Аннотация: Это сокращённая версия моего одноимённого раннего рассказа. И она заняла ТРЕТЬЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ "СВОБОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО-2018. "ПОСЛЕДНИЙ ШАНС"
Князь Михаил Халецкий пересел из сафьянового седла в посольский возок не для того, чтобы нежиться на подстилках, смягчавших тряскую езду, но потому, что надеялся в уединении решить трудный вопрос. Впервые посол ехал к хану Большой Орды без достойного подарка. Нет, подношения тщательно выбраны в государственной сокровищнице среди немалого добра. Выбраны с таким расчетом, чтобы чувствовали - крепка, богата Литва. Но чтобы не были дары слишком драгоценными: пусть не думают, будто из последних сил хотим понравиться - самое дорогое, мол, отдаём!Не об этом переживал старый посол, хранивший свой секрет. Великокняжеский двор недоумевал: чем так любезен ордынцам князь Михаил? Почему охотно идут на сделки, если державные бумаги доставит Халецкий? Меньше лукавят, с решениями не тянут, не томят посла по полгода у себя, заставляя каждый день являться пред ханские очи и кланяться дивану. А всё потому, что Шейх-Ахмеду пришлась по нраву тонкая игра, которую умело затевал князь, окружая таинственностью посольские дары. И каждый раз Халецкому удавалось удивить хана. Но в этот раз посол ехал без загадки, без дивной истории, и выдумать её всё никак не получалось. А тут ещё непредвиденная остановка, и где - сразу за неманской переправой, считай, в начале пути. Нехорошо! Что стряслось?
Князь, выйдя из возка, внимательным взором окинул посольский поезд. Стражей в железной броне, с лицами, блестящими от пота, дворню, конюхов, возки с поклажей для долгого пути - оружием, одеждами, подарками, снедью, леками, и среди всего этого ватажного добра на колёсах - чистую кибитку повара-немца, личного княжеского кухаря.
К Халецкому подъехал начальник стражи. Процедил:
- Ребята девку отбили...
- У кого отбили? - равнодушно отозвался князь, утирая шею кружевным платком.
Он знал, что этой ночью поляны по берегам рек должны были гудеть от весёлых игрищ - Купальская ночка. Но уже отгорела короткая летняя заря, рассвело, обоз далеко отъехал от яриловых полян, и поблизости ни городов, ни селений - лишь леса, леса кругом.
- Откуда взялась девка? - переспросил посол.
К нему подвели худую девчонку, толкнули вперёд, чтобы кланялась, не ленилась, князю-послу в самые ноженьки. Девушка низко гнула молодую гибкую спину, вежливо не спешила поднимать голову, распрямлять плечи. Когда кланялась, князь заметил: сзади платье на девушке перепачкано. Извозили её по земле: кто-то, видать, крепко баловался с ней в эту ночь. И раз стражи отбили - значит, вовремя наскочили, видели, как девушку обижали. Но цела, живёхонька, не плачет, не голосит. А, может, такая она и девушка - специально для этого дела предназначенная? Может, потому и отбили её ребята, вскинули в седло, надеялись припрятать среди посольских возков, провезти, потешиться да и оставить на ближайшем постоялом дворе?
- Кто вёл рыскунов? - спросил посол.
- Окула Онуприевич.
- Окула? - удивился Халецкий.
Нет, этот десятник парень проверенный и разумный. На скоромное не позарится. Значит, действительно выручал девку из беды.
Откуда ни возьмись, прихромала чёрная собака и устроилась рядом с девушкой. Над головой незнакомки замахал крыльями голубь, сел на узкое её плечо и взлетать не торопился.У ног девушки вся её поклажа: узелок - отдельно, а закрытый туесок - отдельно. Вроде бы, туесок пустой, почему было не положить узел туда? Нет, не пустой: из-под плетёной крышки показалась голова кошки, потом вылезла и сама полосатая. Вылезла и уселась с другой стороны от своей хозяйки. Как только кошка покинула корзинку, серая молния метнулась между людьми: это проворная лесная белка прыгнула в освободившийся туесок.
- Как зовут тебя, дитя, и чья ты дочь? - спросил князь, переждав движение в беспокойной свите незнакомки.
Девушка смиренно отвечала:
- Меня зовут Федора, я дочка плотовщика Панкрата Бурацевича. Родители мои давно умерли, меня маленькой привезли к родне, и с тех пор я живу у тётки Агаты.
- Не успели, - шмыгнула носом девушка. - Бог миловал, и русалки помогли.
Халецкий подумал, что все простолюдинки дуры, а эта точно глупа, как осиновое полено. Надо же так шастать по лесу в лихую ночь, чтобы отбиться от подружек? И если случилось заблудиться - всякое бывает, умишко-то ещё детский, - так у неё даже не хватило соображения затаиться и не попадаться мужичинам на глаза. Если бы не подоспел Окула, честный малый, что бы делала, дура? Пошла бы с горя топиться?
Русалки, говорит, помогли. Как же!
Смешная: волос рыжеватый, нос уточкой, конопатая, уши оттопырены - коса за каждым ухом уляжется, да только косы у неё не густы. И весь-то вид у неё - простота наивная!.. С другой стороны, что от девчонки ожидать? Кто растил? Тётка. Тётка не мать, должно быть, сама молода, умом скудна, вот и не научила бабьим хитростям.
Князь спросил:
- Что Федора Панкратова одна в лесу делала?
- Тётка отпустила меня за пыльцой папарати: собирают её сейчас, поэтому я каждую ночь ходила в лес.
"Точно, - остался доволен своей догадливостью Халецкий, - я правильно подумал: тётка молодая. На ярилки придумала выпроваживать племянницу, а сама, небось, поджидала любезного".
- И не боишься ходить по лесу одна?
- До сих пор не боялась, - шмыгнула носом девушка.
"Простота!", - всё больше умилялся старый князь. И решал, что делать с сиротой, у которой из приданого только и есть, что яркие очи. "Придётся, видно, помочь из христианского сострадания. Отправить своих людей с ней, чтобы проводили до дома? Но их путь лежит в обратную сторону, потом день будут догонять обоз, да по жаре. Нехорошо. И людям, и лошадям изнуряющая скачка ни к чему. Разумнее забрать с собой Федору до ближайшего села, а там приказать старосте найти достойных проезжих людей, чтобы вернули девчонку к её бестолковой тётке".
Невнятная мысль вертелась в голове князя и не отпускала:
- Ты лекарка?
- Да, - не стала скрывать простодушная Федора.
- Кто учил?
- Соседская бабушка-травница.
"Ишь ты! Травница.. Звери к ней так и льнут, а они чуют доброе сердце. Собачонка, вон, хромая на переднюю лапу, кошка..."
Словно угадав мысли посла, кошка решила прогуляться, обошла девушку, и князь развеселился: кошка хромала на заднюю лапу. Он пригляделся к голубю, мирно чистившему перья: у птицы не было правой ножки, и голубь сидел, опираясь на культю.
- А что за белка у тебя в корзинке? - полюбопытствовал Халецкий, наблюдая, как юркий зверёк вертится по туеску, высовывает и сразу же прячет любопытную мордочку - туда-сюда, туда-сюда, - но и не думает убегать.
- На заре в лесу я заметила, как куница гонится за белкой. Пан знает, что куница не догонит здоровую белку. Но эта бедняжка не могла убежать от своей смерти: у неё лапка поломана.
- Ах, да, конечно, лапка болит, - кивнул Халецкий и затаил смех под тяжелыми веками.
Девка продолжала:
- Я стала манить белку, звала, бежала следом, показывала корзинку: спасайся, лезь в туесок! Вот тогда и заприметили меня злые люди, заломили рученьки, хотели обидеть. Но мой Лешко громко лаял и кусался, кошка расцарапала одного обидчика, а раненая белка сбежала по дереву и спряталась от куницы под рубахой у второго человека: нырнула ему за шиворот и стала бегать по телу. Ваш лыцарь, вот этот красивый лыцарь, - спасибо, я ему кланяюсь, - подоспел, не дал надругаться надо мной.
С этими словами Федора повернулась к начальнику десятка Окуле Онуприевичу и принялась бить ему поклоны.
Окула покраснел так, что стал похож в стальных полудоспехах на варёного рака на железном блюде.
Князь Михаил заметил смущение сурового парня. Быстрее, чем гаснет сорвавшаяся с высокого неба знич-звезда, сложилась у него удивительная байка для ордынского хана. Травница не замечает, что собирает вокруг себя хромых. Вот и удалец Окула тоже хром от рождения. Он научился справляться со своими ногами разной длины, и в проворстве и ловкости не уступит никому. Но что есть, то есть. Найденка об этом не могла знать, не могла даже догадаться: по парню сразу не скажешь, а поди ж ты, выделила его сразу.
Девушка, раскланявшись Окуле, неожиданно расплакалась. Некрасиво растянула рот и захлёбывалась рыданиями. Она смертельно испугалась, и теперь с опозданием испуг выливался из неё горючими слезами. Кошка встала на задние лапы, уперлась в ноги Федоры, заглядывала в лицо. Собака в волнении суетилась рядом и скулила, голубь взлетел и завис над головой девки, и даже белка стремительно сделала три круга вокруг размокшей рыжей.
- Не плачь, дитя, - сказал он, - поезжай с нами, хозяйничай. На обратном пути я обязуюсь доставить тебя к родне.
Федора осталась в посольском обозе. Возвращаться одной через страшный лес она побоялась. Строгий кухарь предложил ей поселиться в кибитке, служившей кухней. Все удивились поступку повара: походная княжеская кухня была запретным местом, и повар охранял её ревностнее, чем святой Юрья бережёт ключи от лета. Удивились все, но не князь: у немца Георга болело колено, в сырую погоду он хромал и кряхтел, кружась вокруг очага.
Подтверждалась догадка посла насчёт девки-лекарки и хромоногих вокруг неё. И Халецкий теперь с улыбкой думал о встрече с ханом.
Долог путь до Большой Орды. Летний зной изнурял людей. Досаждали комары и оводы. Воинам посольского караула ремни доспехов натирали кожу. От такой напасти лекарь угорец давал людям чёрное дегтярное мыло. Но мыло помогало только до тех пор, пока не приходило время снова надевать панцири и пристёгивать поножья.
Федора посоветовала лекарю Иштвану врачевать людей жирноватой на ощупь, нежной присыпкой из спор папороти. Лекарь сначала раздраженно засопел. Девку не благодарил. Долго нюхал присыпку, разглядывал, лизнул. Понял ли он свойства присыпки - кто знает, но стал, как посоветовала девчонка, вколачивать пальцами зелье на больные места, больше всех страдавшие под раскалявшейся на жаре бронёй. Раны заживали и люди благодарили. А Иштван раздувался от гордости. Про то, что присыпка Федорина, он никому не сказал. А что тут такого? Молодой девке негоже крутиться вокруг мужчин, хотя бы даже и лечить: она им не сестра и не мать. Пусть знает своё место. Довольно и того, что ей разрешают собирать по утрам свои зелья, и князь приказывает воинам сопровождать её на ближайшие от постоялых дворов опушки и пустоши.
Окула никогда не ходил караулить девушку-травницу. Он был слишком занят, чтобы думать о пустяках и о каких-то там глупых деревенских девках. Пусть даже и зубастых. Зубастой Федору прозвали сразу: найденка была смешливая, часто прыскала в ладошки, показывая ровные зубы. Но быстро спохватывалась и убегала, потому что чинный повар Георг объяснил сироте, как должно, а как не должно вести себя в окружении мужчин. Старый Георг недремлющим оком караулил Федору и громко поносил тех любезников, которые чаще других пытались заговаривать с девушкой. Ещё он поощрял Федору кушать вволю, с радостью подкармливал её кусками с княжеского стола и подробно расписывал, из чего сие чудо приготовлено.
- Ах, какая карошая медхен, - радовался старик, умильно складывая короткие толстые ручки на груди и наблюдая, с каким аппетитом Федора перемалывает своими белыми зубами всё, что ни поставит он перед ней на деревянном блюде. И вскоре Георг потребовал от князя гроши на новое платье для медхен. Князь удивился. Повар отвечал, что приличной девушке не подобает щеголять в старой латаной юбке, к тому же короткой.
Однажды Окуле Онуприевичу, ввязавшемуся в потешный бой с молодыми охранниками, достался удар шальным клинком по голому телу. Сабля резанула неглубоко, но, видно, в недобрый час. Как назло, князь захворал, не отпускал от себя лекаря. Тогда повар кивком головы поманил за собой десятника, у которого уже начинали нездорово краснеть края раны. Втолкнул Окулу в шатер своей кухни и приказал Федоре помочь доблестному рыцарю.
До этого целый месяц Окула не видел зубастую. А Федора времени не теряла: умудрилась на сытных харчах покруглеть лицом и прочим, и новый наряд был ей очень кстати. В старое платье она, пожалуй, и не влезла бы, потому что от прежней полудетский худобы у неё и следа не осталось.
Девушка, взглянув на Окулу, покраснела и хотела спрятаться. Но справилась с собой, выслушала старика повара и послушно бросилась к туескам и ступочке. Быстро натёрла в ступке пару щепоток чего-то, попросила у повара кипячёной воды, трижды перелила воду через серебряный кубок, вымыла рану, смазала серой грязью из ступки края пореза и сказала не Окуле, а Георгу:
- Дедушка, позвольте, я зашью ему рану.
- Гут! - кивнул немец, - канешно зашивать. Непременно зашивать шкура этот парень. Как я зашивать гусь в яблок. Только в него не надо яблок. Рыцарь карош и без яблок, майне медхен! - И он захохотал.
Федора, робея, придвинулась под мышку Окулы.Тот стоял, сам не свой. Робко заглядывая снизу вверх в его лицо, она поднесла к губам десятника деревянную ложку ручкой поперёк: закусить.
Окула мотнул головой:
- Комариных укусов я не боюсь, - гордо отвечал он.
Это была неправда. Рыцарь не боится славной драки, рыцарь не боится удара меча, и секиры, и острого копья. Но у рыцаря есть тайна: он боится уколов тонкой иголки.
Федора этого не знала. Она серьёзно принялась за дело. Стоя у стража под мышкой, лекарка возилась и шептала свои заговоры, а Окула разволновался, пот с него катился градом. А зубастая всё не шила, и он напрягся в ожидании первого укола иголки. Только вдруг девка приникла лицом к его боку, ткнулась носом, и сердце воина с особым смыслом сказало "Тук! Тук-тук!". И громко забилось, сотрясая грудину. Федора распрямилась, сняла с зубов перекушенную нитку и убежала за спину старого Георга.
Повар подошел к десятнику, осмотрел его бок и похвалил работу Федоры:
- Какой красивый шкур - лучше прежнего! Медхен мастерица - она вышить рыцарь узор на месте страшный рана.
- А? - удивился Онуприевич, - всё?
- Все-всё! - отвечал с улыбкой повар и быстро вытолкал десятника прочь из шатра.
Рана зажила через несколько дней, но Окула Онуприевич потерял сон и покой. Когда до Сарая оставалось всего два перехода, Окула взмахнул ножом над грудиной и рассёк себе кожу. И мысленно обзывая себя гусем, пошёл зашивать рану к повару Георгу, вернее, к его питомице.
По пути Онуприевич попался на глаза Халецкому. Милостивый господин кликнул лекаря Иштвана и велел ему хорошенько позаботиться о молодом воине:
- Мне все вы нужны целые, а не дырявые, - изрёк князь, - помните: мы на чужбине, в татарском логове! Кто есть посольские стражи? Отборные ребята: наша краса и гордость. Матушка с батюшкой сына ладно скроили, крепко сшили, таким и беречь себя надо, а не размахивать ножичком да перед пузом-то.
Посол произносил свою речь, Окула же, сцепив зубы и вращая глазами, терпел, пока проклятый Иштван сшивал края раны.
Через два дня посольский поезд въехал в Сарай-Берке, столицу Большой Орды. Гордые, осанистые, сопровождали воины великокняжеского посланника; строго глядели их глаза из-под налобников шлемов; красовались тщательно вычищенные и нарядные кони. Сияли дорогие доспехи, блестели копья, хороши были сёдла тисненой кожи и ковровые чепраки под всадниками.
Шейх-Ахмед-хан ждал любезного своему сердцу посла Великого князя литовского Александра в окружении визирей и недимов, разместившись под навесом просторного шатра. Вечер ранней осени обещал прохладу, но пока ещё держался зной, и стенки шатра были подняты и подвязаны красными шнурами с золотыми кистями. Лёгкий ветерок обдувал почтенное собрание.
Михаил Халецкий подъехал к ханскому саду.
Все спешились.
Отборные воины из ханского тумена вытянулись и замерли в суровом карауле, пока мимо них шествовал к высокому шатру посол Литвы. За послом люди несли подарки, шла принаряженная девушка с корзинкой в руках, а замыкали шествие двое воинов из сотников.
Испуганная Федора плотно сжала губы, часто моргала, но послушно двигалась в свите князя. Не было с Федорой её голубя и полосатой кошки - они куда-то пропали. Лешко сначала вертелся рядом, но в сад собаку не пустили ханские стражи: грозно прогнали от ворот, и Лешко остался дожидаться хозяйку под стеной.
Шейх-Ахмед гордо и церемонно встречал посольство. Халецкий про себя вздохнул: "Только и осталась одна напыщенность. Закатилась ваша слава. Московия поднялась: великая, могучая. А Большая Орда что сейчас? Вассальная Крыму змея подколодная. Но опасная ещё змея. Потому Великому князю необходимо держать её в друзьях, иначе, глазом моргнуть не успеешь, - станете пособниками Московии. А вы станете: не сегодня-завтра заведете дружбу с московским князем Иваном, как прильнули к нему враги ваши, ногайские ордынцы. Сговариваться да наушничать вам не привыкать. Тогда не устоит Литва против двойной силищи с восхода. Ох-хо!"
С этими мыслями посол чинно остановился перед ханом, заговорил приветливо, и голос его был приятен властителю Орды. После церемонного обмена любезностями и уверениями в вечной дружбе стали показывать подарки и Шейх-Ахмед уже несколько раз бросал косой взгляд на посла литвинов. Халецкий не спешил. Толмач длинно благодарил Великого князя Александра, - да продлятся его дни! - за щедрость.
И тут Халецкий протянул небольшой свиток в нарядном футляре. Толмач принял, вернулся к своему хану. Шейх-Ахмед оживился, разрешил читать. "В мире много чудес, и все они удивительные, - так начиналось письмо. - Есть дивные растения, есть необыкновенные звери и птицы. Есть чудеса и среди людей, - пел переводчик, - только не каждый разглядит это. Для тебя, великий хан, я искал чудо по всей земле, на всех своих путях. И оное нашлось. Не удивляйся тому, что увидят твои глаза: я привёз тебе девушку".
- Девушку?! - лениво поднял брови хан, прерывая чтеца.
Федора, почувствовав на себе взгляды всех присутствующих, испугалась. На побледневшем лице точками выступили веснушки. Она не понимала, о чём говорят. Она волновалась с той самой минуты, как по зову Халецкого явился сарайский купец и с ним были две женщины. Эти женщины переодели её в дорогой наряд, а старик Георг стал мрачнее тучи, вышел, да так и не вернулся проститься с ней.
Вельможи-мектуби перешептывались и недоумевали: что удивительного в этой круглоглазой литвинке?
- Ну же, досточтимый друг, не томи нас и поведай, чем славна юная дева? - поторопил хан.
Халецкий начал рассказ:
- Эта бедная сирота по праву может носить имя Собирательницы. Позволь мне не толковать вслух её имя, ибо это помешает проявиться чуду. Пусть только тебе, и больше никому, пояснит толмач, что именно собирает эта дева.
Толмач наклонился к уху хана и прошептал ему: "Собирательница хромых - вот как называет посол эту девушку. Он уверяет, что вокруг неё всегда собирается ровно шесть хромых".
- Да?! - озадачился Шейх-Ахмед. По дивану прошел недоуменный шепот; никто не слышал слова, сказанные повелителю.
- Мы можем наблюдать это чудо?
- Конечно, уважаемый! - отвечал князь Михаил.
И все увидели, как вдруг к девушке устремились полосатая кошка, чёрная собака, сизый голубь и белка - стремительная, как серая молния.Когда звери расселись, а голубь умостился на плече девушки, посол сказал:
- Если ты успел заметить, великий хан, все животные, даже белка - хромы.
На что повелитель Орды, милостиво улыбаясь, показал послу четыре пальца правой руки. Посол кивнул, говорил на латыни, зная, что смысл его слов понимает только ханский толмач:
- В походе пятым и шестым были мой воин и старый добрый повар. Один спас девушку, второй опекал её. Но великий хан может убедиться: девушка привлечет пятого и шестого везде, даже среди твоих людей, ибо таков её секрет и основное чудесное свойство. Возможно, причиной тому её добродетели. Она на редкость хорошая травница и у неё доброе сердце.
Всё это с латыни толмач перевёл только для хана.
В собрании решили, что посланник расхваливает врачевательницу и называет чудом её искусство. Но почему, недоумевали вельможи, повелитель медлит с ответом? Почему посол не спешит объявить девушку ханским ясыром? Кетхуда-и-везир, зная, что сейчас ханская казна пуста, и повелителю нелегко отблагодарить посла за такое предложение, беспокойно поерзав, обратился с почтительной просьбой:
- Досточтимый мой господин! Уважаемый посол сказал, что девушка сирота и умеет врачевать. С согласия моего господина я мог бы принять девушку в свой дом, взяв на себя все расходы...
Шейх-Ахмед ухмыльнулся: его визирь десять лет назад был ранен в ногу в жестоком бою, перерезанная жила сделала его хромым.
Вот и нашелся пятый.
Хан повёл головой, что означало: "Мы подумаем над этим", и показал Халецкому пять пальцев. Они перемигнулись, говорили о государственных делах и ждали. Рядом с девушкой должен был появиться обещанный шестой хромой.
Вдруг в собрании раздался звон бубенцов и ножных браслетов: это пестро одетый карлик, перебирая кривыми ногами, шел к ханскому помосту, кривляясь и корча рожи.
Вельможи оживились; карлик был умён, а шутки его потом долго гуляли по Сараю.
Завидев испуганную девушку, карлик очень удивился. Затем засеменил быстрее и устремился прямо к Федоре и всем стало видно, что смешной уродец сегодня прихрамывает.
- Что случилось с Большим Мусой? - такими словами встретил хан своего мусахиба.
"Шестой хромой спешит к Собирательнице".
Халецкий украдкой вытер холодный пот на челе. Сказочка для хана вышла занятная, только князь Михаил до сих пор совсем не был уверен, что всё пройдёт, как надо. Но Федора молодец, не подвела. Уф-ф.... (Что там говорит шут?)
- Этот подлый пёс хотел съесть меня у калитки в сад! - гневно отвечал карлик, показывая пальцем на собаку Лешко. - Не верь литвинам, мой хан! Дома им нечем накормить даже собак, и они тащат их за собой в гости!
Кто-то выкрикнул:
- На что позарился литвинский пес?
- Сначала, по их обычаю, пёс принюхивался. Но мой хан не давал мне полномочий вести переговоры, и я честно признался в этом собаке, предлагая ей дружбу. Я научился этому у князя Михаила - он тоже торгует дружбой литвинов, и с немалой выгодой для своего повелителя. Но собака решила, что беседу можно превратить в весёлую пирушку, и он по-свойски, первым, начал угощаться.
- Чем же он угощался?
- Тем, что у меня было - мной, - отвечал карлик, задирая шаровары и показывая укушенную ногу. - А что, мой господин, разве ты имеешь предложить большее?
- Эй, ты, наглец, - натянуто улыбнулся Шейх-Ахмед. Он прощал мусахибу многое, но в этот раз шутка прозвучала очень некстати. А карлик уже не слушал своего господина. Он ходил вокруг незнакомой девушки, засматривая ей в лицо.
- Ясыр-хан? - спросил он, предполагая, зачем она поставлена посреди важного собрания.
- Догадайся, Большой Муса, для чего почтенный Бейлы-бек хочет взять в услужение эту девушку? - закричал кто-то.
- Вероятно, чтобы забыть о своей усохшей ноге! - выкрикнул карлик, руками, между тем, показывая нечто совсем другое.
Люди хохотали.
Федора, не спускавшая глаз с шута, повернулась к князю и сказала:
- Помилуйте, этому человеку очень плохо. Нужно сказать об этом его господину!
Она опустилась перед карликом на колени и заговорила с ним ласково:
- Дядюшка, тебе нужен покой, а я помогу своим зельем, и страдания твои уменьшатся, и продлится твоя жизнь.
Шут понял слова чужого языка. Он перестал гримасничать, маска сошла с его лица и все увидели несчастного страдальца. Шуту на самом деле было плохо, он тяжело дышал. Багровея от натуги, карлик принялся торопливо снимать с себя драгоценный широкий пояс - знак ханского благоволения. Сорвал с шутовского тюрбана дорогую брошь - подарок госпожи ханши; потом тяжелую золотую цепь с шеи - подношение богатых купцов, которых он развлекал и потешал своими остротами, и все драгоценности вложил в руки Федоры. Задыхаясь, он произнёс:
- Ты добрая девушка, и ты похожа на мою покойную мать. Я никому не говорил, что она была родом из твоих краёв.
Карлик достал медальон, открыл его, извлёк оттуда прядь волос, поднёс локон к волосам Федоры и убедился, что волосы точь в точь совпадают по цвету с косами девушки. Карлик восхищенно прицокнул языком.
С каждым мгновением уродцу становилось хуже и хуже: болело в груди и всё тяжелее давался каждый вздох. Он торопился поведать то, что не рассказывал никому:
- Я рос здоровым ребёнком. Но Аллаху угодно было, чтобы бедная моя мать досталась в наложницы злому джинну, моему отчиму, и бессердечный этот человек однажды отрубил мне четыре пальца за то, что я без разрешения стащил хлеб. Мать не пережила такой жестокости, а вслед за ней я тоже отказался жить. Но Аллах не хотел моей смерти, он отмерил мне долгий век, и наказал: после пережитого я перестал расти и всего меня скрючило. Ох, если бы я только мог - я бы поехал с тобой, на родину горячо любимой матушки! Но... - карлик тяжело всхрапнул, схватил воздух ртом и, указывая на свои сокровища, прошептал:
- Прими мой дар, красавица. Ты так похожа на мою несравненную родительницу...
Все в собрании поняли, чем обязана шуту молодая незнакомка: девушку с приданым такой стоимости невозможно взять в наложницы, на ней можно только жениться.
Шейх-Ахмед сказал послу Халецкому:
- Удивительная дева. Но она не только собирает, но и убивает хромых? И как быть с условием: шестеро должны собраться вокруг неё, ровно шесть?
- Терпение, досточтимый хан, - отвечал Халецкий. В любом случае, сказка удалась: Федора собрала шесть хромых. А остальное... Отыщется ли ещё один хромоногий на место умершего шута, или не отыщется - пустяки, лишний повод для занятной беседы. Да и всё ещё может быть, если князь не ошибся, то кое-кто обязательно придумает, как оказаться здесь.
Посол не ошибся. Вскоре у входа в шатер возникло замешательство, двое стражей опустили нарядные пики с красными древками, упёрли их в грудь молодого литвина, но тот схватил пики двумя руками, поднатужился и развёл в стороны. А сам устремился к помосту, на котором восседал повелитель Орды и, не дойдя десяти шагов, вежливо пал ниц.
Шейх-Ахмед сделал знак своим стражам не трогать отчаянного воина. От цепкого взгляда хана не ускользнула лёгкая хромота парня.
Вот он, шестой.
...Повар-немец разыскал Окулу Онуприевича. Расстроенный старик пыхтел, отдувался и даже легонько похлопал по боку лошадь десятника, хотя раньше никогда не позволял себе пачкать холеные руки о какое-то животное.Окула почувствовал: что-то случилось с зубастой. И встревожился, и спросил: "Здорова ли девушка лекарка?"
- Медхен здоровый и красивый, и славный наш медхен князь уводить, дарить хану!
- Не может быть?! - ужаснулся Окула, - князь обещал вернуть девушку в её дом!
- Кокда вернуть, рыцарь железная голова? Год, пять, десять лет вернуть? Князь - политик. А политик есть дарить собственный дочь, не только бедный сирота! Я говорить - он увести бедняжка, он придумать к ней сказка, и дарить её, стоит только хан моргнуть поганый глаз!
- У меня есть гроши, немного, но я добуду ещё, - прошептал несчастный Окула, лихорадочно соображая, сколько может потребоваться ему, чтобы выкупить любимую? Ему показалось, что небо упало на землю от коварства князя. Мысль, что Федора достанется татарскому вельможе, нестерпимо разрывала сердце.
Старик протянул Окуле кожаный мешочек:
- Я давать свои деньги, рыцарь. Ещё я звать других рыцарь - они давать гроши мне. Вот.
- Не терять время, доблестный воин! - приказал повар. С этим напутствием Онуприевич рванул с постоялого двора, через весь Сарай-Берке, к ханскому саду.
...И вот Окула лежал на ханском ковре и краем глаза видел подол Федоры, а ещё корзинку, в которой, небось, сидит белка Лапка. Парень подумал с тоской, что, только превратись он в Змея Цмока, удалось бы ему выхватить и унести девушку отсюда, от людей в золоте и тяжелой парче, из тяжкого воздуха, исходящего от их тел и дыханий, и от таких же тяжких, чужих, равнодушных мыслей...
Окула чувствовал своё одиночество и малость, и это чувство пластало его перед ханом. Но чёрный пёс Лешко, кошка Кветка и голубь дружно перебрались к парню и уселись рядом.
Окула решился. Он заявил чужому господину, что пришел за своей невестой.
Шейх-Ахмед отвечал:
- Мы должны быть уверены, что ты муж достойный. Мы желаем испытать тебя.
Окуле велено было вступить в поединок с самым сильным ханским воином.
Никто не заметил, как помрачнели глаза Федоры, когда она поняла, что предстоит её рыцарю. Когда два богатыря уже готовы были выступить друг против друга, Федора оказалась рядом с Окулой. Горячая, прильнула грудью к его груди и, пристально уставившись в зрачки, прошептала: "Открой мне живот, воин!" Окула не посмел ослушаться, да и соображал он плохо: перед взором пестрели цветные одеяния ханских вельмож, маячил соперник с могучим загривком, а ближе всех - два светлых омута, глаза ненаглядной. Парень рванул сорочку. Федора вложила ему в пуп тонкие пальцы. Проговорила: "Моя жизнь к твоей жизни. Два в один! Умножаю силу!" Упав на колени, жарко поцеловала пупочную ямку, языком втолкнув в неё нечто малое и твёрдое.
Воин взревел. Сразился с татарским богатырём и победил.
Хан нашел справедливым, чтобы невеста осталась с победителем. Но воспротивился хромой кетхуда-и-везир. И заявил, что девушку привёз посол, а значит она - дар хану. И не по закону отпускать врачевательницу восвояси, пусть даже и свободную, и с приданым. Ведь великий хан знает: возврат подарка - оскорбление для дарителя!
Возразить на это было трудно.
Посол молчал. Он уже жалел, что связался с молодой ведьмой: девка явно сильна в ведовстве, и как бы не пришлось ответить за собственное криводушие. Халецкий содрогнулся, представив, что Федора, конечно, снова будет под опекой честного немца, да при княжеской кухне, с её-то мастерством травницы... ох, неладно! Послу не хотелось везти её обратно.
Тогда Шейх-Ахмед обратился к Окуле:
- Если витязь желает взять в жены девушку, подаренную нам, пусть будет так. Но тогда и он станет нашим подданным.
Окула, достаточно понимавший по-татарски, опустил голову. Федора, не зная, что говорит хан, взглянула в лицо князя Михаила.
Под взглядом пристальных круглых очей Халецкому сделалось не по себе. Он попробовал извернуться:
- Досточтимый повелитель, Шейх-Ахмед! - выступил он, - Я привёз тебе сироту с её удивительной историей. Моим подарком была история, девушка же лишь являла всем своё чудо. Оставь у себя легенду, но не её саму.
- Даривший хочет отрезать и оставить от подарка малый кусок? Кто сказал, что чудо мы должны наблюдать только раз? Может, мы желаем видеть, что будет дальше? - издевался хан. Сомнения и колебания Халецкого не остались незамеченными, сладко было проучить старого посла. "Ты придумал начало сказки, придворный лис, да не додумал её конец!" - усмехнулся про себя хан. И продолжил:
-Так и быть, уважаемый князь Михаил, мы решим этот вопрос ко всеобщему удовольствию, как привыкли решать дела наших держав. Пять лет девушка-врачевательница будет радовать нас присутствием в Сарай-Берке, - с женихом, либо без него, - как сама пожелает. Ибо здесь, утверждаем мы, не будет недостатка в желающих взять её в свой дом.
Хан многозначительно переглянулся с визирем.
- Через пять лет она вольна будет вернуться на родину, или не возвращаться - как сама пожелает. Да будет так.
Хан откинулся на подушках, давая понять, что разговор окончен.
Халецкий, взглянув на преданного Онуприевича, развел руками, сокрушенно поднял брови и изрек:
- Рыцарь, это есть служба Богу и отечеству нашему. Фунт мира драгоценнее пудов войны!
Ответил на сдержанный, полный презрения, поклон богатыря, державшего в могучей ладони руку своей любушки:
- Храни вас Бог!
А сам подумал, что, может, обойдёт его, старого князя, тяжкая участь - больше не представится служба быть послом к Шейх-Ахмеду. Слишком трудно складываются сказки.