Когда она вошла в трамвай, она показалась мне странной, и потому притягательной. Волосы не были выправлены из-под куртки, в отличие от многих других девушек, и не свисали замерзшими сосульками. Удивительно, почему-то это первое, что я отметил для себя. Она смешно щурилась от солнца, и хотя на лице ее появлялось легкое раздражение, она, казалось, мечтала утонуть в этом солнце, от которого приходилось скрываться. Она поправила волосы и решила присесть. Ближе всех к ней было серое сиденье, однако, она, пройдя, чуть дальше, села на красное. Мне вспомнилось моё детство: я ненавидел серые сиденья и обожал красные. Может быть и в ней еще есть что-то от ребенка? На удачу, села она лицом ко мне. Хотя, даже если бы она сидела спиной, я бы не отвел от нее глаз. Она смотрела в окно, задумавшись. Покусывала пальцы. Вдруг ресницы ее захлопали слишком часто и она заплакала. Я вздрогнул, всё внутри задрожало, засуетилось, что я даже заерзал на стуле. Хотелось вскочить и подойти, но что бы я сказал ей? Она перестала плакать, быстро успокоившись. Я подумал, что она, наверное давно не плакала. Это всегда видно. Внезапно, она поднялась с кресла и пошла к выходу. Она вышла, как только мы подъехали к ближайшей остановке.
Я, ошарашенный, продолжал смотреть на кресло, где она сидела. Спустя некоторое время я осознал, что очень давно проехал свою остановку. Какая-то тяжесть разлилась по всему телу. Я, положив руку на поручень, с трудом встал и вышел из трамвая.
Я не знал её. И не знаю сейчас. Но почему-то спустя много лет я ищу в каждой новой девушке её черты. Почему? Я и сам не знаю.
Что бы я хотел сделать перед смертью? Увидеть тот трамвай, зайти в него, сесть на моё кресло и представить себе всё снова. То, как волосы ее заправлены и то, как она плачет, не вытирая слёз.
Почему я так привязан к этому воспоминанию и к девушке, чье имя мне неизвестно? Я и сам не знаю. Не знаю.