Авторская редакция плаката 1935 года "Чапаев"

    Служили на границе три товарища. Спереди, за рекой, куда ни глянь, ненависть лютая, а за спиной... не, не Москва. Русь-матушка. Звали товарищей Чапай, Петька и Анка-пулемётчица. Дружно жили. Врагов били. Жизнь любили так, что и смерть не брала. Потому как только подступала, Василий Иванович закручивал свой ус на палец прокуренный и запевал:
    - Вот пуля пролетеееела...
    - И ага, - запевали Петька с Анкой.
    А в перерывах между жизнью и смертью о Самом Главном мечтали. Как станут человеки людьми. Перестанут красть, предавать, лгать. Воспарят в облака чистые заводы, вырастут как грибы дома и раскинутся в парках школы и Дворцы культуры.

    Но однажды, под вечер уже, явились каппелевцы, белочехи, отморозки и другие чатлане. Несут весёлого Роджера, как хоругви, на половой тряпке. Такая вот свобода студентов Йельского универа - переступать по головам. Солнце искрами догорает. В небе красный ероплан Нестерова кружит петлями, против чёрных коршунов бъётся. В море-океяне радист Попов с корабля на корабль сигнал SOS посылает. Идут палачи большевизма, словно туча стелится. Через поля шагают, через леса. Как саранча, всё на своём пути сжирают - пустыня позади смерчами дымится. Маршируют, как на параде, сапогами землю бьют. Пурпурное сердце в полгоризонта вздрагивает.
    Выглянула Анка за дверь, потемнела грозою:
    - Больные. На приём пришли. Эти хуже врага. Предатели.
    - Лечить? - поинтересовался Петька. - Отправить в карантин? Удалить?
    - Будем удалять, - отрезал Василий Иванович.
    В первых рядах фаланги, под звуки марша Шопена, процентщики, спекулянты, мальчики-мажоры. Штыки наперевес. Мошна к мошне, сапог к сапогу. Закатав штанины и разрезав мышцы вдоль оголённой ноги, демонстрируют прогнившую белую кость. А позади, на паланкине, в чёрном аглицком мундире, верховный заправитель, Колчак всея Руси, идолище поганое тушею над войском громоздится. Тащут его на себе с полтыщи солдатиков-землекопов. Те, что от зари и до заката. Тащут, а сбросить не могут, потому как скованы одной цепью да связаны одной целью.
    - Сдавайся, быдло, - призывают буржуины, - Што воля, што неволя, - и руками приглашающе машут, папиросками курят, - Мы вас убивать не станем. Только шомполами проучим, как супротив господ идти. Девку солдатне бросим. Всё равно она у вас общажная.
    Смолчал Василий Иванович, только за инстру́ментом потянулся.
    - Петьку в "Дом-2" на попкорн обменяем. Либерализму научим. Тебе же, Чапай, колбасы чесночной немецкой дадим, варенья банку, печенья пачку. Будешь кажый день анехдоты о себе слушать. Почувствуй разницу.
    - Вор должен сидеть в тюрьме, - обрубил языки Василий Иванович и метнул первую гранату, - А это вам, сволочи, за Герцеговину Флор. - И стал кидаться уже не переставая.
    Запрыгали белые, как блохи на сковороде: "Боже, сохрани и помилуй!". Стали разбрасывать окрест ошмётки веры, царя и отечества.
    - Вот увидишь, Петро, - сказал Чапай в перерывах между бросками, - Наступит светлое завтра и будем мы вот так же ракеты в космос забрасывать!
    - Даже на Луну?
    - И на Марсе будут яблони цвести.
    - Эх, побыстрее бы, - ответил Петька, утирая пот со лба и подтаскивая ящик с гранатами.
    - Сестра, скальпель, - потребовал Чапай.
    - Ща, - сказала Анка, повязывая лечебный пионерский галстук и выкатывая Максим на лобное место.
    - Вещь! - похвалил Петька.
    - А то, - согласилась Анка и принялась резать по живому.
    Несмотря на помощь Шопена, буржуины начали спотыкаться и падать один за другим.
    - Та мы шо, падаем? - спрашивали они.
    - Это главный большевистский секрет, - отвечали оставшиеся на ногах.
    - Эхо войны, - прокомментировала Анка, продолжая делать надрезы.
    - Чего это вы нас всё "delete" да "backspace"? - возмутились третьи. - Других клавиш не знаете?
    - Не ле́читесь, - процедил Петька, вскрывая нескончаемые ящики.
    - Вы против холопства? Вам не нравится "Тайд"?
    - Не нравится.
    - Тогда мы идём к вам.
    - Только штаны подтяните, - крикнул Чапай. - А нам бы день простоять. Ночь продержаться.
    Взвились кострами звёздные ночи. Покатилась с гор красная лава. Впереди великан на красном коне. Шашка наголо, голова брита. Сам ростом до неба. Плечи от гор и до моря. Наскочил:
    - Я! - рвёт на себе гимнастёрку, - Я Котовский!
    - Кина покажь, - заблеяли жандармы и гапоны. - Как ты из тюрем убёг?
    - Гоблин чемпион! - рявкнул Котовский. Схватил золотопогонников, треснул их яйцами-головами, бросил, расколов, оземь. - Протухли ваши небеса. Лузеры. Ну? И по чём опиум для народа?
     И стал топтать скорлупу нещадно. А тут и конница в буденновках. Мясо Троцкого и Тухачевского. Подоспело.
    Взметнулись казачьи нагайки, свистнули соловьями-разбойниками. Вскинулись трёхлинейки: дум-дум... Полетели пули-дуры жизнь искать. Вопьются в грудь, лепестки раскроют. Значит, счастье. Стали тут и там кровавыми воздушными шариками лопаться герои и потерянные мечты. Растерялись во поле русы головы. Сгинул комдив, уволокли его белополяки на бесправу.
    Скукожилась фаланга, кончились у господ цигарки.
    У Колчака-страшилы на мундире белые нитки поползли, посыпалась труха сквозь дыры.
    Смотрят Петька с Анкой - а нет их Василия Ивановича. Лишь красна звезда на холме горит. Поднял её Петька и на дне души схоронил.
    А враги всё ближе, воду в речке каблуками мутят.
    - Лопнуло у нас терпение. - кричат.
    - А вы почаще портки стирайте. - советует Петька и начинает заместо Чапая гранаты не по-детски кидать. Снова полетели господские ошмётки, которые если б не гранаты, не построили заводы, не вырастили дома, а плюнули бы на землю русскую:
    - Хтьфу! - и расстегнули ширинки...
    Строчит Анка из пулемёта. Бросает Петька гранаты. Опять взлетают нагайки. Опять жужжат пули-шмели.
    Раздвинулся тут лес-тайга. Вышли на простор суровые сибирские мужики в масхалатах, валенках и треухах до бровей. На ногах лыжи на меху, у каждого в заплечном мешке бензопила "Дружба" на холостом ходу Славянку поёт. Взмахнули мужики ледорубами, переплыли речку и врубились буржую под самую кузькину мать.
    Дрогнули холуйские ряды, запричитали оскоплёнными попа́ми:
    - Haw are you?
    - Это чего? - подивились мужики.
    - А это - как дела! - подсказала Анка.
    - Их чаво, интересует, как у нас дела? - совсем удивились мужики.
    - Не, - крикнула Анка. - Не интересует.
    - Что тогда спрашивают?
    - Просто так. У них вообще всё просто так. Кроме денег.
    - Ага, - сообразили суровые сибирские мужики и подняли бензопилы.
    - Вжжжжжжиииик, - сказали бензопилы.
    - Хрясь, - сказала белая кость.
    - Вах, - сказали буржуйские сукины отцы и дети и попятилися. А там Страшила с креста пришитым лицом улыбается.
    - Мы руськие, - сказал Колчак, осеняя себя хлыстом, - никогда не пъедаём друг дгуга.
    - Ага, - поверили мужики.
    И сгинули.
    Увидели тут Анка и Петька за спинами буржуинов длинные бараки без окон, а сквозь проломы в досках - тысячи тысяч скомканных тел на сырой земле, как дрова в поленнице, без следов жизни.
    - Что это? - спросила Анка и впервые побледнела.
    - Места спасения*, - сказал Петька, переставая бросать.
    - От кого?
    - От детей и от внуков, что в партизаны ушли. Потому и проволока колюча и ржава.
    - А мёртвые почему?
    - От партизанов спасали.
    - Кто же такое выдумал?
    - Джентльмен, лорд и бравый генерал Горацио Герберт Китченер в англо-бурскую войну.
    - Казни для него нету, - прошептала Анка и в тот самый миг сердцем умерла.
    Потому что перестал Петька бросать, а Анка строчить. Замочили во́роги сапоги, дорвались до халявы.
    Глянул на них Петька, вспомнил мать с отцом.
    - А ну выходи, горбатый, - сказал. - Будет тебе гламур.
    Вышел вперёд рябой и толстый.
    - Я сказал - горбатый.
    Ступил горбатый. Посмотрел на него Петька жалостливо.
    - Вот скажи, - сказал ему Петька, - В чём сила? Разве в деньгах? Вот и у тебя много денег. И чего? Я думаю, что сила в правде. У кого правда, тот и сильней. Вот ты обманул кого-то, денег нажил. Чё, сильней стал? Не, не стал. Потому что правды за тобой нет. А тот, кого обманул, за ним правда. Нет в тебе правды. Больной ты. И лечить бесполезно.
    Отворил Петька дверцу в душе, подмигнул звёздочке. Поднял Максимку на руки, поцеловал, как жену любимую, врос ногами в землю былинную и давай вытрясать из него свинцовую дурь округ себя.
    Вырвалась из хлопца песня свободного человека:
    - Я узнал, что у меня есть огромная семья...
    - Последний герой! - охнули буржуины, выкладывая трупами проходы к светлому будущему.
    - И тропинка и лесок, в поле каждый колосок...
    Накинулись скопом. Стали зубами рвать. Сапогами топтать. Штыком колоть.
    Окропило молодца кровью правою. Пал Петро на колени, но не поклонил головы, продолжая бить ненавистных. Прикипели пальцы к кожуху. И не видно, где кончаются руки, а где начинается железо окалёное:
    - Речка, небо голубое - это всё моё родное. Это родина моя, всех люблю на свете я!
    - Почка, - прокричали слева. - Кто даст больше? Почка раз, почка два...
    - Селезёнка, - просипели справа.
    - Селезёнка справа. Айн, цвай, драй. Продано!
    - А я? А мне? - растерялся Колчак. - Мы ж руськие никогда...
    Глянул округ, а пусто. Тут и просыпалась его солома.
    Покрыла Петьку хрюкающая колбасная масса. Забурлило в том месте воронкой, вспучилось пузырём и опало. Поползли обрезки докторской и любительской в кусты. Зазмеились сосиски и сардельки. Не осталось от Петьки следа. Только пальцы. Скрючились они на стволе в русский кукиш.
    Максим же продолжал крутиться на пятачке и плеваться свинцом в спины отступающих. Пока последний из господ не заплесневел, не издох, испустив отрыжку.

    И тогда пролился с забытого человеками неба дождь из дерьма и помоев. Засрал речку и поле.
    А это привет вам, герои забытых дней!
    Привет от славных потомков...

    __________________
    Места спасения* - британское правительство выпустило официальное разъяснение, что целью создания концентрационных лагерей является "обеспечение безопасности мирного населения бурских республик". Заключённых стали называть "гостями британского правительства", а концлагерь - 'место спасения'. Из 200 000 "гостей" примерно 29 000 погибло от голода и болезней, из них 50% детей в возрасте до 16 лет, а среди детей в возрасте до восьми лет -70%. В одном из документов было написано, что "В Порт-Элизабет умер военнопленный Д. Герцог в возрасте восьми лет" (сын бурского генерала Джеймса Герцога).

    

(C) Yeji Kowach 20/06/10