В середине июня Яна защитила диплом, но на вручение синей корочки не пришла по весьма уважительной причине. Так случилось, что один человек помещал ей присутствовать на этом важном мероприятии. Он, вернее она, очень захотела явиться миру на две недели раньше положенного срока.
Поэтому Яна Лейкина оказалась не в стенах родного вуза, а в родильном доме ?5 уже через десять дней после защиты. Девочку назвали редким именем Роберта.
Сразу после рождения стало понятно: Роберта - точная копия своего отца - Роберта Зеппа, немца по происхождению, русского по духу и воспитанию, облик которого в точности соответствовал западноевропейским предкам: высокий блондин с голубыми глазами, орлиным носом, твердым нордическим характером, о котором свидетельствовали волевой взгляд и тонкие едва заметные, словно поджатые, губы.
Абсолютной противоположностью мужу была Яна Лейкина - миловидная девушка среднего роста с русыми до плеч волосами, с озорными золотисто-карими глазами, вздернутым носиком и пухлыми губками.
Внешнюю холодность Роберт оставлял за порогом своего дома: при виде Яны его губы непроизвольно растягивались в улыбке, а взгляд становился умилительно-счастливым, как у сладкоежки, который давно не ел любимое лакомство, и вдруг неожиданный сюрприз: перед ним большое разнообразие тортов и пирожных.
Для Зеппа огромным удовольствием было лицезреть свою хрупкую жену, которая его постоянно удивляла жизнерадостным настроем, легким взглядом на жизнь и способностью находить положительные стороны во всем, даже в токсикозе, сопровождавшим ее на протяжении почти всей беременности.
- Это значит, что наш ребенок будет точной твоей копией и с твоей группой крови, - многозначительно заявляла Яна. Супруг смотрел на нее с недоумением. Приходилось втолковывать. - Происходит сложное приживание плода внутри меня ввиду смешения разных кровей, - поясняла она с умным видом доктора медицинских наук.
Роберт никогда не спорил с женой: это ее мнение и его надо уважать. Хочется ей так думать, пусть думает. Яна, вообще, во всем любила объяснения. Почему и как. Высказывание без последующего "потому что" она не принимала. Недаром, родилась под знаком девы - самый, что ни на есть, земной знак.
Шла вторая половина восьмидесятых годов. Ультразвуковая диагностика только-только зарождалась, да и то, в Америке и во Франции. Поэтому определить пол ребенка с высокой точностью никто не мог. Бабушка Яны утверждала, что у нее будет мальчик и представляла доказательство - острый животик внучки. Врач, который наблюдал ее в женской консультации, тоже намекал на мужской пол ожидаемого первенца, свидетельством тому было громкое сердцебиение малыша. Родители Яны мечтали о внучке, а самой Лейкиной и ее мужу Роберту было все равно: девочка - хорошо, мальчик - отлично! Лишь бы поскорее, - мысленно торопила время Яна. Она устала от постоянного недомогания, а тут еще и защита дипломной работы на носу. Уйма чертежей и черновиков, исписанные листы пояснительной записки к диплому, которыми была завалена квартира молодоженов, стали немым укором будущему инженеру и напоминанием о бегущем времени. Лейкина не могла за ним угнаться и поэтому злилась. Она всегда была примерной студенткой, вовремя сдавала зачеты и экзамены, в зачетке красовались "отлично" и несколько "хорошо". Других оценок там не было. И теперь ей приходится краснеть перед руководителем дипломного проекта, который уже несколько раз откладывал день защиты. Дальше тянуть было нельзя. Яна чувствовала: ребенок хочет наружу! Поэтому ей пришлось принять помощь родителей, которые вооружившись чертежными принадлежностями, подключились к дипломному проекту дочери.
Лейкина родилась в семье таких же инженеров, какой собиралась стать сама в скором будущем, когда получит на руки диплом и высшем техническом образовании и пополнит ряды вершителей научно-технического прогресса.
Родители не заставляли Яну продолжать династию, ее невозможно было заставить что-то делать по указке. Любое решение должно исходить от нее самой. Можно посоветовать, порассуждать вслух... при ней, тогда девушка начинала "наматывать на ус", задумывалась над разговорами предков и принимала СВОЕ решение по тому или иному вопросу.
Вопрос замужества единственной дочери Лейкины приняли осторожно: родители Роберта пару лет назад иммигрировали на историческую родину в Германию, прихватив старшую дочь, которая засиделась в старых девах, а там решила найти выгодную партию. Сын наотрез отказался уезжать. Но где вероятность, что со временем он одумается, возьмет в охапку Яну и ребенка, и покинет просторы Советского Союза?
Именно это беспокоило Жанну Петровну и Бориса Андреевича Лейкиных. Но встать стеной и защищать до победного конца свою дочь от нападения немца Зеппа они не решились.
При всей своей напористости и твердости Яна Лейкина была наблюдательной, остро чувствовала состояние обожаемых родителей и дала обещание, что ни она, ни ее будущие дети не уедут на постоянное местожительство в иноземное государство. Так она и выразилась и при этом скривила свои пухлые губки, показывая явное пренебрежение к самому слову "иммиграция".
- Я и фамилию свою оставляю! - заявила Яна. Родители посмотрели на нее с одобрением. Они поверили в преданность дочери своей любимой Родине и дали согласие на брак, но на зятя все-таки поглядывали с некоторой осторожностью, словно ждали от него какого-то выпада. Но Роберт с родителями супруги был корректен, приветливо улыбался, когда молодая пара приходила в гости, но беседы "про жизнь" не вел, политическую обстановку в стране не обсуждал, а отобедав, старался увести жену домой, в квартиру, доставшуюся ему от родителей. Лейкины не препятствовали уходу молодоженов, они тоже чувствовали себя в присутствии зятя, как на "правительственном приеме", контролируя каждое слово и движение, зная любовь всех немцев "к орднунгу". К порядку.
Дочь теребила родителей и призывала вести себя естественно, не принимать во внимание графу в паспорте, где указывалась национальность.
- Он такой немец, как я балерина! - утверждала она и окидывала оценивающим взглядом свою хрупкую фигуру. Тут же перескакивала на другую тему. - Послушайте, уважаемые мама и папа, быстренько объясните горячо любимой дочери: почему меня не отдали в балет?
- В балетную школу, - тут же поправляла ее Жанна Петровна и начинала долго перечислять причины.
Яна, не дослушав лирического отступления, которое сама и затеяла, возвращалась к семейству Зеппов.
- Не надо смущаться Роберта, - уговаривала она родителей, - он не сын канцлера! Так, что можно перепутать местоположение вилки и ножа, и не падать в обморок от пятна на скатерти, он от разрыва сердца точно не умрет.
- Мы не знаем из какой он семьи! - каждый раз парировала Жанна Петровна и искала взглядом согласия мужа. Тот рассеянно кивал, даже не вникая в смысл диалога жены и дочери: просто надо отреагировать на призыв, иначе обе любимые девочки перейдут в атаку на отца и мужа. - Они даже не удосужились приехать на свадьбу! - Добавляла она, устремив взгляд на погруженного в свои мысли мужа, словно обвинение в неявке было обращено к нему.
- Мам, сколько можно жевать эту тему! - спокойно выговаривала Яна. - Они недавно поменяли местожительство. Это не в соседний дом переехать, а в другое государство! - Она медленно поворачивала голову, указывая направление, куда переместились новые родственники. - И я тебе сто раз говорила, но ты упорно делаешь вид, что ничего не знаешь! Или не веришь, что Роберт из простой семьи: отец всю жизнь проработал на подшипниковом заводе токарем, а мать на том же заводе в сборочном цехе мастером. Сестра Элеонора - преподаватель музыки по классу фортепьяно. Ей уже тридцать один год, а она не замужем. - Последнюю фразу Яна произносила с придыханием, словно удивлялась, что такое возможно. - Только теперь Элеонора превратилась в Эльзу.
- Какая глупость! - не сдерживалась от восклицания Жанна Петровна, скользила взглядом по дочери и снова возвращалась к мужу за поддержкой.
- А зачем менять имя? - задавал вопрос Борис Андреевич, не ограничиваясь положенным кивком.
- Чтобы не отличаться от истинных немцев, - докладывала Яна. - Родители Роберта тоже поменяли имена...
- На старости лет изменить свою жизнь! - удивлялась Жанна Лейкина.
- Мам, это их право! Они любят свою дочь и хотят, чтобы ее личная жизнь ТАМ сложилась более удачно, чем здесь. В Советском Союзе у нее мало шансов: на уроки дети ходят сами или в сопровождении бабушек и дедушек. Где Эльке искать выгодную партию? Отбить дедушку у бабушки?
- Можно подумать, что ее жизнь ограничивалась только работой! - гнула свою линию Жанна Петровна.
- Представь себе! Она... своеобразная девушка, как утверждает ее брат. - Яна заметила интерес родителей к этому заявлению. - Нет, она не уродина, хотя, красавицей ее тоже не назовешь! Роберт говорит: "Если человек произошел от обезьяны, то его сестра - от крысы". - Жанна и Борис непроизвольно скривились, представив некое подобие человека-крысы, как в сказке о стрекозе, которая лето красное пропела... и попала в нору к такому животному, то ли к крысе, то ли к крупной мыши... Нет, у Крылова была все-таки мышь... в фартуке.
- Она, что... - начал отец, но дочь его перебила:
- Нет, она не покрыта шерстью и у нее нет длинного лысого хвоста! Просто она чрезмерно любопытна и всегда сует свой длинный нос в чужие дела!..
Еще одной "проблемой" для Лейкиных была занятие Роберта Зеппа. Жанна и Борис были далеки от всех "порхающих" профессий, как они окрестили профессию собственного зятя. Когда их спрашивали, чем он занимается, они вяло отвечали, надеясь на плохой слух своего визави.
- Роберт - художник. Он рисует пейзажи.
- Не рисует, а пишет, - мягко поправляла родителей дочь, когда они оставались одни. - Я черчу, он пишет! - Радостно добавляла она, находя родственность в этих полярных профессиях.
- Он летает в облаках, а ты ходишь по земле! - вздыхала обеспокоенная Жанна Петровна.
- Когда творит, то да, парит в небесах и ничегошеньки не слышит! - продолжала веселиться Яна. - Но потом опускается на землю и встречается со мной. И каждая такая встреча, как первое свидание! - Мечтательно тянула она.
- Раз тебя все устраивает... - философски говорил Борис Андреевич, поднимал и опускал плечи при этом, чем намекал на собственное непонимание.
Известие о беременности Яны и последующие за этим событием заботы и волнения сблизили зятя с родителями жены. Хотя, Борис Андреевич и ранее был более миролюбиво настроен к зятю, чем его супруга. Обоих мужчин - и старшего, и молодого - связывала страсть к хоккею.
Особенно их захватывали ежегодные мировые чемпионаты.
Финал чемпионата мира 1986 года в Москве заставил поволноваться поклонников этого вида спорта. Наши играли со шведами. После второго периода сборные ушли на перерыв со счетом 2:2. Борис и Роберт пришли в необычайное волнение, принялись слишком горячо обсуждать все перипетии прошедшего периода. Мать и дочь Лейкины находились в соседней комнате, но прибежали на громкие крики отца и мужа. Яна заново открыла выдержанного и невозмутимого Роберта, который ругал последними словами скандинавов и восхвалял Быкова с Фетисовым. Ему вторил тесть. Беременная женщина залилась радостным смехом, придерживая свой выступающий животик. Мужчины резко замолчали, перевели на нее взгляд и хором заявили:
- Выйди! - И помогли найти направление указательным перстом.
Яна еще раз хихикнула и удалилась от греха подальше. Старшая Лейкина с укором наблюдала картину изгнания дочери, посоветовала мужу выпить успокоительное... и тоже была удалена с поля. Так выразился ее супруг, позабыв, где находится.
Женщины затаились. А у мужчин началось самое интересное - третий решающий период.
- Хотя бы, выиграли, - высказала пожелание Жанна Петровна, - а то Борису придется неотложку вызывать.
- Ага, - односложно поддержала ее дочь.
Когда раздались восторженные крики двух болельщиков, женщины облегченно вздохнули, но не решились покинуть пределы своего заточения.
А мужчины еще долго пребывали в эйфории и обсуждали золотой матч нашей сборной...
Рождение внучки приостановило процесс сближения, даже развело отцов и детей по разные стороны баррикад. Причиной послужило выбранное зятем имя для новорожденной. Родители намекнули об этом дочери, даже не намекнули, а перекинулись парой фраз при ней, выказывая свое непонимание. Яна усмехнулась и поставила родителей на место, прервав поток дальнейших обсуждений.
- Не по вкусу? - хмыкнула дочь, повторив высказывание отца. - Вам ее не пробовать! - Резко отрезала молодая мамочка, и не начавшиеся споры утихли сами собой.
Роберта, так Роберта. Несколько сложно в сочетании с отчеством: Роберта Робертовна Зепп.
Счастливый отец называл ее Берточка, Яна - Бертуся, а Лейкины... потихоньку от зятя ласково - Раечка.
- Причем здесь Рая? - удивилась дочь, первый раз услышав такое обращение к малышке.
- А нам нравится! - хором ответили Лейкины без энтузиазма, показывая, что на уступки они не пойдут, но и к открытой конфронтации тоже не готовы.
Пришлось Яне махнуть рукой: пусть называют, как хотят...
- Нет, твоя мать точно сошла с ума! - сообщила устаревшую новость Жанна Петровна своему супругу, который при этих словах недовольно скривился, будто раскусил во время приема пищи горький перец-горошек. Он знал, что и мать, и невестка особой любви друг к другу не питают, но открытых заявлений и красочных эпитетов, которыми они награждали друг друга "за глаза", не выносил.
- Что еще произошло? - устало поинтересовался Борис Лейкин и свернул газету.
- Она решила поздравить внучку с окончанием института довольно своеобразно! Лично я бы не додумалась преподнести такой подарок! - жестко возмутилась жена, словно свекровь принесла в дом Яны и Роберта крокодила и поместила его в ванную.
- Не понимаю, чем вызвано твое негодование, - спокойно заметил муж без вопросительных интонаций и развернул газету на последней странице, где всегда печатали новости спорта.
- Подожди! - Жанна выхватила печатный орган, отбросила его в сторону и голосом трагической актрисы в заключительном монологе произнесла, - твоя мать купила детям туристические путевки!
- Куда? - заинтересовался супруг с легкой завистью.
- В круиз по черному морю! - закатила глаза Лейкина.
- Здорово! - порадовался муж.
- Ты, что совсем ничего не понимаешь?! Или прикидываешься?! - грозно поинтересовалась женщина, исполняя некий ритуальный танец перед мужем, который был понятен только ей. Мужу казалось, что она ищет босыми ногами крохотный кусочек земли, волею случая попавший на ковер.
Он настороженно оценил ее нервные перемещения по ковру и с легко уловимой ноткой восхищения протянул:
- Я радуюсь, что мы с тобой замечательно проведем отпуск!
- Мы?
- Конечно! - улыбнулся Борис, отрывая взгляд от стройных женских ног и переключаясь на озабоченное женское лицо с тенью недоумения. - Белый теплоход, синее море! И мы стоим с тобой на палубе и любуемся закатом! Мечта!
- А причем здесь мы? - Жанна не без труда "вытерла" нарисованную картинку морского круиза, которая только-только стала прорисовываться в голове.
- Ты умная женщина! - сделал дипломатическое заявление муж. - Но, увы, не умеешь смотреть вдаль!
Жанна Петровна перевела взгляд в раскрытое окно, но кроме зеленых деревьев и сидящих в их тени пенсионерок ничего нового не увидела.
Борис Андреевич поспешил пояснить:
- Я образно выражаюсь! - И зачем-то прочертил в воздухе указательным пальцем круг. Круг вышел так себе. Скорее не круг, а эллипс.
- Боря! Не буди во мне зверя! - предупредила она и опустилась на диван, бурча себе под нос, - видишь ли, он образно выражается. - И более доступным для постороннего слуха голосом, но мягко и тактично, произнесла, - я понимаю, что Варфоломея Ильинична твоя мать, но... - Жанна тормознула, чтобы отдышаться, удалить возмущение, пробивающееся сквозь мягкость и тактичность, и подобрать более этичные слова в адрес пожилой дамы, дабы не ранить любящее сердце сына. - Но надо думать прежде, чем делать такие... подарки. - Последнее слово вылетело из нее, как плевок.
- Жаннуся, успокойся! - призвал муж. - Я не вижу в ее поступке ничего экстраординарного. Мама хотела сделать приятный сюрприз единственной внучке. Яна, естественно, не поедет, а по путевкам поедем мы с тобой. Не пропадать же подарку! Мы тоже заслужили награду за дочь, которая стала дипломированным инженером!
- Я давно поняла, к чему ты клонишь, хоть, и не умею смотреть вдаль, - язвительно произнесла она. - Но я не уверена, что дочь откажется от поездки.
На самом деле, Жанна уже мысленно перебирала свой гардероб, выискивая наряды, подходящие для круиза по Черному морю. И быстро пришла к выводу, что гардероб надо обновить.
Но насчет дочери она оказалась права...
Яна Лейкина, молодая заботливая мамочка, наконец, взявшая в руки синенький диплом, твердо заявила, что они с Робертом с удовольствием принимают бабушкин подарок и отправляются в круиз.
- А Раечка? - разом встрепенулись Лейкины. Зять странно на них посмотрел, не понимая, о ком идет речь, потом мысленно послал вопрос жене.
- Они говорят о Роберте, - перевела Яна. Зепп скривил рот.
- Младенец не может без матери! - вступила в спор Жанна Петровна, успевшая на всякий случай прикупить парочку чудных открытых сарафанов.
- Берта едет с нами! - решительно заявила дочь. Начались охи, ахи, хватание за левую сторону груди, где, по мнению Жанны Петровны, должно находиться сердце. - Все будет хорошо! - Призвала к спокойствию молодая мать. - Наша девочка - спокойный ребенок, - Роберт кивнул, - мы возьмем с собой ванночку, где будем ее не только купать, но и укладывать спать. К тому же, ей стукнет к тому времени уже два месяца. - Гордо заявила она, словно малышка к тому времени окажется на пороге школы.
- Роберт, почему ты молчишь! - призвала теща на помощь собственного зятя. Ранее его мнение интересовало ее меньше всего.
- Яна права, - поддержал он жену.
- Вот и славно, трам-пам-пам! - подвела черту в короткой дискуссии Яна Лейкина...
На корме белого парохода черными буквами было написано: "Адмирал Нахимов", а ниже порт приписки - Одесса.
- Всю жизнь мечтала о таком путешествии! - возбужденно проговорила Яна, несколько раз перечитав название судна, будто своим глазам не верила.
На ее руках спала двухмесячная Роберта и причмокивала губками, рядом стоял муж, у его ног приткнулись два чемодана, даже чемоданища. На одном чемодане придерживаемый хозяйской рукой Роберта расположился главный багаж молодой семьи - пластмассовая детская ванночка, которая должна играть дополнительную роль - роль кроватки. Роберт тоже рассматривал белый шестипалубный лайнер.
- На этом теплоходе снимали фильм "Дамы приглашают кавалеров" с Нееловой в главной роли. Я ее обожаю! - доложила жена мужу.
Роберт всегда удивлялся всезнайству своей жены: о каком актере не спроси, даст содержательный ответ: в каких фильмах снимался, что закончил, и кто был руководителем мастерской. Он не понимал: зачем загружать голову ненужными фактами из жизни посторонних, пусть и известных, людей, которые в жизни, вряд ли, пригодятся. Хотя, в этом они с женой были схожи - он тоже пополнял кладовые собственной памяти чепуховой информацией, только считал ее более важной и полезной.
Яна несколькими фразами обрисовала сюжет кинофильма, который мало занимал Роберта, но он внимательно выслушал, даже округлял глаза, выказывая заинтересованность и удивление, где это было нужно. Потом, наконец, началась посадка на теплоход, и молодая семья приблизилась к траппу.
Ноги Роберта Зеппа отказывались ему подчинять. Ну, не хотели идти, и все тут. Его даже начало подташнивать, словно весь организм восстал против морского путешествия. Роберт остановился, аккуратно поставил у ног поклажу и несколько раз глубоко вздохнул.
- Ты чувствуешь приближение морской болезни! - поставила диагноз наблюдательная жена. - Успокойся, на таких огромных теплоходах ты не почувствуешь качки!
Муж не стал ее разубеждать в поставленном диагнозе и не стал высказывать свои опасения, молча, подхватил чемоданы и ванночку, и устремился за Яной, которая уже преодолела подъем.
Супруги следовали за молоденьким матросом в свою каюту и с интересом рассматривали богатое убранство теплохода: отделка из красного дерева, ковровые дорожки, зеркала.
- Угар НЭПА! - констатировала Яна. - Все какое-то старинное и вычурное. Почему-то здесь ощущается нехватка воздуха, и в носу щекочет. Хочется выйти на палубу, хорошенько прочихаться и вдохнуть полной грудью.
- Ну вот, мы еще не переступили порог собственной каюты, а ты уже выказываешь недовольство, - тихо сказал Роберт в надежде, что парень его не услышит.
- Да, теплоход "Адмирал Нахимов" далеко не молод! - Матрос услышал и заявление молодой мамаши, и высказывание ее мужа. - Его построили еще в 1925 году. Не думайте, что с тех пор здесь не убирались, - не сдержался он от замечания. Желая восстановить контакт с пассажирами, он доверительно сообщил. - Вам повезло, что купили путевки на этот круиз.
- Почему? - спросила Яна.
- Теплоход совершает последний рейс.
- Теплоход... требует ремонта? - испугалась она, пытаясь подобрать более мягкое выражение, чтобы не ранить матроса, который говорит о своем судне, как о живом человеке. Хотя, с языка хотела сорваться совсем другая фраза - "теплоход неисправен". Ей представилась дряхлая посудина, скрипящая при небольших порывах ветра, которая готова развалиться в любую минуту.
- Нет, просто он свое отжил, на смену таким, как этот, должны прийти более современные и комфортабельные суда, - важно сообщил матрос, явно повторяя чьи-то слова.
Теплоход "Адмирал Нахимов", действительно, совершал последний рейс, после чего должен был пойти на слом, но морячок не стал до конца пугать молодую женщину с маленьким ребенком на руках. Открыл каюту и быстро ретировался для встречи следующих пассажиров.
- Мне хочется развернуться и сбежать отсюда, - еле слышно сказала Яна.
- Давай, сбежим! - поддержал ее муж, который еще раньше начал испытывать непонятное чувство тревоги.
- Нет! - твердо заявила Лейкина. - Бабушка обидится. Она собирала деньги на путевки, чтобы доставить нам удовольствие, а мы...
- Вернем ей деньги, - перебил ее Роберт.
- Черная неблагодарность получается...
И они остались.
Через несколько дней молодожены забыли о своих тревогах. Они гуляли по палубе, дышали морским воздухом и любовались красотами. Жаль, Берточка была слишком мала и не могла восторгаться вместе с родителями. Она жила по своему четкому расписанию: спала, кушала и совершала прогулки у мамы или папы на руках. Легкое покачивание лайнера убаюкивало малышку. Роберт наблюдал за своими девочками, и огромное счастье переполняло его душу.
- Почему ты не взял с собой мольберт? - в сотый раз спрашивала жена, с восхищением любуясь морским пейзажем.
- Я же портретист, а не маринист! Моя фамилия Зепп, а не Айвазовский или Боголюбов, - в сотый раз парировал муж.
Лейкина не понимала: почему бы художнику Роберту Зеппу, пусть и портретисту, не изобразить красоту моря. Отказ мужа она считала блажью и не переставала действовать ему на нервы, задавая вопрос о мольберте.
- У меня отпуск! - брякнул Роберт, устав попугайствовать. - Я тоже хочу отдохнуть от своей работы. От творчества.
- Не понимаю! - не успокаивалась Яна. - От творчества нельзя отдыхать! Оно живет в тебе постоянно! Если от него отдалиться, оно может уйти навсегда.
Зепп внимательно смотрел на жену и ничего не говорил в ответ. Вступать в спор он считал бесполезным занятием. Все равно каждый останется при своем мнении, но последнее слово будет за ней.
Его всегда удивляло способность Яны высказывать свое мнение по любому вопросу. Даже в той области, где она была полным профаном. Но он смотрел на это сквозь пальцы, как смотрят на шалости маленького и обожаемого ребенка. Такой Зепп считал свою жену. Маленькая женщина Яна Лейкина, жена и мать...
Так проходили дни на теплоходе. Прогулки, безобидные споры, объяснения в любви, восхищение маленькой дочкой, заботы о ней.
Вечером Яна с Робертом укладывали малютку спать и шли в бар или в ресторан, в кинотеатр или в танцевальный зал, по очереди наведываясь в свою каюту, чтобы проверить Берточку, которая сладко спала в своей кроватке - пластмассовой ванночке...
- Я ходила в библиотеку! - с дрожью в голосе сообщила супругу Жанна Петровна, словно опускалась на дно мирового океана, увидела там морское чудовище и с трудом от него спаслась.
- Зачем? - спокойно тоном отреагировал Борис Андреевич и оторвался от телевизора.
- Я должна была найти сведения об этом теплоходе! На нем наши дети и внучка!
- И?
- Это все ужасно, Борис! - Лейкина села на диван и призывно уставилась на мужа, ожидая от него решительных действий, которые последуют после ее объяснений, пока не озвученных.
- Жаннуся, ты, как всегда, сгущаешь краски! - опередил ее рассказ супруг.
- Ты только послушай! - Она вытащила из-за спины исписанные листы бумаги. - Вот, что я нашла в архивах. - Она пробежала глазами по ровным строкам. - Ага! Раньше этот теплоход назывался "Берлин"... Он затонул в январе сорок пятого в устье реки Свине недалеко от Лиепае. Теплоход подорвался на мине, на немецкой мине.
- Так он принадлежал немцам? - заинтересовался Лейкин.
- Да, они подорвались на собственной мине!
- И что здесь такого? Шла война...
- Слушай дальше! - перебила его Жанна Петровна. - В начале сорок седьмого года его пытались поднять, но произошел взрыв, и теплоход снова лег на дно, придавив водолаза. В том же году его, наконец, подняли на поверхность, отремонтировали и назвали "Адмирал Нахимов". И с 1957 года теплоход принадлежит Черноморскому Морскому пароходству! - бойко перечислила она и устало выдохнула.
- Зачем тебе все это? - Борис указал на исписанные листы. - Чтобы рвать душу себе... и другим? - Последнее слово он произнес совсем тихо. Сообщение жены вызвало у него необъяснимое чувство тревоги, но показывать свое беспокойство впечатлительной жене было нельзя. Возбужденно-наигранным тоном он предложил. - Жанка, а давай рванем в Новороссийск! Мы все равно в отпуске. Повидаемся с детьми, уговорим их отдать нам Раечку. Пусть оставшуюся часть пути проведут вдвоем.
Глаза супруги радостно загорелись.
- Какой ты молодец, Боречка! - с чувством произнесла она, расцеловала гордого от похвалы мужа и помчалась в кассы за билетами на самолет.
Завтра, тридцать первого августа, теплоход "Адмирал Нахимов" в 14.00 прибывал в город-герой Новороссийск...
Глава первая
Я умер два года назад, когда погибли мои девочки Яна и Роберта. Я мысленно произношу их имена, и появляется он - душитель. Он берет своей огромной лапой мое горло и сжимает его до тех пор, пока слезы не выступают на моих глазах. Потом наступает самобичевание: я казню себя за то, что не смог их спасти. И за то, что не погиб вместе с ними.
Мои девочки. Одна хрупкая девушка со злато-карими глазами, озорная и напористая, а другая - моя уменьшенная копия, совсем еще малютка, беспомощная и безответная.
Они погибли... И я умер вместе с ними тридцать первого августа тысяча девятьсот восемьдесят шестого года...
Я каждый раз прокручиваю пленку назад.
Вот на причале стоят Лейкины. Жанна Петровна держит на руках Берточку. Мы с Яной поднимаемся по трапу: она впереди, я позади нее. Вдруг на середине подъема жена останавливается, медленно разворачивается, несколько секунд смотрит на провожающих - отца, мать и дочь, потом срывается с места, выхватывает из рук своей матери спящую малышку и взбирается по трапу. Уже наверху она громким шепотом произносит, обращаясь к опешившим родителям, словно они могут ее услышать:
- Я не могу с ней расстаться. Не могу и все. - Она прижимает Роберту к себе и исчезает в недрах теплохода. Я пожимаю плечами и отправляюсь вслед за ними, махнув рукой на прощание тестю и теще, замерших в недоумении.
Если сказать честно: я был рад такому повороту событий. Я тоже не хотел расставаться с дочерью. Но теща так уговаривала, что мы приняли решение - отдаем им ребенка до третьего сентября. Наш теплоход сегодня в 22.00 отдает концы и направляется в Сочи. Утром мы будем уже там, второго сентября - в Батуми, затем возвращаемся в Сочи, где на причале нас ждут радостные бабушка с дедушкой и Роберта.
Все счастливы!
Но в последнюю минуту любящая мамаша перечеркнула все планы. И это нежелание расстаться с дочерью все решило...
Нет, я не хочу винить Яну. Кто мог предвидеть, что через два с лишним часа произойдет эта трагедия.
Если бы с нами не было Берточки, то мы спокойно сидели бы в баре, и жена не пошла бы в каюту, чтобы проверить спящую дочь. Она была бы рядом со мной.
В момент столкновения с сухогрузом все посетители бара вывалились из помещения и скатились в море по наклонной поверхности палубы сильно накренившегося теплохода, где нас подобрал бы лоцманский катер и отвез на берег. Те, кто был в каютах не спаслись.
Если бы... Если бы...
И на берегу нас ждали...бы не убитые горем, а счастливые родители Яны, чьи дети и внучка выжили...бы в этой страшной катастрофе. Страшной и глупой.
Я не могу смотреть им в глаза. До сих пор. В них вопрос и укор: "Почему ты, здоровый мужик, не смог спасти свою семью?"
Я сам задаю себе этот вопрос ежедневно, ежечасно. И ответа не нахожу, хотя, ответ может быть самым простым - я оказался в море раньше, чем понял, что произошло.
Я не хочу оправдываться...
После возвращения домой я остался один. Совсем один...
Вокруг лежали детские вещи и игрушки, которые Яна хотела взять с собой, но в последний момент передумала. Я с ужасом смотрел на все это и медленно сходил с ума. Я не знал, что делать, как жить дальше?
Раздался звонок в дверь. На пороге стояла Варфоломея Ильинична, бабушка Яны. На ней, как всегда, была замысловатая шляпка с экзотическим букетом цветов, светлый костюм и туфельки. Мы оценили вид друг друга и остались недовольны. Я - ее легкомысленным и совсем не траурным видом, а она - моей немужской расквашенностью, о чем сразу сообщила мне на входу. Я хотел нанести ответный словесный уар, но Варфоломея повернулась к двери и окликнула замерших за порогом трех женщин.
Они просочились в мою квартиру и стали выполнять приказы бабушки Яны. Я с недоумением наблюдал, как эти разновозрастные дамы шуруют по шкафам.
- Что это значит? - безучастно спросил я.
- Это люди из дома малютки, - на ходу пояснила Варфоломея, - они заберут вещи... - Хорошо, что она не назвала собственницу, бывшую собственницу этих вещей. В этом случае я вышвырнул бы эту компанию из квартиры.
Я развернулся и исчез в кухне, отгородившись от нападения. С одной стороны, я был благодарен за это освобождение: у меня рука не поднялась выкинуть все. Каждая вещь, каждая игрушка напоминали мне о дочери.
А с другой стороны, в этом было что-то кощунственное, будто я, вместе с вещами, выкидываю ее из своей жизни. Предаю ее...
Через некоторое время в приоткрытую кухонную дверь просунулась голова Варфоломеи.
- Робик, одна женщина хочет забрать вещи Яны. У нее родственники в деревне очень бедные, - осторожно пояснила она еле слышно.
- Забирайте все, - прошипел я, не отрывая взгляда от чашки с остывшим чаем.
- Нет, так не пойдет! Если ты возражаешь...
- Я уже все сказал...
- Может, ты... хочешь оставить себе что-то... на память? - Она вошла, присела на соседний стул и попыталась заглянуть в мои глаза. Я не дал ей этого сделать. Душитель снова продолжил прерванный ненадолго процесс сжимания моего горла. Я наклонился еще ниже, словно моим основным желанием было рассмотреть плавающие чаинки. - Ладно, - прошелестела бабуля и тихо удалилась, не дождавшись ответа.
Что я должен был сделать? Пойти в комнату и начать перетряхивать вещи любимой женщины, раскладывать их по кучкам: это мне надо, это не очень, это можете забрать себе. Так что ли?
У меня осталась память... А вещи - это материальные тряпки...
Я усердно пил чай, потом перешел на кофе. Со счета сбился на пятой...
Стук входной двери вернул меня в реальность. Я решил, что Варфоломея ушла вместе с налетевшим тайфуном, но ошибся. Она незаметно возникла в кухне, потрогала рукой остывший чайник, чиркнула под ним спичкой, не поворачиваясь ко мне, дождалась, пока он закипит, налила большую чашку, положила ложку сахара и села рядом. Я весь сжался в предчувствии душевного разговора.
Бабуля, молча, пила чай и рассматривала цветы на скатерти. Этакое совместное молчаливое чаепитие в доме одинокого мужчины-вдовца.
- Не казни себя, - наконец, произнесла она. - Это я виновата. Я купила эти проклятые путевки. - Пожилая женщина сморщилась. Я решил, что сейчас начнется долгое рыдание и самобичевание, но нет. Бабуля взяла себя в руки - Я сделала это, - она кивнула в сторону комнаты, - для тебя. Сам бы ты не решился.
- Спасибо, - с трудом выговорил я. В голову пришла странная мысль: после гибели девочек, все в моей жизни происходит с добавлением частицы "бы".
А если... бы я погиб вместе с ними, то не было... бы никаких терзаний. Была счастливая семья из трех человек... на том свете. Мы были бы вместе...
- Ты смотришь на меня и удивляешься: старая дура совсем сошла с ума, она полна сил и энергии, хотя, потеряла любимую внучку. - Она снова поморщилась. - Знаешь, почему я не рыдаю, не бьюсь головой о стену, не кляну себя за... свой подарок на окончание института Яночке? - Варфоломея увидела в моих глазах вопрос. - Потому что я приняла решение, после которого душа перестала разрываться на части. - Я с ужасом уставился на нее. - Нет, я не собираюсь... покончить с собой. Это было бы слишком просто. Хотя, там, - она подняла глаза к небу, вернее к потолку, - я встретилась бы с внучкой и правнучкой. Я старая развалина жива, а их нет. Если можно было совершить обмен их жизней на мою, я не раздумывала бы ни минуту. Но, увы. - Она решительно развела руками, едва не свалил на пол чашку. Чашка качнулась, но устояла.
- Так, какое решение вы приняли? - спросил я, надеясь, что ее выход подойдет и мне. Она не спешила отвечать, пристально рассматривала меня, будто пыталась прочесть ответ на непонятный интерес - первый интерес за все последнее время.
- Я ухожу в монастырь! - просто пояснила она без всякой торжественности, свойственной при резких переменах в жизни. Теперь ее взгляд, направленный на меня, ожидал реакции. Любой: бурно-протестной, разрешающей, безразлично-позволяющей, вопросительной, укоризненной. Любой, но реакция должна последовать.
- Зачем? - также просто спросил я, будто она собралась в булочную, не поинтересовавшись, нужен хлеб или им успели запаслись на неделю.
- Я буду замаливать свой грех, - пояснила она. - Я убила двух девочек.
Ее речь меня не шокировала и даже не удивила. Хотя, фанатичной веры в Бога я за Варфоломеей не замечал. Напротив, с возрастом бабушка становилась более рьяной атеисткой, чем раньше, и тихо подсмеивалась над своими приятельницами, посещающими церковь. Так утверждала Яна.
- Ты думаешь, что я сошла с ума? - Ответа она не дождалась.
О себе я не мог четко сказать: сошел с ума или нет? Чего уж о других людях рассуждать.
- Я встречалась с игуменью, - продолжила свой монолог пожилая женщина. - Она долго смотрела на меня, а потом говорит: "Не несчастье заставляет уйти от мира, а любовь Христа. Кто привязан к мирской жизни, долго не задерживается". Я не знала, что ей на это ответить...
- Она вам отказала?
- Она никому не отказывает. Но ее слова заставили меня задуматься. Потом я снова пришла к игуменье. Я ей сказала... Я призналась, что умерла вместе я внучкой и правнучкой.
Варфоломея повторила вслух мои мысли!
- Что ответила настоятельница? - прохрипел я. А бабушка повторила слова настоятельницы женского монастыря:
- "Мы облачаемся в черные одежды, потому что умираем для жизни, а мир умирает для нас. Пришедшему в монастырь господь дает силы, крепость и терпение"... Это то, в чем я так нуждаюсь, - добавила от себя она.
Только сейчас, когда бабушка сняла маску бодрой энергичной женщины и устало откинулась на стуле, я заметил, как она сильно постарела. Ее лицо всегда поражало свежестью и гладкостью, морщины, если и были, то я их не замечал. Она выглядела лет на пятнадцать моложе своего возраста, старшей сестрой своего сына. Теперь ей легко можно дать ее... далеко за шестьдесят, а когда она говорит о Яне и Роберте, то и все восемьдесят.
- Понимаешь, Робик, - женщина провела ладонью по лицу, словно снимала последнюю пленку наигранного спокойствия, - я устала. Я устала существовать. Я не хочу быть грузом на шее Бориса и Жанны, а сейчас все к этому идет. Силы покидают меня, скоро я слягу и начну издеваться над своими детьми. Сколько это продлится - неведомо. Сердце у меня, несмотря на перенесенное... горе, здоровое... Поэтому я должна уйти от них, не хочу быть им обузой, не хочу, чтобы моей смерти ждали, как освобождения... Господь даст мне силы... А сколько он мне отвел еще лет жизни, не важно. Главное - умереть на своих ногах и не быть в тягость близким людям.
- В монастыре вам будет нелегко.
- Я не стремлюсь к легкой жизни...
- Мне будет вас не хватать. - Я понял, что эта женщина - единственный человек на земле, который мне нужен. Еще два часа назад я хотел отгородиться от всех, закрыться в своей квартире, как в раковине, и никого не видеть и не слышать. Быть наедине со своим горем. Как хорошо, что пришла Варфоломея...
- Ты приезжай во мне... И очень тебя прошу: помни девочек, но не казни себя.
Я думал, что она заговорит о судьбе или о том, что Господь забирает лучших, но бабуля снова поступила мудро. Она перевела разговор на другую тему.
- Мне кажется, - осторожно начала она, - тебе лучше уехать отсюда. Ты должен уехать... Но это мое мнение, поступай, как считаешь нужным. Как тебе хочется.
- Куда? Куда я уеду?
- На неметчину свою.
- Она не моя, я - русский. - Это заявление я делал на протяжении всех своих двадцати пяти лет.
- Я не про это. Там твои родители, сестра. Ты должен быть рядом с ними.
- А здесь Яна и Роберта, - прошептал я.
- Да, - согласилась Варфоломея и приложила ладонь к груди. - Как страшно и больно, что их даже не нашли. Других, хоть, похоронили по-божески.
- Я как представлю...
- Не надо! - Женщина погладила меня по руке. - Ты не видел их, значит, живешь надеждой.
- Это не надежда, а самообман.
- Пусть, самообман. Но это лучше... Ты будешь каждый год приезжать в Новороссийск. Какая разница - из нашего города или из Германии, где живут твои родные. Надо держаться друг за друга. Кто поймет, кто поддержит, если не близкие люди. Здесь у тебя никого не осталось. Жанна с Борисом никогда тебя не простят. Тебе, вообще, лучше с ними не встречаться. И им легче, и тебе. И не думай, что они обидятся на тебя, если ты решишься на отъезд. Только вздохнут с облегчением. Не будете следить друг за другом, как каждый из вас переживает общее и в то же время раздельное горе. А если ты надумаешь жениться?
Я вздрогнул, как от удара.
- Ни-ког-да! - твердо сказал я. - Вы слышите? Ни-ког-да! - Последнее слово я уже прокричал.
- Я не буду извиняться, - спокойно заверила она. - Жизнь нас рассудит. - Я как-то сразу успокоился и недоуменно передернул плечами. - Ты можешь рассказать, как все произошло?
Это не было любопытством.
Я начал рассказ. Сначала, запинаясь и перескакивая с одного на другое, но Варфоломея своими умными вопросами, как врач-логопед, выправила мою речь. Уже закончив, я понял, как мне было это нужно: взять и все рассказать, выговориться кому-то. Кому-то сопереживающему, а не простому любопытному с улицы, неравнодушному к сенсациям.
- Если бы теплоход не затонул за шесть минут, то погибших было меньше, - задумчиво протянула она. - Странно, почему такой большой теплоход так быстро пошел ко дну?
- Сухогруз, который врезался в правый борт "Нахимова", после столкновения дал задний ход. Огромная пробоина открылась, и вода хлынула внутрь. Если бы (снова "бы") он остался в брюхе теплохода, то вода поступала медленно и...
- Яна с Робертой на руках успела выйти из своей каюты, - закончила Варфоломея вместо меня. - Два капитана не смогли развести два судна в огромном бескрайнем море. Они понесут наказание?
- Говорят, что их будут судить. Но Яну и Роберту уже не вернуть.
- Все равно, они должны ответить...
И они ответили. Через полгода суд приговорил их к пятнадцати годам лишения свободы.
Еще через полгода я был готов уехать в Германию, где меня с нетерпением ждали мои родители. Вот, кто выиграл от смерти моей жены и дочери, как ни кощунственно это звучит. Если бы моя семья была рядом со мной, то я остался в Советском Союзе. Навсегда...
Осталось только съездить в Новороссийск. Скоро год, как со мною рядом нет моих девочек.
Стояла великолепная теплая солнечная погода.
Почти, как год назад.
Почти - потому что тогда солнце светило ярче, на душе было светло и радостно, рядом со мной по трапу спускалась Яна, на ее руках мирно спала наша малютка. В тот момент мы заметили на причале улыбающихся Лейкиных. Моя жена так обрадовалась, словно рассталась с ними не три дня назад, а, по меньшей мере, три месяца. Жанна Петровна заметила, что их любимая внучка подросла. И это за три дня! Что же будет, когда пятого сентября в Одессе завершится наш морской круиз, и мы вернемся в родной город. Она уже будет бегать и щебетать! Но в этом была вся моя теща! Она удивлялась всему! Жизни, окружающему пространству, мужу, с который прожила почти двадцать пять лет, бескомпромиссному характеру дочери, будто познакомилась с ней на днях, а не сама лично родила её двадцать два года назад. Нет, двадцать один. Пока двадцать один. Первого сентября моя жена станет на год старше. Уже завтра! У меня и подарочек приготовлен!
Тот день, тридцать первого августа, запомнился мне до мелочей. Мы гуляли по Новороссийску, обедали в ресторане "Морской бриз", купались на городском пляже, который носил странное название "Суджукская коса". Странным его назвала моя теща, которая сравнила пляж с копченой колбасой суджук, внешне напоминающей обычную колбасу, по которой проехало тяжелое транспортное средство.
- Пляж в честь колбасы! - беззаботно веселилась Яна.
Она, вообще, в тот день была особенно счастлива: рядом были мы с Робертой и ее родители. Не хватало только Варфоломеи Ильиничны.
К вечеру настроение моей жены стало медленно меняться. Она всегда была человеком резких перемен: как говорится, от смеха до плача - один шаг. Но медленное изменение настроения меня насторожило. Сначала я не придал значения, отнес на скорую разлуку с родителями, потом не на шутку стал тревожиться и поинтересовался ее самочувствием. Яна сразу не поняла обращенного к ней вопроса, странно на меня посмотрела и тихо сказала:
- Я очень тебя люблю, Роберт. Очень! - И дотронулась до моих губ своими пухлыми губками.
- Я тоже люблю тебя! - ответил я, уделив внимание местоимению "тоже", желая ее взбодрить. Всегда после таких "ТОЖЕ тебя люблю", Яна шла в атаку: "А без "тоже" никак нельзя?! Можно подумать, я вымаливаю у тебя признание!" На ее выпал я отвечал очередным признанием в любви, исключив местоимение, причем поизносил это признание с невероятным чувством, не свойственным мне.
На теперешнее признание Яна отреагировала иначе. Промолчала и с явным недоверием покосилась на меня, точно сомневалась в моей искренности.
- А ты... - Она замолчала, перевела взгляд на спящую дочь и загадочно улыбнулась, словно у них была совместная тайна, в которую посторонним вход закрыт.