Отсутствие денег развращает не меньше, чем их наличие. Богатому человеку позволено всё, потому что он всё может купить. Бедному человеку тоже всё позволено, потому что он не может себе купить ничего.
У меня говняные уродливые старые ботинки. Я могу не чистить их - если их почистить, они всё равно не будут выглядеть прилично. У меня очень дешёвые джинсы. Они не были красивыми, даже будучи новыми. Хорошие джинсы линяют и вытираются достаточно элегантно - мои уродливо, так что зачем мне их стирать, выстиранные дешёвые старые джинсы выглядят слишком претенциозно, а претенциозность для бедного человека - признак его унижения и несвободы. У меня нет денег на парикмахерскую, поэтому на моей голове творится хуй знает что. Зачем делать дешёвые стрижки - нестриженный человек выглядит ничуть не хуже, чем по-уродски подстриженный.
Я презираю панков, потому что панки делают из грязи философию. В грязи нет философии - грязь - это просто грязь. Если человек может позволить себе жить в чистоте, и при этом является панком - его место в сумасшедшем доме. Если человек не имеет возможности быть опрятным, к чему эта блевотная философия? Бедность служит единственным оправданием неопрятности - всё остальное надуманные жалкие оправдания, делающие оправдывающихся смешными.
Я терпеть не могу грязь и уродство. Я люблю принимать душ, и это единственное, что я могу себе позволить. Я не пытаюсь защититься от собственного уродства. Позавчера утром я увидел своё отражение в зеркале, - и меня стошнило. Мучительно, основательно, всерьёз стошнило. В этом нет никакой эстетики, в этом есть только трезвое восприятие действительности.
Я терпеть не могу разводил, но мне нравятся хорошее пиво, хороший табак, хорошая музыка. И когда эта любовь и эта ненависть сталкиваются, любовь побеждает. Я часто напиваюсь в дорогих барах за чужой счёт. Я знаю, как это неприлично, но у меня не выбора. Это омерзительно, но такие условия диктует мне общество: или получаешь определённую порцию удовольствия за чужой счёт, или не получаешь удовольствия вообще, потому что дешёвый портвейн и "Прима" могут доставить радость или совсем опустившиеся или зажравшиеся буржуа.
Я считаю себя писателем. Конечно, не каждый умеет написать даже бездарный текст, бездарную картинку. Но люди, не умеющие рисовать, как правило осознают это. А люди, не умеющие писать, но всё же пишущие, почти всегда считают себя гениями, втайне или открыто, это дела не меняет. Они стараются опубликовать свои графоманские опусы, читают их на разнообразных вечерах и концертах, кладут на музыку и вывешивают в интернете, издают за свой счёт в виде ублюдочных брошюр.
Я, наверное. Тоже графоман. Хотя, пожалуй, это называется иначе. Графоман получает удовольствие от самого процесса сочинительства. А мне лень, я пишу мало и редко, поэтому мне особо дорого всё мною написанное.
Я уверен, что всё написанное мною скучно и вторично, но всё равно не хочу отставать от своих товарищей по несчастью, и читаю, и печатаю, и пою. Каждый раз одно и то же, надоевшие потрёпаные фразы, скучным, слабым голосом. Публика протухает.
Многие парни пишут, чтобы пользоваться спросом у девушек. Нахуй! Только глупые девушки любят писателей! Только те девушки, которые полностью лишены эстетического чутья, только те, которые ни фига не понимают в литературе могут любить писателей. Посвящения, банальные рифмы, коллекция литературных штампов. Приторные восторги, снисходительная нежность. Глупые девушки тешат себя мыслью, что они являются музами для писателей. Они думают, что используют писателя, натягивают его, залезают к нему в мозги, дабы остаться в истории. Но это недолго. Даже очень глупая девушка рано или поздно понимает, что этот мальчик - всего лишь графоман, что этот мальчик сам ею воспользовался, чтобы освободить руки хотя бы на время от занятия онанизмом.
Онанизм и литература. Литература - это духовный онанизм. Физический онанизм отнимает слишком много времени. Поэтому любому писателю нужна девушка, хоть какая, хоть глупая, хоть прыщавая. Отношения писателя и девушки так же мало похожи на настоящий секс, как кухонное пение домохозяйки - на работу эстрадных артистов.
Я считаю себя революционером. Революционное движение маргинализовалось за последние десятилетия. Оно состоит в основном из нескольких сотен таких же уродов, как и я. Мы не верим в успех своего дела, поэтому не идём больше на рискованные операции. Мы не создаём боевых отрядов, не грабим банки, не взрываем губернаторов. Но мы всё-же что-то делаем, шевелимся как-то, боясь признаться другим, а в особенности - себе в тщетности всех стараний. Мы много говорим о нуждах и задачах трудящихся. Но какое нам дело до трудящихся? Трудящиеся - это те, для кого труд и собственное прокормление стали единственной заботой. Трудящиеся - это те, кто забил на всё, кроме собственного прокормления. Трудящиеся отупели, и им нет дела до их высокой миссии, как собственно, и нам.
Мы уже не бьёмся головой о стену, мы лениво постукиваем по ней пальцами, выбивая свой СОС. И не дай бог стена дрогнет, не дай бог кого-нибудь из нас пришибёт куском штукатурки. Мы будем обижены, мы будем проклинать власть мирового капитала за то, что она так слаба, за то, что она позволяет себе реагировать на наш робкий лепет. Мы больше неё боимся революции, ибо, как учат история и житейский опыт, революция поглощает в первую очередь самих революционеров. Революция оставляет в живых только самых крепких, самых устойчивых, самых примитивных. Мы слишком тонко устроены, и поэтому мы не в состоянии выжить даже при самом незначительном социальном потрясении.
Но самое ужасно то, что стена действительно рухнет, и мы действительно умрём, и единственное, на что мы можем рассчитывать в данной ситуации - это глупость выживших, которые объяснят крушение нашей деятельностью.
Самым удачным из нас поставят памятник. Их назовут великими борцами, титанами революции. Ведь самая большая сила заключается в слабости.