- Роберт, я нашла твой альбом с марками! - когда-то давно сообщила мне мама в мой очередной приезд.
- Неужели он сохранился? - удивился я.
Филателией я увлекся в пятом классе. Все мальчишки нашего класса коллекционировали марки. Так бывает всегда: один начал и заразил всех. Перемены между уроками были заняты рассматриванием коллекций и обменом. Наше увлечение доставляло удовольствие не только нам, но и нашим родителям: с помощью марок мы познавали историю, географию и многое другое и отвлекались от "глупостей".
Сначала моя коллекция носила бессистемный характер. Я покупал в киосках "Союзпечать" наиболее понравившиеся и раскладывал в своем альбоме в определенном порядке. В итоге получалось, что альбом выглядит пустым: на каждой странице было по пять-шесть марок. Потом отец посоветовал мне сосредоточиться на одном направлении. Я задумался. В то время я уже всерьез занимался живописью и решил собирать марки с репродукциями картин великих художников.
Вскоре я понял: моя коллекция интересна только мне. Обмениваться марками со мной никто не желал, а простое собирательство и единоличное любование для несерьезного коллекционера, каким был я, не вдохновляли.
Передо мной встала новая задача - придумать новую тематику, которая была разнообразной, но содержала нечто общее, а главное - заинтересовала бы моих собратьев-коллекционеров.
Решение пришло неожиданно...
У нас появилась идея - поздравлять именинников в классной стенгазете. Я, как главный редактор, постановил на заседании редколлегии, что газета должна выходить раз в месяц, а поздравление объединять всех именинников это месяца. Одна девочка вызвалась сделать таблицу, куда переписала всех учеников с датами рождения. Достаточно большое количество именинников пришлось на лето, поздравление мы решили отложить на сентябрь - начало учебного года, остальных разделили по месяцам. И почти все ученики были одного года рождения - шестьдесят первого, кроме Толи Варавкина и Насти Ветровой - оба родились на год раньше, в последних числах декабря тысяча девятьсот шестидесятого года.
Не знаю почему, но год рождения всех одноклассников занозой засел в моем мозгу на весь день. Я даже напевал про себя это четырехзначное число на разный мотив, хотя, со слухом у меня всегда были проблемы. Учительница пения выделяла меня из общего хора и просила замолчать, так как я своим зычным голосом портил все слаженное исполнение.
- Шестьдесят первый, тысяча девятьсот шестьдесят первый, - выводил я вслух уже дома, чем вывел из себя мою сестру. Она отвесила мне подзатыльник, а я поставил огромную кляксу в ее тетради, куда она только что переписала с черновика сочинение.
- Сволочь! - взвыла Элька и разревелась.
- Крыса! - радостно парировал я без сожаления и продолжил свое пение.
Вечером я получил нагоняй от мамули, но быстро забыл об этом: меня беспокоила одна мысль - новая тематика для коллекции. Проблема разрешилась за ужином...
По телику рассказывали об очередном полете наших космонавтов, и я вспомнил Юрия Алексеевича Гагарина, который отправился в космос в тысяча девятьсот шестьдесят первом году.
- Пап, как ты думаешь, много событий произошло в тот год, когда я родился?
- Самый неудачный год! - съязвила Элька, но свои нападки на меня прекратила под грозным взглядом мамы.
- Думаю, немало, - ответил отец, после недолгих раздумий. - Чтобы больше узнать, надо почитать энциклопедию.
- Или начать коллекционировать марки, выпущенные в том году, - рассеянно заметил я.
- Тоже вариант, - поддержал меня он.
И я увлекся новой идеей.
Первой по этой тематике, конечно, была марка "Первый в мире космонавт Ю.А. Гагарин". Потом, естественно, марка с портретом вождя мирового пролетариата, которому в тот год исполнилось девяносто один. Вроде дата не круглая, а марку выпустили, - подумал я. Потом покопался в каталогах и выяснил, что такие марки выпускали каждый год: девяносто два, девяносто три... Об этом я незамедлительно сообщил отцу за очередным ужином.
- А наш сын оказывается диссидент, - сообщил папа сидящим за столом домочадцам.
- Боже упаси! - взмахнула руками мама, - у нас итак фамилия...
- Что фамилия? - хмыкнул я. - Нормальная фамилия! Бывают и хуже.
- Ты не умничай, а слушай, что тебе старшие говорят, - прошептала она и оглянулась по сторонам, словно за ее сыном уже пришли люди из органов.
- Эти старшие... ничего не объясняют и изъясняются загадками, - спокойным тоном отозвался я, запихивая в себя котлету.
- Роберт! - взвилась мать.
- А я что?! Я ничего...
- Так что там с марками? - пресек нашу словесную перепалку отец голосом рефери, разводящего боксеров по углам.
- Пап, не знаю, как в другие годы, но в шестьдесят первом столько событий произошло!
- Неужели? - Его заинтересованность подвигла меня на подробный рассказ.
- В этот год исполнилось сто лет Рабиндранату Тагору и грузинскому поэту Важе Пшавела, сто лет со дня смерти Тараса Шевченко...
- Подожди, не тараторь! - перебил меня отец. - Что тебе лично дали эти марки, что ты успел почерпнуть?
- Тараса Шевченко мы в школе проходили...
- "Тараса Бульбу", - подсказала мама, которая участвовала в написании сочинения.
- "Я тебя породил, я тебя и убью!" - похвастался эрудицией отец.
- Давно пора! - вмешалась сестра.
- Крыса!
- Сам ты... - задохнулась она от зашкаливающего возмущения, позабыв все эпитеты, которыми обычно характеризовала меня. В отместку я показал ей язык.
- Не отвлекайся! - призвал папа.
- На марке такое же изображение поэта, как на портрете, что висит в кабинете литературы...
- Он и писатель, - вновь встряла мать, взявшая на себя роль подсказчика. Я кивнул.
- Про Рабиндраната Тагора я до этого не знал... На марке я с трудом смог прочитать его имя и фамилию, потому что шрифт какой-то странный: то ли "а", то ли "и". Пришел в школьную библиотеку и говорю: "Дайте мне, пожалуйста, книгу о Рибандрините Тигори". Библиотекарь странно на меня посмотрела, улыбнулась и спрашивает: "Наверное, о Рабиндранате Тагоре?" Я смутился и промолчал. А она протянула книжку, а на ней портрет того же дядьки, что и на марке... Теперь я знаю, что он был индийским писателем, поэтом, композитором и общественным деятелем.
- Об этом всем известно, кроме таких ничтожеств, как ты! - скривилась Элька и сквозь зубы процедила, - дядька! Сам ты дядька!
Мама перетянула ее полотенцем.
- Да что ж ты за злыдня такая! - возмутилась она. - Порадовалась бы увлечению брата, а ты... -
Сестра насупилась и уткнулась в свою тарелку.
- Продолжай, Роберт! - вежливо попросили родители почти одновременно, а я восторжествовал: наконец-то, не я получил нагоняй от матери, а моя старшая сестра, не ее приводят мне в пример, а восхищаются моим хобби.
- Вы слышали про Важу Пшавела? - спросил я заумным голосом, каким вещает с экрана телевизора ведущий программы "Очевидное-невероятное" Сергей Капица.
- Нет! - отрицательно задергали головами родственники, даже Элька оторвалась от тарелки и заинтересованно взглянула на меня.
- Я увидел его портрет и удивился: почему человек с грузинской фамилией больше похож на простого русского крестьянина средней полосы?
- Почему? - подхватил "зал".
- Оказывается, Важа Пшавела - это псевдоним, а на самом деле его зовут...
- Иван Иванович Иванов, - усмехнулась сестра.
- Нет, - с улыбкой заметил я, - его зовут - Лука Павлович Разикашвили. В его родословной прослеживаются русские корни, - задумчиво добавил я, будто делал очередное открытие в литературе, в котором сам пока не уверен.
- Не неси отсебятины! - вернул меня на землю отец. - Излагай полученную информацию!
- Излагаю... Важа Пшавела - известный грузинский поэт, родился в семье священника...
- Стихи читал? - оборвала мое монотонное бормотание мама.
- Кое-что, - уклончиво заметил я.
- А надо не кое-что!
Я пристыжено кивнул, а Элька возликовала. Чтобы ее "уесть", я продолжил выкладывать полученную информацию.
- Еще у меня есть марка с изображением Патриса Лумумбы! Он погиб в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. - Я сбегал в свою комнату и вернулся с альбомом в руках. - Посмотрите, совсем молодой мужчина, ему было всего тридцать шесть лет...
- "Памяти Патриса Лумумбы", - прочитала мама, - а он не похож на борца за свободу конголезского народа, больше на преподавателя университета: костюм на нем европейский, ухоженное лицо с маленькими усиками и очки в дорогой оправе.
- Я хочу сделать доклад на следующем классном часе. Сначала решил написать заметку в стенгазету, но потом передумал: мои одноклассники не станут ее читать.
- А доклад будут слушать! - ядовито сказала неугомонная сестрица.
- Будут! - уверенно заявил я.
- Надо собрать побольше информации, - посоветовала мама.
- Дай, мне альбом, - протянул руку отец. - О, да у тебя здесь много марок серии "Костюмы народов СССР". При слове "костюмы" Элька вытянула шею, пытаясь разглядеть марки. Потом не удержалась и выхватила из рук отца мой альбом.
- Мне нравятся грузинские национальные костюмы! - призналась она после недолгого изучения.
- А мне коряцкие! Смотри, какая девушка симпатичная сидит на санях! - Я увидел удивленные взгляды родителей и поспешил пояснить, - мне понравилась поза: этакая дамочка на приеме, сидит с прямой спиной, ножка на ножку...
- А сзади кавалер со шкурками песцов в руке, - подхватила сестра. Мы дружно расхохотались...
За короткий период времени я собрал большое количество марок, выпущенных в год моего рождения. В моем альбоме были марки с изображением космонавта Титова, молодежи на ударных стройках, посвященные достижениям советской науки и техники из серии "ХХII Съезд КПСС".... Я увлекся сам и увлек своих одноклассников, мы не просто обменивались марками, но и обменивались информацией. Просто похвастаться добытой маркой было неинтересно, надо было рассказать о ней...
- Когда я решил снова заняться филателией, то долго размышлял, на какую тематику обратить свой интерес. Янка, ты не задумывалась, в какой период времени человек бывает счастлив? Конечно, в беззаботном детстве! Как вернуться туда? Можно читать детям сказки. Наверное, поэтому я был так счастлив в поселке Большой Утриш... Жаль, очень жаль, что у меня нет ни своих детей, ни племянников... Ладно, не будем сыпать соль на кровоточащую рану, вернемся в детство. Попытаемся вернуться. Какие марки мне в этом помогут? С изображением детей? Таких, как девочка Аленка на шоколадке? Не думаю. Надо придумать что-то поинтересней...
Однажды я прочел в одном немецком издании, что почтовое агентство Германии выпустило "сказочные" серии марок. Это было то, что нужно!
Марки выпускались совсем небольшими тиражами, что отражалось на их стоимости. Меня это очень устраивало, так как деньги я зарабатывал немалые, а тратить их было не на что. Поэтому я решил вкладывать деньги в покупку редких марок. Первой в новой коллекции стала марка посвященная столетию со дня смерти Вильгельма Гримм, одного из братьев-сказочников. Затем последовали марки с изображением фрагментов из их сказок. Меня увлекал поиск раритетов, я шел по следу, как заправский сыщик. На каждую из сказок было выпущено четыре фрагмента. Это были известные из детства сказки: "Красная шапочка", "Белоснежка", "Волк и семеро маленьких козлят" и много других. Мне была неизвестна лишь одна - "Король-лягушонок, или Железный Генрих". Эти марки стоили дорого поодиночке, а в серии их цена еще больше возрастала.
Еще в восемьдесят пятом ГДР выпустила марку к двухсотлетию второго брата - Якоба Гримм. Вот за ней мне пришлось побегать! Потом последовала серия из других сказок, за которой я тоже долго охотился.
Примеру Германии последовали Польша и Швейцария. Первая выпустила красочную серию марок, посвященных писательнице Марии Конопницкой и ее сказкам, а вторая - еще одну серию, посвященную братьям Гримм...
Скоро вся моя коллекция перейдет в руки Раисы Леонидовны Комаровой...
- Что-то мне совсем не понравилось настроение Роберта, - сказала Вера мужу, убирая со стола. - Тебе не показалось, что он... пришел проститься?
- Мне не понравилась напускная веселость, - задумчиво произнес Борис Лейкин. - Раньше я его таким никогда не видел. Даже отказался смотреть хоккей...
- Тоже мне показатель! - хмыкнула жена.
- Я очень люблю дядю Роберта, хоть, он нам и не родня, - встряла в разговор появившаяся из своей комнаты Райка.
- Иногда не родня бывает роднее всей родни, - философски изрек отец, а мать пожурила дочь.
- Раиса, тебе разве не говорили, что подслушивать за дверью некрасиво!
- Я не подслушивала, - заявила Рая, взирая на родителей широко открытыми глазами, выказывая свое удивление. - Я хотела показать свой портрет, который успел набросать дядя Роберт. Еще он сказал... - Девочка замолчала и с испугом посмотрела на родителей.
- Что? - дуэтом спросили они испуганно.
- Он сказал, чтобы я не беспокоилась, деньги на учебу он мне оставит...
- Что значит, оставит? - не понял Лейкин.
- Дядя Роберт сказал, что откроет счет на мое имя...
- Почему сейчас? - нахмурилась Вера. - Тебе всего тринадцать лет. До поступления в институт еще целых четыре года.
- Потом он... не сможет, - сообщила дочь.
- Почему? - снова задала тот же вопрос мать.
- Не знаю! - отмахнулась девочка и протянула лист бумаги со своим собственным изображением.
- Все-таки, Роберт - талант! - с чувством признал в очередной раз Борис. - А Яночка, всегда возмущалась, что он пишет только портреты...
- Но он же художник-тральфреалист, - осторожно вставила Вера, чтобы он не заметил, как она уводит разговор с опасной темы.
- Раньше он был портретистом.
- Если человек талантлив, то талантлив во всем, - изрекла Райка. Родители с ней согласились.
- Борис, я думаю, что ты должен сходить к Роберту и поговорить с ним...
Звонок в дверь прервал мое созерцание потолка. Я лежал на диване и с интересом наблюдал за паутиной, колышущейся на ветру. Хозяин-паук бросил свое плетение на полпути, а я должен все довести до конца. Не в том смысле, что доделать незаконченную пауком работу, а задуматься о своей жизни, вернее, о ее остатке. Нельзя оставлять незавершенных дел!
Головные боли усиливались с каждым днем. Лекарство, выданное мне Францем, облегчения не приносило. Поэтому вчера я выбросил его в помойное ведро. Зачем пить, если толку в этом нет? С утра я протянул руку к тумбочке, на которой всегда лежала коробка с пилюлями, похлопал по ее поверхности, а потом вспомнил, что ее больше нет. Теперь мне не нужно, как заведенному роботу, по три раза в день пить лекарство! Ура, одной проблемой меньше!
- Если бы все вопросы так просто решались, то жить стало легче, - вслух произнес я.
Думаешь, размышляешь, как поступить в той или иной ситуации, а потом... открываешь, как шкатулку, голову, вытаскиваешь из нее эту думу, подходишь к мусорному ведру... Нет, лучше к окну! И со всей силы выбрасываешь ее. Прямо, как метатель диска. И чем дальше ты метнешь, тем лучше!
Звонок снова разлился по квартире противной трелью.
- Кто бы это мог быть? - спросил я у самого себя, не соизволив пошевелить ни ногой, ни рукой. Дожился, даже поговорить не с кем! Сейчас пойду во двор, сяду под орехом и буду вести беседу с многоуважаемой бабой Марой...
- Роберт, открой! Я знаю, что ты дома! - Мой бывший тесть оповестил весь подъезд о своем визите, дав понять соседям, что рядом с ними проживает негостеприимный человек.
- А я знаю, откуда вы знаете, что я дома! - пробубнил я себе под нос, - дай вам бог здоровья, баба Мара! Всех благ и долгих лет жизни! - Пожелал я ей - высококвалифицированному информатору и задал себе резонный вопрос, - а почему я не иду открывать дверь дорогому гостю? А потому, что знаю, зачем он пришел.
Между тем, в подъезде нашлись люди, которым помешал зычный мужской голос.
- Гражданин! Кто вам нужен?! - услышал я возмущенный голос соседки по лестничной клетке. Она переехала недавно, мы успели познакомиться, но я, по обычаю, забыл ее имя: теперь не люблю забивать голову ненужной информацией.
- Мне нужен Роберт Зепп! - недовольно отрапортовал Лейкин, вложив в голос непонимание: а кого он еще может искать в этой квартире?!
- Его, наверное, нет дома, - предположила соседка без имени.
- Без имени и, в общем, без судьбы, - шепотом, но все равно фальшиво, затянул я, не забывая прислушиваться к разговору за дверью. - Я хорошо отношусь к Лейкину, - четко выговорил я, - но вести задушевные разговоры НЕ ЖЕЛАЮ! Пять минут назад жаловался, что поговорить не с кем, а сам не хочу открывать дверь. Почему? - Другим голосом поинтересовался я у самого себя. - Потому что я должен прямо сейчас решить, как... уйти?
Я не хочу дожить до того момента, когда моя голова увеличиться в два раза, нестерпимая боль лишит меня рассудка, и я буду лежать бревнышком на кровати в каком-нибудь хосписе и раздражать своими капризами персонал. Первое, что я для себя решил - умру на Родине, а второе - мое тело кремируют, а пепел развеют в Цемесской Бухте...
Чем скорее это произойдет, тем лучше...
Но как приблизить момент? Поехать в страну, где разрешена эвтаназия? В Нидерданды, в Америку или в северную часть Австралии. Мне стало смешно: я мысленно провел линию по материку Австралия, разделив его на две части - северную и южную, и назвал верхнюю часть - Эвтаназийная Австралия.
А споры на лестничной клетке разгорались не шуточные. К двум предыдущим участникам присоединилась еще Валентина, - женщина, которая ходила на кладбище и по просьбе бабы Мары посетила могилы моих родителей...
- Я тоже схожу на кладбище, - пообещал я Янке, искоса поглядывая на ее возмущенное лицо. - Я тебя отлично понимаю: не пускать в дом отца - это верх неприличия! Но я должен решить важную проблему, - попытался оправдаться я. Но она была непреклонна, ее взгляд прожигал меня. - Ладно, я поднимаюсь! - Успокоил я жену.
Я сел на диване и потрогал свою голову, проверяя ее размеры. Пока все было по-старому. Кажется.
- Роберт! Наконец-то! - воскликнул Борис Андреевич Лейкин, окинув озабоченным взглядом мою фигуру, возникшую в дверном проеме. - Что случилось? Я уже начал беспокоиться...
- Задремал, - нехотя, объяснил я и пригласил его в квартиру, не забыв поблагодарить соседок за бдительность. Те не успели ничего сказать, я захлопнул дверь.
- Что у тебя с лицом? - поинтересовался тесть, озираясь по сторонам, будто захотел во что бы то ни стало отыскать виновника моего нежелания открывать кому-либо дверь.
- Что у меня с лицом? - по-попугайски переспросил я без должных эмоций. Другой бы бросился к зеркалу и стал изучать свой подпорченный фейс, но я остался безучастен.
- У тебя кровь! - Лейкин потащил меня в ванную, потом схватил за подбородок и стал показывать поцарапанную щеку, тыча в зеркало, где я смог бы оценить урон своему лицу.
- А, это... - протянул я, - сегодня стоял у окна, и что-то обожгло мне щеку. Может, оса? - предположил я.
- Это царапина, а не укус, - голосом заботливой мамы заметил Борис Андреевич. - Дай мне йод.
На душу плеснули бальзамом: появился человек, который позаботится обо мне, обработает рану. Надо поехать в Новороссийск, там живет любимая Вафа, я буду лежать в гамаке, а она будет закармливать меня блинами...
Я так хочу быть кому-то нужен...
- Я, конечно, не специалист, - задумчиво произнес Лейкин, - но мне кажется, что это след от пули.
- Пули, - развеселился я, - по мне стреляли!
- Не нахожу в этом ничего смешного! - буркнул заботливый тесть.
- Извините, что-то я сегодня... не в форме, - торопливо признался я, чтобы меня не уличили в затяжной депрессии с вытекающими из нее последствиями. А так оно и было.
- Роберт, я хочу поговорить с тобой? - осторожно начал Лейкин, опуская тему моего травматизма.
- О чем?
- О деньгах, которые ты намерен оставить Рае на обучение. - Потом он замахал руками, будто отпугивал такими действиями слетевшихся в мой дом пчел. Я даже осмотрелся, пытаясь уловить момент, когда нужно ретироваться в ванную. Неожиданно пришедшие в действие руки, также неожиданно упали вдоль туловища, как плети. - Я неправильно выразился. Конечно, речь пойдет не о деньгах, а о тебе.
- Обо мне? - Тупость и попугайство достигли апогея, сейчас должен наступить некий спад, тогда со мной можно будет разговаривать. Хотя, не думаю, что сообразительность будет на высоте. Я представил свой съедаемый раковой опухолью мозг, мне стало дурно, сам собой вылетел вопрос, который сидел глубоко внутри. - Почему в России не разрешают эвтаназию?
- Эвтаназию? - Борис удивленно посмотрел на меня, потом обнял за плечи, подвел к дивану, пристроился рядом и обреченно сказал, - я так и знал.
- Что, именно? - придя в себя и глупо скалясь, поинтересовался я. Мой оскал еще сильнее утвердил тестя в собственной догадке.
- Роберт, ты болен? Не отвечай, я сразу понял, что ты болен. Все эти разговоры о деньгах и о том, что после ты не сможешь их дать Райке на учебу...
- Вы не беспокойтесь, я сделаю все, как обещал.
- Дурак ты, Роберт Зепп! - Я никогда не слышал таких слов от тестя. - Я надеюсь, это, - он кивнул на царапину на моей щеке, - не твоя попытка уйти из жизни?
- Я бы не промахнулся, - невнятно пробормотал я.
- Тогда, что это? - не унимался Лейкин.
- Я же объяснил!
- В тебя... стреляли, - выдохнул он. - У тебя есть враги? - Я пожал плечами. - Как у каждого небедного человека, у тебя есть недоброжелатели, - предположил Борис Андреевич.
- Я ни у кого не стою на пути, у меня нет совместного бизнеса с человеком, который желает стать единоличным его владельцем! - Не выдержал я и повысил голос.
- А артклиника? Ты же владеешь ею вместе с мужем твоей сестры? - продолжил он, не обратив внимания на мой резкий тон.
- Моя часть все равно достанется Шуттлерам.
- Они не испытывают материальных затруднений? Может, им нужны деньги прямо сейчас, а не после того... - Продолжение вызвало у него затруднение.
- Когда меня не станет, - пришел я ему на помощь.
- Роберт, нельзя терять надежду! - Он перевел взгляд на портрет Яны, словно просил у нее поддержки. - Один врач поставил диагноз...
- Один очень хороший врач...
- Даже хороший специалист может ошибаться. Ты должен цепляться за жизнь! Обратись, хотя бы, к своим картинам! Не хочешь к своим, есть другие художники-тральфреалисты. Не сиди, не смотри в одну точку! Так нельзя! Ты молод...
- Я не молод!
- Скажи об этом моей матери!
- Борис Андреевич! Как же вы не понимаете, что у меня нет желания метаться по врачам, вымаливая продлить мою жизнь, у меня нет желания сидеть перед картиной, вперив в нее взгляд и медитировать. - с трудом справившись с дыханием, заявил я. Мгновенно представил себе жизнь в виде коварной соблазнительницы с ярким макияжем, которая проходит мимо меня, а за ней следует шлейф поклонников - любителей жизни. Они рвутся к ней, отталкивая друг друга. Искусительница вызывающе смотрит на меня, я отрицательно качаю головой и отворачиваюсь, успевая заметить на ее лице растерянность...
- Ты хочешь... встретиться с моей дочерью? - с сочувствием в голосе спросил Лейкин. Я промолчал. - Неужели на земле нет человека, который смог бы убедить тебя в обратном, ради которого ты захотел бы жить?
Я задумался. Ни одной женщины после Яны я не любил. Что касается приятелей, то они были, но приятели - не близкие друзья. Неужели я, взрослый мальчик сорока восьми лет от роду, за всю жизнь не приобрел себе друга, который смог бы меня остановить, переубедить.
- Послушай друг Роберт, - сказал бы он мне, - какой же ты мужик, если сложил ручки и безропотно подчиняешься судьбе! Не ты ли уверял всех, что каждый человек - кузнец своего счастья, что жизненные преграды надо преодолевать самому, без помощи разных подсказчиков, которые укажут, где эта преграда пониже, чтобы тебе было легче ее преодолеть. Необязательно карабкаться наверх, обдирая ладони и набивая шишки, гораздо проще отыскать лаз. Пусть маленький, но при большом желании можно протиснуться и в маленькую форточку. Помни - в любой самой сложной ситуации всегда найдется выход, главное - желание его найти!
- Меня ничто и никто не держит здесь! - ответил бы я ему в надежде на переубеждение.
- А работа? Тебе еще творить и творить, какие твои годы! Ты не подумал, скольких людей сможешь излечить от недуга?
- У меня много соратников, они продолжат мое дело...
- Ты говоришь, как умирающий на баррикадах революционер! - возмутился бы он.
- Я устал жить, я устал прибавлять частицу "бы"...
- Что ты сделал, чтобы изменить свою жизнь?
- Я хотел создать семью, но не смог.
- Ты просто не хотел этого...
- Меня заставили...
- Неправда! Ты ищешь себе оправдание! Ты всегда оправдывал себя.
- Нет, я виню себя за смерть Яны и Роберты!
- Ты извини, но мне кажется, что тебе нравится эта боль. Без нее ты чувствуешь себя голым.
- Как ты можешь!
- Ты носишься с ней, как...
- Я не выставляю ее напоказ!
- Но всем своим видом показываешь - у меня горе!
- Мне не нужна жалость!
- Не знаю... Наверное, любой человек, хотя бы, раз в жизни хочет, чтобы его пожалели, даже самый сильный. Уйти легче всего, а бороться за жизнь может не каждый.
- Должно быть желание, а у меня...
- Это я уже понял, - перебил бы он и задумался. - Ты сказал, что тебя здесь ничто и никто не держит. Этого не может быть! Если один человек будет горевать и страдать, то надо жить ради него. Задумайся над моими словами...
- Роберт, тебе плохо? - Борис Лейкин сидел рядом и участливо смотрел на меня. - Может, дать лекарство? Что ты принимаешь?
- Я его выбросил!
- Но как же так... На упаковке было название? Надо сходить в аптеку и купить.
- Не было, - отмахнулся я. - И пить я ничего не стану!
- Ты ведешь себя, как Яна... в трехлетнем возрасте.
- Почему в трехлетнем? Она всегда стояла на своем, - мы с Лейкиным уставились на ее портрет.
- Не думаю, что она порадовалась твоей безвольности, - после долгого молчания сказал Борис Андреевич. - Мне кажется, тебе надо обратиться в милицию, - без перехода заметил он.
- Зачем?
- Написать заявление. На твою жизнь покушались...
Лейкин настоял, чтобы мы посетили районное отделение милиции. У меня не было сил спорить, и я безропотно, как ослик на веревочке, последовал за ним.
За стеклом с надписью "Дежурный" сидел надменно вялый лейтенант. Он неприветливо воззрился на нас, едва мы появились в поле его зрения. Сделал сосредоточенное лицо, выслушал моего тестя и направил на второй этаж в одиннадцатый кабинет к капитану Татаренко.
Мы постучали в дверь и, не дожидаясь приглашения, вошли. За заваленным папками столом сидел хмурый капитан и строчил что-то на листе бумаги. Он оторвался от писанины и одарил нас убийственным взглядом. Сразу стало понятно, что дел у человека и без того выше крыши, а тут явились желающие подкинуть очередное. Я уже хотел ретироваться, но Лейкин схватил меня за руку и повел к столу. Мы расселись на шатких стульях, предложенных капитаном.
Убедительная речь Бориса мало тронула Татаренко, слушал он вполуха и все время поглядывал в окно, будто там разворачивалось самое интересное. Потом протянул лист бумаги и приказал все изложить в письменном виде.
- В одном экземпляре? - выдал я.
- Остряк! - изрек немногословный капитан и склонился над недописанным "сочинением".
Я быстро изложил суть и протянул наполовину исписанный лист Татаренко.
- Краткость - сестра таланта! - В его устах это прозвучало, как похвала. - А пульку, случайно не нашли. - Мы с Лейкиным пожали плечами. - Понятно! Может, в вас, гражданин Зепп, какой-нибудь мальчишка из рогатки пальнул, а вы сразу заявление в милицию писать. - Он отодвинул от себя папки, показывая этим, что у него работы невпроворот, но он готов нам помочь.
- Товарищ Татаренко, не могли бы вы отправить... на место происшествия своего сотрудника, который поищет пулю? Проведет, так сказать следственный эксперимент. Роберт, - Лейкин кивнул в мою сторону, - станет у окна, а криминалист просчитает полет пули и определит, в какое место на стене она могла попасть.
Капитан так взглянул на моего тестя, что я уже собрался по-быстрому откланяться, прихватив с собой настырного Бориса, чтобы не услышать затяжное пожелание в адрес слишком умных любителей, возомнивших себя профи. Мое ерзание на стуле было замечено сопровождающим. Он подбадривающее мне кивнул.
- Умные все стали! - ограничился коротким замечанием капитан, сгреб папки и придвинул к себе.
Это он так разминается, - подумал я. - Этакая зарядка для уставшего от долгого сидения милиционера.
Мы были удивлены, когда грозный капитан Татаренко внял просьбе моего тестя и отправил с нами молоденького криминалиста.
- Володя, - представился он, даже не назвав своей фамилии и звания, прихватил тяжелый чемоданчик и потрусил за нами.
- Здесь недалеко, - сказал я, с сочувствием поглядывая на тощую фигуру Володи, перекошенную под тяжестью ноши. - Может, вам помочь?
- Не надо, я привык! - весело ответил он и переложил чемоданчик из одной руки в другую.
- И давно... привыкли? - проявил интерес Лейкин, а мне на ухо с неудовольствием прошептал: Совсем еще пацан...
- Пять лет, - сказал Володя. В его устах это прозвучало, как тридцать пять...
- Да уж, - усмехнулся Борис.
Несмотря на подростковый вид, криминалист Володя оказался дотошным и грамотным специалистом, и уже через полчаса осторожно вытащил из стены с помощью пинцета пулю, которую представил нам с Лейкиным и двум соседкам, приглашенным в качестве понятых. Он рассмотрел ее с неким восторгом, произнес понятные только ему слова, из которых мы разобрали два - "экспертиза установит". Потом быстро связался с капитаном Татаренко, доложил обстановку и объявил всем присутствующим.
- Сейчас подъедет опергруппа и составит протокол.
- А сразу нельзя было? - возмутился Борис Андреевич. - Вы решили, что мы все придумали? - Володя развел руками...
Когда опергруппа во главе с капитаном Татаренко удалилась, я пригласил соседок и Лейкина выпить по чашечке кофе.
- Спасибо, Роберт, но мне пора. Верочка меня давно ждет с новостями. - Борис удалился, пообещав на днях меня навестить.
- Я собираюсь в Новороссийск, - сообщил я ему у самого выхода.
- Отлично! Я поеду с тобой, давно пора проведать мать.
- Вы теперь повсюду будете следовать за мной? На должность телохранителя я вас не приглашал.
- Какой из меня телохранитель! - отмахнулся Лейкин и быстро ретировался.
А я пригласил соседок к столу.
- Роб, я пойду, - сказала Валентина, - сейчас Митька из школы придет, надо его покормить.
Я вопросительно уставился на соседку без имени, которая была второй понятой. Теперь у нее было имя, вернее оно было всегда, но я узнал его полчаса назад, когда она подписывала протокол, а я засунул в него свой длинный нос. Янина Игнациевна Шиманская. Не Игнатьевна, а Игнациевна... Ее имя я воспринял совершенно спокойно, не Яна же она, а всего лишь Янина. Странно, что оно не отложилось в памяти при первом знакомстве. Наверное, вообще, не слушал ее. Внешне соседка была абсолютной противоположностью моей жены: блондинка с вьющимися до плеч волосами, большими голубыми глазами и обычными губами, не такими пухлыми, как у Янки. Вся она была какая-то кукольная, только кукла вышла из детсадовского возраста лет тридцать пять назад. У меня появилось желание понаклонять ее туда-сюда, чтобы послушать умеет она плакать или нет. Так всегда поступали девчонки во времена моего детства, когда играли в дочки-матери. Но эта проверка на плаксивость едва ли получится - женщина-кукла доставала мне ростом до уха, а я мужчина рослый, почти сто девяносто сантиметров.
Я надеялся, что и Янина откажется от кофе и покинет мою холостяцкую конуру, но она прошла на кухню и устроилась за столом.
- Вы давно здесь живете? - без особого интереса спросила она, чтобы разговор поддержать.
- Почти всю жизнь, если можно назвать последние двадцать лет проживанием на одном месте. - Я взялся варить кофе, сожалея при этом, что стою к соседке спиной: она может спокойно изучать меня, а я ее нет. Я расправил плечи и втянул живот, будто Янина могла заметить мои ненужные выпуклости. Мое поведение показалось мне несколько странным: никогда раньше я не задумывался, какое впечатление произвожу на слабый пол. - У вас редкое имя.
- Обычное польское имя.
- Вы полячка?
- Мой прадед приехал в Россию до революции и так здесь и остался. Женился на русской девушке, у них родилось двое сыновей... - монотонным голосом произнесла женщина, думая о чем-то другом. - Роберт, вы меня извините, что снова возвращаюсь к неприятной теме, - стушевалась она, - но эта история меня обеспокоила.
- Вы про пулю? - беззаботно спросил я без тени театральности.
- Кто-то на вас покушался...
- Ерунда! - поспешил я успокоить соседку. - Это все случайность. Может, кто-то развлекался подобным образом. Мало ли дебилов на свете.
- Эта пуля из снайперской винтовки.
- Откуда вы знаете? - опешил я. - Еще не провели экспертизу.
- Я медик, хирург, бывала в горячих точках, - призналась Янина. - И потом... я случайно услышала разговор капитана и этого мальчика криминалиста...
С ума сойти - с такой-то кукольной внешностью быть на передовой!
- Я не думаю, что кто-то нанял киллера, заплатил ему неплохие деньги, чтобы отправить на тот свет человека, которому... - начал я и осекся.
Кажется, я чересчур разговорчив сегодня. Хотел выпытать все о соседке, а сам выворачиваюсь перед ней - перед совершенно посторонним человеком. Хотя, перед посторонним это сделать гораздо легче. Но раньше я за собой такого не замечал.
- Которому что? - прицепилась Янина к последней фразе.
- Ничего! - отрезал я, разлил кофе по чашкам, сел на стул и схватил свою чашку-спасительницу, показывая, что процесс захватил меня полностью.
- Вы... серьезно больны? - не унималась экс женщина-кукла, не сводя с меня пристального взгляда. Мне ничего не оставалось делать, как кивнуть. - А диагноз? - деловито осведомилась она.
- Опухоль мозга, - бесстрастным тоном сообщил я, будто сообщал, что на завтра синоптики передали кратковременный дождь.
- Вы обследовались в Германии?
- Да, но давайте опустим эту тему, - предложил я.
- Там, конечно, лучшие специалисты, но попробуйте...
- Я не буду ничего предпринимать, - перебил я свою визави. - Давайте поговорим о вас!
- Давайте, - пришлось ей согласиться, чтобы я не указал ей на дверь. Так мне, по крайней мере, показалось. Но Шиманская была из той породы людей, которых весьма трудно уговорить сделать что-то без их желания. - Сегодня я впервые была понятой в квартире соседа, вполне приятного и разумного на вид человека, который любит свою болезнь и не желает что-либо предпринять, - задумчиво произнесла она так, словно рядом был кто-то другой, не я - не человек, в квартире которого...
- Янина, я же просил, - стукнув чашкой по блюдцу, возмутился я, не перебарщивая с эмоциями. И проговорил в пустоту, - что ж сегодня за день такой!
- День, скажем прямо, не очень. Но моим соседям стреляют из снайперской винтовки, - язвительно заметила она, ожидая моей реакции.
- Что вы говорите! - выразил я свой восторг.
- Представьте себе! - загордилась женщина, словно жила в доме знаменитостей.
Я не заметил, как фотография Яны очутилась на кухне.