Силим Кам : другие произведения.

Блюбери (отрывок)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Являясь когда-то, лишь винтиком в рокочущей корпоративной машине, ему было суждено стать свидетелем тех истин, после которых люди больше не могут быть такими, как прежде. Им приходится либо принять одну из сторон, либо навсегда измениться. Измениться настолько, что вымышленный мир оказывается родным домом. А жестокая реальность - лишь креслом в кабинете психиатора...
  Действие первое.
  
  Ее шаги гулким вздохом отдавались по коридору. Она спешила, но отчего, понять не могла. Какая-то тихая дрожь гладила ее изнутри, словно она знала весь сюжет наперед, но никак не хотела признаваться в этом. Инстинкт всегда берет верх. И она в который раз отдалась ему.
  Легкий скрип несмазанных петель сыграл на ее натянутых нервах кантату. Она оглянулась, и со страстью нырнула в темноту. Ее подмостки. Ее спасение. Она отлично знала свою роль, играя с таким надрывом, на какое только может быть способно живое существо.
  Где-то за ее спиной с лаем зажигались софиты, но она по-прежнему находилась в кромешной тьме. Где-то там, за бетонной перегородкой непонимания копошились зрители. Они чинно рассаживались по своим местам, невидящими глазами просматривали глянцевые программки, и нервозно теребили общипанный бархат соседних кресел в предвкушении потехи. Толпа была большая и пестрая, и щебетала на всех языках, каждый под стать своему оперению. Не обошлось без водоносов и продавцов сладостей, на которых со всей жадностью бросились надушенные барышни. Те, что помоложе, трясли своих кавалеров за рукава и уносили полные пригоршни леденцов; дорого одетые статные леди снисходительно кивали, и разносчики, не забывая раскланиваться и улыбаться, со всех ног бросались к ним. В конце концов, в зрительный зал пробралась торговка с цветами, но, то ли ее вид был чересчур неопрятен, то ли свет погасили слишком рано, только она так и замерла на своем месте, не продав ни единого цветочка.
  Это была сильная пьеса. Никто ничего не понял, но многие ушли со странным чувством вины и досады, что чего-то не уловили, словно подсматривали в замочную скважину за поразительно красивой женщиной, но так и не смогли разглядеть ее лица. Большинство, полуобразованные дельцы, наперебой обсуждали, какую именно трагедию Шекспира представила на сцене шумливая труппа.
  Кое-кто, в основном перезрелые театралы, картинно пригубив коньяку, утверждали со значительным видом, что это был отнюдь не Шекспир, а вообще, жанр абсурда, в исполнении двух, максимум трех актеров.
  И только одну зрительницу, юную, совсем еще девчонку, вынесли из зала на руках, а потом долго оттирали от нее нашатырем те нелепые видения, в которых женщина на сцене погибала, причем погибала по-настоящему, и от своей руки. В зале тогда и вправду пролилась настоящая кровь, но только из пальца мальчишки, верещавшего, будто его укусил цветок из корзинки пожилой леди. Но рядом с ним никого не нашли, и родители, краснея со стыда, удалились из зала вместе со своим впечатлительным чадом.
  Незадолго до всего этого, до того, как почтенная публика наводнила собой бары и кабачки возле театра, повинуясь стадному порыву промочить горло; совсем незадолго до того, как мужчины и джентльмены, опрокинув в себя третью рюмку спиртного, принимались ругаться с таким чувством, словно говорили на другом языке; незадолго до того, как сопровождавшие их дамы испуганно жались к своим спутникам, пропадая в своих коктейльных платьях под жадными взглядами местных забулдыг; незадолго до этого откровения луженой глотки неистово гремели овации. Настолько искренние и оглушительные, что были сродни грому, раскатами опрокинувшие подмостки. Толпа неистовствовала, требуя свою героиню, приму, что стала жертвой, так натурально следуя воле судьбы.
  Но она не появилась больше на сцене. Лишь когда овации сменил яростный, захлебывающийся лай, на ней посмел появиться маленький, щуплый человечек, почти гном, в замызганном красным фартуке, и дрожащим голоском просверлил, что приму без чувств отвезли в больницу из-за переутомления. Своими едва заметными колебаниями воздуха этот санитар портьер словно нажал гигантский выключатель - бешеные вопли сменились на раздраженно бульканье, и толпа ринулась к выходу, бликуя лаковыми прическами и лысинами...
  
  Глаза Блюбери смотрели в окно. Но вряд ли заурядный пейзаж зимнего сада мог пробудить в них хоть искру интереса. Наоборот, это глаза Блюбери были окнами, заглянув в которые, можно было потеряться навсегда. Мрачные коридоры тоски с гнилыми ступеньками, извиваясь в немыслимых корчах, уводили так глубоко внутрь, что черная вода воспоминаний сливалась с вечной тьмой ее мыслей. Словом, для постороннего человека этот взгляд был путем в бездну.
  В раскиданных по полу руках Блюбери была сосредоточена огромная сила, и если бы она захотела ею воспользоваться, то могла бы причинить зло многим и многим людям. Но в который раз она не смогла защитить даже себя...
  Ее непокорные огненные волосы пятном рыжего света растеклись по черному паркету. Некоторые пряди были перемазаны чем-то пронзительно красным, и уже слиплись. Бледная кожа Блюбери придавала какой-то инфернальный контраст краскам собственного тела. Ее короткое кукольное платьице викторианского стиля было словно в пятнах вишневого варенья. Кто-то нарочно задрал его выше бедер, обнажив длинные худые ноги и тонкую полоску трусиков. Но даже сейчас Блюбери казалась живым, задумчивым ребенком, лолитой, которую хотелось обнять и утешить.
  Все это было не так. Затылок Блюбери был безжалостно вскрыт тяжелым тупым предметом, а в спине, чуть ниже левой лопатки, торчал большой нож. Она была безнадежно мертва, хоть и пыталась сохранить себя после этого.
  И все же смерть была ей к лицу. Всех этих ран, несмотря на грубые орудия убийства и их чудовищные размеры, не было заметно даже вблизи. А кровь была слишком яркой, чтобы казаться настоящей. Ее пухлые и уже посиневшие губки вот-вот должны были простонать заключительную фразу разыгранной пьесы, а потом проворные тонкие пальцы одернут подол игрушечного платьица, и готическая фея полетит навстречу заслуженным овациям зрителей. Но ничего этого не произошло. Даже у чудовищной трагедии, разыгранной в этой гостиной, не нашлось ни одного свидетеля, кроме убийцы...
  Спустя полчаса явились хозяева. Войдя в дом, они внесли за собой облако запахов шумной толпы, алкоголя, дорогих сигарет и мороза. Раскрасневшиеся, они по-прежнему что-то обсуждали, снимая верхнюю одежду. Кто-то, скорее всего она, легкими шагами продефилировала на кухню, чтобы сварить кофе. Он направился к дивану в гостиной.
  Вскоре раздался крик. Она уронила чашку и обожгла себе пальцы. Он вскочил в недоумении. Она указала на дверь мансарды, застекленную сверху донизу.
  - Здесь что, кто-то был? - сурово спросил он.
  - Дверь была закрыта..., - пролепетала она. - Я просто не представляю, кто это мог сделать...
  - А ты не могла случайно задеть ее?
  Она ответила не сразу, нервозно теребя край своей шали:
  - Ну что ты, милый! Я дорожу Ей больше жизни, ты же знаешь!
  Он осторожно подошел к алой лужице, и присел на корточки. Затем погрузил палец в нее, и бережно сунул в рот.
  - Странно. Сладкое, но не варенье, точно... Кто же это мог быть?
  - Может, вызовем полицию? - она испуганно посмотрела, какими злыми стали его глаза, но было уже поздно.
  - Полицию? Полицию! - его лицо побагровело. Он резко встал, сжимая кулаки. - И что ты им скажешь, идиотка? Что кто-то проник в наш дом, пробил башку твоей гребаной кукле, всадил в нее нож и залил весь пол каким-то странным вареньем?
  Уже на середине фразы он раскаивался, глядя, как она сгибается под тяжестью его слов. Ему стоило сделать усилие, чтобы высказаться до конца, ведь он не мог поступить иначе. Глядя, как она сжимается на полу в комочек содрогающейся плоти, он почти возненавидел себя, и был готов на все, чтобы загладить вину.
  Он подошел, и осторожно погладил ее. Когда она стала тихо отзываться на его ласки, он проговорил:
  - Посмотри лучше, все ли остальные вещи на месте... Да, и где у нас лежат тряпки, малышка? Надо бы здесь прибраться...
  
  Единственная кварцевая лампа судорожно мигала где-то под высоким сырым потолком. Корчи электрического света отбивали ломаный ритм на зашитых белым ватином стенах. В крохотной комнатке, на ржавой железной кровати с выбитыми пружинами, сидела девушка. Она подобрала под себя босые ноги, и, обхватив худые колени руками, смотрела в лиловую пропасть, что разинула пасть где-то под полом.
  Кожа девушки огрубела и покрылась голубоватыми прожилками, будто от холода. Но редкие вздохи не порождали ни облачков пара, ни даже малейшего звука. Поза девушки выражала глубочайшую скорбь и уныние, и была настолько недвижимой, точно она провела в этой камере не один год. Казалось, что само время обошло стороной это одинокое место, оставив узнице глубочайший покой и пустоту. Даже биение сердца не нарушало медленного течения ее разрозненных мыслей, а рыжие пряди свалялись и обреченно повисли, как будто и они покорно приняли рок, что выпал на долю их хозяйки.
  Дверь, забранная мелкой решеткой, тяжело скрипнула, и в палату вошла медсестра. В ее резких шагах звучала угроза. Лампа под потолком замигала все быстрее, с хищной цепкостью стробоскопа выхватывая все то, чего прибывшей никак не хотелось скрывать: длинные стройные ноги в ажурных чулках, резинки которых выступали из-под края халата; большие упругие груди, вот-вот грозящие вырваться из откровенного выреза; ярко-алую рану рта; тяжелые, пшеничного цвета косы, кокетливо накрытые белым чепцом. Не видно было только глаз: в неярком свете они напоминали два провала, в которых скопилась звездная тьма.
  Девушка на кровати слабо вздрогнула. Похоже, она неплохо знала вошедшую медсестру. Ближе, чем следовало... Все ее поза, секунду назад растворившаяся в печали, теперь выражала обреченную покорность. Не изменился только взгляд, по-прежнему глубокий и таинственный.
  - Ты снова ничего не ела, - холодные льдинки слов рассыпались по полу. Медсестра коснулась узкого графина с водой, разочарованно добавив, - и не пила... Блюбери, если ты не будешь помогать нам в своем лечении, то никогда не поправишься! Ты понимаешь?
  При звуке собственного имени девушка снова вздрогнула. Через мгновение свет под потолком успокоился, став, наконец, короткой ровной полоской, и отразился у Блюбери под глазами - то блестели слезы.
  - Мне сообщили, что у тебя опять был припадок..., - невозмутимо продолжала медсестра, и ее голосом можно было резать бетон. - Если ты будешь все так же упрямиться, нам придется тебя заковать и кормить силой. Ты же не хочешь этого, правда?
  Ответом было молчание. Две крохотных точки скатились по впалым щекам Блюбери, оставив за собой влажные бороздки. Больше она не плакала. Но и реагировать перестала. Медсестра недовольно хмыкнула, и направилась к двери - недовольная, разочарованная.
  - Зачем ты делаешь со мной это..., сестра? - вдруг прошелестела Блюбери, словно из ее ротика вылетели не слова, а ночные мотыльки. Они звучали так нежно и горестно, что даже бездушные стены палаты увлажнились. - Зачем ты держишь меня здесь, и не выпускаешь наружу? Ведь мы обе знаем, кто по-настоящему болен... Какое зло сотворила тебе я, раз ты меня так ненавидишь, Соня...?
  Реакция была стремительной и жесткой. В следующий миг пациентка оказалась распластанной на железных пружинах кровати. Медсестра яростно прижимала ее острым коленом. Покрытые фиолетовым лаком ногти впились блестящими жалами в рыжие пряди. Когда она заговорила, в голосе не было и намека на сочувствие тому созданию, что и у камней вызывало трепет:
  - Ты - маленькая мерзавка! Никогда не называй меня по имени! - змеей шипела она, распаляясь все больше. - Может, ты и считаешь, что сидеть здесь должна я, только мне все равно! Мы никогда не поменяемся местами, потому что ты - дешевка, и вечно стонущая тварь! А я слишком талантлива, чтобы позволить кому-то удерживать себя в чьей-то резиновой оболочке! Кроме твоей, конечно, милая сестренка!
  Следующим рывком она развернула Блюбери лицом к себе. Холодные, как снег, голубые глаза обжигали лицо, оставляя черные отметины. Длинный тонкий язык стрелой вырвался из разинутого рта, извиваясь по тонким губам и гладкой шее.
  - Все такая же сладкая..., - скривилась медсестра. - Черт, тебе столько дано природой, а ты не умеешь этим пользоваться! Я из кожи вон лезу, чтобы мной восхищались, когда ты могла бы всего добиться одним жестом! Как же я тебя ненавижу!
  Ее губы похотливо блеснули. Блюбери знала эту жуткую гримасу, и не любила того, что за ней следовало. Она пыталась опять унестись к своим звездным глубинам, но мерзкая Соня больше не выпускала ее сознание из своих сетей. Цепкие пальцы метнулись к животу Блюбери, за легкую ткань трусиков, в ее юную плоть. Она не удержалась и вскрикнула от боли, но Соня только шире улыбнулась... Затем она ладонью ударила свою жертву по лицу - резко, наотмашь, так, что едва не лишила ее сознания. Когда Блюбери перестала сопротивляться и разжала губы, Соня опустилась бедрами ей на лицо, и к частым коротким вскрикам прибавился низкий рык звериного удовольствия, славящего очередную победу...
  - Нет, ты ничему не учишься..., - ворчала Соня, деловито поправляя халат и чулки, когда все закончилось. - Там, за этой дверью лежит хрустальный, полный удовольствия мир! Но в нем нечего делать такой бездарной, не способной к обучению твари!
  - Ты никогда отсюда не выберешься, если не будешь учиться! - добавила она, слизав своим быстрым языком соленые, с боем вырванные у Блюбери слезы. - Забудь все свои глупые сказки о смерти! В следующий раз я приду не с пустыми руками, и заставлю тебя подчиниться!
  Острым, как бритва, шагом она направилась к двери, и когда та с грохотом захлопнулась, лампа, мигнув несколько раз, вдруг погасла, и палату затопила холодная мгла...
  
  Комнату сотрясали мощные толчки. Их эпицентром была кровать, что своей спинкой упиралась в книжный шкаф, а тот, в свою очередь, сотрясал ширму, с которой, точно листья с дерева, то и дело падало женское белье. Спальня будто пульсировала резкими вздохами, наполненная яростным блаженством. Даже широкие окна мансарды покрылись испариной, словно смущаясь, что их застукают за подглядыванием...
  Кончив, он еще дернулся несколько раз, будто ставя точку, и скатился с нее на влажные простыни. Его могучая грудная клетка раздувалась, словно кузнечные мехи, а на раскрасневшемся лице читалось удовлетворение. Она же совсем не шевелилась, и едва дышала. Он смотрел на ее точеное тело, улыбаясь. Затем шлепнул по округлой попке, и спрыгнул с кровати, потянувшись во весь свой немалый рост. Через минуту где-то в глубине дома уже шумела вода, а она так и не смогла найти в себе силы, чтобы отреагировать.
  Джек был очень доволен. Слушая, как стекает по его спине оживляющая прохлада, он вспоминал игру Блюбери. Это было неподражаемо. 'Божественно!', мог бы сказать он, если бы верил в какое-нибудь божество. Но у него почти не было пристрастий, кроме Блюбери, и...
  Вдруг, столь желанное чувство наполненности стало покидать его нутро, уступая место холодной тоске. Джек физически ощущал эту перемену, и попытался воспротивиться. На его довольном лице отразилась вся напряженность внутренней борьбы. Только все было напрасно - новые чувства опять взяли верх, и как магнитом тянули его из душа, из дома, из Блюбери. Прочь. В сугробы. В холод и ночь. Туда, в маленький жуткий сарай, в самое сердца леса, что всегда следит бесчисленными совиными глазами...
  Сквозь хруст снега он стремился на зов похоти, что была гораздо сильнее голоса плоти. Он не знал, что будет ждать его за маячившей впереди маленькой дверью, но был твердо уверен, что добудет темные тайны заброшенного мавзолея. Его кожа стала болезненно красной, его пальцы посинели от холода, ведь Джек не взял перчаток, неся топор, да что там, он даже ботинки не вздумал одеть!
  Чей-то властный, неведомый голос звал его к себе, заставляя забыть обо всем. Какой-то частью сознания Джек догадывался, что подобное с ним уже случалось, но сказать этого наверняка не мог. Он просто отдался неведомой силе, как утопленник отдается во власть реки, и шагнул на скрипучий порог. Низкая дверь вдруг сама распахнулась, и Джек исчез в ее пасти, словно его и вовсе никогда не существовало.
  
  - Вы позволите? - раздался за порогом низкий голос. Лысоватый доктор сквозь толстое стекло бокала посмотрел на вошедшего, и поприветствовал его кивком головы.
  - Конечно! - ответил он. - Входите, мистер Волкер! Вижу, вам позволили приходить без сопровождения?
  - Да, мистер Сэт. Мое поведение сочли обнадеживающим... Я могу присесть?
  Новый кивок, и вот уже пациент удобно усаживается в его кабинете. Доктор был в замешательстве. Еще четыре недели назад этого шизофреника с опаской приковывали к батарее, а теперь у него вид вполне адекватного человека. Конечно, в долгой практике мистера Сэта были разные удивительные случаи, но такая перемена просто била все рекорды. Еще в бытность студенчества Сэт не раз слышал от своего преподавателя по психиатрии: 'Человеческая психика - это сложный механизм; сломанная человеческая психика - плохо работающий сложный механизм'. Спустя годы, доктор не раз в этом убеждался.
  'Ну, нет, чем-нибудь, ты себя да выдашь!' - решил он. Его глаза воинственно заблестели, и доктор, прочистив горло, бодро преступил к работе.
  - Вы позволите начать с беглого осмотра? - как можно деликатнее осведомился он.
  Пациент чуть улыбнулся:
  - Мистер Сэт, вы можете делать со мной все, что сочтете нужным, - краткая заминка. - Для моего выздоровления, конечно.
  Доктор раскрыл свой саквояж, ловко подцепил фонарик, но перчаток надевать не стал. Он был уверен, что Волкер затеял с ним игру, и пока старается соблюдать правила - что ж, психиатр ему подыграет. Рано или поздно, а в данном случае это произойдет рано, пациент не выдержит, и сжульничает самостоятельно - тогда его снова будут приводить в наручниках. А пока...
  Странно, зрачки серых, с рваными прожилками глаз Волкера не были сужены, как под действием препаратов, и отлично реагировали на свет. Симулировать это не мог практически никто.
  - Мистер Волкер, вы прибыли прямо из отделения? - тихо спросил доктор, заранее зная ответ.
  - Конечно, мистер Сэт!
  - А вы получали накануне какие-нибудь лекарства?
  - Только профилактические витамины. Больше никаких стимуляторов или барбитуратов. Отныне я получаю подробную информацию о лекарствах, которые собираюсь принять.
  Брови мистера Сэта от удивления поползли вверх, и непременно срослись бы с затылком, если бы хватило кожи. Его пациент говорил так уверенно, и с таким достоинством, что доктор невольно ущипнул себя несколько раз, чтобы убедиться: а не спит ли он? Только Волкер не собирался пристегивать себя к батарее, а торжество никак не хотело покидать его лица.
  Прежде чем снова заговорить, доктор несколько раз прочистил горло, но даже после этого его голос дрожал.
  - По чьему, извольте узнать, распоряжению? - начал он. - Насколько мне известно, некоторые препараты для вашего лечения назначены лично мной, а я не помню, чтобы вами было пройдено и половина курса...
  Мистер Волкер сделал успокаивающий жест рукой, оборвав доктора на полуслове. В его глазах прыгали хищные огоньки - знак очевидного превосходства. Ему очень нравилось разыгранное им представление, и закругляться он не спешил.
  - Уважаемый мистер Сэт! - начал он, нарочно заставив фразу звучать неопределенно. - Решением окружного суда, при участии попечительского совета штата, было принято решение признать меня вменяемым человеком. Особенности моего дела таковы, что лечение, впрочем, как и диагноз, были выставлены мне неверно, из-за чего моему психическому здоровью был нанесен значительный вред. Вы допустили ошибку, многоуважаемый доктор... Но все мы люди, и кто из нас не ошибался?
  Мистер Сэт, нервозно допивавший уже третий стакан воды, вдруг подавился, и закашлялся. Волкер вскочил, чтобы помочь ему не захлебнуться, отчего доктор упал на белый кафель, и стал корчиться еще сильнее. В широко раскрытых глазах мистера Сэта змеился страх за свою жизнь, но, вопреки всем его ожиданиям, этот буйно помешанный пациент лишь приподнял того с пола и несколько раз сильно шлепнул по спине. Через пару мгновений дыхание доктора восстановилось настолько, что он обрел способность двигаться, и слабо отстранил от себя Волкера. Тот не заставил себя долго упрашивать и уселся на прежнее место.
  - Ну что ж, совсем неплохо для преступника, правда? - невозмутимо продолжал Волкер, когда мистер Сэт начал приходить в себя. - Если вы решитесь рассказать об этом случае моему следователю, мне наверняка скостят срок!
  - Срок? Какой срок? - слова давались доктору с трудом, а сам он едва мог поверить, что произносит их.
  - Полноте, мистер Сэт! - пациент картинно всплеснул руками. С каждым словом уголки его губ расходились чуть шире. - Вот уже второй месяц вы наблюдаете меня, и вдруг забыли, что я опасный преступник и социопат? Может, вам отдых нужен?
  На белых плитках кафеля сверкала, собравшись в лужу, пролитая вода из графина. В ней доктор увидел отражение сбитого с толку, растерянного, испуганного человека. Это было его отражение - облик врача, загнанного в угол своим же пациентом. Мистер Сэт не раз переносил унижение, но это было уже слишком...
  - Что вы, черт побери, несете, Волкер?!! - завопил он, краснея от гнева. - Вы - параноик, и обязаны лечиться, а не сбивать с толку человека, обязавшегося помочь вам! Я знать не знаю, что вы там несете про какие-то ошибки, но единственной ошибкой было то, что вас отпустили ко мне без сопровождения, да еще упразднили лечение, не поставив меня в известность! Я понятия не имею, что происходит, но уж будьте уверены - кто-то здорово поплатится за сегодняшний спектакль!!! Сейчас вы примете дневную дозу лекарств, и отправитесь в палату, иначе я...
  Договорить он не успел. Последние слова булькнули в его тощем горле, породив сдавленный хрип - Волкер железными пальцами сдавил доктору горло, пригвоздив того к стене.
  - Ну что, что ты сделаешь? - прорычал пациент, проникая в расширенные зрачки мистера Сэта. - Жалкий идиот, неужели ты не понимаешь, что убивая одного, ты делаешь сильнее другого? Ты и твои яйцеголовые приятели думаете, что знаете, как лечить болезни, а на деле вы не можете остановить даже агонию. Вы никогда не научитесь управлять ни одним из миров, потому что боитесь собственной тени!
  Слова выпрыгивали из Волкера, точно уголья, объятые пламенем. Из глубин этого человека на мистера Сэта вдруг взглянуло совсем другое, чуждое его восприятию, существо. Если бы не многолетняя практика и тщательная подготовка, доктор не выдержал бы этого взгляда, и в миг лишился рассудка.
  Мистер Сэт пришел в себя, сидя за собственным столом. Напротив него сидел его давний пациент, и пристально всматривался в искорки света, тысячи раз отраженные в хрустальном стакане. Доктора бросило в дрожь, едва ему стоило припомнить все события последнего часа. Потом этого уже не случалось: мистер Сэт даже ловил себя на мысли, что из его памяти, будто лоток с овощами, вынули нечто важное, а образовавшуюся нишу заполнили льдом...
  - Так вот, - невозмутимо продолжил Волкер своим деловитым тоном, - я говорил, что меня окружной суд признал вменяемым. И если бы не вред, который нанесли выписанные вами препараты, необратимо изменившие мою психику, я уже был бы отправлен в какую-нибудь милую тюрьму строгого режима на пожизненное заключение. Но, поскольку мне необходима некоторая реабилитация, присяжные вынесли положительный вердикт в ответ на мою просьбу остаться здесь, пока мое состояние не будет признано врачами удовлетворительным. А так как все это время моим лечащим врачом был некий Натаниэль Сэт (то есть вы), то я попросил руководство клиники, чтобы он и дальше отвечал за мое здоровье...
  На лице доктора отразился животный страх. Только теперь он понял, насколько глубоко увяз в капкане, который расставил для него этот маньяк. Как в любой патовой ситуации, у мистера Сэта не было выхода. Только терпеть поражение следовало в одиночку.
  - Как же я буду лечить вас, если вы против моих методов, мистер Волкер?
  В ответ пациент довольно осклабился, и развел руками.
  - Как я уже сказал, моему адвокату необходимо получать полный отчет о тех лекарствах, которые мне собираются давать, - начал он. - И если будет установлено их губительное влияние на мое здоровье, доктора лишат лицензии, клинику оштрафуют, а меня переведут в другую...
  Мистер Сэт, увидевший вдруг спасительный луч света, вдруг поник еще больше, представив грозное лицо босса, который позаботиться, чтобы ему не удалось больше найти работу на всем западном полушарии земли. Финансовые преступления он всегда переживал особо.
  - Кто же так хорошо стал вести ваше дело, мистер Волкер? - процедил доктор, сжав кулаки.
  - Конечно же, мой новый адвокат! Он настоящий профессионал, и свое дело знает туго! Долг этого достойного во всех отношениях человека - находить чужие ошибки, и зорко следить, чтобы они карались по заслугам!
  - Если остановлен факт моей вины, то какого черта вы согласились на мои дальнейшие услуги, мистер Волкер?!! - доктор еле сдерживал себя, чтобы не броситься на этого оборотня-маньяка.
  - Сядьте, мистер Сэт, сядьте! - игриво посоветовал Волкер, но в его голосе блеснула сталь. - Все дело в наших беседах. Я без ума (простите за каламбур) от наших диалогов, и хотел бы продолжить их в прежнем режиме: ваши ловкие наводящие вопросы, и мои по возможности откровенные ответы - это так успокаивает!
  Тут Волкер бросил взгляд на часы, висевшие как раз напротив него, и встал, направляясь к выходу.
  - Не буду задерживать вас больше! - попрощался он, уже стоя в дверях. - И мистер Сэт, ради бога, не переживайте так! А то я с ужасом замечаю, что вы переняли немало дурного у собственных пациентов! Если так пойдет и дальше, то может статься, что и вы вскоре будете сидеть там, где недавно находился я... До следующего вторника!
  Дверь тихо затворилась, и доктор устало упал в кресло. Дрожащая рука потянулась к шкафчику, в котором стаял виски. Карамельные капли густым потоком перетекали из стеклянного горлышка бутылки в иссушенное нутро мистера Сэта. Он уже не верил, что все случившееся было во сне, но очень хотел погрузиться в забвение...
  
  Джек пришел в себя на пороге того самого дома, куда так тянуло его сознание. Он ничего не помнил, словно последний отрезок его жизни затерли наждаком, оставив лишь покалывание в затылке. Он даже не знал, удалось ли ему попасть внутрь. Да это теперь перестало для него что-то значить.
  Джек, наполовину заметенный снегом, принял, наконец, вертикальное положение, и вдруг понял, что из одежды на нем лишь промокшие брюки, и заиндевевший халат. Задубевшие ступни в резиновых сапогах вяло матерились об отсутствии носков. Джеку отчаянно захотелось домой, где бы он ни был. Кругом стояла непроглядная тьма, в которой мир вокруг сужался до пары шагов. Огромные, с ноготь большого пальца, звезды нахально светились со своего пьедестала наверху, но толку от них было столько же, сколько от фонаря без лампочки.
  Джек понял, что если не сделает хоть что-нибудь, то рассвет может и не увидеть. Ему делалось все холоднее. Мысли внутри черепа нехотя, со звоном ворочались, будто куча битых сосулек. Он вдруг вспомнил, что стоит на пороге какого-то гаража, в котором может быть не так холодно. Джек обернулся, и что есть силы надавил на ручку двери. Та не сдвинулась ни на дюйм, точно была забита гвоздями...
  Джек по-настоящему испугался. В отчаянии он похлопал себя по карманам, и с удивлением обнаружил, что они не пусты. В замерзших пальцах чуть заметно блеснула фольга, которая источала слабый пряный аромат. Пустой желудок Джека повелительно заурчал, и тот отправил находку в рот, даже не разворачивая.
  Следующие пару секунд ничего не происходило. А потом... Рассудок Джека стал проясняться так быстро, что голова закружилась. Кровь стремительным потоком забурлила в его замерзших венах, аж закололо в пальцах ног и рук. Взгляд уже не шарахался боязливо среди неясных очертаний и полотняных теней, а уверенно устремлялся куда-то на север.
  Еще через пару мгновений, когда сердце Джека отбарабанило тот древний стремительный марш, под который бесчисленные поколения сынов человеческих плотными рядами шли на приступ чужых твердынь, он сорвался с места, и побежал. Его ступни с хрустом врезались под корку снега, а тело ужом скользило среди могучих стволов с толстыми ветками, торчащими слишком низко. В глазах Джека горел плотоядный огонек, который вел его к цели через все ловушки ночи, оскалившие свои щербатые пасти.
  Когда впереди забрезжил золотой свет, а деревья чуть расступились, он улыбнулся, предвкушая нечто приятное. Джек заставил себя успокоиться, и остановился, хотя все живое в нем трепетало. Он хорошо знал, как не спугнуть добычу, и как может одна ошибка испортить всю охоту. Джек никогда не промахивался, и не собирался делать этого впредь. Стоя в тени разлапистой ели, он выжидающе всматривался в окно. И лишь когда там мелькнул хрупкий силуэт, он осторожно начал подкрадываться к дому. К его рукам приливала кровь для атаки, а в голове из последовательности кратких и быстрых действий сам собой складывался план. Развязка обещала быть короткой...
  
  Соня застыла у зеркала. Она расчесывала свои рыжие кудри, которые в спокойной стеклянной глади принимали соломенный цвет. Тонкими пальцами она гладила себя по лицу, и завистливо улыбалась. Ей хотелось взять ножницы, и располосовать эти красивые, аристократичные черты проститутки, низвергнуть идеал до глубин падали. Но она слишком любила себя, чтобы пойти на это. Вот и сейчас, до крови закусив губу, Соня поспешно отвернулась, направившись в пустоту.
  Сквозь пелену злых слез, пустота обретала очертания кухни, в которой, лязгая крышкой, тонко вопил на плите кипящий чайник. Она протянула к нему руку, и тут же раскаленный металл ответил ей болью. Соня отпрыгнула, и по-кошачьи зашипела. Рассудок быстрее завращал свои шестеренки, подсказав ей, что та ведет себя, как дура. Через секунду ошпаренная рука была обернута полотенцем, а кипяток, извергая облако пара, устремился в кружку. Соня накрыла ее блюдечком, чтобы дать настояться: она всегда так варила кофе - вся сложная техника ей почему-то не нравилась...
  Вскоре она торжественно появилась в гостиной, неся свой напиток на вытянутых руках, чтобы тот не пролился. Она хотела завернуться в плед, и, глядя на тихо падающие снежинки, попивать обжигающе черный кофе. Так она готовилась к приходу Джека, даже не зная, что ее замыслы разлетятся фарфоровыми осколками о белый кафель. Через мгновение...
  Что-то сильное сбило ее с ног. Чашка со звоном вернулась на кухню. Неведомая звериная мощь навалилась на Соню, без труда себе подчиняя. Еще рывок, и она оказалась на животе, еще рывок - и одежда клочьями разлетелась в разные стороны. Новый рывок заставил ее вскрикнуть от неожиданности. Соня продолжала затравленно повизгивать, но эта роль нравилась ей все больше. Когда серая волна забвения хлынула в ее мозг, она еще пыталась цепляться за край сознания, но недолго. Она знала, что были и другие рывки, но сколько точно, сказать уже не могла...
  Соня пришла в себя на кровати. За окном уже белел своим брюхом понурый день. Она попыталась пошевелиться, но тело отказывалось слушаться. Она давно не чувствовала себя такой довольной, и... растерянной. Джек послушно лежал рядом, но с его губ не сходила счастливая улыбка победителя. Его глазные яблоки перекатывались за тканью век. Соня попыталась угадать, какой ему сниться сон, но не смогла даже коснуться его сознания. Странно, раньше ей это удавалось.
  Она думала об этом около часа. Стоящих мыслей не приходило. Соня уже собиралась вставать, как ответ явился ей с неотвратимостью брошенного ножа. Боль полоснула ее в груди, и она со стоном повалилась на кровать. Теперь она твердо знала, что Джек ей больше не принадлежит. В покровах ее тела робко ворочался страх.
  
  - Не скажу, что рад видеть вас, мистер Волкер, но располагайтесь, - устало кивнул доктор, потирая виски. По его несвежему виду читалось, что всю прошлую неделю он мало работал, и много пил. - Руководство действительно указало мне на мои чудовищные ошибки... И на дверь, после того, как посчитает вашу терапию пройденной. Так что не за горами перспектива тюремного психолога. Передайте мое восхищение своему адвокату!
  Горько усмехнувшись, мистер Сэт потянулся к шкафчику, и извлек оттуда нераспечатанную бутыль Jack Daniels. Темная жидкость на одну восьмую перекочевала в стакан, а затем в его иссушенное горло. Вздох облегчения гласил, что доктору полегчало.
  - Приятно знать, что меня окружают профессионалы, - спокойный бархатный голос никак не вязался с мрачным обликом пациента, точно густая карамель текла из пустой потрескавшейся оболочки. - Сожалею, что начальство обошлось с вами грубо, но за ошибки надо платить. Даже если они представляют собой такое ничтожество, как я.
  Доктор настороженно вскинул голову. Неужели его скрытая атака подействовала? Нет, показалось. В глазах пациента полыхали шальные искры. 'Плохо притворяешься, Волкер!', - подумал Сэт. 'Вот если твой больной муравейник подвергся сейчас нейролептическому нападению - вот тогда ты был бы полнейшим ничтожеством... Скотиной, шарахающейся собственной тени!'
  От знакомых образов в душе доктора потеплело. Он сделал еще глоток, и продолжил беседу:
  - По вполне очевидным причинам я бы хотел внести в наши беседы некоторые коррективы. Конечно, - добавил он, - если вы согласуете это со своим адвокатом...
  - Не стоит, доктор. Я почти уверен, что вы знаете, о чем говорите.
  - Благодарю...
  Лоб мистера Сэта покрыли бисерины пота. Одного стакана для начала нового курса было недостаточно. Осторожно наливая еще, доктор вспоминал, каким увидел этого пациента впервые: стенающим, затравленным, разбитым. Он был похож на дикое животное, загнанное в угол, и атаковавшее любого, кто лишь намекал на опасность. Так ведут себя буйволы в дикой саванне, когда знают, что самой природой им уготована смерть...
  Сейчас этот человек не был похож ни на одно животное из юнгианского списка архетипов(1), ведомое мистеру Сэту. Это было уверенное в себе существо. Живущая в нем скрытая сила словно подавляла доктора, подчиняла себе, внушая тому свои мысли, и превращая их в его собственные. Вот и теперь мистер Сэт хотел сказать что-то совсем иное, вместо того, что сорвалось с его языка...
  - Мистер Волкер, - начал он, - памятуя о том тупике, каким завершились наши прошлые беседы, я бы хотел предложить вам начать все с самого начала. Так сказать, с чистого листа. Что вы об этом думаете?
  - Если бы я верил в сверхъестественные силы, - ответил тот с улыбкой, - то решил бы, что вы читаете мои мысли! Я с радостью подчиняюсь (он с нажимом проговорил это слово) вашей воле, доктор!
  Мистер Сэт следующим своим глотком обнажил дно стакана, и решил что до конца сеанса, пожалуй, хватит. Вытянув перед собой руки, он с хрустом размял суставы, и уселся поудобнее.
  - Отлично! Мистер Волкер, тогда выдайте мне краткую справку о себе: кто вы, где родились, учились, работали, ваше последняя должность и звание...
  На мгновение глаза пациента вспыхнули, и он с ненавистью уставился в кафельный пол, точно пытаясь прожечь в нем дыру. Вихрь эмоций закружился под его сердцем, отзываясь эхом между ударами. Он перебирал их, как чешую кольчуги, отсекая лишние звенья. Ярость, гнев, тоска, боль - для всего этого уже было время. Он выбрал нечто иное. Чувство с ноткой неожиданности даже для себя самого. Философскую отстраненность...
  - Я с охотой подыграю вам, доктор, - чуть слышно процедил он, - но и вы не должны забывать, что на вопрос: 'кто я?', мы оба не можем дать однозначного ответа.
  Неловкая тишина разлилась по кабинету. Она почти обрела плотность и форму вопросительного знака. Глядя, как мистер Сэт силится выдать какую-нибудь мысль, и даже открывает рот для чего-то, пациент поспешил продолжить:
  - Меня зовут Джек Волкер. Я родился в Барстоу, штат Калифорния.
  - Хорошо, Джек! - облегченно вздохнул доктор. - Кто ваши отец и мать?
  - Видите ли, доктор, так получилось, что я сирота. Меня нашел дежурный санитар в бачке для мусора возле городской больницы. Я учился и рос в школе-интернате, затем прошел службу в десантных войсках. Был отправлен во Вьентнам, где получил ранение и две награды за доблесть. После госпитализации вернулся в родной город, работал в полиции, где дослужился до сержанта...
  Голос Волкера звучал сухо и бесцветно, как будто он перечитывал спортивную хронику, а не рассказывал факты из собственной жизни. Доктор чувствовал, что здесь какой-то подвох, но поделать ничего не мог - ритуал нужно было соблюсти до конца.
  - Вы так спокойно говорите о собственном появлении на свет, о войне, словно это для вас ничего не значит... Неужели вас никогда не одолевала злость на окружающую несправедливость?
  - Что вы, доктор, большую часть своей жизни я ни о чем таком мне думал! Государственная система решала все за меня. Мне всегда выпадала роль исполнителя приказов... Да я в вашей клинике передумал больше, чем за все время на воле!
  Это было что-то новое... Ответ не пришелся доктору по душе. Тем более, что его пациент не лгал.
  - Ну хорошо, а как же работа в полиции? Там-то уж решения принимать нужно было вам...
  Губы Волкера расправила мимолетная улыбка.
  - Эта работа была для меня настоящим подарком! - его голос стал теплее и мягче. - Она не выматывала, хоть и не была пресной. Редкие убийства, кучка наркоманов, пьяные разборки, бытовое насилие - разве это сложно? В джунглях от трупов стоял такой смрад, что нигде нельзя было от него скрыться! А в интернате я каждое утро умывался кровью... Разве может работа в полиции сравниться со всем этим?
  - Да уж, мистер Волкер, не сахар, скажу я вам..., - сочувственно кивнул доктор. - Отчеты школьного психолога показывают, что вы обладали вспыльчивым и дерзким нравом, а полицейский врач говорит, что более образцового сотрудника не стоило и искать...
  Волкер снисходительно хмыкнул.
  - Точно, мистер Сэт, - сказал он. - Человек соврет, а бумагу не проведешь! Обстоятельства моего жизненного пути редко меняли очертания. Мне оставалось только приспособиться к ним, чтобы выжить. Поэтому в школе я дрался с каждым, кто был против меня. Находясь в полиции, такая необходимость отпала. Наоборот, там я чувствовал себя нужным, даже незаменимым! Это как винтик в сложной машине - когда все на месте, она работает исправно, а сломается что-то, и работе конец! Так и со мной...
  - И как вы себя чувствовали при этом? Неужели вас все устраивало?
  На этот раз Волкер мечтательно закрыл глаза, и с каким-то неуловимым надрывом ответил:
  - Доктор, наверное, тогда я был счастлив!
  Его лицо так и застыло в безмятежном молчании. Доктор зачаровано наблюдал за этой мистической переменой, пока его кресло не скрипнуло, и не распугало этим чудовищным звуком всех воздушных эльфов, заглянувших в приют душевнобольных. Черты Волкера вновь исказила рябь перемены, сделав из него другое, совсем чужое существо.
  - Что же случилось дальше? - спешил мистер Сэт с вопросом, пока пациент не опомнился.
  Ответ был резок и холоден, как удар ножом:
  - А дальше я встретил ее.
  
  Когда Джек пришел в себя, первое, что он увидел, была кровь. Кровь. Везде бисерины и мутные кляксы. На полу, стенах, мебели... Журнальный столик превратился в кучу щепок, кровать напоминала эшафот в рабочий день палача - рваные простыни и окровавленные осколки. Кованая люстра больше не горела, обреченно болтаясь на одной лишь цепи вместо четырех. На занавесках были красные пятна и клочья одежды. Из пробитой дверцы шкафа торчала ножка стула. В аду для спален эта комната точно взяла бы призовое место.
  Сердце все еще бешено колотилось, словно была не плотью, а мотором локомотива, который мчится на предельной скорости неизвестно куда. Джек зажмурился, чтобы не видеть, как из его ушей, словно из свистка, повалит пар. Но этого не случилось. Наверное, рельсы железной дороги кончились, и поезд начал остановку.
  Вместе с облегчением, Джек почувствовал боль. Начала саднить левая щека. Он поднял с пола осколок зеркала, и пристально вгляделся в отраженный им маленький мирок. Тот почти весь состоял из раны, в которой торчал кусок стекла. Язык Джека отказывался шевелиться в иссушенной пустыне его рта, чувствуя угрозу со стороны режущего предмета. Дрожащие пальцы знавали и лучшие дни своего хозяина, который все же заставил их подчиниться, и схватить острие с внутренней стороны. В следующий миг стекло было выплюнуто, а к вернисажу пятен на полу прибавилось несколько свежих красных капель.
  Хрустя суставами, Джек отправился в ванную. В голове шумело, точно в пустой бочке. Какой-то частью себя он понимал: то, что происходит с ним сейчас, очень странно, но он как будто знал, что так должно быть, и, как хороший актер, играл свою роль, ничему не удивляясь и не приходя в ужас...
  Скрипнула дверь, и, тяжело дыша, Джек опустился на унитаз. Весь его ободок, и кнопка бачка были словно напудрены белым порошком. Джек взял немного на палец, и осторожно понюхал. Пахло мочой и немного аптекой. Он стиснул пальцами голову, силясь хоть что-нибудь вспомнить. Но ни одной мысли так и не появилось.
  Джек стянул с себя рваные штаны, и забрался под душ. Вода впилась в его тело обжигающими иголками, забираясь в каждую царапину. Болело так, словно ими было покрыто большая часть кожи. Лужицы под ногами стали алого цвета. Чуть позже пришло облегчение, и голова прояснилась. Что-то зашевелилось в мозгу, выцарапываясь наружу, и вскоре долгожданные воспоминания настигли Джека все разом.
  Он увидел свою разодранную руку, стул, летящий в зеркальный шкаф, искаженное злобой собственное отражение в нем, и, за миг до того, как все разлетелось на куски, склоненную над ним фигуру Блюбери. Последний эпизод бешено ворвался в мозг, и ножом полоснул по сердцу. Черт возьми, Блюбери! Отчего же он сразу не вспомнил о главном?! Где же она?!!
  Джек вылетел из ванной так быстро, как только позволяло его разбитое тело. Не замечая осколков под ногами, он принялся метаться по спальне, заглядывая в самые темные углы. Ничего не отыскав, он кубарем скатился по лестнице и оказался в гостиной, где тоже присутствовали следы стихийного бедствия. Перевернутые вазоны с цветами, располосованный диван с торчащим из-под обивки наполнителем, разбросанные книги... Все не то.
  Блюбери оказалась лежащей под кучей тряпья. Джек нашел ее по рыжей кудрявой пряди, что понуро искрила в неярком электрическом свете. Ворох ткани был ненадежным убежищем. Он аккуратно стянул с нее все лишнее, что мешало увидеть, не пострадала ли она. Блюбери лежала, скрутившись в клубочек. На лбу у нее была широкая ссадина. Стеклянным взглядом она уставилась в пустоту.
  При виде крови на ее лице из груди Джека невольно вырвался стон. По-крайней мере, то, чего он всегда так боялся, не случилось... Блюбери осталась жива. Стыд заполнил душу Джека. Он знал, что все это вышло из-за наркотиков. Но зачем ей было подбрасывать их ему? Ведь весь последующий сценарий она знает не хуже?!
  Не находя в себе сил сделать хоть что-то, или сказать Блюбери хотя бы слово, Джек вскочил в первые попавшиеся брюки (благо одежды на полу валялось предостаточно), схватил какой-то пуховик, натянул сапоги и как можно быстрее убрался из дома.
  После того, как хлопнула дверь, Соня довольно улыбнулась. Затем встала, лениво потянулась, окинула взглядом картину разрушения. Снова улыбнулась. На этот раз ее улыбка была плотоядной. Открыв рот, она достала сворованный пакетик, внутри которого пересыпался белого, словно первый снег, цвета порошок. Она повела носом в предвкушении. В отличие от Джека, Соня прекрасно знала, что держит в руках...
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"