Аннотация: Фанфик по "Онмёдзи". Абэ-но Сэймэй и Минамото-но Хиромаса, как всегда, попивают сакэ. Размышления мага между двумя глотками и между двумя репликами из фильма.
- ...Сердце действительно может превратить человека в демона и в святого...
Вот что интересно: он произносит это, имея в виду ту несчастную, обратившуюся в демона, и моего бывшего сотоварища по ремеслу, сбившегося с пути, и меня самого - я у него прохожу положительным примером, подтверждающим тезис. Единственный, кого ему даже не приходит в голову вспомнить - это он сам.
Он привык, что он обыкновенный. Ему следует быть истинным воином, а воинских талантов свыше отпущено скупо. Некоторые же доблести, почитаемые безусловными, ему противны, и от этого он чувствует себя неловко. И он понимает, что не слишком умен. Боюсь, я усугубляю в нем это понимание своими насмешками, но иногда просто невозможно удержаться. Я-то - в отличие от него - крайне далек от святости и вовсе не добр.
Какая там доброта, мне просто неинтересно делать зло. Впрочем, и добро тоже. Я мог бы - но зачем?..
Привычка во всем искать смысл - такая человеческая и такая... бессмысленная. С какой целью летит по ветру рыжий с бурыми крапинками осенний лист - и для чего у него один край отливает золотом, а другой - зеленью? В чем высшее назначение журчания ручья? Зачем небо сегодня светло, а завтра мутно? И какова истинная сущность света и мути, сумерек и тьмы, тепла и прохлады, нежности и суровости, улыбки и взгляда? Слова, слова... Называние связывает и дает власть, кому и знать, как не мне, - но зачем она, эта власть? Ради чего?
Вот пожалуйста, и я туда же. Я тоже ищу смысла - по извечной привычке людского племени, к которому принадлежу лишь отчасти, - и это доказывает, насколько я на самом деле человек.
А он - не ищет. Его не интересует, зачем бабочка прекрасна, для чего лунный свет и с какими целями грустит женщина за полупрозрачной занавесью. Внутренние побуждения для него не существуют, он не видит их, там у него туман - в нем ни на волос проницательности, - и он заполняет это слепое пятно своими представлениями о человеческом. Но он добр, и мир его добр, и люди вокруг него добры. Ему так кажется. Нет, он в этом уверен... и мир принимает это, и становится так.
Вот его суть, которой сам он не знает, и объяснять бесполезно.
Он мало знает и еще меньше понимает. Иногда я смеюсь сам над собой: о чем, казалось бы, нам разговаривать? Но говорить с ним куда интереснее и безусловно полезнее, чем с большинством наших премудрых знатоков науки и магии. Они - знают, о да. Набиты иероглифами до звона. Только ткни пальцем - и в образовавшуюся прореху посыплются цитаты. Китайские.
А он чувствует. У него глаза раскрыты широко, как у ребенка. Он видит красоту там, где все прочие давным-давно перестали ее замечать, и красота эта переполняет его восторгом и благоговением - тем, чего и достойна истинная красота. Он, может быть, не сумеет объяснить, что такого он увидел в этом лепестке, в этом стихотворении, что он услышал в этой мелодии из трех нот - но он чувствует: это прекрасно.
Я так не умею. Все-таки и я испорчен китайскими цитатами. Но зато я умею учиться, это врожденное. И я учусь у него. Наверное, я безнадежен: разве можно научиться наивности, открытости, свету? но я учусь и благословляю каждый день, когда удается продвинуться в этом непостижимо трудном знании хотя бы на просяное зерно.
Поэтому я так тянусь к нему. Он настолько не такой, он настолько иначе думает... честно говоря, очень часто он не думает вовсе, это не мысли, это наитие. Ровно то, чего не хватает мне.
Я любопытен; он наблюдателен. Я объясняю, вывожу следствия из предпосылок, рассчитываю и увязываю; он смотрит и видит, слушает и слышит, сам не понимая - что именно.
И - магия.
Я изучал ее всю жизнь, он - ни дня. Он ее побаивается, хоть и старается не подавать виду - как всякий обыкновенный человек. Но по совести, из нас двоих сильнее в магии - он. Только он в это не верит, говорит: опять ты надо мной смеешься. Хотя я совершенно серьезен и вовсе не кривлю душой.
Он не видит демонов, в отличие от меня... Вернее - он не видит их демонами. Они для него - люди, прекрасные в своей необычности. Они ему нравятся. Он откликается бессознательно на сильные движения души, на горячие чувства, на боль, гнев, любовь и горе, он любуется и влюбляется, сочувствует и скорбит - и не замечает, как мало человеческого осталось в очаровавшем его человеке. И это магия, способная творить такие чудеса, какие не по плечу ни одному из живущих ныне магов. Что могут знания против его веры в людей! А почти ничего.
Он разрушает заклятья, не замечая их. Он проходит через них насквозь, прорезая тщательно сплетенную вязь, обрывая нити, размыкая замки и распуская петли - иногда душевным порывом, часто - мелодией, - но он из тех музыкантов, у кого мелодия неотделима от душевного порыва, и это страшное оружие против нашего брата заклинателя. Оружие, мощи которого он не осознает.
Я осознаю - и использую. Временами я стыжусь этого. Извлекать сиюминутную выгоду... да даже и долговременную, даже с благими намерениями! - из душевной чистоты друга, того, кто доверяет без всяких условий и любит без всяких оговорок, не слишком красиво. Впрочем, и упускать возможности - глупо, и потом, я же знаю: он бы не возражал, если бы я спросил у него позволения воспользоваться его взглядом, столь острым на все необычное. Но я не спрашиваю. Если он будет знать, какие выводы я делаю так часто из его искреннего восхищения, может исказиться основа... Скорее всего, этого не случится, но я попросту трушу.
Следить за ним, не отводя глаз, чтобы уловить мгновение чистого восторга, охватившего его - и всматриваться в объект, вызвавший столь сильный отклик, и видеть ясно паутину заклятий, что оплетают тело и душу человека, искажая и уродуя, порой превращая в сгусток тьмы и мерзости, в которой лишь слабо мерцает отсвет той красоты, что еще осталась... и которую одну лишь и замечает мой наивный друг! Он безошибочно чует все волшебное, но никогда не видит магии, пока не ткнешь его носом.
Посади перед ним десять красавиц - и его сердце покорит та, что одержима демоном. В звуках десяти музыкальных инструментов он выделит тот, который издает нечеловеческие ноты, и устремится именно к нему.
И именно для этих людей он захочет сыграть - и мелодия его флейты усмирит демонов и распахнет небо для измученных душ.
Я это видел, я это слышал.
Я люблю в нем это - и боюсь.
Моя магия так же бессильна перед его музыкой, как и всякая другая. Если он захочет бороться с моей магией. По счастью, он не хочет. Напротив, он готов всеми силами помогать, потому что я же - добрый, он совершенно в этом уверен.
Если однажды он разуверится во мне, наверное, я не переживу.
...Но всего этого я не буду ему говорить. Да он и не поймет.