейчас приметил.
- Свободно! - донеслось из ванны. - Ты иди помойся, а я позвоню кое-куда, мне тут одна...
Окончания фразы Николай уже не расслышал. Приземление было относительно мягким: удалось даже зацепиться о худенькое деревце, заботливо посаженное бабой Валей, верной прихожанкой одинокой часовни. Впрочем, и это не спасло Николая. В ту самую минуту, когда он с горем пополам выскочил из зловещего окна, к подъезду подкатил безжалостно черный "Форд", из которого вышел муж Насти Артур, крупный локальный авторитет. Вышел - и без лишних словопрений застрелил бедного Уздечкина.
Тем временем в том же городе по площади Ленина безуспешно рыскал мужчина лет сорока, отчаянно бурча себе под нос: "Вот так и бывает с этими интернетовскими знакомствами! Надо же, кинула стерва! И ведь в который раз! В который раз!! Все, больше не попадусь, баста! А может, мы все-таки на без пятнадцати договорились? Да нет, вроде точно в десять... "
И, неблагодарный затейнице-судьбе, угрюмо поплелся в свою сирую холостяцкую обитель.