Когда закончилась война, нас было уже шестьдесят тысяч. Немцы завидовали нам. Ни в одной стране мира не было такого подразделения. А в самом начале в нашей казарме проживало всего лишь сорок рядовых и тридцать пять офицеров.
На параде Победы два наших особых батальона прошли по Красной площади. Нам салютовали, нам отдавали честь генералы. А тогда, в июне сорок первого генералы создали одиннадцать особых служб, в которые сгоняли самых одаренных, самых злых и бесшабашных, готовых к смерти. О некоторых службах я только слышал, но до сих пор не знаю, кто и чем там занимался. Сам я побывал только в пяти отрядах. И мне хватило этого на всю жизнь.
Сам я был безнадзорным, меня выбросили из дома, как только началась война. Меня подобрали на помойке, где жил вместе с такими же горемыками. Меня отвезли куда-то, помыли, накормили, а потом отправили в тот самый отряд. воевать я не хотел, но меня не спрашивали.
Это место называли секретной школой. Кого тут только не было - и ученые, и спортсмены, и даже артисты из цирка. Был даже граф один. Но нам сразу же дали прозвища, каждому сделали медальон с его кликухой, и по-другому уже не называли. Так я стал Федором.
Я стал сороковым в казарме, и как только я появился, офицеры тут же начали нас готовить. Оказалось, я попал к минерам. Несколько недель нас учили маскироваться, ползать по снегу, и искать мины под огромным слоем, учили распознавать оболочку мины. Мы ничего еще не умели, и многие погибли. Я бы тоже, наверное, подорвался, но меня спас случай.
Как-то раз к нам приехал большой начальник, долго присматривался ко мне и, наконец, распорядился, чтобы меня и еще несколько рядовых перевели в штаб.
Когда мы приехали, я узнал, что моими соседями стали как раз те самые циркачи, с которыми мы вместе искали мины.
Большой начальник снова увидел нас и как закричит: "На передовую их!". Так я очутился в артистической роте. Циркачи показывали свои фокусы, а я пел, как мог. До сих пор не знаю, за что меня туда позвали. Никаких особенных способностей к театру или цирку я за собой не замечал, но им там было виднее.
Был у меня коронный номер - я изображал Гитлера. Маленькая такая пародия про то, как Гитлер нападал на Советский Союз, и как потом его, то есть меня прогоняли. "Федор Гитлер" понравился даже циркачам, они меня зауважали и стали звать к себе в труппу после окончания войны. Но мне служба артистом уже стала казаться чем-то недостойным. Побывав на передовой, выступая в госпиталях перед теми, кто сражался, пока мы кривлялись, я вдруг понял, что тоже хочу на настоящую войну, к настоящим солдатам. И тогда я решил сбежать.
Во время одного выступления мне удалось сбежать. Несколько недель я пытался добраться до линии фронта, но была такая пурга, что даже не знаю, как я вообще тогда выжил. Туда, где полыхали огни, я так и не дошел. Пришлось возвращаться обратно в санчасть. Тут меня узнали, но артисты мои уже уехали, и главный врач приписал меня санитаром на поезд.
Взвод, в который меня определили, тоже оказался особенным. Нас было всего восемь. И мы всегда работали в паре. Как только начинался бой, моя напарница Роза ползла в сторону боевых действий. Она искала раненых. Мне в это время привязывали к шее носилки, которые больше походили на детские салазки. Как только Роза находила раненого, к ней вместе с санками-носилками на спине подползал я. Роза помогала раненому забраться на мои носилки, и я полз обратно, к нашим медсестрам.
И так целый день, пока не утихнет. Не помню, сколько таких ходок мы делали. А ночью нас поджидала другая работа. Теперь мы вместе тихо уползали туда, где днем сражалась пехота и громыхали танки, и снова искали. Искали живых. Убитых не трогали, утром их хоронили. Мы же тащили на санках тех, кого еще можно было спасти.
На санитарном поезде я прослужил недолго. Наш поезд разбомбили, когда мы вывозили раненых из-под Москвы. Розу и остальных убило. Мне повезло - я снова выжил. Тогда со мной что-то случилось. Я несколько дней просидел рядом с ними, рыдая навзрыд, пока кто-то не нашел меня и не увел с собой. Их даже не похоронили, а меня снова отправили в спецроту.
Теперь я стал связистом. Поскольку я был еще очень молод и ничего не умел, вся моя работа заключалась в том, чтобы перетаскивать на себе мотки телефонных проводов с одного края на другой. Ту мне пришлось тяжко - учил меня толстый и страшный майор, который меня ненавидел. Каждое утро он заставлял меня пробегать несколько километров - просто так, для тренировки. А после завтрака еще столько же, но уже с проводами на спине. Они были такие тяжелые, что иногда я просто сбрасывал эти провода, но получал такого пинка, что приходилось снова и снова бежать туда, где настоящие связисты.
Однажды, в самый разгар боя, у майора оборвалась связь. И у него не было никого, кто мог бы ее восстановить. Тогда всех бросили в бой. Оставался только я, но меня берегли, в бой не пускали, хотя и рвался туда.
И вот майор подошел ко мне и просто посмотрел в глаза: "Ну, Федя, выручай! Только ты можешь. Капитан со своими людьми из соседней роты уже на месте, они все сделают, но им нужны провода, понимаешь? Давай, родной!". И тут он... обнял меня. Вот уж чего не ожидал от майора...
И я побежал что есть силы к капитану, в самое пекло. Пришлось очень долго ползти на брюхе, да еще жара была такая.. что, казалось, все вокруг плавилось.
И когда до капитана оставалось совсем чуть-чуть, где-то рядом со мной что-то ударилось в землю, меня подбросило, и я отлетел в сторону. Последнее, что помнил - ко мне подполз капитан, сорвал провода, потрепал по голове и пополз обратно. А потом я потерял сознание.
Очнулся - никого. Кое-как поднялся, меня сильно тошнило, еле-еле я добрался обратно, но там были одни трупы. И я просто поплелся туда, где еще мог остаться хоть кто-то живой.
Сколько дней я скитался, не знаю. Прошел несколько деревень, ночевал, где придется, пока меня не схватили наши.
Наши продержали меня еще какое-то время в сыром и темном подвале. Потом вывели вместе с такими же, как и я, загнали в общий солдатский вагон, и уже там я услышал страшное слово "штрафбат".
И вот тут мне стало по-настоящему страшно. Нас отправили в отряд по истреблению танков. Меня и тех, с кем я сидел в подвале, решили сделать самоубийцами. А что - в штрафной роте ты ведь никто, тебя сюда специально отрядили, чтобы убить.
Задачка перед нами была та еще. На тебя надевали пояс с гранатами, и когда на поле появлялись танки, ты должен бежать к одному из них и бросаться под него. Заряды взрывчатки были закреплены в брезентовых сумках на спине. Достаточно было чиркнуть торчащим вверх штырем-взрывателем по тонному днищу танка, и экипаж танка противника отправлялся на небеса.
Танки истребляли повсюду. Немцы нас боялись. Бывало, только появление отряда с взрывчаткой наводило ужас на фрицев, и они поворачивали свою технику назад.
Шансов выжить не было. И те, кто был в первых, экспериментальных группах, больше никогда не возвращались. Тогда нас было много, нас не жалели. Лишь перед Сталинградом большие начальники приняли решение, что подрывников можно и нужно использовать эффективнее. Нам был дан приказ выживать - учиться сбрасывать с себя гранаты под танком и проползать дальше.
Я боялся танков, я боялся их рыка, их лязганья, их вида. Куда уж тут ползти, когда такой панический страх.
Я был не один такой. Вся наша группа отказывалась взрывать танки. На учениях мы лежали, спрятавши головы, словно страусы, а между нами ходил полковник и гремел: "Всех застрелю, собаки!". И тут, хочешь - не хочешь, а приходилось бежать к этому проклятому ненастоящему танку.
Не могу сказать про себя, что я герой, но это именно мне удалось первому сбросить с себя опасное снаряжение и выбраться из-под танка. А потом уже научились делать такие штуковины, которые сами отстегивались, только потяни за правильную лямку.
Под Сталинградом мы сожгли 63 немецких танка. Не все вернулись, не всем удалось сбросить с себя гранаты, нас осталось очень мало, но мы научились выживать, а это главное.
А потом меня простили, из штрафбата снова отправили к минерам, в диверсионную группу. Там я познакомился с Диной. Вот она-то была настоящим героем. Про нее даже в газетах писали, обещали медалью наградить.
Наш батальон миноискателей получил задание любой ценой уничтожить эшелон немцев с техникой и солдатами. Фашисты по всему пути следования вырубали лес вдоль железной дороги. Незаметно пустить на подрыв можно было только подрывника-смертника. Отправить решили Дину. Мне было ее жалко, да и она знала, на что идет. Но Дина смогла не только незаметно подползти к эшелону, но и скинуть взрывчатку, которую закрепили у нее на животе, и вернуться. А немцы взлетели на воздух.
Я в этом деле был новичком. Сначала я научился проделывать проходы в наших минных полях. Потом был минным разведчиком. Нас было всего двое, мы ездили на одном из танков, и в местах, подозрительных на минирование, мы под прикрытием огня танков производили разведку и обнаруживали эти минные поля. В сорок третьем мы с друзьями обнаружили и обезвредили почти пятьсот таких полей. За это некоторым даже дали награду "Отличный минер". Остальным - усиленный паек.
Настал однажды и мой час. Это было здание горисполкома. Офицеры побоялись идти туда и отправили меня. И там, в подвале я обнаружил фугас замедленного действия. Он был огромным - тридцать ящиков, в каждом - сто килограммов. Мы его обезвредили. А еще шесть часов, и город лежал бы в руинах.
Я прошел всю войну и даже больше. Уже была Победа, и уже гремели салюты, а мы продолжали нашу войну с минами. В Праге немцы оставили тысячи "гостинцев", тысячи "сюрпризов". Все они должны были сработать через год, а то и больше. Мы тоже мечтали о доме, мы надеялись, что и наш специальный полк пройдет перед Жуковым, но у нас еще оставалась работа. И мы продолжали искать мины.
Тогда я впервые увидел нашего главного. Это был генерал Медведев. Его называли "главным собачником", "доктором собачьих наук". Это он придумал программы, по которым нас обучали. Собачий полк был его детищем. Мы, обыкновенные дворовые собаки, тоже оказались кому-то нужны.
Во время моего последнего разминирования меня все-таки цепануло, и я остался без одной задней лапы. И тогда Медведев вял меня к себе.
И я увидел парад - главный собачник взял меня с собой. Я видел своих - собаки с медалями шли по Красной площади, и я лаял, что есть силы, но они не откликались. Они величаво шли мимо.
Они еще не знали, что после парада их отвезут на мыловарню, что столько собак уже не нужно, что теперь они должны послужить на благо гигиены советских людей.
А я остался у профессора. И он возил меня к детям-инвалидам, и мы играли с ними, и бедные дети становились на миг счастливыми. Я продолжал служить.