А карманные монетки
Раскатились в столбики -
Кот наплакал озеро.
Да крутенечка дорожка,
Снег в дырявой обуви.
Эх, зимушка-матушка!
Подарю чего-нибудь,
Чего больше хочется:
Спою просто песенку.
На горе стоит фундамент,
На нём растёт дерево,
На дереве гнёздышко,
В гнёздышке воронушка,
На вороне пёрышки,
С горы перья падают,
А ворона каркает...
Да никто не слушает,
Да никто не ведает.
А чужую песенку,
Песенку известную,
Вы б подпели горденько.
На вороне пёрышки,
А ворона в гнёздышке,
Гнёздышко на дереве,
Дерево в фундаменте,
Тот фундамент на горе,
Та гора на острове,
Остров в центре реченьки,
Речка в центре всей земли,
На земле-то зимушка.
Ой, монетки катятся
По карманам с дырами,
Всё в ботинки падают.
Надымили в волосы,
Прокоптили голосок -
Подарю чего-нибудь.
Можно прятать под ноги,
Можно в карты проиграть,
Можно просто выкинуть -
Чего дольше катится?
С горы перья сыплются,
А поднять их некому.
Дайте лодку-лодочку,
Да весло одно только.
(Кто второе выдюжит,
Чтобы силу выдержать?)
Чу! - ворона каркнула.
Песенка-то знатная,
Сказочка невзрослая
Про Ивашку умного,
Про ещё пять странников,
Про их речи долгие,
Про их силу странную.
На земле снежок лежит
Чтоб скрипеть ботинками,
Присваивать дырками
И терять монетками;
Притягивать молнии
Капелькою слёзною.
Эх, глазищи странные,
Которые слушали
Всех, что только слышали
Тех, кто святым числится...
Переплыву реченьку,
Да на остров выберусь,
Тихо подойду к горе.
Шаг шагну - перо найду,
Два шагну - перо найду,
Три шагну - перо найду.
До горы идти версту,
Долго подыматься.
День я по горе иду:
Шаг шагну - перо найду,
Два шагну - перо найду,
Три шагну - перо найду.
Второй день горой иду:
Шаг шагну - перо найду,
Два шагну - перо найду,
Три шагну - перо найду.
Третий день горой иду:
Шаг шагну - перо найду,
Два шагну - перо найду,
Три шагну - перо найду.
На четвёртый только день
Подойду к фундаменту -
А ворона каркает.
Теперь вижу дерево,
Дерево огромное,
Дерево гигантское...
Плюнуть только на руки.
Заберусь на дерево:
Там в вершине гнёздышко,
А в гнёздышке птица-зверь
Голая, беспёрая
Замерзает, каркает.
Её возьму на руки,
Спрячу вон за пазуху.
Хлюпая ботинками,
На фундамент спрыгивать.
Птичка согревается,
Не подаёт голоса,
А живая, дышит вон,
Я дыханье чувствую.
Возвращаюсь к берегу,
В голос ноя песенку,
Начиная сожалеть.
Оттолкнуться вёслышком
В речку незамёрзшую,
Побороться с вьюгами,
Добираться до дому.
День с волнами боремся:
Раз гребу - шатание,
Два гребу - шатание,
Три гребу - шатание.
Два с волнами боремся:
Раз гребу - шатание,
Два гребу - шатание,
Три гребу - шатание.
Три с волнами боремся:
Раз гребу - шатание,
Два гребу - шатание,
Три гребу - шатание.
На четвёртый только день
Приплываю к пристнани -
Возвратиться всё-таки
Спеть слепую песенку
Про кошачье озеро,
Про любовь да ненависть.
Только птица тёплая
Отогрелась, видимо,
На свет белый выбралась -
Не вороной глянулась.
Выбралась и крикнула
Человечьим голосом.
Сирин, Сирин серенький,
Спой нам, сирым, песенку
Про быструю реченьку,
Остров в середи её,
Про гору на острове,
Про фундамент на горе,
Дерево в фундаменте -
Дерево огромное,
Дерево гигантское, -
Гнёздышко на дереве,
Кучу перьев в гнёздышке...
Сирин мне ответствует:
"Я спою вам песенку,
Да не эту песенку,
А совсем инакую.
Я спою вам песенку,
Петую Весною мне
Про её спасителя.
Ну? Сидите, слушайте..."
Забываю весь свет. Берегами.
Закрываюсь, оставшись ни с чем,
От сумы и тюрьмы русским словом
Да славной славою судебных речей.
А ты мечись по дну, мой ручей!
Ловись-ловись рыбка мал мала меньше!
Нависающий смерч убережёт от побед:
Див, гляди, кличет из смерча,
Свет закрывши крыльями карими.
Да обогрей меня, Мать-Земля,
Да накорми меня досыта из порожних рук,
Да обуй меня хоть солнечным колесом!
Нет тебя со мною, Мать-Земля, и я бос и нагл.
Я побреду искать поляну малины средь зимних полей,
И набреду на поляну малины, посох сотрев.
На поляне малины - изба на курьих ступнях,
В той избе сидит старуха в лаптях,
Да чего-то сквозь зубы шепчет.
Приползу к ней, голову повесив:
Жду, мол, бабушка, твоих песен,
Что певала, мнится мне, с колыбели.
Как от песен тех тепло бежало,
По всем жилочкам струилось-расплёскивалось.
Не открывая глаз, ворожея светлая,
Бабка моя кровная, сестра родная,
Да старуха седая, косматая,
Подняла чуть нос над половицею...
Да завертело меня ступицей в колесе:
"Намой пол тряпкой из шкуры снегов,
Отвори окно, созови гостей,
Найдёшь в доме огня на столько костей?"
Гости мигом примчались: бескровные,
Бледные, все зимой переснятые.
Проводил всех в палаты я.
Речь вела моя Мать Великая,
Речь вела, ой, вела узорчато!
Отворить, что ли, ставни заснеженные?
Своротить, что ли, мох с подоконника?
Да ведь чисто, и без меня чисто...
Прервалась речь стуком чуждым:
"Открой окно! Открой его мне!"
Зрю отощалые рёбра, глаза полубожии:
Знать, отсиделась Зима в рукаве,
Знать, отсмеялась на Первом Суде.
Див её перья чистит внизу дуба,
Ввиду правых и виноватых пёрышки оправляет.
Не пущу Зиму! И так народу полны палаты.
Кивает мать. Ох, Мать, стара ты!
И голос твой незнаком мне, мать.
Ладно, подпою, а тебе хоть запевать.
Подперла сестра-старуха щёку кулаком,
Да ан белый свет провозгласила клич:
- Где я могла посеять голос свой?
Хожу потрёпанной, гляжу потерянной.
Мнится мне: пожнут другие,
Выстроят стога.
У горы земля изрыта, - видно,
Там медведи ночью отыскали сон-траву.
Погнала Зима Осень
В шею, берега.
И прощай, тревога! Нонче
Я пойду искать коренья.
Сама лизну, сама усну.
А проснусь весной, пойду на старое жнивьё,
Да порыщу серым волком,
Собирая след.
Отыщу, пока не стаял снег,
Свой голос.
Вспорхну на ветку -
Славу пропою.
Да созову, пока не стаял снег,
Люд полудённый.
Кто не дойдёт - тех донесут.
Поползнем-ужом повьюся перед ними
Вкруг голых я рябин,
Кладом зёрен золотых
рассыплюся.
Соберут по капельке, по крошке
Голос золотой,
На своих полях посеют,
Не жалея сох,
Соберут меня по колосу, и в колосе
Да подымуся я быстрее всех.
Осень-золота меня порадует.
Да из одного колоса я вышла! Где же все?
Где посеяли вы, люди, голос мой?
Обойду весь свет с сумой Микулиной,
Да со свету соберу я по крупиночке,
С мира, с делянки по копейке-крошечке.
Возвращусь домой со грузом зёрен золотых.
Ан гляди - на том ли старом тополе
Соловьём мой голос заливается?
Ястребом кричит, увидя сокола?
Да не мой ли голос в хлебе запечён?
Не моим ли голосом поёте вы?
Не моим ли голосом весну кликали?
Да тут из углышка дольнего,
Из-под холодных половиц поскрипучих,
Нищеночка выбралась, косматая,
Вся в лохмотьях, в заре вечерней умытая,
Да подхватила голосом крепким, удалым:
"Мать моя, твоим голосом кликали,
Но верно, не весну - беду на свою голову.
Собрала беда-Зима твой голос грозовой,
Свила в ползкую тетиву голос твой,
Сковала в наконечье лютой молнии,
Да погнала весну, как осень, стужами.
И мне, мать, еле дано оправиться".
Мать-Земля! Мать Великая!
Обе в сердце моё впечатались.
Обе урожай души моей пожнут.
Как вскочил я на ноги, оправив на раменах шкуры снегов,
Как раскрыл тогда на боку ножны синего льда,
Как воскликнул среди сборища, руки крыльями раскинув:
"Почто, родные, сына вы жалеете?
Почто, родные, в бой не запрягаете?
Почто ты, Мать Великая, одну золу - не пламя - мне дала?
Почто ты, Мать-Земля, не отдаёшь суму Микулину?"
Я смолк. Слова мои во гуле радуги
Тонули - возмущалось всё собрание.
"Безумец!" - Мать Великая воскликнула.
"Сыночек..." - Мать-Земля тихонько всхлипнула.
"Пойду, - ответил я, - Зима проклятая
Уж отрезвила детские веселия,
И снегом забросала струны медные.
И струны медные, и очи пламени -
Я отдал ей. Меня признали ли?
Нет, не заметила меня ты, Мать Великая.
Зима-то ведь твоя красотка-доченька.
А Мать-Земля на голос не откликнулась.
Один пойду с своим ручьём на подвиги".
И лишь промолвил я, как ножны серебра
Внутри ожили - и ручьём оплавились.
С ручьём вдвоём войдём за Зимушкой-Зимой.
Я повернулся - Мать-Земля оправилась.
"Постой, кровинушка, - губами шепчет блёклыми._
Пойдём, касатик мой, я всё отдам тебе,
Что есть у матери". Зима в окошке стёклами
Кивнула, - знать, давно в боях не билася.
И мы ушли с моей Землёю-Матерью,
Оставив Мать Великую в безмолвии.
Хором царские, палаты княжии -
Всё было у Земли, у моей Матушки.
Зима её оброком злым обидела,
Зима наслала стужу ненавистную,
Зима её почти ни с чем оставила.
В хибаре материнской не натоплено.
Коптит одна лучина, а сестра моя,
Которая слыла первой красавицей,
Заплатам вместо дыр едва нарадуется!
Сестра-Весна! Прости меня, бродячего,
Что в дом я твой пришёл порожний полностью.
С куделью сидит бабушка незрячая,
Да нитку тянет худую да бедную -
Мне Бабушка-Судьба прядёт-старается.
Один от теремов остался кованый
Сундук, с затёжками-замочками,
Замочки эти не из злата-серебра,
Каменьями замочки не украшены,
Зато все целы досточки морёные,
И не пришлось Зиме открыть его.
Обнял сестру, обнял я бабку старую,
Да сел в углу хибары сизым голубем.
А Мать моя, и рада и безрадостна,
Уж ключ снимает с шеи, где был спрятан он.
В сундуке там покладены ласковых
Песен голоса, что весной звучат.
В сундуке том запрятаны гладкие
Пёрышки перелётных грачат.
В сундуке материнские праздники,
В сундуке есть полынь-семена.
И пыль из сундука как-то сладостно
Мной вдыхаема...
А со дна его достаёт Мать-Земля
Сапог - солнечное колесо,
Алым маком крашенные,
Водицею залаченные,
С подошвами серебряными
Да с золотыми застёжками.
А ещё из сундука достала Мать-Земля
Мне кафтанишко, на шкуры снегов вздетое.
А ещё, вздохнув, поверх кафтанишка
Мать суму Микулину повесила...
Коли б я той тяжести не чувствовал,
Не спасли б меня слова напрасные.
"Ухожу, дорогие мои". - "Сын!"
"Не надо, Мать моя Земля".
И тут из уголочка дальнего
Мне зычно бабушка моя воскликнула:
"У входа лежит деда твоего щиток;
Коли подымешь, совладаешь с Зимушкой".
Пусть ты немая, бабушка моя Судьба,
А голос слышится, когда без голоса нельзя.
Ко входу собирался я брести,
Да по пути споткнулся о серп месяца.
Его поднял, да и заткнул за пояс
Мимодумно. И увидел между лавок,
К полу-земле одним торцом прислонен,
Заткнут из подснежников прозрачных
Круглый щит, щиток невзрачный.
Это ли щиток от деда?
С ним ли ждёт меня победа?
Его поднял - лёгкий щит
Вмиг к руке моей приник.
И ушёл в пургу, насвистывая
Мелодию хоромов каменных,
Где от давних ли встреч пламенных
Цветы на стенах распускалися?
Пускай! И снова цветы пробиваются,
Да только душит их Зима рукой злодейскую.
"Эй, Зима! По твою душу я!
Зимушка! Знать, не ждала меня
Рано так? Смотри, ещё наплачешься!"
Праху-пуху-земле поклонимся, пояса затянув,
Глубоко в снегу; да долго-коротко ль
Побрести по полю, обрести
Копий ли,
колчанов ли стянутых.
...На три дороги под ноги гляну:
Не на четвёртую, что позади,
На три всего, на замёрзшие тропы:
Что впереди?
То и не камень развилке привалом,
То и не птицы: помёрзли давно,
То и не старец сидел многодумный -
Дерево в землю вросло.
Слева на нём нарисована стрелка,
Что указует в лицо. Мне в лицо.
Значит, я шёл, как всегда, против ветра,
Значит, дорогой мне просто везло.
Справа на дереве срублены ветви
Тяжким, железным мечом-палачом.
Скошены ветви, да всё человеком -
Холод при чём, а зима не при чём.
Я и ручей бы уж вынул из ножен,
Только по центру на дереве том
Изморозью указатель когтями,
Зимнею жестью - прямо вперёд!
Перехватил поудобней суму я,
Щит понадёжней к спине укрепил,
Ножны с ручьём только тихо погладил...
Бой будет лих, будет лих...
Да пролить-таки свет на день, выбрав тень,
разгребя уголья у костра солнечного колеса.
Выходи-выходи, Зима-змея, на лютый бой!
Перебью твои силы платком луны из кафтана матери,
Серпом месяца заплечного головы разбреду,
Снега комом раны свои затяну.
Вот - поляна малины средь зимних полей.
Улетела изба на куриных ступнях.
На дубу сидит Див, ветви в клочья когтями рвёт,
Чуть пониже его - зимни прихвостни,
Черны, синеглазы, - тринадцать братьев-воронцев.
А посреди поляны тётка родная,
моя тётка кровная, враг по духу мне,
Зимушка-зола ухмыляется.
"Что, пришёл ко мне, друг-племянничек?"
"Не к тебе пришёл своею волею, -
отвечаю я, - и не друг тебе.
Брань с тобой затею народную".
У Зимы улыбка - жемчужная,
У Зимы улыбка - холодная.
Достаёт она меч свой - синий огнь.
"Ну давай, вражина, силой мериться!"
Вынул я из ножен льда свой ручей,
подержал в руке ручей серебряный,
а другой рукой из шкуры снегов
я достал лёгкий щит из подснежников:
тот, подарок Судьбы, моей бабушки.
А Зима стоит, ухмыляется,
крепко держит меч свой наточенный,
цепко взглядом по мне липким ползает.
Мать-Земля! Дай силу не сорваться мне,
дай мне силы не ударить первому!
Размахнулась Зима мечом точеным,
опустила его во мгновение.
Да и я ведь не прост: я навстречу ей
щит свой, что из подснежников, выставил.
Разлетелся мой щит во все стороны,
да и меч у Зимы не целее стал.
Ухмыляется тётка довольная:
пронзил руку мне синий металл.
Да уж не боль чую я, только холодно,
Да кафтан материнский жалко мне.
Замахнулся ручьём я серебряным,
Руку плетью повесив, иду на Зиму.
Да Зима-лиса не так и проста,
Ведь она - в доспехах из синего льда,
И только-только трещины идут.
Да Зима-люта, зла, да колюча в ключах.
Холодея, мечется мой ручей без толку:
Скуют и его на броню.
И не выдержал, каплей рассыпался,
Пуху-праху-земле ручей розданный.
Да не плачу я, на ручей смотря:
Меня по Зиме злобе зла взяла.
А как злоба взяла - так горит земля,
Подо мной ногами горит земля,
Подо мной огнями вопит земля.
Сапоги - солнечное колесо!
Так от вас всему небу так горячо?
А ну вас к лешему! Только леший спит
Непробудным сном, и по всей Руси
Его слышен храп.
Жмут слегка, горят сапоги мои.
И воскликнул я, отбежав Зимы:
"Сапоги мои, солнцем красные!
На земле малы вы, а небу как?
Уж отзимовал я свою судьбу.
Принимай, небо, последний дар!"
Так кричал я, скидывая сапоги,
Да враги мои словно ожили.
Кликнула Зима братцев воронцев,
Знать, нужны Зиме сапоги мои?
Да не ты кроила - не стаптывай.
Мать-Земля кроила - ей велики.
Я разнашивал - стали мне малы.
Жаль, рука одна - на меня стремглав
Мчатся братья - тринадцать воронцев!
Я подкинул выше платок луны,
Засиял волшебный платок луны,
На него маня братьев-воронцев.
Да сама Зима на меня бежит!
Да, сама она битв не брезгует...
Оттолкнув её - силы где ж взялись? -
Что есть духу, я сапоги метнул
Небу в дар.
Горит в небе солнечно колесо!
Горячо горит, ох как горячо.
Лютует Зима-звезда,
Потекли доспехи синего льда.
А я, молодец, взял серп месяца,
Да вонзил Зиме в сердце алое.
Кровь её легла на шкуры снегов.
Выпрямился я: умирай, Зима.
Я пойду покличу сестру - Весну,
Метну молнию:
"Эй, сестра, жив Март!"
Кончил Сирин песенку.
Выгляну в окошечко -
Затянуло зимушкой,
Зимушкою-матушкой.
Жив ли Март теперича,
Богатырь? Зима жива.
Эх, пустое странствие
К древу в центре озера!
Лишь оттуда помнится
Путь да мой далёкий мне.
Как зовут - не ведаю,
Роду тоже, племени.
А ботинки сношены,
А кафтан расхлябистый:
Сброшу на пороге всё.
Поклонюся Сирину,
Попрощаюсь вечностью,
Шкуры снегов выберу,
Чтоб носились долго мне.
Ножны вон в сенях стоят -
Заберу с собою их.
Я, забвыши весь свет, берегами
Закрываюсь, оставшись ни с чем,
От сумы и тюрьмы русским словом,
Да славной славой тюремных речей...