Альм Лара : другие произведения.

Цепочка женских обид. Главы 1-2

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  
   У ног других не забывал
   Я взор твоих очей;
   Любя других, я лишь страдал
   Любовью прежних дней.
   Так память, демон - властелин,
   Все будит старину,
   И я твержу - один, один:
   Люблю, люблю одну!
   / М. Ю. Лермонтов/
  
   Предисловие
  
   В середине июня Яна защитила диплом, но на вручение синей корочки не пришла по весьма уважительной причине. Так случилось, что один человек помещал ей присутствовать на этом важном мероприятии. Он, вернее она, очень захотела явиться миру на две недели раньше положенного срока.
   Поэтому Яна Лейкина оказалась не в стенах родного вуза, а в родильном доме ?5 уже через десять дней после защиты. Девочку назвали редким именем Роберта.
   Сразу после рождения стало понятно: Роберта - точная копия своего отца - Роберта Зеппа, немца по происхождению, русского по духу и воспитанию, облик которого в точности соответствовал западноевропейским предкам: высокий блондин с голубыми глазами, орлиным носом, твердым нордическим характером, о котором свидетельствовали волевой взгляд и тонкие едва заметные, словно поджатые, губы.
   Абсолютной противоположностью мужу была Яна Лейкина - миловидная девушка среднего роста с русыми до плеч волосами, с озорными золотисто-карими глазами, вздернутым носиком и пухлыми губками.
   Внешнюю холодность Роберт оставлял за порогом своего дома: при виде Яны его губы непроизвольно растягивались в улыбке, а взгляд становился умилительно-счастливым, как у сладкоежки, который давно не ел любимое лакомство, и вдруг неожиданный сюрприз: перед ним большое разнообразие тортов и пирожных.
   Для Зеппа огромным удовольствием было лицезреть свою хрупкую жену, которая его постоянно удивляла жизнерадостным настроем, легким взглядом на жизнь и способностью находить положительные стороны во всем, даже в токсикозе, сопровождавшим ее на протяжении почти всей беременности.
  - Это значит, что наш ребенок будет точной твоей копией и с твоей группой крови, - многозначительно заявляла Яна. Супруг смотрел на нее с недоумением. Приходилось втолковывать. - Происходит сложное приживание плода внутри меня ввиду смешения разных кровей, - поясняла она с умным видом доктора медицинских наук.
   Роберт никогда не спорил с женой: это ее мнение и его надо уважать. Хочется ей так думать, пусть думает. Яна, вообще, во всем любила объяснения. Почему и как. Высказывание без последующего "потому что" она не принимала. Недаром, родилась под знаком девы - самый, что ни на есть, земной знак.
   Шла вторая половина восьмидесятых годов. Ультразвуковая диагностика только-только зарождалась, да и то, в Америке и во Франции. Поэтому определить пол ребенка с высокой точностью никто не мог. Бабушка Яны утверждала, что у нее будет мальчик и представляла доказательство - острый животик внучки. Врач, который наблюдал ее в женской консультации, тоже намекал на мужской пол ожидаемого первенца, свидетельством тому было громкое сердцебиение малыша. Родители Яны мечтали о внучке, а самой Лейкиной и ее мужу Роберту было все равно: девочка - хорошо, мальчик - отлично! Лишь бы поскорее, - мысленно торопила время Яна. Она устала от постоянного недомогания, а тут еще и защита дипломной работы на носу. Уйма чертежей и черновиков, исписанные листы пояснительной записки к диплому, которыми была завалена квартира молодоженов, стали немым укором будущему инженеру и напоминанием о бегущем времени. Лейкина не могла за ним угнаться и поэтому злилась. Она всегда была примерной студенткой, вовремя сдавала зачеты и экзамены, в зачетке красовались "отлично" и несколько "хорошо". Других оценок там не было. И теперь ей приходится краснеть перед руководителем дипломного проекта, который уже несколько раз откладывал день защиты. Дальше тянуть было нельзя. Яна чувствовала: ребенок хочет наружу! Поэтому ей пришлось принять помощь родителей, которые вооружившись чертежными принадлежностями, подключились к дипломному проекту дочери.
   Лейкина родилась в семье таких же инженеров, какой собиралась стать сама в скором будущем, когда получит на руки диплом и высшем техническом образовании и пополнит ряды вершителей научно-технического прогресса.
   Родители не заставляли Яну продолжать династию, ее невозможно было заставить что-то делать по указке. Любое решение должно исходить от нее самой. Можно посоветовать, порассуждать вслух... при ней, тогда девушка начинала "наматывать на ус", задумывалась над разговорами предков и принимала СВОЕ решение по тому или иному вопросу.
   Вопрос замужества единственной дочери Лейкины приняли осторожно: родители Роберта пару лет назад иммигрировали на историческую родину в Германию, прихватив старшую дочь, которая засиделась в старых девах, а там решила найти выгодную партию. Сын наотрез отказался уезжать. Но где вероятность, что со временем он одумается, возьмет в охапку Яну и ребенка, и покинет просторы Советского Союза?
   Именно это беспокоило Жанну Петровну и Бориса Андреевича Лейкиных. Но встать стеной и защищать до победного конца свою дочь от нападения немца Зеппа они не решились.
   При всей своей напористости и твердости Яна Лейкина была наблюдательной, остро чувствовала состояние обожаемых родителей и дала обещание, что ни она, ни ее будущие дети не уедут на постоянное местожительство в иноземное государство. Так она и выразилась и при этом скривила свои пухлые губки, показывая явное пренебрежение к самому слову "иммиграция".
  - Я и фамилию свою оставляю! - заявила Яна. Родители посмотрели на нее с одобрением. Они поверили в преданность дочери своей любимой Родине и дали согласие на брак, но на зятя все-таки поглядывали с некоторой осторожностью, словно ждали от него какого-то выпада. Но Роберт с родителями супруги был корректен, приветливо улыбался, когда молодая пара приходила в гости, но беседы "про жизнь" не вел, политическую обстановку в стране не обсуждал, а отобедав, старался увести жену домой, в квартиру, доставшуюся ему от родителей. Лейкины не препятствовали уходу молодоженов, они тоже чувствовали себя в присутствии зятя, как на "правительственном приеме", контролируя каждое слово и движение, зная любовь всех немцев "к орднунгу". К порядку.
   Дочь теребила родителей и призывала вести себя естественно, не принимать во внимание графу в паспорте, где указывалась национальность.
  - Он такой немец, как я балерина! - утверждала она и окидывала оценивающим взглядом свою хрупкую фигуру. Тут же перескакивала на другую тему. - Послушайте, уважаемые мама и папа, быстренько объясните горячо любимой дочери: почему меня не отдали в балет?
  - В балетную школу, - тут же поправляла ее Жанна Петровна и начинала долго перечислять причины.
   Яна, не дослушав лирического отступления, которое сама и затеяла, возвращалась к семейству Зеппов.
  - Не надо смущаться Роберта, - уговаривала она родителей, - он не сын канцлера! Так, что можно перепутать местоположение вилки и ножа, и не падать в обморок от пятна на скатерти, он от разрыва сердца точно не умрет.
  - Мы не знаем из какой он семьи! - каждый раз парировала Жанна Петровна и искала взглядом согласия мужа. Тот рассеянно кивал, даже не вникая в смысл диалога жены и дочери: просто надо отреагировать на призыв, иначе обе любимые девочки перейдут в атаку на отца и мужа. - Они даже не удосужились приехать на свадьбу! - Добавляла она, устремив взгляд на погруженного в свои мысли мужа, словно обвинение в неявке было обращено к нему.
  - Мам, сколько можно жевать эту тему! - спокойно выговаривала Яна. - Они недавно поменяли местожительство. Это не в соседний дом переехать, а в другое государство! - Она медленно поворачивала голову, указывая направление, куда переместились новые родственники. - И я тебе сто раз говорила, но ты упорно делаешь вид, что ничего не знаешь! Или не веришь, что Роберт из простой семьи: отец всю жизнь проработал на подшипниковом заводе токарем, а мать на том же заводе в сборочном цехе мастером. Сестра Элеонора - преподаватель музыки по классу фортепьяно. Ей уже тридцать один год, а она не замужем. - Последнюю фразу Яна произносила с придыханием, словно удивлялась, что такое возможно. - Только теперь Элеонора превратилась в Эльзу.
  - Какая глупость! - не сдерживалась от восклицания Жанна Петровна, скользила взглядом по дочери и снова возвращалась к мужу за поддержкой.
  - А зачем менять имя? - задавал вопрос Борис Андреевич, не ограничиваясь положенным кивком.
  - Чтобы не отличаться от истинных немцев, - докладывала Яна. - Родители Роберта тоже поменяли имена...
  - На старости лет изменить свою жизнь! - удивлялась Жанна Лейкина.
  - Мам, это их право! Они любят свою дочь и хотят, чтобы ее личная жизнь ТАМ сложилась более удачно, чем здесь. В Советском Союзе у нее мало шансов: на уроки дети ходят сами или в сопровождении бабушек и дедушек. Где Эльке искать выгодную партию? Отбить дедушку у бабушки?
  - Можно подумать, что ее жизнь ограничивалась только работой! - гнула свою линию Жанна Петровна.
  - Представь себе! Она... своеобразная девушка, как утверждает ее брат. - Яна заметила интерес родителей к этому заявлению. - Нет, она не уродина, хотя, красавицей ее тоже не назовешь! Роберт говорит: "Если человек произошел от обезьяны, то его сестра - от крысы". - Жанна и Борис непроизвольно скривились, представив некое подобие человека-крысы, как в сказке о стрекозе, которая лето красное пропела... и попала в нору к такому животному, то ли к крысе, то ли к крупной мыши... Нет, у Крылова была все-таки мышь... в фартуке.
  - Она, что... - начал отец, но дочь его перебила:
  - Нет, она не покрыта шерстью и у нее нет длинного лысого хвоста! Просто она чрезмерно любопытна и всегда сует свой длинный нос в чужие дела!..
   Еще одной "проблемой" для Лейкиных была занятие Роберта Зеппа. Жанна и Борис были далеки от всех "порхающих" профессий, как они окрестили профессию собственного зятя. Когда их спрашивали, чем он занимается, они вяло отвечали, надеясь на плохой слух своего визави.
  - Роберт - художник. Он рисует пейзажи.
  - Не рисует, а пишет, - мягко поправляла родителей дочь, когда они оставались одни. - Я черчу, он пишет! - Радостно добавляла она, находя родственность в этих полярных профессиях.
  - Он летает в облаках, а ты ходишь по земле! - вздыхала обеспокоенная Жанна Петровна.
  - Когда творит, то да, парит в небесах и ничегошеньки не слышит! - продолжала веселиться Яна. - Но потом опускается на землю и встречается со мной. И каждая такая встреча, как первое свидание! - Мечтательно тянула она.
  - Раз тебя все устраивает... - философски говорил Борис Андреевич, поднимал и опускал плечи при этом, чем намекал на собственное непонимание.
  
   Известие о беременности Яны и последующие за этим событием заботы и волнения сблизили зятя с родителями жены. Хотя, Борис Андреевич и ранее был более миролюбиво настроен к зятю, чем его супруга. Обоих мужчин - и старшего, и молодого - связывала страсть к хоккею.
   Особенно их захватывали ежегодные мировые чемпионаты.
   Финал чемпионата мира 1986 года в Москве заставил поволноваться поклонников этого вида спорта. Наши играли со шведами. После второго периода сборные ушли на перерыв со счетом 2:2. Борис и Роберт пришли в необычайное волнение, принялись слишком горячо обсуждать все перипетии прошедшего периода. Мать и дочь Лейкины находились в соседней комнате, но прибежали на громкие крики отца и мужа. Яна заново открыла выдержанного и невозмутимого Роберта, который ругал последними словами скандинавов и восхвалял Быкова с Фетисовым. Ему вторил тесть. Беременная женщина залилась радостным смехом, придерживая свой выступающий животик. Мужчины резко замолчали, перевели на нее взгляд и хором заявили:
  - Выйди! - И помогли найти направление указательным перстом.
   Яна еще раз хихикнула и удалилась от греха подальше. Старшая Лейкина с укором наблюдала картину изгнания дочери, посоветовала мужу выпить успокоительное... и тоже была удалена с поля. Так выразился ее супруг, позабыв, где находится.
   Женщины затаились. А у мужчин началось самое интересное - третий решающий период.
  - Хотя бы, выиграли, - высказала пожелание Жанна Петровна, - а то Борису придется неотложку вызывать.
  - Ага, - односложно поддержала ее дочь.
   Когда раздались восторженные крики двух болельщиков, женщины облегченно вздохнули, но не решились покинуть пределы своего заточения.
   А мужчины еще долго пребывали в эйфории и обсуждали золотой матч нашей сборной...
   Рождение внучки приостановило процесс сближения, даже развело отцов и детей по разные стороны баррикад. Причиной послужило выбранное зятем имя для новорожденной. Родители намекнули об этом дочери, даже не намекнули, а перекинулись парой фраз при ней, выказывая свое непонимание. Яна усмехнулась и поставила родителей на место, прервав поток дальнейших обсуждений.
  - Не по вкусу? - хмыкнула дочь, повторив высказывание отца. - Вам ее не пробовать! - Резко отрезала молодая мамочка, и не начавшиеся споры утихли сами собой.
   Роберта, так Роберта. Несколько сложно в сочетании с отчеством: Роберта Робертовна Зепп.
   Счастливый отец называл ее Берточка, Яна - Бертуся, а Лейкины... потихоньку от зятя ласково - Раечка.
  - Причем здесь Рая? - удивилась дочь, первый раз услышав такое обращение к малышке.
  - А нам нравится! - хором ответили Лейкины без энтузиазма, показывая, что на уступки они не пойдут, но и к открытой конфронтации тоже не готовы.
   Пришлось Яне махнуть рукой: пусть называют, как хотят...
  
  
  - Нет, твоя мать точно сошла с ума! - сообщила устаревшую новость Жанна Петровна своему супругу, который при этих словах недовольно скривился, будто раскусил во время приема пищи горький перец-горошек. Он знал, что и мать, и невестка особой любви друг к другу не питают, но открытых заявлений и красочных эпитетов, которыми они награждали друг друга "за глаза", не выносил.
  - Что еще произошло? - устало поинтересовался Борис Лейкин и свернул газету.
  - Она решила поздравить внучку с окончанием института довольно своеобразно! Лично я бы не додумалась преподнести такой подарок! - жестко возмутилась жена, словно свекровь принесла в дом Яны и Роберта крокодила и поместила его в ванную.
  - Не понимаю, чем вызвано твое негодование, - спокойно заметил муж без вопросительных интонаций и развернул газету на последней странице, где всегда печатали новости спорта.
  - Подожди! - Жанна выхватила печатный орган, отбросила его в сторону и голосом трагической актрисы в заключительном монологе произнесла, - твоя мать купила детям туристические путевки!
  - Куда? - заинтересовался супруг с легкой завистью.
  - В круиз по черному морю! - закатила глаза Лейкина.
  - Здорово! - порадовался муж.
  - Ты, что совсем ничего не понимаешь?! Или прикидываешься?! - грозно поинтересовалась женщина, исполняя некий ритуальный танец перед мужем, который был понятен только ей. Мужу казалось, что она ищет босыми ногами крохотный кусочек земли, волею случая попавший на ковер.
   Он настороженно оценил ее нервные перемещения по ковру и с легко уловимой ноткой восхищения протянул:
  - Я радуюсь, что мы с тобой замечательно проведем отпуск!
  - Мы?
  - Конечно! - улыбнулся Борис, отрывая взгляд от стройных женских ног и переключаясь на озабоченное женское лицо с тенью недоумения. - Белый теплоход, синее море! И мы стоим с тобой на палубе и любуемся закатом! Мечта!
  - А причем здесь мы? - Жанна не без труда "вытерла" нарисованную картинку морского круиза, которая только-только стала прорисовываться в голове.
  - Ты умная женщина! - сделал дипломатическое заявление муж. - Но, увы, не умеешь смотреть вдаль!
   Жанна Петровна перевела взгляд в раскрытое окно, но кроме зеленых деревьев и сидящих в их тени пенсионерок ничего нового не увидела.
   Борис Андреевич поспешил пояснить:
  - Я образно выражаюсь! - И зачем-то прочертил в воздухе указательным пальцем круг. Круг вышел так себе. Скорее не круг, а эллипс.
  - Боря! Не буди во мне зверя! - предупредила она и опустилась на диван, бурча себе под нос, - видишь ли, он образно выражается. - И более доступным для постороннего слуха голосом, но мягко и тактично, произнесла, - я понимаю, что Варфоломея Ильинична твоя мать, но... - Жанна тормознула, чтобы отдышаться, удалить возмущение, пробивающееся сквозь мягкость и тактичность, и подобрать более этичные слова в адрес пожилой дамы, дабы не ранить любящее сердце сына. - Но надо думать прежде, чем делать такие... подарки. - Последнее слово вылетело из нее, как плевок.
  - Жаннуся, успокойся! - призвал муж. - Я не вижу в ее поступке ничего экстраординарного. Мама хотела сделать приятный сюрприз единственной внучке. Яна, естественно, не поедет, а по путевкам поедем мы с тобой. Не пропадать же подарку! Мы тоже заслужили награду за дочь, которая стала дипломированным инженером!
  - Я давно поняла, к чему ты клонишь, хоть, и не умею смотреть вдаль, - язвительно произнесла она. - Но я не уверена, что дочь откажется от поездки.
   На самом деле, Жанна уже мысленно перебирала свой гардероб, выискивая наряды, подходящие для круиза по Черному морю. И быстро пришла к выводу, что гардероб надо обновить.
   Но насчет дочери она оказалась права...
   Яна Лейкина, молодая заботливая мамочка, наконец, взявшая в руки синенький диплом, твердо заявила, что они с Робертом с удовольствием принимают бабушкин подарок и отправляются в круиз.
  - А Раечка? - разом встрепенулись Лейкины. Зять странно на них посмотрел, не понимая, о ком идет речь, потом мысленно послал вопрос жене.
  - Они говорят о Роберте, - перевела Яна. Зепп скривил рот.
  - Младенец не может без матери! - вступила в спор Жанна Петровна, успевшая на всякий случай прикупить парочку чудных открытых сарафанов.
  - Берта едет с нами! - решительно заявила дочь. Начались охи, ахи, хватание за левую сторону груди, где, по мнению Жанны Петровны, должно находиться сердце. - Все будет хорошо! - Призвала к спокойствию молодая мать. - Наша девочка - спокойный ребенок, - Роберт кивнул, - мы возьмем с собой ванночку, где будем ее не только купать, но и укладывать спать. К тому же, ей стукнет к тому времени уже два месяца. - Гордо заявила она, словно малышка к тому времени окажется на пороге школы.
  - Роберт, почему ты молчишь! - призвала теща на помощь собственного зятя. Ранее его мнение интересовало ее меньше всего.
  - Яна права, - поддержал он жену.
  - Вот и славно, трам-пам-пам! - подвела черту в короткой дискуссии Яна Лейкина...
  
  
   На корме белого парохода черными буквами было написано: "Адмирал Нахимов", а ниже порт приписки - Одесса.
  - Всю жизнь мечтала о таком путешествии! - возбужденно проговорила Яна, несколько раз перечитав название судна, будто своим глазам не верила.
   На ее руках спала двухмесячная Роберта и причмокивала губками, рядом стоял муж, у его ног приткнулись два чемодана, даже чемоданища. На одном чемодане придерживаемый хозяйской рукой Роберта расположился главный багаж молодой семьи - пластмассовая детская ванночка, которая должна играть дополнительную роль - роль кроватки. Роберт тоже рассматривал белый шестипалубный лайнер.
   - На этом теплоходе снимали фильм "Дамы приглашают кавалеров" с Нееловой в главной роли. Я ее обожаю! - доложила жена мужу.
   Роберт всегда удивлялся всезнайству своей жены: о каком актере не спроси, даст содержательный ответ: в каких фильмах снимался, что закончил, и кто был руководителем мастерской. Он не понимал: зачем загружать голову ненужными фактами из жизни посторонних, пусть и известных, людей, которые в жизни, вряд ли, пригодятся. Хотя, в этом они с женой были схожи - он тоже пополнял кладовые собственной памяти чепуховой информацией, только считал ее более важной и полезной.
   Яна несколькими фразами обрисовала сюжет кинофильма, который мало занимал Роберта, но он внимательно выслушал, даже округлял глаза, выказывая заинтересованность и удивление, где это было нужно. Потом, наконец, началась посадка на теплоход, и молодая семья приблизилась к траппу.
   Ноги Роберта Зеппа отказывались ему подчинять. Ну, не хотели идти, и все тут. Его даже начало подташнивать, словно весь организм восстал против морского путешествия. Роберт остановился, аккуратно поставил у ног поклажу и несколько раз глубоко вздохнул.
  - Ты чувствуешь приближение морской болезни! - поставила диагноз наблюдательная жена. - Успокойся, на таких огромных теплоходах ты не почувствуешь качки!
   Муж не стал ее разубеждать в поставленном диагнозе и не стал высказывать свои опасения, молча, подхватил чемоданы и ванночку, и устремился за Яной, которая уже преодолела подъем.
   Супруги следовали за молоденьким матросом в свою каюту и с интересом рассматривали богатое убранство теплохода: отделка из красного дерева, ковровые дорожки, зеркала.
  - Угар НЭПА! - констатировала Яна. - Все какое-то старинное и вычурное. Почему-то здесь ощущается нехватка воздуха, и в носу щекочет. Хочется выйти на палубу, хорошенько прочихаться и вдохнуть полной грудью.
  - Ну вот, мы еще не переступили порог собственной каюты, а ты уже выказываешь недовольство, - тихо сказал Роберт в надежде, что парень его не услышит.
  - Да, теплоход "Адмирал Нахимов" далеко не молод! - Матрос услышал и заявление молодой мамаши, и высказывание ее мужа. - Его построили еще в 1925 году. Не думайте, что с тех пор здесь не убирались, - не сдержался он от замечания. Желая восстановить контакт с пассажирами, он доверительно сообщил. - Вам повезло, что купили путевки на этот круиз.
  - Почему? - спросила Яна.
  - Теплоход совершает последний рейс.
  - Теплоход... требует ремонта? - испугалась она, пытаясь подобрать более мягкое выражение, чтобы не ранить матроса, который говорит о своем судне, как о живом человеке. Хотя, с языка хотела сорваться совсем другая фраза - "теплоход неисправен". Ей представилась дряхлая посудина, скрипящая при небольших порывах ветра, которая готова развалиться в любую минуту.
  - Нет, просто он свое отжил, на смену таким, как этот, должны прийти более современные и комфортабельные суда, - важно сообщил матрос, явно повторяя чьи-то слова.
   Теплоход "Адмирал Нахимов", действительно, совершал последний рейс, после чего должен был пойти на слом, но морячок не стал до конца пугать молодую женщину с маленьким ребенком на руках. Открыл каюту и быстро ретировался для встречи следующих пассажиров.
  - Мне хочется развернуться и сбежать отсюда, - еле слышно сказала Яна.
  - Давай, сбежим! - поддержал ее муж, который еще раньше начал испытывать непонятное чувство тревоги.
  - Нет! - твердо заявила Лейкина. - Бабушка обидится. Она собирала деньги на путевки, чтобы доставить нам удовольствие, а мы...
  - Вернем ей деньги, - перебил ее Роберт.
  - Черная неблагодарность получается...
   И они остались.
   Через несколько дней молодожены забыли о своих тревогах. Они гуляли по палубе, дышали морским воздухом и любовались красотами. Жаль, Берточка была слишком мала и не могла восторгаться вместе с родителями. Она жила по своему четкому расписанию: спала, кушала и совершала прогулки у мамы или папы на руках. Легкое покачивание лайнера убаюкивало малышку. Роберт наблюдал за своими девочками, и огромное счастье переполняло его душу.
  - Почему ты не взял с собой мольберт? - в сотый раз спрашивала жена, с восхищением любуясь морским пейзажем.
  - Я же портретист, а не маринист! Моя фамилия Зепп, а не Айвазовский или Боголюбов, - в сотый раз парировал муж.
   Лейкина не понимала: почему бы художнику Роберту Зеппу, пусть и портретисту, не изобразить красоту моря. Отказ мужа она считала блажью и не переставала действовать ему на нервы, задавая вопрос о мольберте.
  - У меня отпуск! - брякнул Роберт, устав попугайствовать. - Я тоже хочу отдохнуть от своей работы. От творчества.
  - Не понимаю! - не успокаивалась Яна. - От творчества нельзя отдыхать! Оно живет в тебе постоянно! Если от него отдалиться, оно может уйти навсегда.
   Зепп внимательно смотрел на жену и ничего не говорил в ответ. Вступать в спор он считал бесполезным занятием. Все равно каждый останется при своем мнении, но последнее слово будет за ней.
   Его всегда удивляло способность Яны высказывать свое мнение по любому вопросу. Даже в той области, где она была полным профаном. Но он смотрел на это сквозь пальцы, как смотрят на шалости маленького и обожаемого ребенка. Такой Зепп считал свою жену. Маленькая женщина Яна Лейкина, жена и мать...
   Так проходили дни на теплоходе. Прогулки, безобидные споры, объяснения в любви, восхищение маленькой дочкой, заботы о ней.
   Вечером Яна с Робертом укладывали малютку спать и шли в бар или в ресторан, в кинотеатр или в танцевальный зал, по очереди наведываясь в свою каюту, чтобы проверить Берточку, которая сладко спала в своей кроватке - пластмассовой ванночке...
  
  - Я ходила в библиотеку! - с дрожью в голосе сообщила супругу Жанна Петровна, словно опускалась на дно мирового океана, увидела там морское чудовище и с трудом от него спаслась.
  - Зачем? - спокойно тоном отреагировал Борис Андреевич и оторвался от телевизора.
  - Я должна была найти сведения об этом теплоходе! На нем наши дети и внучка!
  - И?
  - Это все ужасно, Борис! - Лейкина села на диван и призывно уставилась на мужа, ожидая от него решительных действий, которые последуют после ее объяснений, пока не озвученных.
  - Жаннуся, ты, как всегда, сгущаешь краски! - опередил ее рассказ супруг.
  - Ты только послушай! - Она вытащила из-за спины исписанные листы бумаги. - Вот, что я нашла в архивах. - Она пробежала глазами по ровным строкам. - Ага! Раньше этот теплоход назывался "Берлин"... Он затонул в январе сорок пятого в устье реки Свине недалеко от Лиепае. Теплоход подорвался на мине, на немецкой мине.
  - Так он принадлежал немцам? - заинтересовался Лейкин.
  - Да, они подорвались на собственной мине!
  - И что здесь такого? Шла война...
  - Слушай дальше! - перебила его Жанна Петровна. - В начале сорок седьмого года его пытались поднять, но произошел взрыв, и теплоход снова лег на дно, придавив водолаза. В том же году его, наконец, подняли на поверхность, отремонтировали и назвали "Адмирал Нахимов". И с 1957 года теплоход принадлежит Черноморскому Морскому пароходству! - бойко перечислила она и устало выдохнула.
  - Зачем тебе все это? - Борис указал на исписанные листы. - Чтобы рвать душу себе... и другим? - Последнее слово он произнес совсем тихо. Сообщение жены вызвало у него необъяснимое чувство тревоги, но показывать свое беспокойство впечатлительной жене было нельзя. Возбужденно-наигранным тоном он предложил. - Жанка, а давай рванем в Новороссийск! Мы все равно в отпуске. Повидаемся с детьми, уговорим их отдать нам Раечку. Пусть оставшуюся часть пути проведут вдвоем.
   Глаза супруги радостно загорелись.
  - Какой ты молодец, Боречка! - с чувством произнесла она, расцеловала гордого от похвалы мужа и помчалась в кассы за билетами на самолет.
   Завтра, тридцать первого августа, теплоход "Адмирал Нахимов" в 14.00 прибывал в город-герой Новороссийск...
  
  Глава первая
   Я умер два года назад, когда погибли мои девочки Яна и Роберта. Я мысленно произношу их имена, и появляется он - душитель. Он берет своей огромной лапой мое горло и сжимает его до тех пор, пока слезы не выступают на моих глазах. Потом наступает самобичевание: я казню себя за то, что не смог их спасти. И за то, что не погиб вместе с ними.
   Мои девочки. Одна хрупкая девушка со злато-карими глазами, озорная и напористая, а другая - моя уменьшенная копия, совсем еще малютка, беспомощная и безответная.
   Они погибли... И я умер вместе с ними тридцать первого августа тысяча девятьсот восемьдесят шестого года...
  
   Я каждый раз прокручиваю пленку назад.
   Вот на причале стоят Лейкины. Жанна Петровна держит на руках Берточку. Мы с Яной поднимаемся по трапу: она впереди, я позади нее. Вдруг на середине подъема жена останавливается, медленно разворачивается, несколько секунд смотрит на провожающих - отца, мать и дочь, потом срывается с места, выхватывает из рук своей матери спящую малышку и взбирается по трапу. Уже наверху она громким шепотом произносит, обращаясь к опешившим родителям, словно они могут ее услышать:
  - Я не могу с ней расстаться. Не могу и все. - Она прижимает Роберту к себе и исчезает в недрах теплохода. Я пожимаю плечами и отправляюсь вслед за ними, махнув рукой на прощание тестю и теще, замерших в недоумении.
   Если сказать честно: я был рад такому повороту событий. Я тоже не хотел расставаться с дочерью. Но теща так уговаривала, что мы приняли решение - отдаем им ребенка до третьего сентября. Наш теплоход сегодня в 22.00 отдает концы и направляется в Сочи. Утром мы будем уже там, второго сентября - в Батуми, затем возвращаемся в Сочи, где на причале нас ждут радостные бабушка с дедушкой и Роберта.
   Все счастливы!
   Но в последнюю минуту любящая мамаша перечеркнула все планы. И это нежелание расстаться с дочерью все решило...
   Нет, я не хочу винить Яну. Кто мог предвидеть, что через два с лишним часа произойдет эта трагедия.
   Если бы с нами не было Берточки, то мы спокойно сидели бы в баре, и жена не пошла бы в каюту, чтобы проверить спящую дочь. Она была бы рядом со мной.
   В момент столкновения с сухогрузом все посетители бара вывалились из помещения и скатились в море по наклонной поверхности палубы сильно накренившегося теплохода, где нас подобрал бы лоцманский катер и отвез на берег. Те, кто был в каютах не спаслись.
   Если бы... Если бы...
   И на берегу нас ждали...бы не убитые горем, а счастливые родители Яны, чьи дети и внучка выжили...бы в этой страшной катастрофе. Страшной и глупой.
   Я не могу смотреть им в глаза. До сих пор. В них вопрос и укор: "Почему ты, здоровый мужик, не смог спасти свою семью?"
   Я сам задаю себе этот вопрос ежедневно, ежечасно. И ответа не нахожу, хотя, ответ может быть самым простым - я оказался в море раньше, чем понял, что произошло.
   Я не хочу оправдываться...
   После возвращения домой я остался один. Совсем один...
   Вокруг лежали детские вещи и игрушки, которые Яна хотела взять с собой, но в последний момент передумала. Я с ужасом смотрел на все это и медленно сходил с ума. Я не знал, что делать, как жить дальше?
   Раздался звонок в дверь. На пороге стояла Варфоломея Ильинична, бабушка Яны. На ней, как всегда, была замысловатая шляпка с экзотическим букетом цветов, светлый костюм и туфельки. Мы оценили вид друг друга и остались недовольны. Я - ее легкомысленным и совсем не траурным видом, а она - моей немужской расквашенностью, о чем сразу сообщила мне на входу. Я хотел нанести ответный словесный уар, но Варфоломея повернулась к двери и окликнула замерших за порогом трех женщин.
   Они просочились в мою квартиру и стали выполнять приказы бабушки Яны. Я с недоумением наблюдал, как эти разновозрастные дамы шуруют по шкафам.
  - Что это значит? - безучастно спросил я.
  - Это люди из дома малютки, - на ходу пояснила Варфоломея, - они заберут вещи... - Хорошо, что она не назвала собственницу, бывшую собственницу этих вещей. В этом случае я вышвырнул бы эту компанию из квартиры.
   Я развернулся и исчез в кухне, отгородившись от нападения. С одной стороны, я был благодарен за это освобождение: у меня рука не поднялась выкинуть все. Каждая вещь, каждая игрушка напоминали мне о дочери.
   А с другой стороны, в этом было что-то кощунственное, будто я, вместе с вещами, выкидываю ее из своей жизни. Предаю ее...
   Через некоторое время в приоткрытую кухонную дверь просунулась голова Варфоломеи.
  - Робик, одна женщина хочет забрать вещи Яны. У нее родственники в деревне очень бедные, - осторожно пояснила она еле слышно.
  - Забирайте все, - прошипел я, не отрывая взгляда от чашки с остывшим чаем.
  - Нет, так не пойдет! Если ты возражаешь...
  - Я уже все сказал...
  - Может, ты... хочешь оставить себе что-то... на память? - Она вошла, присела на соседний стул и попыталась заглянуть в мои глаза. Я не дал ей этого сделать. Душитель снова продолжил прерванный ненадолго процесс сжимания моего горла. Я наклонился еще ниже, словно моим основным желанием было рассмотреть плавающие чаинки. - Ладно, - прошелестела бабуля и тихо удалилась, не дождавшись ответа.
   Что я должен был сделать? Пойти в комнату и начать перетряхивать вещи любимой женщины, раскладывать их по кучкам: это мне надо, это не очень, это можете забрать себе. Так что ли?
   У меня осталась память... А вещи - это материальные тряпки...
   Я усердно пил чай, потом перешел на кофе. Со счета сбился на пятой...
   Стук входной двери вернул меня в реальность. Я решил, что Варфоломея ушла вместе с налетевшим тайфуном, но ошибся. Она незаметно возникла в кухне, потрогала рукой остывший чайник, чиркнула под ним спичкой, не поворачиваясь ко мне, дождалась, пока он закипит, налила большую чашку, положила ложку сахара и села рядом. Я весь сжался в предчувствии душевного разговора.
   Бабуля, молча, пила чай и рассматривала цветы на скатерти. Этакое совместное молчаливое чаепитие в доме одинокого мужчины-вдовца.
  - Не казни себя, - наконец, произнесла она. - Это я виновата. Я купила эти проклятые путевки. - Пожилая женщина сморщилась. Я решил, что сейчас начнется долгое рыдание и самобичевание, но нет. Бабуля взяла себя в руки - Я сделала это, - она кивнула в сторону комнаты, - для тебя. Сам бы ты не решился.
  - Спасибо, - с трудом выговорил я. В голову пришла странная мысль: после гибели девочек, все в моей жизни происходит с добавлением частицы "бы".
   А если... бы я погиб вместе с ними, то не было... бы никаких терзаний. Была счастливая семья из трех человек... на том свете. Мы были бы вместе...
  - Ты смотришь на меня и удивляешься: старая дура совсем сошла с ума, она полна сил и энергии, хотя, потеряла любимую внучку. - Она снова поморщилась. - Знаешь, почему я не рыдаю, не бьюсь головой о стену, не кляну себя за... свой подарок на окончание института Яночке? - Варфоломея увидела в моих глазах вопрос. - Потому что я приняла решение, после которого душа перестала разрываться на части. - Я с ужасом уставился на нее. - Нет, я не собираюсь... покончить с собой. Это было бы слишком просто. Хотя, там, - она подняла глаза к небу, вернее к потолку, - я встретилась бы с внучкой и правнучкой. Я старая развалина жива, а их нет. Если можно было совершить обмен их жизней на мою, я не раздумывала бы ни минуту. Но, увы. - Она решительно развела руками, едва не свалил на пол чашку. Чашка качнулась, но устояла.
  - Так, какое решение вы приняли? - спросил я, надеясь, что ее выход подойдет и мне. Она не спешила отвечать, пристально рассматривала меня, будто пыталась прочесть ответ на непонятный интерес - первый интерес за все последнее время.
  - Я ухожу в монастырь! - просто пояснила она без всякой торжественности, свойственной при резких переменах в жизни. Теперь ее взгляд, направленный на меня, ожидал реакции. Любой: бурно-протестной, разрешающей, безразлично-позволяющей, вопросительной, укоризненной. Любой, но реакция должна последовать.
  - Зачем? - также просто спросил я, будто она собралась в булочную, не поинтересовавшись, нужен хлеб или им успели запаслись на неделю.
  - Я буду замаливать свой грех, - пояснила она. - Я убила двух девочек.
   Ее речь меня не шокировала и даже не удивила. Хотя, фанатичной веры в Бога я за Варфоломеей не замечал. Напротив, с возрастом бабушка становилась более рьяной атеисткой, чем раньше, и тихо подсмеивалась над своими приятельницами, посещающими церковь. Так утверждала Яна.
  - Ты думаешь, что я сошла с ума? - Ответа она не дождалась.
   О себе я не мог четко сказать: сошел с ума или нет? Чего уж о других людях рассуждать.
   - Я встречалась с игуменью, - продолжила свой монолог пожилая женщина. - Она долго смотрела на меня, а потом говорит: "Не несчастье заставляет уйти от мира, а любовь Христа. Кто привязан к мирской жизни, долго не задерживается". Я не знала, что ей на это ответить...
  - Она вам отказала?
  - Она никому не отказывает. Но ее слова заставили меня задуматься. Потом я снова пришла к игуменье. Я ей сказала... Я призналась, что умерла вместе я внучкой и правнучкой.
   Варфоломея повторила вслух мои мысли!
  - Что ответила настоятельница? - прохрипел я. А бабушка повторила слова настоятельницы женского монастыря:
  - "Мы облачаемся в черные одежды, потому что умираем для жизни, а мир умирает для нас. Пришедшему в монастырь господь дает силы, крепость и терпение"... Это то, в чем я так нуждаюсь, - добавила от себя она.
   Только сейчас, когда бабушка сняла маску бодрой энергичной женщины и устало откинулась на стуле, я заметил, как она сильно постарела. Ее лицо всегда поражало свежестью и гладкостью, морщины, если и были, то я их не замечал. Она выглядела лет на пятнадцать моложе своего возраста, старшей сестрой своего сына. Теперь ей легко можно дать ее... далеко за шестьдесят, а когда она говорит о Яне и Роберте, то и все восемьдесят.
  - Понимаешь, Робик, - женщина провела ладонью по лицу, словно снимала последнюю пленку наигранного спокойствия, - я устала. Я устала существовать. Я не хочу быть грузом на шее Бориса и Жанны, а сейчас все к этому идет. Силы покидают меня, скоро я слягу и начну издеваться над своими детьми. Сколько это продлится - неведомо. Сердце у меня, несмотря на перенесенное... горе, здоровое... Поэтому я должна уйти от них, не хочу быть им обузой, не хочу, чтобы моей смерти ждали, как освобождения... Господь даст мне силы... А сколько он мне отвел еще лет жизни, не важно. Главное - умереть на своих ногах и не быть в тягость близким людям.
  - В монастыре вам будет нелегко.
  - Я не стремлюсь к легкой жизни...
  - Мне будет вас не хватать. - Я понял, что эта женщина - единственный человек на земле, который мне нужен. Еще два часа назад я хотел отгородиться от всех, закрыться в своей квартире, как в раковине, и никого не видеть и не слышать. Быть наедине со своим горем. Как хорошо, что пришла Варфоломея...
  - Ты приезжай во мне... И очень тебя прошу: помни девочек, но не казни себя.
   Я думал, что она заговорит о судьбе или о том, что Господь забирает лучших, но бабуля снова поступила мудро. Она перевела разговор на другую тему.
  - Мне кажется, - осторожно начала она, - тебе лучше уехать отсюда. Ты должен уехать... Но это мое мнение, поступай, как считаешь нужным. Как тебе хочется.
  - Куда? Куда я уеду?
  - На неметчину свою.
  - Она не моя, я - русский. - Это заявление я делал на протяжении всех своих двадцати пяти лет.
  - Я не про это. Там твои родители, сестра. Ты должен быть рядом с ними.
  - А здесь Яна и Роберта, - прошептал я.
  - Да, - согласилась Варфоломея и приложила ладонь к груди. - Как страшно и больно, что их даже не нашли. Других, хоть, похоронили по-божески.
  - Я как представлю...
  - Не надо! - Женщина погладила меня по руке. - Ты не видел их, значит, живешь надеждой.
  - Это не надежда, а самообман.
  - Пусть, самообман. Но это лучше... Ты будешь каждый год приезжать в Новороссийск. Какая разница - из нашего города или из Германии, где живут твои родные. Надо держаться друг за друга. Кто поймет, кто поддержит, если не близкие люди. Здесь у тебя никого не осталось. Жанна с Борисом никогда тебя не простят. Тебе, вообще, лучше с ними не встречаться. И им легче, и тебе. И не думай, что они обидятся на тебя, если ты решишься на отъезд. Только вздохнут с облегчением. Не будете следить друг за другом, как каждый из вас переживает общее и в то же время раздельное горе. А если ты надумаешь жениться?
   Я вздрогнул, как от удара.
  - Ни-ког-да! - твердо сказал я. - Вы слышите? Ни-ког-да! - Последнее слово я уже прокричал.
  - Я не буду извиняться, - спокойно заверила она. - Жизнь нас рассудит. - Я как-то сразу успокоился и недоуменно передернул плечами. - Ты можешь рассказать, как все произошло?
   Это не было любопытством.
   Я начал рассказ. Сначала, запинаясь и перескакивая с одного на другое, но Варфоломея своими умными вопросами, как врач-логопед, выправила мою речь. Уже закончив, я понял, как мне было это нужно: взять и все рассказать, выговориться кому-то. Кому-то сопереживающему, а не простому любопытному с улицы, неравнодушному к сенсациям.
  - Если бы теплоход не затонул за шесть минут, то погибших было меньше, - задумчиво протянула она. - Странно, почему такой большой теплоход так быстро пошел ко дну?
  - Сухогруз, который врезался в правый борт "Нахимова", после столкновения дал задний ход. Огромная пробоина открылась, и вода хлынула внутрь. Если бы (снова "бы") он остался в брюхе теплохода, то вода поступала медленно и...
  - Яна с Робертой на руках успела выйти из своей каюты, - закончила Варфоломея вместо меня. - Два капитана не смогли развести два судна в огромном бескрайнем море. Они понесут наказание?
  - Говорят, что их будут судить. Но Яну и Роберту уже не вернуть.
  - Все равно, они должны ответить...
  
   И они ответили. Через полгода суд приговорил их к пятнадцати годам лишения свободы.
  
   Еще через полгода я был готов уехать в Германию, где меня с нетерпением ждали мои родители. Вот, кто выиграл от смерти моей жены и дочери, как ни кощунственно это звучит. Если бы моя семья была рядом со мной, то я остался в Советском Союзе. Навсегда...
   Осталось только съездить в Новороссийск. Скоро год, как со мною рядом нет моих девочек.
  
   Стояла великолепная теплая солнечная погода.
   Почти, как год назад.
   Почти - потому что тогда солнце светило ярче, на душе было светло и радостно, рядом со мной по трапу спускалась Яна, на ее руках мирно спала наша малютка. В тот момент мы заметили на причале улыбающихся Лейкиных. Моя жена так обрадовалась, словно рассталась с ними не три дня назад, а, по меньшей мере, три месяца. Жанна Петровна заметила, что их любимая внучка подросла. И это за три дня! Что же будет, когда пятого сентября в Одессе завершится наш морской круиз, и мы вернемся в родной город. Она уже будет бегать и щебетать! Но в этом была вся моя теща! Она удивлялась всему! Жизни, окружающему пространству, мужу, с который прожила почти двадцать пять лет, бескомпромиссному характеру дочери, будто познакомилась с ней на днях, а не сама лично родила её двадцать два года назад. Нет, двадцать один. Пока двадцать один. Первого сентября моя жена станет на год старше. Уже завтра! У меня и подарочек приготовлен!
   Тот день, тридцать первого августа, запомнился мне до мелочей. Мы гуляли по Новороссийску, обедали в ресторане "Морской бриз", купались на городском пляже, который носил странное название "Суджукская коса". Странным его назвала моя теща, которая сравнила пляж с копченой колбасой суджук, внешне напоминающей обычную колбасу, по которой проехало тяжелое транспортное средство.
  - Пляж в честь колбасы! - беззаботно веселилась Яна.
   Она, вообще, в тот день была особенно счастлива: рядом были мы с Робертой и ее родители. Не хватало только Варфоломеи Ильиничны.
   К вечеру настроение моей жены стало медленно меняться. Она всегда была человеком резких перемен: как говорится, от смеха до плача - один шаг. Но медленное изменение настроения меня насторожило. Сначала я не придал значения, отнес на скорую разлуку с родителями, потом не на шутку стал тревожиться и поинтересовался ее самочувствием. Яна сразу не поняла обращенного к ней вопроса, странно на меня посмотрела и тихо сказала:
  - Я очень тебя люблю, Роберт. Очень! - И дотронулась до моих губ своими пухлыми губками.
  - Я тоже люблю тебя! - ответил я, уделив внимание местоимению "тоже", желая ее взбодрить. Всегда после таких "ТОЖЕ тебя люблю", Яна шла в атаку: "А без "тоже" никак нельзя?! Можно подумать, я вымаливаю у тебя признание!" На ее выпал я отвечал очередным признанием в любви, исключив местоимение, причем поизносил это признание с невероятным чувством, не свойственным мне.
   На теперешнее признание Яна отреагировала иначе. Промолчала и с явным недоверием покосилась на меня, точно сомневалась в моей искренности.
  - А ты... - Она замолчала, перевела взгляд на спящую дочь и загадочно улыбнулась, словно у них была совместная тайна, в которую посторонним вход закрыт.
   Почему-то в ту минуту я почувствовал себя этим посторонним. Они отгородились от меня невидимой стеной.
  - Что я?
  - Что? - не поняла она.
  - Ты начала и замолчала.
  - Нет, ничего...
   Уже год я строю версии незаконченного вопроса Яны. Неужели она предчувствовала катастрофу и хотела поинтересоваться: "А ты спасешь нас? Или схватишь ноги в руки и будешь спасаться сам?
   Конечно, это бред, бред нездорового человека...
  
  Глава вторая
  
   Стояла великолепная солнечная погода. Почти, как год назад.
   Родственники погибших на теплоходе "Адмирал Нахимов" стояли на мысе Дооб, где через год после катастрофы был установлен памятный знак. Совсем недалеко от мыса Дооб, в Цемесской бухте, на глубине сорок семь метров лежит затонувший теплоход. Лежит на правом боку, подмяв под себя мою жену и дочь. Он взял их в заложники.
   Что ты хочешь взамен? - мысленно спрашивал я, стоя на мысе и вглядываясь вдаль.
  - Смотрите, - возбужденно прошептал кто-то рядом. - Вон он, лежит! Вон он!
  - Кто? - не сразу сообразил я и уставился на немолодого мужчину, который протягивал руку в сторону моря.
  - "Нахимов"! Затонувший теплоход! Вы видите, видите? - обалдевшим шепотом тараторил он.
   Я визуально оценил странный вид мужчины с бешеными глазами и сочувственно произнес, не желая его расстраивать.
  - Может быть, может быть.
   В сторону моря старался не смотреть, чтобы не увидеть то, что увидеть невозможно! Право каждого родственника, потерявшего близкого человека в прошлогодней катастрофе, пытаться найти себе успокоение. Хотя, по моему мнению, лежащий на дне теплоход - видение не для слабонервных.
   Мне показалось, что мужчину должны услышать остальные участники печальной церемонии, но никто, кроме меня, его не услышал. Как не услышали мое "может быть".
  - Вы не понимаете! - уже громче заговорил мужчина, почти взвизгнул, схватил меня за локоть и начал трясти.
   Дело принимало серьезный оборот. На нас стали странно поглядывать люди. Не зря я уклонялся от присутствия на этом мероприятии. Я хотел провести этот день в полном одиночестве.
   Не в одиночестве. Я хотел провести его наедине с девочками... Без посторонних со смурными лицами... Не знаю, какое лицо было у меня. Возможно, еще "краше".
  - Прошу вас, успокойтесь! - призвал я возбужденного мужчину. - Вы были в тот день на "Нахимове"? - Я постарался увести разговор с опасной темы, переключив на воспоминания.
  - Я? - Он удивленно на меня посмотрел, словно я спросил какую-то глупость. Вопрос медленно доходил до него. - Лучше бы... я. - Он нервно растер левую половину груди, пытаясь таким способом облагоразумить больное сердце.
  - У вас есть... лекарство?
  - Да, где-то был валидол. - Он похлопал себя по карманам брюк, достал стеклянный цилиндр, открыл крышку, вытряхнул большую таблетку и кинул её под язык. - Почти год по больницам провалялся. Только недавно выписался, - с трудом ворочая языком, пояснил он. Безумный блеск в глазах исчез.
   Я сочувственно покачал головой.
  - На том теплоходе, - он кивнул в сторону моря, - дочь с зятем были. Я им на свадьбу путевки подарил! Отправил в свадебное путешествие.
  - Их нашли?
  - Нашли. Привезли на катере, уложили на берегу вместе с другими... погибшими. Лежат, как на пляже. Хотя, они и лежали на пляже. Только женщины в нарядных платьях... Моя Леночка... - Он вновь усиленно потер правую половину груди. - Моя Леночка такая красавица. В персиковом платье и на пляже. Мы с матерью это платье ей на второй день свадьбы купили, оно ей очень шло: длинное, нежно-персикового цвета... Лена с Виктором даже внешне были похожи: оба высокие, темноволосые... А главное - очень счастливые. Дружили еще со школы, с шестого класса он ее портфель таскал. Витька тогда был ниже ее на голову. Я еще подсмеивался: "Ты, Ленка, какого-то шпендрика себе нашла". А она: "Пап, я за него замуж не собираюсь. Хотя, может, и собираюсь, еще не решила". И хохочет!
  - Виктор подрос? - зачем-то спросил я.
  - Подрос, метр девяносто два... был. Знаешь, моя жизнь делится на две половины: до катастрофы и после, с добавлением слова "были".
  - И у меня.
  - Ты извини, что я... со своим горем. Ты же здесь не просто так...
  - У меня там, - я повторил его кивок, - жена и дочь. Так и остались.
  - Вот же горе горькое! - Он похлопал меня по плечу. - Хоронить своих детей - это самое страшное! - Потом понял, что сказать что-то не то и поправился. - Терять детей...
   Душитель снова вернулся. Я повернулся в сторону моря и посмотрел на его хитрое спокойствие.
   В тот день, год назад, тоже был штиль. Только вечером поднялась небольшая волна, когда мы поднимались по трапу теплохода.
   Ночью, когда я сидел на берегу весь перепачканный мазутом и завернутый в одеяло рядом с убитыми горем Лейкиными, начался шторм. Мы с надеждой ждали каждый катер со спасенными людьми. Вглядывались в лица, моля об одном: пусть там будут наши девочки. Но их не было...
   К утру опустился сильный туман.
  - Даже погода против нас, - обреченно сказала Жанна Петровна. - Да, Боря?
   Она отделила меня от себя и мужа. Правильно. Кто я им? Человек, некогда бывший их зятем, спасшийся, как крыса, с тонущего теплохода.
   Человек, который не пытался спасти их единственную дочь и единственную крошечную внучку...
   Мое зрение выхватило черную жирную точку в прозрачной морской воде.
  - Боже мой! - задохнулся я. - Это же... - Я закрыл себе рот рукой, чтобы не произнести название теплохода.
  - Я же тебе говорил, - зашептал мне на ухо мужчина, потерявший год назад дочь Леночку и зятя Виктора. - Это наш "Нахимов"...
  
   После печальной церемонии всех родственников посадили на катер и повезли к месту катастрофы. Мы положили на воду венки и цветы. Я купил белые гладиолусы для Яны и маленький букетик астр для Берточки. Яна очень любила гладиолусы, причем, чем длиннее, тем лучше.
   Я пытался рассмотреть с этого места затонувший теплоход, но ничего не увидел.
   Когда катер причалил к берегу, все разбрелись, а я снова пошел на мыс Дооб, желая убедиться в своей нормальности и отсутствии зрительных галлюцинаций.
   - Это место гибели "Нахимова". И черная жирная точка - он сам! - твердо заявил я, не боясь быть услышанным: на мысе я пребывал в гордом одиночестве. Как мне казалось.
  - Это теплоход "Адмирал Нахимов", - подтвердил мою догадку-установку чей-то голос. Я два раза прокрутился вокруг собственной оси, так как первый круг результата не дал, а вот второй явил моим очам странное создание. Это была молодая девушка с очень длинными густыми волосами смоляного цвета. Волосы такой длины я видел только на картинках, где были изображены русалки. Миндалевидные темно-карие глаза смотрели внимательно и изучающее, словно проникали внутрь и вытаскивали наружу всю накопившуюся боль. Словно она не простая девушка, а хирург, оперирующий злокачественную опухоль. Сейчас она удалит ее и сразу придет облегчение. У меня резко заболел затылок, я приложил к нему руку и непроизвольно сдавил, желая избавиться от этой нарастающей боли. Девушка плавно подняла вверх свою руку и так же плавно ее опустила, а потом сделала движение, напоминающее движение хлебороба в старые времена, разбрасывающего зерно в землю. Вместе с этим выбрасыванием моя головная боль ушла, будто ее и не было. Я с интересом посмотрел на девушку. Было заметно, что она жительница Востока, скорее всего из Азербайджана. На ней было одето платье с длинными рукавами и глубоким вырезом, из которого выглядывала обычная рубаха. Ноги скрывали просторные шаровары. Широкий пояс подчеркивал тонкую талию. На голове девушки была диадема, украшенная жемчугом, в ушах шевелились при каждом движении крупные серьги, запястья рук и лодыжки ног увивали браслеты.
  - Лежащий на дне теплоход всегда виден в хорошую погоду, - продолжила она начатый монолог.
   Она заворожила меня, удивила своим неожиданным появлением, и я не сразу сообразил, о чем идет речь, хотя, сам затеял этот разговор.
  - Вы уверены? - Я непроизвольно сделал шаг назад, стараясь оценить внешний облик неожиданной собеседницы: поражало несоответствие простой одежды и дорогих украшений.
  - Уверена, - без тени сомнения ответила она, тоже не сводя с меня своих миндалевидных темных глаз. Мне стало нестерпимо жарко, будто на меня направили нагревательную лампу. Следующая фраза меня охладила. - А ты все убиваешься? А зря...
   Полувопрос-полуутверждение вызвал у меня мгновенную неприязнь к девушке, которая с первой минуты заворожила меня своей красотой и робким пониманием. Я развернулся и решил уйти.
  - Постой, - остановила меня она. - Я не хотела тебя обидеть. Можно дам дать тебе совет?
  - Не нуждаюсь! - с вызовом бросил я через плечо и сделал несколько шагов прочь от нее.
  - И все же... Ты бы съездил... - Я замер, боясь что-то пропустить. - Ты бы съездил в поселок Большой Утриш, - посоветовала она без всяких эмоций в голосе, как экскурсовод, твердивший каждый день одно и тоже.
  - Зачем? - удивился я и повернулся к ней.
  - Тебе нужен отдых. Походи, осмотрись. Может, душа найдет успокоение.
   Я хотел спросить: "Почему я должен выбрать для поездки поселок с незнакомым названием Большой Утриш, а не какой-то другой?" Далее могли последовать другие вопросы. Но я не спросил ничего. Неожиданно у меня разболелись глаза. Было похожее чувство, когда в глаза попадает песок. Только еще больнее. Наверное, песок заменили молотым стеклом. Не отдавая отчета своим действиям, я начал усиленно тереть глаза руками. На удивление боль не усилилась от втирания в глаза "мелких частиц стекла", резь постепенно ушла. Когда зрение вернулось ко мне, я с досадой понял, что восточная красавица исчезла. Я снова повернулся вокруг собственной оси в надежде, что подобный ритуал вернет девушку на место. Чудо не произошло. На мысе я был один, визуально. Но чье-то невидимое присутствие я ощущал. Я предпринял еще одну попытку обнаружить восточную красавицу-советчицу, и стал бродить по мысу с вытянутыми вперед руками. Так играют дети: одному завязывают глаза, и он старается найти своего товарища, поворачиваясь во все стороны и прорезая вытянутыми руками невидимое ему пространство, в надежде ухватить зазевавшегося игрока. Я понимал, что со стороны выгляжу нелепо, но совладать со своим желанием - вернуть девушку-предсказательницу - не мог. Потом я перешел к созерцанию окружающего пространства. Даже приблизился к обрыву и заглянул вниз. Никого! Только одинокая чайка парила над спокойной поверхностью моря.
   Куда же она делась? - задумался я. - Только стояла рядом и в один миг исчезла... Странно, очень странно... Я не видел, как она появилась, и не заметил, как она ушла.
   Девушка, словно выскочила из недр земли, и туда же ушла, выполнив свою миссию. Я стал внимательно рассматривать землю под ногами, надеясь обнаружить, какой-нибудь тайный вход. Даже попрыгал в одном подозрительном месте, желая провалиться вслед за своей недавней собеседницей.
  - У меня сегодня явные галлюцинации! - гневно высказался я вслух, причем достаточно громко. Мой голос должен выманить ее наверх, как в прошлый раз. Не выманил. Тогда я высказал другое предположение, которое обязано удалить галлюцинации. - Не было никакой восточной красавицы!
   Но девушка стояла перед глазами, покачивала головой, ее серьги искрились на солнце.
   Я еще долго воздействовал на свой разум, призывая его забыть девушку, забыть ее пожелание мне - поехать в какой-то Утриш.
   Но название поселка запрятал в недрах своей памяти. На всякий случай...
  
   Ночь выдалась беспокойной. Я проваливался в сон. Вокруг меня летала на метле увиденная накануне восточная красавица. Потом красавица неожиданно превращалась в бабу Ягу из сказки в исполнении известного актера Георгия Милляра. Баба Яга явно радовалась моему непониманию и желаю забыть красавицу.
  - Не нашел, не нашел! - веселилась она, летая вокруг меня на метле и обдавая меня запахом прелости.
   Я протягивал руки и просыпался. Подозрительно, но я опять видел повторение сна, едва закрывал глаза.
   Все чередовалось: восточная красавица - баба Яга с ее безудержным весельем - мое желание ухватить ее за платье, чтобы задать всего один вопрос: "Почему я должен поехать в поселок Большой Утриш?" - пробуждение... И все по новой...
   В очередной "серии" бабка не появилась, волоокая красавица летала на метле и надменно косилась на меня. Я подпрыгивал, дотрагивался кончиками пальцев ее одежды, но девушка в последний момент ускользала, ловко управляя "летательным аппаратом". От действий я перешел к словам. Я уговаривал ее совершить посадку и поговорить, но она продолжала свое кружение, пока ей это не наскучило. Совершив последний виток вокруг меня, она вылетела в раскрытое окно, даже не повернув головы в мою сторону...
   Я открыл глаза. На улице зарождался новый день. Первые лучи солнца проникли сквозь портерную щель. Я сел на кровати, потряс головой, стараясь таким способом выгнать из нее остатки безумно повторяющегося сна.
   До возвращения в родной город у меня было еще четыре часа. Я быстренько умылся, спустился в кафе, позавтракал и вышел на улицу. Недалеко от входа в гостиницу весело бил фонтан, который я еще по приезду назвал детским. В самом центре фонтана стояли три гипсовые фигуры: крокодил Гена, Чебурашка и старуха Шапокляк с сумочкой, из которой выглядывала ее подруга крыса. Эта компания вызывала умиление не только у детей, но и у взрослых. Вокруг фонтана всегда было многолюдно. Несмотря на ранний час, и сегодня на парапете сидела молоденькая мамочка и, наклонившись к маленькой дочери, что-то рассказывала ей. Глаза обеих были устремлены на гипсовые персонажи из мультфильма. Девчушка внимательно выслушала свою мать, потом кивнула головой и тоненько запела.
  - Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам...
   Ко мне подкрался душитель, ухватил за горло и начал проделывать свою любимую работу. В глазах потемнело. Показалось, что заботливый душитель решил закрыть от меня сцену чужого счастья. Я пребывал в анабиозе. В глазах не просветлело, но я отчетливо видел... Яну и Берточку, которая старательно выводила песню крокодила Гены. Это не может быть Роберта. Она не может так петь, ей немногим больше года... Было бы...
   Это "было бы" вернуло меня в реальность. Девочка пела, мама сияла от счастья, светило солнце, пели птицы. Всеобщий рай, где мне нет места.
   Еще пять минут назад я хотел вернуться в номер, растянуться на кровати и провести оставшиеся до отъезда четыре с лишним часа за чтением интересной книженции. Но теперь меня вновь охватила навязчивая идея отыскать восточную красавицу.
   Я решил не идти на мыс, а найти неподалеку какую-нибудь деревушку и расспросить там о странной девушке. Должна же она где-то жить, где-то спать и питаться. Выглядела она при нашей встрече чистенькой, а не перепачканной землей, словно вылезла из подземелья. Значит, она живет в нормальной семье. Только сама выглядит не вполне нормальной. Может, она местная сумасшедшая, которая ускользает от родных, ходит по окрестностям и несет всякий бред. А я на полном серьезе воспринял ее слова о поездке в какую-то деревню, чтобы отдохнуть... душой. Может, она оттуда родом и никаких других мест не помнит в силу своего... нездорового состояния, а люди ловятся на ее удочку, считают ее пророчицей Вангой, и следуют ее пожеланиям. Но вместо того, чтобы совершить поворот на сто восемьдесят градусов и привести в исполнение свое первое желание - бросить свое тело на кровать, почитать или вздремнуть, если чтение не захватит, мои ноги потопали вперед в неизвестном направлении.
   Я так погрузился в размышления, что не заметил, как отдалился от города. Вокруг меня были известняковые скалистые горы с вытекающими из них ручейками.
  - Яна бы сказала: горы плачут! - громко произнес я и незаметно окинул взглядом окружающее пространство, рассчитывая на появление собеседницы. Если подобное повторится, то я буду более сдержан и терпелив. Я даже губы растянул в приветливой улыбке, показывая свою расположенность к беседе. Странная картина - стоит среди плачущих скал здоровый мужик и радуется непонятно чему. Диагноз на лицо!
   Вынырнув из цепи плачущих пригорков, я увидел странное сооружение. Вернее то, что от него осталось. Скорее всего, эти руины были когда-то укреплением для отражения нападения с моря. Почему я сделал такой вывод? Потому что расположилось полуразвалившееся строение на берегу Цемесской бухты. Я окинул взглядом художника морскую гладь и улыбнулся. Искренне улыбнулся. Первый раз за весь прошедший год. Сколько раз я видел эту бухту с другого ракурса и всегда рассматривал ее, как... место гибели теплохода. А сейчас сочетание разрушенной крепости, синего горизонта, моря и зеленых гор вызвало в душе желание взять в руки кисть и запечатлеть этот райский уголок природы, несмотря на то, что я был портретистом.
   И опять вспомнилось бубнение Яны на теплоходе о мольберте и моем глупом упрямстве...
   Полюбовавшись природой, я решил перейти к истории и с важным видом знатока археологии стал бродить среди руин. Внутренние постройки не сохранились, как и сами стены укрепления, только по углам стояли разрушенные башни. За крепостью, на плоскогорье, я заметил следы надгробий с еле различимыми надписями, напоминающими арабскую вязь. Я склонился над одним надгробием, провел рукой по надписи, как слепой, читающий кончиками пальцев, и тут мое внимание к чужой могиле пресек громкий крик. Я отдернул руку, отпрянул сам и пристыжено осмотрелся, сразу не сообразив, откуда донесся крик. Не могу не признать, что я сильно струхнул. И этот страх приковал мои ноги к земле. Не заметив ничего подозрительного, я опять подумал о галлюцинации - вчера была визуальная, сегодня - слуховая. Но тут тишину разорвал повторный крик. Я понял, что это крик чайки. Задрал голову и увидел парящую высоко в небе огромную чайку. Она металась, она нервничала. То приближалась к земле, причем спуск был необычным - по спирали. Так падает самолет, - почему-то подумал я. Уж, не знаю, ограничено ли падение самолета определенными границами, в данном случае, медленное вращение чайки вниз по спирали имело строгие границы, будто она совершала движение по невидимым мне линиям. Я заворожено следил за ней. Чем ниже опускалась птица, тем тревожнее становилось на моей душе. И вздохнул с облегчением, когда она опустилась на надгробие, которое привлекло мое внимание. Я почувствовал себя вором, проникшим в чужое пространство и застигнутым на месте преступления хозяйкой чайкой. Это была огромная белая птица с круглыми темными глазами, неестественно красным клювом и крепкими когтистыми серыми лапами, которые больше подошли бы какой-нибудь хищной птице. Чайка уставилась на меня, с интересом наблюдая, что я намерен делать дальше.
  - Гаг-аг-аг! - хрипло произнесла она. Затем повторила эти крики еще раз.
  - Я уже ухожу, - заметил я извинительным тоном. - Вот, только ноги, - я постучал по своим чреслам руками, призывая их к действию и указывая тем самым на виновника моего застопорившегося состояния.
   Хозяйка здешних мест перевела взгляд с моего лица на ноги и оценивающе стала их разглядывать, даже голову наклонила, словно в первый раз видела нечто подобное. Я тоже опустил глаза и окинул взглядом свои конечности, спрятанные под джинсами. Ноги, как ноги, только парализованные, - подумал я без испуга за свою дальнейшую жизнь.
   Не увидев ничего интересного, взгляд птицы переместился на мою руку, а именно на запястье, на котором красовались часы, подаренные Яной на мой двадцатипятилетний юбилей. Мне показалось, что чайка требует их взамен на мое освобождение. Я непроизвольно прикрыл часы другой рукой.
  - Квя-ау! - односложно заявила она, запрокинув голову назад.
   Ее обращение ко мне походило на кошачье мяуканье, у меня даже появилась мысль приблизиться к ней и погладить по голове, как домашнее ласковое животное, позабыв о парализации. Но насупленный взгляд черных птичьих глаз остудил мой порыв. Чайка снова уставилась на мое левое запястье, прикрытое правой ладонью.
  - Это подарок, - промямлил я, заведя обе руки за спину и сцепив их в замок, при этом чувствовал себя полным идиотом, который пытается договориться с птицей, изъясняющейся на своем наречии.
   Чайка покачала головой, словно сожалела о несостоявшемся обмене. Или удивлялась моей несообразительности. Потом взмахнула крыльями, раз, другой, но не взлетела, а осталась сидеть на надгробии, словно ее когтистые лапки приклеились к нему. В этот самый момент я почувствовал, что к моим ногам возвращается способность двигаться. Я проделал движение бегуна на месте, проверяя свою догадку. Так и есть: я могу ходить, могу... смыться от этой странной птицы... Но отпустит ли она меня? Мне показалось, что как только я сделаю пару шагов, она бросится вдогонку, схватит меня за волосы и... потащит в свое гнездо, на корм собственным детым... Нет, она меня не поднимет, да и в гнездо я не помещусь. А вдруг чайка сядет мне на голову и будет долбить своим страшным клювом до тех пор, пока я не потеряю сознание? А потом... Что будет потом, я знать не желал, поэтому вернулся в реальность...
   Помахав крыльями, чайка снова уставилась на мое запястье - мои руки были прижаты к бедрам после бега на месте - и негромко вскрикнула, повторив недавнее мяуканье, будто призывала меня к какому-то действию. Я поднес к глазам руку с подарком Яны и ужаснулся: до отхода поезда оставалось сорок минут, а мне еще надо добраться до гостиницы, взять вещи и мчаться на вокзал. Я рванул со всей мочи, забыв о недавней парализации и боязни быть настигнутым, потом резко тормознул, чтобы бросить последний взгляд на странную птицу. Она осталась сидеть на надгробной плите, опустив голову, будто читала на ней невидимую надпись.
  - Мне надо идти, - с сожалением сказал я, - на поезд опаздываю.
   Чайка оторвалась от "чтения" и подняла голову, уставившись на меня своими умными глазами. Мне показалось, что птица разочарованно вздохнула, сожалея о моем уходе, затем взлетела со своего постамента, приблизилась ко мне, негромко вскрикнула и полетела дальше, постоянно оглядываясь назад, словно проверяла, следую ли я за ней. Я понял, что птица указывает мне короткий путь...
  
   Прошел год после этого приключения. И два года после гибели девочек. Я живу в Берлине, подрабатываю случайными заработками, а все свободное время пишу портреты Яны, Берточки и... девушки-предсказательницы. Еще я пишу картину крепости, не руин, которые видел год назад, а настоящую крепость, какой она была в далекие времена, когда в ней жили люди. Только ни одной человеческой фигуры я не изобразил. Сначала я решил воссоздать ее постройки. Я привык писать то, что вижу перед собой, а теперь я, как художник в театре, пишу декорации к новой пьесе, только эта пьеса еще не написана. Я делаю все в обратной последовательности: сначала интерьер, а потом я помещу туда действующих лиц и придумаю некую сказку. Да, сказку... Ведь, крепость тоже живет в моем представлении...
   В моей картине присутствует пока только одно живое существо - чайка. Именно, с нее я начал писать.
   Я не знаю, кто мне помогает писать картину, откуда я знаю, какой была эта крепость в те далекие времена? У меня нет творческих терзаний. Я просто беру в руки кисть и появляется чувство, что кто-то невидимый нашептывает мне на ухо, оказывая мне честь быть посвященным в таинство старой крепости. Я уверенно продолжаю работу, будто сам видел эти постройки в те времена и жил среди тех людей, которые еще не появились на моей картине.
   Сначала я изобразил само укрепление: крепостные стены, башни, причал для кораблей, потом перешел к внутренним постройкам: казармы, торговые лавки и... мечеть. Я не знаю, почему изобразил мечеть, а не нашу христианскую церковь. Наверное, я действовал по подсказке. Или образ девушки-азербайджанки привел меня к мысли, что это должна быть мечеть. Хотя, ее национальная принадлежность осталась под вопросом. Сколько еще вопросов у меня к этой девушке?!
   Я живу одним желанием - поехать в Новороссийск и найти восточную красавицу...
  
   Меня отвлек от работы звонок в дверь. Наверное, пришли родители, - решил я и пошел открывать.
   Они считали своим долгом наносить мне ежедневные визиты. Мама уговаривала меня по приезду поселиться у них, но я сразу отверг ее предложение: я хотел жить в полном одиночестве со своими мыслями, со своей работой, которая полностью завладела мной. Поэтому я поселился в небольшой квартирке на окраине Берлина подальше от родственников.
   Мне было жаль своих немолодых родителей, которые на закате жизни оказались в чужой стране. Но никто их к этому не принуждал. Это был их выбор в угоду собственной дочери. А эта эгоистка приняла жертву родителей, которые чувствовали себя в Германии, как временные гости. Погостят, погостят, да и вернуться в родной дом. Кстати, квартиру родителей я так и не продал. Перед отъездом уже должна была состояться сделка, но в последний момент я передумал.
  - А с чего я решил, что останусь там навсегда? - задался я вопросом. - Германия - это временная нора, где я постараюсь зализать рану. Даже не залечить. Залечить ее я не смогу до конца своих дней. Попытаюсь постепенно вернуться к жизни в стране, где тебя никто не знает, где ты спокойно можешь идти по улице, не опасаясь встретить знакомого с выражениями соболезнования или глупым, до боли глупым вопросом: "Как ты?"
  - Как я? Отлично! Только у меня... такая незадача - погибли жена и маленькая дочурка. И я виновен в их гибели!
   Каков вопрос, таков ответ.
   Поэтому я решил переждать в Германии год - другой - третий, а там будет видно...
   Родители пришли не одни, с ними притащилась крыса Элька. Ой, Эльза! Она забыла, что ее звали Элеонора. И забыла русский язык. Каждый раз вскидывает брови, когда мы общаемся к ней на родном языке, хмурится, и сверлит нас вопросительно-недовольным взглядом, а потом презрительно заявляет:
  - Нихт ферштейн!
   Она, видите ли, не понимает!
   Мои бедные родители, которые еле-еле выучили несколько фраз по-немецки, тушевались, хлопали глазами и переглядывались.
  - Что? - задохнулся я от возмущения, впервые услышав от Эльки "нихт ферштейн".
  - Нихт ферштейн, - дерзко повторила сестра.
  - Я сейчас... врежу тебе, как в детстве, несмотря на то, что ты старше! - возмутился я, - и тогда ты сразу все поймешь. - Успокоил испуганных родителей и вновь обратился к ней, - дура ты, ох и дура!
  - Дети, не ссорьтесь, - тихим голосом попросила мать, а отец улыбнулся в седые усы.
   Мне всегда нравилась его способность не вмешиваться в споры. Он чем-то походил на моего бывшего тестя Бориса Андреевича. Только тот старался успокоить разбушевавшуюся жену, а мой отец спешил ретироваться, если напряжение в семье достигало апогея.
  - Сами разберетесь, - говорил он и исчезал во дворе, где его всегда ждали друзья-доминошники.
   Теперь отцу идти было некуда: во дворе не было любителей этой народной игры, как не было бабушек на скамейке, обсуждающих последние новости и плохих соседей. Мать никогда не присоединялась к этим любительницам влезть в чужую жизнь и всегда обрывала их, если останавливалась на пять минут и при ней нелицеприятно высказывались о ком-то. Потом она приходила домой и с возмущением пересказывала отцу домыслы "лавочных кумушек", как называли их все жители нашего дома. Теперь она с милой улыбкой вспоминала тетю Мару - главную заводилу этих посиделок. Вообще-то ее звали Марфа, но буква "ф" куда-то со временем исчезла.
   Однажды я не выдержал слезных воспоминаний моих предков и заявил.
  - Значит так, уважаемые родители! Довольно! Довольно воспоминаний и слез! Собирайте свои манатки и возвращайтесь в Союз.
   Родители резко замолчали, переглянулись и, как мне показалось, задумались.
   В этот их визит все пошло по-другому пути. Отец вытеснил меня на кухню, долго мялся, а потом спросил:
  - Слушай, Роб, а ты считаешь это возможно?
  - Что? - не сообразил я. Наш диалог еще не завязался, а отец, видимо, так долго обмозговывал мое предыдущее предложение, что не заметил прошедшего времени.
  - Ну, это... наше возвращение на Родину.
  - Когда вы уезжали, то уверяли всех и каждого, что едете на Родину. А сейчас, куда собрались?
  - Не ерничай, - спокойно парировал отец, - ты знаешь, что я имею в виду.
  - Отец, если вам с матерью здесь плохо, то зачем себя насиловать, - констатировал я.
  - Насиловать, - повторил за мной отец. - Это ты правильно сказал. Насиловать. - Он странно зашмыгал носом, будто у него резко начался насморк. - Знаешь, сынок, душа вся изболелась, закрываю глаза и вижу мой родной завод, улицу, по которой я ходил тридцать лет, мой станок, наш дом... А здесь... Здесь все чужое: люди, говорящие на непонятном языке, их еда, их закрытость друг от друга. Нам с матерью, кроме тебя и Эльки, и поговорить не с кем.
  - Пап, возвращайтесь назад. Я тоже вернусь... позже. - Я подошел к нему, обнял за плечи. - Наша квартира ждет вас. - Выдвинул я последний аргумент.
  - Ты ее не продал? - удивился он.
  - Нет. Я знал, что вас потянет домой. Вы с мамой оба русские до глубины души. Как и я...
  - А как же Элька?
  - А что Элька! Вполне самостоятельная женщина. Не забывай, что ей не пятнадцать лет. Нравится ей здесь, пусть остается.
  - Да, ей здесь нравится, - согласился отец. - В Союзе у нее и друзей не было, а здесь полно. Еще бы замуж вышла...
  - Выйдет! - уверенно пробасил я, будто стадо женихов ломилось в дверь моей сестры...
  
   Моя уверенность обрела подтверждение даже быстрее, чем я думал.
  - Роберт, - с порога заявила Элька-Эльза, - завтра мы идем в ресторан!
  - Есть повод? - вяло поинтересовался я, но увидев горящие глаза родителей, проникся интересом к заявлению сестры.
  - Повод есть, - сдерживая рвущийся наружу восторг, изрекла сестрица.
  - Сколько нас будет? - издали подошел я.
  - Мама, папа, я и ты, - перечислила она. - Ой, еще забыла свою подругу Ильзе Айгнер. У нее был такой загадочный вид, что я сразу понял - кого-то она оставила "на закуску".
  - Эльза, Ильзе, - пробубнил я, словно заучивал имена, которые отказывались закрепиться в памяти.
  - Да, Ильзе! - с вызовом заметила сестра. - Именно, благодаря Ильзе я познакомилась с Францем.
   Вот и "закуска"!
  - С кем? - опешил я и почему-то глупо хихикнул, чем еще больше вывел из себя Эльку.
  - С Францем Шуттлером! - зло бросила она, словно назвала своего одноклассника, который не давал ей прохода.
   Я хотел привычно съязвить, но увидел встревоженный взгляд своей мамули и закрыл рот.
  - Наша... Эльза, - запнулась она на непривычном имени дочери и не замедлила сообщить, - познакомилась с приличным мужчиной.
  - И он на нее клюнул? - ляпнул я.
  - Я тебя сейчас убью, дорогой братик, - прошипела сестра.
  - А ты разве поняла, что я сказал? Ты же "нихт ферштейн"! - вспомнил я к месту.
   Отец хмыкнул и был уничтожен одним взглядом любимой дочери.
  - Ты должен пойти с нами! - приказала сестра.
  - Сынок, пожалуйста, - мягко попросила мама, опережая мое резкое высказывание. Она знала, что слово "должен" мое самое- самое "любимое" слово. Когда мне в школе заявляли, что я должен организовать выставку работ любителей живописи, я обязательно заваливал взваленную на меня обязанность. Мама долго билась над моим неумением писать сочинения и, в итоге, писала сама о Катерине, которая почему-то была "лучом света в темном царстве". Затем гордо выдавала мне черновик, с просьбой переписать все начисто. Я выполнял ее требование, мама снова пробегала глазами сочинение на предмет описок и ошибок, с удовлетворением закрывала тетрадь и заявляла.
  - Теперь ты должен получить пятерку.
   Это она сказала, не задумываясь о последствиях. В моей голове что-то щелкало, я возвращался в свою комнату, специально исправлял, где это было возможно, "о" на "а" и в итоге зарабатывал трояк. Мама удивлялась, заново просматривала сочинение, ругала себя за недосмотр, потом меня - за невнимательность. Со временем наблюдательная гражданка Зепп выявила мою нелюбовь к слову "должен" и исключила его из своего лексикона.
  - Хорошо, мама, - твердо заявил я, - я пойду с вами в ресторан знакомиться с...
  - С Францем Шуттлером, - услужливо подсказал отец. - Мы выдадим дочь замуж и... - Он не договорил, подмигнул мне и азартно потер руки.
  - Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, - деловито произнесла Элька. Потом опомнилась и спросила, - а что должно последовать за твоим "и"?
  - И все будут счастливы! - нашелся отец.
  - Ага! - согласно кивнула сестра.
   У меня сжалось сердце. Это "ага" было излюбленным словечком Яны. У нее это слово-согласие произносилось так задорно, в нем была вся зажигалка Яна Лейкина.
  - Сынок, что с тобой? - услышал я сквозь пелену воспоминаний встревоженный голос своей матери.
   Я не заметил, как она приблизилась ко мне и присела рядом на краешек дивана.
  Варфоломея была права, когда утверждала, что рядом с близкими людьми мне будет легче пережить свою боль. Я только начал погружаться в прошлое, а моя мать уже была рядом, и вырвала меня из цепких лап неугасающего горя. С другой стороны пристроился отец. Положил мне руку на плечо и задумчиво смотрел на меня, не произнося лишних слов.
   Счастье - это когда тебя понимают, - написал в сочинении один школьник в кинофильме "Доживем до понедельника". И он был прав.
   В нашей семье меня понимали не все. Сестра-эгоистка была настроена на свою волну, но я на нее за это не обижаюсь.
  - Так ты пойдешь? - встряла в нашу идиллию Элька.
  - Он пойдет, - ответили за меня родители.
  - А твоя подруга там зачем? - специально спросил я, чтобы продолжить словесную перепалку с любимой сестрицей и запрятать подальше душевную боль.
  - Ты иди, Эля, - посоветовала ей мама, предчувствуя назревавший скандал между детьми, - я сама все расскажу Роберту.
  - Я хочу, чтобы сестра поведала мне, так сказать, из первых уст, - капризно заявил я, мысленно ругая себя последними словами.
  - Ну, если ты так хочешь, - пространно заметила сестра и переглянулась с родителями.
   Это становится интересным, - подумал я и обратил внимание на странные знаки, которые делала мама своей дочери, словно пыталась остановить ее.
  - Ильзе - подруга нашей Эли, - начала наша родительница, обращаясь ко мне, но, не сводя при этом взгляда с дочери.
  - Это я уже понял! - Я водил головой от одной к другой, пытаясь понять, что кроется за приглашением подруги на семейный ужин, на котором произойдет знакомство Зеппов с предполагаемым претендентом на руку и сердце нашей Эльки.
  - Когда Ильзе лежала в больнице...
  - Боже мой, твоя подруга тяжело больна! - схватился я за сердце, перебив мать на полуслове. - Может, ей прописан постельный режим, а ты... бесстыжая, - театрально взвыл я, указывая на сестру, - в угоду своим желаниям тащишь ее в ресторан!
  - Заткнись! - отрезала Элька.
  - Роберт, ты ведешь себя, как... - без укоризны в голосе заметила мама, подбирая правильное сравнение.
  - Как плохой актер! - подсказал я.
  - Как избалованный подросток, которому все дозволено!
  - Спасибо, мамуля! - с чувством заявил я и чмокнул ее в щеку.
  - За... понимание? - заговорщицки спросила она, наклонившись к моему уху.
  - За него! - Мне стало так хорошо, даже постоянный друг-душитель испарился.
   Отец понимающе улыбнулся, расправил свои усы и погладил супругу по плечу.
  - Такое чувство, что я здесь лишняя! - скривилась от недовольства Элька. - Все такие уси-пуси, а я никому не нужна!
  - Францу нужна! - обреченно заметил я, будто предвидел, чем эта связь закончится.
   Сестра отмахнулась, но было заметно, что мой вывод ей понравился, несмотря на обреченность в голосе.
  - Ну, я пойду? - голосом девочки старшеклассницы произнесла Элька, словно отпрашивалась на школьную дискотеку после выполнения всех условий.
  - Иди! - дружно заявили добрые родители. Сегодня они были единодушны во всем.
  - Только, чтобы в девять часов была дома, - проскрипел я.
   Сестра неожиданно поцеловала меня в щеку, взлохматила мои волосы и удалилась. Видно, мое высказывание относительно Франца вернуло ее любовь ко мне.
  - Она стала другой, - заметила мама после ухода Эли. - Мягче и добрее. Да, Вовик? - Спросила она у мужа, который после переезда в Германию превратился в Вальдемара.
  - Да, Катюша, - согласился с ней отец. Имя моей мамы претерпело меньшие изменения, теперь она звалась Катрин. Мне было грустно сознавать, что на старости лет мои родители не только поменяли местожительство, но и свои имена, данные им при рождении.
   Когда нас в Советском Союзе называли немцами, мне было смешно: какие мы немцы, если родители не знают ни слова по-немецки, а я и Элька- в пределах школьной программы, как говорится, пользуясь словарем. Да, и внешность моих родичей больше походила на внешность жителей средней полосы: широколицые, светловолосые, с курносыми вздернутыми носами. Они, вообще, походили на брата и сестру. Мама утверждала, что один я сохранил в своей внешности черты предков.
   Когда в начале семидесятых, все смотрели фильм про Штирлица, то ко мне, в виду немецкой фамилии и подходящего происхождения, приклеилась кличка "штандартенфюрер Зепп" с добавлением - характер нордический, твердый, в порочащих связях замечен не был. Я не обижался, даже, в некоторой степени, гордился всеобщим вниманием. И сравнение с прекрасным актером Тихоновым в роли Штирлица мне нравилось. Я даже копировал перед зеркалом его загадочный взгляд, его уверенную походку и умение молчать, устремляя взгляд-рентген на воображаемого собеседника.
   С тех пор, как мне кажется, я превратился в молчуна. Только с сестрой я становился прежним забиякой, так как отказаться от обмена "любезностями" было выше моих сил...
  
   Через пару дней состоялось знакомство с Францем Шуттлером. Он был точной копией прибалтийского актера Масюлиса, который всегда играл фашистов в советских фильмах про войну. Высоченный крепкий мужик с колючими бесцветными глазками, тяжелым подбородком и орлиным носом. Его русые волосы были зачесаны назад, и он любовно приглаживал их рукой каждые полчаса. Я даже хотел сверить часы, проверить свою догадку по поводу периодичности поглаживания головы моего будущего зятя, но увидев возмущенный взгляд сестры, которая знала мою любовь к остротам, передумал. Моей обязанностью было тихо переводить высказывания Франца моим родителям. Делал я это очень корректно, словно и не переводил, а что-то спрашивал у них. Немецкий язык я подтянул за один год перед отъездом в Германию. Все даже удивлялись моему баварскому диалекту и думали, что я приехал не из Советского Союза, а из Австрии. А Элька за четыре года проживания очень бойко болтала по-немецки.
   Сейчас она сидела за столом и не сводила взгляда с потенциального жениха. Ее привычка "заглядывать в рот" очередному кавалеру всегда выводила меня из себя. Моей сестре уже с шестнадцати лет хотелось замуж, поэтому она старалась привлечь внимание противоположного пола своей... лояльностью, а если сказать прямо, то вела себя, как бездомная собачонка, которая вертится вокруг каждого, кто удостоил ее, хотя бы, незначительным знаком внимания. Нет, она не была доступной женщиной, сестра была скромной, воспитанной и неглупой девушкой, но ее страстное желание выйти замуж превращало ее в неразумное существо, полностью подчиняющее себя очередному мужчине. Она делала ему подарки, пекла какие-то пироги и таскала ему на работу, звонила по пятьдесят раз на дню. Ее навязчивость отталкивала женихов. Они испарялись через неделю, иногда выдерживали и меньше. Хотя, надо признать, внешность моей сестры была вполне нормальной. Это я называл ее крысой за "длинный" нос, который она сует, куда не нужно. На само деле, ее носик был не таким уж и длинным, может чуть-чуть отличался от других, но совсем не буратинским. А волосам могли позавидовать все женщины: огненно- рыжая копна длинной до талии. Откуда в нашей семье взялся этот рыжик, неизвестно.
   Мне было понятно желание Эльки выйти замуж, но не нравились методы достижения этой цели.
   Вот и сейчас я сверлил сестру взглядом, призывая изменить тактику. Она косилась на меня, понимала чертовка мои мысленные посылы, о которых я ей говорил неоднократно, но продолжала... сидеть с открытым ртом и с обожанием смотреть на Франца Шуттлера, которому, по всей видимости, нравилось это обожание. Выглядел он при этом петухом, гордо сидящим на... стуле и благосклонно поглядывающим на свою курочку. Главное, чтобы ему это не надоело...
   Я задумался над поведением собственной сестры и прозевал начало рассказа будущего зятя о знакомстве с Элькой. Меня вернуло к разговору постукивание матери по моей ноге - призыв к переводу вышесказанного Шуттлером. Хотя, как я понимаю, родители были в курсе всех перипетий этого знакомства.
  - Он рассказывает, как он познакомился с Эльзой, - тихо произнес я, - вы и так все знаете, а я с удовольствием послушаю, так что обойдетесь без перевода.
  - Что-то не так? - поинтересовался Франц у моей сестры, поглядывая в нашу сторону.
   Элька вопросительно посмотрела на меня, ожидая поддержки.
  - Почему бы не сказать ему, что наши родители плохо понимают немецкий язык? - с улыбкой произнес я по-русски, обращаясь к сестре.
  - Ты, что... - задохнулась она.
  - Это не преступление, - продолжал я улыбаться.
  - Можно говорить по-немецки, - попросил будущий зять.
  - Лучше научи его русскому языку, - предложил я.
  - Не лезь, куда тебя не просят! - резко отбрила она меня.
  - Дети, успокойтесь! - с милой улыбкой произнесла мама. - Швестер унд брудер, - не к месту сообщила она Францу, словно тот не знал, что мы брат и сестра.
   Он расцвел, обрадовавшись расположенности к нему будущей тещи, которая до этого только произнесла "Гутен таг" при встрече и больше не проронила ни слова.
  - Мои родители - неразговорчивые люди, они больше любят слушать, - пояснила Элька.
  - Ты дура, - весело сказал я. - Еще бы сказала, что они немые.
  - Сам дурак, - поддержала меня сестра, награждая меня обворожительной улыбкой.
   Франц сидел с глупым видом и скалился. Потом он продолжил свои воспоминания...
  - Ильзе, - он кивнул в сторону сидящей рядом со мной подруги сестры, - поступила в нашу клинику несколько месяцев назад...
   Я перескажу вкратце речь Шуттлера, опуская все медицинские термины, которыми был перенасыщен его рассказ. Нет, он, как любой доктор, не стал раскрывать все секреты болезни Айгнер, приоткрыл только небольшую завесу, дабы мы оценили его высокую квалификацию и осознали, каким прекрасным и отзывчивым человеком является наш будущий родственник.
   В общем, Ильзе поступила к ним в клинику с подозрением на опухоль мозга, так как ее продолжительное время мучили головные боли. Слава богу, что этот диагноз не подтвердился, но в процессе этих выяснений, которые были достаточно продолжительными, состоялось знакомство сестры и Франца. Элька регулярно наведывалась к подруге, сначала только к ней, а затем, заприметив очередную жертву, ее посещение не ограничивалось Ильзе, она долго беседовала с ее лечащим врачом Шуттлером, стараясь привлечь его внимание. Сестра попыталась вытрясти у медперсонала все подробности личной жизни мужчины. Сначала те не шли на контакт, но постепенно дружелюбие и расположенность милой девушки их подкупило, и она по крохам собрала нужную информацию. Несмотря на возраст, а Францу к тому времени стукнуло сорок, он не был женат. Ни разу! Это было удачей для Эльки! Ильзе приложила немало усилий в привлечении интереса лечащего врача к своей подруге. Она рассказывала о ее чудесном характере, о ее кулинарных способностях, о ее преданности семье и дому, что у немецких женщин было не на первом месте. Это зомбирование принесло результаты: Франц стал приветливо беседовать с преданной подругой своей подопечной и... однажды пригласил ее в бар выпить по кружке пива. Сестра не выносила пива, но ради достижения своей цели принесла себя в жертву и отправилась с Шуттлером в пивной бар.
  - На мое счастье, - сказала Элька, - немцы с одной кружкой сидят целый вечер, не так, как наши бывшие соотечественники...
   После первого свидания последовали походы в театр и прогулки по Берлину...
  - Я очень рад, что страшный диагноз не подтвердился, - произнес я, обращаясь к молчаливой соседке. Она кивнула и ничего не ответила, только странно посмотрела на меня, будто я сказал несусветную чушь.
   К моему монологу в адрес Ильзе присоединилась сестра, которая начала петь оду восхваления своей подруге. И тут я все понял: фрейлейн Айгнер не просто так пригласили на семейный ужин, а с далеко идущими планами относительно моей персоны.
  - Заткнись, - оборвал я сестру, не забывая при этом растягивать в улыбке рот.
   Я поднялся и попросил разрешения удалиться.
  - Ну, почему ты уходишь? - выразила сдержанное недовольство Элька, мама посмотрела на меня осуждающе, а отец с хитрой улыбкой, запрятанной в усы.
  - Потому что у меня болят скулы от напряжения, - прорычал я, естественно по-русски.
  - От... какого напряжения? - испугалась сестра.
  - За последний час я не перестаю улыбаться, - констатировал я и удалился...
  
   Моя выходка не повлияла на планы моей сестры и Франца, и через месяц их брак был зарегистрирован. Элька стала фрау Шуттлер. Но за регистрацией последовала не только смена фамилии, но и смена ролей в молодой семье: теперь Франц заглядывал в рот моей сестре, а она вертела им, как хотела. Мы удивлялись манипуляторским способностям Эльки.
  - То ли еще будет, то ли еще будет, то ли еще будет, ой-ой-ой! - весело напевала сестра, подражая Пугачевой.
   Теперь она сидела дома, занималась хозяйством, давала уроки русского языка своему мужу и раздумывала над следующей проблемой - завести детей сразу или подождать? Наша мама намекала на критический возраст дочери, Элька отмахивалась:
  - Это Германия, здесь поздно выходят замуж, сначала - карьера, а деточки потом.
  - Но Элечка, ты не строишь карьеру, твоя жизнь посвящена одному мужу, - продолжала уговаривать сестру наша мать, - и пока мы здесь...
  - Что, значит, пока, - ошалела от этой фразы молодая жена, она же её дочь.
  - А то и значит! - вмешался в разговор отец. Мы удивленно уставились на него, не ожидая такой храбрости. - Мы с матерью хотим вернуться на Родину! - Безапелляционно заявил он.
  - На какую Родину? - не поняла Элька.
  - На СВОЮ Родину! - взвился отец. - И не смей отговаривать нас! Ты теперь фрау, мы свою миссию выполнили, так что ауф видерзейен! - Попрощался он, словно уже стоит на пороге регистрации билетов на самолет, следующий рейсом Берлин - Москва.
   По лицу Эльки потекли слезы, она не смахивала их, они ручьем бежали по щекам и падали на джинсы. Видимо, новость стала для нее ударом.
  - Ну, что ты, доченька, - кинулась к ней мать, - если ты только скажешь "останьтесь", мы с отцом непременно останемся.
  - С чего бы вдруг! - возмутился старший Зепп и с укоризной посмотрел на жену.
  - Но, Вова...
  - Я почти шестьдесят лет был Вова, а последние четыре года превратился в Вольдемара. Тьфу! Надоело! Хочу домой! Хочу жарить яичницу на сале, в обед есть борщ, играть во дворе в домино, пить разбавленное пиво из трехлитрового баллона! Хочу, наконец, умереть на своей Родине... - Последнюю фразу он произнес со слезами.
   Для меня его выступление было не новостью, а для сидящих женщин...
  - Почему ты молчал до сих пор? - удивилась мать.
  - Да, - поддержала ее Элька. - Если бы мы знали, что тебе здесь так плохо, то давно бы...
  - Собрали мне чемодан и отправили в Союз одного? - продолжил фразу отец.
  - Я никогда, слышишь, никогда не оставлю тебя одного! - всхлипнула мама. - Я еду с тобой!
  - А я? - продолжила нытье сестра.
  - Тебе лучше помолчать, - осадил ее я...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"