"Не то страшно, что человек произошёл от обезьяны,
страшно, если он ею останется".
/Михаил Анчаров/
Лукич неспешно шёл округ, рассеянно постукивая указательным пальцем по корпусу: идеально белая поверхность гипнотизировала. Хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь. Ни тебе щербинки, ни муарных разводов - шедевр! Пару раз он огладил ледяную поверхность ладонью, смахнул невидимую пылинку, потом приник ухом и услышал мерное спокойное дыхание.
"Жив! - успокоил себя Лукич. - Конечно, жив, курилка".
Корабль проснулся. Неполных четыре года он рос, набирался сил, мужал, и вот - трёхгранный штык вознёсся на сорок два метра. Отступив, Лукич поднял взгляд к вершине: в Утро Взросления солнце позолотило её, как маковку храма.
"Строим их, растим, а ощущение чуда не истирается. Как первая любовь".
Он посмотрел на протоптанную им за годы работы канавку, собрался было смахнуть слезу, но тут за спиной завозились и пришлось обернулся. Над кустом малины, в явном недоумении обозревая окрестности, возникла лупоглазая конопатая физиономия.
"Еловые иголки в волосах, а молоко на губах", - сверкнуло в голове.
- Вы кто? - поинтересовался, приглядываясь. - Не узнаю. В базе данных точно не значитесь.
- Родион, - представился незнакомец, неловко продираясь через колючки и пряча глаза.
"Ба, - осознал Лукич, - да мы никак покраснели. Не ожидал на старости лет лицезреть чудо".
- Для наших мест имя у вас необычное. Малинкой решили побаловаться?
- Имя как имя, мне нравится. Проспал я. Отстал от компании, приблудился к Петровичу, да поздно.
- К которому? Их у нас пятеро.
- Что в низине, у берёзового околка.
- А, за мшистым валуном с муравейником.
- Про муравейник не скажу, вам виднее, - осмелел чужак и показал Лукичу голубые, в обрамлении белых ресниц, глаза. - Но озерцо там точно есть.
- Ага. Студёным кличут.
Одёжка на чужаке, без пуговиц и молний, облегала тело и переливалась ртутью. И, видать, ей были нипочём острые шипы, слякоть или град с голубиное яйцо. Никогда Лукич такой не видел, от любопытства аж дух перехватило, но он и бровью не повёл.
- Ну, милости прошу. Я черёмуховый лист заварю. Вы поди, мил человек, и не завтракали?
Обеденный стол собирали забытым дедовским способом. Лет двести назад, а может и всю тысячу. Без гвоздей, без скоб и клея - только шипы, врезки и пазы. Врытый в землю, как колья на мамонта, он покоился позади дома, в тени трёх дубов, столь же древних и неколенопреклонных.
Помимо чая, Лукич выставил миску с окрошкой, крынку со сметаной и крупно нарезанные ломти чёрного хлеба - и Родион подналёг. Говорили о разном, но больше о кораблях: от особенностей выхаживания их на подоконнике до взросления на Стартовом поле. Обсуждали корабельную топологию, в зависимости от национальных и философских предпочтений: Кресты, Пирамиды, Каабы, Лотосы, Меноры и совсем уже экзотические - Многогранники Пенроуза. Толковали о Пляшущих туманах Белой речки, о поющей сцилловой чавыче, косяки которой из года в год, преодолевая пороги, поднимались в верховья и голосами сирен назойливо зазывали любопытствующих "недорослей". О соседях и о соседях соседей.
Так незаметно под клюквенный, черничный и малиновый морсы, за жареными подберёзовиками, под всего одну, не более, тарелочку борща, в небе стали тихо загораться звёзды.
- Я то что, - убеждённо втолковывал Лукич. - У меня Разведчик. У того же Петровича Гонец. А вот Михалыч с Ефремычем и Аввакумычем каждые девять лет сетевой Концентратор клепают. Силища! Пирамида Хеопса в масштабе один к двум. Зато у моего - дальность двадцать восемь килопарсек и три прыжковых камеры.
- Вижу, любите своё дело, - улыбнулся Родион. - А ошибки случаются?
- Изжил на корню. Спасибо Станиславскому. Это по молодости к верной цели, как по минному полю, шёл геодезическим ходом, уму-разуму учился. Ступил влево: не верю. Дёрнулся вправо: не верю. Вот так на неверии и вырос.
- Непростое, поди, умение.
- А то: окучить, прополоть, подышать в нужное время и место. Опять же зерно прочитать. При моём зрении. А там же квантовая запутанность, демоны Максвелла! Ошибся - и пару лет восстанавливай данные: пиши реверсивный код. Зато теперь мой садок всегда полон, - и Лукич махнул в сторону парника, где под плёнкой уже виднелись, проклюнувшиеся из земли молочные прутики. - Подрастут - гулливерами станут. Главное ведь что? Любовь. И терпение.
- Зачем три камеры, знаете?
- Сколько заказывают, столько вырезаем. Ведать не ведаю, кто в них скачет.
- Как кузнечик? - Лукич представил, как прыгает по лесу его корабль, как падают рассыпаются веером сосны, как лопается древесина и неловко улыбнулся - выглядело не очень.
- Кузнечик-то - больше по травке, - поправил Родион.
Лукич покосился и пожевал губами:
- Не знаю, мил человек, откуда сведения черпаете, но за три с лишним тысячи лет ни один корабль с грядки никуда не упрыгал. Мы бы знали.
- Срыв шаблона, - пробормотал непонятное Родион и по-особенному посмотрел на собеседника. Так на Лукича обычно смотрел Петрович, когда требовалось помочь по здоровью.
- Я образ формирую, концепт, - сухо объяснил Лукич. - Потроха не мой удел. Ежели над каждым суставчиком, сухожилием трястись стану... Про сороконожку притчу знаете?
- Кто ж не знает.
- Во-от. Каждый процесс - как лебединая песня, как Колоссус...
- Вы видели Колоссуса?! - Родион стал похож на мадагаскарского лемура, осознавшего, что его роскошный полосатый хвост - гордость всей жизни - лишь мимолётное украшение для модной шляпки.
- Видел ли я? Юноша, да будет известно, его всем миром собирают. Каждую полтыщу лет. Съезжаются, понимаешь, Ансельмы, Джонсоны, Паки, Санджиты... Вам подробный список?
- Не стоит.
- Так вот, выбирают себе местечко поприличнее, набиваются туда, как пескари в бочку, и учиняют натуральное вавилонское столоверчение. Подобное можно раз в жизни перемочь. Незабываемо. Особенно - душу в него вдохнуть. Пока вдохнёшь, на счёт раз и два - звёзды в небе звенеть начинают. Прям колокольцы и только.
- Звенеть?
- У Эрнестовича даже колокол бил. Пока растил.
- Надо же! И скольких вам ещё растить?
- А всё - отработал своё. Теперь: "Стоп", "выкл" и на покой. Разведчик - последний. Но каков молодец!
- Ещё и старожил? - помрачнел гость.
- Велика потеря. Вынут из коробки очередного солдатика.
- Мастера из неё не достанешь.
- Верно. Потому у меня разведчики самые шустрые и дальноходные. Сергеич же у Красной сопки свои сто лет строгает, стружка вьётся да навыку не добавляет. Болванки без лица, без норову. Очерствел, бедолага.
- Лукич, вы самый стойкий оловянный солдатик, которого я видел.
- И многих повидали?
- Вы первый, - невесело улыбнулся Родион.
- А Петрович?
- Проспал я его.
- Вы и Гонца проспали. Вот у кого был характер - что не по нём, солнечными зайчиками в глаза пулял.
- Хороши манеры.
- Они же дети, - всплеснул руками Лукич.
- Ну, ежели кто глаз потеряет? А по шеям.
- Йоу-йоу, полегче. Пускай овощ растёт? Не исключено, за дело пуляет - укололи ненароком, с завтраком припозднились. В том и беда, - Лукич насупился, - лелеем их, нянчим, сами на сухомятке, глаз не смыкаем. Потом наступает То-Самое-Утро, просыпаешься и понимаешь: всё, нет его нигде, моего кораблика, единственного, ненаглядного, а в мире образовалась ещё одна Плешь. Вчера - у Петровича. Сегодня - моя очередь.
- Поэтично.
- Мы расплачиваемся жизнями за пустоту, а вам кажется это поэтичным?
- Может, неправильно выразился.
- Так не говорят.
- Я имел ввиду...
- Плевать, что ты имел. Я был добр. Теперь...
- Да постойте же! Разве никто не пытался вызнать правду? Посмотреть - что происходит?
- Колоссус - куб, с длиной ребра равной пяти километрам. Айсберг! Смотреть не надо. Достаточно приблизиться на полсотню шагов. Если сможешь. Повернись спиной, ощути, как он давит, плющит, выдавливает из тебя с потом, с мочёй, со слезами одухотворённое дерьмо твоей жизни, обнажая суть, самое сокровенное. Ему не заткнуть пасть, чтоб молчал, его не закопать, не утопить. Не найти такой чулан, чтобы упрятать. Воистину, не иголка в стогу сена. Но и он сгинул.
- Я не об этом.
- А я об этом. Помню, как Сергеич пережил первый раз. Поднимаюсь на холм: травка, цветочки, пчёлки. А вершина срезана и посреди плешь зияет, и Сергеич внутри, на карачках, роется по-пёсьи лицом в насыпи. Думал, ищет чего. А он жрал. Обернулся на меня, заскулил, земля, блядь, так и посыпалась изо рта. Поэзия! Конечно, мы пытались узнать. Из штанов выпрыгивали. Каждый, хоть однажды. Сивка-бурка, вещая каурка. Но засыпали в полночь. Валились поленьями: пили́, жги. Но если корабли строят значит это кому-нибудь нужно? Кто они: Следопыты, Тяжи, Расщепители, Обозники, Стрельцы, Тени, Ковчеги и несть им имени и числа?
- Вы́ же их строите, - Родион привстал. - Вы обязаны знать!
- Сядь! Концентратор. Что концентрирует? И почему сетевой? Лещей ловить, сайгаков? Глыба весом в два миллиона тонн?!
- Но это же хаб! - Родион хватил кулаком по столу.
- Ступица колеса? Чёрт полена не мягче. Разведчик. Что исследует? Для кого? Со столь фантастической скоростью? Разведка, по определению, дотошна, без суеты и спешки. А килопарсеки... Для света, фотонов такие дистанции - не для кораблей. Земля круглая: её обежать-переплыть можно вдоль и поперёк, а белых пятен на картах не осталось. Куда джампить?
- Вот оно, - прошептал Родион. - Куда ж ещё, как не по Земле. Вы в них не заглядывали, верно? В потроха! Вам не пришло в голову. Не знал, честно. Нам не преподавали. Я думал...
- Не о том думал. В потрохах ковыряться, всё равно что смерть на языке смаковать, - Лукич поник и зябко повёл плечами. От земли поднялась ночная прохлада, по ногам засквозило. - Если думать, так о них, - он поднял лицо к небу. - Вот где наше вдохновение. Так прекрасны! Непостижимы! Согласен? А если и там строят. Молчишь? - Лукич подался к Родиону через стол и указал в него пальцем. - Сам то что?
- Не строю.
- Нет?
- Я летаю. На ваших Разведчиках, Гонцах. И слушаю шёпот звёзд.
- Летаешь?
- Прыгаю. От звезды к звезде. Как кузнечик.
- Не врёшь?
- Правдивее не бывает.
- Значит... Ты Бог.
- Лукич, прости меня, грешного.
Лукич был тяжёл по-медвежьи. Кабы не природное упрямство и злость на перевернувшийся вверх тормашками мир, Родион бы сдался, бросил неподъёмную ношу, чтобы свалиться в манящую отдохновением траву-мураву. Но он пёр корабела, тащил вначале за подмышки, потом, перехватив - через плечо, и, уже под конец, миновав пруд, две гравиевые дорожки, мастерскую, летнюю кухню и баню, волочил за ноги, как самое драгоценное: как заполненную тюками арбу без колёс, как панцирную сетку от кровати. Мастер храпел, сладко причмокивал и не замечал настоящего героя.
Входная перепонка чпокнула. Сенсоры-капилляры на стенах зашевелились, засветились жёлтыми, пурпурными и голубыми волосками, и приглашающе потянулись навстречу. Родион, застонав, перекатил спящего через порог, сполз на пол и счастливо засмеялся.
Лукич заворочался, открыл глаз и уставился на Родиона:
- Пупок не надорвал?
- Не знаю.
- Тогда может знаешь: а звёзды там тихие?..
- Увидишь. Спи.
Корабел глубоко вздохнул, повернулся на бок и успокоился. Отливающие металлом губы улыбались: андроиды тоже видят сны.