"Тогда я еще не знал, насколько велик поток чудовищной лжи, охватившей мир знати. Лгали все, как дышали, и из этой паутины рождались целые миры, которых никогда не существовало. Лгали, опровергая одну ложь, и создавая новую, выворачивали наизнанку, перекраивали и затирали плохо удавшиеся места. Но достаточно потянуть за одну нить - и все ладно скроенное полотно начнет расползаться; главное было лишь найти этот кончик нити... Для меня это все уместилось в слове "Маароз".
Многострадальная клиника. Детище филантропа, которого никогда не существовало. Тяжело, конечно, примириться с мыслью, что Фрэнт Боуфос никогда не имел тяжелобольного сына, а свою обитель для умалишенных создал по государственному заказу, то есть - был вполне обычным подлецом, а никак не героем красивой сказки. Но то, что в один погожий день над беломраморным зданием и цветущими садами зависли пожарные вертолеты, окатив "Маароз" рекордным количеством напалма, а затем сверху посыпались зажигательные снаряды - сущая правда. Трудно спорить с кадрами на которых, кажется, горит даже небо. А вот интерпретация этого события была гораздо более разноречивой, пожалуй, верно будет сравнить жирное тело одного факта с тем множеством змеиных голов, которое оно породило, причем рубить их - догадываетесь? - было совершенно бесполезно. Я это узнал слишком поздно...
Что же до Евы, то ее я увидел немного позже. В такие моменты особенно остро чувствуешь, как неумолимо для нас течение времени, как сильно оно меняет нас. Чтобы объяснить, как закончилась история отвязной молодежной группы, и началась история композитора и дирижера симфонического оркестра (в безупречном фраке от "Гэрт и Далзи" и с чистыми венами), придется вновь вернуться в прошлое - к тому моменту, когда я наконец решился ступить на территорию детства, и встретиться со своими ночными кошмарами".
***
Из-под днища воздушного такси, плавно скользящего над белым покрытием из синтетического "мрамора", разлетались в стороны мельчайшие брызги недавно прошедшего дождя, на мгновение вспыхивая радужной пыльцой. Если оглянуться назад, можно было заметить, как они собираются в капли и висят в воздухе, будто намагниченные; таково было свойство излучаемого поля всех "воздушных судов". Конечно, двухместное такси давало и соответственное габаритам маленькое излучение, но этим утром ему все почему-то казалось необыкновенным. Над головой то и дело можно было заметить росчерки скоростных судов - они, в отличие от старожилов на малопользуемых маршрутах, вечно куда-то спешили.
Он устало потер глаза. Небо растекалось цветовыми пятнами, как акварель на сырой бумаге. Небольшие последствия вчерашнего приема зелий, расплата за удовольствие. Впрочем, в такой оплывающей картине мира был особый шарм. И метрополия, куда он направлялся, была достойна такого вида - уж слишком скучен был ее реальный вид.
Близ городской черты, когда пропускные ворота города уже резво выплыли из-за горизонта навстречу, воздушное такси прекратило гудеть и резко ткнулось носом в дорожное полотно. Собственный нос Гемона сделал то же самое, чувствительно приложившись к приборной панели. Безучастный электронный голос отметил, что конечная точка маршрута достигнута, и дверца такси гостеприимно отворилась. Чертыхнувшись, Гемон буквально выпал на дорогу, напоследок хорошенько толкнув нос такси. Снова попав в зону действия, легкий транспорт невозмутимо выровнялся и взял курс на обратный путь, поблагодарив за способствование работе и использование воздушных пассажирских линий компании "Лил-во". Глупый просчет в полностью автоматизированной системе транспорта, возведенный в ранг обязательного действия. В этом была симпатичная ему человечность, незримый след того оператора, что обладал чувством юмора и вместо организации устранения сбоя предложил пассажирам собственноручно поучаствовать в восстановлении маршрута. Он почувствовал, как на лицо наползает глупая улыбка. Небольшой штрих тепла - а в городе, куда он направлялся, теплоты было немного.
По утопленным в брусчатке рельсам с металлическим дребезгом и пронзительным трезвоном мчатся трамваи. Их торопливый, но все равно такой медленный по современным меркам бег прекрасно укладывается в ритм этого города. Жителей немного, почти все прохожие - закутаны по самые глаза от северных ветров и торопятся очутиться в тепле, не глядя ни на кого вокруг.
Расстояние между домами большое, и по просторным коридорам-улицам гуляет ветер. Неимоверно вытянутые в длину, каменные дома с высокими проемами окон тянулись, как кольцо амфитеатра, и верили, что их время никогда не закончится. В просторных комнатах нет солнца и нет тьмы - там вечная тень, полумрак от параллельных ребер соседних домов - в ней звуки кажутся синими и бархатными.
Гемон шел пешком, быстрым шагом. Не сразу получилось уловить, что он бормочет вслух - и это был хаотично рифмованный бред, цепочка звуков, навеянных городом:
... и я структурный элемент
Той части зла, что от себя держал подальше,
на протянутых руках.
Но где же тот момент, когда
Она со мной срослась и превратилась в страх?
Мне ритм бил по ушам и заслонял оконный свет.
Его остановить желая, внутрь полез,
И в механизме я застрял на сотню лет -
Изрезал руки в кровь, но не нашел противовес.
Он не смог вспомнить, что сказал вначале. Строки уплыли, не оставив в памяти ни следа.
Отличный набросок песни мог бы быть. Ах, да - этим он больше не занимается.
"Оттого так больно, что вкладываешь частицу души свои песни, и по каждой выстраданной строке проходит миллион ног, вытаптывая ее - неважно, восторженная толпа или негативно настроенная. Нельзя распыляться на пустоту, без отдачи".
Замолчи, Ева, тихо и зло приказал Гемон. Голосок в черепной коробке упрямо повторял ее слова. Замолчи, замолчи.
Здесь недалек конец пути - старый город можно обойти пешком вдоль и поперек за пару дней. Вот и пятое крыльцо, все в металлических завитушках; виднелись его близнецы вдоль брюха дома - но нет нужды проверять; это оно. Его старый рисунок углем давно стерся с двери, да и дверь уже не та, но он его видел - будто отпечаток остался на сетчатке глаза.
Громоздкий старый ключ, с патиновой зеленью на медных узорах, с трудом провернулся в скважине, но скрипа не последовало. В этом был весь характер апартаментов - почти нежилая чистота и безукоризненная функциональность. Столько лет прошло... В коридоре разом вспыхнули газовые рожки, и хотя он ожидал этого, не удержался от вздрагивания. Красивые светильники, элегантная мебель - правда была в том, что он никогда не любил это место. Помимо неприятных воспоминаний, собственный облик этих помещений нагнетал своей красотой, чуждой, тяжелой, как убранство старой императрицы.
На какой-то момент Гемона захлестнуло чувство неизвестности, близкое к криптомнезическому провалу, и стало казаться, что ноги бездумно принесли его в совершенно чужое место. Из комнаты вышел хозяин с суровым вопросом. Он резко шагнул ему навстречу, и Гемон с коротким возгласом выбросил вперед руки при неизбежном столкновении - только ладони уперлись в холодное стекло. Коварная бронзовая рама перестала маскироваться под дверной проем, и он отошел от зеркала. Что за чехарда с этими комнатами, разве все было так?
И только входя в гостиную, по страшному шуму, зазвучавшему в его усталой голове, Гемон понял - он дома. Даже старая табличка "Сневерик", на двери, аккуратно начищенная, не убедила его так надежно.
Это было место из его прошлого, запертая комната из ночных кошмаров, каменный короб без окон и дверей, гроб и тысячей голосов мертвых поэтов и композиторов.
Все те же стеллажи, до самого потолка плотно заставленные виниловыми пластинками - листа бумаги не просунешь в зазор. Конечно же, безупречная чистота - в узкой полоске света, лежащей багровым отблеском на полированной крышке рояля, ни единой пылинки. И тут белый шум в голове перерос в симфоническую какофонию метрономов - установленный тут же, на крышке, прибор, визуальным обликом вызывал зубную боль.
Зачем я пришел сюда, вдруг спросил себя Гемон. Не слишком ли поздно? Я нездоров, я не вынесу этого снова. Детская психика славится гибкостью, но я уже не ребенок...
Рояль был настроен. Сизый, как крылья голубей, как сумеречное небо, нетронутое закатом. Если и было что-то, способное примирить его с существованием этой комнаты - это был он. Самый прекрасный звук, из всех, что ему доводилось слышать. При соприкосновении с ним пальца неловко замирали, словно были недостойны приобщиться к его гармонии, высокому искусству - но постепенно обретали уверенность.
Гемон играл фортепианный концерт одного из великих, и сам удивлялся той чистоте и силе звука, что не утратилась им за столько лет, когда он только и делал, что издевался и оплевывал свой талант, разменивая его и продавая голос за успех и предприимчивость сметливых дельцов. Ему вторили воображаемые духовые, струнные, ударные, язычковые - комната обрастала гулом, вибрировала и расширялась, силясь поглотить все богатство звука, ее границы плыли, - пока он не остался один на один с музыкой в необъятном безымянном пространстве.
- Здравствуй, мама, - он уже вставал, а звук еще плыл из нутра инструмента.
Она медленно приблизилась, кивнув на его приветствие, и безучастно позволила себя обнять, не ответив ему тем же. Прикасаясь губами к гладкой, холодной щеке он почувствовал знакомый с детства аромат "Меревет", горький, как полынь. Праула Сневерик, как всегда строгая и подтянутая, вдруг показалась взрослому сыну какой-то хрупкой, маленькой. Словно и не ее стальная воля терроризировала его на протяжении шестнадцати первых лет жизни.
- Что тебе здесь понадобилось? - спросила она. - Я была уверена, что ключ ты выбросил точно так же, как и все свои ноты, академическую одежду и дипломы.
- Я хотел, - Гемон усмехнулся. - Но, похоже, прошлое держит нас гораздо сильнее, чем хотелось. Ну, неужели мы так и будем стоять друг против друга?
- Пожалуй, нет, - Праула величественно опустилась в инкрустированное золотом кресло. - Но не жди, что я побегу потчевать тебя яствами - я слишком стара для лакейской беготни.
- Не стоит напоминать. Ты и десять лет назад была такой же сварливой старой ведьмой - это состояние души.
Тут госпожа Сневерик сухо рассмеялась. В сыновней юности ей приходилось выслушивать и более строгие оценки.
- Что ж, тебя можно поздравить. Я действительно вела тебя по неправильному пути, и ты многого достиг без меня. Стал кумиром прыщавых подростков. О, я осознала свою ошибку.
- Мне нелегко будет начать все сначала. Но я никогда не признаю, что эти десять лет в моей жизни - ничто. Я во многом ошибался, я многое убил в себе - но получился я такой, каким должен быть, а не то существо, что из меня пыталась вылепить ты. Ты меня до крови изрезала, пытаясь изваять бессмертное творение. Гении не могут быть машинами без сердца и души.
- Гении? Ты считаешь себя гением?
Молчание.
- Я им стану.
Гемон говорил, прекрасно понимая, что никогда не простит мать. И она его - тоже. Наверное, они были слишком похожи. Кровь, что текла в их жилах, имела одинаковый привкус яда - и запах, как у духов "Меревет".
Праула встала - все еще внушительная, многими почитаемая за свою холодную красоту. Нелюбимая, никогда не любимая. Но только она вырвать его из той бесконечной пропасти, в которую он погрузился, и не только приподнять над нею, но и возвысить до небес. Все было в их силах.
- Поблажек не жди, - отрывисто метнула мать. - Если вернешься в академию - будь готов к унижению, которое поставит тебя, звездочка, на уровень ниже любого новичка, и толпе терапевтов, которые потянут из тебя все жилы с отравленной кровью.
- Я вернусь.
Они пожали друг другу руки, как заключившие перемирие враги. И с этого момента в его голове неотступный гул обрел очертания тысячи инструментов, которые вышли из дисгармонического слияния и обрели свой голос.
***
- Десять минут до начала, - в динамиках раздался приятный электронный голос.
В немыслимый зной, от которого страдал Вермильон, в большом зале филармонии было почти холодно. Дамы кутались в меховые накидки, стараясь закрывать шею ровно настолько, чтобы произведения ювелирного искусства оставались на виду. Красный с золотом бархат кресел глубоко оттенял их радужное мерцание. Кавалеры - аристократы всех возрастов и комплекций - все единодушно облачились в классически верный черный, отчего некоторые из них походили на пингвинов больше, другие - меньше.
Были здесь, как водится, и вездесущие репортеры - их безошибочно выдавал небрежный крой и дешевый вид фраков, в то время как знать при помощи собственных модельеров создавала безукоризненный силуэт одежд на своих телах, обработанных хирургами-скульпторами. Почти все аристократы были атлетичны, подтянуты и обладали роскошной шевелюрой - притом, править лица считалось дурным тоном, и различать толпу знати все же было возможно.
Из двенадцати династий прибыли семеро представителей, и на первом ряду, при некотором удалении от прочих аристократов, мирно беседовали трое азорийцев - господа Фе и ВанЛеве и госпожа Сертис. Еще чуть поодаль, стараясь держаться как можно неприметнее, сгруппировались их преследователи - фамильные репортеры-журналисты, пожизненно сопровождающие и освещающие жизнь двенадцати семейств, элита пера и камер. Среди "пингвинов" азорийцы выделялись изощренным костюмом: одетая в пурпурные шелка Мина Сертис, богиня цвета слоновой кости, Кристиан ВанЛеве, в барочном камзоле и кружевном жабо, а также пестрый, как павлиний хвост, старик Нордес Фе.
- Признаться, Кристиан, я сильно удивлен вашему появлению здесь, - вещал господин Фе. - Многоуважаемый Раон ясно дал мне понять, что не заинтересован в аукционе. И, признаться, я его прекрасно понимаю: вложение средств в проект с таким уровнем риска после недавнего провала с франшизой "Сат" может оказаться губительным для ВанЛеве.
Старший сын Раона ВанЛеве с неуловимым раздражением воззрился на зеленую шляпу главы Фе - единственный из всех, аристократ не придерживался норм хоть какого-то направления моды и славился желчным нравом. Знаменитый наследник ВанЛеве, напротив, был элегантен до кончиков перламутровых ногтей. Мина Сертис, обманчиво полуприкрыв глаза и мерно помахивая веером, прислушивалась к их словам.
- "Сат" была убыточна, но не более, комариный укус на теле слона, - сухо ответствовал Кристиан. - Новый проект покроет недостачи с лихвой.
- Вы очень скромны в оценках, мой юный друг. Надеетесь таким образом удержать меня от ценовой гонки? Это бесполезно, я уверен, конечная цена будет баснословной.
- Да... - задумчиво протянула госпожа Мина, надувая кукольные алые губки. - Огромный кусок. И какие риски... Как бы не подавиться.
- Уверен, сегодня это многих отпугнет. Претендентов будет немного, остальные в большинстве своем - наблюдатели. Невиданное зрелище! Альлозо помер, а его единственную наследницу пустят с аукциона, как придаток к машине, - старик зашелся в приступе то ли в кашля, то ли в смеха. Шляпа все-таки сползла с его блестящей лысины, и сидящий за ним двадцать восьмой Вермильонский магнат с облегчением вздохнул.
- Лот "икс", по всей видимости, еще и нездоров, - добавила Сертис. - Стоит включить в расчет окупаемости ее предполагаемую продолжительность жизни с учетом всех условий.
- Нашим экспертам запретили делать это, - с досадой напомнил Фе. - Покупаем, изволите видеть, неблагонадежный мешок потенциальных богатств.
- Так не покупайте, - любезно заметил Кристиан.
На это глава династии Фе не нашел, что ответить и гневно воззрился на молодого наглеца - но, встретив знаменитый фамильный взгляд Ванлеве, пронзительный, как кипящая ртуть, ретировался.
- Говорят, это молодое дарование, композитор Сневерик, настоящее открытие в новоклассической музыке, - примирительно сказала госпожа Мина. Мужчины, как по команде, повернули головы. - Его произведения исполняет Вермильонский симфонический оркестр и Филармония Коркос, а также все оркестры Концертного общества Азории.
- И сегодня мы услышим авторское исполнение.
Они, наконец, обратили взоры на оркестровую яму. Большой симфонический оркестр поражал воображение - около трех сотен человек, даже в подготовке к исполнению синхронные движения групп музыкантов, сосредоточенные лица над партитурой. Госпожа Сертис хмыкнула, заметив под бровью длинноволосого молодого человека татуировку-ключ "до". Именно он, судя по всему, являлся композитором и дирижером.
Тут положенные до начала десять минут истекли, и весь зал, по безмолвной команде, замолчал - раздались первые раскаты мелодии. Позади, на сцене, имитируя дополнительную партию инструментов, зазвучал хор: духовые мужские баритоны и звонкие, как флейты, женские сопрано.
Немногие из аристократов продолжали втихомолку разговаривать; большинство замерло на благоговейном выдохе, и следовало за волшебным голосом металла и дерева, звучавшего, как песня, и голосов, что уподобились языку струн и труб. Хлопали искренне, с воодушевлением - и даже кричали "Браво!".
А затем хор покинул сцену, дамы одернули на плечах длинные перчатки, и в глазах знати зажегся бог наживы.
Кристиан ВанЛеве остался единственным, кто праздно созерцал оркестр - в движениях музыкантов, покидающих яму, была все та же, невольная гармония, и наблюдать за ними было увлекательно. Потому он почти пропустил момент, когда на сцене появился знаменитый голос Алого континента - Да Реус. Он представил лот "Икс", и на лице невольно обернувшегося Сневерика застыл нескрываемый ужас. Длилось это мгновение, затем всеобщие рукоплескания ведущему заглушили восклицание композитора, и аристократ позабыл о нем. Сневерик молча покинул зал, и на долгие годы Кристиан забыл о музыканте.
- Стартовая цена - один триллион, - объявил Да Реус, и сам выдал свое удивление, еще раз заглянув в глянцевый лист программы.
Аристократом же она не принесла сюрпризов. Только господин Морган, состояние которого оценивалась именно в эту сумму, пошутил, что ему пришлось бы продать все до последней нитки. Сам лот, вернее сама - это была девушка - громко чихнула и закинула ногу за ногу; обвела полный знати зал и демонстративно высунула язык.
- Ну что, посоревнуемся? - с горящими глазами предложил Фе ВанЛеве. За несколько минут цена выросла до триллиона четырехсот.
Тот в это время, отвернувшись, распекал своего фамильного репортера за отвратительный внешний вид, оскорбляющий его взор: щуплый человечек в мешковатом костюме с чужого плеча испуганно молчал, уперев глаза в пол.
- Если не можешь выполнять свою работу незаметно, как профессионал, ищи другую профессию - претендентов на твое хлебное место соберется больше, чем пираний на труп кита, - надменно завершил тираду ВанЛеве, и обернулся к господину Фе, немедленно придав лицу и тону выражение крайней скуки. - Заманчиво, друг мой, но сегодня я хочу закончить все как можно быстрее. Видите ли, я принял твердое решение о покупке, и не намерен совершать лишних па. Шесть триллионов!
Зал умолк - так, что стал слышен шелест множества тайком принесенных фотокамер (бедняги еще не знали, что все их усилия напрасны - никто не вышел из филармонии с аппаратурой; даже диктофон, спрятанный в запонке фамильного репортера одного из семейств, был безжалостно вырван и уничтожен). Желающих поднять цену не нашлось, и торги закончились, едва начавшись - все разошлись с чувством смутного недовольства, хотя и такой эффектный финал сулил немало сплетен. Не глядя на покупку, молодой ВанЛеве щелкнул пальцами, и трое сопровождающих надежно прикрыли его выход из здания. На крыше филармонии он ловко запрыгнул в зависший в метре над площадкой гравимобиль, и лот "Икс", приподнятая охраной, уселась на соседнее сидение.
Их с силой вжало в сиденье, пока гравимобиль набирал необходимую высоту - иначе при стремительном перемещении можно было столкнуться с городским воздушным транспортом и медлительными дирижаблями. Только при выходе в стратосферу загруженность сети полетов резко падала. По щелчку прибора кабина заполнилась чистейшим воздухом с легким привкусом озона, гравитационный нормализатор отрегулировал привычное давление, и аппарат плавно взял курс на Азорию.
- Как тебя зовут, стекляшка? - поинтересовался ВанЛеве, на секунду отвлекшись от управления гравимобилем и бросив взгляд на девушку.
- А какая разница? - равнодушно отозвалась она.
- В самом деле.
В оставшиеся до Азорийского континента двадцать минут оба молчали. По-детски восторженно приклеившись к толстому стеклу, девушка наблюдала с высоты причудливые изгибы мегаполисов в стекле, металле и камне, летящие, как большие белые птицы, пассажирские лайнеры и сверхскоростные поезда, и апогея это зрелище достигло при подлете к острову Ро. Точно так же прилипнув к экрану с бесконечными столбцами и строками данных, Кристиан ВанЛеве не смотрел в окно вовсе. Резиденция династии ВанЛеве, в пику большой земле, просто до безобразия застыла в антитехногенной утопии: на острове, утопающем в зелени нетронутых лесов и старинных усадеб, не было видно ни одного коверкающего облик природы сооружения. Только старинный родовой замок с остатками крепостной стены виднелся с высоты причудливым узором. Если сверху строения напоминали узорчатую спину ювелирного скарабея, то при снижении, как по волшебству, вырастали стремительные громады башен, с высокими витражными окнами и ажурной решеткой ворот. Всем известно, что при отделении острова Ро от материка, которое два века назад затеяли ВанЛеве, большая часть архитектурного комплекса оказалась загубленной, так как технологии того времени только начинали эксперименты с рельефом и возведением искусственной суши. Но пращур Тео, не слушая потомков, заявил, что лучше лишится родового гнезда, чем останется и дальше жить с "тупоголовыми азорийцами". Так, к счастью, не произошло, и с тех пор упрямые ВанЛеве зажили особняком, в отместку Совету постепенно прибрав в монополию все сферы жизни и производства трех континентов.
Теперь на острове в форме наконечника стрелы жила богатейшая династия в мире, на удивление немногочисленная - огромный штат работников замка и прислуга обеспечивали комфортную жизнь трех ВанЛеве - главы Раона, мужчины преклонных лет, и двух его сыновей. Второй из них, выбежавший во внутренний двор на взлетную площадку, радостно махнул рукою Кристиану ВанЛеве.
***
Они совсем не похожи, думала Ева. Рядом с ослепительным братом другой отпрыск Раона казался довольно-таки неказистым и угловатым. С другой стороны, не имея красоты и манер брата, он также не обладал и его рентгенно-пронзительным взглядом. Скромно стоящая поодаль худая женщина, с печальным лицом, приветственно махнула ей рукой, но не сказала ни слова. Ева осторожно кивнула ей в ответ, не уверенная, кем по статусу является женщина. Скорее всего, она не относилась к прислуге, а домоправитель, также вышедший к прибытию Кристиана, был опознан совершенно точно в представительном усаче, одетом в камзол.
- Так это и есть твоя покупка?! - изумился младший ВанЛеве.
- То, что действительно представляет ценность, доставят грузовым кораблем к концу дня, - довольным тоном известил тот, не глядя на "покупку". - К сожалению, без этого придатка устройство не работает. Вы оборудовали восьмой ангар, как я сказал?
- Да, да! Но все же, расскажи, что это за девчонка?
Терпение старшего брата, оправляющего сложные барочные элементы костюма, испарилось в рекордные сроки.
- Слишком много внимания к деталям, Род! Этот объект, биомасса, или как тебе угодно, не имеет никакого значения сам по себе.
Не слушая его, Родерик обратился к Еве:
- Ты, должно быть, голодна? Я дам распоряжение, чтобы накрыли на стол. Если тебе что-то нужно...
- Это я даю распоряжение, чтобы ты заткнулся, Род! Прямо сейчас она пойдет только туда, куда скажу я, а именно - в на осмотр в клинику, - непреклонно заявил Кристиан.
Так и вышло. Приставленный к Еве охранник (как она подозревала - постоянный), сопроводил ее в невысокое здание семейной клиники, и специалисты в белых халатах, один за другим, начали проверять ее здоровье. По распоряжению Ванлеве, особое внимание ей уделил психиатр, не выявивший ничего подозрительного, зато истинный вопль ужаса раздался из кабинета кардиолога. На него сбежалось все отделение, мимо сестер в дверь протиснулся терапевт и хирург - и раздались новые восклицания.
- Это невыносимо! - наконец, не выдержала Ева. - Неужели мне не сохранят хоть частицу приватности?!
Под белым светом софитов ее обнаженное тело было выставлено на всеобщее обозрение, кажется, до последней клетки кожи.
Словно догадавшись о творившихся в кабинете волнениях, подоспел и надзиратель.
- Ну, каковы результаты? - отрывисто бросил, входя в кабинет, ВанЛеве. При его приближении толпа врачей в мгновение ока бесшумно схлынула.
- Да как сказать, - закуривая, хмуро протянул главный эскулап.
- А ты говори как есть. И не тяни, скотина, или за эти шесть триллионов я тебя собственными руками удавлю, - вне общества будущий глава династии разом лишился манер элиты, и даже мерный язык его телодвижений уступил место нетерпеливому, резкому, почти грубому.
Под взглядом Кристиана светило медицины поперхнулось, выронило сигарету и мигом обрело разговорчивость.
- У нее нет сердца, - бодро отрапортовал кардиолог. - Но, по-видимому, жизнедеятельности это совершенно не мешает, и в целом она здорова!
Кристиан вперился взглядом в то место, которое Ева прикрывала ладонями, словно пытался на глаз определить, так ли это.
- Она здорова? - после продолжительной паузы переспросил ВанЛеве.
- Да, ее система кровообращения построена...
- Ну и отлично! Охрана, сопроводите ее в комнату.
Бегло просмотрев поднесенное медсестрой общее заключение, он добавил:
- Рекомендации по питанию - на кухню, повару Барри; направьте диетолога и тренера в гостевое крыло, поселите рядом с ... ней, - тут гладкая речь ВанЛеве споткнулась, и он, наконец, заглянул в предоставленную после аукциона документацию, - Ты Ровэн?
- А я думала, вы предпочитаете исключительно монологи, - вежливо ответила Ева.
- Нет, - в том же тоне ответил ей Кристиан, - Еще я задаю риторические вопросы.
После этого ее взяли под локоть и препроводили в замок. Через главный вход в Цитадель Зла, как Ева мысленно обозвала строение, они попали в сложную систему старинного лабиринта. Еве казалось, она вступает в раззявленную пасть чудовища, где ее навеки поглотит тьма. И хотя внутри замок не был ни мрачен, ни темен, гнетущее впечатление продолжало терзать ее изнутри.
Дорогу к комнате, начиная с восьмого поворота, Ева перестала пытаться запоминать: даже для обитателей замка витые лестницы, узкие коридорчики и просторные залы с множеством дверей были большой занозой, судя по мастерски вписанным в полусредневековый антураж табличкам и стрелочкам. Особенно пугало количество указателей "тупик" и "ложные комнаты", хотя за ними, как оказалось, просто находились угловые комнаты, не имеющие дальнейших проходов. Никаких современных устройств вроде лифтов или удобных лестниц не наблюдалось, отделанные узорчатым камнем стены освещались светильники на неизвестной газовой смеси, и от неяркого мерцания в старинных переходах вполне могла разыграться клаустрофобия, ведь высокие потолки терялись во тьме. Большие залы были чуть радостнее из-за огромных, сложных люстр, роскошных ковров на мозаичном полу и сложносюжетных гобеленов. Проводник-надзиратель нес факел, и Ева шла за ним, вертя во все стороны головой. После ощутимого подъема, ощущавшегося по возрастающему наклону пола, они, наконец, добрались до предназначенного ей крыла - от круглой залы лучами расходились тяжелые двери, за одной из них, с вырезанными на темном дереве единорогами, скрывалась комната в сиреневом флере и убранстве цвета листвы. От окна, пылающего мириадами витражных кусочков, везде плясали веселые блики, и все выглядело необычайно женственно. Обстановка комнаты состояла из большой круглой кровати, подвешенной за крюк и парящей над полом, и деревянной резной мебели, больше похожей на произведения искусства. Никакой электроники, мониторов и средств связи.
- Раньше здесь были мои покои, - раздался голос за спиной.
Девушка обернулась, осознав, что уже несколько минут находится в комнате одна - надзиратель ушел. Перед нею же снова стояла печальная женщина.
- Ваши?..
- Да, я тут все обустроила по своему вкусу, - она неопределенно махнула рукой. - Раон мрачен и дорожит стариной, а я не хотела жить в каменной гробнице. Сюда же я приходила одна, занималась рукоделием. И подолгу смотрела в окно, на цветущие сливы. Они сменили портьеры, как жаль; я любила другие, не такие тяжелые.
- Извините.
- Ничего, девочка. Не мучайся совестью из-за этого. Я сама ушла, потому что не хотела здесь больше жить. ВанЛеве подавляют женщин, кто бы они ни были - кухарка или хозяйка дома. Тебе здесь придется нелегко, но если представится возможность, держись подальше от Кристиана и Раона и поближе - к Родерику. Из всех зол он - меньшее.
- Мне здесь не нравится никто, - призналась Ева. - Все аристократы, с которыми мне пришлось увидеться, бесчеловечны. Они хуже любого преступника, хуже бешеного животного, потому что творят зло легче и больше всех.
- А ВанЛеве наверху этой пирамиды, и потому хуже всех. Им принадлежит все: земля и все что под землей, и над землей; небо и все, что по нему летает, вода, еда и то, во что она упакована, технологии и те, кто их изобретает, информация и ее распространители. Человек, повелевающий судьбами других людей, сам перестает быть человеком не потому, что становится богом.
- Я не могу уйти...
- Конечно, не можешь! - воскликнул Кристиан, появляясь на пороге. Разодетый пуще прежнего, она манерно уселся в глубоком кресле, как ленивый король. Праздно оглядев безупречные кружевные манжеты и ногти, ухоженные и острые, он продолжил. - Отсюда ты уйдешь, как говорится, только в иной, лучший мир.
- Ага, - против воли заулыбалась Ева. - Так тебе уже доставили оборудование, и ты успел его оглядеть.
- Да. Вот скажи на милость, Ровэн, какой приличный аристократ будет привязывать многотриллионное устройство к жалкому существованию одного-единственного человека? Ведь, положим, упади ты с лестницы или поперхнись стаканом воды - всякое бывает, верно? - и все труды пошли бы прахом!
Ева (или Ровэн?) вздохнула:
- Господин Альлозо, при всех его достоинствах, в сфере новых технологий был человеком весьма ограниченным, или, по-иному говоря, не соображал ничего. Эту привязку сделал ведущий инженер его экспериментального подразделения "Эшэ-8", по совершеннейшей случайности оказавшийся моим родственником.
- Врешь. Ты большую часть жизни провела в клинике "Маароз", где, собственно, родилась и воспитывалась до десяти лет. Я располагаю всеми документами касательно тебя, Ровэн. И хотя ты умелая симулянтка, я ни на секунду не поверю, что твой ненормальный мозг, который... - он нарочито углубился в стопку записей. - "... заявляет о существовании скрытого во времени царства Ольроан, проклятых воинах Фаувы и миссии хранительниц Сердца мира", может оказать помощь в создании гениального изобретения в военно-транспортной сфере. Кстати, очень хорошее, детальное описание мифологического мира, я просто зачитался.
- Вы мне льстите. Чтобы обеспечить вам захватывающее чтение, мне следовало бы описать, как минимум, годовой отчет ваших корпораций. И не называйте меня Ровэн, пожалуйста. Я, как и прочие аристократы, имею право на нонвербум-имя. Вам придется признать, что без меня машина не сможет работать - только подключенная к живому человеку, ко мне, она может быть запущена, и никак иначе. Не мучьте ваших генетиков, они не смогут воссоздать мой работоспособный код.
- Очень жаль, что я не могу вас убить, Ровэн, - сокрушенно произнес Кристиан. - Вы этим пользуетесь и дерзите мне. Лучше бы я оставил в живых ведущего инженера.
Значит, это ВанЛеве убил Клауса, и Амию, и всех прочих, подумала Ева. Разрушил целый остров, со всеми предприятиями и сотнями людей, работающими на нем. Испепелил клинику - вместе с врачами, пациентами и обслугой. Теперь память о династии Альлозо покоится на дне океана, и нет больше облачной комнаты...
Наверное, наследник ВанЛеве еще многое хотел ей сказать, но помещала его явная занятость - досадливо дернув подбородком, он ответил на несмолкаемый звон передатчика, уже при выходе их комнаты начиная рассыпать указания.
В больших городах нет настоящей тьмы - ореол миллиарда огней окутывает их свечением, которое поглощает мрак. Здесь, на острове, небеса были темны, и холодная безлунная ночь отзывалась в ее душе стылой чернотой.
Почти бессонная ночь для Евы сменилась таким же безрадостным утром - проснувшись на следующий день в мягкой кровати, под тихим колыханием воздушного балдахина, девушка испытала пренеприятнейшее чувство, что снова находится в "Маарозе". Хотя она находилась не в пример более роскошном интерьере, атмосферу клиники поддерживало все остальное - начиная от электрического сигнала пробуждения и заканчивая когортой надзирающих специалистов, втиснувших ее бытие в строгий распорядок. Разумеется, не стоило ожидать ничего иного: ее существование поддерживали, как у ценного лабораторного зверька, поставив во главу вопроса идеальное физическое состояние.
Ева сердилась, внешне оставаясь покорной, и со скрытым злорадством наблюдала, как тщетно пытаются инженеры ВанЛеве разобраться с устройством машины. Громоздкий механизм разместили во внутреннем дворе замка, безжалостно загубив ландшафт парка, селекционные розовые кусты и каменный фонтанчик. Ни братьев, ни главы семейства она не видела, к вечеру совершенно обессилев от повышенного внимания врачей. Глядящий на нее влюбленными глазами кардиолог, кажется, сел писать научное исследование о ее кровеносной системе.
- Я требую усилить мою охрану, - сказала она младшему ВанЛеве, явившемуся наутро вместе со слугами, накрывающими на стол неаппетитный, но крайне полезный завтрак. - Мне не по себе от плотоядного взгляда врачей, они того и гляди, препарируют меня ради науки. Отберите у них скальпели!
- Не бойся, - рассеянно отозвался Род, зачарованно наблюдающий за колыханием однородной зеленоватой жижи в ее супнице. - Гадость какая. Принесите сюда кофейник, пирожные и молоко! А об этих маньяках не беспокойся, они тебя пальцем не тронут. Представь, что у тебя на лбу стоит знак "Собственность Кристиана ВанЛеве, который за нее убьет", и тебе станет легче.
- Этот бренд и без того красуется на всем, что только возможно, - проворчала Ева.
Вензель "ВанЛеве", действительно, имелся на столовом серебре, тарелках, принесенном фарфоре, а также платье Евы и запонках Родерика. За истекший день на него Ева также наткнулась на оконном витраже, изнанке всей одежды и ковров. Он выскакивал то тут, то там на набалдашниках кровати, спинке стульев и паркетном узоре, до поры неприметно скрываясь в общей композиции узоров. Можно было с уверенностью утверждать, что и на всем остальном, что только окружало ее, вензель с некоторым усилием можно было обнаружить.
Для обитателей замка она, кажется, была своеобразной диковинкой - не раз в течение дня Ева ловила на себе любопытные взгляды от вышколенной прислуги, не решавшейся заговорить с ней даже в отсутствие хозяев. Вчерашний и сегодняшний визит хозяев, по всей видимости, был вызван тем же. Род, прищурившись, смотрел на нее, рассеянно попивая кофе. Как и Кристиан, он большую часть времени проводил вне острова Ро, догадалась Ева. Присутствие самого господина Раона, главу ВанЛеве, ей обнаружить не удалось, и, похоже, из всех троих он был самый занятый и редкий гость. Впрочем, откуда ей знать, кто еще скрывался за бесконечной шеренгой коридоров и комнат?
- Почему ты согласилась быть объектом продажи на аукционе? - спросил Род. - Неужели с гибелью главы Альлозо вмиг пропали все его связи и влияние, и не осталось никого, кто помог бы тебе укрыться?
- Неизбежный вопрос, - вздохнула Ева.
Кроме кофейника и горячих, вкусных, но, увы, крошечных булочек к ее скудному завтраку ничего не добавилось, и ВанЛеве, которого ждали еще и полноценные обед и ужин, это вряд ли волновало.
- А кто сказал, что именно так дела и не обстояли? В одночасье оказавшись вычеркнутой из всех списков, к кому я могла обратиться за помощью, запертая в клинике? Я знала, что попаду к ВанЛеве, еще до того, как прошел аукцион - не так сложно было догадаться, что именно самая влиятельная династия, которая пошла на то, чтобы разрушить клинику и уничтожить всякий след о том, что существовала семья Альлозо, заполучит ценный приз.
- Кристиан не боится действовать наиболее эффективным из доступных способов, - признал Родерик.
- Ему вскоре предстоит убедиться, что он не единственный, кого это не страшит, - сумрачно произнесла Ева. - Но мне глубоко безразлично, та или иная династия заполучит и попытается использовать проект "Эшэ-8". Все, что знаю, я готова рассказать, если это вам как-то поможет. Но сделать это я бы хотела с санкции главы семейства.
- Поразительная сговорчивость. Но тут ты задела большую тему...
Прикрепленный к уху Рода передатчик разразился пронзительным свистом, мгновенно он оказался на ногах и бросился прочь. По тому, как исказилось его лицо, Ева поняла, что случилось нечто непредвиденное. Если бы ее слова могли быть кодовым словом, они не имели бы большей действенности.