Сказать о том, что Альберт был моим первым провалом, значит не сказать ничего. Даже если это и был мой провал, то это, я надеюсь, была моей последней неудачей в работе с сонатами. С первой минуты, когда я его встретил, я окрестил его двуликим. И поначалу он даже обижался на такое мое прозвище. Но прошло какое-то время, и он успокоился. Теперь, когда я его так зову, он только тихо улыбается сам себе, и показывает в мою сторону указательный палец: "Вот я то помню, когда ты так меня первый раз назвал". В любом случае был он моим провалом или не был, в его лице я обрел друга и прекрасного собеседника. Именно в те дни, когда я начинал сходить с ума от одиночества, и лекарства этому не было, а бессонница доканывала мой мозг, появился он.
Альберт был гермафродитом, с врожденными нарушениями полового развития, при котором его половые органы имели признаки и мужского и женского пола. С первых секунд своей жизни Кислицын Альберт Семенович был обречен на бесконечные страдания, лишения и унижения. Первый лечащий врач, который осматривал ребенка, сообщил, что такая патология встречается в среднем у одного из двух тысяч новорождённых. По другому - это называется истинным гермафродизмом, что тоже по себе редкость. Но и такая подробность не обрадовала родителей Альберта, у которых оный был единственным ребенком в семье.
Родители оказались мудрыми и заботливыми людьми. С первых дней они стали таскать маленького Альберта по всевозможным врачам: эндокринологам, сексопатологам, хирургам, генетикам и даже посетили гинеколога. Но затем они приняли поистине мудрое решение, наняв для сына хорошего специалиста в области психологии. И именно работа с психологом помогла в раннем развитии Альберту не сойти с ума. Понимая, что обучение в детских коллективах будет для ребенка губительным и даже опасным, родители вкладывают свои последние деньги в обучение частными уроками. При этом отцу Альберта приходится отказаться от своей основной работы, и постоянно перебираться с места на место в поисках все более высокооплачиваемой работы. В итоге, что отец, что мать работают на нескольких работах одновременно.
Постоянные лекарственные гормональные препараты приносили семье еще больше расходов. Альберт в своей жизни повидал больше врачей и лечебных палат, чем любой инвалид его возраста. Но именно такая дисциплина в приеме медикаментов выработала в нем несвойственный пятилетнему ребенку педантизм и аккуратность. "Все-таки в нашем ребенке проявились мои немецкие корни, - говорил отец Альберта супруге, - он довел прием лекарств до автоматизма, и ему уже не надо напоминать". Таблетки, пробирки, ампулы, шприцы, инъекции, клизмы и все возможные порошки и суспензии были буквально натыканы по всей квартире. То тут, то там, были приколоты и придавлены магнитиками бумажки с напоминаниями о количестве и времени приема того или иного гормонального лекарства. Алфавит маленький Альберт учил не по букварю, а по многочисленным каракулям врачебных рецептов.
Сам Альберт продолжал переживать, что с каждым годом ему становилось все хуже. Я имею в виду его психологическое состояние, Ни любовь родителей, ни забота психолога уже не могли повлиять на подростковую систему Альберта.
При истинном гермафродизме, или синдроме двуполых гонад, наряду с характерным для гермафродитов строением наружных половых органов имеются одновременно мужские и женские половые железы. Так начиная с декабря и до середины мая, Альберт сильно прибавлял в весе, мало двигался. Груди его увеличивались, проявлялись молочные железы, и даже бывали случаи спонтанных менструаций. Несчастный Альберт терялся и не находил покоя. Голос его, в этот период, был до смешного высоким, а манеры движения приобретали женские особенности. В летний сезон почти до середины октября, Альберт начинал терять вес. У него появлялась щетина на лице и начиналось оволосение всего тела (в основном ног). В это время он обычно отпускал усы и старался стричься коротко, а голос его становился грубым, низким и порой даже старческим. Случалось, что он заглядывал на девочек, после чего стыдливо добегал до ближайшего туалета, чтобы вдоволь поананировать в тишине.
Родители всячески помогали молодому человеку, и в гардеробе семьи всегда были как женские, так и мужские наряды для ребенка. Они смирилось с бездетностью своего чада и старались сделать его жизнь максимально комфортной.
В пятнадцать лет мать Альберта прочитала ему вырезку, повествующую о мифологическом древнегреческом герое Гермафродитозе - сыне древнегреческих богов Гермеса и Афродиты, сочетавший в себе признаки мужского и женского пола. Впоследствии Альберт перечитал эту легенду досконально. В этот момент и произошел кардинальный перелом в психологии Альберта. Он сделал то, что было уже не под силу его страдающим родителям и психологам. Идея двуполости уже не казалась Альберту ущербностью и неполноценностью. Хотя вымышленный персонаж легенды и существовал в мифологии второстепенным персонажем, он пришелся по вкусу Альберту. Само осознание, что бисексуальность не порок, а даже причастность к божественному появлению приводила его в восторг. Он уже не хотел находиться в заточении собственного недуга, а хотел быть участником общества, его активным деятелем. В двуполости он видел сочетание мужского и женского начала, полноценного человеческого создания, вылепленного самим Творцом. Ведь только ощущая себя сторонником обоих полов, ты можешь быть полноценным и понимать людей лучше, чем они сами. Понимая свою индивидуальность, Альберт стал открывать в себе новые таланты, и комплексов с каждым днем у него становилось меньше. Выдавали его только грустные зеленые глаза. Из-за рассудительной и расторопной речи и акцентов, они смотрели на тебя, словно вопрошая: "Кто я? Кто же я на самом деле и для чего я пришел в этот мир?".
Встреча с ним в этот весенний период времени наложили на меня представление об Альберте, как о двуликом человеке. И, естественно, ничего дурного я в этом не предусматривал. В один день, и даже в один час, Альберт мог говорить и женским и мужским голосом. Он мог заниматься как тяжелым физическим трудом, так и вечером тихо брать в руки вязальные спицы. Межсезонье попадало как раз на переходный период Альберта, длящийся около месяца. Обычно в это время он носил вещи в стиле уни-секс, и старался прятаться от людей.
2
Я встретил Альберта на его участке за невысоким метровым забором. Он как всегда возился в земле, что-то рыхля своей новенькой тяпкой и подпевая себе под нос. Его тучное и слегка рыхлое тело, зажатое в обтянутые классические джинсы и байковую рубаху на выпуск, развернулось в мою сторону. Доброе веснушчатое лицо с округлыми щечками и вспотевшим лбом улыбалось мне. Альберт провел по лбу ладонью, одетой в белую, перепачканную землей перчатку. На лбу остался грязный след, но он этого не почувствовал. Он направился к деревянной изгороди по направлению ко мне. Тело, словно бесформенное желе, переливалось в разные стороны. Со стороны, глядя на моего двуликого друга, можно было подумать, что перед нами не человек, а некий целлофановый пакет налитый доверху водой. Подумав об этом, я улыбнулся в ответ Альберту.
- Ну что, Мишенька, можно тебя поздравить с очередной победой? - Не снимая улыбки с лица, сказал Альберт.
- О чем ты, Альберт?
- Ну как же? С победой на поприще отпускания грехов, - Альберт рассмеялся и направился к калитке открывать мне вход на участок.
- Господи, ну откуда ты всегда об этом знаешь, следишь что ли? Вроде неделю уже не встречаемся.
- Небо, небо мой друг. Я вижу изменения в небе, когда что-то происходит. И сейчас, я заметил, что твой клиент был очень не простым орешком. Ведь так?
- Это была семья. Их было трое, и гнев был их демоном.
- Боже, да ты уже друг мой заговорил словно библейский пророк, - усмехнулся Альберт, не глядя в мою сторону и продолжая возиться с засовом на калитке, - так смотри, нос задирать начнешь и со мной перестанешь общаться.
- Да пошел ты...
- Ну не обижайся, не надо. Я же пошутил, - почти писклявым голосом сказал Альберт. - Мне просто грустно. Сегодня весь день я рубил дрова, торопился к твоему приходу. Хотел показать, как работает мой камин. Ты не забыл, что такое камин, Мишенька. Это такая штука...
- Ну перестань язвить, лучше мне свой дом покажи. Ты, кажется, в нем сменил интерьер?
- Как скажешь, может эта экскурсия пойдет тебе на пользу, а то живешь в своем сыром подвале, - голос Альберта стал говорить женским голосом, но он этого специально не замечал. - Семья говоришь... Семья сонатов. С таким я еще не встречался. Эдакий коллективный гельштат получается.
Через свои почти двенадцать соток участка, Альберт повел меня к своему двухэтажному коттеджу. По тропинке, выложенной утопленными плоскими валунами, между которыми пробивалась зеленая весенняя травка, мы подошли к гранитному крыльцу дома. По дороге, Альберт, как обычно рассказывал мне о своих ботанических достижениях и очередных огородных посевах.
Свой дом Альберт выбрал из многих шикарных пустующих коттеджей городка. Он не чурался ни чем. Ни тем, что в этом доме кто-то уже жил, ни приведений прошлого, ни преступлений, которые могли произойти в этом доме. Предрассудки были Альберту не свойственны, и он этим удачно пользовался. От красивого трехступенчатого крыльца из красного гранита и массивной красной входной двери, Альберт провел меня в гостиную. Высотой в два этажа со стеклянными окнами до пола, гостиная вмещала в себя кухню, столовую и комнату для отдыха гостей, с полукруглым диваном и дюжиной подушек. Над всей этой огромной комнатой нависала метровая люстра в готическом стиле, с почерневшей бронзой и настоящими электрическими лампочками. Перед диваном темно-шоколадного оттенка из стены выпирал камин, с мраморной лепниной в виде античного портика и кованой оградкой. Винтовая лестница, с белыми ступеньками, скелетом каркаса уходила на второй этаж, где, по-видимому, ожидала не менее помпезная обстановка.
Альберт размахивал руками и показывал мне, то на вывезенную из какого-то дома резную немецкую кухню, то на чучела голов диких животных, развешенных по стенам гостиной, то на кресло качалку (со слов Альберта девятнадцатого века). Разведя огонь в камине, Альберт пригласил меня опуститься на диван. Он вытащил из бара кухни бутылочку сухого вина, на котором красовалась этикетка с гравюрным изображением какого-то европейского виноградника. Надпись "Domaine de Chevalier" говорила о том, что Альберт все также любит попивать хорошее французское вино прошлого столетия. Налив в два винных бокала он предложил мне выпить. Но получив отказ, он не расстроился, а выпил махом один бокал. Взяв второй бокал, он сел, забросив ноги на спинку дивана. Вероятно, вдоволь нахваставшись своим домом и удобно расположив гостя, Альберт пребывал в умилении. Это было видно по его позе, кошачьей улыбке и изменившемуся голосу, с высокого женского до оглушительно детского. Второй бокал вина, он уже тянул долго как только мог.
Перед диваном для гостей помимо камина, вся стена была увешана фотографиями в одинаковых деревянных рамочках. Сделано это Альбертом было специально. Сгорая от собственного тщеславия, Альберт ожидал от меня, что я начну расспрашивать его, разглядывая настенные фотографии. И я, естественно, сделав приятное другу, обязательно бы начал интересоваться фотографиями.
В основном это были личные фотографии разных размеров, цветные и черно-белые, рассказывающие о другой жизни Альберта. О жизни, начавшейся после того, как Альберт перестал быть тем неполноценным ребенком, и полностью уничтожив в себе комплексы, как пороки.
Всю свою сознательную жизнь, вплоть до пятидесяти двух лет, Альберт состоял и участвовал в более чем пятидесяти движениях и в более двадцати политических партиях. Для чего это надо было самому Альберту, ответить не мог бы и он сам. С одной стороны он искал свое место в обществе, и это общество обязательно должно было быть активным. Быть простым рядовым, платящим взносы, серым членом той или иной организации Альберт не желал. И именно за его активную позицию и отдачу, Альберта принимали в любой партии и любой политизированной и деполитизированной организации. Изменение пола, внешности и голоса Альберта играло здесь немаловажную роль. За один год он мог состоять в пяти и более движениях одновременно. И никто не мог подумать, что видели этого человека на другой демонстрации и другом окружении. Альберт окунался в политическую жизнь с головой. То ли это было "Движение женщин за здоровье нации", то ли "Народно-патриотическое движение "Возрождение державы". Экологические фонды, всевозможные общества свобод, более десяти организаций в защиту кого-то и чего-то, экологические движения, активные религиозные концессии, демонстрации, пикеты и акции.
Список партий, фондов, движений и группировок в которых состоял Альберт можно перечислять долго. В них входили от самых известных российских движений до нелепо-рожденных организаций. "Аттак" (Ассоциация за финансовое налогообложение на пользу гражданам), "За политический центризм в России", "За равноправие и справедливость", "За социальную справедливость", "Новые левые", "Партия самоуправления трудящихся", "Партия экономической свободы", "Российское общенародное движение (РОД)", "Водители против произвола ГИБДД", "За освобождение животных зоопарков", "Российские налогоплательщики", "Партия курильщиков и любителей кино", "Фронт национального спасения", "Экологическая партия "Кедр", "Юристы за права и достойную жизнь человека", и так далее. Все это составляло основную часть жизни Альберта, как человека и члена общества.
Настроение, как и постоянная смена пола Альберта, меняло его отношение к партиям их идеям и ценностям. Он быстро разочаровывался и начинал активно вступать в ряды других организаций и движений. И только так он мог находить себя, и так он не смог найти то, что действительно составляло его сущность и привязанность убеждений.
На фотографиях был, как правило, изображен Альберт в группе каких-то, людей и политических деятелей. Реже были фотографии, где Альберт в группе или толпе народа что-то выкрикивает на демонстрации, или с очередным флагом позирует у здания городского Совета. Порой в плохом качестве, без резкости фотографии были очень живыми и яркими. Альберт следил за мной, и ждал когда я начну его, что-то спрашивать по конкретным фотографиям. Но я не стал оправдывать его ожиданий.
- Интересный ты человек, Альберт. - Начал я говорить, устав от разглядывания настенных фото. - С ног до головы политический, а с политикой так и не остался. Разочаровался, чувствую, во всем.
- Не хочу сказать, что я не верю в политику, или скажем, в политическую силу. Любая политическая партия или движение направлено, прежде всего, для захвата и удержания власти. Только интерес власти ее использование, но никак не человеческих интересов. И уж не дай бог каких-то нравственных идеалов. Все эти разговоры о том, что в той или иной политической партии защищаются интересы какой-то прослойки людей - вранье. Вот сказать - используется прослойка людей в чьих-то интересах - так будет правильней. Я состоял во многих политических движениях (всех и не вспомнишь). Начиная от "Консервативное движение России", и до "Объединение неформальных молодежных движений". Но нигде я не нашел своего предназначения, и ни где я не нашел того, что бы отвечало простым и вечным понятиям - свобода и воля. Да, Мишенька, и не надо улыбаться. Только эти два избитых слова дают человеку право называться человеком. Любая зависимость человека от какой-либо партии, движения или сообщества превращают его в еще одно безликое создание, место которого в стае таких же серых безмозглых баранов.
Альберт отпил от бокала вина. Глаза его горели, а мысли продолжали нестись с бешенной, только ему способной, скоростью.
- А еще это понятие - общественное мнение! Я его ненавижу. Кто вообще его придумал? Как может мнение большинства определять позицию каждого человека, который уже от природы индивидуален. Вывод один и тот же. Общественное мнение это еще один инструмент сделать из человека подчиненное и не умеющее рассуждать серое создание.
- Да вы, батенька, идеалист в своей крайней форме. - Усмехнулся я.
- Ничего подобного, Мишенька. Анархист - может быть. Да уж лучше состоять в обществе охраны мишек коал или, скажем, движении по защите сахалинской трески, чем в любой политической партии.
- На Сахалине есть треска?!
- Да причем здесь треска? Треска - это так, к слову. - Лицо Альберта исказилось мукой противоречия, и он взглянул на меня из подо лба. - Что, по сути, такое - политическая партия? Кучка, элита людей, а точнее сказать один человек. Любой политик, если он действительно влиятельный политик - шизофреник. Грубо сказал. Скажу по-другому. Политик это человек с шизоидными наклонностями. Нормальному человеку, стремящемуся к балансу и гармонии в жизни, извините, на фиг не надо стремиться к политической власти. Он и так найдет свое предназначение в семье, скажем в каком-нибудь ремесле, но только не в грязном белье политической борьбы. И только человеку с шизоидными характеристиками, целеустремленному и харизматичному под силу взять высоты на политической арене. И как не парадоксально, подчинение себе других людей это удел трусливых. Ведь любым захватом власти движет только страх. Страх, что тебя сомнут раньше, чем ты их.
- Но подожди, Альберт, ведь ты сам состоял в "Объединении антифашистов-транссексуалов", и в этой, как ее, "Партии зелено-синих". Там то, какое подавление личности, и какой страх?
- Но ни в том, ни в другом, я не нашел, главного. Свободы мышления. Здесь наш разговор может перейти в такое мудреное и избитое понятие, как смысл жизни. Явление, которое называют выражением "смысл жизни", есть явление идеологическое, а значит - массовое. Индивидуально человек может иметь цели в жизни, но не смысл жизни. Смысл жизни он имеет как представитель массы, объединенной определенной общей идеологией.
- То есть с твоих слов, Альберт, смысла жизни нет вообще как факта?
- Смысл связан с концом. И если бы не было конца, если бы в нашем мире была бессмысленная бесконечность жизни, то смысла в жизни не было бы. Смысл лежит за пределами этого замкнутого мира, и обретение смысла предполагает конец в этом мире. - Альберт утверждающе показал указательный палец вверх.
- Во блин, докатились. Не знал, не знал, что смысл жизни содержится в ее смерти.
- Вот скажите, Мишенька, - продолжил Альберт, - в чем принцип сонатов? Почему они не могут найти покоя? - Альберт сделал еще глоток вина.
- Здесь дело в прощении. Порой я думаю, а способен ли человек получить прощение. И я говорю не о механическом покаянии или, не дай бог о самоистязании. Я имею ввиду - о настоящем прощении, как свершившемся акте, даруемом нам творцом. О таком прощении, после которого ты имеешь право на продолжение своей уже никчемной и запятнанной жизни. И почему, если на нас нисходит прощение его, то мы еще больше мучаемся и страдаем. Мы ощущаем еще большую повинность перед судьбой, еще больший стыд и покорность. Ведь человек прощенный, меняется полностью, и не в лучшую сторону. Он теряет все, что было у него до прощения. Это видно во всем и везде. Начиная с Иуды, которого простил Христос и тот был вознагражден суицидом, а, заканчивая Александром Великим, который перед смертью просил прощения за содеянное, а в итоге все равно получил по заслугам. Понимаешь, в чем петрушка, после прощения не получает человек той свободы на которую рассчитывал. И вот, что я думаю, Альберт, прощения просто нет в природе. Человек сам убеждает себя, что он прощен. Но на самом деле это не так. Это обыкновенный самообман, не более. Человек получает еще более сильное наказание, и ты понимаешь от кого. Прощения нет и быть не может. Наш удел - выдержать испытание, называемое мерой наказания.
- А сонаты? При чем здесь они?
- А сонаты, Альберт, это люди, несчастная судьба которых - следствие несделанного ими выбора. Они ни живые, ни мертвые. Жизнь для сонатов при их жизни оказывается бременем, бесцельным занятием, а дела - лишь средством защиты от мук бытия в чужеродном им мире. Поэтому они и не могут самостоятельно найти причину своего присутствия здесь. Именно за это они и несут наказание.
Альберт усмехнулся, и, подняв голову, допил бокал до последней капли. Затем он выдохнул и посмотрел на меня. Улыбка не сходила с его уст.
- Я что-то сказал смешное? - Поинтересовался я.
- Нет, боже упаси, Мишенька. Просто я подумал о себе. Знаешь, жизнь гермафродитов не такая долгая, как говорят ученые люди. - Альберт перешел на низкий тон, и его голос уже ничем не отличался от мужского. - Но я прожил больше пятидесяти, и умер, как ни странно, от заражения крови. В 2008 году на манифестации в поддержку закона о введении смертной казни в России, один здоровенный такой милиционер, ткнул в меня каким-то железным прутом. От маленькой царапинки я скончался в камере временного задержания, причем за считанные часы. Глупая смерть, да? Но когда я появился здесь, в этом мире, я знал, почему я здесь оказался. Перед смертью я не успел проститься со своей любимой Дашенькой. И когда, ты пришел ко мне, Мишенька, ты не смог мне ни чем помочь. Помогать было некому. В этом и есть, как ты говорил, феномен соната. Он не знает причины своего пребывания, а я знал. И знаешь, что? Я рад, что не разлетелся в прах, как все эти фантомы, и продолжаю здесь жить, общаться с тобой, работать на своем огороде. Я и не сонат и не живой. Я не знаю, кто я, но проживаю этот мир осознанно каждый божий день. - Альберт поставил бокал на пол, рядом с диваном. - Здесь я нашел одиночество и безмерно этому рад. Человек всегда остается один, если вздумает стать человеком.
- Ты рад тому, что после такой бурной политической и общественной жизни нашел одиночество?
- Да, а что? Почему все думают, что одиночество это какая-то болезнь. Да потому, что оно заставляет думать. И знаменитую фразу: "Я мыслю - значит, я существую" можно перефразировать как: "Я один - значит, я мыслю". Никто не хочет оставаться в одиночестве: оно высвобождает слишком много времени для размышлений. А чем больше думаешь, тем становится страшнее. Ницше как-то сказал: "Есть два вида одиночества. Для одного одиночество - это бегство больного, для другого - бегство от больных". Я - бежал от больного общества. Одиночество - это независимость, его я хотел его и добился за долгие годы.
Альберт медленно, словно медуза, встал с дивана. Я проводил его взглядом до кухонной части гостиной. Он взял со стола недопитую бутылку красного вина и вернулся на свое место. Пока он шел до дивана, его качнуло в сторону, но он успел сохранить равновесие. Со словом "пардон", он плюхнулся на диван так, что от его массы меня подбросило вверх. Но Альберт этого не заметил, налил себе полный бокал, и, поставив бутылку на пол, опять задрал ноги на спинку дивана.
- Мишенька, а как тебе все-таки удается находить сонатов в этом городе?
- Все не так сложно. Мне приходит сигнал, или видение, как кому угодно. И я узнаю, куда мне надо идти, и с чем я там могу столкнуться. Еще я получаю минимум информации о конкретном сонате.
- И когда же происходят эти твои видения?
- Обычно во время сна. Но спать по-человечески я здесь так и не научился. Знаешь, такое ощущение, что тебя просто кто-то загружает той или иной информацией, картинками. Всю проблему моего очередного клиента я вижу сразу. Но сказать ему не имею право, могу только намекнуть.
- Почему не имеете право?
- Вот не имею и все.
- Ах, да, условия контракта. - Альберт сделал очередной глоток.
- И все эти сонаты, - продолжал я, - живут в каком-то своем остановившемся времени, в какой-то конкретно нереализованной ситуации. Вот те же Звонцовы. Они постоянно, изо дня в день находятся в одной и той же ситуации - это день когда они ждут какого-то риэлтора, и в этот день у них очередная ссора. И они ничего этого не замечают. Каждый день для них проходит, точнее проходил, одинаково. Все эти сонаты - они как зомби. Живут себе каким-то одним днем, а наутро все повторяется.
- И так до тех пор, пока не придешь ты.
- Верно. А ты не замечал, Альберт, что весь этот мир, город, все находится как бы в подвешенном состоянии. Как-будто время здесь остановилось, остановилось в каком-то прекрасном весеннем дне. Мы даже не можем с тобой сказать, какой сейчас месяц и день недели. Все часы в этом городе идут по-разному. А еда! У всех сонатов еда разная на вкус. У кого-то горькая, у кого-то кислая, у кого-то пересоленная. Но они сами этого не замечают. Почему я и не люблю, принимать угощение от соната, когда тот мне предлагает.
- Да, ты прав Мишенька. Я тоже иногда думаю, где мы находимся. Весь этот цветущий мир вокруг нас. Не в раю ли мы? - Альберт, расхохотался пронзительным, уже женским смехом. - Может так и выглядят райские кущи, а?
- Если на свете и есть рай, то уж точно не такой, как здесь. Скорее всего, это какой-то промежуточный мир, между чем-то... Я не знаю. Да и еще. На днях прямо в городе я видел дерево синюшки, такое же, как у тебя на заднем дворе.
- Синюшка в городе? - Альберт привстал с дивана. - Не может такого быть. Ведь они растут только за пределами города.
- Я тебе говорю. Собственными глазами видел. И что самое интересное: дерево, мне пело.
- Пело? Что за вздор?
- Точно тебе говорю. Звук исходил, словно изнутри дерева. И синие цветы как на твоем, и черная кора, только оно, дерево, издавало какой-то звук.
- Ну, знаешь, после того, что ты мне здесь про видения рассказывал, я лучше поверю, что этот звук у тебя в голове был. - Альберт осушил очередной стакан с вином.
- Может быть, может быть.
В камине во всю разгорелся костер. Его обуглившие поленицы сияли алым неестественным пламенем. Еле заметная синяя аура, возвышалась над всем огнем. От камина тянуло теплом, поэтому захотелось спать. Уставший от ежедневных пеших переходов, я имел право вздремнуть и забыться на чужом ложе. Я непроизвольно зевнул, и тут же взглянул на расплывшегося, на диване Альберта. Тот улыбался.
Среди множества портретов, висящих на стене, групповых и одиночных, висела маленькая фотография в черной тоненькой рамочке. На ней был изображен Альберт, одетый в глупую клетчатую куртку восьмидесятых годов. На голове его красовалась драповая шапка со спущенными ушами. Он смеялся и обнимал полную светловолосую женщину. На фотографии правая рука Альберта вжалась в крупные формы зада женщины. Видно было, что женщина сердится на Альберта за его вольность по отношению к ней. Но общее впечатление от картинки было приятное и обязательно должно было вызывать только приятные эмоции. Ведь это была самая настоящая семейная сцена. Пусть даже один из них был гермафродитом, и пусть у них никогда на фотографиях не было бы детей.
Дарья - покойная жена Альберта, была женщиной не красивой, с крупными формами лица и тела, но он всегда вспоминал о ней, как о святой, и любил называть ее "моя Дашенька". Вероятно, она и была для Альберта святой, любившей его - такого ограниченного и не похожего на других. Возможно, даже она была добрейшей души, ранимой и внимательной к мужу.
На единственной фотографии с Дарьей, Альберт был никто иной, как мужчина. И именно этот факт делал семейное фото полноценным и удачным моментом. Альберт любил эту фотографию, и даже, когда он делал влажную уборку в доме, он всегда начинал с вытирания пыли именно на этой фотографии.
- Судя по твоей наполненной общественной жизни, вы редко общались с женой, - спросил я Альберта, когда тот не сговариваясь со мной, тоже посмотрел на фотографию супруги. - Я имею ввиду, вы же не были с ней как Ленин с Крупской, или не знаю... как супруги Кюри?
- Да...,- многозначительно выдохнул Альберт, - к вопросу о сексе ты, Мишенька, относишься, так же, как и основная масса людей.
- Ты что имеешь в виду?
- А ты думаешь, я не понял? Как же это они так умудрялись совокупляться. Ведь у него и не хрен и не слива в штанах. Да, моя половая жизнь с Дашей для всех оставалась загадкой. Но я и рад этому. Зачем кому-то знать, как мы этим занимались и занимались ли вообще.
- Ничего я и не думал такого, - стал я оправдываться, но моя пошловатая улыбка выдавала мое любопытство. В конце концов, я решил все свести в шутку. - А все-таки расскажи, Альберт, как твоя пипка работает, а? Не, ну честно, расскажи. - И я легонько по-отечески хлопнул Альберта по плечу.
Альберт расхохотался во весь голос истерическим писклявым смехом. Из глаз его мгновенно потекли слезы, и я был рад тому, что доставил ему радость, хотя понимал, что данная тема для Альберта могла быть болезненной и реакция его могла быть самой непредсказуемой - от обиды до ярости.
- Нет, Мишенька, ты меня доконаешь. - Он стал понемногу успокаиваться.
- Я часто думал, а что собственно в этом сексуальном влечении есть такого, чтобы отказаться от всего остального. Сколько всего мог бы сделать человек, и я сейчас говорю об особях мужского пола, если бы девяносто процентов его мыслей не было бы занято сексом и всем, что с этим связано. Всю эту энергию молодого организма можно было бы направить на другое, более полезное и самому и окружающим.
- На что, например?
- Ну, например, на саморазвитие, овладение каким-нибудь иностранным языком, на худой конец. И не улыбайся, я серьезно говорю. Ты посмотри вокруг. Все пропитано сексуальными фантазиями и намеками: в журналах и по телеку, в выборе одежды, подбор персонала, фильмах, да что ни назови, все с ЭТИМ уклоном. Любая реклама, любое кино, даже воздух и тот пропитан пошлостью.
- Ха! А реклама подгузников?
- Пожалуйста - в кадре обязательно должна быть очаровательная молодая мамаша с вот такой вот грудью, - Альберт провел вытянутой рукой над своим животиком.
- Что-то ты утрируешь, друг мой. Не все так ужасно, как ты говоришь. Я думаю, что, если бы не было сексуальных флюидов вообще, то жизнь бы была скучна и утомительна.
- Но зато рациональна!
- Хорошо, хорошо. Но ты же любил свою Дарью и сейчас продолжаешь. И я просто уверен, что с тобой она хоть раз, но испытала себя настоящей женщиной.
- Даша... Даша - это другое... Это...
Альберт изменился в лице и укоризненно посмотрел на меня. Он понял, что его использовали, что бы выведать у него его отношение к сексу и всему, что связанно с ним, так интимно для каждого в отдельности. Он наморщил лоб и сердито обратился ко мне с уже мужской интонацией в голосе: "А, собственно говоря, с чего я тебе тут пьяный распинаюсь?".
Сначала засмеялся я, затем настоящим мужским гоготанием разразился Альберт. Он шлепнул меня по плечу, а я в ответ замахнулся локтем на него, но естественно удара не нанес. Из глаз Альберта потекли слезы счастья. Вытирая их засаленным рукавом своей фланелевой рубахи, Альберт шмыгал носом и посмеивался.
- Ты лучше расскажи, что там с твоим последним клиентом? - Уже успокоившись, спросил Альберт.
- Ты о ком?
- Ну не надо, Мишенька. Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Та девушка - самоубийца. Кажется, ее звали Кристина?
- Что я могу о ней рассказать? Она в своем роде сонат и не сонат одновременно. Когда я встречаюсь с ней, она всегда сидит на улице во дворе собственного дома, читает какую-то мудреную книжку, слушает плеер. Возможно, в этот момент жизни что-то с ней произошло внутри. Именно этот момент ее жизни и прокручивается для нее ежедневно. Она не помнит, что вчера уже читала эти страницы книжки. Для нее постоянно выходной, и послезавтра ей необходимо идти на ненавистную работу продавца в один из центральных супермаркетов. Она совсем недавно схоронила свою мать, и, кажется, у нее совершенно нет близких. Единственное, что она воспроизводит в памяти это мои редкие посещения. Она, как ни странно, помнит наши с ней разговоры и все такое.
- Но ты уже нашел к ней подход. Я имею в виду, ты понял причину ее присутствия здесь? - Альберт сбросил ноги с дивана, и немного придвинулся ко мне.
- Пока еще нет. Я же говорю она необычный сонат. У нее присутствует самосознание. Для нее хоть и остановилось время, но что-то так и осталось линейным и продолжающимся.
- Ой, Мишенька, что-то ты лукавишь. - Альберт улыбнулся, погрозив в мою сторону указательным пальцем. - По-моему ты к ней испытываешь не только рабочий интерес, здесь что-то такое...
- Что?
- Что-то совсем другое, то, что люди называют симпатией. Я не прав? - пошлая улыбка растянулась на полной физиономии Альберта.
- Да, нет, Альберт, ты ошибаешься. Я просто еще не все с ней проверил. Осталось немного времени, и я завершу наши встречи.
- Смотри, Мишенька, дети в костюмах могут тебя не понять. Уж слишком долго ты возишься с этой Кристиной.
Я постарался перевести разговор в другое русло. Альберт был не дурак, и догадался, что я стал испытывать к Кристине серьезное чувство. Но вот так вылить свою душу Альберту я не мог. К тому же я совершенно не могу предположить реакцию своего двуликого друга. Да и расписаться в том, что я нарушаю условия своего контракта...
- А знаешь, что, Мишенька? - Альберт изменился в лице, и улыбка пропала с его лица. - А пригласите вы ее на завтра ко мне на пикник, ведь у нее все равно каждый день выходной. Я приготовлю барбекю, а лучше зажарю обыкновенных сосисок с помидорами, разопьем бутылочку Шардоне, какого-нибудь восемнадцать-черти-какого года, и посмотрим, что там не так с вашей клиенткой.
- Не знаю... Не думаю, что она согласится. - Засмущался я.
- А что? Вы думаете я не умею разговаривать с женщинами о женских проблемах? Да никто иной, как я, знаю все их проблемы и секреты, в конце концов я сто восемьдесят дней в году - женщина.
Альберт опять расхохотался женским пронзительным голоском. И мне показалось, что именно сейчас, он специально изменил свою интонацию голоса с мужского на женский, дабы усилить сказанное. Но мысль о приглашении мне почему-то сразу понравилась, хотя я и не мог поверить в ее осуществление.
- А почему бы и нет? - Произнес я. - Может ей просто надо сменить обстановку. Скажу, что нас пригласил мой товарищ который живет за городом.
- Вот-вот. Правильно. Только у меня к тебе большая просьба, Мишенька. Пригласи ты ее по- человечески. Не пешком же вы собираетесь до меня добираться? Возьми какую-нибудь приличную машину, заедешь за ней в ее проклятый двор. Что ты все пешком передвигаешься? Улицы города наполнены хорошими брошенными тачками, а он пешком километры наматывает, - в третьем лице обо мне продолжал говорить Альберт.
- Но я не пользуюсь машинами. К тому же они не все заводятся.
- Да брось ты. Ну выбери ту, которая заведется! Представь только, заедешь за несчастной девушкой как кавалер, а не как подросток. Ведь ты даже ни разу не смог объяснить мне причину своего нежелания ездить на машине. - Вопрос Альберта, не требующий ответа, повис в воздухе.
Я замолчал. Подумать о том, что я смогу пригласить Кристину за город, разволновала мое влюбленное воображение. Еще несколько минут назад, я даже об этом и не мог подумать. А сейчас... все-таки Альберт гениальный человек, пусть даже и немного амбициозен и сильно подвержен идеалистическим взглядам.
- Все! Решено, завтра же предложи ей съездить на пикник, развеяться. И даже если она откажется, заезжай за ней, и не думай ни о чем скверном.
Альберт встал с дивана, и я заметил, как моего двуликого друга качнула обратно на диван. Он засмеялся, но в очередной раз постарался сохранить равновесие. Глаза его стали совсем маленькими на его веснушчатом круглом лице. Он направился от дивана, мимо кухонной стойки, вероятно, в сторону одной из уборных, располагающихся в его доме. Прижимая ногу к ноге, как это обычно делают женщины, когда хотят помочиться, Альберт шел по огромной гостиной, цепляясь за все, что попадалось ему под руки, пытаясь таким образом, сохранить равновесие. Его пьяное состояние почему-то меня развеселило и я вслух ухмыльнулся. При этом, не разворачиваясь ко мне, Альберт сделал в мою сторону взмах рукой, показывая, таким образом: "Сам знаю, что пьян, и выгляжу более чем смешно".
Прямо перед дверью в туалет, Альберт медленно развернулся в мою сторону и сказал: "А оставайся сегодня у меня, что ты попрешься, на ночь глядя, в свой подвал задрипаный".
- А вдруг ты ко мне приставать начнешь? - Все также усмехаясь выкрикнул я вслед Альберту.
- Не переживай. У меня сейчас переходный вегетативный период, как у растений. Ха! Я сейчас среднего рода! Ой...- Альберт изумился, своим сказанным словам, но тут же резко сморщился, и стал быстро искать дверную ручку туалета. - Кажется уже поздно! Расплескал, мать твою!