[29]. Кванмисон - это, вероятно, крепость Канмисон (***), упомянутая в надписи на стеле вана Квангэтхо. Строя свои рассуждения на возможном смешении иероглифов как (***) и кван (***), Ли Бёндо полагает, что этот пункт соответствует современному острову Кёдондо в Желтом море, на котором в период Когурё находился уезд Комоккын. Комок, равно как и канми и кванми, мог быть иероглифической записью местного слова кома, кому/кэма [Ли Бёндо, с.283].
Там же, примечания к книге 6
Осенью, в седьмом месяце, когурёский /667/ ван Тамдок с 40-тысячным войском напал на северную окраину, взял более 10 крепостей - Сокхён и другие [крепости]. Узнав, что Тамдок - искусный полководец, ван не осмелился выступить против него. Множество поселений к северу от реки Хансу было сдано.
Зимой, в десятом месяце, когурё[ское войско] с боем захватило крепость Кванми. Ван охотился в Кувоне, но по прошествии десяти дней не вернулся.
Ким Бусик. Летописи Пэкче, часть 3
...Неприступна была крепость Кванми, окруженная скалами и морем.
С северо-запада и северо-востока крепостные стены поднимались над отвесными кручами, о которые билось море, всегда неспокойное в здешних проливах между островами и материковым берегом. С юга стены шли через остров полукругом, высокие и толстые, и над шестью надежными воротами поднимались шесть квадратных башен.
Остров Кёдон невелик, и крепость Кванми занимала добрую его половину. На прочей же земле обитал простой люд. Хорошо жили. Море давало и рыбу, и рис. Рыбу ловили в сети, рис получали в уплату, торгуя с заезжими купцами.
Ни один торговец, пожелавший направиться водным путем в Вире, столицу богатого царства Пэкче, не мог миновать острова Кёдон - единственный путь к устью реки Хансу пролегал в его водах.
Там, где Хансу и Чхильчжунха, встретившись и смешав свои воды, выкатываются в море, расположена группа островов. Крупнейший из них - Хёльгу, удобнейший же для мореходов - Кёдон. Возле берегов острова Хёльгу слишком сильное волнение, с которым трудно справиться, и Чоган, "река Чо" - морское течение в проливе между Хёльгу и Кёдоном - никогда не прекращает свой бег. С юго-западной же оконечности Кёдона удобно пристать к берегу и высадиться на сушу.
Всю морскую торговлю с севером Пэкче вело через Кёдон, крепость же Кванми стояла на страже морских путей и международных связей. И купцы с товарами из Вэ, Янь, Северной Вэй или какого-нибудь Чжоу, и заморские посланники, и посольства Пэкче в сопредельные страны, и военные экспедиции - всякое путешествие на корабле проходило через Кёдон, а значит, не миновало Кванми.
Ничего удивительного, что крепость Кванми была богата, а ее господин - велик и могуществен.
В году имчжин, на восьмом году правления государя Чинса, в Пэкче объявился предсказатель, исполненный многих удивительных знаний. Государю этот человек пришелся по сердцу, и он приблизил его к себе. Предсказатель умел читать по звездам, а также был сведущ в геомантии; но лучше всего, как оказалось, он умел читать в сердцах людей. Вскоре его величество души в нем не чаял и во всем слушался его совета.
Государь Чинса не интересовался, откуда пришел мудрый Ха Мучжи; между тем пришел он из Когурё - и если бы государь знал, какое предсказание его любимец произнес для молодого царя Когурё, взошедшего на престол менее полугода назад, может быть, ничего дальнейшего не случилось бы. Впрочем, Ха Мучжи настолько заморочил государю голову, что и знание вряд ли помогло бы ему - он услышал бы лишь то, что хотел услышать.
Вот что сказал царю Когурё бродяга Ха Мучжи, явившийся из Срединных земель - через все страны и народы, которые располагаются на пути оттуда до стен столичной крепости Куннэ в излучине Амноккана:
- Вы дракон, государь. Но на юге, в Пэкче, набирает силу другой дракон. Так же, как и вы, он желает править миром и не отступит. Земля слишком тесна для вас обоих.
И уточнил:
- Этот дракон - Асин.
***
Говорят, взять крепость Кванми было невозможно не только из-за морских течений, отвесных скал и крепких стен.
Крепость обороняло хорошо обученное, образцово содержавшееся храброе войско - но и не в этом было дело.
Говорят, главной силой Кванми был ее господин, принявший на время облик человека. Но на самом деле это был сам Лазурный дракон Востока.
Вы спросите, почему Восточный дракон оборонял западное побережье Пэкче? А это с какой стороны посмотреть. Священные покровители сторон света оберегают Срединные земли, а по отношению к ним всё Пэкче - дальний восток. Так что ничего удивительного.
Хорошо же, скажут самые въедливые из вас. Если Лазурный дракон осел в Пэкче, чтобы стеречь Срединные земли с востока, зачем он снизошел до такой мелочи, как оборона от какого-то Когурё, вовсе не угрожавшего Середине мира? Тому есть две причины, и уж которая из них важнее, известно только Небесам, мы же знаем лишь неверные легенды, которые всяк рассказывает по-своему. Первая причина - всякий дракон, выбрав себе гнездо, предпочитает, чтобы в него не забредали даже блохи, чтобы не пришлось выковыривать их из-под чешуи. И вторая - дело-то в том, что в Когурё тогда правил не простой царь. Говорят, он и сам был драконом, только Черным. И позволить другому дракону чересчур развернуться было никак нельзя. Ведь обнаглевший Черный дракон мог позже покуситься и на Срединные земли. Кстати, и шел бы он с востока... Как ни крути, это дело напрямую касалось Лазурного дракона.
Впрочем, говорят также, что молодой царь Когурё был не драконом, а воплощением самого Хвануна, Сына Небесного владыки, и Лазурный дракон склонился перед ним, узнав, кто он такой.
***
Царь Пэкче Чинса взошел на престол после смерти своего брата Чхимню, отодвинув от власти племянника, старшего сына Чхимню. Как было принято в те времена, сказали, что царевич не может принять правление страной по малолетству. Между тем царевичу Асину было уже пятнадцать лет, и он крепко держал в руке и меч, и лук, и копье, а что не имел военного опыта, так просто времена стояли мирные. В поход на Пхёнян Пэкче последний раз ходило еще при царе Кынгусу, в год чончхук, мальчику тогда едва исполнилось семь.
Но постоянная угроза с севера вызывала беспокойство, и советники сочли, что опытный Чинса гораздо лучше, чем юный Асин, у которого даже усов не пробилось.
Новый государь проявил милость к обойденному наследнику, даровав тому крепость Кванми. Это было прекрасное, со всех сторон выгодное решение. С одной стороны, возможным политическим противникам было ясно показано, что его величество заботится о племяннике и никак его не утесняет. С другой стороны, его величество проявил несомненное внимание к обороне страны, назначив в крепость столь важное лицо, а не какого-нибудь простого генерала. С третьей стороны, крепость требовала от своего командующего постоянного внимания и, следовательно, постоянного присутствия - а значит, Асин редко появлялся в столице и не мог всерьез влиять на политику двора. Назначение это было по сути почетной ссылкой, но кто осудил бы государя за это?
Царевич был юн, но неглуп и легко прочитал все эти смыслы. Без возражений он собрался и переехал на остров Кёдон. Разумеется, вместе с ним поехали некоторые близкие к нему люди. Одним из них был его родной дядя по матери, опытный и небесталанный военачальник Чинму, безраздельно преданный Асину. На первых порах гарнизоном Кванми командовал скорее Чинму, хотя официально он и подчинялся царевичу; но годы шли, племянник учился у дяди, схватывая на лету и военную науку, и науку повелевать, набирал войска, строил корабли, разрабатывал стратегию обороны, возводил форты на соседнем Хёльгу, присматривал за состоянием малых крепостей, возводил новые укрепления, налаживал систему сторожевых башен, поддерживал на островах и побережье образцовый порядок и железную дисциплину, укреплял и перестраивал свою крепость. По прошествии семи лет Кванми стала сильнейшей крепостью Пэкче, прочными западными воротами страны, базой военно-морского флота.
Неприступна была крепость Кванми, окруженная скалами и морем, и ее господин был настолько сам себе хозяин и располагал настолько мощным войском, беспрекословно подчинявшимся ему, что государь Чинса всё чаще с опаской косился на западное побережье. Пока Асин верно служит государю, но и сам он, и слишком многие в стране хорошо помнят, кто должен был унаследовать трон. Всё чаще Чинса задумывался об этом и каждый раз мрачнел.
Чем дальше, тем реальнее выглядела опасность, сгущавшаяся за стенами Кванми.
Слова заезжего прорицателя зацепили за самое больное. Поначалу он никаких имен не называл, но предостережение о зреющей в непосредственной близости от трона измене упало на давно подготовленную почву. Царю Чинса не было нужды слышать имя Асина, он и так понимал, откуда может грянуть буря. Туманные разговоры Ха Мучжи о неблагоприятном расположении звезд и дурных приметах просто помогли государю Пэкче укрепиться в своих сомнениях и подозрениях. Тревога обрела четкие очертания, нужно было принимать меры. Перестроить дворец по указаниям мудрого пророка, дабы гармонизировать потоки энергии и уменьшить опасные влияния окружающего мира, - это само собой. Но следовало также действовать и на чисто политическом поле. Давно надо было окоротить Асина. Поставить его на место. Дать понять, кто тут главный.
Кстати, был и повод.
Когурё и Янь воевали уже более полувека, и ни одна из стран не могла взять верх. Повелитель царства Янь, Мужун Чуй, прислал своего второго сына добиться союза с Пэкче - чтобы напасть на Когурё одновременно и с севера, и с юга. Осторожный Чинса отказал послам, а Асин настолько обнаглел, что договорился с яньской делегацией через голову царственного дяди и самостоятельно принял решение поддержать Янь против Когурё.
Эта кампания, не слишком выделявшаяся на фоне прочих военных кампаний - ибо за полвека всякое случалось, - привела к далеко идущим последствиям, которые вряд ли кто-то из участников конфликта просчитал достаточно далеко... разве что главный советник Когурё, многохитрый Кэ Ёнса, выстраивая коварные композиции, предвидел что-то - и то далеко не всё.
Во-первых, Когурё оказалось в крайне невыгодном положении, и ему пришлось, смирив гонор, кланяться Янь и добиваться союза. Будьте уверены, яньцы выжали из ситуации всё, что могли, в том числе царевну Когурё в жены наследнику своего престола.
Во-вторых, Янь, вступив в переговоры с Когурё, не стала вводить на их территорию войска, как обещала Асину. Армию Когурё, переброшенную на юг, ничто не отвлекло от вторжения Асина, пэкческое войско столкнулось с ожесточенным сопротивлением, возглавлял которое сам генерал Ко Му, прославленный старый военачальник. Проиграв кампанию, войско Пэкче ушло, ничего не добившись и лишь потеряв довольно много воинов. Когурё же, обезопасив себя с севера, могло теперь позволить себе возмутиться поведением Пэкче и примерно его наказать. Желательно - откусить кусок территории. Когда-нибудь позже, возможно, попробовать и вовсе подчинить Пэкче, целиком, но это в дальних перспективах. Для начала - отнять плодородные земли, и хорошо бы наложить лапу на процветающую морскую торговлю.
В-третьих, самоуправство царевича произвело на царя Чинса очень неприятное впечатление. Теперь, значит, Асин позволяет себе принимать решения о начале войны, не спросясь у государя. Если бы не его сила и влияние - и не его Кванми, - можно было бы и о государственной измене поговорить, но восстанавливать против себя немалое войско и весь флот, учитывая хищную риторику Когурё, было слишком опасно и не ко времени. На это Чинса все-таки не решился.
Пока что он просто разбранил племянника, не стесняясь в выражениях, и отправил его в Янь требовать ответа: почему, втянув Пэкче в конфликт, Янь не ввела войска, как обещала.
***
Самые разные люди служили государю Квангэтхо. Говорят, что лучшее, отборное его войско, чхангуны (соратники), было набрано из разбойников и бывших рабов; один из его генералов когда-то в прошлом бежал от следствия, другой был сыном казненного преступника, а третий и вовсе родился в низшем сословии; его стратегом был бродяга из Срединных земель, а телохранителями - девица из мальгалей и бывший убийца, посланный некогда своим господином убить царевича Тамдока. Совершив несколько серьезных попыток выполнить приказ, он познакомился ближе со своей мишенью, подпал под необоримую харизму, перековался и сменил сторону.
Все эти люди готовы были идти за государя в огонь и в воду, и если приходилось, умирали за него без сожалений. Легенда гласит, что так проявлялся дух великого Хвануна, горевший в нем. Он покорял дикие и свободолюбивые народы - и они служили ему не за страх, а за совесть. Говорят, на стороне Тамдока сражался сам Белый тигр Запада, и был он мальгальским вождем, полжизни воевал против Когурё, а позже проникся и добровольно поклонился государю.
Всем своим обхождением, всей своей внутренней и внешней политикой царь крайне раздражал старую знать. Поэтому ему пришлось начать с подчинения роптавших кланов Когурё, и было это не легче, чем воевать с сяньбийцами или киданями. Говорят, советник Кэ Ёнсу, глава клана Соно, стоял за несколькими покушениями на жизнь Тамдока, еще когда тот был наследником.
Государь устранил это препятствие, прежде чем взойти на трон.
***
Кэ Доён, дочь первого советника Кэ Ёнсу, выдвинувшегося при государе Когугяне, с детства знала, за кого выйдет замуж. За наследника престола, конечно.
Наследником престола Когурё был царевич Тамман, мягкий, добрый и умный человек, но совершенно не военный по натуре. Нет, он прекрасно умел сражаться, но не любил этого. Даже охота не вызывала у него того азарта, какой свойственен большинству подростков из знатных семей. Зато книги по стратегии он прочел все. Иногда государь, глядя на старшего сына, сокрушался про себя: Тамман будет мудрым царем, но хоть и важно для царя разбираться в законах, стратегиях и богатом опыте великих правителей древности, а воевать ему тоже непременно придется. И с этим он сам не справится. К счастью, недюжинные воинские таланты проявлял младший царевич, Тамдок, и, следовательно, можно было поступить, как давно заведено. Пусть старший брат правит, а младший водит в бой войска, поддерживая трон.
Такова судьба многих царевичей, не ставших царями. Таков был знаменитый полководец Ко Му, младший брат великого царя Ко Саю, вписанного в летописи под царским именем Когугвон. Пятьдесят лет Ко Му воевал против Янь - сперва для старшего брата, потом для племянника, потом для другого племянника, и еще повоюет для внука. Вся жизнь Ко Му прошла то в седле, то на крепостной стене, то с копьем, то с мечом, то с луком, а сыновей у него всего лишь двое - видно, маловато было кратких мирных передышек в бесконечных сражениях с Янь. Ах да, есть еще дочь, но она приемная.
Таким же полководцем станет для своего старшего брата Тамдок.
Иногда Доён пыталась представить, какой из царевича Таммана выйдет муж. Получалось, что превосходный. Он будет ласков, заботлив, терпелив (это важно, самой-то Доён терпения вечно недоставало), а уж Доён постарается и станет для него самой наилучшей царицей, поддержкой и в доме, и в политике, и в постели. Что происходит в постели, она представляла не вполне точно, но уж как-нибудь они управятся.
А царевич Тамдок будет воевать на севере вместе со старым генералом Ко Му и иногда возвращаться в столицу с победой. То-то будет радости!
На этом месте следовало остановиться и перестать думать. Потому что от мыслей о Тамдоке становилось неловко и почему-то жарко. Зачем-то лезли в голову всякие глупости: а вот если бы ее мужем стал не Тамман, а Тамдок? О достоинствах Таммана было приятно думать, сядешь так, нальешь чашку вина (она любила вино), сосредоточишься... о достоинствах Тамдока не думалось, думалось о недостатках. Он горяч и порывист, его все время хочется дразнить, чтобы он вышел из себя, завопил, погнался, поймал... чтобы схватил за руки... нет, лучше поперек тела! Она закрывает глаза, представляет себе, как это будет, и в ее воображении рассерженный Тамдок бранится и грозит: "Я тебе покажу!" - но его злость рассеивается, а руки становятся нежными, и тогда она отвечает: "И что же ты мне покажешь?" - и его глаза расширяются, он облизывает губы и наклоняется к ней... и на этом месте она трясет головой, и хватает чашку, и жадно глотает вино, и закашливается. Потому что ее мужем будет Тамман, а Тамдок лишь деверем, и надо относиться к нему как к брату.
Какое счастье, что Тамдок и в самом деле воюет на севере под началом старика Ко Му.
Но пришло время, и давние, с детства взлелеянные планы внезапно переменились. Ее отец всегда, сколько она себя помнила, любил дергать за нити, но прежде делал это ради Когурё, теперь же... Нет, спроси его, и он наверняка ответил бы, что и теперь все его помыслы о благе государства. Просто он привык, что государство - это он.
Конечно, в Когурё есть царь, но это лишь красивая фигура, олицетворение воли Небес, а на самом деле Когурё - это Кэ Ёнсу. Просто устоявшийся властный расклад не закреплен формально.
С годами главный советник Кэ прибрал к рукам почти всю власть в государстве, остался лишь один человек, которого ему все еще изредка приходилось слушаться, и это был его величество. Государь Ирён возражал редко, во всем доверяя советнику Кэ, и все же были досадные помехи. Главная из них - выросший младший царевич. К счастью, он был горяч и не всегда успевал подумать, прежде чем бежать и делать, но с годами мог стать настоящей головной болью. Он был упрям, на все имел собственное мнение, им трудно было вертеть - и он отлично видел, когда им вертят. До поры до времени он смирялся с этим, но не приведи Небо, если у него появится серьезная поддержка... а он способный командир, и все чаще в народе говорят о его победах. Его следует держать подальше от столицы, хорошо бы вырастить из него второго Ко Му, но с его талантами он же и сидя на северной границе заручится поддержкой простых людей, не говоря уж о поддержке войск! Старший царевич Тамман готов был прислушиваться к разумным доводам, и его Кэ Ёнсу не опасался, полагая, что уж кому-кому, а Тамману он, старый опытный царедворец, голову заморочит. Но Тамдока нужно было убрать от старшего брата, чтобы не сбивал того с толку.
Поначалу Кэ Ёнсу полагал, что "убрать" можно понимать как "отослать, и пусть возвращается как можно реже". Но время шло, и слово "убрать" принимало все более окончательное значение.
Этот камень на расчисленном пути главного советника был слишком неудобен.
Убрать, и лучше чужими руками, конечно.
Но заговоры проваливались. Исполнители были бездарны, а у неудобного царевича обнаружился талант куда опаснее полководческого - умение привлекать к себе людей.
Очередной заговор закончился гибелью не того царского сына. Вместо Тамдока под удар подставился его старший брат Тамман - и погиб. Решил, что из Тамдока царь выйдет лучше, и убрал сам себя с его пути.
Что за невезение!
Так старались, убиваючи. Непременно на этот раз убьем, господин, - так говорили, кланяясь. И убили, действительно, надежно и бесповоротно, да вот только не того.
Теперь наследником неизбежно станет тот из братьев, который так не устраивал главного советника, и надо как-то с этим жить. В политике нет места мечтам, приходится использовать то, что есть.
Удастся ли использовать Тамдока?..
***
Как известно, испокон веков во всякой истории о драконах непременно найдется царевна, или княжна, или на худой конец просто красавица. Наша история не исключение.
Как уже было сказано, каждый излагает ее на свой лад, и потому образ девушки дрожит, расплывается и раздваивается, и мы видим возле великого царя Квангэтхо двух женщин. Имена их рассеялись в пыли веков и меняются от рассказчика к рассказчику, судьбы их смешиваются. Одна была женщиной государя, когда он еще не взошел на престол, другая стала его женщиной после воцарения. Говорят, первая из них страстно любила царевича Тамдока, но затем исчезла из его жизни и появилась в стане его врага; она поддалась силам зла и умышляла против государя и Когурё, не в силах сопротивляться влиянию взрастившего ее коварного человека. Вторая же, отважная воительница и приемная дочь северного князя, была для царя истинным благословением, сражалась рядом с ним и всегда оставалась на его стороне.
Говорят, обе они были воплощениями Огненного феникса Юга, и не видят никакого противоречия в том, что одна из них пришла с Севера.
Но дальше начинается путаница, ибо известно, что была женщина, которая любила царя Когурё, но не могла быть с ним; ее же любил Лазурный дракон и следовал за ней всюду, куда бы она ни пошла. Но была то первая из упомянутых нами женщин или вторая, легенды расходятся. Также как неясно, которая из них любила вино, и которая родила государю ребенка, и которая ушла, потому что боялась навредить стране и государю, если останется с ним рядом.
***
Кэ Ёнсу долго взвешивал "за" и "против" и все же решил придерживаться пока основных пунктов прежнего плана. Пусть наследник и сменился, дочь советника Кэ все равно должна стать супругой наследного царевича. Значит, ее мужем станет Тамдок. Девочка у него умница, она сделает так, как ей велит отец.
Кэ Доён выслушала отцовскую волю и подчинилась, конечно.
Не Тамман, к мыслям о котором она успела привыкнуть. Тамдок. Тот, о ком она так старалась не думать.
Сердце ее то замирало, то вздрагивало. Радовалась ли она? Нет, она горевала о Таммане, но никто не властен над своими снами, а они становились все жарче, и ко дню назначенной свадьбы Доён совершенно истомилась.
Он будет ее мужем. Он обнимет ее, и разденет, и ляжет с ней.
Совсем недавно он был с ней нежен и ласков. Она поранила ногу, и он заботливо перевязывал ее своим шелковым поясом. Если так и будет, ей же будет хорошо с ним? Подумала: надо бы пояс вернуть... не вернула. Велела отстирать кровь, сложила аккуратно и спрятала. Потом, когда-нибудь, может быть... Но он и не вспомнил о поясе, и тот так и остался у нее.
Они поженились, и вошли в спальню, и разделись, и легли. Конечно, она представляла примерно, как это происходит, но все равно оказалась не готова - ни к чему из того, что произошло между ними дальше. Сколько раз видела его, разговаривала с ним, дразнила его, скакала вместе с ним верхом, сидела с ним рядом за столом... Конечно, он выше ростом, чем она, и шире в плечах, и сильнее - но только вытянувшись вдоль его тела, она ощутила, насколько он большой, и горячий, и сильный. Волосы на его теле, твердые мышцы под его кожей, шрамы на руках и плечах, и его член, тоже большой и горячий - и который должен был весь поместиться в ней, но как? Тамдок гладил ее тело, жесткие ладони скользили по влажной коже, и в самом деле были ласковыми и нежными, несмотря на мозоли. Она и он лежали, тесно обнявшись, она прижималась к нему - грудью, животом, бедрами, и от длинного движения его руки вдоль всей спины и до ягодиц внутри всё сладко сжималось, а он же не только гладил, он еще и стискивал, и теребил, и, просунув ладонь ей между ног, трогал там, где никому прежде не было дозволено, и почему-то это совсем было не стыдно, и она приподняла колено, чтобы ему было удобнее, и он немедленно воспользовался этим и двинулся дальше и глубже, и гладил теперь там, и шептал какие-то слова, она не запомнила их - да в них и не было никакого смысла, кроме того, что она нравится ему, что он хочет ее, вот как он ее хочет, вот... сейчас я тебе покажу... она вспомнила свои глупые грезы о нем, в которых именно это он и говорил: "Вот я тебе покажу!" - слабо хмыкнула и ответила: "Покажи..." Он перекатился и подмял ее под себя, тяжелый, длинный, гладкий, раздвинул ее бедра, приладился - и вонзил в нее толстое и твердое, распирая ее изнутри, разрывая ее, и это было больно, она дернулась и попыталась сбросить с себя его тело, но где там. Распластанная, придавленная к постели, проткнутая насквозь, она уперлась руками в его грудь, крикнула шепотом: "Подожди..." Он приподнялся и навис над ней, сосредоточенный, между бровями складка, губа закушена, а глаза шалые. Потом выдохнул, опустился на нее, закрыл ей рот губами - и губы у него тоже были горячие и сильные, - и двинулся из нее, и выдвинулся почти весь, и остановился на мгновение - и медленно вдвинулся снова, и сперва это тоже было больно, но уже не так, как вначале, а позже, кажется, боль и вовсе ушла, осталось только движение внутри нее, вперед-назад, вглубь-наружу, и снова, и снова, сильное и властное, всё быстрее и резче, и от этого движения с ней происходило странное - она не могла понять, что именно, впрочем, думать она тоже не могла. Голова была пуста, кажется, в ней звенело, как бывает от нехватки воздуха, внутри, там, где он скользил туда-сюда, нарастало напряжение, наверное, оно должно было как-то разрешиться, но не разрешилось. Он крепко стиснул ее и выдохнул хрипло, еще, еще, потом замедлился, останавливаясь, и упал на нее со стоном. Голова звенела, внутри всё ныло, тяжесть мужского тела не давала вздохнуть.
- Мне... странно, - пожаловалась она. - И ты тяжелый. - Подумала и уточнила: - Кажется, мне не понравилось.
Он откатился и вытянулся рядом.
- Привыкнешь, еще понравится, - сказал он. - Вот увидишь, будет здорово.
И действительно, с каждым разом получалось все лучше и лучше, а через пару месяцев и вправду стало здорово.
***
Говорят, когда Лазурный дракон впервые увидел девушку, воплощавшую Южного феникса, он впал в молчаливый восторг. Всё в ней восхищало его, но он не умел восхищаться вслух, только следил за ней взглядом - и всегда знал, куда она пошла, в каком она настроении, нужна ли ей помощь, и если нужна - мгновенно оказывался рядом. Повелителю облаков не так уж и трудно пронзить расстояния ради того, чтобы подхватить ее за миг до падения, если она, скажем, споткнется. Или перехватить на лету стрелу, нацеленную ей в спину. Или отнести ее куда-нибудь, когда она, выпив лишнего, плохо держится на ногах. Или выслушать ее, когда ей нужно выговориться. Или просто сесть и сторожить ее сон, когда она задремлет в высокой траве под деревом.
И вовсе не обязательно что-то говорить. Просто быть рядом.
Говорят, Лазурный дракон был счастлив возле нее - хотя сказать, что он был с ней, совершенно невозможно. Она была с государем, а дракон просто находился поблизости, не выпуская ее из поля зрения.
Говорят, только ей он улыбался.
***
По мирному договору, заключенному между Янь и Когурё в третьем месяце года имчжин, царевна Тамчжу отправлялась в Янь, чтобы выйти там замуж за старшего из сыновей царя, наследника Мужун Бао. Сопроводить царевну к мужу следовало со всей пышностью, чтобы сяньбийцы не задирали нос и не ворчали через губу, что, мол, опозорилось Когурё, поскупилось на царский поезд и празднование.
Следовало показать Янь настоящий шик и настоящее царское достоинство.
Поэтому ехали медленно, раззолоченная повозка переваливалась по неровной дороге, скрипя золочеными колесами, и узорчатые шелковые занавески качались, скрывая от досужих взглядов красоту когурёской царевны. Невесту сопровождали старший брат с супругой, и генералы в сверкающих доспехах, с длинными мечами, и солидный отряд солдат с острыми копьями. Разумеется, Тамдок взял с собой своих победоносных чхангунов.
Царь Мужун Чуй принял свадебное посольство с радушием, и наследник щурил масленые глазки и едва не облизывался, поглядывая на красавицу невесту, но даже предвкушение брачных радостей не могло заслонить великого соблазна, маячившего перед царевичем Мужун Бао и тревожившего его душу. Они заполучили на свою территорию царевича Тамдока, который уже столько лет так сильно им мешает, и очень уж не хотелось выпускать его живым. И советник Кэ Ёнсу передал со своим человеком тайное послание: если в Янь с Тамдоком случится что-нибудь нехорошее, Когурё будет не в претензии, только обставьте дело аккуратно. Пусть наш царевич сам будет виноват в том, что навлечет на себя беду. Чтобы не пришлось задним числом подбирать хвосты и спасать репутации.
Яньский генерал Фэн Ба, преданный царевичу Мужун Бао до донышка, с рвением взялся за дело, и заговор был обстряпан почти идеально - впрочем, у генерала Фэн Ба всегда получалось "почти", и потому Тамдоку уже несколько раз удавалось выскользнуть из его ловушек. И на этот раз проклятое "почти" вмешалось и испортило всё дело. Только одно и получилось хорошо: Янь оказалась как бы ни при чем, всю грязную работу свалили на беженцев из Когурё и мальгалей. Тамдока должны были обвинить в покушении на государя Янь при помощи беженцев, а мальгали должны были перебить его людей при попытке к бегству. Но обвинение развалилось, а мальгали упустили самую ценную добычу - жену Тамдока.
Царевич Асин прибыл из Пэкче в Янь со своим посольством - выяснять, почему Янь в одностороннем порядке разорвала военный союз, - и угодил в гущу событий. Неприятное поражение, которое он потерпел от генерала Ко Му менее месяца назад, потянуло за собой цепь последствий и вот теперь привело его на лесную дорогу неподалеку от столицы Янь, Чжуньшаня, ровно в тот момент, когда на эту же дорогу выбежала юная женщина, вслед за которой гнались, улюлюкая, косматые мальгальские воины, размахивая мечами и топорами.
Асин находился на чужой земле, и внутренние дела Янь никоим образом его не касались, но защитить беспомощную женщину от злобных варваров - естественный порыв всякого воина, на глазах которого творится явная несправедливость. Асин махнул рукой, отдавая приказ своей свите, те вскинули луки и выстрелили, и между женщиной и мальгалями в землю воткнулось полтора десятка стрел. При виде отряда решительно настроенных всадников варвары решили не ввязываться в бой неизвестно с кем на чужой территории, - они находились на землях Янь, что называется, неофициально, - и ушли, бросив свою добычу.
Загнанная и измученная, женщина от неимоверного облегчения лишилась чувств. Изорванная и испачканная одежда, ноги в одних носках и сбиты о камни и корни - убегая, она потеряла туфли, - волосы растрепаны, на лице грязь, на руках ссадины. Но платье из дорогого шелка, но в волосах драгоценные заколки, и кожа нежная.
Что она красива, Асин в тот момент даже и не заметил.
Расспросить ее пока не было никакой возможности, и оставить ее в лесу было никак нельзя.
- Возьмем ее с собой, - сказал Асин. И распорядился: - Позаботьтесь хорошенько.
Люди Тамдока обшарили все окрестности Чжуньшаня, перевернули каждый камень, подняли каждую ветку и заглянули под каждый лист, но не нашли никаких следов супруги наследного царевича, кроме заколки с перламутром и шелковой туфельки, испачканной в глине. Царевич места себе не находил. "Я скоро вернусь, обещаю", - сказал он в тот день, когда видел ее последний раз. "Госпожа беременна", - сказали ему в тот день, когда он узнал, что она пропала - и это всё, что он знал о ней. Он не вернулся скоро, как обещал, он безнадежно опоздал и не смог защитить ее; и он даже не знал, что она беременна, он так радовался бы этому, а теперь при одной мысли, что если ее не найдут, он потеряет не только ее, но и своего ребенка, о котором ничего не знал, которого никогда не увидит, - при одной мысли хотелось кричать и биться лбом об стену, но ему нельзя. Он наследник престола Когурё, он отвечает за своих людей; и за беженцев из Когурё, которых подставили заговорщики, чтобы погубить его и Доён, он тоже отвечает; и за то, чтобы не сорвался мирный договор, отвечать ему - договор, заключенный ценой жертвы его младшей сестры, вынужденной теперь жить в чужой стране, с мужчиной, которого она не любит, и отдаваться ему, не любя, ради Когурё... Он отвечает за всё это, ему нельзя биться, и рыдать, и сходить с ума. Доён, где ты, Доён?.. И - мой ребенок, у меня будет ребенок... или его уже нет?.. Доён!
Внутри все сжимается от боли и тревоги, но он вынужден думать о стране, и о народе, и об опасности военного конфликта, даже когда думает о любимой жене и ребенке.
Это жестоко, но через какое-то время он понимает - все эти так ненавистные мысли, которые мешают с головой погрузиться в горе, на самом деле помогают ему жить. Потому что он отвечает, и он обязан, и никто не снимет с него этот груз, и надо тащить его, пока жив - и это только начало. Он пока всего лишь наследник престола.
Когда он станет царем, будет хуже.
Он готов скитаться по сяньбийским лесам в поисках своей жены вечно, но он не может себе этого позволить.
- Возвращаемся, - говорит он, и тем, кто не очень хорошо его знает, может показаться, что он спокоен.
Те, кто знают, видят, как тонка эта скорлупка спокойствия и уверенности.
Он кричит и плачет, но незачем показывать это миру.
Между тем следовало торопиться: из Когурё пришли тревожные новости.
Первый советник Кэ Ёнсу, воспользовавшись отсутствием Тамдока - и уверенный, что неудобный наследник престола больше не вернется на землю Когурё, - устроил в столице переворот. Хватит мириться с засильем на государственных постах выходцев из царского клана Керу. Пора потеснить их и передать власть клану Соно - а значит, главе клана, советнику Кэ. Государь Ирён стар и немощен и не способен оказать сопротивление, строптивого царевича Тамдока нет, и можно надеятся, что его уже совсем нет, надо только проследить, чтобы супруга царевича не пострадала, советник Кэ же не совсем бессердечный, он же не хочет, чтобы какой-либо вред причинили его единственной дочери. А что она овдовеет - так в этом никакого вреда нет, муж - дело наживное... тем более что советник не может себе позволить надеть корону на свою собственную голову, он же должен быть всегда поборником закона, иначе не поймут, и власть пошатнется. Как было бы хорошо, если бы удалось вовремя подсуетиться и женить сына советника Кэ на дочери государя Ирёна, Тамчжу - но этот дурень Тамдок опять принял решение самостоятельно, не посоветовавшись с опытными в политике людьми, и просватал сестру за яньского наследника ради мирного договора. Кэ Коун стал бы царским зятем, а зять - почти что сын, ему незазорно передать престол. Куда как хорошо для советника Кэ Ёнсу было бы надеть корону на голову своего сына. И вопрос о послушании снялся бы сам собой - Коун хороший сын, ему можно было бы приказывать отцовской властью, и он знает, что лучше для клана. Он слишком привязан, правда, к Тамдоку, но если Тамдок не вернется из Янь... а он не вернется, Мужун Бао обещал... Какая жалость, что этот вариант теперь невозможен. Другой дочери у государя Ирёна нет.
В политике нет места мечтам, выбираем из того, что имеем. Значит, на трон посадим Ко Иена, царского родственника, за неимением прямых наследников сойдет и боковая ветвь. Иен человек неглупый, но пугливый, он будет хорошим, послушным царем. Возможно, даже не будет сопротивляться, если Кэ Ёнсу возьмет себе государственную печать. Зачем утруждать нового государя столь тяжелой работой - поднимать эту тяжеленную штуковину, обмакивать в красную тушь, прикладывать в левом углу указов... не приведи Небо, еще начнет читать эти указы и вмешиваться в государственные дела.
Нет, печать мы Иену не отдадим, вникать в распоряжения первого советника не позволим, а чтобы не скучал, пусть делает стране наследников. Незачем Доён вдоветь, она должна стать царицей Когурё - раз не вышло с двумя предыдущими претендентами, так с третьим. Ее отец не сумел стать царским отцом, но уж царским тестем-то непременно станет, он давно решил, и ничто его не остановит.
Проклятые сяньбийцы, ничего-то они не могут сделать как следует. Тамдок вернулся из Янь живехонек! И сразу пустил в ход свое знаменитое обаяние, и перетянул на свою сторону немалое войско, и вломился в столицу.
Царь Ирён, сломленный старик, уже протягивал Кэ Ёнсу завернутую в красный платок вожделенную государственную печать, и руки его тряслись, и губа жалко дрожала, и слеза сползала по морщинистой щеке... еще мгновение, и будет достигнута цель, к которой первый советник так долго шел, и Когурё падет перед ним на колени, восклицая "мансе!" Вот он, миг торжества, сейчас он наступит, еще чуть-чуть - и...
Как и яньскому генералу Фэн Ба, советнику Кэ помешало проклятое "чуть-чуть".
***
Говорят, что государь северного царства Янь, в году мусин сменивший на престоле последнего из сыновей Мужун Чуя, был не кто иной, как Коун, сын главного советника Когурё Кэ Ёнсу. Был он потомком когурёсцев, государь Квангэтхо принял его как родню, и звали его Гао Юнь, что является всего лишь ханьским прочтением личного имени Коун. Если это действительно так, то косвенно старый царедворец Кэ Ёнсу в некоторой степени добился своего: его сын надел-таки корону, пусть и чужого государства.
Его дочь к тому времени уже двенадцать лет как лежала в могиле, и бывший владыка Кванми, государь Пэкче Асин, тоже не дожил до этого дня.
***
Посольство Пэкче прибыло в Янь в разгар поисков пропавшей госпожи Кэ Доён; буквально через пару дней оно уехало назад в Пэкче, получив от Янь оправдания, разъяснения и разнообразные заверения. Воины Тамдока, искавшие свою госпожу, не обратили внимания на пэкчесцев, только спросили у людей: кто это едет? А, посольство из Пэкче... Пэкчесцы появились в Янь уже после исчезновения госпожи, какое они могли иметь отношение к ее пропаже?
Посольство двигалось прочь от Чжуньшаня, цокали копыта, скрипели колеса, свита царевича Асина переговаривалась между собой о своем.
Кэ Доён сидела тихо, как мышь, за плотными занавесками пэкческой повозки. Нельзя, чтобы ее обнаружили. Она жива, и муж ее жив - она слышала, но она не может сейчас уйти от своих спасителей и вернуться к нему; и пока никому не известно, кто она такая, ей ничто не угрожает, но опасность совсем рядом и еще не миновала. Она стискивает руки и беззвучно шепчет: добрые Небеса, защитите меня и моего ребенка.
Когда она пришла в себя в посольских покоях, окруженная чужими людьми, которые, конечно, спасли ее от мальгалей, но сами - неизвестно кто, а она жена царевича, которого хотели убить... жив ли он, она тогда еще не знала - и не знала, как спросить, не признавшись одновременно, кто она такая. Потом вошел тот человек.
Там, в лесу, она так была напугана, что почти ничего не запомнила, только отдельные клочья происходившего, никак не связанные друг с другом, всплывали перед глазами. Здоровенный мальгаль, на лице краска, волосы заплетены в косы, и одежда какая-то косматая, торчит бурый мех, и в руке у него топор, а в глазах - охотничий азарт, и он вопит по-своему, но ясно, что это значит: или "держи ее", или "убьем ее". Боль в ушибленной ноге и боль в животе - как будто что-то внутри тянется, скручивается и рвется, и постоянная мысль: мой ребенок, они не доберутся до моего ребенка... Свист стрел, пролетевших мимо ее головы, и обреченный ужас: это в меня стреляют, сейчас я умру, - и звук, с которым они вонзались в землю перед ней, между ней и мальгалями, одна за другой... она шепчет: ты-ды-ды-дыр - и оглядывается, не видит ли кто, решат еще, что она тронулась умом, но рядом с ней только лекарь и незнакомая прислуга, и им все равно, что она там бормочет, раз не требует воды и не пытается вскочить с постели раньше времени... Звон мечей и крики умирающих, и умоляющий голос командира Ён Сальта: уходите, ваше высочество, скорее, я задержу их, - и она бежит, проклятый подол путается в ногах, а за спиной все громче шум схватки, и Ён Сальта кричит: да уходите же! - а потом рычит: умрем, но защитим госпожу! - и звук взрезаемой мечом плоти, который, раз услышав, не спутаешь ни с чем. И лицо человека, склоняющегося над ней: вы целы, барышня? - и предобморочный звон в ушах, и руки, поднимающие ее, и сизое пасмурное небо, а потом сразу - эти покои, и эта постель, и слово "Пэкче", всплывающее из чужого разговора.
Люди, спасшие ее на лесной дороге, - из Пэкче.
Пэкче - враг Когурё.
Она - супруга наследного царевича Когурё, ребенок в ее животе - сын их врага.
Она среди врагов, что ожидает ее и ее ребенка?
Что она сказала им, когда они спросили ее, кто она такая?
Она перебирает в памяти сказанные слова. Она назвала свое имя - Доён, но мало ли какую женщину могут так звать. Сказала ли она, что ей нужно вернуться в Когурё? Если и сказала - они не сделали ей ничего плохого, значит, не поняли, с кем имеют дело.
Ее враг, враг ее мужа и ее ребенка, враг ее страны входит в комнату, где она лежит и бормочет свое дурацкое "ты-ды-дыр", подходит к постели, склоняется над ней. На его лице искренняя тревога и забота.
- Вы очнулись, барышня? - говорит он. - Не беспокойтесь ни о чем, мы защитим вас.
И добавляет:
- Я говорил вам, но вы были не в себе. Я царевич Асин из Пэкче, мы в посольских покоях, никто не посмеет тронуть вас, пока вы со мной. - И бросает вошедшим вместе с ним людям: - Подберите госпоже достойную одежду. Завтра мы уезжаем.
И вот теперь они едут, она сидит за занавесками повозки, наряженная в пэкческое платье, живот немного ноет, но, слава Небесам, ничего там внутри больше не тянет и не рвется. "Ваш ребенок не пострадал, - сказал лекарь, - но вам нельзя волноваться, и двигаться следует с осторожностью, не то можете погубить свое дитя". Снаружи всё еще проклятая Янь, но гавань ближе и ближе, и корабль ждет у причала.
Асин не понял, кто она такая, он увезет ее с собой в Пэкче. Она ничего не может с этим поделать.
Корабль качается на морской волне, и от этого тошнит - а может быть, тошнит из-за беременности. Гавань скрылась из виду, слева тянется берег Ляодуна, кажется, это все еще яньское побережье, а по правому борту бескрайнее море, его желтоватые воды под летним солнцем блестят золотом. Влажный и соленый ветер, несильный, но упорный, надувает парус - значит, у гребцов пока передышка, - треплет волосы, холодит щёки. Расстояние между Доён и ее мужем неотвратимо увеличивается, и от этого тоскливо и муторно. Подходит царевич Асин, становится у борта рядом с ней.
- Не грустите, барышня, - говорит он. - Из Пэкче я отправлю вас домой, в Когурё.
Значит, она сказала, откуда она.
- Я безмерно благодарна вам, - отвечает она. - Вы спасли мне жизнь, а если еще и поможете вернуться к моей семье...
Она внимательно следит за словами. Он не должен понять, что ее семья - государь Ирён, наследник Тамдок, советник Кэ Ёнсу. Но он ни о чем не расспрашивает. Не хочет она вдаваться в подробности - ну и не надо.
Он молчит, глядит на волны, потом поворачивается к ней.
- Через десять дней мы придем в Кванми, - говорит он. - Потом переправимся через пролив, и я снаряжу для вас повозку.
- Благодарю вас, ваше высочество, - повторяет она, кланяясь.
Он кивает в ответ и отходит от нее. Подзывает своего генерала Чинму, о чем-то заговаривает с ним.
Доён не прислушивается. Государственные тайны Пэкче ее не интересуют - даже если вдруг они и обсуждают что-то важное.
***
Говорят, народ прибрежных островов в устье Хансу преклонялся перед своим господином. Он правил твердо, но не жестоко, требовал подчинения, но не самодурствовал, за провинности наказывал без излишней суровости, за заслуги вознаграждал, не скупясь. Крепость Кванми царила над западным побережьем, самим своим существованием остерегая от злоумышления всех недобрых людей, которым могло бы прийти в голову поживиться разбоем и грабежом в здешних водах. Лихие люди не совались на побережье Пэкче. Военный флот царевича Асина патрулировал прибрежные воды, посты на сигнальных башнях бессонно следили, не появится ли дым, и если появлялся, разжигали свои печи, и вскоре к месту происшествия подходили корабли с решительными воинами, вооруженными до зубов.
Говорят, конечно, что Лазурный дракон просто поводил носом, ловя запах дальнего дыма, и прямо по запаху определял, что случилось и насколько серьезно, хватит ли одного корабля, чтобы разобраться с нарушителями, или следует послать несколько судов, или же настало время прянуть в воздух и самому лететь наводить порядок.
Так оно было или нет, но все ближайшие соседи - и даже не самые ближние, даже и Восточная Цзинь, лежавшая за Желтым морем, - знали, что западное побережье Пэкче под защитой.
И останется под защитой, пока стоит Кванми.
***
Теперь земли слева от них принадлежали Когурё, корабль шел с севера на юг вдоль лесистого побережья, затем, обогнув острый мыс, свернул к юго-востоку. Справа проплыл большой остров, потом еще один; берега слева становились все более изрезанными. Потом береговая линия повернула к востоку, и корабль вместе с ней. Впереди поднималось утреннее солнце, корабль двигался ему навстречу.
Доён стояла на палубе и смотрела в открытое море. Погода была ясная, вода блестела и уже не отливала желтизной. Ветер, сопровождавший их в Желтом море, утих, шли на веслах.
- Не туда смотрите, барышня, - сказал подошедший к ней генерал Чинму. - Видите дымку вон там, впереди? Это берега Пэкче. Там Кёдон и наша крепость, Кванми.
Доён послушно повернулась и посмотрела вперед. Ну да, там вдали угадывался берег, но различить, где остров Кёдон, пока никак было нельзя. Тем более не видно было и крепости.
Она не слишком хорошо себя чувствовала, а тут еще поднялся небольшой ветер, и несмотря на горячее солнце, ее зазнобило. Она ушла в каюту, легла на койку и задремала.
... Палуба качалась под ногами, свистели стрелы, со стуком втыкались в дерево, и прямо из воздуха выпрыгивали один за другим мальгали с раскрашенными лицами и кричали по-своему, и царевич Асин вставал между ними и Доён, в руке его был меч, с меча капала кровь, на палубе уже натекла целая лужа, мальгали всё лезли и лезли, и вдруг расступились, и из-за их спин вышел Ён Сальта с разрубленным лицом и закричал: "Бегите, госпожа!" - а потом бросился на Асина, и тот рубанул командира Ёна поперек груди. Но Ён Сальта, будто не заметив этого, продолжал наступать, размахивая мечом, и Доён увидела, что из его ран не течет кровь. Потом откуда-то на той же палубе взялся Тамдок, зарычал и бросился в битву, расшвыривая мальгалей, и Ён Сальта вдруг упал на колени, прохрипел: "Ваше высочество наследник престола", - и рухнул, распластавшись. Глаза его так и остались открытыми, но теперь не было никаких сомнений, что он бесповоротно мертв. Тамдок же взмахнул мечом, и всё исчезло, и мальгали, и труп командира Ёна, и палуба, под ногами была земля, усыпанная старыми, побелевшими костями, и среди этих костей стояли лицом к лицу Тамдок и Асин, нацелив друг на друга окровавленные лезвия. "Перестаньте! - закричала Доён. - Не смей его убивать... и ты не смей! Не смейте убивать..." Но они не слышали ее и все стояли, сверля друг друга взглядами, и глаза их светились, как у призраков. Потом они одновременно закричали: "Доён!" - и бросились вперед, и тогда она побежала, чтобы втиснуться между ними, потому что нельзя было допустить, чтобы они убили друг друга. Она бежала, и бежала, и бежала, но никак не могла добежать, а они уже схватились, и мечи звенели, разбрызгивая кровь с лезвий. Надо не бежать, а лететь, сообразила она и прыгнула вперед. Ветер подхватил ее, поднял над землей, над лесной дорогой, где бились два царевича, два ее мужчины... ее мужчины? Ветер исчез, воздух расступился, и она упала точно посередине между Тамдоком и Асином, и два острейших лезвия одновременно пронзили ее живот.
Тогда она закричала и проснулась, и судорожно схватилась за живот, ей показалось, что сейчас из нее хлынет кровь, и вместе с ней вытечет жизнь ее ребенка, но боль уже стихала, и кровь не хлынула, наверное, на этот раз обошлось.
В дверь постучали.
- Кто там? - спросила она нервно, все еще испуганная после кошмарного сна.
- Это я, - ответил голос Асина. - Мы подходим к Кёдону. Очень красивый вид, не хотите ли посмотреть?
- Да, сейчас, - сказала она. - Сейчас выйду.
Просто страшный сон, вот и всё.
Всплыло: два ее мужчины. Глупости какие, чего только не приснится.
Когда, поправив платье, она вышла на палубу и увидела перед собой остров Кёдон, остатки сна развеялись, не оставив следов, как это и бывает чаще всего со снами.
Корабль приближался к острову с запада, а справа, с юга, проплывали сперва маленькие острова, потом большой, длинный, скалистый; впереди же зеленел берег, поросший деревьями. Поначалу довольно низкий, он повышался к северу и переходил в гору, не слишком высокую, но впечатляющую. Вошли в пролив между двумя большими островами, поворачивая к северо-востоку. Гора уже не казалась пологой и невысокой, теперь, чтобы разглядеть ее, нужно было задирать голову, что Доён и сделала - и замерла, не в силах отвести глаз.
Они наконец приблизились к гавани, но ни гавани, ни причала, ни стоявших у него судов Доён сперва не заметила.
Потому что увидела Кванми.
Крепость царила над островом, серая, могучая, мощные стены уходили вправо и влево, видны были две надвратные башни, ближайшие к тому месту, куда подходил корабль, разноцветные знамена шевелились на ветру, а между берегом и стеной гнездился поселок, солома на крышах, скорее всего обыкновенно-серая, казалась яркой и блестящей, бог весть почему. Через селение к берегу спускалась дорога, и сейчас по ней спешил, извиваясь вместе с дорогой, вооруженный доспешный отряд, металлические бляхи на черной коже блестели, как чешуя, и у того, кто скакал впереди, на шлеме качался красный командирский султан, а у тех, что бежали сзади, блестели наконечники копий - казалось, от крепости движется, сверкая, черный с серебром дракон.
Тут Доён наконец увидела прямо перед собой деревянный причал, вдающийся в море. Возле него стояли несколько больших кораблей, к берегу приткнулось множество рыбацких лодок. Пристань охранялась: у причала вытянулись часовые с копьями. Люди в доспехах добежали до причала как раз тогда, когда корабль царевича Асина пристал бортом к деревянным мосткам, а когда спустили трап, воины выстроились вдоль причала и замерли в ожидании. Встречают господина, - сообразила наконец Доён. Еще бы.
Владыка Кванми прибыл.
Он спустился по трапу на влажные доски причала, и воины склонились перед ним, и их командир произнес:
- Приветствуем, господин командующий крепостью!
И солдаты повторили приветствие слаженным хором.
Асин кивнул и пошел вперед, его свита - и вместе с ней Доён - двинулась следом. Ступив на берег, он оглянулся, нашел взглядом Доён. Помедлил мгновение, перевел взгляд на генерала Чинму. Ничего не сказал, но Чинму склонил голову и ответил: