Боль резанула так, что вырвала изнутри тела душераздирающий крик. Старик почувствовал, как тысячи иголок вонзились ему в шею и лицо, а волосы кто-то рвал с безжалостной силой. Сердце сбивалось с ритма и стучало так быстро, что, казалось, не выдержат сосуды и, лопнув от напряжения, разорвут всё тело в клочья. Смешанная с кровью грязная вода, с периодичностью волны, попадала в его рот, нос и уши; дышать становилось всё сложнее. Оцепеневший от боли, едва касаясь ногами дна реки, он с большим трудом продвигался к берегу, который видел только одним глазом, второй был искалечен.
Все эти жуткие ощущения дополнял страх перед близкой смертью. Испуганный старик понимал, что если боль заберет силы, ему не добраться до берега, ведь руки у него были, как скованные. Он держал их на воде, боясь ими пошевелить: каждое, даже небольшое движение, вызывало резкое усиление острой боли в голове. Так он медленно приближался к спасательному берегу.
И вот, наконец, добрался. Но ничего не случилось, боль оставалась такой же острой и невыносимой, как и прежде. В один момент в голову пришла даже страшная мысль, что это не закончится никогда. Ему от этого захотелось прыгнуть назад в воду, нырнуть поглубже и избавиться наконец-то от этих мук. Но, ни сил, ни духу уже не было.
В таком почти парализованном состоянии он и направился мелкими шагами к своему дому.
А всё это время сельские мальчишки, ловившие недалеко рыбу, испуганно наблюдали за странной картиной. Их сосед - дед Степан, зайдя в речку по самую шею, выбросил содержимое мешка в воду и направился к берегу. Но, не успев сделать и шага, что-то лохматое, похожее на мокрую рыжую шапку, оказалось на его голове. Крик был таким сильным и страшным, что на него отозвались все деревенские собаки.
И вот теперь старик медленно брёл по извилистой тропинке, ведущей в село, и нёс на голове вцепившегося намертво когтями в лицо и шею своего рыжего Филю. Дом находился недалеко, но этот путь показался ему мучительно долгим и очень болезненным. Как слепой страдалец в старинные времена он, вытянув вперёд руки, шёл к своей цели, к своему спасению, читая про себя молитву.
И о чудо! Как только, едва не теряя сознание, он вошёл во двор, боль сразу отпустила, и стало её так мало, что даже почувствовалась благодать. Дед взглянул одним глазом на облизывающегося на заборе кота и с облегчением, перекрестившись, обратился к небу:
- Господи! Прости меня грешного! Ты учишь быть милостивым и терпеливым ко всем, а я рассудил по-своему: сначала пожалел замученного Филей курчонка, потом жалко стало мешок, а вот для кота милосердия не осталось. Кто я и кто ТЫ!? Вот и вразумил меня! Спасибо, что сжалился надо мной и оставил жизнь.
Старик подошёл к бочке, умылся и перевязал голову полотенцем. Посмотрев на бегающих во дворе цыплят, затем на мокрого напуганного кота, он перевёл взгляд на торчащие в стогу сена вилы и направился в их сторону. Ковыляя и что-то бормоча, он прошёл мимо них к погребу, спустился вниз и взял кувшин с топлёным молоком - самой любимой едой Фили.