Аннотация: Вдохновлено Last Exile. Не противоречит первоисточнику, но противоречит другим моим историям на эту тему. Другая версия знакомства персонажей.
Мы шли с ней по широкой столичной улице. Давно я здесь не был. Отвык. В захолустье, где мы живем вот уже два года, на земле никогда не бывает такой сутолоки, а воздух гудит от проносящихся, как угорелые, воздушных катеров самых разных моделей и расцветок. В столице их меньше, зато полно шикарных экипажей аристократов - раскрашенных в родовые цвета, с гербами на фюзеляжах, с пилотами в золоченых ливреях за неудобными роскошными штурвалами красного дерева.
Она шла рядом со мной, ее пальцы лежали на моем рукаве, и я ощущал эту руку, едва касавшуюся моей, остро и сильно.
Насколько улыбчивее и раскованнее она была там, в провинции, и как снова зажалась здесь, в столице. Визит к ее драгоценному папе я вспоминал, как кошмарный сон - не из-за себя, из-за нее. Она всю жизнь смотрит на отца снизу вверх, с безмолвным восхищением и даже, пожалуй, благоговением - и отчаянно робеет в его присутствии. Вроде бы он с нею и ласков, но - явно подавляет бедную девочку. Когда я вижу их вместе, мне всегда хочется немедленно схватить ее в охапку, прижать к груди и унести далеко-далеко. Чтобы она снова могла звонко смеяться, подпрыгивать, хлопая в ладоши, и - да, и злиться на меня, кричать: "Какой же ты безответственный разгильдяй!" - самое резкое, что я слышал от нее в свой адрес, - лишь бы не замирала, как загипнотизированная птичка перед змеей.
А сейчас она была такой, как дома... надо же, я назвал наше захолустье домом. А впрочем...
Там легко дышится, в нашей жаркой и пыльной провинции. Там ветер в лицо, там гонки и полеты, там зеленая лужайка перед домом. И цветы. Моя девушка разбила клумбу под окном. Впервые в жизни дорвавшись до сельских радостей - без присмотра бесчисленной челяди - она возится в земле каждую свободную минуту. Конечно, лужайка малость пыльновата, а ромашки мелковаты - в нашем городишке вода для полива весьма сомнительного качества. Но грех жаловаться - большинство горожан только ее и пьет, так что нашей клумбе на самом деле повезло, что ее вообще поливают.
Моя девушка там не грустит. Там она шаловлива, остроумна, решительна, упряма. Мне порой сильно достается от ее языка. А пару раз я получил и ложкой по лбу. Ничего. Я знаю, как заставить ее забыть обо всем - и когда мне кажется, что она чересчур разошлась, прибегаю к испытанному способу. Достаточно поймать ее и крепко прижать к себе.
И это так глубоко и так серьезно, что иногда нам становится страшно.
А в столице она тускнеет и блекнет. Близость папы с его невероятным политическим размахом словно прикручивает в ней фитиль, убавляя яркое пламя до слабого колеблющегося язычка.
Мы учились в разных группах, и я не был с ней знаком, хотя встречал, конечно. Она была всегда такая аккуратная, причесанная волосок к волоску, все складочки на форме идеальны и симметричны, ботинки как зеркало, лицо серьезное и сосредоточенное. Потом я увидел, как она о чем-то болтала, смеясь, с подругой, и понял, что она вовсе не заумная отличница, какой мне казалась. Нет, она была и умница, и отличница, но - не то правильное до отвращения существо, которое вечно лезет вперед, вереща "Я знаю, я знаю!", никогда не нарушает даже идиотских правил и поедает глазами педагогов. Занудных зубрил я всегда терпеть не мог. А она оказалась совсем другая.
А позже вышла одна история... Много грехов на моей совести, сколько есть - все мои, но все же замечательная идея приклеить преподавателя философии к стулу принадлежала не мне. Хотя да, бумажную мину с начинкой из клея-герметика изготавливал я. Философ приклеился так надежно, что его не смогли оторвать, и пришлось разрезать штаны. Скандал был страшный, ректор грозился отчислить виновных. Мой опекун вмешался, и дело обошлось разносом на общем построении. Это было почетное наказание, я чувствовал себя почти героем. Но в ближайшие выходные я был вызван к опекуну на ковер, и тут уж мало не показалось. Все мои недостатки, слабости и прегрешения были извлечены на свет, рассмотрены, подробно разобраны - вместе с вероятными пагубными последствиями для дальнейшей судьбы и карьеры. Не помню, как я выходил от него после этой воспитательной беседы. Уши мои, полагаю, горели эдакими противотуманными прожекторами. Ничего перед собой не видя, я налетел на лестнице на девушку в длинном светлом платье, неловко извинился и вдруг услышал:
-Не расстраивайся так. Выругать - это он умеет. Но когда отругал, значит, уже простил.
Я поднял глаза и увидел, кто это.
Надо же, а я и не знал, что она - его дочь.
Назавтра мы поздоровались, встретившись случайно в коридорах академии, через несколько дней я караулил ее у дверей аудитории, чтобы вместе сходить перекусить или прогуляться. Через пару недель, сильно смущаясь и, кажется, даже краснея, я предложил ей прокатиться куда-нибудь за город - просто так. Она впервые села со мной в ваншип штурманом. Мы нашли чахлую рощицу, вылезли из катера - я галантно подал ей руку, она спрыгнула ко мне - и все. Мы стояли, прислонившись к теплому зеленому боку казенного ваншипа, и отчаянно целовались. Весь мир была она. Никого и ничего больше.
Иногда мне кажется, что мы до сих пор в той роще и будем там вечно.
Позже, когда мы решили, что непременно поженимся, я внутренне готовился к страшной буре и был изумлен, обнаружив, что опекун мой доволен и одобряет наши намерения.
Я-то знал, что недостоин ее, но она считала иначе. А чем я заслужил расположение ее отца, я и вовсе не мог понять. Еще с год, наверное, не понимал. Потом понял.
Сейчас она была почти такая, как дома. Никаких юбок в пол и кружев. Брюки с множеством карманов, белая рубашка - моя рубашка! Ей очень шло, и я охотно с ней поделился. А втайне ужасно гордился. Когда твоя девушка носит твою рубашку... ну... это признание в любви, понимаете? полное и безоговорочное. Когда я вижу на ней эту рубашку, я задыхаюсь от нежности. Как будто она в моих объятиях даже тогда, когда я не касаюсь ее... Волосы распущены, и их треплет ветер, - никаких заколок, ленточек и резинок. На плечи наброшена летная куртка. И улыбка - настоящая, сияющая. Боги, как я люблю ее.
Она вертит головой по сторонам и вдруг берет меня за руку: "Скорее, идем!" Что ей понадобилось в этом большом магазине, ума не приложу. А она тянет меня в отдел игрушек.
-Ты все забыл, вечно у тебя ветер в голове! У Козленка (так она дразнит дочку нашего друга) на прошлой неделе был день рождения. Мы просто обязаны привезти ей подарок.
Мы стоим перед прилавком, заваленным игрушками. Дорогие столичные игрушки, каких не найдешь на провинциальном базаре. Говорящие куклы в пышных оборках. Машинки, некоторые даже летают. Полосатые мячики. Ружья и сабли.
Но моя девушка даже не смотрит на все это изобилие.
-Гляди, вон там, - говорит она.
На полке стоит плюшевая коза с колокольчиком на шее. Круглые блестящиек глаза, трогательно глупая мордочка со смешным кожаным носом, забавные короткие рожки. Когда оказалось, что это чудо еще и блеет, как настоящее, мы его купили.
Мы идем по шумной столичной улице, она держит меня за руку, переплетя пальцы с моими, а другой рукой прижимает к груди плюшевую игрушку, звонко брякающую медным колокольчиком.
Сегодня вечером мы вернемся домой, в наш городишко, к нашей клумбе.
И я сейчас почти не помню о политике, о грандиозных планах моего будущего тестя и о той секретной бумаге, которую принесут нам вскоре в желтом почтовом тубусе с красной восковой печатью.