Аннотация: Третье место на конкурсе Мирового Зла, ноябрь 2009
Художник Фенисио Мирто очень любил одну девушку. Дочку пекаря, что жила на соседней улице. Каждый день он заказывал десять свежих лепешек, и ровно в полдень девушка с пушистыми пшеничными волосами приносила ему накрытую чистой тряпицей корзину. От корзины шел дивный аромат горячего хлеба.
- Что за приворотное зелье добавляете вы в свои лепешки? - спрашивал иногда Фенисио, робея и смущаясь. - Может, беладонну?
Девушка не отвечала, прятала взгляд. Ставила корзинку у двери и, не переступая порога, уходила домой. Если бы она хоть раз шагнула в дом Фенисио, ей, может быть, стало бы страшно. Или радостно. Или радостно, а потом страшно, потому что со всех картин Фенисио на мир смотрела она. Улыбалась синими глазами, в которые он никогда не заглядывал, поправляла пшеничные косы, которые он безумно любил, касалась нарисованных мужчин, нарисованных детей, нарисованных цветов тонкой ладонью, которую он боготворил. Даже на картинах, написанных по заказу знатных горожан, она присутствовала - легкой тенью у дальней стены дома, тонким силуэтом в винограднике. Но Фенисио был небогат, и пекарь никогда не отдал бы за него свою прелестную дочь. Фенисио брался за любые заказы и выполнял каждый, как единственный. Только так можно стать настоящим мастером, которого сами будут находить и деньги, и заказчики.
А хлеб он раздавал мальчишкам на берегу реки, куда приходил рисовать городские пейзажи - не мог же он, в самом деле, сам съедать по десять лепешек каждый день.
А потом пальцы художника полюбили другую девушку. Возможно, он даже не видел ее никогда, или видел - но не обратил внимания, или обратил на мгновение - но тут же забыл. Но в какой-то момент Фенисио понял, что на картинах улыбается, танцует, подает руку кавалерам и собирает персики в саду совсем другая, незнакомая ему девушка. Черноволосая и черноглазая, тонкая, как лиана, опасная, как лесная кошка. Да нет же, он наверняка видел эту девушку - может быть, на рынке или во время городских праздников. Такую трудно не заметить. Увидел и забыл. А пальцы помнили.
Тщетно пытался Фенисио нарисовать свою любимую. Пальцы отказывались брать на кисть светлую охру и тянулись к сурьме. Пальцы отказывались выводить нежный овал и пушистые ресницы, и рисовали острые скулы, тонкий нос, четко очерченные пунцовые губы. Теперь темноволосая девушка в тонкой лиловой накидке была всюду - в саду во время сбора сливы, в лодчонке рыбака (хотя какой рыбак возьмет с собой на промысел девицу?), она улыбалась хищными губами из окна дома на другом берегу реки. Если на картине не было ни одного человека, черты девушки проступали в ряби речной воды, в сплетениях ветвей, в вязи тонких облаков. Легкие мазки, которые призваны были подчеркнуть глубину тени в саду под кипарисами, вдруг превращались в тонкое, напряженное личико с внимательными глазами. Фенисио пытался исправить огрех - личико становилось только заметнее. Фенисио долгое время было не по себе, он ходил в церковь и даже молился (вот уж чего за ним никогда не водилось!). Но потом он привык, тем более что заказов становилось день ото дня все больше.
Клиенты у Фенисио были разными, никто не придал значения тому, что темный девичий силуэт на заднем плане сменил собою светлый. Фенисио учился писать левой рукой, но выходило плохо. Правая отбирала у левой кисть и снова, снова рисовала темноволосую незнакомку. Купцы из других городов, оказавшиеся по случаю в Лоренции, приезжали к художнику Мирто, чтобы он написал им портрет любимой дочери, путешествующей с папенькой. Заезжие аристократы приглашали Фенисио в свои дома. Даже сам бургомистр дважды в год покупал у Фенисио картины для своих залов и будуаров. На каждой картине, незамеченная никем кроме Фенисио, напряженно вглядывалась вдаль черноволосая девушка.
Мастерство, талант, молитвы или просто везение сделали свое дело. Деньги потекли в дом художника рекой. Он даже стал давать каждую неделю несколько золотых старой служанке, живущей на соседней улице: та плакалась, что ее хозяйка тяжело больна, и некому им помочь. Несколько золотых, целое состояние в былые времена, теперь казались Фенисио незначительной суммой. На подарки своей любимой и ее семье он тратил гораздо больше. Старый пекарь, подумав, дал отцовское благословение на свадьбу. А девушка с пшеничными волосами согласилась выйти за Фенисио замуж.
Ромина не вставала с постели вот уже полгода. Она, конечно, выходила раз в день в столовую и раз в день принимала ванну в дальней комнате, служанки точно знали, что это случится в полдень, и грели для нее ароматную, с травами, воду, готовили легкий обед. Потом Ромина снова ложилась в постель. Лицо ее теперь всегда было непроницаемо, черты заострились, руки стали бледными, словно вылепленными из воска. Она не выходила в город, не гуляла в саду, не привечала подруг - только лишь лежала. Служанки шушукались первое время, они ко всякому привыкли, но к такому были не готовы. Потом стали покидать дом одна за другой. Кому охота делить кров с живой покойницей? На исходе полугода в доме осталась одна, самая старая, самая верная служанка, Оливьера, ей было семьдесят лет и ей некуда было пойти.
А Ромина искала. Каждый день, утром, днем, вечером, ночью она горящим внутренним взором смотрела по сторонам, разыскивая своего возлюбленного. Она не знала ни имени его, ни рода занятий, не знала, жил ли он в Лоренции или приехал погостить либо по торговым делам. Она знала лишь, что у него теплые сильные руки, бархатный голос и нежные губы, ведь полгода назад он поднял ее, споткнувшуюся на церковных ступенях, с земли, помог отряхнуться, не спросил имени и не назвал своего, а потом поцеловал руку и исчез за поворотом. Ромина полюбила его всем сердцем, несмотря на то, что мать всегда наказывала ей: нельзя! Влюбляться запрещено, и не потому, что любовь иссушает душу и затмевает разум. Хотя и поэтому тоже. Любовь, говорила мать, губит каждую женщину нашего рода. Мы не должны любить и не можем себе этого позволить. Ромина единственная дочь, единственная, кто выжил, если она полюбит - история семьи Вальда на ней и закончится.
Ромина ослушалась. Матери давно не было на свете, и некому было помешать девушке сварить густое, пряное зелье и выпить его на заходе полной луны, когда трижды прокричит коростель. Теперь Ромина была всюду, кроме своего дома, она смотрела на мир тысячами глаз, написанных художником с соседней улицы. Она видела внутреннее убранство богатых дворцов и унылые стены домиков попроще. Она видела балы, приемы, сцены в будуарах и семейные скандалы. Она видела званых и незваных гостей, приходящих в дома и выносящих оттуда серебряные ложки. Она надеялась увидеть его, своего возлюбленного. Хоть с одной из картин! Ведь художник стал знаменит, он пишет много, он продает свои работы всюду, хоть где-нибудь мимо единственной из картин должен пройти ее прекрасный принц - и тогда она снова встретится с ним. Ромина готова была лежать и ждать целую вечность. Любовь всегда губила женщин из рода Вальда.
Это случилось во вторник, вскоре после Пасхи.
Ромина увидела своего возлюбленного - такого же прекрасного, такого же сильного, как и тогда, за старой церковью, когда он обнял ее за талию, поцеловал руку и украл душу.
Фенисио понял, что не может написать портрет молодой жены, носящей их первенца - вместо нежных черт на полотне снова проступали заостренные, вместо светлых пушистых локонов - крутые темные пряди. Дьявольщина! Молодая жена хотела посмотреть на холст, Фенисио не мог ей этого позволить, и в тот вечер они впервые разругались в пух и прах. Жена разбила тарелку и, рыдая, убежала в спальню. Фенисио скомкал и порвал ненавистный холст.
Что вы делаете? - спрашивал Фенисио у собственных пальцев, которые предали его и отказывались писать то, что он хотел. Уже второй кувшин вина подходил к концу, Фенисио казалось, что пальцы выстукивают какой-то ответ, но он просто не может его понять. Что же мне делать, если я не могу совладать с собственным телом? Если дух мой, вечный, по образу Божиему созданный, не сильнее пяти пальцев на правой руке?
Что же ты делаешь, шептала в бреду Ромина, глядя с картины, как ее принц раздевает в углу комнаты рыжеволосую красотку - жену? блудницу? любовницу? Как же ты не чувствуешь, единственный, что я пожертвовала всем, чтобы найти тебя - и отдаешь себя другой?
Что же ты наделала, девочка, качала головой старая Оливьера, глядя, как мечется на мокрых от пота простынях горячая, словно печка, и тонкая, как подтаявший воск, дочь старой хозяйки, старой ведьмы Вальда.
- Не умирай, девочка, давай я накрою тебя поплотнее, глядишь, горячка-то спадет, - прошептала Оливьера, понимая каким-то краешком сознания, что уже прикидывает, хватит ли сбережений на гроб и приличные похороны.
- Сейчас мы снова встретимся, и ты узнаешь меня, - промолвила Ромина, напряженно смотря, как любовница? жена? блудница? шелестя шелками скрывается в коридоре, и ее принц, ее рыцарь, ее любимый закрывает за нею дверь.
- А идите вы к черту, - сказал Фенисио, осушив и отбросив третий кувшин вина. Он сделал шаг к камину и сунул правую руку в огонь.
Она шагнула к нему из картины. Протянула руки, чтобы коснуться любимого, но лишь тонким дымком овеяла его лицо.
Оливьера прикрыла лицо девушки простыней. Добрый художник наверняка добавит пару золотых, если не хватит, прошептала она, словно покойницу это могло утешить.
- Как ты теперь будешь писать? Мы же станем нищими! А как же наш сын? - причитала молодая жена, заливая лечебной мазью вперемешку со слезами израненную руку супруга. - Хватит ли у нас денег, чтобы вырастить его?
Карпонио Эскада обернулся на легкий шорох. Под недавно купленной на рынке картиной - говорят, ее писал какой-то именитый художник из Лоренции - лежала на плитах пола полупрозрачная лиловая накидка. Кто мог ее забыть, Кармела или та, другая? Лучше не спрашивать, если ошибешься - ну и скандал же будет.
Скомкав накидку, Карпонио сунул ее под матрас. Служанки будут перестилать постель - заберут себе. Они вообще подворовывают. На днях, вот, вышитый пояс украли.