Разрезая теплый дневной воздух, я выехал на центральную улицу города. Именно центральную. По крайней мере, я так ее определил. Всего в центральной части города на центральной площади, именуемой площадью землепроходцев, пересекалось пять улиц. Все они приходили с разных районов города, от самых ближних, с многоэтажными кварталами, до отдаленных, заканчивающихся частными поселками и двумя выездами за город. Третья, самая короткая улица, ниоткуда не приходила и никуда не вела. На всем ее протяжении не было ни одного жилого дома, а только возвышались офисные здания с магазинами-бутиками и безликие дома с государственными учреждениями. Через три километра ее протяженности она заканчивалась тупиком в виде двух башен речного порта, со стелой, украшенной чугунными якорями, посередине.
Четырехполосная улица с разделительной метровой полосой была как раз то, что мне было нужно. Остановив машину около бетонного здания серого цвета с вывеской местного муниципалитета, я вышел из машины. Ноги еще шатались, но страха уже не было. С той моей первой поездки к Альберту, я стал уверенней себя чувствовать за рулем. Сердце теперь не колотилось как сумасшедшее, а потоотделение прекратилось.
День предстоял быть теплым и солнечным, как собственно и всегда. Обогнув машину, я открыл задний багажник и стал вытаскивать все содержимое на землю. Две сорокалитровые пластмассовые канистры белого цвета легко поддались. Поставив их на землю, я осмотрел пробки обоих канистр на предмет их протекания. С трудом, открутив одну из пробок, я почувствовал едкий запах бензина, ударивший мне в нос. Коварная улыбка непроизвольно, появилась на моем лице. Запах настоящего бензина был намного приятнее, чем надоевший аромат цветущих деревьев и чистого городского воздуха. Затем я вытащил из багажника несколько смятых тряпок. Это были старые летние мужские рубахи.
Напротив здания муниципалитета, через дорогу находилось высотное здание с десятком названий фирм и организаций, и располагавшейся на первом этаже аптеке. Но не само здание привлекло мое внимание, а расположенная перед фасадом автостоянка машин. Автомобилей было около двадцати штук и этого было достаточно для проведения моего эксперимента. Смешно сказал - эксперимента, как будто я одинокий ученый-натуралист, изучающий пауков в джунглях северной Амазонки. Не эксперимент, так, баловство. Почти трехнедельное безделье вынудило меня пойти на безумие. И понятно, что в нормальной жизни я бы никогда не стал этим заниматься.
Взяв одну канистру в руку, я пошел через дорогу в сторону автопарковки. Пластмассовая ручка моей ноши сильно оттягивала руку, и мне приходилось постоянно перекладывать канистру из одной руки в другую. При этом она постоянно билась мне, то о левое, то о правое колено. Пройдя десять, пятнадцать метров я остановился перед выездом с автостоянки. Посмотрев на свои ладони, я обратил внимание на красные пятна, горевшие на закостенелых от тяжести ладонях. Я слега подул на руки, и тут же опять ухватился за пластиковую ручку канистры. Между двумя припаркованными седанами, я прошел на середину автопарковки. Здесь по прямоугольному периметру в безмолвии стояли легковые автомобили и микроавтобусы. Припаркованные, кто передом, кто задом, автомобили будто ждали своих владельцев, которые вот-вот должны вернуться из ближайшего офисного центра.
Поставив канистру на асфальт примерно в гипотетическом центре автопарковки, я осмотрелся по сторонам. На меня, фарами смотрели две тойоты короллы и один лексус - внедорожник, позади меня стоял лэнд-круизер багрового цвета, и несколько микроавтобусов разных моделей. Слева от меня стояли еще несколько седанов, среди которых угадывались малолитражки японского автопрома и форд-фокус серебристого цвета. Все машины были расположены беспорядочно, но если хорошо приглядеться, то можно было угадать некую закономерность в их построении. Микроавтобусы стояли в стороне и вместе, а более дорогие иномарки стояли ближе всего к пешеходной дорожке. Естественно, что половина из этих машин ставились на одном и том же месте постоянно, и владельцами их были, как правило, работники этого офисного центра.
На какое-то мгновение солнце закрыло очередное проплывающее по небу облако. Я поднял голову вверх. Действительно, что ни говори, а в городе из-за всех этих высоток неба почти не видно. Альберт как-то сказал, что если внимательно и долго вглядываться в небо, то в какой-то момент увидишь облако, которое видел ранее, с такой же точной формой. Абсурд. Но здесь многие вещи уже не кажутся такими абсурдными. Само наше нахождение здесь уже, в каком роде фарс. Вот одно большое облако, похожее на огромный остров. За ним несколько поменьше, напоминающих стаю плывущих уток. Затем еще... не знаю на что похожее. Нет. Облака здесь разные и никакому циклу не подчиняются. А если это и не так, то я все равно не хочу это проверять. Мой эксперимент в кавычках проще и находится здесь, на земле.
Оглядевшись по сторонам, я пошел обратно к своему BMW за следующей канистрой бензина.
2
Поступательные движения женщины на земле замедляются, и сейчас ее движения уже не похожи на движения гусеницы. Глаза ее закрыты в последней напряженной агонии. Ее руки из под днища автомобиля уже показались по локоть. Они грязные в длинных во всю руку ссадинах, проявившихся, вероятно, в результате трения об асфальт. Кровь мелкими капельками уже выступила на порезах. Но женщина ничего вокруг не замечает, и не хочет, ни на что обращать внимание. Весь мир вокруг существует сейчас в отдельности от нее.
Вместе с показавшимися руками уже начинает проглядываться то, что женщина так упорно старалась вытащить из под машины. Пока ничего не ясно. Это что-то не совсем большое, и, похоже, обеими руками женщина тащит совершенно разные предметы. Стараюсь разглядеть, что там. Но из-за спутанных и мокрых от пота волос женщины трудно что-то разобрать. Спутанные волосы закрыли ей все лицо, но сквозь волосы видны открытые глаза. Они наполнены недоумением, смешанным с помешательством. Что-то бормоча себе под нос, она рывками вытаскивает обеими руками предметы. С трудом, подгибая под себя правую ногу, женщина пытается принять вертикальное положение туловища.
Теперь мой взгляд прикован только к тому, что ей удалось извлечь под автобусом. Сейчас мой взгляд находится как раз на уровне опьяненных глаз женщины. Еще пошатываясь, ей удается все-таки усесться на асфальте. Грязное от потеков лицо женщины бездумно смотрит на свои колени. Правой рукой она сжимает липкую и блестящую в дневном свете голову. Это тело человека. Это ребенок, мальчик. По всей видимости, подросток лет одиннадцати. Женщине удалось извлечь его тело до пояса. Остальная часть еще находится под машиной. Ребенок одет в синенький пиджак, перепачканный чем-то черным. Под детским пиджаком виднеются остатки рубашки в черную клетку. Пуговицы на пиджаке отсутствуют, видны лишь лохмотья ниток.
Все тело мальчика залито вязкой багровой кровью. Она везде: на пиджаке, рубашке, маленьких ладошках. Ни лица, ни цвета волос подростка не видно. Под толстым слоем крови видны лишь черты его лица, маленький нос, закрытые веки и острый подбородок, с которого еще капает кровь. Создается ощущение, что у мальчика некой исполинской кухонной теркой просто стерто лицо. Тело его не шевелится. Никаких конвульсий или судорог. Спокойное состояние.
Рука, в которой женщина продолжает держать за затылок голову мальчика уже вся в крови. Кровь просочилась через пальцы женщины и уже вовсю заливает ее бедра.
Я смотрю на левую руку женщины. На ней покоится голова маленькой девочки лет пяти. В перепачканном светлом платьице девочка мирно лежит на асфальте. На ее ногах - смятые порванные в нескольких местах серые колготки. Туфлей у девочки нет. Лишь голова слегка поднята над землей и покоится в левой ладони женщины. Следы и пятна крови на девочке отсутствуют. Ее спутанные темные волосы распластались по земле. Оттенок лица девочки неестественно багрово-синий. Глаза закрыты. Такое ощущение, что она просто мирно спит на ладони женщины и вот-вот должна пробудиться.
Заметно, что платье на груди девочки смято сильнее, чем на поясе, а на плечах разорвано по швам. На светло желтом платье в районе груди девочки виден четкий черный след протектора автомобильной шины.
В какой-то момент я начинаю слышать приглушенный стон. Он исходит от женщины, сидящей на земле и держащей в руках тела детей. Стон равномерный и в то же время с порывами и легкими всхлипами. Так может стонать только раненное дикое животное, ни больше, ни меньше.
В тот момент, когда стон начинает набирать обороты и тональность его расширяется, я начинаю пробуждаться. Почему-то меня ничего не удивляет, и я просто осознаю, что просмотрел очередной ролик надоевшего фильма. Ролик не вызывает во мне абсолютно никаких чувств.
Стыдно сказать, но я немного рад, что видел это подобие сна. Ведь только понимая, что мое видение является ни что иным, как сном, понимаешь, что ты спал по-настоящему.
Сон длится в течение нескольких секунд. Словно порыв ветра, он проносится на границе между бодрствованием и дремотой. В момент пробуждения я ощущаю облегчение и некую победу. Скажу, даже, что это настоящий триумф. Маленькая победа над бессонницей. Погружаясь на эти несколько секунд в сно-видение, я побеждаю ее. И именно за эти несколько секунд я благодарен своему врагу - бессоннице. Испытывая счастье победы, начинаешь уважать и понимать своего врага. Это прекрасное чувство, но многие люди принципиально его недооценивают, отдавая приоритет смирению и сохраняющемуся балансу.
Тогда, лежа в кровати, я еще долго думаю и осознаю многие вещи. Например, то, что бессонница это не наказание, как я думал раньше, а настоящий дар, данный мне, дабы постичь свою сущность. Солнце, которое, как ни старается, не садится за горизонт, и дает мне этот дар. Дар не спать и находиться в состоянии моего блуждающего в потемках сознания. Последнее время это мне начинает даже нравиться. После пробуждения, я уже не ощущаю степени усталости и разбитости своего тела.
Только привычка ложиться в постель при каждом заходе солнца не дает мне покоя. Для чего этот, уже не нужный ритуал? Продолжительного и крепкого сна я же не получу. Тогда к чему эта сырая кровать, эта простынь с подушкой, это механическое закрывание глаз?
3
Словно мифический атлант я стал поднимать канистру с бензином все выше и выше. В локтях, а затем и в кистях рук ощущалась нагрузка. Но, на удивление, канистры с бензином не были такими тяжелыми, как я думал раньше. Когда канистра оказалась почти над моей головой, я почувствовал, как ее содержимое резко перекатилось от одной стенки к другой. При этом создался известный хлюпающий звук, и из канистры прямо на крышу белого автомобиля лениво выстрелила струя пахучего бензина. Это была крыша какого-то дорогого седана представительного класса. Кажется, это был Crown Majesta. Да, скорее всего это был именно он. Я запомнил его. Ведь все остальные машины, на которые я дальше стал выплескивать бензин, я уже не замечал. Ни их марку, ни цвет кузова. Бензин стал заливать крышу автомобиля, и, растекаясь по боковым стеклам, окрашивал автомобиль разноцветными полосками всех цветов радуги. На солнечном свете они смотрелись четко и отдельно друг от друга, приводя меня в восторг от увиденного. Когда, растекаясь по дверям иномарки, бензин начал стекать на асфальт, я машинально отошел на полшага от машины, чтобы он не попал на мои туфли. Осторожность в данное время терять нельзя.
Медленно, но со знанием дела, я стал вдоль ряда выстроившихся машин переходить от машины к машине. Опорожняясь, канистра становилась с каждой машиной все легче, а мои руки в это время начинали отдыхать от тяжести. Когда канистра стала заканчиваться, я увидел, как бензин уже не струился сплошной струей, а рывками стал буквально вырываться из канистры. Это было похоже на дрожание животного в агонии, которое передавалось от металла канистры моим рукам.
Пустую канистру я небрежно кинул на капот какого-то чемодано-подобного форда. Там она и осталась лежать. Вернувшись в центр автостоянки, я взял в руки вторую канистру. Хотя они были одинаковыми, но вторая показалась для меня значительно тяжелее. Таким образом, вдоль рядов автомобилей, мне удалось с одной канистрой обойти больше половины периметра автопарковки. Облитыми горючим оказались все машины, припаркованные непосредственно к тротуару, правый ряд машин смежный с городским придорожным газоном и еще два японских седана стоящих прямо на въезде на парковку. Оставался еще левый ряд машин и второй ряд машин у въезда, состоящий в основном из микроавтобусов.
Некоторое время я осматривал свои действия по осуществлению плана. Резко поставив канистру на землю, я вслух выматерился, обращаясь к самому себе.
- Да что я б..., здесь красоту навожу! В конце концов, какая разница, как их обливать бензином.
С этими нервными словами я подошел к первой попавшейся мне машине в левом ряду и перевернул ее содержимое на капот. Бензин вырвался из канистры, ударяясь о бордовый капот внедорожника, и стал литься на землю. На руки и свитер попало с десяток капель горючего, но я уже не так осторожничал, как поначалу. Бензин, все теми же разноцветными разводами, теперь растекался у меня под ногами. Неподвижно держа канистру в руках, я осмотрелся. Как я и предполагал уклон автостоянки был направлен в сторону тротуара. Поэтому весь бензин сейчас, подобно бурлящему потоку прорвавшей плотины бежал под днищами всех автомобилей левого ряда.
Когда легкий ветерок коснулся моего лица, запах горючего стал ощущаться еще сильнее. Уже казалось, что я нахожусь не в центре города, а где-то на горюче смазочном производстве.
Вернувшись к машине, я поднял с земли, разбросанные смятые рубашки. Затем с усилием, но методично я стал рвать их на куски. Две первые рубахи сразу разорвались после того, как я наступил ногой на каждую из них и потянул свободный конец тряпки вертикально вверх. Третья рубаха оказалась настолько тонкой, что, скомкав ее в кулак, она была как раз для того, куда и предназначалась.
Я подошел к черному седану, и вытащил из кармана отвертку с желтой пластмассовой ручкой. Небрежно воткнув с левой стороны машины между полированным кузовом и лючком бензобака, резко дернул отверткой на себя. Рычаг был достаточным, чтобы лючок бензобака с хлопком открылся. Что-то маленькое и металлическое вылетело из-под лючка и пронеслось мимо моего лица. Не обращая внимания на такие пустяки, я стал запихивать рубашку внутрь, в открывшееся круглое отверстие. Затолкав до середины, другой конец тряпки оставил висеть на заднем крыле автомобиля. Когда я пошел за стоявшей канистрой с остатками бензина, я заметил, что этот черный автомобиль был не чем иным, как Toyota Camri последнего выпуска. Кузов был настолько отполирован, что на заднем багажнике я увидел свою исказившуюся фигуру: сгорбленную в черном свитере и холщовых широких брюках цвета хаки.
В канистре оставалось достаточное количество бензина, чтобы я смог облить тряпку, торчащую из жертвенного японского автомобиля. Такие же операции я проделал и с другими двумя рубахами, превращенными в лохмотья. На этот раз мой выбор, кстати, совершенно случайный, пал на два микроавтобуса и еще один внедорожник. Кажется, это был Mersedes. В общем, у меня получилось заминировать четыре автомобиля стоящих строго радиально друг от друга, но выбранных абсолютно случайно.
Мои руки были мокрыми от бензина, но чувства неуютности или брезгливости я не ощущал. Молча, я стал протирать руки об оставшийся кусок тряпки, который поднял с земли. Десятки струй бензина устремились в мою сторону. И это притом, что я уже находился прямо на выезде с автопарковки, а уклон по моим расчетам все-таки был в сторону тротуара. "Нет, много я, конечно, налил бензина. Ну да бог с ним", - сказал я про себя и стал рыться в наколенном кармане своих брюк, откуда извлек смятый коробок спичек.
4
В тот день, проходя по улице с громким названием Победоносная, я направлялся к центральному городскому универмагу. В мои планы входило обследование подземной части магазина, в которой я к своему удивлению ни разу не был. Мне удалось обследовать все четыре надземных этажа универмага, но только продуктовый этаж для сбора продуктов на неделю привлекал мое внимание. К тому же мое безразличие к одежде и прочей дребедени вроде той, которой Альберт набивал свое жилье, не позволяло мне тратить время и силы. Отчаяние одиночества и желание разнообразить свое пребывание здесь заставило меня выдумать эдакое развлечение в виде бесплатного (а о какой плате может идти речь?) приобретения музыкального проигрывателя. Отсутствие электричества в городе тоже не ставило меня в тупик. В конце концов, человек в своей жизни по мимо колеса изобрел более важный предмет. Такой как элемент питания, или попросту батарейку.
Честно сказать я никогда не считал себя меломаном или поклонником какого-нибудь музыкального исполнителя. По правде я и музыки то никогда не слушал. Поэтому привнести что-то новенькое в свою жизнь мне бы не помешало. Ведь Кристина что-то в этом находит, раз не вынимает плеер из ушей, даже когда просто разговаривает со мной.
Было около двух часов дня, когда проходил мимо торгового ряда бутиков расположенных на первых этажах административных зданий. Брусчатая мостовая отдавала легкой болью в моих коленях, а пестрящие мертвые рекламные слоганы витрин только раздражали. На ногах я был с самого утра. Оставив машину у входа в свое жилище, я решил пройтись по городу пешком. Это помогало мне избавиться от ненужных мыслей и сконцентрироваться на том, что меня беспокоило в тот или иной момент. Голода я почти не ощущал. Единственное чего мне хотелось, добравшись до съестного этажа универмага, это в пекарном отделе взять свои любимые Черноморские кофейные пряники. Во всем городе это было единственное место, где я встречал такую сладость.
Я шел по пешеходной мостовой и мысли уносили меня далеко, в загородный домик моего товарища, и вспоминал вчерашний день, который я провел в нем. Чего я добился вчера, показав дерево с синими цветами Кристине. Ведь я это делал не умышленно, а доверившись своему шестому чувству, интуитивно? Что имела в виду Кристина, говоря о дереве как о живом существе с настоящими историями?
Возможно, она права, и эти деревья в городе ни что иное, как библиотека накопленных судеб и жизней. Ведь только они, синюшки, здесь и являются единственными живыми созданиями, вызывающими какие-то чувства, Желание же дотронуться и познать их, похоже на встречу с собакой или каким-нибудь котом, увидев которого, хочется подойти и погладить его по шерсти, ощутить его тепло, так необходимое тебе сейчас, почувствовать, что он такое же разумное существо, немного побаивающееся твоих рук, но охотно с тобой идущее на близкий контакт. Возьмем меня. Всегда вблизи этого дерева, я ощущаю себя не то, что опьяненным, но даже получающим какую-то подпитку, какую-то долю энергии.
Но Кристина... Вчера, стоя под кронами синего опадающего цвета, ей явилась истина, о которой знала только она сама. И спросить ее об этом я так и не решился. Вчера меня охватила настоящая любовь. Она пришла ко мне именно так, как и пишут об этом в любовных романах одинокие писательницы-мечтательницы. Ни доли мысли об охватившей меня страсти ни грамма сексуального влечения. Только любовь - огромная как весь мир. Словно незримый учитель индуистской философии коснулся меня своим взором и дал почувствовать мне весь мир в полной гармонии и покое.
Однако, как бы я не думал в тот день, я поступил правильно, приведя к дереву Кристину. Мне хотелось лишь одного, разбудить ее помрачневшее сознание, дать ей что-то новое, внести в жизнь настоящее чудо. И я думаю, мне это удалось. Счастье, которое она вчера испытала, было моим счастьем. Сейчас, все, осознавая и прокручивая, я понимаю, что все это сделал только для себя. Почувствовать себя счастливым, зная, что тот, кого любишь, получает свою порцию счастья - вот самое блаженное эгоистическое и благородное желание одновременно.
На какое-то время, меня даже перестала интересовать истина, открывшаяся вчера Кристине. Возможно, мне и не надо об этом знать. Только сам я должен прийти к этому, а пока я не достоин и не должен этого понимать.
Мысли о Кристине были прерваны одним взглядом, окинувшим мной высотное здание, расположившиеся справа от меня. Двадцатиэтажная башня взметнулась в небо, закрывая тенью в пристройке первого этажа кафе-ресторан со звонким женским названием "Маргарет". Я остановился перед зданием, подняв голову вверх, в ту сторону, которая, собственно, и привлекла мое внимание. Там, на серой фасадной плитке, между шестым и седьмым этажами была выведена надпись красного цвета. Не надо было догадываться, что это была за надпись. Алой краской была написана, виденная мной раньше странная аббревиатура Z-375. Потеки краски под цифрами пять и семь, говорили только о том, что надпись была выведена только человеком, которому пришлось приложить немало усилий, чтобы, высунувшись из окна седьмого этажа вниз головой написать эти несколько цифр. Подправлять образовавшиеся потеки краски человеку явно не хотелось. Да по сравнению с предыдущими надписями, виденными мной ранее, эта выглядела агрессивно и пугающе, словно была выполнена ни чем иным, как кровью.
Но не присутствие в городе кого-то помимо меня пугало и приводило в исступление. И не то, что на такой высоте кто-то решился это сделать. И не то, что подобную надпись я уже неоднократно видел на стенах домов. Это был семнадцатый этаж именно того дома, где семь недель назад я работал с неким Апрелем Бордовским. Милый старик переживал угрызения совести за то, что квартира купленная им в центре города была построена на горе своих родственников. Тихо скончавшись во сне, Бордовский так и не нашел ответов и покоя после смерти.
Надписи появлялись именно в тех местах, где обозначалось мое присутствие и самое главное, отсутствие того или иного соната, коего мне пришлось отправить туда, откуда возврата нет. Словно кто-то постоянно стоял за моей спиной и доделывал за мной то, что я якобы не успел. Этот незримый, как будто закрывал за мной дверь после очередной выполненной мной работы.
В тот момент, когда я почувствовал, как мои ноги наливаются тяжестью, и при чем, это не было связано со страхом и непониманием, я быстрыми шагами приблизился к дому. Мне показалось, что именно сейчас, в этот момент, я обязан узнать, что же все-таки вокруг меня происходит. Обогнув дом, я оказался на заднем дворе, с неприглядными строениями покосившихся гаражей и контейнерной площадкой, доверху забитой бытовым мусором. Задняя сторона дома сильно отличалась от фасада, выходившего на улицу. Это были, два разных мира, как две стороны одной монеты. Мысли о том, что сейчас тот, кто сделал эту надпись, находится в квартире Бордовского, проносились у меня в голове, как сумасшедшие птицы. Ведь этого просто не могло быть. Я не ходил по этой улице, а уж тем более не запрокидывал голову, чтобы разглядывать надписи на многоэтажках. И появиться она здесь могла когда угодно - хоть сегодня утром, хоть десять дней назад. Но состояние неведения вынуждало меня пойти наверх, в квартиру старика, и увидеть все своим глазами.
Я вошел в темный прохладный подъезд. "В этом подъезде всегда будет холодно, и никогда он не прогреется", - почему-то блеснула у меня в сознании эта фраза. Хотя стены и лестничные площадки не были обшарпаны, но везде ощущался застоявшийся запах сырости. И словно натренированный десантник, я стал взбираться по лестничным маршам вверх. С каждым этажом мой темп замедлялся, и на пятом этаже я почувствовал тяжелую отдышку в груди, а ноги горели, как после двухчасовой тренировки. Остановившись на площадке шестого этажа, я решил перевести дыхание. С двух сторон на меня пялились глазки металлических дверей. Но тишина за их засовами и дверью шахты лифта делали каждый мой вздох громким и отдающимся эхом в подъезде.
Надо собраться и идти дальше. Осталось совсем чуть-чуть, один этаж. В конце концов, мне не двадцать и не тридцать лет. Имею я право на отдышку. А ведь Альберт говорил, что надо только захотеть, и все получится. Только захотеть и весь мир прогнется под твоими желаниями.
"Я не устал! Только остановился, и все. Я вообще не могу уставать", - произнес я вслух.
Это выглядело глупо, но в тот момент как я произнес эти слова, тяжесть с моих бедер исчезла, а дыхание само по себе стало ровнее. Ухватившись правой рукой за перила, я, практически, взлетел на седьмой этаж. Отыскал глазами квартиру с пластиковой табличкой "27" и почти на носках подошел к двери. Это была зеленая металлическая дверь с круглой бронзовой дверной ручкой. Слишком маленький шанс, что там, за дверью, кто-то есть. Так чего же я медлю? Потянув на себя дверь, я вошел в квартиру Бордовского. Через темный коридор прихожей, очутившись в зале, я остановился посередине комнаты и стал разглядывать все помещение целиком.
Пустота и отсутствие в квартире людей не расстроило меня, а даже придало сил и уверенности. Конечно. Кого я мог здесь встретить? А если даже и встретил, то умер бы со страха или любопытства. Почему-то до сих пор я считал, что кроме меня, да может быть еще Альберта, в городе не может быть никого.
В комнате на полу и мебели все так же лежал сантиметровый слой пыли, а корешки книг на многочисленных книжных полках уже потеряли свои цвета и блекли на фоне насыщенно бордовых обоев. Сделав несколько шагов к окну, я еще раз всмотрелся в подоконник и края пластиковых оконных рам.
Не было следов от ступней ног, или обуви. Не было, как это водится в детективных сюжетах, грязного следа от ботинка. Оконная рама была закрыта, а пластиковая ручка строго смотрела вертикально вниз. Шторы наполовину скрывали оконное пространство, но, все также, спокойно свисали с металлического карниза, прикрепленного прямо к потолку. Я протянул руку в сторону окна, и аккуратно отодвинул правую часть штор. С приятным шуршанием штора стала отодвигаться к стене по металлическим петлям. Пыль, устилающая пол поднялась в дневном комнатном свете, и я едва сдержался, чтобы не вдохнуть в себя эту смесь для чиха. Ощущая себя сыщиком из какого-нибудь популярного сериала, я заметил, что мои движения стали медленнее, походка и движения рук заторможенные. Не хватало только целлофановых одноразовых перчаток и дюжины криминалистов за спиной.
Но то, что я увидел далее на подоконнике, заставило меня сбросить хмельную прыть и ощущения детективного романа. Глаза мои округлились, а руки мгновенно пронизало легкой дрожью, словно сама смерть стояла передо мной и смотрела на меня, смеясь и улыбаясь. На белом пластиковом подоконнике, прямо с примыканием к откосу, был четко виден круглый красный след. Это было красное кольцо, какое обычно оставляет поставленный на ровное место круглый предмет. И вероятнее всего это след от банки с краской. Не надо было даже, и сравнивать цвет, оставленный на стене дома под окном, и этот на подоконнике. Все было очевидно.
Это мог сделать только человек. И был он тут очень давно, раз уж пыль не была притоптана. В тот момент мысль о сонате, пишущего на стенах, почему-то сразу возникла в моем сознании, все сходилось именно к этому. Никого, кроме сонатов в этом городе не было, и быть не могло. По Победоносной улице я не ходил с того самого момента, как встретился (и простился) с Бордовским. Выходит, вероятнее всего, что надпись была оставлена сразу после моего ухода. Единственное, что шло в разрез с моими домыслами и гипотезами, это то, что сонаты не отходят от своих домов на большие расстояния. Это просто им не свойственно. Но, в конце концов, ведь могут быть и исключения?
Ретировавшись с затхлого воздуха квартиры старика Бордовского, я вышел на улицу и вдохнул в себя опьяняющий и уже надоевший запах цветущих городских деревьев, упирающихся кронами в голубое небо. В голове оставались вопросы, которые надо было решать. Так продолжать находиться в неведении нельзя. Тем более что я всегда считал, что этот мир работает только на меня и мне решать - кому уйти, а кто должен задержаться. Я поднял голову, чтобы опять посмотреть, на алую надпись между шестым и седьмым этажами. Медленно и спокойно по небу плыли лохмотья кучевых облаков. На какое-то мгновение я даже возненавидел эту спокойную погоду и умиротворенное состояние природы. "Дождя бы, черт побери. Как хочется, чтобы лупанул настоящий весенний дождь. Признаться мне надоел этот бесконечный теплый и солнечный день. Ничего бы не пожалел ради дождя", - подумал я и отправился вверх по улице.
В этот день я прошел четыре самые близкие места проживания сонатов, бывших со мной в контакте и растворившихся в городском воздухе после осознания ими своего пребывания в этом городе. И на всех четырех домах, где жили мои несчастные, были оставлены одни и те же надписи, выведенные красной краской, человеческой рукой. Даже на последнем месте, где проживал бомж Кирюша, в тепловой камере, рядом с городским парком, прямо на участке асфальта были написаны все те же цифры. Надпись была сделана аккуратно по кругу крышки чугунного колодца. В этот раз, след от банки с краской я нашел тут же в траве.
К концу дня ноги горели от усталости, а вопросов в голове не убавилось. Поделиться своим открытием я мог только с Альбертом. Поэтому к закату солнца я добрался до своего дома, и постарался несколько минут полежать в покое и полной темноте, вытянув ноги на кровати.
5
Подобно маленькой огненной змейке, синий цвет пламени медленно, но верно продвигался по асфальту в сторону автомобильной стоянки. Огонек нехотя плясал на испещренном трещинами асфальте, и казалось, что сам того не желая, огонь не хочет двигаться. Огибая неровности и выбоины, он все-таки достиг бордюрного камня и замер. Мне показалось, что он даже погас. Но затем, я увидел маленькую вертикальную струйку по белой грани бордюра, и синий огонек пополз уже по территории непосредственно самой автостоянки. До первого автомобиля, микроавтобуса асфальтового цвета, оставалось несколько метров.
Возможно, если бы я курил, то за это время я успел бы выкурить половину сигареты. Это уж точно. Создавалось впечатление, что огонь вообще никуда не торопится. "Ну, давай же, давай", - подгонял я его своими выкриками. Но он меня не слышал, и уже подходя к переднему правому колесу микроавтобуса, неожиданно потух. На фоне серого кузова автомобиля я заметил легкий дымок, поднимающийся от земли. В тот момент во мне как будто все оборвалось. Мои подозрения стали приобретать реальные очертания. Последний раз такое подавленное чувство, я ощущал только после просмотра старого фильма семидесятых годов с Жераром Депардье, где в финальной сцене фильма главный герой Депардье отрезает кухонной резкой свой половой орган.
Что дальше? Неужели это не тот бензин, который может гореть как обыкновенное топливо. Возможно, в этом городе бензин не горюч и никогда не может гореть. Но ведь он же горел! Я сам это видел. Подойти зажечь его еще раз? Но ведь до автомобиля осталось не больше метра, и если я не успею вовремя отбежать, то вспыхну вместе с этим автобусом, подобно факелу. Вот это будет самая большая моя глупость. С другой стороны при таком темпе горения я успею слона съесть, не то, что отбежать на безопасное расстояние.
Медленно ступая, и ощущая каждую клеточку своих ступней, я стал приближаться к микроавтобусу. Неожиданно вспыхнула мысль, что огонь продолжает гореть под днищем автобуса, и этот потухший дымок мне только издалека показался. И как только я подойду к машине, она взорвется желтым пламенем. И тогда мне конец.
Но нет. Я подошел уже почти к капоту автомобиля. Нагнулся и посмотрел под днище автобуса. Огня, конечно же, не было, но я ощутил запах бензина и гари, исходившие от асфальта. Достав из кармана все тот же коробок со спичками, и встав на колени, поджег одну из них, приложив вплотную к лужице разлитого на земле бензина. Нет, он не вспыхнул мгновенно, как это обычно показывают в фильмах. Маленький огонек вспыхнул синим пламенем с краю от лужицы на асфальте. Медленно и нехотя он стал расползаться по поверхности, пока не заполнил все пространство передо мной и не устремился дальше под машину.
Что я делаю, это безумие. Надо бежать!
Встав с колен, я отпрыгнул в сторону и быстрыми шагами отбежал от машины за пределы автостоянки. Все это время я не отрывал взгляда от огонька, пляшущего под днищем. Но только я остановился у своего BMW, как огоньки исчезли. Напрасно я думал, что сейчас, вот-вот сейчас всю машину охватят языки пламени и огонь перекинется на другие машины. И уж тогда...
Спустя несколько минут, я все-таки решился подойти к машине. Ругаясь в полный голос и проклиная бензин, этот прекрасный солнечный день и свою идиотскую затею, я уже уверенными шагами направился к микроавтобусу.
Горючее действительно потухло, не догорев до автомобиля нескольких сантиметров. Присев на корточки, я заглянул под автомобиль, убедившись, что бензин разлит под машиной и далее тянется разноцветной рекой по всей автостоянке. В бензине также были передние колеса микроавтобуса и капот. Странно, но огонь не поднялся по мокрым протекторам автошин. Такое ощущение, что он просто-напросто был затушен невидимой ногой. Я еще раз осмотрел место потухшего огня. Но ничего подозрительного не нашел: ни трещин на асфальте, ни следов песка, пыли или еще чего-нибудь.
Достав коробок спичек, я принялся поджигать одну за другой спички и прикладывать в бензиновую лужицу. Спички гасли одна за другой, издавая короткое негромкое шипение. Но никаких сигналов к воспламенению горючего я так и не смог добиться. Я ругался и зажигал спички, снова ругался и опять тушил их в бензине. Пальцы были в горючем, а рукава моего свитера уже пропахли химическим запахом бензина. Страх от внезапного воспламенения меня уже не пугал.
Затем я встал на ноги, и пошел вдоль автомобилей. Зажигая спички, я раскидывал их в стороны, где только видел мокрые бензиновые пятна: на машинах и на асфальте. Но спички гасли, как только достигали своей цели. Это действие стало меня раздражать, и уже отбросив в сторону все меры осторожности, я подошел к серебристому Мерседесу с открытым заправочным лючком и торчащей из него тряпкой. В коробке оставалось несколько спичек, но я не обращал на такие мелочи внимания. Мои предположения превращались в реальность. После того, как поджег спичку, я приложил ее горящий конец к смоченной бензином тряпке. Оглянулся. Даже, если тряпка внезапно вспыхнет, я успею отбежать от автомобиля в сторону въезда на автопарковку.
Тряпка, вставленная в бензобак, начала тлеть. Она чернела и извивалась на моих глазах. Но, ни огня, ни искр я так и не дождался. Спичка уже давно потухла, и я стал замечать, что тлеющая тряпка перестает чернеть, словно в замедленном кинофильме.
6
Кристина сидела на скамейке около дома, держа в руках потрепанную книжку. Она практически в нее не смотрела. Взгляд ее бегал где-то вдалеке, за стенами многоэтажного колодца-двора, где-то за горизонтом, который она никогда не увидит. Даже не видя Кристину в это время дня, я мог поклясться, что сейчас на ее коленях книжка открыта на двухсотой странице, и она одета в свое зеленое платье. Ее чистые и юные глаза, сегодня были задумчивыми и выглядели больше, чем сказать тревожными. На меня она обратила внимание только после того, как до нее осталось дойти несколько шагов. Это меня сразу насторожило, но устав от человеческих тревог и проблем по ходу своей работы, я сделал вид, что ничего не произошло.
Она резко изменилась, как только я подошел и сел рядом на скамейку. Не сказать, что она обрадовалась моему визиту, но свой встревоженный вид ей пришлось от меня прятать. Делала она это неумело, постоянно бегая глазами по сторонам и сильнее сжимая в руках мягкий корешок книги.
- Миша, ты так тихо подошел... я даже не успела заметить, как ты вошел во двор.
- Нет, девочка моя, это ты так чем-то озадачена, что не смогла меня увидеть раньше, чем я подошел к тебе.
- Прости. Я сейчас действительно где-то не здесь.
- Проехали.
Кристина отложила с шуршанием в сторону книжный томик и сложила на коленях свои холодные ладошки. На ее нежных плечах выступили первые следы "гусиной кожи" и мне захотелось прижать ее к себе. Не согреть, так хотя бы почувствовать биение ее сердца. Вместо этого, я положил свою руку сверху на ее правую ладонь.
- Я надеюсь, у тебя ничего не случилось? - Попытался я выдавить из себя улыбку, чтобы хоть как-то поднять Кристине настроение.
- Да что может со мной случиться, Миша? - Все-таки улыбнулась Кристина. - Сижу в этом пустынном дворе, а на душе кошки скребут. - Она задумалась на некоторое время и потом продолжила. - Вот. Вспомнила свою бабушку. Миша, а ты помнишь свою бабушку?
- Ну... не знаю... Скорее нет, чем да. Нет, я знаю, что она была... И вроде, я был еще маленьким... А зачем тебе это?
От грустного выражения лица, Кристина опять улыбнулась, глядя мне прямо в глаза. Но улыбка эта была не доброй, а наоборот, полная тоски и отчаяния. Такой, я еще не разу не видел Кристину. В ее глазах совсем не было слез, только улыбка - словно отчаянное отражение горя и печали. В этот миг ее лицо было еще прекрасней, чем когда-либо. Но что оно выражало, что объясняла эта ее улыбка, я не понимал.
- Ты очень странный человек, Миша, - все также глядя на меня, произнесла Кристина, - ты никогда не рассказываешь мне, кем ты работаешь, ты прячешься от меня и не выдаешь свой дом, ты не рассказываешь мне ничего о себе, ты приходишь ко мне всегда в одно и то же время, и ты не помнишь свою бабушку. Свою родную бабушку. Ты самый удивительный с кем я виделась в своей жизни. Но именно поэтому ты мне и нравишься. - Лицо Кристины в одно мгновение сделалось серьезным, и она отвела взгляд в сторону.
- Я почему-то вспомнила свою бабушку. Это был единственный человек, который когда-то, за что-то любил меня. Видела я ее крайне редко. Что-то было в ее отношениях с моей матерью не в порядке, и навещала она меня раз в два-три месяца. Но и этого мне хватало, чтобы понять, что же такое доброта дорогого мне человека. Тогда мне было шесть лет, когда бабушка подарила мне взрослый кошелек для денег. Знаешь, это был такой небольшой кошелечек обшитый красным атласом, и с металлической громкой классической застежкой из двух шариков. Кошелечек был украшен перламутровыми круглешками. И самое главное, с обеих сторон кошелька были вшиты настоящие белые жемчужины. Представляешь? Две настоящие жемчужины! Бабушка сказала, что это настоящие океанские жемчужины. И даже если бы она мне солгала, я бы все равно ей поверила. Ведь бабушки никогда не обманывают. Это был самый лучший подарок в моей жизни. Мать меня почти не баловала. Словно умалишенная я носилась с этим кошелечком везде, где только можно было. Я спала с ним, я не вытаскивала его из кармана, а когда вытаскивала, то могла подолгу его разглядывать, открывать и закрывать, открывать и закрывать. А самое главное, я знала, что эти две жемчужины, пролежавшие где-то на дне океана сейчас принадлежали только мне. И порой я думала, что и рождены они были на свет, только благодаря тому, что жила я, маленькая девочка. Это была самая дорогая для меня вещь, а дороже у меня никогда ничего и не было. Я даже имя ему придумала - "две сестрички". Да, именно "две сестрички", две жемчужинки и были моими лучшими друзьями. Поначалу я таскала в кошельке металлические копейки, затем заколки-невидимки и прочую чепуху. А когда умерла бабушка, я положила в него одну единственную фотокарточку бабушки, вырезанную почему-то матерью из ее паспорта. На этой фотографии бабушка была не такая, какой, я привыкла ее видеть. Она была строгая и молчаливая. Но и этого было достаточно, чтобы даже после смерти бабушка всегда была со мной, в моем кошелечке, рядом с двумя сестричками. После того, как мать подсела на наркотики, она стала продавать все из дома. Таскала сначала украшения, затем столовые приборы и разные шмотки. И в один прекрасный день, она ничего не говоря, унесла из дома бабушкин кошелек, единственное, что меня еще как-то связывало с ней. Кому мать продавала домашнюю утварь, я не знала. Но то, что именно эти две жемчужинки, мои две сестрички, стали причиной продажи кошелька, я поняла сразу. Но ни мое горе, ни память о бабушке, не остановили мою мать. И она продолжала таскать из дома вещи, чтобы поменять их на эту дрянь. В то время я была уже подростком, скажем так, формирующейся девушкой. Но именно тогда я и поняла, что больше всего на свете я ненавижу свою мать. Раньше, даже после смерти, бабушка находилась всегда со мной. Со мной и моими двумя сестричками. В тот момент, когда я перестала ощущать этот кошелек, я перестала чувствовать присутствие моей бабушки. Ты знаешь, Миша, я бы все и сейчас отдала бы, чтобы вернуть себе этот бабушкин кошелек. Но моя мать...
Кристина замолчала, и, держа в руках ее ладонь, я почувствовал, как по ее телу пробежала легкая дрожь.
- Кристина, я думаю, что кошелек - это еще не твоя бабушка. Я думаю, твоя бабушка сейчас ближе к тебе, как никто иной. Она у тебя в сердце. А уж, поверь мне, оттуда у тебя, ее никто не заберет, раз уж ты до сих пор о ней вспоминаешь.
Тут я понял, что именно сейчас я должен сказать ей то, чего боялся сказать долгое время. То, что я уже говорил ей, но она меня не услышала.
- Ты... Кристина, ты прекрасный человек. Можно сказать самый прекрасный из всех, кого я когда-либо встречал. Я люблю тебя. Но то, что я вижу сегодня с тобой происходит, это не ты сама. Понимаешь?
- Что ты имеешь в виду? - Она посмотрела на меня самым чистым и прозрачным взглядом.
- Здесь ты одна. Понимаешь, здесь в этом дворе ты одна... А там, у Альберта дома, где мы были с тобой вчера... Где мы стояли под деревом с синими цветами, ты совсем другая.
- О чем ты, Миша? - Глаза Кристины округлились в недоумении.
- Постой, я еще не все сказал. Вчера, у Альберта ты была совершенно иной. Ты была... Ты была святой. Может ты меня сейчас не понимаешь, но постараюсь тебе все объяснить.
- Миша, а кто такой Альберт?
После слов Кристины, я мгновенно забыл про то, о чем говорил несколько секунд назад. Мой романтический порыв буквально смыло в унитаз мутным желтым потоком. Страх посмотреть в глаза Кристине заставил меня, как будто случайно, отвернуться в сторону. Словно кто-то в этот момент проходил по пустому двору или заскрипел одной из подъездных дверей. И я понимал, что это движение было в тот момент самым глупым в данной ситуации. И я, и Кристина знали, что никто никогда не пройдет по этому двору. Никогда. Но только я понимал это, а она никогда не поймет причины. Потому что только она сама и является причиной этому. И мир, ее окружающий, создан вокруг только для того, чтобы она здесь существовала.
Что я мог тогда увидеть в ее глазах, после вопроса? Удивление? Непонимание? А может безумие? Я не знал, и не хотел знать. В тот момент для меня был важен только результат. И он был печален.
Альберт оказался прав. Кристина - такой же сонат, как и все остальные. Она не помнит добра и зла. И для нее время пребывания здесь это только вопрос моего желания, и все. Она помнит все наши встречи, она погружена в свои воспоминания о матери. Но это касается только этого двора и этого, конкретного места. Все что с ней происходит вне этого места, она забывает, а точнее сказать, это стирается у нее, как перезаписываемая магнитная пленка. Бедная, бедная Кристина. Вчера я постарался внести в ее жизнь что-то новое. Что-то, от чего ее сердце взорвется всплеском новой жизни и нового позитива, которого у нее в жизни не было. И мне почти удалось это сделать. Только все это оказалось временным явлением, и с наступлением нового дня в ее сознании произошло обнуление. Иначе и не назовешь.
Будут ли мои попытки поговорить с ней удачной идеей, или все это будет похоже на голый фарс, как в дешевом кино. "Ну как же так, Кристина, ведь мы же вчера... Ведь ты с Альбертом..." И так далее и в том же духе. Нет, я не буду ей говорить всю эту чепуху. Мне и так стало все понятно. Она не помнит ни какого Альберта, никакой вчерашней поездки, никакого своего нового рождения. Я заблуждался.
Возможно, именно в тот момент мне и пришла в голову безумная идея. Проверить этот мир на прочность, на его возможность измениться под моими усилиями. Ведь я же могу изменять сонатов, могу заставить себя, преодолевая страх сесть в автомобиль, значит, я что-то могу. И здесь для меня было не важно, что я должен сделать и из чего будет состоять мой эксперимент. Это должно было быть что-то грандиозное. То, что могло бы всколыхнуть этот сонный дневной мир и это застывшее время с его проклятым голубым небом, цветущими деревьями с запахами весны и обновления.
И тогда мне пришла идея попытаться взорвать этот мир огнем, ведь только огнем на земле всегда происходило очищение и созидание. Тем же огнем люди умудрялись приводить мир в хаос и разрушение. Так какая разница, что из этого получится, если меня волнует только результат. Найти в центре этого города автостоянку с десятками автомобилей и поджечь все это одной спичкой. Чтобы на моих глазах взлетело все в воздух и заволокло огнем и дымом то место, которое я обозначил в этом мире.
Вот тогда, я лягу в холодную ванну у себя в подвале и что-нибудь обязательно придумаю. Я смогу, я должен что-то придумать. Здесь обязательно есть выход, и я его найду. Ведь я боюсь потерять Кристину. Все, что я хочу, так это: оставаться с ней здесь навсегда.
7
"Все верно", - подумал я, - "Это действительно, правда. Я не могу изменить этот мир, не могу сделать ничего стоящего, не могу поменять окружающий ход вещей, не могу даже изменить самого себя. Я могу, как тот Альберт выбрать себе дом и набить его всем, что мне заблагорассудится. Могу разъезжать по городу на крутой тачке. Могу разговаривать с Кристиной и оставаться у нее в памяти на некоторое время. Но я не смогу сделать ничего хорошего в этом мире.
Ни один автомобиль не загорелся и не взорвался, как я того ожидал. В панике и отчаянии я носился по автостоянке, пытаясь поджечь бензин, но тот словно разбавленный керосин, даже не думал загораться. Издав злобное рычание, я поднял голову вверх, словно пытался разглядеть где-то в небе того, кто насмехается надо мной и моими тщедушными попытками изменить ход вещей.
Машина. Моя машина. Если я на ней ездил, значит, ее горючее способно гореть и давать пламя. Я не видел в этом городе ни одной ездящей машины, кроме того BMW, которого я взял на автостоянке. Пусть все эти машины и никогда не заведутся, и их бензин в баках сроднен с минеральной водой. Но в моей то машине, что-то горит? И это что-то - бензин. Горючее! Другой вопрос, взорвется ли он, или пламя потухнет, так и не начав гореть? В любом случае, через несколько минут я смогу это проверить.
Я направился через дорогу к припаркованному у здания муниципалитета BMW. Огромная плоскость стекла, которой был отделан весь фасад городской управы, разлетится вдребезги сразу после того, как машина взорвется. От этой мысли мне почему-то стало приятно и это меня даже приободрило после стольких неудачных попыток поджечь автостоянку. Желание проверить мою гипотезу придало мне уверенности, и я почувствовал, что с каждым шагом к моему четырехколесному европейцу мой темп ускорялся. Подойдя к своему автомобилю вплотную, я со скоростью стрелка дикого запада открыл заднюю дверцу машины. Вытащив оставшийся кусок серой тряпки (все, что осталось от летней рубахи), я открыл лючок бензобака и стал с упорством заталкивать материю внутрь. Когда снаружи остался лишь небольшой изорванный конец материи, я зажег предпоследнюю спичку и поднес к бензобаку.
Мгновение и тряпка охвачена желтым пламенем. Пропитанная от моих ладоней бензином, она без предупреждения загорелась, так и не дав мне понять, что же, собственно, сейчас произошло.
Бежать! Сколько у меня секунд? А может долей секунды?
Привыкший от бесполезного тления тряпочных фитилей и предательского затухания бензина, я забыл, как быстро может воспламеняться горючее.
Безумец! На что я надеялся? Я не успею и двух шагов сделать, как эта махина взорвется вместе со мной.
Десятки мыслей пролетали в моей голове с десятой долей секунды, и каждую мысль я ощущал четко и членораздельно. С гулом музыкальной трубы пламя по тряпке ринулось в нутро автомобиля. Разворачиваясь на сто восемьдесят градусов, я пытаюсь сделать шаг, но словно в замедленном кино у меня это получается натужно и нелепо. Слышу, как за спиной набирает обороты металлический скрежет. Делаю полтора шага от машины. Оглушительный хлопок и все тот же скрежет. Корпус тела максимально наклоняю вперед, но шаги все такие же медленные и невозможные. Делаю шаг, второй. Свет заполняет за моей спиной пространство, и я чувствую, как он идет за мной, а затем и опережает мои шаги.
Ноги отрываются от земли, и я уже не могу передвигаться самостоятельно. Невидимым теплым воздушным потоком меня поднимает на метр от земли по касательной. Словно в детском аттракционе я успеваю закрыть глаза. Затем ощущаю на спине жар, и все та же невидимая сила продолжает толкать меня вперед, прямо на автостоянку.
Под закрытыми веками, я все равно вижу свет. Дикая и неземная улыбка расползается на моем лице. Последнее, что я успеваю подумать, находясь в невесомости, приводит меня в шок.
За два дня я ничего не ел. Вообще ничего не ел. Как-то даже и мысли такой не приходило в голову. Постоянно колеся по городу в поисках красных надписей на стенах, я не ел и не пил. Утром я не пил с утра чай, не обедал и не ужинал. Не ел и не умер! Именно так и говорил Альберт, и он оказался прав. Мы не нуждаемся в этом.
Эта мысль приводит в меня в восторг, и я пытаюсь засмеяться от нелепой мысли, возникшей у меня в момент смертельной опасности. Короткий смешок успевает у меня вырваться из гортани прежде, чем со всего размаха мое тело приземляется на жесткий капот какого-то бордового седана. Последнее, что я успеваю услышать, это оглушительный хлопок, разбивающегося стекла и подозрительный хруст в грудной области. Ни боли, ни подозрения на нее. Становится жутко темно и мне уже совсем не смешно. Сознание отключается.
8
Полина возвращалась домой с работы. Стоял обыкновенный теплый осенний день. Именно, осенний, потому что осень уже как семь дней вступила в свои законные права. На улице не было жарко, и люди шли в еще не оформившихся для осени туалетах. Кто-то шел в футболках и летних брюках. Но были и те, кто одевался потеплей на вероятность прохладного вечера. Люди шли навстречу, совсем не замечая Полину. Им было не до нее. То что, в данный момент было под сердцем у Полины, не мог не заметить внимательный прохожий.
Что же выражало ее лицо? Это, конечно же, была простая и добрая улыбка сорокалетней женщины. Улыбка, которой обычно смотрят бабушки на своих любимых внуков. Улыбка воодушевленного человека - чистая и безмятежная. Улыбка Христа - откровенная и духовная. Это была улыбка счастья и полной гармонии с окружающим миром и самим собой. И в то же время это была загадочная улыбка Мона Лизы. Такая же необъяснимая и таинственная. Чуть приподнятые краешки губ и открытый взгляд, идущей с сумочкой женщины по улице, делали ее отличной от серой массы уличных прохожих, занятых только самим собой и личными мыслями. Поэтому люди, которые встречали, светящийся взгляд Полины, старались не замечать ее и ни в коем случае не смотреть ей прямо в глаза. Она была им чужда и загадочна, как Бермудский треугольник. Но это нисколько не беспокоило Полину. Она и сама не знала, что слегка улыбается. В ее голове кружился такой же поток беспокойных мыслей, как и у сотен других людей на улице.
Сегодня у ее шестилетней дочери день рождения. И для ее девочки сегодня самый главный праздник в году. Работа посудомойки в заводской столовой и вечернее мытье полов в местном отделе милиции не приносили никогда того дохода, который мог бы обеспечить Полине жизнь, купить своим детям достойные подарки. И дети это понимали: пятиклассник Антон и маленькая принцесса Люба. Они каждый день видели, как мать устает на двух работах, и поэтому старались ей хоть как-то помочь. Вот и сегодня Антон обязался забрать со школы Любу и отвести ее домой. "Она еще совсем маленькая, и только ее старший брат сможет обеспечить ей необходимую безопасность от школы домой и из дома в школу", - думала Полина.
Полина отпросилась с работы пораньше, а вернее попросила напарницу подменить ее после обеда. Она купила дочери красивый цветной школьный ранец. Именно тот, который Люба и просила у матери, стоя в магазине перед школьным первым сентября. Но на тот момент ее мать не смогла купить этот ранец, и дочь пошла в школу со стареньким, но подштопанным портфелем своего брата. Именно тем портфелем, с которым Антон когда-то сам пошел в первый класс.
Скудных Полининых заработков едва хватало на содержание двух детей и оплату сиделки для своей парализованной матери. Но она никогда не жаловалась и не гневалась на бога. Даже наоборот, регулярно по воскресеньям успевала забежать в местную церковь и поставить по свечке за здравие своих родных. В этой жизни ей приходилось рассчитывать только на себя. И ей, в принципе, это удавалось. Пусть ее семья и жила бедненько, но та атмосфера любви, царившая в их двухкомнатной хрущевке, перекрывала все материальные недочеты и дефициты.
Вот и сейчас, идя быстрыми шагами по тротуару, Полине вспомнилось, что неделю назад ей все-таки удалось окрестить в церкви последнего члена своей семьи - младшую Любу. Маленький медный крестик на груди теперь должен был охранять ее от невзгод и бед. Эти мысли грели Полинину душу и привносили в ее жизнь успокоение. "Теперь моим детям ничто не угрожает. Господь всегда будет с ними". А самое главное, там, в квартире Любу ждет ее подарок на день рождения, от которого она засветится счастьем и благодарностью к маме. Сегодняшний вечер они проведут втроем: Полина и ее двое ангелочков. И пусть каждый день рождения ее дочери будет таким же счастливым, как и сегодня.
Полина подошла к автобусной остановке, на которой стояло около десятка озабоченных рабочим днем людей. Никто из них даже и не подумал посмотреть на подошедшую к остановке сияющую женщину. Только пожилая старуха в белом платке кинула недобрый взгляд на улыбающееся лицо Полины.
Сегодня утром Полина договорилась с детьми встретиться на этой остановке после их уроков, чтобы потом вместе выбрать в продмаркете торт и угощения к столу. "Сегодня добрый день и не жалко никаких денег, чтобы праздник у дочери удался", - думала Полина, и продолжала непроизвольно улыбаться, глядя через дорогу.
Ждать пришлось не долго. После второго остановившегося на остановке второго автобуса загорелся зеленый свет. Через проезжую часть по зебре стали переходить люди. Когда зеленый глаз светофора стал мигать к дороге с противоположной стороны подошли двое. Это были Полинины дети. Антон держал за руку Любу, которая в отличие от брата не заметила на противоположной стороне матери и мотала головой по сторонам. Полина для себя определила, что сын с дочерью успели бы перебежать дорогу, если бы Антон немного поторопился на мигающий зеленый. Но тот встал перед бордюрным камнем как вкопанный. Люба послушно, держа брата за руку, не замечала улыбающейся мамы. Антон был как обычно серьезным. Он всегда был серьезным, когда был с сестрой и нес за нее ответственность. Полине нравилось его серьезное выражение лица, и где-то в глубине души она понимала, что в будущем именно Антон станет для нее опорой и утешением в старости.
Мальчик посмотрел по сторонам и на пробегающие автомобили. Затем стал с тем же серьезным видом ожидать разрешающего сигнала светофора. "Он у меня молодец", - продолжала в уме рассуждать Полина, - "Знает, что спешка при переходе через дорогу не нужна. Тем более, когда ты ответственен за сестренку. Пока он с ней рядом, я могу не беспокоиться".
Загорелся зеленый свет и дети, перешагнув бордюр, устремились через дорогу. Несколько человек, стоящих рядом с Полиной стали резко разворачивать головы влево. Пока Полина не знала почему, но нарастающий звук стал быстро заполнять ее беспокойством. Звук нарастал, и Полина постаралась немного продвинуться к дорожному полотну, расталкивая людей. Затем слух Полины прорезало оглушительное шипение, тут же переходящее в свист.
По дороге, на полном ходу мчится черный микроавтобус. Свист от торможения говорит лишь об одном - остановка до пешеходного перехода невозможна. Ужас и паника в одно мгновение заполняет сознание Полины. Она пытается выйти на дорогу, но спотыкается о чью-то ногу и падает всем телом на асфальт. Успевая локтями упереться в асфальт, и подняв голову над землей, Полина видит, как ее детей на полной скорости подминает под себя черный чудовище-автомобиль. В звук свиста тормозов и выкриков на остановке людей примешивается хрустящий звук. Микроавтобус проезжает еще несколько метров. При этом маленькие тела под капотом автомобиля волочатся по асфальтовому покрытию, зацепившись за какой-то механизм ходовой части машины. Еще Полина успевает увидеть, что тела сплетены вместе в один комок. В момент опасности Антон успел машинально прижать к себе сестру. Теперь он уже не отпустит ее от себя никогда.
Микроавтобус резко тормозит, и, разбивая лобовое стекло на несколько метров от машины, вылетает и падает на землю тело взрослого мужчины. Он несколько раз переворачивается на асфальте и остается неподвижно лежать, уткнувшись лицом вниз. Гул голосов на остановке моментально стихает. Полина медленно встает с земли. Колени разбиты в кровь, волосы растрепаны в разные стороны. Пять секунд и она осознает, что случилось. Затем она подходит к автобусу и начинает истошно кричать в теплый равнодушный осенний день.