Красников Валерий : другие произведения.

Скиф

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Аннотация В начале четвертого века до нашей эры юноша скиф спасается бегством из захваченного кочевниками городка, а молодой разведчик-ликвидатор в пятидесятых годах прошлого века погибает во время операции в Мюнхене. Так случилось, что тело скифа стало временным домом для сознания разведчика из двадцатого века. Он оказался в том времени, когда Великий Гелон - столица лесостепной Скифии, обезлюдел, Ольвия и Херсонес готовятся к войне за морское владычество, а молодое Боспорское царство во главе с архонтом Сатиром стремится покорить Феодосию. Сарматы, меоты и синды - каждый народ стремится к влиянию и оставляет свой след в истории. Смогут ли его знания и опыт прошлой жизни помочь ему в новых, невероятно тяжелых для выживания условиях? Окажет ли наш герой влияние на ход исторических событий?
  
  Скиф
  
  Глава 1
  Яркое, пылающее жаром солнце затянуло тучами. Нежный, едва ощутимый в полуденном зное ветерок задул яростно. Старый беспалый пастух тревожно посмотрел на небо. Еще вчера он знал, что знойная сушь, стоящая с начала лета, сменится желанными дождями, однако погода портилась быстрее, чем он ожидал.
  Пастуха звали Андарином из рода Нотона. И пас скот он не всегда. Когда-то отважный десятник всадников Ильмека достойно сражался. Десять зим назад к воротам городка подошли кочевники. Хоть и одетые, как сколоты1, они грабили и безжалостно убивали оседлых сородичей. Их боялись и ненавидели все сколотские племена за то, что они поедали павших в бою, а с живых снимали кожу, чтобы обтянуть ею свои гориты2. Рубили пленникам головы, нанизывали их на ремни и вешали на конскую шею, устрашая чужаков и, бахвалясь друг перед другом. Отец истории3 называл их андрофагами, что в переводе с греческого языка означало - людоеды.
  Чуть позже тысячи всадников из Гелона4 спасли городок от разорения, а его население от печальной участи. Чуть позже... а тогда три сотни рослых всадников, размахивая над головами длинными мечами, не прячась от камней и стрел, летящих в них, спешили отогнать стадо Ильмека в степь. Андарин и сотня Хазии кружили вокруг, стреляли из луков, метали пращами камни. Увы, дикарям, сынам Еллуна5, защищенным железной броней, ни камни, ни бронзовые наконечники стрел были не страшны. И сколоты любили войну и воинскую добычу, но их враги войной жили! Поэтому на каждом из них позванивала на скаку захваченная в бою сармийская броня и добрый меч легко рубил сколотские головы. Кочевники, разогнав защитников Ильмека, в тот раз отступили, угоняя скот в степь. Хазия приказал отправляться в погоню, не дать врагам увести скот.
  И снова сколоты, рассчитывая на помощь из Гелона, подобно собачьей своре атакующей кабана, удерживали врагов. Андарин, разворачивая коленями коня, натягивал тетиву, целился в дикаря. Сколько раз за тот бой ему хотелось выстрелить в коня номада, но сердце не позволяло причинить вред благородному животному, верному другу каждого сколота, а враг имел хорошую броню. Куда стрелять? Вдруг чья-то стрела разорвала кочевнику ухо. Он запрокинул голову, и десятник, наконец, пустил свою стрелу в незащищенную, открывшуюся для смертельного выстрела, шею. Враг свалился с коня, а Андарин, радуясь удачному выстрелу, воскликнул:
  - Хэй!
  Радовался он не долго, заметил, как другой дикарь уже занес над ним меч. Муртак, получив в бока пятками, резво прыгнул в сторону, спасая хозяина от смерти. Войлочная тиара6 слетела с головы сколота, а путь к бегству перекрыли десяток врагов. Спрятав лук в кожаный горит, Андарин выхватил из ножен акинак7 и, закусив ус, направил коня на грозного, но одинокого кочевника. Тот разгадав намерение сколота, улыбался, поигрывая мечом.
  Вспоминая о том, что произошло потом, пастух проклинал дикаря, проклинал все десять прошедших долгих лет. Разбойник его не убил, он умело отсек ему пальцы, чтобы больше никогда Андарин не смог воспользоваться луком. Тогда людоеды отпустили его, еще не зная, что сами уже не вернутся в свои земли. Всадники из Гелона разорили их стойбища до реки Танаис8 . Прошли годы, людоеды больше не беспокоили жителей Ильмека.
  Покалеченная дикарем рука, болела уже два дня. Андарин знал - к дождям. Воздух пах влагой с вечера. Принюхиваясь, пастух задержал взгляд на хмуром горизонте и медленно побрел к стаду, вокруг которого носились ликующие детишки. Ему навстречу шел сын, названный четырнадцать лет назад Фароатом. Имя ему дала мать, прежде, чем умерла от горячки. За последний год мальчик вытянулся и возмужал. Уже этим летом он пойдет с воинами Хазии на свою первую охоту, а потом, быть может, и в поход, туда, где садится солнце или к Понту9.
  "Лучше в дикие земли! Раб много стоит, а заносчивые припонтийцы нас называют дикарями и за хлеб платят хуже, чем торгашам из земли больших каменных курганов10"
  Фароат схватил отца за здоровую руку:
  - Отец, дождь! - закричал он, радуясь первым каплям, и закрыл глаза, ослепленный ярко-синей вспышкой молнии.
  Ударил гром. Заблеяли овцы, коровы подняли от земли головы и замерли в тревоге.
  - Пойдем сынок, укроемся от дождя.
   Они подошли к лошадям и Фароат, сняв со спины пегой кобылы шесты и коровью шкуру, стал мастерить навес.
  Дети, еще недавно резвившиеся на выпасе, убежали за ворота под соломенные крыши мазанок. А пастухи присели под наброшенную на шесты шкуру. Андарин кормил сына хлебом и сыром, любуясь его лицом. Фароат был похож на Лабри - свою мать.
  "Алиша, дочь Артаза глаз не отводит от сына. Только отдаст ли Артаз ему свою дочь? Проклятые дикари! Артаз разбогател, а я? Сколько рабов мог бы привести? Сколько хлеба они вырастили бы для меня?!"
  - Отец, Хазия возьмет меня на охоту?
  - Возьмет сынок, - ответил Андарин и задумался о старом луке и железном акинаке, что в нужде сумел сохранить для сына.
  Загорелое и неподвижное, с круто изогнутыми бровями, далеким взглядом карих глаз, заросшее густой бородой лицо отца испугало Фароата:
  - Что случилось, отец? Чем ты встревожен?
  - Не я учил тебя стрелять из лука...
  - Афросиб научил меня!
  - Я знаю, - ответил Андарин.
  Косые струи дождя полоскали землю, животные сбились в кучу.
  - Пойдем сынок. Пора возвращаться домой.
   Андарин вылез под дождь и побрел к коню. Муртак учуяв хозяина, навострил уши и заржал. Пастух здоровой рукой потрепал седую гриву, быстрым движением беспалой смахнул капельки воды с его шеи и сел верхом. Подгоняемое криком пастуха стадо, поскальзываясь на размокшей глине, медленно побрело к городку.
  Фароат покинул убежище и под проливным дождем, спешил разобрать навес. Намокшая шкура стала тяжелой и он с трудом свернул ее. Пегая равнодушно стояла, пока Фароат пристраивал на ее спине поклажу и недовольно всхрапнула, ударив в воздух задними ногами, когда юноша взобрался ей на спину. Отца он нагнал у кибиток воинов Хазии. Дед вождя был еще степняком и кочевал с родом от Ильмека до Понта, пока Афендот из Неаполя, а городишка тот был ничем не лучше Ильмека, не объявил себя архонтом11 и стал жить как эллин. Воины привязали его к конскому хвосту и гнали коня по горам до самого Понта. Вожди, близкие родами к Афендоту, решили отомстить деду Хазии. Тот со своими людьми, их женами и детьми добежал до Ильмека, где и осел. До сих пор воины живут в землянках на южной стороне и оберегают городок, поставив свои кибитки за низким валом, опоясывающим богатые усадьбы. Чуть дальше, там, где заканчивается мысок, на котором стоит городок, насыпан высокий вал, защищающий Ильмек от кочевников. С трех сторон крутые склоны, заросшие редким кустарником, делают городок неприступным. Спуститься в глубокий овраг можно, а вот подняться наверх быстро уже не получится.
  Со времен деда Хазии воины держали свое стадо овец. Отправляясь в поход за рабами, или сопровождая обоз с пшеницей к Гелону, откуда бывало, они уходили дальше к Понту до самой Ольвии к эллинам, всегда брали с собой овец, и даже возили их на холках своих коней, когда нужно было поспешить. Отару воинов Андарин отделил от коров и погнал к землянкам. Женщины спешили увести своих животных к жилищам.
  Чуть позже изрядно поредевшее стадо Андарин и Фароат погнали к центру городка мимо низких, обмазанных глиной полуземлянок пахарей и срубов ремесленников к усадьбе Силака. Ему принадлежала большая часть урожая и оставшиеся в стаде коровы были его.
  Силак вершил суд. Андарин сетовал в мыслях: "Когда я был в возрасте Фароата все было по другому. Урожай делили по ртам, оставшийся хлеб меняли на эллинское вино и масло, бронзовые изделия мастеров из Гелона. Золота не видели, за то ели хорошо, пили, охотились в лесу и на озерах, пахали землю и воевали по нужде и в охотку. Гончар лепил и обжигал глину, женщины вместе валяли овечью шерсть, пряли, дубили конские и коровьи шкуры. Хорошо было, пока нравы архонтов понтийских городов из сколотских родов не перекинулись в Гелон и его окрестности. Архонт требовал часть урожая, приплода и золота, обещал защитить от кочевников-людоедов. Что же, защитил. Такой силы и эллинским архонтам собрать нынче не по силам. Прогнали дикарей за реку, но жить стали хуже..."
  Фароат плохое настроение отца воспринял иначе: "Кончится дождь, соберет Хазия воинов на охоту и меня возьмет. Кто отцу поможет со стадом управится?" - так, думая каждый о своем, добрались они до плетня усадьбы Силака. Сармийка12 Соня приговаривая по-своему, забрала коров. Фароат который раз подивился тому, что многое из языка сармиев ему понятно. "Вот ведь как! Что эллины говорят, не понять, а сармии тоже говорят не так как мы, но все понятно!"
  Прислужница Силака - Ани отвела их в дом, стоящий неподалеку от летнего загона. Накормила вареным мясом, налила кислого вина. Быстро захмелев, Фароат прилег у очага. От вымокших под дождем штанов и куртки повалил пар. Ему не хотелось идти в их с отцом лачугу, где еще нужно было разжечь огонь в очаге, почистить кобылу и может быть, отцовского Муртака. Нащупав в кожаном мешочке, который он всегда носил на шее, несколько пшеничных зерен, бросил их в огонь и попросил богов о благе для себя и отца. Едва прилег, как сразу уснул.
  Мокрым утром, еще до зари, его разбудила Ани. Конь отца и пегая кобыла пофыркивали за тонким глиняным простенком. Отец отдыхал на овечьих шкурах, там, где обычно спала служанка.
  - Фароат, проснись, если еще не передумал стать охотником. - услышав Ани, парень вскочил с земляного пола, - Беги за луком и акинаком, - улыбаясь, прошептала женщина.
  - А как же отец? - встревожился Фароат.
  - Беги, я позабочусь о нем.
  Он выбрался из лачуги и, поскользнувшись в грязи, упал. Моросил редкий дождик. В непроглядной тьме слышались стуки и далекие голоса. Фароат вывел из хлева кобылу и держась плетня усадьбы Силака, медленно пошел к выходу.
  В отцовской лачуге пахло сыростью. Оставленная снаружи кобыла, похрустывала сухой лепешкой. Фароат на ощупь нашел сверток из мягкой шкуры ягненка и, достав из него огниво, поджег сложенный в очаге костерок. Рядом стоял древний, обитый потемневшей медью, эллинский сундук. В нем хранились богатство рода Нотона: горит с луком и стрелами, акинак, египетские и персидские стеклянные бусы матери, десяток заморских ракушек, за которые теперь и барана не купишь, монисто из серебряных драхм - все, что смог накопить отец для него. Обтянутый кожей быка щит и короткое копье с железным наконечником лежали у входа на земляном полу.
  Фароат достал из сундука оружие, натянул на лук тетиву, подпоясался широким кожаным поясом с большой, в виде головы птицы бронзовой пряжкой, обулся в мягкие, но затертые, в черных жирных пятнах чувяки, и, не гася огонь, покинул лачугу.
  Пегая заупрямилась, едва Фароат взял ее под уздцы, забила копытом и заржала. Фароат, вспомнив, как отец без узды, одними коленями, лихо правит своим конем, приуныл. Услышав, как заржали в ответ кобыле жеребцы охотников, в сердцах ударил ее кулаком по мохнатой морде. Обиженно всхрапывая, пегая бестия позволила Фароату сесть на себя.
  Прося прощения у богов за обиду, нанесенную лошади, юноша шагом поехал к охотникам.
  - Фароат, Фароат... - уже на окраине городка, у самых повозок воинов Хазии его позвала Алиша - дочь Артаза. Тихо, таясь от родни, звала. Свернув к повозкам, он подъехал к той, за которой она спряталась. Девушка поспешно забросила на холку кобылы переметные сумы и ласково коснувшись руки Фароата ушла, растворившись в предрассветных сумерках, не сказав больше ни слова.
  - Спасибо!
  Крикнул он ей вслед и услышал вдалеке многоголосое: "Хей!"
  Отряд охотников выступил в поход. Фароат не беспокоился о том, что Хазия его не дождался: два десятка повозок будут на протяжении всей охоты сопровождать охотников. Если повезет, то вернутся, груженные тушами лосей и кабанов.
  В прошлом году к воинам присоединились шестеро юношей. Двое из них не вернулись в Ильмек уже после своей первой охоты. Хазия напал на небольшой отряд воинов царя Боспора, сопровождавший какого-то архонта из эллинов. Он рассчитывал поживиться золотом и серебром, а потерял семерых воинов. Опасаясь мести владыки, Хазия отменил охоту и повел свой отряд к Гелону. Там, столковавшись с торговцем из Ольвии, нанялся охранять его товары.
  В этом году Фароат был единственным, кто пополнил отряд воинов. И он радовался, что его не дождались: слишком убог его наряд и оружие, строптивая пегая кобыла под ним только добавила бы поводов посмеяться над бедностью рода Нотона.
  Выехав за ворота, Фароат пустил кобылу в галоп. Он быстро догнал повозки и всадников Хазии. Навстречу ему выехал сам предводитель. Его черный сармийский конь-великан потянулся было к морде пегой, но Хазия натянув твердой рукой повод, заставил жеребца попятиться.
   - Если твоя кобыла захочет любви, останешься в степи сам, - вместо приветствия проворчал воин, - Садись в повозку к Афросибу и не путайся под ногами... - приказал он и ускакал вперед.
  Афросиб правил третьей повозкой. Его конь шел следом.
  - Здравствуй Фароат! - старый воин обрадовался, увидев своего последнего и, пожалуй, самого талантливого ученика. Он знал, что у юного Фароата твердая рука и меткий глаз. Юноша поклонился учителю и слез с лошади. Пегую пришлось привязать к деревянной раме повозки. - Не грусти, моему коню твоя кобыла по вкусу, - Афросиб рассмеялся. Заметив, что на Фароате лица нет, погладил его по спине и обнадежил, - Еще добудешь себе коня.
  
  
  Глава 2
  
  
  Отряд Хазии направлялся к дану, так скифы называли все реки. Там на реке и больших озерах, тысячи диких гусей ставили на крыло свое потомство. Успешная охота - это когда охотники с добычей вернуться в Ильмек, и удовольствие от меткого выстрела и много хорошей еды, что позволит не забивать скот до наступления холодов.
  Афросиб в который раз рассказывал Фароату о том, как надлежит себя вести на охоте:
  - Не шуми, первым не стреляй, бей тех, что сидят на воде, - Фароат кивал в ответ, а когда старый Афросиб угостил кислым вином, выпил и, захмелев, к удовольствию старика, уснул.
  Проснулся он, когда кибитка остановилась.
   - Мы не пойдем к реке, - прошептал Афросиб,- Хазия разрешил охотиться всем по умению.
  Фароат с грустью посмотрел вслед уходящим к реке охотникам, но промолчал.
  - Река широка. Птица любит гнездиться на островах далеко от берега. Им приодеться очень постараться найти глупых гусей, что плавают у берега. Лето выдалось сухим. Болота вокруг высохли, - Афросиб многозначительно посмотрел на ученика, - Пойдем.
  Фароат кивнул и пошел за стариком. Казалось старый Афросиб знал наверняка, что за стеной осоки и камыша на высохшем озере еще осталось достаточно воды, что бы гуси предпочли именно это место широким водам реки.
  - Шу, - учитель взмахнул рукой, - обойди это высохшее болотце и приготовь свой лук. Гуси полетят к воде. Бей без промаха, - старик глухо засмеялся.
  Фароат кивнул и побежал.
  Он остановился, когда понял, что находиться в точности напротив крутого речного берега. Юноша стоял среди высокой травы, перевитой вьюнками, смотрел на плывущие по небу косматые облака, пока не услышал голоса охотников Хазии. Только присел, как воздух засвистел от хлопков крыльями сотен, поднимающихся в лет, птиц. Он поднял лук, но сдержался, увидел, что над его головой летят утки. Тут же запели стрелы, выпущенные из лука Афросиба. Лоб Фароата от напряжения покрылся капельками пота. Наконец он услышал тяжелые хлопки крыльев: "Гуси!"
  Восемь раз стрелял Фароат и все стрелы поразили цели. Его сердце пело: "Ай да Афросиб! Зачем лезть в холодную воду? Вот они - жирные тушки, пробитые меткими стрелами, лежат прямо на берегу!" Он подобрал трофеи и аккуратно вынул стрелы. В воздухе снова захлопали крылья...
  На этот раз Фароат не был столь удачлив: он успел выстрелить раз пять и попал всего лишь дважды. Сокрушаясь об утерянных стрелах, юноша подобрал добычу и увидел учителя, выбирающегося из густых зарослей камыша. На его шее висело не меньше десятка тушек. Казалось, старик едва переставляет ноги. Чувяки Афросиба и куртка были испачканы грязью. Он сбросил добычу на землю и одобрительно зацокал, отмечая успех Фароата. Ловко вынув из горита ученика стрелу, Афросиб щелкнул пальцами по кончику. Маленький бронзовый наконечник слетел с древка и затерялся в высокой траве. Афросиб подрезал древко и насадил новый. Фароат понял учителя и тут же проверил все свои стрелы.
  - Теперь ты иди, - приказал Афросиб.
   Фароат было потянулся к добыче связанной кожаными ремнями, но учитель его остановил.
   - Даже лисе не утащить, - он указал рукой на прибрежные заросли в полете стрелы вниз по течению, - Подождешь немного, пока я обойду озеро, потом пойдешь. Увидишь птицу, бей. Понял?
  Фароат кивнул. Он дал Афросибу немного времени. А когда тот скрылся за стеной камыша, медленно пошел ко второму озеру. Шуршала под ногами трава, мелькали, проносящиеся над головой ласточки. У озера запахло мятой. Пробираться сквозь густые заросли прибрежной растительности, через острую осоку, рогоз и высокий камыш стало трудно. Горит и лук то и дело за что-то цеплялись, и не было видно, куда он идет, от чего Фароат немного нервничал. Его ноги проваливались в грязь выше колен. Идти становилось все тяжелее.
  Полоска воды посреди бурой грязи показалась так внезапно, что юноша опешил. Плавающие там птицы, не встревожились с его появлением, лишь немного отплыли в сторону. Фароат поднял лук и пустил стрелу и попал! Потом еще одну, а глупые гуси не понимали опасности, летящей к ним от фигурки человека по пояс стоящего в воде. Только время от времени они хлопали крыльями и выгибали серые шеи. Охотник стрелял уже не таясь, пока полностью не опустошил горит. Спрятав лук, пронзительно засвистел, гуси загалдели и поднялись в воздух. Собрав добычу, Фароат пошел вокруг озера к учителю. У того охота тоже удалась. Он сказал:
  - Славная охота!
   Афросиб, связывая лапки убитых птиц, радовался не меньше Фароата. У зарослей тальника до самого вечера Фароат ощипывал тушки, затем собирал сухое дерево и прошлогодние листья, вырыл яму и нарубил щепок. Афросиб тем временем привел коней и свой возок. Вдвоем они закоптили несколько тушек, потом, ели свежее мясо, запивая его кислым вином, и Фароату казалось, что этот день - лучший за всю его жизнь.
  Через два дня Хазия приказал окончить охоту. А если бы и не приказал, Фароат и так нагрузил возок Афросиба тушками гусей по самые дуги. Охота удалась! Юноша мечтал о возвращении в Ильмек и нежном взгляде Алиши, но Хазия решил иначе. Он повел отряд к лесу.
  - Не грусти, Фароат, - шептал на ухо юноше Афросиб, - Хазия не только отменный воин, он - вождь. Ему решать, что и когда делать.
  Отряд Хазии ушел от реки в степь. Где-то там лежал натоптанный шлях к Гелону, а пока, возки по самые дуги скрытые ковалем и степными травами, медленно плыли по изнывающему от зноя, бескрайнему степному простору.
  Афросиб задремал, а Фароат, прислушиваясь к шороху трав под колесами возка и далеким, неясным крикам сородичей, звучавшим, казалось, отовсюду, сонно зевал.
  Когда всадники спешились, возничие направили повозки к воинам. Фароат толкнул в бок дремлющего Афросиба. Тот, открыв глаза, посмотрел на уходящее за горизонт солнце и направил возок к месту привала.
  Воины Хазии - коренастые, загорелые, одетые в шаровары из кожи, обутые в мягкие чувяки, распрягали коней и заводили их в средину лагеря, вокруг выстраивали возки.
  Когда на небе замерцали первые звезды, огромным красно-оранжевым кругом поднялась над горизонтом луна, в лагере запылали костры. В бронзовых котлах варилось мясо. Дым от костров облаками стелился над степью, смешиваясь с мглистым туманом.
  Наевшись, воины стали собираться у костра вождя, принося с собой ветки, собранные на обильных зарослями ив берегах реки.
  - Пойдем Фароат, - вытирая жирные руки о ляжки, сказал Афросиб. Юноша оторвался от созерцания догорающих угольков и с удивлением спросил:
  - Куда?
  Афросиб рассмеялся.
  - Неужто тебе не хочется послушать истории о славных подвигах?
   Фароат понял, что Афросиб зовет его к большому костру вождя, где уже собрались почти все охотники. Его глаза засияли, гладкие, пока еще безволосые щеки зарделись. Фароат сделал несколько быстрых шагов к пылающему неподалеку огню, но Афросиб остановил его.
   - Не так быстро, малыш. Сними с возка пару сучьев. Разговор будет долгим, полночь еще не скоро.
  В кругу воинов появился мех с вином, что не осталось незамеченным Афросибом. Пока Фароат возился у возка, отвязывая двух метровую жердину, учитель присоединился к веселой компании.
  Наконец Фароату удалось вынуть из петель самую верхнюю палку. Он проверил другие петли, прочно держащие деревянные сучья на дугах возка, и удовлетворенный осмотром, спрыгнул на землю. Мимо как раз проходил Сохаб. Его приняли в род Хазии прошлым летом. Он тащил на плече кривую ветку дуба, и таращился на пирующую компанию. Поднимая с земли жердину, Фароат стукнул ее концом о возок. Сохаб тут же отбросил свою ношу, и резво отпрыгнув в сторону, выхватил из ножен акинак.
  - Это я, Фароат, - поспешил отозваться юноша.
  - А - а, - разочарованно произнес Сохаб и убрал оружие.
  - Ты зачем кинжал доставал? - спросил Фароат и улыбнулся.
  - Прошлым летом ушли к богам Мегабаз и Аранх. Мне пока рано идти за ними. Лучше посмеемся сейчас над тем, как ты меня напугал, чем остаться в степи с перерезанным горлом.
   Сохаб поднял, брошенную ветку и направился к пирующим у костра воинам. Фароат поспешил за ним. Юноши, положив свою поклажу на внушительную гору сучьев, навалом лежащих у костра, скромно стали за спинами воинов. Как ни прислушивался Фароат к их разговорам, но ничего толком разобрать не смог. Сохаб толкнул его плечом и вложил в руки полупустой мех. Молодой охотник крепко приложился губами к горлышку. Кислое вино потекло по подбородку и шее, а Фароат все пил.
  - Хватит! - услышал он и почувствовал, что кто-то пытается забрать у него вино. То был Афросиб. Учитель смотрел с укором и грустью в желтых глазах, - Зачем пьешь? Одних разговоров об охоте будет мало. Надобно еще умение свое показать. Не пей больше! - сказал старик и ушел к воинам, лежащим на шкурах у костра.
  Фароат не расстроился. Напротив, от выпитого вина приятно зашумело в голове, поднялось настроение. Он даже сумел разобрать, о чем говорят Ароба и Сивахш. Они говорили о броне эллинской и сармийской.
  - Я куплю в Гелоне панцирь, - сказал Ароба и зазвенел кожаным мешочком под носом у Сивахша.
  - На что он тебе? Не уж-то станешь воевать пешим?
  - Не стану. А вдруг придется? От копья убережет и стрелы.
  - Сармийский меч расколет его как орех, - возразил Сивахш,- Вот если бы добыть броню сармия...
  - Где они сейчас, сармии?- ответил Ароба, то ли сожалея о том, что нет их рядом, чтобы тут же добыть железный доспех, то ли намекая Сивахшу, что раз сармиев нет, то и некому будет портить эллинский панцирь.
  - Все равно, зря ты собрался купить его. Наша сила в коне и луке.
  - Оно-то так, - Ароба снял тиару и запустил пятерню в густую гриву русых волос, - Только не было тебя, когда эллины прижали нас. Я не мог ускакать в степь и стоял перед стеной их щитов и смотрел на длинные копья. Мне было страшно. Я стрелял, но они так ловко прикрывали себя, что из двух десятков стрел лишь одна угодила в ногу греку. Тогда всех нас спас Хазия. Он собрал вокруг себя воинов, тех, кто не оставил копья в повозках и пробился с ними через несокрушимую стену щитов. Мы бросились за ним и вырвались из ловушки. А прошлым летом?.. Вспомни, сколько их было? И скольких мы убили? Все-таки броня - это сила!
  - Не броня! - настаивал на своем Сивахш. Год назад нам показалось, что эллинов мало и мы ввязались в бой по их правилам. Я лично заколол одного своим акинаком. Вот и потеряли воинов, будто с сармиями или кочевниками-меланхленами воевали. Помнить всегда нужно о силе нашей, о коне и горите на плече.
  - Не у каждого сармия есть меч, - не унимался Ароба, - А стреляют они хуже наших воинов.
  - Да и броня не у каждого есть, - соглашаясь с Ароба, добавил Сивахш.
  - Вот стрельнуть бы их ардара12. У него и конь знатный и меч и броня, - размечтался Ароба.
  Сивахш рассмеялся:
  - Так, где они сейчас сармии?!
  - Да, - закивал Ароба, - Что делать нам у Понта, если сила наша в коне и луке? Куплю в Гелоне панцирь.
  Фароат внимательно слушал разговор воинов. Слушал бы еще, но Хазия, поднявшись с ложа, стал между костром и воинами. Разговоры утихли.
  - Славная охота! - прокричал он.
  - Славная! - ответили воины, - Здравствуй Хазия!
   Вождь поднял руку, и снова у костра воцарилась тишина.
  - Фароат! - густой, наполненный силой голос вождя разнесся по степи.
  Юноша, услышав из уст Хазии свое имя, растерялся и, не зная, что делать, оставался на месте, безмолвствуя. Сохаб подтолкнул товарища в спину, и юноша медленно побрел к Хазии. Оказавшись рядом с вождем, он все больше смущаясь, подтянул штаны. Хазия, положив тяжелую руку на плечо молодому охотнику, развернул его лицом к воинам и спросил:
  - А как этот охотник?!
  - Метко стрелял! - выкрикнул Афросиб.
  - Не верим! - закричали воины.
  Пока они шумели, все сильнее и задорнее вовлекаясь в игру, Хазия прошептал на ухо Фароату:
  - Приготовься стрелять!
  Юноша не понял в кого ему предстоит стрелять, но за лук схватился.
  Накричавшись вдоволь, воины сняли с голов тиары и по знаку вождя, которого Фароат не заметил, ибо Хазия стоял у него за спиной, подбросили их вверх.
  Руки Фароата запорхали, словно крылья ласточек, что гнездятся на крутых берегах реки. И все же он сумел выпустить всего четыре стрелы. И все они попали в цель.
  - Неплохо! - сказал Хазия.
  - Хорошо! - ответили воины.
  - А теперь еще!
  На этот раз Фароат был готов и сумел поразить, летящие к небу головные уборы сколотов шесть раз! Его хвалили и Хазия и те, кто бросали свои тиары вверх.
  На этом испытание нового дружинника расма - скифского отряда, закончилось. Вскоре, будто и не было веселых разговоров и ночной стрельбы по тиарам, воины Хазии и сам вождь быстро уснули.
  Фароату не спалось. Он побродил по лагерю, посидел у костра, подбрасывая в огонь дерево. Уснул только под утро. А когда открыл глаза, высоко в небе парила птица, и солнце успело уже выпарить с трав росу. Учитель лежал рядом и жевал стебелек ковыля.
  - А где все? - спросил Фароат.
  - Не всем охотникам Апи13 подарила свою улыбку. Если выспался, поднимайся, поедем домой, пока птица не протухла.
  
  
  Глава 3
  
  Возок потряхивало на кочках, оси скрипели, дуги стонали, казалось, что вот-вот дерево лопнет и повозка развалится, но Афросиб на стоны, прослужившей с десяток лет телеги, внимания не обращал. Время от времени он еще погонял вожжами лошадь.
  Степь пела, пищала снующими туда-сюда иволгами, жужжала оводами и мухами, кружащими над лошадьми, и шумела ковылями, склоняющимися от ветра, а высоко в небе беззвучно парил орел. Фароат, пересев на кобылу ехал рядом, слушал наставления учителя.
  - Пять птиц обменяешь на новые штаны и куртку, две на чувяки. Еще пять отдашь за рубаху. Сколько твоих еще осталось? - спросил Афросиб.
  Юноша морщил лоб, смотрел на грязные, с прилипшими лошадиными шерстинками пальцы, но сосчитать так и не смог, а вскоре позабыл, сколько гусей и на что он может обменять в Ильмеке. Старик терпеливо ожидал ответа. Наверное, поняв, что ответить ученик не сможет, потянул на себя вожжи и возок остановился.
  Фароат слез с лошади и привязав ее к дуге, перебрался к учителю.
  - Афросиб, можешь повторить? - попросил, зная, что ему ни в чем отказа не будет.
  Старик кивнул и повторил все, сказанное ранее, слово в слово. Юноша, отломив веточку от сучьев, что везли они от реки, достал акинак и, слушая, учителя, делал на ней зарубки.
  Когда вдали показался разбитый, похожий на ров тракт от Гелона, Фароат ответил:
  - Два раза по десять!
  - Молодец! Но считать нужно еще быстрее. Тот воин богатеет, кто не даст обвести себя вокруг пальца торгашу! Их поменяешь на два медимна14пшеницы. Отцу отдашь. Старик будет рад.
  Афросиб, потер руки и подстегнул коня. Вскоре возок перевалился на тракт, ехать стало мягче. Где-то вдалеке заклубилась пыль. Фароат привстал на козлах, но ничего не рассмотрел. Вскоре стало видно, что навстречу охотникам скачет всадник с заводной лошадью в поводу.
  - Коня загонит, осел. Куда он так спешит?
  Афросиб говорил спокойно, но Фароат почему-то заволновался. "Кто же по собственной воле коня так, без нужды, гнать будет?"
  Всадник, не доезжая к возку на полет стрелы, замедлил бег лошади. Поехал рысью. Поравнявшись с охотниками, прокричал:
  - Меланхлены идут!
  И снова пустил коня в галоп.
  Меланхлены назывались так, потому, что носили черные одежды - короткие черные плащи. И Фароат, и Афросиб знали их как жестокое племя кочевников, расселившееся от Дона до лесов, граничащих с Ильмеком.15
  Прокопий Кесарийский16, описывая войну с вандалами, писал: "В прежнее время готских племен было много, и много их и теперь, но самыми большими и значительными из них были готы, вандалы, визиготы и гепиды. Раньше, правда, они назывались савроматами и меланхленами. Некоторые называли эти племена гетами"
  Историки до сих пор не пришли к общему мнению по поводу территорий подвластных меланхленам, но сколоты не зря соорудили у городов Гелона сорокакилометровый вал. Кочевниками-людоедами в то время пугали не только детей.
  Услышав от всадника новость, Афросиб погнал лошадей, уже не заботясь о возке. Он помнил, как кочевники много лет назад осаждали Ильмек. Сейчас воинов там не было и меланхлены могут попытаться напасть. Тревожно стало на душе, и зачесались старые шрамы. Появилась мыслишка: "Смерть близка..." - и как не пытался он отогнать ее, другие, вроде - "Успеть бы, принести жертву Апи", - возвращали его к одному и тому же предчувствию. Он не страшился смерти, но любил жизнь и с презрением относился к глупцам, утратившим здоровье телесное и просящих богов о смерти.
  Фароат уже вынашивал планы отомстить за увечье отца. Мечтал отличиться на войне, разбогатеть. Коня боевого добыть, и может, если повезет сразить богатого ардара. Юноша не думал о смерти, и молчание учителя воспринимал как должное. Поглядывая на Афросиба, он заметил и задумчивый взгляд, и нахмуренные брови, и сжатые губы, но истолковал все по своему, как воспоминания о славных битвах и сам, выпрямив спину, поджав губы, во всем старался походить на наставника.
  К вечеру они докатили к Ильмеку. Городок встретил их тишиной, даже овцы не блеяли. Ворота со скрипом отворились, и едва возок въехал за них, тут же рабы поспешили их запереть. Афросиб правил к площади. Там Фароат увидел кучу хвороста с воткнутым в нее старым мечом: жители Ильмека готовились к войне и поставили Аресу кумир.
  Остановившись у усадьбы Силака, Афросиб прошептал на ухо Фароату:
  - Оставайся тут. Увидишь, хоть и страшна война, но аппетит у наших голодранцев вряд ли пропал от плохих новостей, - он глухо рассмеялся и увел своего коня к валу, где стояли дома воинов.
  Учитель оказался прав. Всегда случалось то, о чем он говорил. Первой к возку подошла Ани.
  - Апи была добра. Зерно возьмешь? - смотрела с улыбкой, все и так наперед зная.
  Фароат погладил палку с зарубками и, стараясь говорить не быстро, ответил:
  - Два медимна...
  - Давай птицу, зерно отцу отдам.
  Фароат улыбнулся и торопливо стал сбрасывать гусиные тушки на землю, не забывая поглядывать на свои руки, чтобы не ошибиться в счете. Закончив разгружать возок, пробурчал:
  - Вот...
  - Ну, помогай! - приказала Ани и сама подняла за шеи четыре тушки.
  Фароат взял шесть птиц и пошел за прислужницей. Вошел в сарай. За плетеной, обмазанной глиной стеной на веревке сушились овечьи шкуры, В углу стояли мотыги, лопаты, рядом - бочка с водою и чурбан, покрытый засохшей кровью. Ани бросила птиц рядом. Фароат поглядывая на занавешенный дерюгой вход в усадьбу, нехотя бросил свою ношу у чурбана.
  - Хочешь посмотреть, как Силак живет? - юноша кивнул, - Принесем птиц, увидишь, - пообещала Ани.
  У возка пришлось задержаться. Фароата там уже ждали подмастерья и рабы ремесленников городка. Обменяв свою добычу, как советовал учитель, он посоветовал тем, кто желал получить еще дичи, дождаться Афросиба.
  Когда они вернулись в сарай, Ани отодвинув занавеску, поманила Фароата.
  - А где сам пазака17?
  Страшно вдруг стало юноше войти в дом вождя.
  - Не бойся, как только он узнал, что враги бродят у города, уехал в лес прятаться. Хазии ведь в Ильмеке нет...
  - А-а... - только и смог вымолвить Фароат.
  Мысли тут же заметались, путая и без того уставшую от счета и торговли голову.
   " Разве может вождь так поступить? А кто поведет жителей Ильмека на врагов, если Хазия не вернется, кто соберет бала18?"
  Высокие стены в доме вождя были увешаны конской сбруей, щитами, Десяток копий подпирал их, а над большим деревянным эллинским стулом висел меч в ножнах. Зачарованный, Фароат встал перед ним. И так юноше хотелось взять его в руки, что он не услышал, как за стенами усадьбы закричали женщины, заплакали дети, только страсть звенела в его ушах, стучала в висках кровь. Как долго он простоял у стены, любуясь оружием, спроси кто, Фароат не ответил бы. Наваждение слетело от толчка в спину. Он обернулся и увидел встревоженную чем-то Ани. Она протягивала ему кожаный панцирь-куртку с нашитыми бронзовыми чешуйками и шлем. Доспех тот носить мог только умудренный в битвах воин или вождь, вроде Силака. Увидев в руках прислужницы такое сокровище, Фароат только и смог, что открыть от восхищения рот.
  - Фароат! Не стой! Одевай его скорее! Меланхлены у ворот! - кричала Ани и Фароат начал понимать, зачем она сует ему броню.
  Он наклонился и протянул руки, Ани, через голову помогла надеть панцирь и сноровисто стала затягивать боковую шнуровку. Поправив, наплечники, указала взглядом на стену. Фароат ошалевший от свалившегося вдруг счастья, метнулся к мечу и, сорвав его со стены, думал только об одном, как оставить оружие и панцирь у себя после сражения. Пояс с акинаком и горит остались в возке, шлем, молодой воин на голову нахлобучил, а что делать с мечом все не мог сообразить. Ани в отчаянии заламывала руки не долго. Юркнула змейкой к открытому сундуку и выудила оттуда боевую портупею, вернулась к Фароату и помогла правильно, через левое плечо облачиться в нее. Ножны Фароат прицепил сам.
  Запахло дымом. Наконец юноша осознал, что враги, быть может, уже ворвались в город. Схватив первый попавшийся щит и копье, он устремился к возку. Там он встретился с Алишой. Увидев его, она бросилась навстречу, обняла за шею и зашептала, касаясь сухими губами мочки уха:
  - Они подожгли ворота. На валу почти не осталось защитников. Ты не сможешь помочь им, бежим!
  Сама она к побегу из обреченного городка подготовилась. На Алише был надет кожаный плащ и через плечо чем-то набитая сума.
  Мгновение назад Фароат был готов сражаться и умереть, хотя по правде, о смерти юноша не думал. Услышав любимую, утонувший в неге от ее объятий, он совсем утратил волю принимать самостоятельные решения. Подпоясался, взяв с возка суму с обновками, и горит, механично повесил их на плечо, подобрал, упавший на землю щит и оглянулся. Встретился с осуждающим взглядом Ани, и устыдился того, что намеревался совершить, вспомнил об отце и Афросибе, сражающихся сейчас с врагами. В то же мгновение маленькая стрелка упала сверху, ударив прислужницу в ключицу. Она беззвучно упала, а Алиша закричала прямо в ухо:
  - Бежим!
  Еще несколько стрел воткнулись в землю рядом. Алиша побежала от ворот к круче, за которой, внизу тек ручей, заросший камышом. Фароат поудобнее перехватив щит, стал догонять девушку. Спускались уже вместе, осторожно и побег им почти удался. До полоски камыша оставалось несколько шагов, как в голову Фароату ударил выпущенный из пращи камень. Юноша рухнул, как подкошенный. Алиша увидела вверху, на горе, довольного метким броском воина и улыбнулась улыбкой зверя, когда тот упал, сраженный стрелой, угодившей в шею.
  Схватив Фароата за наплечники, потащила его в заросли. Сил хватило только, чтобы скрыться от случайного взгляда. Девушка понимала, что если захватчики начнут искать, то обязательно их найдут. Вернулась за копьем и щитом. Решила, что будет защищать любимого, если их вдруг обнаружат.
  Крики женщин вскоре стихли. Над городком проносились гортанные, мужские голоса, кто-то запел, кто-то закричал в последний раз. Мычали коровы, жалобно блеяли овцы...
  Только Алиша решила, что боги на их стороне и даже оттащила метра на два вглубь камышей бесчувственного юношу, как увидела беспечно шагающих по натоптанной к водопою тропе воинов. Они вели на поводу коней, серые до колен рубахи на них были испачканы сажей, из оружия при меланхленах были только короткие акинаки на поясах. Схватив покрепче древко копья, она побежала на врагов. Те остановились, на бородатых лицах появились улыбки. Алиша попыталась ударить одного из воинов, но расслабленно стоящая цель вдруг исчезла, копье чудесным образом вылетело из девичьих рук, а удар под колени сзади, заставил ее упасть.
  Расширенными от ужаса глазами она смотрела, как мужчины задирают рубахи и развязывают веревки поддерживающие штаны. Когда увидела их вздыбленные мазамука, перестала дышать и солнце, почти закатившееся, погасло совсем.
  
  
   ***
  
  Алиша почувствовала щекотку: какое-то насекомое ползло по щеке. Сознанием она скользнула к своей, еще не знавшей мужчины хурма, удивляясь, почему не чувствует боли? Открыла глаза и увидела стоящего над собой Фароата. С обнаженного карта в тот момент упала на травинку капелька крови, крылья носа юноши трепетали, а глаза... Они стали другими, и взгляд... Фароат смотрел с любопытством, как раньше смотрели на нее незнакомцы. Девушка села и увидела обезглавленные тела меланхленов. Тут же она забыла о странном взгляде любимого и зашептала:
  - Фароат, я всегда знала, что ты воин-ама!
  Юноша вытер о рубаху одного из убитых меч и вложил его в ножны. Протянул Алише руку и сказал:
  - Не такой я могучий, как ты считаешь, пацан еще...
  Девушка, схватив узкую ладонь, почувствовала, как крепко он сжал ее кисть, восхитилась, как легко ей удалось встать на ноги. Странное, непонятное слово "пацан" она сочла особым, что использовали в общении между собой только мужчины, поэтому не удивилась.
  Со стороны Ильмека донеслось конское ржание, лошади меланхленов до этого спокойно пощипавшие травку, подняли головы и навострили уши. Черный жеребец с белым пятном на лбу, всхрапнул и Алиша едва успела накрыть ладошкой ему ноздри, не дав заржать. Восхищаясь Фароатом, она совсем забыла об опасности, по-прежнему грозящей обрушиться на них.
  - Фароат, бери второго коня, бежим! - прокричала девушка, прыгая на спину жеребца.
  Юноша стоял и смотрел на лихую наездницу. Она, доскакав до линии камыша, легко соскочила на землю и, подобрав что-то в зарослях, вернулась к коню. Оказавшись на его спине, призывно махнула рукой и ускакала по балке, прочь от дымящегося на горе города.
  Фароат, подобрал копье, подойдя к рыжему, с густой гривой коню с легкостью взлетел на его спину. Пробормотал: "Хороший навык у мальчика..." - и дав шенкеля, поскакал за девушкой.
  
  
  
  Глава 4
  
  Если судьба предначертала всегда держаться теневой стороны улицы, по которой искрится, струится яркими красками, только на другом, щедро залитом солнцем тротуаре жизнь, все, что можно увидеть там начинает казаться чем-то нереальным и призрачным, как мираж. А если сам, волею случая попадаешь на светлую сторону улицы, то ощущаешь приступ тревоги: случилось что-то неладное, и ты уже сам не свой - то ли в бреду, то ли вот-вот покатишься под откос. Вот почему подвал с его прохладой, мрачными стенами возвращает мне успокаивающее чувство реальности. Все находится на своем месте и пистолет "Вальтер" приятно холодит ладонь.
  Для кого-то война давно окончилась, а для меня молодого лейтенанта ГРУ все только начиналось. Секретная база в Чимганских горах, где нет ни сосен, ни влажных альпийских лугов, ни лесной зелени с прохладной, изумрудной тенью. Под ослепительным солнцем местность вокруг белая и пустынная. В складках каменистого плато едва заметно вырисовываются массивы бетонных бункеров, над обрывами бдят слепые черные глаза замаскированных в защитный цвет укреплений, вдали поблескивают обращенные к небесному своду металлические уши радарных установок. Таким запомнился мне пейзаж, пустынный и тревожный, тонущий в тишине и безмолвии, в напряженном бодрствовании и выжидании, которое в какую-то долю секунды готово обратиться в оглушительный взрыв войны. Это мой пейзаж - теневая сторона жизни!
  Поезд, грохоча по рельсам, решительно несся, вычерчивая широкие дуги на поворотах. Потом был перелет пассажиром на истребителе Як-25, автомобильное путешествие в Мюнхен и наконец, я получил свое первое задание! Насколько рискованно мое задание, узнаю на месте. Что касается трудностей, то многие из них уже сейчас легко предвидеть. Они исходят из самого условия задачи, весьма неполного, чтобы гарантировать ее решение.
  Охрипенко Петр, тридцать восемь лет, разведенный, гражданин ФРГ, бежал из Польши во время отступления немцев в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Данные Центра подтверждают, что вплоть до сорок девятого года Охрипенко был весьма заметной фигурой в политическом руководстве эмиграции. Однако в марте был уличен в махинациях с деньгами спонсоров и смещен с должности. После того как были наведены дополнительные справки, Центр пришел к следующему заключению: во-первых Охрипенко, недовольный своим понижением или встревоженный дальнейшим неблагоприятным для него развитием событий, действительно решил покинуть ФРГ; во-вторых, принимая во внимание то обстоятельство, что у Охрипенко были довольно широкие связи, можно не сомневаться, что он действительно располагает ценными секретными данными, которые он готов передать ЦРУ, чтобы обеспечить себе безбедное существование на новом месте. Мне надлежало действовать по обстановке: завладеть секретной информацией или сорвать ее передачу агенту американской разведки.
  Существовала вероятность осложнений. Проживающие в ФРГ эмигранты могли пронюхать, что готовится необычная сделка и возможно сами готовят ликвидацию Охрипенко. Но даже если это в самом деле так, я обязан установить истину, засвидетельствовать смерть ренегата и подтвердить, что бумаги не ушли в ЦРУ. Действовать мне предстояло в одиночку. Ни в коем случае я не имел права прибегать к чьей-либо помощи, будь-то дипломатическая миссия в Мюнхене, либо торговое представительство. Это написано черным по белому в условиях задачи и подчеркнуто двойной чертой.
  Прохлада подвала сменилась тяжелым городским жаром, поднимающимся от раскаленного асфальта. В трепещущей от зноя дали Максимилианштрассе я увидел Охрипенко. Он шел навстречу уверенной походкой, спешащего по делам человека. Я остановился, чтобы справиться с адреналиновым шоком. Мое сердце колотилось в груди как боек отбойного молотка. Вдруг, припаркованный у обочины черный "мерседес" лихо тронулся с места, огласив безлюдную в это время улицу визгом шин, и сшиб хромированным бампером Охрипенко. Его тело несколько раз перевернулось в воздухе и упало на тротуар к фундаменту заново отстроенного дома, почему-то выкрашенного, как и соседние новостройки в серый цвет. Во время войны центр города был полностью разрушен. Правда, сейчас в это мало верится, как и в то, что изуродованное ударом тело моего клиента теперь лежит в метрах ста от меня.
  Я едва сдерживался, чтобы не бежать, но, наверное, шел к месту трагедии быстрее, чем нужно, чтобы не привлекать к себе внимание. Я видел валяющийся на тротуаре труп человека с еще конвульсивно вздрагивающими сломанными ногами и разбитой головой. Взгляд шарил по телу и вокруг него в поисках папки или портфеля. Черт! Черт! Рядом с трупом ничего похожего на хранилище секретных данных я так и не обнаружил.
  Мне осталось выполнить вторую часть приказа. Рисковал ли я? Теперь знаю наверняка - да. Тогда я достал из кармана пистолет и выстрелил Охрипенко в голову. Тут же услышал второй выстрел и почувствовал удар в затылок...
  Вначале я погрузился в мир запахов. Пахло потом, полынью и еще чем-то страстно желаемым для моего тела. Меня тащили куда-то. Кто-то при этом натужено сопел в ухо. Именно на его горячее дыхание столь необычным образом реагировало мое тело. Женщина?!
  Глаза открывать не хотелось, боль, пульсирующая в затылке, давила на веки. И все же я сделал над собой усилие и увидел закатное небо, колышущуюся вокруг осоку и камыш. Того, кто притащил меня сюда рядом не было. Назойливо жужжащий слепень сел на щеку. Смахнув жаждущее крови насекомое, я попытался встать. И если поначалу давалось мне это с трудом, то едва увидев двух оборванцев, насилующих какую-то девку, я с легкостью вскочил на ноги. Рука потянулась к поясу, и как-то совсем неожиданно я обнаружил, что держу меч. Шаг, второй... Насильники были увлечены созерцанием жертвы, почему то смеялись и я смог подобраться к ним незамеченным и снова, тело совершило то, чего я бы не стал делать: вырубить двух мелких мужичков для меня было плевым делом, но почему то вместо этого я мечом снес им головы. Умело. Вжик и вжик пропел меч в воздухе и оба обезглавленных тела рухнули к моим ногам, заставив отступить, чтобы кровь, выталкиваемая последними ударами сердец, не залила ноги.
  Девицу тронуть они не успели. Один я где-то там, мысленно, как учили в контрразведке, блокировал восприятие, чтобы сохранить свое рацио, а второй во мне с интересом рассматривал красавицу. Тоже мелкая, но фигуристая и молодая, почти девочка решил бы, глядя на прелестное личико с небольшим носиком и полными губами, но тяжелая, налитая грудь, аппетитно натянувшая ткань ее одежды, хоть и лежала жертва насильников на спине, свидетельствовала - молодка в самом соку.
  Взгляд, немного задержавшись на ней, соскользнул на мои руки. Мои?! Руки оказались чужими! Жилистыми, с маленькими ладошками... Так вот, значит, что случается, когда пуля попадает в голову! Я вспомнил все до того момента, как прозвучал контрольный выстрел и будто еще один хлопок и удар...
  Девушка открыла глаза и я, как бы банально это не прозвучало, утонул в них, погрузился в теплую зеленую воду, испытывая щенячий восторг.
  - Фароат, я всегда знала, что ты воин-ама! - сказала она и улыбнулась, показав ровный ряд белоснежных зубов.
  Первый во мне удивился, что понял услышанное. Второй - гордец, протянул красавице руку и ответил:
  - Не такой я могучий, как ты считаешь, пацан еще...
  Прикосновение холодной шершавой ладошки снова бросило сердце в трепет. "Что же со мной происходит?!" - подумалось, а девчонка, поднявшись на ноги, уже командовала:
  - Фароат, бери второго коня, бежим!
  Черный жеребец храпел, вздрагивал, но малявке как-то удалось его успокоить, вскочив на него, она в мгновение ока оказалась в зарослях камыша и осоки. Пушинкой слетела на землю, подобрала там какой-то мешок и, снова оказавшись верхом, пустила коня галопом по балке.
  И тут воюют... Я посмотрел на горящий поселок, откуда доносились неразборчивый людской говор, блеяние овец и ржание лошадей и пошел к рыжему гривастому коню, объедающему лещину. Чехол для лука и стрел болтался на спине и терся о какую-то холщовую сумку. На кой он мне? Никогда лука в руках не держал... На коне сидел последний раз лет пять назад, поэтому сомневался, что смогу так лихо, как это сделала девчонка скакать. Однако тело легко взлетело на спину коню, и я что-то определенно сделал еще, оставшееся неуловимым для сознания первого, отчего животное сорвалась в галоп. "Хороший навык у мальчика, не пропадем!"
  Балка тянулась вдаль и заканчивалась где-то у леса, темнеющего вдали. Слева стояла стена камыша, а справа высилась поросшая высокой травой и кустарником круча. Заметив боковым зрением Алишу, стоящую у входа в лесистый овражек и державшую своего жеребца на поводу, едва успел остановить своего коня.
  "Алиша?! Ебушки-воробушки - я ее знаю! То есть, как-то теперь знаю... Дочь Артаза!"
  От взорвавшейся в голове мешанины из образов, эмоций и воспоминаний, которые никак не могли быть моими, я едва не свалился с коня. И первые шаги, когда спешился, дались с трудом. За то на душе как-то стало легче и в голове прояснилось, боль в затылке притупилась, и настроение поднялось от того, что никто и ничто теперь не помешает мне быть с Алишой.
  Черт! Черт! Прости Господи! Этот малой своей хотелкой с ума меня сводит! Я прислушался к себе и не обнаружил того Фароата, который хоть как-то мог сосуществовать со мной в этом теле. Спрятался щенок...
  - Фароат, я знаю, где укрылся Силак! - призналась Алиша, когда я приблизился к ней на расстояние вытянутой руки. Тихо сказала, почти прошептала и смотрела с вопросом, ждала, что я решу, хотя по моей логике могла бы и намекнуть, что сама думает: ехать к барину местному или искать воинов балы Хазии.
  К барину мне не хотелось, помнилось, что малой у того в доме прибарахлился и панцирем и шлемом, так мешавшем мне во время скачки, и мечом, а расставаться с такими нужными вещами когда война вокруг стал бы только глупец. Опять-таки и бронька и меч вещи статусные, а не только полезные!
  - Трус он, Силак... Лучше нам Хазию и воинов Ильмека поискать, - как ни старался я придать голосу мужской твердости, а не вышло. Борясь со смущением, возникшим вдруг, с трудом добавил - Верно, я говорю?
  Алиша ответила сразу:
  - Где его теперь искать Хазию твоего и воинов?..
  Голос ее звучал с разочарованием. "Неужто к упырю Силаку хочет?"
   Чертов малец, сидящий где-то глубоко внутри, все же как-то влиял на меня. Ну, никогда я не был болтуном, а тут не удержался, и едва промелькнула мысль, тут же ее озвучил:
  - Хочешь к Силаку?
  Алиша задумалась, а на меня вдруг накатило какое-то невероятное блаженство. Воздух пах лесной сыростью и прелой листвой, грибами и покоем. В румяных облаках кружили волны летнего тепла. Я наслаждался тем, что грудь моя вздыхала, и дышал до темноты в глазах.
  - У Силака сила... Воины с ним, - протяжно, мечтательно проворковала Алиша. - И меланхлены в лес не пойдут...
  Я слушал ее и уже знал, что сейчас мне совершенно не хочется ни к Силаку, ни на поиски отряда Хазии. Скоро стемнеет и лучшее решение - подготовиться к ночевке в лесу, раз уж кочевники в лес не сунутся. "Мы пойдем другим путем!" - вдруг родилась мысль. Память Фароата подкинула знания о Гелоне. Скорее нам надо туда в огромный, хорошо укрепленный город!
  - Утро вечера мудренее,- изрек я и насладился ставшими вдруг бездонными, огромными зелеными озерами - глазами Алиши.
  
  
   ***
  
  Стреноженные кони отхрустели злаками (Алиша нацепила им на шеи мешочки с зерном) и обгрызали листья с веток дубков. Напоили мы животных из ручья прежде, чем ушли в лес. Хорошо им, а у меня кишки играют марш, и донимает злобное комарье хоть котелок, гордо именуемый шлемом с головы не снимай. Сама Алиша достав из своих баулов длинный нож, ушла в лес. Я насобирал хворост, притащил пару сухих стволов погибших от грибов-паразитов деревьев, нашел птичье гнездо, чтобы использовать его в качестве трута, а девушки все не было. У такой хозяйственной подруги наверняка имеется кресало, тешил себя надеждой.
  Когда увидел ее волокущую огромную охапку тонких березовых веток, решил помочь, а заодно о кресале расспросить. Есть ли оно у нее? Спросил... Алиша как-то недобро зыркнула, а потом, словно дитю стала втолковывать:
  - Хоть и воин ты и готова быть с тобой я нежной, но иногда терпеть мне трудно: подумай сам, враги рядом. А что если они огонь заметят?
  Фу-ух... Всего то?
  - Я сделаю все так, что огонь они не заметят, а дым ночью станет невидим. Не переживай, давай кресало!
  Ее глаза не оставляли мне шанса доказать, что я действительно смогу так сделать, но вдруг, что-то изменилось в них и Алиша пошла к своему мешку. Покопавшись в нем, принесла кресало - простая бронзовая ручка с двумя колечками имела железную кромку и небольшой кремень. Вручила их мне и принялась раскладывать на земле березовые ветки.
  Достав из ножен болтающихся на бедре свой кинжал, я стал рыть им ямку прямо у подстилки, что готовила девушка. Земля копалась легко и, углубившись на пол метра, я решил, что этих усилий достаточно, что бы огонек не был заметен, а глубокой ночью и меланхлены будут спать где-нибудь в степи или захваченном ими Ильмеке. Тогда и подготовленные деревца можно запалить. И тут я вспомнил недоверие во взгляде Алиши. Смирившись с задачей, стал копать дальше и бросил это занятие, когда вырыл прямоугольную ямку глубиной под метр и в длину метра полтора. А когда разжег в ней костер, удостоился и ласкового взгляда и теплых слов.
  - Всегда знала, что ты самый лучший из мужчин в Ильмеке!
  Хотел спросить, почему только из мужчин Ильмека? Но решил, что на сегодня вопросов хватит. Тем более, что Алиша сунула мне в руки лепешку и кусок сухого сыра. Рот сразу же наполнился слюной, и грязные руки не стали еде помехой.
  Перекусив, я сунул подгнившие стволы в костерок, и мы улеглись на пахнущую свежими листиками подстилку. Алиша устроив головку на моем плече, тут же уснула, а я, вдыхая терпкий запах ее волос, думал, что не будь я сейчас грязен и вонюч, показал бы ей какой я на самом деле мужчина! Созерцая подмигивающие сквозь высокие кроны звезды, я не заметил, как погрузился в глубокий без сновидений сон.
  
  
  Глава 5
  
  Проснулся я затемно. Лес еще дремал в тишине, подлесок купался в безмолвном тумане, лишь изредка всхрапывали кони. Угли в яме еще играли огненными сполохами. Дрожа от утреннего холода, погрел над кострищем грязные руки, неухоженные, с длинными пальцами и обгрызенными ногтями на них и отправился за неподвижный дубок. Когда вернулся, Алиши на месте нашей ночевки не приметил, но и не встревожился: знал, что обычно все люди по утрам делают...
  Хрустнула ветка, резкий звук отозвался во мне волною страха, заставил схватиться за меч. Из тумана выплыла Алиша. Увидев меня с мечом в руке, рассмеялась:
  - Ай да Фароат! - остановилась, закрыла в задумчивости глаза и, видимо придя к какому-то решению, кивнула. - Это хорошо. Воин всегда должен быть готов сражаться!
  "Будь готов! Всегда готов!" - вспомнил девиз из своего пионерского детства. Злость на самоволие моего нового тела еще бушевала в груди. Нас учили абсолютному эмоциональному контролю. Рефлексы, конечно, нарабатывались, но и включались они по команде, когда приходил подходящий для действия момент. С другой стороны навык верховой езды у щенка оказался полезным. Может, не стоит так себя корить?..
  Пока я размышлял, Алиша не сдвинулась с места. Девушка пристально смотрела на меня и все, что она думала, было написано на ее лице. Глаза метали молнии, пухлые губки сжались в тонкую полоску, ее пальцы теребили кончик толстой косы. Наверное, мое недовольство как-то проявилось, мимически выразилось, и подруга решила, что сержусь от ее слов. Я улыбнулся, посмотрел на нее ласково и как сумел, проворковал:
  - Какая же ты красивая!
  Вложил меч в ножны и как, наверное, делал Фароат, опустил робко, будто в смущении глаза. Подействовало!
  - Правда? - расцвела улыбкой Алиша.
  - Больше, чем, правда! Когда смотрю на тебя, дышать не могу, - самозабвенно стал врать или почти, наслаждаясь эффектом от произнесенных слов. Лицо ее залила краска смущения. Мне вспомнились слова преподавателя актерского мастерства для разведчиков: " Способность краснеть - мечта любого актера. Актеры могут вызвать любые эмоции, но вот искусственно покраснеть не может никто. Можно, конечно, надуться, сыграть гневливость, исполнить ужас мимикой лица, вибрацией голоса, дрожанием рук и, таким образом, вызвать покраснение лица, но в этом будет одна наигранность и неестественность. Покраснение - это неуправляемая энергия, это свидетельство чистоты, или она есть или ее нет"
  - Какой ты... - прошептала в ответ, - Хочешь вина?
  Хоть пить с утра для меня в прошлой жизни было неприемлемым, но тут я решил согласиться, чтобы как-то снять возникшее между нами напряжение. Кивнул и выговорил:
  - Давай!
  - А ты уже пробовал? - поинтересовалась Алиша так, будто удивлена моим мгновенным согласием.
  Память Фароата услужливо подкинула воспоминание из недавних событий из жизни юноши. Врать не пришлось, хотя в прошлой жизни выпивал и не раз.
  - Меня ведь уже приняли в балу...
  Бросив заинтересованный взгляд, она направилась к своему мешку. Достав оттуда кожаный бурдюк литра на два, вытащила зубами пробку и протянула его мне.
  - Расскажешь, как это было?
  Прислушался к себе и тут же понял, что Фароат уже давно, будь такая возможность, рассказал бы ей все.
  - Потом, - буркнул в ответ, сокрушаясь, что воскрес в таком ничтожестве и сделал большой глоток...
  Пойло! Кислятина, воняющая чем-то пока для меня неопределимым. Стараясь держать лицо непроницаемым, вернул девушке бурдюк.
  - Это хорошо, что ты не пьешь как твой отец или мой...
  Взгляд ее погрустнел. Наверное, вспомнила о своем отце. Так жив он! Артаз на хорошем счету в бале Хазии...
  Мне не хотелось говорить о "своем" родителе. Знал, что Фароат был привязан к отцу, чувствовал это. Едва Алиша напомнила о нем, как на глаза навернулись слезы, и я едва справился с тяжелыми эмоциями, нежданно сдавившими грудь. Стараясь придать голосу беспечность, бросил:
  - Нужно лошадей напоить и определиться, что делать будем потом.
  Девушка промолчала в ответ, завозилась со своим мешком. А молчание понимают как знак согласия. Я, повесив на плечо горит и суму, надел шлем, подошел к коню и снял с него путы. Вставил в рот жеребца трензель и, держась за повод, ждал, пока Алиша распутает своего красавца. "Выбрала же себе коня! Не хуже чем у Хазии!"
   Вот сейчас чьи это мысли были? Стоит мне на мгновение растерять внимание, как тут же становлюсь Фароатом! Где был он, когда копье и щит оставил у поверженных врагов?! Знал же паршивец, как высоко ценится оружие! Эх... Наверняка кто-то прибрал бесхозное сокровище...
  Небо уже играло яркими красками, восходящее солнце искрилось в выпавшей росе, щебетали ранние пташки. Мы рысили, петляя между деревьями, двигаясь к водоносной балке. Что знал я о жизни людей в этом новом, другом, необычном мире? Наверное, то, о чем был осведомлен Фароат. А как мне видится, парень нюхал в своей жизни не много. Для него самого познание жизни только началось! Великая Скифия, сколоты, меланхлены, будины, эллины, припонтийские полисы, Гелон - для меня все это ровным счетом ничего не значило. Вспоминались только строки из прошлой жизни:
  Да, скифы мы! Да - азиаты мы,
  С раскосыми и жадными очами!
  Фантазер тот поэт. Глаза у Алиши красивые, как у писаных русских красавиц. И если сам я теперь смугл от загара, то ее щеки оставались белыми и румяными, а на носике, ближе к переносице даже веснушки выскочили... Мелковат местный народец, правда. За то сам я высок по местным меркам. Мать Фроата Лабри будто воительницей была из какого-то сармийского рода. И стать свою парень унаследовал не от отца, скорее от матери.
  Что делать мне теперь? Всегда, сколько помню себя, любил учиться. Деревенская школа, в которой получил свои первые знания, сгорела в сорок втором году. А немец, ставший на постой в нашем доме не хотел, чтобы обращались к нему "герр лейтенант". Требовал называния по имени и отчеству - Фридрихом Адольфовичем. О себе он ничего никогда не рассказывал, но сам я решил, что работал он до войны учителем. Понравился я ему, он сам говорил это не раз, способным меня считал и учил немецкому языку, физике и математике. Если с последними дисциплинами я был не дружен, то язык схватывал на лету. К сорок третьему, когда попал в партизанский отряд уже свободно шпрехал и только поэтому, на зависть взрослым ребятам стал отрядным разведчиком. Не сам, конечно, в рейды ходил, но повоевать успел и даже медаль "За отвагу" заслужил. А когда война закончилась, определили меня как сироту и сына полка в разведшколу. Служить Родине я хотел и всю свою жизнь этому учился. Тут нет страны и служить некому. Силаку-барину или какому-нибудь другому буржую?! Нет, буржуи тут пока не развелись, а вот феодалов сколько угодно...
  Погруженный в мысли я не заметил, как мы вышли к балке. Алиша остановила своего жеребца еще в овраге, а мой рыжик, шедший следом, остановился сам. Оказавшись на земле, еще не в полной мере отрешился от дум и механически извлек из горита лук, тетиву и с помощью ног легко согнул деревяшку, инкрустированную костяными пластинами, ловкие пальцы нацепили петельку на отполированный добела кончик плеча.
  "... воробушки! Оказывается, так тетива надевается!" - подумал и вспомнил, как метко Фароат умеет стрелять. Главное не мешать парню, когда придет время, делать это...
  Балочка оказалась девственной от людей, но снимать тетиву я не стал: день впереди, мало ли что...
  Журчал быстрый родниковый ручей, прозрачный и холодный как лед, бегущий в камыше под тенью одинокого серебристого тальника и осиновых зеленых кустов, из которых со всех сторон неслись соловьиные песни. Алиша повела коней на водопой к мелкой, но широкой полоске воды, где течение почти замерло. А я, оставшись в одиночестве, быстро сбросил с себя одежду и, сдерживая вот-вот готовое вырваться - "ух!", плескался в ручье, натирая тело глиной и песком. Оделся в обновки Фароата и почувствовал себя заново родившимся. Штаны, куртка и чувяки приятно пахли кожей, рубаха - чистотой, а старую одежду - засаленное рванье припрятал в камышах. Обломил веточку тальника и стал чистить ей ногти. За этим занятием меня и застала Алиша, вернувшаяся с водопоя. Сердце екнуло в ожидании упреков или какого-нибудь другого порицания, но ничего подобного не случилось. Девушка обошла меня вокруг, одобрительно поцокала языком, взяла за руку и стала рассматривать отмытые от грязи пальцы и ногти. Потом взглянула на свои руки, ойкнула и убежала. Около получаса я ее не видел...
  Стреножил коней и пошел на прогулку вдоль ручья. В чистой воде рассмотрел едва шевелящих плавниками щурят, но поймать их руками не удалось. Зато когда спугнул пяток уток в камышах, Фароат во мне не сплоховал: выхватил лук, наложил стрелу и первым же выстрелом подбил зеленошеего селезня. Радовались от всей души мы оба...
  
   ***
  
  Идем рысью по тракту к Гелону. Вокруг - ни души, только иволги снуют туда-сюда, пролетая над высушенной и вытоптанной сотнями ног землей. А справа и слева бескрайняя степь, поросшая густой высокой травой и белым ковылем. Переходили вброд две речушки, берега которых утопали в березняках, осинниках и густой уреме из черемухи и чернотала. Местами тракт врезался в глубокие балки, заросшие тучной травой с бесчисленным множеством цветов над которыми возвышались зонтики душистой кашки.
   Ехать в Гелон после того, как я признался, что броньку и меч Силак, скорее всего, отберет, мы выбрали единодушно. В Ильмек соваться остереглись, углубились в лес, который Фароат знал, как я учебный лагерь и выскочили из него на тракт по моим прикидкам в километрах семи от городка. Солнце стояло высоко и восточный ветерок, поднявшийся с утра, совсем утих. Жарило как в аду. Спасало, что по большей мере мы двигались рысью. Встречный воздушный поток хоть как-то освежал разгоряченные лица.
  Поднялись на пригорок и внизу увидели десяток возков, движущихся к Гелону и небольшой отряд всадников, сопровождавших повозки.
  - Хэй! - воскликнула Алиша и пустила жеребца галопом. Пришлось и мне догонять безрассудную девчонку. Хотя, если подумать - права она: бегут путники, как и мы за валы Гелона, спасаются от диких меланхленов.
  Как выяснилось, присоединились мы к пахарям. Шесть семей, узнав о новом походе воинственных меланхленов, бросили свои наделы и, собрав все, что можно было увезти, решили отсидеться до уборки урожая в безопасном месте. Кое-кто из них еще помнил последний набег кочевников. Предводительствовал над беженцами мужичок с уже седеющей бородкой, назвавшийся Абаридом. Еще лет пятьдесят назад, осевший на земле сколот, оставался воином, но сейчас пахари разучились воевать, метко стрелять на скаку и ко мне - воину, хоть и молодому отнеслись с уважением. И даже обрадовались, когда Алиша заявила, что дальше мы поедем с ними. Сам Абарид был уверен, что враги испугаются защитников Гелона и уйдут к Танаису, тому, что дан. Он намеревался успеть собрать урожай. Был уверен, что посевы кочевники не тронут.
  Фароат знал, Танаис - река, а вот почему Абарид уточнил это, вызвало удивление. Я стал расспрашивать и выяснил, что эллины в устье реки заложили недавно одноименный городок - полис19. Как жаль, что не ведома мне история ни греков, ни скифов! Вот и узнал бы, как далеко в прошлое закинула меня судьба...
  Так за разговорами быстро летело время. Солнышко катилось к горизонту, и когда наш караван доехал к берегу речушки, скорее ручья, Абарид развернул возки к темному пятну рощи. А стали на ночевку тогда, когда лесок тот объехали, чтобы с тракта ни света костра, ни дыма путники или враги не увидели.
  Пахари наполнили водой большой, литров на тридцать бронзовый котел с узким, вытянутым донышком, которое они воткнули или зарыли (самого процесса я не видел, коня купал) в землю и развели вокруг костер. Селезень, добытый с утра, был ободран, порублен на мелкие кусочки и брошен в закипающую воду. Туда же женщины пахарей высыпали небольшие кусочки вяленого мяса и зерно. Каша варилась долго, но показалась мне невероятно вкусной. Наверное, потому, что за весь день съел сухую лепешку, что выдала мне Алиша еще утром.
  Взрываясь огоньками, трещали сучья в костре, повеселевший после нескольких глотков вина Абарид, травил байки о былых битвах, в которых принимали участие его предки. Как оказалось, в предках у него был сам Геракл20! О Геракле я слышал не раз и даже пару его подвигов помнил. Перебив старика, как так получилось, сам не понял, наверное, тоже от выпитой кислятины, стал пересказывать о чистке героем Авгиевых конюшен. У костра сиживали мы с Алишой, Абарид, трое его сыновей и женщина, с которой меня никто не знакомил. Все они слушали, открыв рты. Не фигурально, а именно так и сидели с открытыми ртами. Особенно потешила мое самолюбие Алиша. Как она на меня смотрела! Сколько гордости было в ее взгляде, когда я закончил пересказывать прочитанный, когда то миф.
  - Все слышали? Сам Геракл - отец всех сколотов работал как простой пахарь! - пробасил Абарид.
  Его сыновья закивали, а я, пользуясь моментом, задал вопрос, терзающий меня с утра:
  - Скажи Абарид, - заговорил я проникновенно и с уважением. - Как, по-твоему, чем может заняться молодой воин, оставшийся по воле богов без отца и рода, чтобы и честь не уронить и прожить славно?
  Абарид долго не размышлял. Расчесав пятерней бородку, приосанился, прищурил глаз и поделился своей житейской мудростью:
  - Хороший воин проводит жизнь в походах, а когда силы оставляют его он уже не может насладиться ни женой, ни детьми, которые к тому времени уже сами становятся воинами. Но воин - это всего лишь палец на руке, а бороду лучше чесать так, - он снова показал, как делает это сам.- Хорошему воину нужны верные соратники, которые пойдут с ним, если тот воин сможет их направить. Ведь каждой твари на этой земле нужен поводырь!
  Хорошо сказал Абарид. Понял, что теперь для меня важнее всего. Знать бы еще, каким делом смогу заинтересовать таких же одиночек, как я сам? Приложив руку к сердцу, я склонил голову и ответил не сводящему с меня взгляда старику:
  - Спасибо тебе Абарид. Ты хорошо сказал, я понял!
  Дедушка улыбнулся и снова заговорил:
  - А я смотрю на тебя и гадаю тот ли ты воин? Теперь вижу - тот! Возьми с собой моего младшего, Авасия. Коня, горит, акинак и копье я ему дам. Возьмешь?
  После такого мудрого совета у меня даже намерения посоветоваться с Алишой не возникло.
  - Это честь для меня! Ведь ты мне жизнь сына своего готов доверить! Возьму Авасия!
  Все у костра обрадовались моим словам, молодые мужчины захлопали по ляжкам, а женщина улыбалась. Бросив мельком взгляд на Алишу, отметив, что горделивая осанка на месте и в глазах блеск вроде не злобный, расслабился. Хлебнул вина из бурдючка и предал его Абариду.
  Эту ночь мы с Алишой провели в возке на душистом сене. Поцеловал Алишу в губы. На поцелуй она не ответила, но щеки ее запылали, а глаза загорелись необыкновенным блеском. Едва сунулся снова, почувствовал, как ее ладошки уперлись в плечи. Попробовал сломить сопротивление - не тут-то было: девушка уперлась. Ну и ладно, не в первый раз... Только собрался отвернуться от нее, как Алиша схватила меня за руку, сжала ее, посмотрела как-то странно, будто выбирая, хотя видел я лишь светлое пятно, очертания лица, но все чувствовал и как бешено колотилось ее сердце и горячее дыхание, а вот обжигающий поцелуй случился неожиданно. Целовались, пока не заныло в паху. Мои попытки получить чуть больше девушка твердо пресекала. Шептала на ухо, что нынче для этого плохое время...
  
  
  Глава 6
  
  "Будины - племя большое и многочисленное; все они светлоглазые и рыжие. В их области выстроен деревянный город; название этого города Гелон. Длина стены с каждой стороны - 30 стадиев; она высокая и целиком из дерева; и дома у них деревянные и храмы. Там есть храмы эллинских богов, украшенные по эллински деревянными статуями, алтарями и наосами. И каждые три года они устраивают празднества в честь Диониса и впадают в вакхическое исступление. Ведь гелоны в древности - это эллины, которые покинули гавани и поселились у будинов. И говорят они на языке отчасти скифском, отчасти эллинском"
  
   Геродот
  
  
  
  У стен Гелона было людно. Сотни подвод скучились напротив проезда через глубокий ров и ворота. Куда ни кинь взгляд, хоть вправо, а хоть и влево я наблюдал высокие валы, над которыми тянулись до горизонта деревянные стены с башенками, а кое-где и просто вкопанные в землю заостренные колья.
  Абарид поставил повозки в очередь и попрощался с сыном. Обнял и что-то прошептал на ухо. Их попутчики стали одаривать молодого Авасия припасами. Когда на шеях наших коней гирляндами повисли переметные сумы, а все напутствия уже были сказаны, мы поскакали дальше, рассчитывая попасть в город беспрепятственно.
  Подъехав к мосту, я рассмотрел, что деревянные стены на самом деле не были построены на валу, а служили опорой для верхней его ступени. И возвышались над насыпью не намного, но укрыться за ними от стрел обороняющиеся воины смогли бы. За этим укрытием располагалась ровная, утоптанная земляная площадка для защитников укрепления, а за ней вал покато скатывался к уровню города. Сейчас воинов там я не заметил, но дерево стен несло на себе следы старых битв и потушенных пожаров.
  Обогнав возок, возница которого безрезультатно понукал коня не желающего ступать на зыбкий деревянный настил, мы проскочили к воротам и выехали за валы. Я ожидал, что там нас кто-нибудь остановит, но тех, кто это мог бы сделать я так и не обнаружил. А за городскими укреплениями желтели поля засеянные пшеницей, рожью и просо, зеленели сады и огороды и лишь изредка взгляд замечал побеленные мазанки21 и деревянные срубы покрытые соломой - местные усадьбы. Двигаясь по натоптанной дороге, обгоняя пеших беженцев и груженые возки, мы миновали окрестные хутора и дальше ехали мимо пастбищ, на которых паслись коровы, кони, овцы и свиньи. Пастбища охранялись: то тут, то там вдалеке я примечал всадников в высоких тиарах и голосистых собак помогающих пастухам.
  Продвигались мы на запад, неспешно, шагом к ярко красному, падающему за горизонт солнцу. Несколько запачканных свиней, хрюкая, лакомились чем-то прямо у дороги. Весело кружились в небе и щебетали ласточки, рассыпались в воздухе песни жаворонков. Я вертел головой, удивляясь всему, что видел и все никак не мог понять - что же это за город такой? Даже Ильмек из воспоминаний Фароата больше походил на городок, чем то, что я лицезрел вокруг. Все чаще я бросал взгляды на Алишу и Авасия пытаясь понять, как они относятся к тому, что нас окружает, но мои попутчики оставались невозмутимыми, скорее всего не думая об этом, полагались, что я знаю, куда мы едем и зачем.
  Мы поднялись на довольно крутой пригорок, на ровной поверхности которого стояло большое деревянное здание без стен. Вкопанные в землю столбы держали крышу, обмазанную побеленной глиной со следами красной краски по краям ската. Таким был местный храм. Внутри я рассмотрел жертвенники, деревянных идолов и тлеющие угли в жаровнях. Сейчас служителей в храме не было, но путники заходили туда, чтобы обратиться за помощью к богам. А внизу, в метрах двухстах виднелась широкая полоса воды, на берегу озера беженцы распрягали подводы и готовились к ночлегу. Налево от озера тянулась балка, в лучах заходящего солнца сверкая, как стеклами вытянутыми озерцами, утопающими в зеленом камыше и березово-осиновой уреме. И там уже мерцали огоньки костров.
  Когда мы спустились к воде, я обнаружил следы недавно сбывшей воды. Везде были приметны сухие прутья, солома, облепленная илом и землей, уже высохшая от солнца, висела клочьями на зеленых кустах. Стволы вязов и тальника высоко от корней были плотно, как будто обмазаны тоже высохшим илом и песком. Тогда я удивился: как такое возможно посреди лета? Но вскоре получил ответ на невысказанный вопрос.
  То, что у этого озера нужно и нам устраиваться на ночлег я понимал. Мы медленно продвигались мимо повозок, снующих туда-сюда людей и дымящих костров, пока я не услышал:
  - Эй, воин, давай к нам! У нас костер уже пылает, и вином угостим...
  Я обернулся на голос и увидел сидящих у костра четверых воинов. Хотя, каких воинов! Может, только один из них был чуть старше Фароата. Он улыбался, показывая крупные, как зерна кукурузы зубы, а его товарищи глаз не сводили с сумок на холках наших коней. Вся их одежда несла на себе следы бедности или долгого путешествия. У костра лежал на боку бронзовый котелок, а над ним роились голодные мухи.
   Улыбнувшись парню в ответ, кивнул, слез с коня и отрекомендовался:
  - Я, Фароат сын Андарина, со мной Авасий и Алиша, а вы кто будете?
  Угадал я правильно. Окликнул меня старший в той компании. Он же и ответил:
  - Я Лид, - парень указал на сидящего по правую от него руку, - это Мазий, а они братья - Олгасий и Олкаба. Давайте к нам, вместе лучше и сытнее! - теперь заулыбались все, сидящие у костра.
  Алиша спешилась, сняла с коня свой мешок и, положив его у костра, направилась к котелку. Разогнав ногой мух, подхватила его за приклепанную ручку и пошла к воде. Мы с Авасием освободили от поклажи своих коней, и сын Абарида спросил меня:
  - Пазака, дозволь коней напоить?
  Услышав, что юноша назвал меня вождем, сидящие у костра воины перестали улыбаться и даже, смутились. Я кивнул Авасию, и присел на щит, который лежал сверху наших сумок. Неспешно снял с плеча горит, и, пользуясь моментом, решив дожать эту компанию на информацию, спросил:
  - Вы как тут оказались без своего рода? - задал вопрос строго, хмуря брови.
  Ответил Лид:
  - Мы жили на высоком холме у дана там, - он указал рукой на север. Зима была снежной, а весна дождливой. Отец говорил, что если дожди не прекратятся, то меланхлены придут, как когда-то было. Наступило лето, а дожди все лили и лили. Сколоты умны и сеют на горе. Пшеница и просо от этих дождей только лучше растут, а луга в низинах превратились в болота вот кочевники и пришли. Прав был отец. И было врагов больше, чем колосков в поле. Бала нашего пазаки сгорела в битве как солома, только мы и спаслись.
  Чтобы я проникся их горем, после рассказа Лид схватился ладонями за голову и стал раскачиваться из стороны в сторону. Словно в театре пантомимы его товарищи присоединились к лидеру, подвывая при этом:
  - Беда, беда...
  - Что тут делать собирались? - поинтересовался я уже мягче.
  - Лид говорил, что можно с караваном гелонов уйти в Ольвию. И сыты будем и при деле! - проинформировал меня Мазий и под строгим взглядом старшего товарища тут же стушевался, опустив глаза.
  - Я говорил... Но вижу, что и ты путешествуешь всего с одним воином. Вместе веселее! Как думаешь, пазака?
  "Умен этот Лид!" - подумал я, но его предложение как нельзя лучше согласовывалось с моими планами. Ведь прав был Абарид, говоря: "Каждой твари нужен поводырь!"
  - Что умеете? Врага били? Какое оружие при вас?
  Наверное, я задал хорошие вопросы. Ребята, услышав их, тут же сконфузились, а ответил мне все тот же Лид:
  - Умеем бить из лука, как каждый сколот и коней хороших взяли. Много их после той битвы осталось без хозяев. Врага сразить пока не довелось: стадо мы охраняли, а когда меланхлены как тьма нагрянули, убежали. Да, кто бы не ускакал?! Ведь не бьются сколоты как эллины. Сила наша в коне и луке! А пока враги добычу делили, коней свели, и оружие добыли, - он указал взглядом на пирамиду из дротиков, стоящую в метрах трех от костра и щиты, прислоненные к их древкам.
  Я на миг, задержавшись взглядом на оружии, обратил внимание на десяток лошадей, стреноженных и жующих солому у огромного вяза.
  - Ваши кони? - спросил.
  - Наши, - ответил Лид, горделиво задрав подбородок. Какая-то хитринка мелькнула в его карих, больших глазах с длинными, как у девушки ресницами.
  - Вместе веселее! Так ты говорил? - пошутил я и все мы, понимая, что договор состоялся, рассмеялись.
  Вернулась Алиша, принесла наполненный водой котелок и вся компания тут же приняла участие в его установке на огонь. Все-таки они его не закапывают...
  Пока булькала, готовилась каша, ребята травили байки, пытаясь произвести впечатления на Алишу, а может, и на меня. Фароат давно спрятался в глубинах подсознания, а я пока не знал, что в этом мире обычно, а что - нет. Внимательно слушал, пытаясь понять, что каждый из них из себя представляет. Первое впечатление было хорошим: молодые воины мне нравились. Не чувствовал я в них фальши, разве, что Лид был не прост, но скорее умен, чем изворотлив.
  Когда Алиша заявила, что я - ама, сразивший своим мечом двух врагов, уважение во взглядах ребят мне польстило. Одно дело встретить с должным уважением по одежке, которая у меня, к слову богата по местным меркам, совсем другое признать своим вожаком умелого воина. "Ай да Алиша! Настоящая женщина!"
  Я старался не смотреть на подругу, но дал себе слово, что при первой же возможности найду способ ее порадовать.
  Привел с водопоя наших коней Авасий и, вооружившись ложками, мы принялись хлебать наваристую кашу из каких-то бобов. Быстро темнело и нас стали донимать комары. За всю свою жизнь я не видел их в таком количестве, да еще и мошка с ними поднялась роями, забивалась в рот, нос и глаза. Под конец ужина комары буквально одолели нас, и я стал паниковать, сожалея, что остановился на ночлег у озера со стоячей водой. Сносил эту муку, потому, что терпели остальные ребята. Как-то не хотелось терять перед ними лицо. Хотя, похоже, все мы уже потеряли от комариных укусов свои лица. Когда мне стало совсем невмоготу Лид, оторвавшись от котелка, сытно рыгнул, отошел на минутку от костра и вернулся с холщовыми мешками. Натянув их на головы, мы тут же у кострища повались спать.
  Сколько длился мой сон, не скажу, но подскочил я, как по сигналу, когда услышал конское ржание. Сдернув с головы мешок, заметил мечущиеся смутные тени у дерева, там, где ночевали наши кони.
  - Тревога! - заорал я.
  Может, мое предупреждение на языке сколотов звучало как-то иначе, но спросонья кричал я именно так. Когда сони стянули с голов мешки от воришек и след простыл. Но Лид побродив у коней, признал, что плохие люди действительно намеревались оставить нас без лошадей.
  - Что делать будем, пазака?! - спросил он.
  - Спать будем по очереди. Первым дежурю я...
  
   ***
  
  Луна трепетала в черной воде там, где расходились круги от гуляющей рыбы. Подул ветерок и слабо зашелестел в осоке, где-то далеко заржала лошадь и залаяли собаки. Куда не кинь взгляд, дрожали огоньки костров, сотни людей бегущих от войны искали спасения тут за валами Гелона. Стараясь не смотреть на огонь, я размышлял: "Что они будут делать завтра? Станут ли защищать те стены, что так внимательно я разглядывал недавно? Что завтра стану делать я? Может, прав Лид? Найду купца, наймемся к нему в охрану. Только не за еду! Обломится буржую такая наша служба! Е... воробушки, а просить то у него за службу что?!"
  Терзание памяти Фароата особых результатов не дало. Деньги в этом мире имелись. И золотые и серебряные и медные и из бронзы, только в руках их держал мало кто. Меняли в основном одни товары на другие, как Фароат добытых на охоте гусей. Озадачив себя как-нибудь поскорее разобраться с эллинскими деньгами, я разбудил Авасия и с чувством хорошо выполненного дела, уснул.
  
  
  Глава 7
  
  Разбудила меня Алиша: она нежно поглаживала мою руку и шептала: "Фароат, проснись..."
  Стянув с головы мешок, тут же закрыл глаза, прячась от яркого солнечного света. Услышав смех девушки, решился снова взглянуть на мир вокруг: У костра помешивая в котелке варево, сидел на корточках Мазий, все остальные ребята спали на земле в самых живописных позах, посапывая и похрюкивая.
  - Пазака, прости, что разбудила, - проворковала девушка, а я после ее просьбы о прощении, почему то напрягся, приготовился услышать что-то неприятное. - Кому то нужно отвести лошадей на водопой, - сказала она, как ни в чем не бывало, продолжая перебирать, сумки с запасами.
  "Фу-ух, всего-то!"
  - Буди всех! - махнул рукой и сладко потянулся.
  Алиша завязала горловину очередной сумки, поднялась и, подойдя к спящим воинам, громко заголосила: "Бану! Бану!"
  А понял я ее крик, как "свет" или "день"22. Иногда так происходило: в разговоре будто все естественно понималось, а случись услышать одно непонятное слово, как тут же "включался" внутренний переводчик.
  Ребята вскочили, едва стянули с голов мешки, как уже я закричал:
  - Становись!
  Они не поняли, чего я от них хочу, ведь и так стояли... Пришлось объяснить, что услышав эту команду от вождя, воины должны стать особым образом, так, как требуют обстоятельства. А сейчас можно стать всем вместе плечо к плечу. И Мазия пригласил присоединиться к ребятам.
  В разведке плохому не научат. А учили меня, что командир, а тем более разведчик должен особым образом формировать у рядового состава рефлекс на подчинение и безусловное исполнение команд. Солдат, рядовой должен как можно чаще слышать от командира приказы и привыкать исполнять их точно и в срок. Вот я и решил последовать этим рекомендациям и начать приучать ребят действовать вместе по моему приказу.
  Мы разучили комплекс упражнений армейской утренней гимнастики, и я отметил, что им понравилось повторять за мной движения. Делали они это с вдохновением, как бы соревнуясь между собой. И даже Алиша, временами отвлекалась от помешивания каши, чтобы повторить то или иное движение. А потом вместе мы повели лошадей на водопой.
  Утро было прекрасное! Озеро чуть-чуть рябело от легкой зыби. Глаза невольно зажимались от ослепительного блеска солнечных лучей, сверкавших зайчиками в воде. Тальник и вязы купали ветви и корни, а кое-где берега поросли осокой и рогозом, за которым прятались водоплавающие птицы: тревожно крякали утки, и деловито клацала в ряске лыска. На солнце набегали иногда легкие облака, тогда и озеро и храм на горе - все мгновенно темнело. Облака уходили - все опять блестело и кроны деревьев, и трава обливалась золотом.
  Я разделся и полез в воду. Делать тоже ребятам не приказывал, но за мной в водоем вошел Авасий, за ним Лид, а потом и остальные - вначале робко, а потом, бравируя друг перед другом удалью, погружались в теплую водичку градусов под двадцать пять (по моим ощущениям) с головой. Вдоволь наплескавшись, завели в озеро коней, обтерли мягкой травой и отогнали на выпас, оставив с ними Олкабу.
  Завтрак не был долгим. Олгасий пошел к коням и сменил брата, а я в сопровождении ребят прогулялся к храму. Туда, по совету Лида принес подношение - мешочек с просяными зернышками. Заметив местного служителя культа какого-то из богов, подошел к нему и попросил рассказать о Гелоне и его жителях. Выглядел тот, как обычный сколот, только рубаха его спускалась ниже колен и рукава, и низ той одежки были окантованы синей полоской шириной в два пальца. Жрец носил густые усы и бороду, полностью закрывающую тощую грудь. Взгляд маленьких глазок спрятанных под опухшими веками лучился доброжелательностью. Постоянно почесывая большой, крючковатый нос он спокойно, размерено ответил на все мои вопросы и даже больше.
  Эта часть Гелона была заселена чуть больше ста лет назад и продолжала расширяться, узнал я. Те хутора, что видел вчера у вала, появились там совсем недавно. За озером в десяти стадиях23 живут и трудятся ремесленники, еще дальше, за их кварталом, тоже у вала живут гелоны. Сто стадиев на запад стоит старый город будинов, тоже хорошо укрепленный, а у южного вала живут добытчики бобров, но их поселение - небольшое.
  
   ***
  
  Переждав полуденный зной, мы сели на коней и с намерением посетить поселение гелонов поехали на запад. Там можно было и купцов найти, и в войско вступить. Что делать стану, к чему сердце склоняется - еще не понял.
   Вскоре услышали звон металла, глухие удары молотов, древесный скрип и невнятные крики, а чуть позже открылся вид на полуземлянки, укрытые прелой соломой, бараки, похожие на конюшни со стойлами в которых трудились кузнецы, плотники, кожевенники, гончары и ткачи. На пригорке, за кузнями дымили куполообразные печи и горны. Когда наша кавалькада въехала в эту слободку, то от шума вокруг, поначалу хотелось зажать ладонями уши. Отвык я от такого гомона. Война вспомнилась, взрывы... Невольно пустил Рыжика рысью и остановил коня только на выезде из этого промышленного ада. Мое внимание привлекли два десятка подвод, стоящих у дороги. Почти все они имели дерюжные тенты, натянутые на дужки, две из них только загружались рыхлыми железными крицами. Один возок стоял чуть в стороне и выглядел красивее, роскошнее прочих: тент на нем когда то был цветным, и дуги возвышались больше обычного, и борта украшены резьбой. У колеса сидел какой-то оборванец с железным обручем на шее. Я спешился и подошел к тому возку. Увидел открытые раны на шее бедолаги и следы от побоев на плечах. Почувствовав тяжелый, тошнотворный дух потного, давно не мытого тела, поморщиться. Заметив это, человек горестно улыбнулся.
  - Кто ты? - спросил я его.
  - Раб уважаемого Аристида, купца из Ольвии,- с напускным безразличием ответил он.
  "Раб?!" - от услышанного, тут же в висках замолотили молоточки, - "Да как же это человека так мордовать?!"
  Удивление и негодование утихли, когда воспоминания Фароата о рабах в Ильмеке стали моими, но потребовалось какое-то время, чтобы усмирить свой гнев. Я присел на корточки перед измученным человеком, стараясь дышать едва заметно, поверхностно и поинтересовался:
  - Давно ты стал Рабом?
  - Год, как этот жирдяй таскает меня за собой. А до этого я был философом!..
  Мне показалась, что на какой-то миг его глаза зажглись, но сразу же и угасли.
  - И как ты стал рабом?
  - Женщины и вино... Вино и женщины... - он попытался плавно взмахнуть перед собой рукой, но был настолько слаб, что движение получилось едва заметным, только кистью.
  Не рассчитывая особо на успех, я поинтересовался:
  - Не просветит ли ученый муж на счет, какие деньги нынче у эллинов в ходу?
  - Первый раз вижу сколота, интересующегося монетой! - удивился раб, но потом покорно кивнул и продолжил. - Разные. Каждый полис чеканит свою монету. Впрочем, дельфинов и стрелки не бери, их тут же поменяют на городские деньги с убытком для тебя, если ты собрался посетить Счастливую24. Из старых денег можно взять серебряные оболы с надписью "ОЛВИ", - он пальцем тщательно изобразил титул на земле, дорисовав еще один, продолжил, - Бери так же асы с изображением змееголовой женщины на них написано "В-Л-В-I" и мелкую монету, что только начали чеканить - халк и дихалк с ликами великих Аполлона и Деметры. Запомнил?
  Я едва качнул головой, размышляя, что увидеть все, о чем рассказал философ, было бы неплохо.
  - Еще, это важно, - словно собираясь с силами, раб сделал паузу, - другие деньги, даже золотые или серебряные из Херсонеса, Никеи, Пантикопея, любой другой чеканки нынче торговцы в Ольвии не возьмут. Их тут же нужно будет обменять на городские - медные или серебряные монеты, иначе - штраф.
  - Спасибо, - буркнул я, а потом меня словно озарило вопросом, - Скажи, сколько стоит такой, как ты раб?
  - Всего пять асов... - он взялся ободранными, в ссадинах руками за голову и прошептал: - богатство...
  - Прости! Денег у меня сейчас нет... - вырвалось само по себе оправдание тому равнодушию, что вот-вот последует от меня. Я, вдруг почувствовав себя виноватым перед этим человеком, поспешил вернуться к товарищам.
  
  
   ***
  
  Философа было жаль, но сильнее я сокрушался, что не спросил у него о цене коня. Пока ехали к поселению гелонов несколько раз напоминал себе, что на чужой каравай мне рот не стоит разевать, но мысль о продаже хотя бы одной лошади из табунка укоренилась: стрелы нужны, да и по мелочам всяким вроде плащей и хоть какой-нибудь сменной одежды прибарахлиться не помешало бы. Думать, правда, одно дело, а решать - совсем другое. Заставил себя сделать морду кирпичом, как говаривали в моей прошлой жизни о наглецах, не имеющих совести и, подождав Лида, ехавшего на темно-коричневом скакуне за мной, спросил:
  - Где возьмем стрелы и плащи, что обязательно пригодятся нам в пути, особенно, если путь тот будет долгим?
  - Еще вчера я думал обменять одну из кобыл на еду и одежду у пахарей. Сегодня ты вождь, рассуживать тебе... - ответил Лид, не раздумывая.
  - Решать, что делать с вашим имуществом? - удивился, но спросил с улыбкой, как бы в шутку.
  - Ты разделил с нами свою еду и ничего не попросил за это. Мы, сколоты, судим о вождях по их делам, - вернул улыбку Лид, - Давай избавимся от той, рыжей, что и сейчас плетется позади. Случись, что она нас только задержит. А стрелы можно попросить у архонта или его слуг. Слышал я, будто всем защитникам дают оружие...
  Мы въехали в овражек с разбитой дорогой покрытой огромными рыжими лужами. Лошади стали поскальзываться и разговор наш прекратился. И ехали мы так из оврага да в балочку часа полтора. Небо успело потемнеть, ветер рвал с голов моих спутников тиары, думал "Все! Пропали! Вымокнем как крысы..." Но распогодилось. Ветер стал, как будто утихать и небо зарумянилось. Пушистые кучевые облака обычно белые, переоделись в розовые платья. В воздухе запахло сыростью, как от большой воды - пруда или реки. Вскоре и балка закончилась, дорога уткнулась в деревянный мост на сваях, стоящий на речушке с быстрым течением под ним, а в тихих заводях украшенной белыми и желтыми цветами на широких листьях. За мостом, на горе виднелись черепичные крыши, краснеющие над валами в лучах заходящего солнца.
  
  Глава 8
  
  Вокруг города перед валом, по балкам и низинам, где журчала вода, расположились кибитки и возки. Там загорались костры, и валил дым, ревели быки, переливчато ржали лошади. Дым смешивался с пылью, поднимаемой колесами повозок и копытами коней.
  За валами прятались широкие улицы с большими домами их крыши покрывала черепица, а не солома или рогоз. Домик в деревне из моего детства был меньше многих из тех жилищ, мимо которых мы проезжали. Отбеленные, может быть, совсем недавно стены кое-где пожелтели, а кое-где и закоптились. То тут, то там я замечал следы старых кострищ, а когда совсем стемнело, все поселение осветилось светом сотен разожженных костров. У одного такого огнища мы и заночевали. Не сами, конечно - в компании двух местных воинов. Они в эту ночь несли караульную службу на улице. И за приют мы отдарились вином и кашей. А у Евмела и Дидимоксарфа (запомнил с трудом, хоть и обладал в прошлой жизни отменной памятью) и дровишки нашлись и в поместье за высоким забором его хозяин доблестных стражей к колодцу пустил.
  
  
   ***
  
  На окраинах городка дома стоят за плетнями, а кое-где и с открытыми дворами, ближе к центру - высокими заборами. Возвращаться не хотелось. В тот момент передо мной весьма отчетливо встали два факта. Первый стал очевидным с момента моего прибытия в город: за мною следят. Кто и почему - это еще точно не установлено и просто выводит из себя, что никаких предположений у меня нет. Второй факт: я окружен. Впрочем, скажу точнее: окружен вниманием. Алиша бросает в меня частые взгляды и что она хочет мне сказать? Почему просто не сделает это? Авасий, чувствуя, наверное, мою тревогу старается держаться рядом, настолько близко, что уже сам становится причиной моего дискомфорта. Толкнул ворота, заперты. Я стукнул тяжелым железным кольцом о дубовое полотно калитки: раздался громкий собачий лай.
  - Фароат, не нужно! - кричит Алиша из-за спин ребят.
  - Молчи, женщина! Вождь знает, что делает.
  Слышу голос Лида, и признаю: скорее Алиша права, чем мой новый друг.
  Щеколда изнутри стукнула, и калитка приоткрылась. Я толком и заметить за ней ничего не успел, как дверь захлопнулась и тут же за забором, громче истеричного собачьего лая взвыла труба. На этот рев и прибежали стражники Евмел и Дидимоксарф.
  Парни бежали резво и громко: топали и сопели. Увидев вооруженных всадников, (меня они заметили позже) тут же остановились. Я вышел из тени забора и примирительно поднял руки вверх, сообщил им, что мы ищем место для ночевки, а стучался в калитку по делу - хотел попросить воды для лошадей. И если хозяину, так славно владеющему трубой, вдруг захотелось всполошить весь город, то мы к этой его причуде никакого отношения не имеем. Стражники, слушая, поначалу лишь сдержанно кивали, а когда я предложил им помочь найти для нас место ночевки, обещав разделить вино и кашу, оживились и указали на незанятое пока кострище.
  Спустя два часа я уже жалел о том, что связался с ними. Вино закончилось быстро и в ход пошли высушенные ветки каннабиса25. Стражники бросали их на угли, становились рядом и, положив друг другу на плечи руки, накрывались плащами, вдыхали дым. Фароат еще не имел такого опыта, но был наслышан. В своем мире, в будущем, лишь однажды обонял похожий запах от смолящих самокрутку цыган. Поэтому я старался не дышать тем дымом и прогулялся с Алишой к лошадям. Долгих поцелуев и страстных объятий на этот раз не случилось: чувствовал - Алиша насквозь фальшивая! А почему? В голову ничего не приходило, никаких версий. Вернулись к костру, и я обнаружил ребят во всю вдыхающих дурман вместе со стражниками. Нанюхавшись, они посидели у костра не долго, улеглись спать.
  
   ***
  
  Свежий утренний ветерок чуть-чуть подул с севера. Открыв глаза, я слегка вздрогнул, и от ветерка и от воспоминаний. Заря охватила уже полнеба, я потянулся, заглянув себе за спину, и невыразимый ужас обнял мою душу, страх заледенил кровь и почти лишил сознания Фароата: Силак собственной персоной восседал на каком-то мешке и смотрел на нашу утомленную бурной ночью компанию. За его спиной стояли два воина. Их хмурые, заросшие бородами лица были знакомы Фароату. Он видел их когда-то, но имен не помнил. У ног хозяина Ильмека лежала Алиша. Ее руки и ноги были стянуты ремнями, а во рту торчал кляп. Силак держал в руке акинак.
  Мое раннее пробуждение, похоже, как-то нарушило его планы.
  - Проснулся собака? - прошипел он и замахнулся.
  Страх и так сжимал мое сердце, и я сидел перед ним, как говорится, ни жив, ни мертв. И то, что все эти ощущения достались мне в наследство от Фароата, ничего не меняло. Моего контроля только и хватило, чтобы вытянуть руку и воскликнуть:
  - Постой!
  - Что ты, щенок, обокравший мой дом, хочешь сказать?
  Наверное, когда пазака Ильмека был молод, ширину его плеч подчеркивала узкая талия, а сейчас он скорее похож на жирного борова: большая кудлатая голова наклонена вперед, плечи отведены назад, выпирающий живот выдает его пристрастие к вину. Темные пятна на синей рубахе, заправленной в красные штаны, скорее всего, оставлены тем пойлом, что так любят многие сколоты. Чуни, расшитые бисером тоже видели множество пиров. Он ждет от меня оправданий? Не думаю...
  И тут я замечаю, что Авасий дышит как-то быстро. Наверное, парень уже проснулся, но не спешит показывать это, а услышав, в чем обвинен его вождь, разволновался. Как ни странно, но в тот момент страх Фароата почти перестал сковывать меня и я, воспрянув духом, уже со звоном в голосе отвечаю:
  - Ты хуже пса! Среди собак встречаются такие, что не идут в бой, но и не убегают из своего дома, когда туда входят чужаки, лают! А ты сбежал и увел с собой воинов. Отец мой сражался и Афросиб, служанка твоя была убита меланхленами, а я лично вот этим мечом, - будто для убедительности извлекаю клинок из ножен, - Зарубил двоих!
  Расстояние между мной и Силаком едва ли больше полутора метров, поэтому я встаю и без особых усилий резким движение вонзаю меч в его объемистое брюхо. Пазака Ильмека такой подляны с моей стороны не ожидал. Его пухлые щеки хоть и покраснели от гнева, едва я начал говорить, но лицо еще сохраняло надменность, и взгляд оставался глумливым, получив укол мечом, он хрюкнул, выронил из пухлой ладошки кинжал и раскрыл рот в беззвучном крике. Я бью уже наотмашь по шее, чтобы наверняка!
  В тот момент вижу, что один из воинов, до этого стоявший за спиной вожака, прыгает вперед. Его запоздалый рывок не спас хозяина: лезвие меча сочно вошло в основание шеи Силака, и моя рука чувствует особую вибрацию, как клинок скользит по шейным позвонкам. Увы, в какой-то момент я пропустил удар в предплечье и, отступив, выпустил рукоять меча.
  Теперь уже с двух сторон на безоружного меня медленно и упрямо наступают два сорокасантиметровых клинка. Предплечье болит и кровит, остается единственная надежда на то, что сумею вовремя отскочить в сторону, чтобы отклониться от удара, но беда в том, что я почти прижат к забору и отскакивать-то особенно некуда.
  Два коренастых, длинноруких, матерых воина подходят все ближе, они уже в двух шагах от меня! И мне уже все тут кажется таким нелепым - и эти две крадущиеся фигуры, похожие на горилл, и их оружие, страшное своей примитивностью и мое отчаянное положение человека зажатого в углу. В прошлой жизни мне не раз приходилось бывать в отчаянном положении, но во всех случаях это был результат моих настойчивых попыток чего-то достичь, все имело какой-то смысл, но то, что разыгрывается сейчас...
  Тот воин, что первым попытался защитить своего хозяина, достиг той черты, которую я мысленно провел перед ним, и я молниеносно хватаюсь за рукоять своего акинака, механически в то же время, отмечая, что теперь и Авасий кидается в бой с другой стороны. Он словно палкой ударяет лезвием кинжала по шее, стоящего чуть дальше от меня воина, потом бьет куда-то в его спину и валит противника на землю, а я, поднырнув под руку, держащую кинжал, вонзаю снизу вверх свой акинак в солнечное сплетение телохранителя Силака.
  Дальнейшие события развиваются без особых осложнений: разбуженные стражники видят три трупа и связанную девушку. Признают - я в своем праве! Вместе освобождаем Алишу от пут, и едва она избавляется от кляпа, как тут же с радостным удивлением восклицает:
  - Фароат, ты смог?! Прости меня, я знала, что он придет, но молчала, потому, что Силак обещал оставить тебе жизнь...
  Она зарыдала безутешно и громко. Пришлось утешать, мысленно коря себя за пагубную беспечность, отсутствие должного внимания к приступам интуиции.
  Все сложилось для меня так хорошо, что лучше, если учесть наличие претензий ко мне со стороны Силака и быть не могло. Однако держащие мою сторону Евмел и Дидимоксарф имеют определенные обязательства перед местным архонтом. Им было неловко, но стражники сообщили о необходимости проехаться вместе к дому градоначальника и предъявить тому трупы плохих людей.
  Погрузив тела Силака и его воинов на спины лошадей, все мы поехали за указующим путь - Евмелом. Дидимоксарф куда-то отлучился. Городок просыпался. Такие же, как и мы гости Гелона тушили костры. На площади между храмов, а их здания были самыми большими и выделялись деревянными колонами, уже гомонили торговцы птицей, расставляющие клети и продавцы скота. Их овцы толпились в загонах, а быки и кони стояли при своих хозяевах. В отличие от наших лошадей их животные были сыты, и пока шум на площади был умеренным.
  Как черт из табакерки перед нами выскочил Дидимоксарф и, помахивая рукой, дал знак следовать за ним. Когда толпа торговцев осталась за нашими спинами, я увидел около двух десятков сколотов с длинными копьями и овальными щитами в руках. Воины стояли у большого двухэтажного дома. Его украшал лепной фронтон, подпертый рядом колон увенчанных дорическими капителями. Я поначалу принял отполированное и выбеленное дерево за мрамор, так искусно те колоны были исполнены.
  У линии стражей мы спешились и сгрузили тела на замощенную амфорным боем землю. На обширном крыльце из полутора десятков ступенек, появились две фигуры. Один из них - точно воин: красные одежды и такого же цвета высокая тиара поблескивали в лучах восходящего солнца медью заклепок и пряжек и ножны меча на боку воина тоже были украшены сверкающим металлом. Второй был выряжен в темные штаны и синюю рубаху, перехваченную широким кожаным поясом на объемистом брюшке, спускающуюся ниже колен. Оба они носили длинные усы и широкие бороды. Воин, взмахнув рукой, наверное, закончил разговор, потому, что тут же устремился по ступенькам вниз. Второй едва поспевая за ним, активно жестикулировал. До меня донеся последний ответ местного князька прежде, чем он подошел к нам:
  - Аристид, воинов не дам!
  Названный Аристидом не спешил уходить. Присев на ступеньку он с интересом стал рассматривать нашу компанию и лежащие на земле тела Силака и его телохранителей.
  Воин какое-то время тоже рассматривал и нас и трупы, что-то видимо решив, подошел ко мне и потребовал:
  - Назовись!
  - Фароат, сын Андарина, - не медля, ответил я.
  - Это твои воины?
  Архонт спросил, как говорили в моей прошлой жизни - так, на всякий случай. Если у резиденции стояли его люди, то за моей спиной естественно - мои. Но весь сарказм я предпочел оставить при себе. Вытянувшись, как перед высоким военным начальником, я твердо его заверил:
  - Мои, архонт.
  - Пусть возьмут с них, - он указал на тела, - по праву, и зароют их без тризны на валу.
  Я поймал вопросительный взгляд Лида и прикрыл глаза, давая свое добро. Братья и Мазий по его указке тут же приступили к сбору трофеев с убитых, а архонт снова оценивающе взглянул на меня и спросил:
  - Ищешь службу?
  Я решил свести нашу беседу к минимуму, поэтому ответил просто:
  - Да, архонт.
  Он кивнул, будто соглашаясь или одобряя, и поманил к себе недавнего собеседника:
  - Аристид, иди к нам, - дождавшись пока тот приблизился, продолжил: - Ты просил воинов? Эти пойдут с тобой...
  Не прощаясь, архонт пошел к площади, за ним двинулись его воины, а названный Аристидом покачивая головой, запричитал:
  - Такой молодой... Наверное, ты и твои люди любят вино и много едят?
  Напустив стали в глаза, я ответил:
  - И вино пьют и едят много! А сам я люблю монеты серебряные, а еще больше золотые!
  - Монеты?! - пропищал Аристид. Похоже, услышав о деньгах, наш работодатель настолько сильно разволновался, что потерял голос.
  "Не тот ли это Аристид - торговец из Ольвии?" - промелькнула мысль, и тут же я решил проверить свою догадку:
  - Путь в Счастливую долог. Времена нынче неспокойные. Не каждый купец решиться посетить воюющий с меланхленами Гелон. Твои товары, если сумеешь их довезти, там заберут дороже обычного...
  Я угадал. Слушая меня, Аристид кивал, а когда я закончил предполагать, он вкрадчиво поинтересовался:
  - Какой торговец учил тебя уму разуму?
  - Афросиб, - тут же ответил я, вспоминая наставления старого учителя Фароата.
  
  
  Глава 9
  
  Шел второй день пути, когда из окрестных пейзажей исчезли камышовые озерца и лиственные рощи. Теперь негде спрятаться от зноя и духоты. Рыжик машет головой, отгоняя назойливых мух и слепней. Из-под горячей попоны выбивается полоска пены, густая, как сметана. Идем пешком и ведем коней на поводу под крики погонщиков быков и лошадей Аристида.
  Грек больше не высмеивает глупость сколотов и в его глазах уже не вспыхивают огоньки удивления. Он почти не выходит из своей роскошной повозки. Ему пришлось нанять мой отряд. Именно нанять, а не взять в сопровождающие за еду и вероятность получить боевые трофеи. Когда он спросил, сколько стою я и мои люди, если на его родине всадник получает в день драхму, а гоплит до пяти оболов? Я не задумываясь, поинтересовался:
  - Скажи, Аристид, а сколько оболов в драхме?
  - Шесть, - ответил он, не скрывая удивление. И не от того, что я не знал. Скорее, от моего интереса.
  - Мне хватит шести оболов на каждого всадника, если на них я прочту надпись - "ОЛВИ".
  Аристида в тот момент чуть удар не хватил. По крайней мере, я даже заволновался о самочувствии торгаша: лицо его побледнело, потом на щеках и лбу проявились красные пятна, а рука потянулась к груди. Спустя мгновение, он выкрикнул:
  - Это больше, чем афинская драхма!..
  Хорошо, что эллин не догадывался о моей полной неосведомленности. Когда он вещал об известных ему счетных мерах - минах26и талантах27, я слушал, будто все это мне уже известно, с кислым лицом и прищуренными глазами. Зато потом, он признался мне, как человеку достойному узнать тайну: манипулируя обменным курсом порой можно получить большую выгоду, чем просто продавая товар! Например, в Ольвии одну меру золота меняли на тринадцать серебра, а в Боспорском царстве такой обмен совершался один к десяти. На обмене меди на серебро тоже можно было заработать, но меньше, не более десяти процентов. Медная монета не считалась торговцами полноценной. Они-то уж знали, сколько стоят по отдельности чистая медь и олово! А какой сплав в храмовой или муниципальной монете знали только те, кто ее отливал. Поэтому медные деньги носили вспомогательную функцию при обмене и копились только лишь бедняками. Мне пришлось вспомнить столь нелюбимый курс по кредитно-денежной системе капиталистических стран, и я невольно сравнивал медные деньги Ольвии с бумажными деньгами - банкнотами, когда их сжигает инфляция. А может, куда уместнее сравнить их с порченой, неполноценной монетой из низкопробного серебра? Для себя я определил правило не связываться с медными деньгами, поскольку со слов Аристида торговцы определяли рацио меди к серебру и сорок и тридцать к одному, а бывало и намного меньше. Вес медной монеты постоянно менялся и часто в сторону уменьшения.
  Я внимательно слушал и кивал, когда он делал паузу и бросал вопросительный взгляд, мол, понимаю ли я? Ударили по рукам, сговорившись: пять оболов каждому воину, но при условии, что обеспечиваем себя едой и лошадей кормом сами.
  Хромую кобылу я продал прямо там, где и получил работодателя - на площади Гелона за сотню монет. Тогда я узнал, что за хорошего коня просят от трехсот серебряных оболов. Не так уж и много, как казалось, когда еще не держал в руках тех денег. Маленькие серебряные монетки весили не больше грамма. Аристид выдал аванс - кожаный мешочек с тремя сотнями оболов. То была наша зарплата чуть больше, чем за девять дней сопровождения каравана грека. Потратились полученные деньги тоже быстро: добротные, из овечьей шерсти, выкрашенные синей краской плащи, например, обошлись нам по пятьдесят оболов, каждая овца из тех, что закупили мы в дорогу - по десять. За один литр дешевого вина торговцы просили пол обола и пришлось покупать: мне это пойло не нравилось, но я понимал, что в пути тот кисляк все же придется добавлять в воду для дезинфекции. Горох, овес, просо и пшеница при переводе на понятные для меня меры веса обошлись от четверти серебрушки за килограмм овса и обол за ту же меру пшеницы.
  Выдав аванс, эллин приказал быть на рассвете у южных ворот. Для верности, чтобы быть понятым правильно, он указал рукой направление и отправился по своим делам. Я и Авасий, получивший после стычки с Силаком и его людьми мое абсолютное доверие, продали лошадь, купили плащи и договорились с местным торговцем-будином, что ближе к вечеру по согласованным ценам заберем у него пять овец, вино, горох и фуражный овес. Покончив с делами, пошли к выходу из города, где должны были встретиться с Алишой и ребятами. Они еще утром покинули город, чтобы исполнить волю архонта и позаботиться о наших лошадях.
  Авасий, игнорируя жару, накинул на плечи плащ, скрепив его концы большой железной булавкой, вышагивал за мной, горделиво посматривая на прохожих. Наблюдая за ним, я успокаивался, оправдывая расходы: ребята будут рады получить плащи.
  Оказавшись за городским валом, но еще на горе, я невольно остановился, восторгаясь: Как хороша эта дикая, девственная, роскошная природа! Река и водоносные балки, изумрудные луга и темные рощи, звуки птичьи во множестве, что и не разберешь, какая сейчас прокричала над головой. А главное, воздух особый. Просто дышать - удовольствие!
  Ребят мы нашли там, где и договаривались - вверху по реке от моста, на дальнем от Гелона бережке. Притопали вовремя: Алиша варила кашу. От костра пахло мясом. Спросил, откуда? Оказалось, Лид удачно поохотился на уток. В пределах видимости, недалеко от костра пощипывали сочную траву наши кони. Ребята возились с чем-то у реки. Пошел к ним и когда рассмотрел ворох оружия, из которого извлекалось то копье, то топор и прибрежным песочком с них счищалась ржавчина, удивился:
  - Откуда все это?
  - Родичи Силака дали! - прокричал Лид, потрясая над головой клевцом. - Есть еще горшок со стрелами и десяток щитов!
  "Хорошо, что меня там не было: отдал бы им тела за просто так..." - подумалось, но и радости особой я не испытал. Хотя, конечно - оружие и стоимость высокую имеет, и без него в этом мире не обойдешься.
  С Аристидом встретились, как уговаривались. Солнце еще не встало, когда мы подъехали к южным воротам. Все это было два дня назад. Сейчас мне кажется - давно. Когда же вернется Мазий? Он ускакал в разведку, двигаясь по равнине, не упуская из виду извилистую, разбитую тысячами колес дорогу, серым шрамом рассекающую золотую с зеленеющими холмами степь.
  
   ***
  
  Мазий вернулся, когда на посеревшем небе появились первые звезды. Он еще скакал, а над засыпающей степью звенел его голос, обгоняя разгоряченного коня:
  - Номады!
  Сколот-номад и сколот-пахарь разные люди, хотя и молятся одним богам, одинаково одеваются и говорят, понимая друг друга. Оседлый и кочевой скиф всегда встречаются со скрытой неприязнью. Пахарь видит в кочевнике опасного человека, разбойника, а тот считает хлебороба полурабом, смотрит на него свысока, презирает его за труд и страсть к оседлому образу жизни. Сколот-номад и сколот-пахарь оба торгуют с эллинами, но по-разному. Первый берет в обмен на свой скот оружие, золото и вино, готов при этом вступить в спор и даже ссору. Второй может взять в долг под будущий урожай, старается сохранить с колонистами хорошие отношения, приобретает у эллинов бронзу, железные лемехи, посуду, цветные ткани и считает, что при всей хитрости греков, с ними можно вести дела. Пахарь не проявляет страсти к разгулу, как это делает его кочевой собрат, старается запасти что-нибудь на черный день, а не жить только сегодняшним. Поэтому Мазий, повстречав в степи кочевников, так всполошился. Кто знает, что им может прийти в голову, когда они увидят наполненные ценными товарами возы Аристида?
  И закипела работа. Снова впрягали в повозки животных и тянули подводы на ближайший холм. Там с быков снимали поклажу, а возки выстраивали в круг. Костры, горящие в низине тушить не стали. Все одно если богам угодно номады рано или поздно о караване узнают. Важно быть готовым дать разбойникам достойный отпор. Ведь у них тоже есть дети и женщины, скот, о котором нужно заботиться. Не каждый кочевник готов рисковать ради сомнительной наживы своей жизнью.
  Степь под покровом ночи, затянутая по низинам туманами, конечно, уже не восхищала путника своим простором, обаянием нетронутой красоты, но поражала задумчивой тишиной. Я кутаюсь в плащ и удивляюсь безмолвию вокруг. К добру ли это? И тут же осекаюсь - не накаркай! На заре расталкиваю братьев и падаю на согретое их телами место. Сразу засыпаю.
  
  
   ***
  
  Спустя три дня после тревоги поднятой Мазием на нашем пути стали встречаться степные широкие тропы, истоптанные копытами лошадей и быков, обильно унавоженные.
  - Это прогоны для скота, - пояснил Аристид - по ним гонят стада и табуны из степи в Ольвию, Никоний и Тиру.
  Вскоре его пояснение нашло подтверждение: наш караван обогнал большей гурт овец. Его сопровождали конные пастухи с луками и копьями и тучи назойливой мошкары. Лица всадников совсем почернели от загара, под цвет засаленным войлочным башлыкам. Их собаки, похожие на лаек, бросились навстречу незнакомым людям с яростным лаем, но были остановлены окриками пастухов. Псы вернулись к хозяевам, виляя хвостами, а запыленные и усталые скифы медленно провожали глазами караван богатого торговца, наверное, сожалея о присутствии вооруженных охранников. Быки с солидными вьюками и груженые подводы вызывали уважение к их владельцу, и затаенное желание встретится с караваном ночью, подальше в степи. Хоть я и не могу прочесть мысли пастухов, но иначе истолковать их взгляды у меня не получается. Еще одна бессонная ночь и муторный, наполненный головной болью день ожидают меня.
  
   ***
  
  Почему то все в нашем караване, и я не стал исключением, предполагали, что нападение плохих людей возможно только ночью, но случилось оно днем, когда солнышко указывало на полдень.
  Одинокий всадник в эллинском, сверкающем на ярком солнце шлеме с султаном из фазаньих перьев ехал не спеша. И караванщики, видя его царственную осанку, сами останавливали быков и лошадей. Бронзовые чешуйки на красной рубахе от солнечного света казались золотыми, а поверх брони тот сколот носил желтый кафтан, отороченный блестящим мехом. На уздечке его коня топорщились высушенные скальпы с длинными русыми и черными волосами, а у ног воина глухо постукивали друг о друга мумифицированные человеческие головы, нанизанные на кожаные ремни, привязанные за медные кольца, пришитые к попоне. За спиной воина болтался овальный щит и горит, в правой руке всадник держал копье. Весь его вид внушал ужас, а пронзительный взгляд замораживал кровь погонщиков.
   Караван остановился и из своего возка вылез Аристид, наверное, чтобы поинтересоваться причиной задержки. Увидев всадника, торговец замер и схватился за дугу повозки. Я понял, что дела наши плохи. Подъехал к сгрудившимся вместе ребятам и зашептал:
  - Лид и Мазий, луки в руки и следите за этой стороной! Олгасий и Олкаба - за другой! Алиша, спрячься пока... Авасий держи копье покрепче, за мной!
  Неспешно двинулся навстречу одиночке, все еще решая, кто опаснее - он или его подельники, в скрытном присутствии которых я не сомневался.
  Наглец между тем спокойно подъехал к Аристиду и стал что-то ему говорить. Наверное, неприятное. Купец еще крепче вцепился в дугу на возке и стал озираться, выискивая меня взглядом. Когда наши глаза встретились сомнения, если они еще и оставались, тут же испарились. Сколько мольбы и надежды я прочел в его глазах!..
  Очень быстро я выхватил из горита лук и стрелу, почти не целясь, выстрелил в лошадь задиры. На меня в тот момент пиетет скифов к лошадям не распространялся, а выжить очень хотелось. Стрела ударила в шею, и конь сколота встал на дыбы. Воин удержался на спине лошади, но когда животное стало заваливаться в сторону, легко соскочил на землю сам. Второй выстрел я тщательно готовил и попал в правую руку, чуть выше локтя. Свое копье разбойник тут же уронил.
  - Бей! - заорал я, рассчитывая, что Авасий сообразит, что ему нужно сделать, а сам выхватил из ножен меч.
  Друг не подвел. Когда из высокой травы поднялись другие разбойники, их вожак уже сидел на копье моего товарища как жук на булавке любопытного пионера. Запели стрелы, закричали опомнившиеся от ужаса погонщики. Бой закончился очень быстро, потому, что подельников у самоуверенного разбойника было всего двое. За ближайшим холмом мы обнаружили их коней.
  Вечером готовили конину и хорошо отметили успех в первом сражении. Свой шлем, как и трофейный меч, я отдал Авасию, уж очень мне понравился эллинский. Добытую в бою броньку презентовал Лиду. Он сам подстрелил обоих разбойников. Мой панцирь не такой красивый, но надежнее. За то кафтан сколота, как вещь статусную, меня друзья принудили надеть. Аристид угостил хорошим вином. Оказывается, такое тоже бывает, только стоит два обола за литр.
  Я сыт, пьян и почти счастлив. Сижу на попоне у колеса подводы, выдыхая винные пары. Походит Алиша, присаживается рядом и тычется холодными губами в мое ухо. Лепота! Сбрасываю с себя негу, крепко в губы целую подругу и обещаю скоро вернуться. Наша маленькая победа - еще не повод расслабляться. Степь велика и сколотов-кочевников в ней много...
  
  
  Глава 10
  
  Маста28 марману29 боялись, пугали ими детей и уважали за воинские умения и презрение к смерти. Когда в гневе, убивает человека - дословный перевод звания того номада, что убили мы с Авасием. Наверное, подобных ему позже викинги станут называть берсерками, а самих датчан, шведов и норвежцев уже наши предки - мурманами, что ну, очень похоже на сколотское марману - убийца людей. Может, это и простое совпадение, а может - генетическая память протославян прятавшихся по лесам во время набега сколотов марману.
  Маста марману - яростный убийца скальпировал своих поверженных противников, а из их черепов делал чаши, чтобы попивая из них вино, вспоминать о славных победах. Этому, правда, не повезло повстречать на своем пути человека ничего не знавшего о репутации номада-андрофага, то есть - меня. И чаши из голов его поверженных противников теперь придется делать мне, как собственно, и из его головы, которую Авасий с должным почтением, как участник акта доминирования, отрезал и нанизал на ремень, присоединив к уже увядшим трофеям коллекции номада.
  Каково же было мое состояние, когда поутру Авасий подвел мне Рыжика в уздечке, украшенной человеческими скальпами и бронзовыми нащечниками причудливой формы, с клювастым наносником, торчащим как рог носорога на добродушной морде моего коня и с той самой попоной на его спине? Разве, что на одну голову на ней стало больше! Удивление?! Конечно, я удивился! Ведь тогда ничего не знал ни о марману ни о том, что он еще и маста...
  Тогда под восторженными взглядами ребят и самого Аристида я, надев шлем, взлетел на спину Рыжика, решив повременить с вопросами. Фароат во мне ликовал и мне казалось, почему бы и нет...
  Любопытство привело меня к Аристиду. Эллин как раз прогуливался вокруг своего возка. В дороге нам уже не раз приходилось общаться, торговец оказался для меня кладезем бесценной информации. Он поведал, что в Афинах кланяться или кивать головой в знак приветствия считалось дурным тоном. Пожимать руки можно в особых случаях, если приносишь клятву или в моменты особо торжественных прощаний. Обычно друзья приветствуют друг друга словом "хайре", что означает "возрадуйся". Я же обратился к нему, как требовал этикет:
  - Желаю здравствовать, трудись и преуспевай!
  - Хайре, - ответил грек.
  - Скажи, Аристид, о чем номад спрашивал тебя перед смертью?
  - Он сказал, что ему нравятся мои штаны...
  Выходит, я убил сколота царских кровей и его слуг за то, что мой наниматель чуть было не обделал те самые штаны?! А как же теперь мне избежать наказания за преступление? Оказалось, просто. Даже Фароат знал, что пазака или ардар обычно назначает день суда. И для привлечения кого-нибудь к ответу, нужно, чтобы обвинитель потребовал сделать это. В моем случае все было гораздо хуже!
  К вечеру, прислушиваясь в течение дня к разговорам погонщиков, я уже представлял, во что вляпался.
  Старый с рваным шрамом через весь подбородок, будто попал он в стальную удавку и вырывался, погонщик втолковывал молодому курносому, вихрастому, но уже с бронзовой серьгой-грибом в ухе:
  - Од30 марману вселился в молодого ардара31. Теперь жуткий голод по человеческой крови будет сновать по его кишкам, пока он не убьет кого-нибудь и не съест его сердце!
  Сопленосый простодушно внимал умудренному опытом товарищу и поглядывал на меня уже с опаской.
  Ту страшилку я услышал случайно проезжая мимо подводы, которой правил сколот со шрамом на подбородке, а вечером, устроившись под возком вздремнуть на часок, узнал еще одну по поводу моей судьбы. А если быть точнее, то сколотское - бахта можно перевести и как удел и как счастье32.
  "... теперь нашему ардару придется принять не один вызов: ведь каждый, заметит его молодость, увидит и головы, добытые в бою, и скальпы..."
  Обладатель таинственного голоса оказался прав. Спустя еще два перехода мы заночевали у селения сколотов. Теперь сижу перед таким же павлином, что и упокоенный нами три дня назад, меряюсь взглядами и по правде - очкую.
  
  
   ***
  
  Ночью пролил на иссушенную землю дождь. Потоки воды обрушивались с небес до утра, а когда мы выдвинулись, дорога уже не пылила, а пахла петрикором, так греки называли запах земли после дождя, грязь налипала на колеса и выбоины незаметные вчера, теперь до краев заполненные грязной водой, они стали серьезным препятствием для подвод. Продвигались мы куда медленнее обычного. Ковыли кончились, начались овражки да балочки, заросшие высокой травой и кустарником.
  На закате красной полосой сверкнула речушка, зазеленел прибрежный камыш, тростник и осока зашелестели на игривом ветру. По эту сторону реки темнели полосы распаханной земли. На противоположном берегу продолжалась бескрайняя нетронутая степь. Сколот-пахарь был мудр, знал, что вода станет естественной преградой от пожара, потрав и прочих бед, угрожающих хлебным посевам со стороны дикого поля.
  Вскоре я увидел гребенку частокола, за которым поселок, стоявший на мыске, отделился от материка. Сам мысок с трех сторон окружала река. Потом заметил, что и у реки желтеют соломенные крыши. Как и везде в этом мире в укреплении жили состоятельные семьи и старейшины, вне укреплений - все остальные, на окраинах - беднота.
  Караван спустился в балку и, вынырнув из нее, сразу же оказался на окраине поселка. Пахнуло кизячным дымом, залаяли собаки. Несколько серых слепых стен мазаных хижин и нахлобученные на них истлевшие камышовые крыши. Людей не видно, только лохматая собака измазанная грязью глухо рычала на незнакомых людей, прячась за полуразвалившемся плетнем из лещины. За первой хижиной следовала вторая, третья... Всюду навоз, поломанные ограды и следы нищеты.
  Чем ближе мы подъезжали к частоколу, тем крупнее и опрятнее становились домики, появились надворные постройки. Показались мужчины в войлочных колпаках, разноцветных штанах и серых рубахах до колен. Женщины несли кувшины с водою и корзины, прикрытые дерюгой. Они были одеты в такие же рубахи, как и мужчины, только до пят и с вышивками на рукавах и груди. Они то, увидев меня, и закричали. Бросив свою поклажу на землю, побежали к детинцу. Мужчины не последовали за ними, но хмурые взгляды исподлобья, топоры и мотыги в руках о многом мне говорили.
  У самого частокола Аристид дал команду становиться на ночевку. Я еще не успел снять с Рыжика попону, как из детинца выехала пестрая компания. Сколоты верхом на разномастных лошадях были одеты в синие, желтые и красные одежды. На многих были кафтаны, из оружия - только кинжалы. Они подъехали к подводам и тут же направились ко мне. Я, почему-то сразу подумал, что явились всадники за мною: из ворот детинца вышли те самые женщины-истерички. Шли они теперь без воплей, спешили за наездниками, семенили шагами, насколько позволяли их длинные рубахи. Появление верхоконных из детинца заметили мои ребята и немедля подъехали ко мне, только еще прихватив с собой копья и щиты. Даже Алиша, подражая сармийским женщинам, вооружилась: держала в руках пару коротких дротиков.
  Следить за людьми, проходящими по улице мимо вас. Видеть не просто образ, включающий их внешность или какие-нибудь другие особенности, а попытаться понять характер человека, оценить его поведение: как он смотрит на окружающих, на его походку, на мелочи. Не пробовали? В прошлой жизни я часто слышал, мол, каждый сходит с ума по-своему! Я, к примеру, чем-то напоминаю тех скупцов, которые пересчитывают деньги дважды независимо от того отдают их или получают. С той, правда, разницей, что я проверяю не два, а три раза и речь идет о проверке не денежных сумм, а фактов! Имеется ввиду проверка перед началом действий, во время действий и по их окончании.
  Каждое из этих занятий имеет свои преимущества, но и неизбежные минусы. Анализ, предшествующий действию, исключительно важен, так как он готовит тебя к предстоящему, хоть он и не может быть точным, поскольку ты пока имеешь дело с тем, что еще не произошло, и неизвестно, произойдет ли именно так, как ты мыслишь.
  Нас встречают. Это очевидно, ведь одеты всадники не для боя и практически безоружны. Нас бояться? Скорее - да, чем нет: иначе от чего столько шума по поводу нашего прибытия? Даю знак Лиду опустить оружие ведь проявление агрессии - признак страха, что в данном случае может повредить приобретенной репутации.
  Анализ во время действия крайне необходим, чтобы не сделать ошибочного шага, однако он не столь глубок - из-за нехватки времени он подчас производится почти молниеносно. Стараясь не демонстрировать эмоций, бурлящих во мне, я выслушиваю от воина в пестром кафтане с меховым воротником и золотой серьгой в левом ухе приветственную речь, повторяю его действие, когда тот, касается ладонью своей груди там, где сердце и еду за ним, стараясь не замечать сопровождающих. Ребята остаются у подвод: охранять имущество Аристида по-прежнему нужно. За мной едет Авасий. Так уж повелось.
  За частоколом кое-что поменялось: те же домики за невысоким плетнем, но иногда взгляд задерживается на темных пятнах срубов. Мои провожатые останавливают коней у одного из них, наверное, самого большего. Вокруг быстро темнеет и уже не разглядеть лиц сопровождающих меня воинов, тех, кто спешились в некотором отдалении. Игдампай, так представился воин, что приветствовал меня, открывает дверь, висящую на кожаных петлях, и предлагает мне войти первым.
  Просторное помещение напоминает сарай. На стенах сруба висит конская сбруя, рядом стоят два копья, щит и горит, свидетельствуя о постоянной опасности, угрожающей со всех сторон сколотам-пахарям. В центре, над очагом висит котел с кипящей похлебкой, клубится дым, изрядно продирая горло, прежде, чем уйти в отверстие на крыше. Лавки у стен пока пусты, а встречает меня всего один скиф, за то, какой! Матерый волчище, широкоплечий с узкой, как у девушки талией, длинными, еще черными, спадающими на плечи волосами, он не носит бороду, только усы, свисающие вниз, как у запорожцев из будущего. Таких выдающихся атлетов в этом мире я не встречал, да и в той жизни тоже. На нем надеты только кожаные штаны, заправленные в сапоги, а впечатление от мощного торса усиливают причудливые рисунки на грудных мышцах, и руках. На шее воина, а тот, кого я встретил без сомнений профессионал по части лишить ближнего жизни, поблескивает золотая гривна с головками львов на концах. Крылья горбатого носа трепещут, зрачки больших глаз расширены, как у стражников Гелона после одурманивания канабисом. Он сел у очага прямо на земляной пол и мне ничего не оставалось, как усесться визави.
  И если анализ после действий может, напротив, быть подробным и таким углубленным, на какой только способна твоя голова, однако он уже не в состоянии ничего предотвратить из того, что уже стряслось. Я сижу перед настоящим монстром в человеческом обличье и чувствую это каждой клеточкой своего организма.
  Словом, любой из этих способов учета наличности, то есть фактов, по-своему несовершенный. Зато все они, образуя единство, стали моей постоянной привычкой и очень мне помогают. Я знаю, что мой страх - это всего лишь отсутствие ясности. Называюсь:
  - Фароат, сын Андарина из рода Нотона...
  И тут же слышу в ответ:
  - Гнур, роксолан...
  
  Глава 11
  
  Человек не сам себе выбирает имя. Имя ему навязывают родители. А поведением каждый определяет себя сам. Назваться роксоланом так, как это сделал Гнур - равно титуловаться сияющим, блистательным, словом, причислить себя к царскому роду и таким образом обозначить свое верховенство. Я смотрел на него, отмечая гордую осанку, разворот плеч и хищный профиль, когда роксолан смотрел на огонь. Весь облик савромата свидетельствовал о присутствии кавказкой крови, а причислить себя к царям мог бы и каждый сколот, правда, если за ним стоит дружина или как говорят тут, бала верных воинов. Я имел за собой всего лишь небольшой отряд - расма по сколотски33, телом пока юн и, наверное, должен проникнувшись моментом, признать старшинство савромата.
  Поразмыслив, я решил молчать, сохраняя достоинство. В конце концов, присказка из моей прошлой жизни о рыбе, которая не дура, сгодится для примера и тут. Другая - о молчании, которое означает согласие, наверное, была известна Гнуру. Он, удовлетворившись моим безмолвием, счел возможным просветить о военно-политической ситуации в сколотской ойкумене, аргументируя "во имя той задачи", которую сам считал "благородной". И во имя "моих собственных интересов".
  От Гнура я узнал, что в Боспорском царстве правит сейчас архонт по имени Сатир. Правит уже давно, успешно и будто бы даже отобрал у Афин города Нимфей и Киммерик. Овладение новыми землями не только расширило территорию Боспорского государства, но и приблизило его границы к Феодосийскому полису и лишило феодосийцев возможных союзников в лице жителей Нимфея и Киммерика. Настала очередь Феодосии покориться Сатиру.
  Афины смирились с потерей своих полисов лишь для виду, чтобы и дальше беспрепятственно получать из Боспорского царства пшеницу, рыбу, кожу и мед. Теперь эллины втайне помогают Тиргатао - царице меотов и Феодосии, воюющими с Сатиром. Эллины нанимают даже тавров, а царь Боспора савроматов. Сам Гнур еще не решил, на чью сторону встать, но войско, по сколотски - спада34 он сейчас и собирает.
  Роксолан говорил, не прерываясь, лишь изредка пытаясь встретиться взглядом, а меня вначале отвлекала молодая и красивая девушка, входившая в дом из примыкающего к нему хлева. Я так решил, потому, что стоило только открыться двери, как оттуда тянуло крепким, специфическим запахом. Она то и дело с детским любопытством всматривалась, словно пыталась разглядеть что-то в моих глазах, помешав варево, снова уходила, пряча улыбку в густых русых локонах. Потом в двери дома стали входить все новые и новые люди. Они, молча, рассаживались вдоль стен, а то и просто на земляном полу и казалось, тоже рассматривали меня. Все имели при себе какое-нибудь оружие. Тускло поблескивали медные и серебряные бляхи на ремнях и ножнах мечей и кинжалов.
  - Кто эти люди и что им здесь надо? - спросил я у Гнура и только потом заметил Авасия, сидящего на лавке у стены за очагом. Тревога отступила, а савромат просто ответил:
  - Родственники...
  Снова появилась девушка. С помощью двух мужчин котел был снят с костра и установлен на специально подготовленное место - углубление в земляном полу. Собрание несколько оживилось. Кто-то из "родственников" поднес Гнуру живого петуха. Роксолан поднялся на ноги и быстрым движением руки извлек из ножен акинак и отсек жертве голову. Окропив кровью очаг, Гнур отдал обезглавленную птицу русоволосой и та, "поколдовав" над каждым из углов дома, удалилась.
  Вскоре она вернулась и не сама, с подругами. Женщины внесли корзины с едой и посудой, дубовые жбанки с пивом и несколько амфор с вином. Все приступили к трапезе, быстро приготовленной на разостланных холстах.
  Я глотнул местного пивка, оказавшегося на вкус лучше вина, и быстро захмелел. Гнур куда-то исчез, не успев предложить мне что-нибудь конкретное, хоть и так было понятно - он хочет моего согласия влиться в его армию.
  - Мой маленький дар знатному воину.
  Голос Гнура из-за спины, прозвучал неожиданно. Я внутренне напрягся, но смог удержаться, не обернулся.
  Роксолан присел передо мною на корточки и положил на холстину кинжал. Он не был предназначен для боя, скорее свидетельствовал о высоком статусе владельца и годился лишь для обрезания мяса с костей. Ножны, рукоять и небольшая гарда кинжала были украшены золотой фольгой и самоцветами, даже кожаный ремень с бронзовым кольцом на конце имел оплетку из тонкой золотой нити.
  - Спасибо, - ответил я и тут же, чтобы не обидеть горца, прицепил подарок себе на пояс, надев кольцо на один из многочисленных крючков, упирающихся головками в твердую кожу. - Скажи, что, по-твоему, я могу сделать, после того, как почтенный Аристид окажется в Ольвии?
  - Об этом я с тобою и говорил. Многие сколоты кочуют вблизи Счастливой, а тьма их остается в тех краях на зимовку. Обещай воинам-сколотам золото, собери балу и поезжай в Керкинитиду35. Там обо мне уже будут знать. К тому времени, и я решу, с кем воевать будем.
  Воевать месте или против, я уточнять не стал. Какая разница? Да и не смог бы: роксолан удовлетворив мое любопытство, покровительственно похлопал по плечу и легкой тигриной походкой направился к группе воинов, выделяющейся среди прочих, орудующих ложками у горшков, криками и смехом.
  Я оставался там не долго. Едва Авасий закончив трапезничать, приблизился, как мы, ни с кем не прощаясь, ушли. Правда, внимание на нас уже никто не обращал и прощаться было не с руки: я пока не того полета птица. Прислушивался к разговорам на пиру и пришел к выводу, что за каждым воином-гостем Гнура стоит отряд или дружина. Мне и так была оказана небывалая для Фароата честь, а все потому, что волею случая сам я выдавал себя за того, кем пока не являлся - маста марману. Об обратной стороне такой личины думать не хотелось.
  
  
   ***
  
  
  Ночь лунная, светлая, тихо кругом. Слышно как река плеснет легонько волной на берег и замолчит. Легкий ветерок веет прохладой и деревья чуть-чуть, бесшумно качают ветвями. Пряным воздухом, после прогорклого амбре в доме - не надышусь. Стоим у высокого плетня. Я, чтобы избавится от хмеля, а Авасий, наверное, за компанию. Не интересовался я его самочувствием.
  У меня все так же шумит в ушах, и Луна выглядит большим, расплывчатым желтым пятном. Легкие шаги, не встревожившие меня, утихли, и по всему телу вдруг разлилось тепло: Меня обнимают нежные женские руки. Я оборачиваюсь к незнакомке, она отстраняется, пряча лицо за локонами знакомым жестом. Протягиваю к ней руку, слегка провожу по плечу, словно смахивая несуществующий снег, провожу, едва притрагиваясь, но она, покачнувшись сама, вдруг прижимается ко мне, уткнувшись головой в грудь. Ее роскошные волосы, так понравившиеся мне, когда я увидел русоволосую в первый раз, щекочут подбородок. Ее смятение, растерянность, девчоночья незащищенность вдруг исчезают, едва она отрывается от моей груди и, выпрямившись, смотрит ясными серо-жемчужными глазами. Луна заливает меловою бледностью ее лицо - лоб, щеки шею...
  - Пазака...
  От глухого голоса Авасия вздрагиваю и я. По ее лицу, по тому, как сумасшедшими искрами метнулся в глубине ее глаз испуг, понимаю, что сейчас она уйдет.
  - Иди Авасий дальше сам. Я догоню.
  Обещаю то, что вряд ли смогу выполнить прямо сейчас. Мой товарищ тут же уходит, нарочито громко топая, и это не ускользает от внимания незнакомки, и снова вижу в ее глазах сумасшедшие искры, но без испуга и кровь приливает к моим щекам. Я нахожу ее губы, холодные, шершавые, потом они стали теплее. Девчонка тоже не умеет целоваться, но входит во вкус быстрее, чем Алиша.
  Она была мне приятна. Я не знал, только представлял, как это может быть с Алишой, поэтому не стану сравнивать их. Но в то же время понял, что уже никогда ни к кому не смогу относиться так, как к русоволосой незнакомке. Отдавшись страсти, я даже имени ее не спросил! А чувства мои?! Это, наверное, бывает раз в жизни! А потом... Казалось уснул минут на десять - двадцать. Когда открыл глаза в сеннике (как мы оказались в нем вспоминается с трудом) ее уже не было.
  
  
   ***
  
  В моей прошлой жизни слышал я от бабки Матрены будто проснуться с утра от звуков пения петуха - к большой удаче; весь грядущий день будет на редкость благоприятным. Может, и так. Только не сегодня и не для меня почти не спавшего этой ночью. Голова не болит, нет, но только если не трогать пальцами веки или брови...
  Авасий сливая мне на руки из глиняного горшка, смотрит с укоризной, еще поглядывает на суетящуюся между вьючными лошадьми Алишу. Она-то уж точно ничего о моих ночных приключениях не знает, а друг будет молчать. Надеюсь...
  Стянул через голову рубаху, прошу товарища:
  - Полей-ка на спину...
  Авасий сопит недовольно, скорее, от того, что не понимает - зачем, но идет к бочонку с дождевой водой (кадки для сбора воды стоят то там, то тут по всему поселку).
  Ребята Лида и он сам уводят коней к реке. Правильно! Пока караванщики соберутся в поход наши лошади попасутся еще немного.
  "Ох! Хороша водичка!"
  - Давай друг, и я тебе солью!
  Сколот снимая рубаху, кряхтит, но вижу - он польщен.
  Светлеет. Вот-вот с восходом солнца родится и новый день, уже виднеется вдали зарево и река сверкает, как только бывает на заре, когда еще невидимое глазу Солнце отражается в воде. Одеваюсь не спеша, перед тем, как надеть пояс, показываю Авасию подарок Гнура. Он, вначале сообщает мне, что видел, как роксолан одаривал меня, но любопытство все же побеждает и обычно сдержанный сколот с восхищением осматривает кинжал. Любуется ножнами и блестящим клинком. Не долго. Возвращает, едва я застегнул последнюю пряжку.
  Спускаемся вместе к реке. Рассказываю товарищу о том, что узнал от савромата. Поглядываю на него и не могу понять, о чем он думает. Среди не скрывающих своих эмоций скифов, этот - особенный. Выслушав меня, Авасий сам рассказывает обо всем, что вызнал из разговоров пирующих. И тем заверил мои собственные выводы - собирались в том доме одни лишь предводители.
  Когда первые теплые лучики заскользили по макушкам деревьев, кустов, травинок и цветов караван Аристида прошел бродом реку и стал на торговый тракт. Еду, позволяя Рыжику самому выбирать дорогу, сам то и дело проваливаюсь в зыбкий сон и только, когда чуть было, не соскользнул со спины коня на землю, перебираюсь в возок.
  Не зря утром пел петух. Я проспал до заката, и никто не потревожил мой сон. Любуюсь ярким, словно кто-то рассыпал на мраморное море облаков янтарные угли - вечерним небом. Вслушиваюсь в тишину, опустившуюся вдруг, едва вспыхнул закат. Радуюсь теплому ветерку и, чувствуя лютый голод, с нетерпением ожидаю, когда караван станет на ночевку. Вдруг понимаю, что вовсе мое томление - не радость. Беспокойство, неожиданная тревога исходящие от чувства потери возвращают воспоминания из прошедшей ночи. Девчонка с русыми волосами, сладкими губами и желанная, она осталась там...
  
  
  Глава 12
  
  
  Под кручами берега, словно облицованные водой, блестели темные скалы. Когда я увидел реку, уже близился вечер, гасли яростные краски неба. Сверху еще отчетливо виднелась желтая островерхая глыба большого острова, поросшего лесом. Борисфен36, так эту реку называли эллины, был удивительно ярок, переливался всеми оттенками синевы - от нежно-голубого до темно-сизого, напоминающего перекаленную сталь. Налюбоваться живописными видами я не успел: караван пошел под гору вдоль русла, и река укрылась за зеленой стеной дубовой рощи, а когда мы спустились на равнину, словно окунулись в сумерки, так быстро стемнело, и вода в реке стала серой как листья прибрежного тальника.
  Закричали возницы, ставя подводы в хоровод, застучали топоры. Жалобно мычали, уставшие быки, а я радовался предстоящему отдыху у большой реки. Ночевки в степи у холодных ключей и родничков по балкам, с едва текущей водою утомили не только меня: долго наполнялись котлы, и погонщики, чтобы напоить животных трудились всю ночь. Зато теперь появилась возможность окунуться в прозрачную воду Борисфена и смыть с себя равнинную пыль.
  Прошло четыре дня, как я получил предложение от роксолана и расстался с таинственной незнакомкой. Ничем непримечательные четыре дня. Их заурядность к тому же омрачалась настойчивостью Алиши: девушка так неудачно, не к месту, вдруг, решила осчастливить меня именно тогда, когда я все еще оставался под впечатлением той особой ночи, очарованный ее русоволосой тайной. Мне удавалось то в дозор ускакать первому, то с Аристидом потолковать о жизни до глубокой ночи, а сейчас Алиша командует парнями, и снова стреляет в меня тревожными взглядами, наверное, чувствует, что между нами пролегла трещина.
  - Лид, отведи лошадей к реке!
  Звонкий девичий голос летит по стоянке над возами.
  - Я Мазия с собой возьму, - кричит в ответ Лид и уже вдвоем ребята идут ко мне. Не спешат позаботиться о лошадях.
  Лид что-то пытается показать, держит пальцами. Я пока ничего не могу рассмотреть, но слышу:
  - Пазака, идем с нами к дану. Пока лошади напьются, поймаем большую рыбу!
  - Что у тебя в руке? - спрашиваю.
  - Боркапа37!
  Беру у него из пальцев обычную блесну с длинным крючком, вытянутым прямо из тела приманки и моток веревки. Тут же гоню сомнения, мысли о безуспешности затеи, вспоминаю из детства уверенность старого рыбака, жившего по соседству: "Щука размера не боится..."
  А блесенка на самом деле не такая уж и большая, это крючок выглядит устрашающе, огромным.
  - Идем! - соглашаюсь.
  Блесна остается у меня, а ребята растворяются в сумерках.
  Вскоре слышу глухой стук копыт о землю, запахло лошадиным потом. Наш табунчик проносится мимо. Мазий останавливает своего коня рядом, бросает мне повод Рыжика и уносится за Лидом. Скачу за ними и влетаю впотьмах в воду. Рыжик тормозит сам, я уже мокрый с головы до пят и смеюсь вместе с ребятами.
  Напоенные лошади стреножены, идем ловить рыбу. Моток веревки и блесна теперь у Лида. Парень кидает приманку под крону наклоненного к воде дерева и быстро тянет к себе, наматывая веревку на предплечье.
  - Рыба!
  От его вопля мы едва в реке не очутились: бросились к нему и столкнулись головами. Потирая лбы, смеемся и пытаемся рассмотреть улов. Лид сам вытащил огромную рыбину и теперь пытается дать ее и нам подержать. Какую именно он поймал рыбу - не разглядеть, но держит свой трофей обеими руками. Возвращаемся в лагерь. Мы с Мазием ведем табунчик, а Лид несет улов. Рот у парня не закрывается. Рыбак продолжает делиться впечатлениями. Слушая его, и сам уже хочу почувствовать как это - тащить из воды такого монстра?!
  
   ***
  
  Проснулся я от странных снов из прошлого, с взрывами и смертями. И все они снились путанными и кривыми. Приснилась отрядная сестричка, ясноглазая девочка Даша - нос кнопочкой, губки детским бантиком. И как умирала она на моих руках с прострелянной грудью. И будто кто-то сильно сдавил горло, - хотелось закричать, завыть в голос, а не мог.
  Еще снилась Танюша, по которой отчаянно тосковал когда-то. Как бегу, задыхаясь, будто к ней, а вижу сидящую на поваленном дереве трогательно курносенькую Дашу. Она следила за мной строгими глазами жадно и безмолвно, наверное, ожидала, что вот-вот я подбегу к ней. А я снова не смог: ноги стали вдруг ватными, прилипли к земле. Во сне часто случается невозможность сделать что-то необходимое...
  Утро было еще серым, в зябком тумане. Всхрапывали кони и кто-то из ребят, уснувших на попонах прямо у потухшего костра. Я выбрался из возка, стряхнул с себя прилипшую солому и с некоторой обеспокоенностью отметил, что Алиша ночевала не со мной. Вспомнил, как готовили впотьмах щуку, ели ее полусырой, но с удовольствием. Алиша будто смеялась и пила со всеми вино...
  Не обнаружив девушку среди спящих ребят, поеживаясь, пошел к реке. В туманный сиреневый простор уходил степной берег, я шел на тихие всплески, поглядывая вверх, и едва не свалился с крутого берега в воду. Уже осторожнее побрел вдоль реки и у первой же песчаной отмели заметил неподвижный силуэт. Сразу узнал Алишу - не по каким-либо определенным чертам, не по одежде, а просто - узнал, почувствовал. И, чуть помедлив, подошел. Она сидела лицом к реке, словно Аленушка на картине Васнецова от изнеможения и глубокой грусти, опустив головушку на колени.
  - Алиша?
  Она слегка обернулась, всмотрелась.
  - Ты, Фароат!
  Не отвечая, присел рядом и лишь тогда заметил не ее щеках блестящие полоски слез. Она поняла, что я увидел, и через силу улыбнулась:
  - Иди, поспи еще немного.
  Я искоса посмотрел на нее, удивляясь такому совету. Обнаружил в ней перемену, как в припухших глазах легла задумчивая и грустная усталость. Чуть вздернутый носик и нежный овал лица, пухлые губки и какая-то детская незащищенность шеи с падающими на нее из-под косы соломенными прядками - все напомнило мне Дашу из ночного сна, а сердце почему-то сжалось от тоски по Танюше. Пока я невольно погружался в воспоминания, проявил себя Фароат, точнее его к Алише чувства. Междометия, восклицания, долгожданное тепло прикосновений, обретение потерянного. Я находился где-то в стороне, наблюдателем, позволяя всему происходящему между нами просто случиться.
  Потом, когда все, что накопилось в сердцах, было отдано, словно заколдованные, мы смотрели на ситцевую синеву реки, обжатую крутыми блекло-зелеными берегами, на плоские песчаные отмели, на играющие под первыми лучами солнца рябые всплески от гуляющей рыбы.
  Солнце взбиралось все выше и выше, меняясь в цвете. А когда пожелтело и ослепительно засияло, будто по мановению руки волшебника, пробудился лагерь: стали слышны голоса людей и звуки, издаваемые животными. Вряд ли проснувшись и не обнаружив нас, ребята станут волноваться, но обеспокоившись скорее тем, что не проследил за дозором, я поспешил вернуться к месту ночевки.
  
  
   ***
  
  Аристид не спешил отправиться в путь. Быки и лошади паслись, погонщики чинили подводы, стирали одежду, зачем-то вырубали из земли прямоугольники лугового дерна и складывали их на подводы, а кое-кто, закончив трудиться, спрятавшись от жаркого солнца под возком, дремал.
  Мы на службе: в броне и с оружием, луки в горитах с натянутой тетивой, кони под попонами, взнузданные. Они терпят страшную муку от нападения оводов, мух и слепней. Бедные лошади, искусанные в кровь, беспрестанно трясут головами и гривами, обмахиваются хвостами и бьют копытами в землю, чтобы сколько-нибудь отогнать жужжащих мучителей. Алиша, нарочно оставленная обмахивать животных, для чего ей лично мной была срезана длинная зеленая ветка, спала под тенью одинокого дерева, к которому привязаны наши кони.
   Ближе к полудню торговец сам пришел и, остановившись в метрах пяти от бушующего огня (Лид только бросил в костер ветку тальника с высохшими листьями) прокричал:
  - Хайре! - и закашлялся от едкого дыма.
  - Здравствуй! - ответил я и поспешил к эллину, так и не произнеся положенных слов - "трудись и преуспевай". Коварный ветерок подул увереннее да прямо в сторону купца, снося густой белый дым от костра на корчившегося в кашле бедолагу. Поддерживая уважаемого торговца под локоток, помог ему выйти из дыма и со всем почтением, положенным ему, как работодателю, я весь обратился в слух.
  - Скачи по реке, туда, - Аристид махнул рукой, указывая вниз по течению, - Посмотри, как там на переправе? Место приметное: Борисфен там узок, берега пологие, еще плоты должны быть собранные или хотя бы бревна лежать у воды.
  Эллин не стал утруждать себя ожиданием ответа. Покашливая, направился к своему возку. Я свистнул, привлекая внимание Лида, а когда увидел его глаза, крикнул:
  - Мы выезжаем!
  Лид толкнул ногой задремавшего Олгасия, потом его брата и, повесив за спину щит, пошел к лошадям. Братья быстро сообразили, что к чему и, вооружившись копьями, поспешили за ним. С далекого холма, услышав мой крик, уже бегут наши дозорные - Авасий и Мазий. Мы колобродим, отвязываем лошадей, а Алише - хоть бы что: свернувшись калачиком, спит себе и спит. Приложив палец к губам, даю знак ребятам, чтобы не шумели, бегу к догорающему костру и достаю из мешка принцессы плащ, возвращаюсь и накрываю ее. Ловлю смешливый взгляд Лида и понимаю - моя забота в такую жару действительно забавна. Пожимаю плечами, мол, станет ей жарко, сбросит, и сажусь на коня.
  Идем легкой рысью, объезжая прибрежные рощи и лугами почти у самой воды, осматриваем берег. Пахнет пресной свежестью, манит окунуться тихая синь, чуть рябящаяся под ветерком. Обходим сонные, подернутые тиной заводи. За редкими дубами и вязами видна плотно утрамбованная пешеходная тропа, а чуть ниже замечаю людей и останавливаю коня.
  Незнакомцы нас тоже увидели. Четверо всадников выезжают навстречу. Одеты, как эллины в укороченных хитонах и кожаных нагрудниках, блестящих шлемах-котелках с вытянутыми нащечниками и символическим узким наносником. За спинами воинов виднеются круглые щиты. Их мечи пока остаются в ножнах. Срабатывает привычка из прошлой жизни быстро распознавать намерения всяких субъектов. Естественно, работа агента - шпионить, но делать это можно по разному. Обычно не трудно установить, следят за тобой так, "на всякий случай", или с совершенно определенной целью, видят в тебе противника средней руки или серьезно опасаются. Нас не боялись, скорее, выехали встретить, чтобы расспросить. Даю ребятам знак оставаться на месте, просто подняв руку, согнутую в локте (так уже останавливал их не раз), еду навстречу эллинам.
  - Хайре! - кричу и прикасаюсь ладонью к сердцу.
  - Возрадуйся, - слышу в ответ по сколотски38.
  Полагаю, наступил подходящий момент, чтобы воспользоваться советом Аристида. Торговец рассказывал, что после обмена приветствиями хорошо образованный, воспитанный эллин обычно заговаривает о погоде. Правда, фантазии хватает лишь на куцее замечание:
  - Жарко сегодня...
  - Жарко! - слышу от их предводителя - воина с черной кудрявой бородкой. Его спутники улыбаются, а я мысленно ликую - ведь не зря выпытывал у грека такие мелочи!
  Мы болтали всего несколько минут, но я узнал, что бородатого зовут Демосфеном. Под его началом десяток воинов и охраняют они торговца из Ольвии, следующего в Гелон. Пришлось, конечно, обмолвится:
  - Меланхлены ополчились на пахарей. Многие сколоты покинули свои жилища и укрылись за валами Гелона.
   Лицо воина омрачилось, а когда он узнал, что мы ищем переправу для каравана Аристида, просветлело:
  - Уважаемые между собой о войне потолкуют, - рассудил он, и мы довольные друг другом расстались.
  Назад шли наметом. Дорога была знакомой и только в ковылях пускали коней шагом, опасаясь глубоких нор и скрытых в высокой траве кротовин. Доскакали к стоянке быстро, и я тут же сообщил Аристиду о найденной переправе и встрече с людьми ольвийского торговца. Эллин крикнул помощникам, чтобы впрягали коней и лагерь проснулся, ожил, зашевелился как потревоженный муравейник.
  
  
  ***
  
  Первыми переправились через реку братья. За ними Лид и Мазий. Ребята взяли с собой по копью и плыли, держась за гривы коней в одних штанах. Выбравшись на берег, они ускакали в разведку. Я и Авасий стояли у самой воды, держа в руках луки. Появись, любители легкой наживы, ребята тут же должны вернуться, а мы их прикроем стрелами. Таким был план.
  Я ждал, время текло медленно, как вода в Борисфене. Наконец на пустынный берег выехал Лид и поднял над головой копье. Погонщики дружно закатили на плот подводу, а мы стали снимать броню и одежду.
   Переправляться мне предстояло, держа под уздцы своего Рыжика и Уголька Алиши. Девушка устроилась на подводе, что уже стояла на плоту. Там же мы оставили свою одежду и оружие.
  В прошлой жизни я считался хорошим пловцом, имел первый разряд, поэтому удивился, почувствовав странное, непроходящее беспокойство, едва вошел в реку по грудь. Вдруг понял, что чувствую страх от того, что Фароат не умеет плавать! Пальцы невольно вцепились в лошадиные гривы, и вода потекла быстрее. Даю себе зарок - сегодня же переплыву эту реку! Фароат, наверное, поверил. По крайней мере, оковы иррационального страха, сковывающие меня, ослабли. Кони почувствовали под ногами дно, и я взобрался Рыжику на спину.
  Вторым испытанием сегодня стало ожидание плота. Без брони и оружия с одним лишь акинаком на бедре я чувствовал себя неуютно, голым. По сути, так оно и было. Когда паром уткнулся в прибрежный песок я, оставив коней на попечение Авасию, и стал помогать погонщикам, выталкивать подводу на берег.
  Закончилась переправа через Борисфен лишь к вечеру, когда на небе среди серых, клубящихся облаков замерцали звезды. Мне было интересно наблюдать за погонщиками, ставшими вдруг умелыми паромщиками, и я провел остаток дня на берегу. Увидел, зачем люди Аристида заготавливали дерн. Лошади переплыли реку сами, а быки в воду не шли и на плоты их завели хитростью. У берега рабы прикрепили канатами к деревьям покрытый дерном широкий помост, куда погонщики загоняли своих быков, и уже оттуда животных заставляли переходить на плоты, так же покрытые дерном и по внешнему виду не отличавшиеся от помоста. Окруженные со всех сторон водой быки волновались, но все закончилось благополучно.
  Оставаясь верным своему решению, я снял с себя шлем, кафтан, броню и рубаху, разулся и вошел в воду. Думал, на берегу остался один лишь Авасий, а оказалось, весь лагерь сбежался посмотреть. Греб, конечно, неуклюже, злился на свое нынешнее тело, казавшееся мне деревянным, и почувствовал усталость, когда, наконец, одолел свои первые в этом мире сто пятьдесят метров водной преграды. Обернувшись, хотел дать знак Авасию, что, мол, у меня получилось, и увидел на противоположном берегу молчаливую толпу. Мне снова удалось всех удивить, ведь другие сколоты плавать не умеют...
  
  
  Глава 13
  
  Жужжат шмели, вьются над самой землей, садятся на луговой клевер. Полуденный зной заставил караван остановиться у какой-то речушки глубиной по колено и шириной в метр. И поначалу, умывшись, мы прилегли на бережке перевести дух.
  - Видишь, белый, пушистый зад?
  Спрашивает Лид у Мазия, указывая на большого шмеля.
  - Вижу...
  - Он тебя не укусит, попробуй, поймай его!
  И доверчивый Мазий ловко хватает и зажимает насекомое в ладошке. Я морщусь, представляя, как сейчас ему станет больно. Не шмелю, глупому сколоту. Пролетают секунды и ничего не случается. Мазий безмятежно улыбается, прикладывая руку, зажатую в кулачок к уху. Слушает и комментирует:
  - Жужжит, щекотно!
  Смеется и выпускает шмеля из руки.
  Я удивлен. Не знал, что не все шмели жалят. Но испытывать на себе так ли это на самом деле не хочу.
  Вспомнилось, как мы - молодежь, в мае сорок пятого были свезены в глубокий тыл и какое-то время жили при госпитале, работали там "кем придется" и "куда пошлют", а вечерами собирались вместе помечтать у костерка. Удивила меня тогда Любочка - сдержанная, северная, с иронически прищуренными синевато-серыми глазами она обычно говорила с нами со снисходительной материнской улыбкой. Красивая, высокая крутила она любовь с одним майором, заместителем по тылу полка летчиков, что базировался в трех километрах от нашего госпиталя. Тогда ее холодные глаза вдруг вспыхнули и она по-детски, откровенно заговорила о своей мечте - стать биологом. Замечу, что девушки из нашей компании все как одна собирались учиться на врача, а мальчики, понятное дело, готовились поступить в военные училища. А недосягаемая даже в мальчишечьих мечтах Любочка вдруг признается, что хочет стать каким-то биологом!..
  Она по-своему рассудила значение наших взглядов и стала рассказывать почему-то именно о шмелях и как ни странно увлекла нас своими "оказывается". "Оказывается, по сравнению с другими насекомыми, которые опыляют растения, например, пчелами, шмели очень эффективны! Оказывается, они опыляют растения в два раза быстрее пчел! Оказывается, на их ножках помещается в два раза больше пыльцы! Оказывается, за счет длинного хоботка они опыляют те растения, которые пчелы опылить не могут!"
  Было еще что-то, уже не припомню, но о том, что не все шмели жалят, Любочка не говорила, зато рассказывала, что шмели, как и пчелы - медоносы. Выкармливают свое потомство медом и пергой (медовым тестом вместе с пыльцой).
  Вот и Лид об этом знал. Пока мы с Авасием дозорили, подговорил он Мазия раскопать шмелиное гнездо. Деревянную лопату взяли они у погонщиков и стал Мазий раскапывать землю вокруг маленькой норки, обнаруженной Лидом. И услышал я издали, с речки, из-за высоких ракит рев сколота, а потом и увидел несущегося к реке Мазия, размахивающего над головой лопатой. За ним в некотором отдалении, бежал Лид. Я ведь не знал, чем они занимались. Думал, случилось что-то. Дал Рыжику шенкеля и поскакал к ним. Когда увидел веселые глаза Лида, понял, что напрасно волновался, а шмели покусали Мазия сильно, и меда почему-то в их гнезде не оказалось, одни белые личинки.
  
   ***
  
  
  Вечереет. Погода не так уж плоха: не солнечно и не пасмурно, так, серединка наполовинку. Сквозь серые влажные тучи время от времени проглядывают солнечные лучи, но скоро бордовый блинчик закатится за горизонт и небо нахмурится. Давление, наверное, стремительно падает - глаза закрываются, хочется спать.
  Стали у заболоченной балки с небольшим, цветущим озерцом. Животные пьют прямо из него. В котлы воду набираем из замшелого сруба с ключевой водой. В двухстах метрах от места стоянки шумит дубрава. Когда проезжали опушкой, насобирали сухих веток. Теперь, может, и не придется под утро замерзнуть.
  Первыми в дозор идут братья - Олгасий и Алкаба. Молодцы, берут с собой копья, щиты и поднимаются по крутому склону наверх!
  - Ох, и устала же я! - вздыхает Алиша и устраивается у костерка, а головой на моих коленях. Поглядываю на дремлющих в ожидании ужина ребят и только вздыхаю. Я не весельчак, как Лид и не Авасий - из которого слова не вытянешь, и сейчас не прочь поговорить с кем-нибудь...
  Булькает в котле каша и, кажется, ее нужно время от времени помешивать, чтобы она не пригорала. Тянусь к палке-мешалке, воткнутой в ухо котелка, стараюсь не разбудить девушку. Помешиваю...
  Мне кажется, что каша доварилась, и я легким касанием к плечу бужу Алишу. Открыв глаза, она вскакивает на ноги, хватает свою палку и начинает мешать варево. Я улыбаюсь, понимая, что она еще не в полной мере осознает, что делает. Успокаиваю девушку:
  - Я мешал кашу, вот только не знаю, готова ли она?
  Алиша слизывает просяные крупинки с палки и кивает, мол, готова.
  Бужу ребят и скольжу взглядом по часовым - братьям. Они все так же, как и двадцать минут назад стоят спина к спине. Странно стоят, буковкой "А", точнее - "Л", касаясь затылками. Делюсь своим наблюдением с Лидом. Мне неподвижность позы наших дозорных показалась странной, а Лид сразу сообразил, в чем дело и вынес свой вердикт:
  - Они спят!
  - Как спят?!
  - Смотри, они уходили с копьями, а теперь копий в их руках не видно. Братья воткнули их в землю, и теперь каждый опирается рукоятью щита о древко. Еще головами друг другу помогают устоять. Видишь?
  - Вижу, - бурчу в ответ, раздумывая над наказанием для нерадивых часовых.
  Лид и тут опередил меня. Взял кожаные путы, которыми обычно стреножат лошадей, и стал подкрадываться к спящим дозорным. Впрочем, это ему удалось без труда, как и привязать ногу Олкабы к ноге Олгасия. Закончив свою диверсию, Лид заорал:
  - Хамара! - что по сколотски означало враг39.
  Братья проснулись, попытались повернуться, чтобы вынуть из земли копья, но уже на этом действии стали мешать друг другу и Олкаба, потеряв равновесие, упал. За ним рухнул и Олгасий. Смеялся над сонями даже Авасий, а мне было не до смеха. Крикнул Лиду, чтобы вел братьев ко мне.
  Освободившись от пут, они спустились. Стоят у костра, пряча под ноги взгляд. Ну, хоть виноватыми себя чувствуют. Строго говорю:
  - От часовых зависит жизнь каждого! Понимаете?! - делаю паузу, чтобы все прониклись угрозой и объявляю свое решение - За сон в дозоре наказать каждого на шесть оболов, что составляет дневной заработок охранника в караване.
  Братья улыбаются. Похоже, мое наказание не кажется им строгим...
  
   ***
  
  И снова тракт утонул в ковылях. Бескрайняя степь восхищала своим простором, дикой красотой и задумчивой тишиной. Дорога под копытами лошадей пылила, и возок Аристида теперь возглавлял караван. Сам эллин сидел на козлах с возницей, разглагольствовал о величии Греции. Я ехал рядом. Слушать купца мне было интересно.
  Аристид заявил, что его соотечественники всегда были плохими мореходами, но плавание у берегов способствовало расселению эллинов в лучших местах Ойкумены. И никто нынче не смеет бросить вызов греческим полисам.
  В тот момент я хотел спросить у него о захваченных Сатиром эллинских полисах - Нимфее и Киммерике, но рассудил, что лучшим для меня будет послушать торговца, пока тот охотно делится информацией.
  - Вы, скифы40, не умеете пить вино. Вам все равно, каким напиваться. Мы делим вина на красные, белые, темные и золотые. И это еще не все! - Аристид поднял над головой указательный палец и посмотрел на меня так, будто сейчас откроет страшную тайну или большой секрет, - Для нас вина делятся на тонкие, легкие, сладкие и крепкие! И все же мы разбавляем наши вина водой. Как правило...
  Он никогда не видел меня пьяным, но почему то смотрел с упреком, осудив в тот момент одного меня за всех пристрастившихся к вину сколотов. По сути Аристид был прав и я сказал:
  - Это правда. Сколоты любят вино.
  - Ты, скиф, умен и я никогда не видел тебя пьяным, - наконец, признал он. - Возможно, мне придется вскоре вернуться в Гелон. Там я оставил раба, и какое-то время по прибытию в Счастливую буду ожидать от него вестей. Оставайся и ты при мне. Положу на содержание твоим воинам по оболу и возьму заботу о лошадях и о ваших желудках.
  Я и сам задумывался, чем стану заниматься, когда, наконец, прибудем в Ольвию? Не представлял, как стану собирать дружину, но понимал, что заработанных денег надолго нашей компании не хватит, поэтому сразу же согласился.
  Уже к обеду тракт стали пересекать другие дороги. То тут, то там появлялись всадники, в одиночку и группами. Я, понятное дело, встревожился, но Аристид поспешил меня успокоить:
  - Тут нет разбойников. Город близко!
  И, правда, мы все чаще видели кибитки, запряженные волами и даже пешеходов. Они брели с мешками на плечах, опираясь на палки. Почувствовав душок рыбы и высушенных водорослей, я ожидал вот-вот увидеть город, окруженный стеной, а когда с пригорка открылся вид на море41, не сдержав удивление, воскликнул:
  - Море?!
  - Это лиман, еще не море, но вода в нем соленая, - ответил мне Аристид и, потерев ладонь о ладонь, сообщил,- Скоро увидишь сады, виноградники и поля - ольвийская хора42не место для отдыха. Пора устраиваться на ночлег.
  Аристид развернул караван от лимана и какое-то время мы шли под гору по каменистой земле. Наверное, эллин знал эти места как свои пальцы. Когда он приказал погонщикам распрягать животных, меня беспокоила мысль об отсутствии поблизости воды, хотя нас окружали заросли акации и трава тут росла.
  Среди нагромождения камней обнаружился источник с холодной вкусной водичкой. Правда, идти к нему пришлось, преодолевая препятствия - крутые уклоны и колючие заросли. Лошадей туда не провести, значит, еще нам предстоит работа - поить животных. К счастью все мои тревоги оказались беспочвенными. У подножия каменистого холма вода из источника набиралась в природную каменную чашу. И, хоть, вытекая из нее, водичка уже струилась по земле едва заметным ручьем, живительной влаги в чаше, чтобы напоить всех животных, хватило.
  Ужинали уже при свете звезд. Вглядываясь в темное, мерцающее небо, я вспомнил строки Тютчева, поэта, цитировать которого любила Танюша - девушка из прошлой жизни. Читаю ребятам вслух:
   - Небесный свод, горящий славой звездной, таинственно глядит из глубины - и мы плывем, пылающею бездной со всех сторон окружены.
   Поэзия моих товарищей оставила равнодушными. Жаль. Думаю, Аристид оценил бы...
  
  
  Глава 14
  
  Для сыновей солнечной Эллады климат Северного Причерноморья оказался слишком суровым, зимы холодными, потому они зарывались в землю. В этих краях камень был не везде, под ногами же была земля - твердая и надежная. Для бедняков земля - единственное богатство. Кирками долбили поселенцы твердую землю, рыли в свой рост четырехугольные ямы, на столбах ставили двускатные или односкатные крыши. Сверху клали тонкие палки, обмазывали их глиной с соломой - вот и вся крыша. Какая семья - такая и землянка: кто белил стены, кто обставлял их плетнем из лозы, а кто просто так жил, только пригладив глиняные стены водой. Пол тоже вымазывали глиной, застилали соломой и камкой. В землянках вдоль стен вырубали из материковой почвы лежанки, в одну из стен врезали сводчатую печь. В других и печей не было - просто ямка в полу для очага. Для отопления зимой и приготовления еды поселенцы использовали глиняные жаровни, в которых теплился древесный уголь. В стенах выдалбливали ниши, куда ставили светильники, килики для питья, чаши и другую посуду. В пол вкапывали амфоры для вина, воды или оливкового масла. За каждой землянкой - погреб, зерновые амбары, глиняные цистерны для воды, летние печи, все они тоже были землянками. Еще дальше - ямы для мусора и пепла. Весь город был земляным. Так жилы первые поселенцы, их дети и внуки. Гораздо позже, спустя сто или более лет после первых поселенцев стали появляться наземные дома, храмы, хозяйственные здания, и тогда Ольвия понемногу приобретала вид современного города. Возводились городские здания на каменистом плато, а старые жилища ютились в балке у его подножия. Сегодня жители Ольвии называют старое поселение - Нижним городом. На рассвете черепица на крышах домов мне кажется красной, а белые стены вокруг города лишь усиливают такой эффект. В одной из бесед Аристид как-то обмолвился, что этим стенам лет пятьдесят, не больше. Сотни лет Ольвия обходилась без них.
  Ольвийская хора - это не только плодородные земли и укрытые зеленым ковром луга, где горожане разбили сады и виноградники, обрабатывают поля и пасут скот. Караван идет по дороге, справа и слева от которой, я вижу наделы обработанной горожанами земли - клеры43 и жилища бедных - те же землянки, дома богатых землевладельцев - крепости. Здания стоят под прямыми углами друг к другу, образовывая прямоугольник, наружные стены глухие, без окон и дверей. Войти во двор можно только через массивные ворота. Какое-то время от бандитов в таком поместье можно успешно обороняться.
  Реки - Борисфен и Гипанис44, лиман полны рыбой. Ее запах повсюду, надеюсь, скоро привыкну. В порту стоят корабли. Большие и маленькие. Они перевозят товары, рабов и воинов. Эллины оценивают их грузоподъемность путем определения способности взять в трюм груз в амфорах. Большие корабли могут перевозить до трех тысяч амфор, малые - всего триста. Это если судить о кораблях торгового флота. Есть еще и военные. Аристид верит, что военный флот - крейсерские суда типа триеры-катафракты и пентеконгеры добудут Ольвии славу и богатство. Он не стал посвящать меня в политические расклады полиса. И выглядел тогда так, будто проболтался о чем-то важном. Сразу же сменил тему, заговорив о моих соплеменниках, представляющих для Ольвии угрозу: уж слишком много, по его мнению скифов поселилось в самом городе и кочует в его окресностях. Далеко от полиса у острова стоит ольвийский флот и для меня весь он - просто деревянные корабли.
  Хора безлюдна, Ольвия еще спит. У ворот караван не задержался. Стражники узнали торговца и открыли ворота заблаговременно. За линией стены город оказался разделенным площадями на неравные участки. Мы ехали по одной из многих узких улочек мимо оград старых кварталов. Тут пахло нечистотами, и почти не было цветов и деревьев.
  По мере подъема на гору, улица становилась шире, радовали взгляд цветы, высаженные вдоль дороги. Вокруг высились стены домов кубической формы. Они были выстроены из камня, досок, речных валунов, камыша и утоптанной земли. Появились и храмы, украшенные каменными колонами, утопающие в зелени дубовых рощ и сосновых боров. Уже чувствовалось чередование веков, о котором рассказывал Аристид.
  До рынка и храмов Акрополя, больших домов, окруженных садами, мы так и не добрались. Караван заехал на просторный двор огороженный домом торговца и хозяйственными постройками. Усадьба Аристида была выстроена как поместья - крепости, которые я уже видел проезжая ольвийские пригороды.
  Сонные рабы из поместья, разбуженные приходом каравана, теперь суетятся вместе с погонщиками, разгружая подводы и быков. Мои ребята глазеют по сторонам, не скрывая удивленных взглядов, а я жду, когда торговец или его управляющий укажет, куда нам идти, где жить будем?
  Взошло солнце, и черепица на крышах стала светлой, как выгоревший кирпич в зданиях постройки девятнадцатого века из моей прошлой жизни. Прозрачное небо без единого облачка обещает жаркий день, а с лимана утренний прохладный ветерок вдруг сменился теплой, с тухлым запахом сухих водорослей волной - снова запахло рыбой и чем-то еще, чему я пока не могу дать определение.
  Обращаю внимание на важно вышагивающего по двору эллина. Он возвышается над всеми на голову и, пожалуй, только этот, знающий себе цену человек, может соперничать со мной в росте.
  Оказывается, этот грек искал нас. Поймав мой взгляд, он улыбнулся, но не нам - наемникам Аристида, скорее, от радости или удовлетворения, что нашел свою цель. Пригладил пятерней короткие курчавые черные волосы и, не говоря ни слова, поманил нас за собой, зашагал к арочному проходу, ведущему на скрытую за каменным забором другую половину усадьбы.
  За аркой небольшой дворик оканчивался забором увитым плющом, справа, наверное, с колонами у входа - дом Аристида, а слева - конюшни, куда нас вместе с лошадьми и определил грек. Давно мою душу так не терзали классовые противоречия. Вдруг вспомнилось все, что знал из прошлой жизни об эксплуататорах трудового народа. Но если честно, то стоит признать, что конюшни торговца Фароатом воспринимались куда более комфортным жильем, чем отцовская полуземлянка в Ильмеке. Да и ребята, отдав лошадей на попечение конюхов, побросав на земляной пол поклажу, довольные возможностью отдохнуть, развалились на тюках соломы.
  
   ***
  
  Пять дней... всего пять дней я живу в Ольвии, а субъективно это время растянулось минимум недели на две. Наверное, слишком много впечатлений получено. Хотя, с другой стороны ничем особенным я не занимался: караулили по очереди поместье Аристида, всего за два дня я обошел весь город, изучая его как шпион. Осознав, каким замечательным источником информации, служит местный рынок - стал проводить все свободное время на нем.
  Главной темой, о чем на базаре шептались - ожидание войны полиса против Керкинитиды. Ольвийцев манили портовые склады и огромные запасы зерна, накопленные там херсонесскими заготовителями. О войне меланхленов с гелонами и будинами на севере тут пока ничего не знали.
  Базар был похож совсем на другой город - столько там было людей и оживления. Две разные толпы смешивались в нем, отнюдь не сливаясь: одна была в ярких полотняных или унылых шерстяных одеждах, в войлочных шапках - сколоты и тавры, а другая - эллины в хитонах или доспехах.
  Купцы, мастера, уличные торговцы, рабы и рабыни приходили сюда ранним утром, а утихал рынок только после заката. На южной его окраине воздух оглашался звоном наковален. При оружейных лавках работали кузни, там же обосновались и кожевенники, и плотники, а что самое удивительное - и ювелиры.
  В одной из кузниц работал эллин-мастер. Звали его Агофокл. Воришка - мальчик лет десяти украл у него связку медных прутов, стоившую не меньше десяти драхм. Далеко воришка не убежал. Лид поймал его и отобрал добычу. А я вернул медь кузнецу. Едва увидел его серые глаза, прямой, честный взгляд и распознал в мимике по жестам готовность пойти мне на встречу, как во мне пробудилась теневая сторона жизни. Подумалось, как неплохо бы заиметь козырь в рукаве! Теперь третий день провожу преимущественно у его кузни. Ожидаю, пока Агофокл закончит делать для меня арбалет.
  Эллин готов был отблагодарить меня и деньгами, но я великодушно отказался, чем заслужил уважение кузнеца. Слово за слово, а он неплохо говорил по сколотски, и мы сговорились попробовать сделать ручной гастрафет45. Едва я озвучил такую идею, как глаза Агофокла вспыхнули интересом. Думаю, и, не будучи мне обязанным, движимый профессиональным интересом, он взялся бы за эту работу.
  Техническое задание на гастрафет озвучил я, Агофокл при этом только за сердце хватался и его глаза с каждым новым услышанным пунктом становились все шире и шире. Но за работу он взялся со всей, свойственной мастеру ответственностью. Съемные плечи для арбалета он сделал из неизвестного мне металла - орихалка. Со слов кузнеца из этого металла могучие атланты делали свое оружие. На первый взгляд тот металл от обычной бронзы отличался отменными пружинными свойствами. Ну, а на второй - разве, что плечи казались чуть темнее отлитой из обычной бронзы спусковой скобы. Остальные металлические детали моего секретного оружия были выполнены из железа. Ложе - конечно же, из ореха и изготовил его друг Агофокла - плотник Дионисий. По первым буквам их имен я и назвал оружие - "АД". Хотя...
  Арбалетик получился похожим на игрушку: сорокасантиметровое ложе и плечи - каждое около двадцати пяти сантиметров. Даже в собранном виде, такое оружие, подвешенное за спиной, невидимое под плащом, могло носиться скрытно. А его боевые качества мне еще предстоит проверить.
  
  ***
  
  
  Клочья тумана расползались по холму как овечье стадо, пряча от наших глаз сады, рощи, храмы и усадьбы. С мастером мы встретились у его кузни, а оттуда уже спустились в Нижний город. Агофокл возжелал сам испытать свое творение, а я не стал возражать. Тем более, что кузнец по своей инициативе изготовил два десятка массивных железных наконечников и насадил их на короткие неоперенные древки. Я намеревался стрелять свинцовыми шариками, и мне было интересно узнать, на что способны стрелки Агофокла?
  Мы вышли за городские ворота на рассвете. Со мной был верный Авасий. Так сложилось - куда я, туда и он. За холмом на берегу лимана темнели несколько землянок, а еще дальше, километрах в трех или четырех, начинался лес, казавшийся отсюда тучей, опустившейся на землю, передохнуть. К тому леску мы и направились. Коней не взяли. Мне хотелось размять ноги и как следует рассмотреть все вокруг города.
  Местность хоть и изобиловала холмами и оврагами, но они почти не мешали нашей прогулке. Мы шли по широкой натоптанной тропе то, взбираясь на горку, то спускаясь в овраг. Вокруг было очень тихо и эта тишина, монотонность нашего движения предрасполагали к размышлениям. И мысли мои вращались вокруг слухов о Керкинитиде. Впервые об этом полисе - городе-государстве я услышал от роксолана Гнура. И может, не стал бы связывать его военные планы с планами ольвиополитов, если бы не узнал о намерении архонта привлечь к будущей войне сколотов. Случайность или чей-то промысел? Я должен встретиться с роксоланом у стен Керкинитиды именно тогда, когда там же окажется армия ольвиополитов, а их военный флот перекроет выход из гавани. Но зачем Гнуру скрывать от меня свое участие в этой компании и вводить в заблуждение, информируя о планах сражаться за Феодосию или против, вместе с царем Боспорского царства Сатиром? Ответить на эти вопросы сейчас я счел невозможным, однако, уже предвидел чью-то тонкую игру. И справедливо полагал, что роксолан против своей воли в нее вовлечен, а значит, прежде, чем ввязаться в феодосийскую компанию, мне придется поучаствовать в захвате Керкинитиды. Или нет?..
  Агофокл, шедший первым, остановился, чтобы лучше разглядеть какие-то движущиеся тени во влажном тумане, заволакивающем даль. И разглядев в них стадо сайгаков, стал натягивать тетиву арбалета. Мы с Авасием приготовили на всякий случай луки, но стрелять в животных мне не хотелось. Уж очень мы удалились от дома, чтобы не думать о трудностях возвращения обратно с тяжелой добычей на плечах.
  Я и Авасий подкрадывались к табунку, следуя за Агофоклом, а сайгаки, пощипывая травку, шли навстречу. Все ближе и ближе... А когда до губастого рогача оставалось метров сорок, может, чуть больше, кузнец стал на одно колено, прицелился и выстрелил. "Мимо" - подумалось мне, ведь ничего после хлопка тетивы не произошло, разве, что животные замерли, услышав незнакомый звук. Прошла секунда, вторая - рогач сделал длинный прыжок и приземлился уже мертвым. Агафокл закричал:
  - Отрат!
  Хоть я и не знал греческого, на котором между собой общались ольвиополиты, но понял, что мастер радуется удачному выстрелу.
  Стрелку, пробившую сайгака навылет мы так и не нашли, но я ликовал: ведь для моих целей, сложись жизненные обстоятельства особым образом, результат такого выстрела вполне удовлетворял замыслу. Большего от секретного оружия мне не требовалось. Подобрав брошенный кузнецом арбалет, достал из мешочка стрелку и попросил Агафокла, уже орудующего ножом у своего трофея, отойти. Кузнец сообразил, что я хочу пострелять в тушу рогача и побрел к Авасию. Парень стоял спиной к нам и следил за дорогой.
  Первый выстрел я сделал почти, не целясь, и попал в шею, другие - уже стараясь угодить поближе к месту поражения. Выстрелив три раза, подошел к цели. Стрелял я с метров двадцати, когда увидел, как кучно легли в цель стрелки, позвал мастера и показал, что у меня вышло. Тот только языком поцокал и повторил свое - "Отрат".
  Сняв шкуру и сложив в нее мясо, оставив голову, потроха и копыта на радость падальщикам, мы возвращались в Ольвию. Солнце уже припекало, и мы часто останавливались, чтобы передохнуть. Во время одной такой остановки мимо нас по дороге проехали всадники-сколоты. В одном из них Фароат узнал Сохаба - молодого воина из сотни Хазии. Почувствовав радость в эмоциях мальчугана, я едва удержался от вопля, рождающегося в груди, и не побежал вслед за всадниками. Фароат внутри меня обиделся, обрушив на меня мощную волну горечи. Наше сердце, будто от утраты чего-то дорогого сжалось...
  
  
  Глава 15
  
  С бронзовых треножников поднимались облака ароматных курений, с которыми соперничали своим сильным запахом цветы, стоящие в вазах у выбеленных стен, висевшие гирляндами и венками под балками потолка и разбросанные по полу.
  Мне было невыносимо находиться в такой удушливой атмосфере, но гости Аристида, собравшиеся на пирушку, считали этот дым и запах изысканными, необходимыми для должного настроения.
  Тот высокий черноволосый эллин, что встретил нас в день прибытия, вызвал меня к торговцу, и я уже с полчаса как наблюдаю за его веселящимися гостями. Равнодушно, не торопясь, они пьют прекрасные вина и виноградный сок. Увенчанные цветами они сидят и лежат около столов, заполненных ароматными блюдами. Рабы время от времени меняют тарелки с маленькими порциями кушанья на другие, потому, что эти деликатесы предназначены не для насыщения, а лишь для пробы, как редкое лакомство. А еда вроде цельной рыбы, мидий и устриц, фазанов, лебедей и дроф, начиненных фаршем из грибов, баранины под медовым соусом стоит не тронутая.
  Прошел час, может, чуть больше. Аристид видел меня и даже кивнул, но не подошел. Он все так же развлекал своих гостей, время от времени уединяясь с кем-нибудь из них в своем кабинете - комнате, примыкающей к трапезной.
  К цветочно-угарной атмосфере я уже привык и мучился теперь голодными спазмами в животе, обоняя ароматы еды со столов. К счастью гости парами и по одному начали одни за другими исчезать в дверях, выходя из дома.
  Аристид лично проводил последнего - невысокого, лысеющего толстячка с венком из полевых цветов на голове. Тот, проходя мимо, внимательно посмотрел на меня, будто оценивал, да и сам торговец, вернувшись в дом и жестом руки, пригласив меня к столам, бросал странные взгляды, казалось, он сомневается - а стоит ли вообще говорить со мной или посвящать в какую-то тайну? Поскольку это ему требовалось принять какое-то важное решение, я, пользуясь возможностью, присел на лежак, покрытый голубой тканью и с наслаждением вцепился зубами в фаршированного фазана. Вино мне тоже понравилось. Поглаживая живот, я с сожалением смотрел на рыбу и моллюски, понимая, что вряд ли смогу проглотить что-нибудь еще. Наконец, заговорив, Аристид избавил меня от соблазна и мук чревоугодия:
  - До этого момента я не мог уличить тебя в пристрастии к еде. Эллины пируют, чтобы каждый увидел место, занимаемое за столом, а потом, за дружеской беседой, поразил общество силой своей мысли и искусством ее выражения. Мы так же ценим тех, кто может лишь пригубив, ответить, откуда привезено вино - Коса, Хиоса, Лесбоса, Самоса или Родоса?
   Он стоял напротив, смущая меня. Присел бы хоть, что ли! Поставив канфар46 на стол, я пожал плечами: мол, точно не отличу, крыть нечем мне твою правду грек. Торговец улыбнулся и продолжил:
  - Как видишь, гости разошлись без дружеской беседы или симпосиона47. И на это есть причина, как и твое присутствие в моем доме не случайность. Ты пьешь вино как эллин, не болтлив и наверняка хочешь совершить немало подвигов достойных славы прародителя всех скифов48?
  Помня его наставления, я не стал кивать, соглашаясь. Хоть и не понимал пока, к чему он ведет этот разговор, ответил:
  - Уважаемый Аристид, ты, как всегда проницателен...
  - Сегодня я получил плохую весть. Гелон устоял, но разорен и в этом году я не поведу туда караван.
  Значит ли это, что грек хочет меня сейчас уволить? Может, мне и было все равно, но Фароат разволновался, что не укрылось от торговца, который действительно был неплохим психологом. Он поднял руки, словно собрался оттолкнуть что-то ладонями и поспешил успокоить мою молодую половинку души:
  - Я не прогоню тебя и твоих воинов. Нет! Напротив, боги милостивы к тебе и судьба благоволит, готовит твой взлет! Смотри!
  Легким движением руки, подобно фокуснику Аристид из складок хитона извлек увесистый кошель и бросил его на стол. Мешок с монетами приятно дзинькнул и пока я глазел на него, рядом звякнул еще один.
  - Там триста золотых статеров или девять тысяч драхм!..
  - Это много, - пробормотал я.
  Мои руки покоились на моих же коленях, но Аристид почему-то встревожился и накрыл один из мешочков ладонью:
  - Они будут твоими, но не сегодня!
  Поскольку Фароат растворился в моем сознании, наверное, от того, что испугался увиденного богатства, я развеселился и как советский офицер равнодушный ко всяким заграничным фунтам и долларам с марками не потерял самообладания всего лишь от упоминания каких-то там трехсот статеров:
  - Кого нужно убить?!
  "Только бы не рассмеяться" - думал, когда стремился воплотиться в образ ужасного маста марману.
  - Что ты? Не тут и не скоро...
  Значит, все-таки придется кого-то убить. Я улыбался, смирившись с роковой неизбежностью. Смеялся в душе над собой от того, что вдруг задумался о морали, когда убиваешь не ради государственных интересов и высшей цели, а за деньги, для собственного благополучия.
  - Не уж-то самого архонта?
  - Нет. Это архонт тебе заплатит, если соберешь сотню номадов. Когда Персефона вернется к Аиду49, скифские цари приведут армию к стенам Керкинитиды. Там должен быть и ты, конечно, если сможешь собрать воинов.
  "Это просто праздник какой-то! Как здорово, что отправил Авасия вслед за Сохабом. Хоть не зря потел, когда тащил с Агофоклом шкуру с мясом сайгака!" - мысли свои я от Аристида старался скрыть. Делал вид, что размышляю, хоть и хотел тут же согласиться и убежать к ребятам. Ведь пока Сохаб находится в Ольвии, я смогу расспросить его о Хазии и всадниках Ильмека! Теперь это можно сделать! В тот момент во мне проявился Фароат со своим страхом: мальчик опасался, что Сохаб приведет нас к Артазу и отец Алиши запретит дочери встречаться с ним, как это было в Ильмеке. Опасения Фароата казались мне беспочвенным, ведь сейчас мальчик - пазака, ардар и маста марману в одном лице, но пока эти мысли переваривались частичкой моей души, лицо успело омрачиться, что тут же заметил Аристид.
  - Я знаю, хороших воинов тут ты не найдешь. Пусть это тебя не беспокоит. Жители Керкинитиды увидят у стен войско дикарей, а с моря военный флот ольвиополитов и наверняка предпочтут сдать город эллинам...
  - Я согласен, - ответил торговцу, понимая, чем он хочет закончить свою мысль и положил свою ладонь на второй кошель.
  Аристид прикрыл глаза, соглашаясь дать половину вперед и уже смелее, я схватил мешок со статерами. Признаюсь, что до этого момента мне никогда не приходилось держать столько золота в руках. Подарок Гнура весил вдвое, а то и втрое меньше полученных от торговца денег. Килограмм золота там был точно50! Рука предательски задрожала. Хорошо, что Аристид, прихватив второй кошель, уже не смотрел на меня. Грек о чем-то задумался.
  - Мы победим! - сказал он и стремительно направился к входу в свой кабинет.
  Я промолчал, а когда торговец ушел, почувствовал, что могу еще что-нибудь вкусненькое съесть. Нежное мясо барашка с орехами и медом мне показалось пищей богов, и было у меня в сердце замечательное чувство, когда все складывается лучшим образом!
  
   ***
  
  
  
  Воздух был наполнен пряным запахом степных трав. Ласточки летали над головой, взмывали вверх, а затем стремительно бросались вниз. Редкие пухлые облака только подчеркивали чистоту и голубизну безбрежного неба. Равнина, по которой легкой рысью шли наши кони, тянулась до горизонта и казалась бесконечной.
  Сохаб возглавлял наш маленький отряд и после всего, что ему довелось вытерпеть от моей частички Фароата, юный сколот был невесел. Не хотел он рассказывать нам ни о чем, а на меня, одетого в броню, эллинский шлем, цветной халат и с кинжалом в золотых ножнах на поясе он смотрел с нескрываемой завистью. Я его понимал. Кем для него я был совсем недавно? Худородным, нищим пареньком, только вступившим в "сотню"...
  Ольвийский рынок шумел, бурлил и пах не так, как жилая часть полиса. Жареное мясо, хлеб, пряности, кожа, опилки - все эти запахи ощущались по-особому, ведь тут не пахло лиманом, разлагающимися водорослями и рыбой. На мне был шлем и Сохаб не узнал Фароата по голосу. Удивился, что богатый ардар сам обращается к нему и ответил на приветствие с должным почтением. А когда я шлем снял, в Сохаба словно злой дух вселился! Узнавание сопровождалось гримасами удивления, отчаяния и злобы. Он зашипел, брызгая слюной мне в лицо:
  - Какого уважаемого человека ты ограбил? Как смеешь ты носить такую одежду?!
  Парень хотел позвать одного из тех воинов, с кем прибыл в Ольвию, но получил от Авасия древком копья по голове. Мой друг бил не сильно, чтобы только проучить наглеца. Обернувшись, Сохаб увидел своего обидчика, Алишу, Лида, Мазия и братьев. Ребята улыбались.
  - Раб, как смеешь ты непочтительно говорить с нашим пазакой? - спросил его Авасий.
  То, что Сохаба назвали рабом, никак не проявилось на его лице, и в действиях не выразилось. Он услышал нечто невероятное, во что не мог поверить. Я видел это в его глазах и прочитал по губам:
  - Пазакой?..
  Братья подхватили разевающего беззвучно, как рыба рот страдальца под локотки, и мы все пошли на выход. Парень не протестовал. Покорно позволял себя тащить. Оказавшись в конюшне Аристида, братья отпустили его, но Сохаб впал в какой-то ступор и молчал, словно не слышал тех вопросов, которые задавали ему я и Алиша. Чтобы получить ответы, мне пришлось вспомнить кое-что из прошлой жизни и применить. Фароату снова стало не по себе и он на время оставил меня. Ничего жестокого я не совершил, но представлял все, что знал о пытках. Наверное, поэтому душа Фароата съежилась и спряталась где-то в неведомом. А ведь только глупцы после заданного вопроса, чтобы поскорее получить ответ причиняют потенциальному источнику информации боль. Так делать нельзя! Все мы рождаемся с сущностью, которую многие из нас за всю свою жизнь так и не сумеют постичь, а личностями мы становимся от воспитания семьей и обществом. Когда человек испытывает от пытки боль, его личность испаряется как вода на жарких углях и обнажается его сущность. Не стоит доводить клиента до этого состояния. Случается, что был он по жизни спокойным и застенчивым, а сущность у него была звериная. Ведь не зря в народе просьба прижилась - "не буди во мне зверя". Со зверем договориться нельзя, его можно только убить. И соответственно - не получить ответы. Опытный дознаватель знает - у каждого есть "ахиллесова пята". Нужно заставить человека бояться. А когда страх проникнет в его сердце, то считай дело сделано - клиент заговорит. Сохабу хватило только вида раскалившегося докрасна кончика ножа. Он тут же решил ответить на все наши вопросы.
  Хазия возвращался в Ильмек. Его охота была удачной. За всадниками колесили возки, нагруженные тушами лосей и кабанов. Сам вождь, со слов Сохаба еще собирался повести воинов к Понту. Судьба-злодейка рассудила иначе! Меланхлены появились внезапно и отовсюду. Спаслись, ускакали немногие. Сам Сохаб да еще три руки сколотов. О многом парень умолчал, и я не стал задавать уточняющих вопросов, полагаясь узнать обо всем тайном со временем. Среди беглецов оказался и Артаз, чему я очень удивился, а Алиша обрадовалась. Как мог такой воин бежать с поля боя? Получается, Артаз бросил в беде других ветеранов сотни? Спросил себя, что сам бы стал делать, понимая, что дело "швах"? Отношение к отцу Алиши тут же изменилось: по правильному Хазия должен был спасать своих воинов. Ведь погибнуть в неравном бою с меланхленами и не помочь жителям Ильмека отстоять город - безрассудно и предосудительно.
   Беглецы почти добрались до Ольвии. Их приняли в род местные номады. О чем старшие воины договорились с племенным вождем, Сохаб не знал. Я не надеялся увести воинов Ильмека от кочевников. Скорее всего, и они вспомнят, кем был Фароат, но купить местного князька шансы у меня были. Припрятанный мешок с золотом без пяти статеров, которые я отдал тому рабу, кто первым обучил меня премудростям финансовой системы полиса и вернулся к Аристиду с новостями о Гелоне - мой весомый аргумент в переговорах с вождем номадов.
  Мы уехали из Ольвии в первой половине дня, а увидели лагерь номадов на закате. В широкой долине между пологими холмами кочевники разбили шатры и выпрягли из войлочных кибиток коней. В шатрах отдыхали воины, а в домиках на колесах бедняки, женщины и дети. За стойбищем паслась отара овец, табун лошадей и небольшой гурт быков. Нас заметили и кочевники загалдели, я слышал невнятные крики, обрывки слов, что доносил ветер, а вскоре увидел десятка два всадников, спешащих навстречу.
  
  
  Глава 16
  
  
  Встречают по одежке... да уж! Когда в прошлой жизни увидел куратора при параде - в полковничьих погонах и папахе, с орденами и медалями на груди, помню, как от восторга дыхание перехватило, и незаметно для себя в струнку вытянулся перед ним. Номады, заметив скальпы на уздечке и высушенные головы на ремнях, украшавшие моего коня, тоже прониклись почтением. Еще бы! Сами они носили войлочные двубортные куртки, надетые на голое тело, были подпоясаны веревками из конского волоса, а их штаны и чувяки блестели от грязи и жира. На головах всадников я не увидел ни башлыков, что так любят носить будины ни тиар, лишь повязки из когда-то ярких, а теперь выгоревших на солнце тканей. Не все из номадов встречавших нас имели акинаки. Короткие копья и деревянные луки - все их оружие. Сами, они считали себя настоящими сколотами - царскими скифами!
  Позже я узнал, почему эти номады называли себя паралатами или колаксаями. Аристид поведал мне интересную историю, что лишь один из трех братьев-скифов - прародителей по имени Колаксай овладел дарами, упавшими однажды с небес - чашей, плугом с ярмом и секирой. От Колаксая и произошел род скифских царей.
  Я возлежал на ложе для гостей стоящем посредине кабинета торговца, а сам Аристид отдыхал на широкой деревянной кровати у стены, увешанной шкурами. В полумраке дымили угольки в бронзовых треногах, мы пили вино. Я доложил торговцу о найме кочевников, а он, довольный моим отчетом, щедро делился своими знаниями:
  - Хе-хе... скифских царей! Все это они сами придумали! Мы, эллины знаем наверняка, что первыми людьми в скифской земле были Агафирс, Гелон и Скиф, родившиеся от Геракла и местной полудевы-полузмеи, обитавшей в священной местности Гилея51. - Аристид отхлебнул из килика, причмокнул от удовольствия губами и продолжил историю: - Старшие братья были изгнаны матерью, так как не смогли выдержать испытание, завещанное им отцом - натянуть его лук и опоясаться его поясом. Это удалось лишь младшему Скифу, от которого и пошли все скифские цари. А паралатами они себя стали звать после того, как выгнали из Скифии персов. И значит это - первые! Так персы называли своих военачальников.
  Эти "первые" сопровождали нас по стойбищу номадов молча, лишь иногда бросая завистливые взгляды на красную рубаху Лида, броню Авасия и цветные кафтаны братьев. Остановились мы, подъехав к большой кибитке. Огромная войлочная будка была установлена на деревянный воз, в который обычно впрягали четверку, а может, и больше волов. Этот дом на колесах и был пристанищем царя племени паралатов - Агафирса.
  Вечер был теплым, и вождь номадов встречал нас лежа на шкурах у своего возка. Парнем он оказался видным. На широких плечах морщился когда-то богатый халат. Теперь, при тусклом свете ущербной луны и факельного огня цвет его определить было непросто. Поблескивала на могучей шее золотая гривна, и сверкали на пальцах перстни. Агафирс ужинал, и я почувствовал себя неловко, не знал, как правильно поступить. Мы сошли с коней и стояли, ожидая, пока вождь номадов обратит на нас внимание. Вождь бросил лежащим неподалеку собакам обгрызенную баранью лопатку и поманил меня ленивым жестом руки.
  Напоминая себе, что сам я тоже не из последних сколотов, степенно подошел и сел напротив, как когда-то сидел перед Гнуром. Когда встретился глазами с Агафисом, увидел там все его горделивые мечты, самоуверенность, сознание превосходства над всеми вокруг и многое другое, чего и не передашь сразу словами.
  - Кто ты? И почему тревожишь меня? Зачем с тобой воины? - засыпал местный царек меня вопросами.
  - Фароат - сын Андарина из рода Нотона, - ответил я.
  - Среди наших таких не было! Да имеешь ли ты род? Покажи свою шею, и я по ошейнику узнаю, кто твой хозяин! - надменно пробасил он.
  "Да он же пьян!" - словно молния в хмуром небе блеснула, озарился я. А Фароат во мне спустя мгновение такое совершил, что едва не выдворил меня на задворки общего сознания. Его ярость наполнила нашу грудь и мальчик с размаху, растопырив пальцы, врезал царьку ладонью по сытой морде. "Вот это по-нашему!" - обрадовался я, потому, что тут же увидел как Агафис поплыл, он уже не чувствовал себя богатым и знатным скифским сатрапом, которого ждут богатство, власть и почет. Плечи его поднялись до ушей, а руки прикрыли голову, будто он приготовился терпеть побои дальше.
  - Поговорю с тобой, когда солнце взойдет, чтобы ты хорошо видел, с кем говоришь!
  Это тоже сказал Фароат, не я! Ай да мальчик... может, дух маста марману вселился в него?..
  
   ***
  
  Скифский шатер совсем не походил на персидский, привезенный когда-то в лесостепь воинами Дария. Для меня он скорее напоминал жилище оленеводов - чум, ярангу или юрту. Хотя, в чем разница, к примеру, между чумом и ярангой я тоже не знал.
  Перешагнув бревно, положенное у входа, я оказался в слабоосвещенном помещении с круглым отверстием на потолке. В очаге алели угли, и никто не спешил подкинуть туда ветку. В нос ударили запахи дыма, подгорелого мяса и кислого вина. Увидев силуэты сидящих на полу у стен людей, остановился. Получив от Алиши толчок ладошкой в спину, сделал еще один шаг и замер, раздумывая как быть, что дальше делать?
  Пока я общался с Агафирсом, Сохаб отвел Алишу к отцу. О чем она договорилась с ним, я тогда еще не знал. Горе-дипломат Фароат так быстро завершил нашу встречу с вождем, что мне пришлось и дальше плыть по течению, ничего не планируя, полагаясь на свои смекалку и воинские умения, еще на ребят. Они не выглядели напуганными, скорее гордились, что их пазака поставил на место задиру. Под взглядами номадов мы степенно подошли к лошадям. Как смотрели на нас паралаты, я на самом деле мог только догадываться - вокруг уже было сумеречно. Утро покажет. Было у меня чувство, что выходка Фароата еще будет иметь продолжение и меня это беспокоило. Только не мальчишку. Я чувствовал, что сейчас он невероятно горд собой, а о том, что будет, он просто не задумывался.
  Алиша появилась вовремя. Я уже собрался сесть на коня и покинуть пределы стойбища.
  - Пойдем. Воины Хазии тебя ждут, - прошептала она и потянула меня за собой, вцепившись в рукав халата.
  Фароату другого и не надо. Он за Алишой готов хоть на край света, а я снова озаботился. Понимал, что для них я первогодок в бале, не пазака и никакой не ардар, ама и маста марману. Хотя с последним титулом тут не шутили. Наверное, поэтому пока я раздумывал что делать, ко мне из тени вышел Артаз и, разрезав себе ладонь, накапал крови в чернолаковый килик с вином.
  - У сколота должны быть настоящие друзья. Их клятвы боги скрепляют кровью. Примешь ли меня Фароат ты другом? - спросил он.
  Из памяти мальчика я узнал, что сколот может иметь двух, трех друзей с которыми было распито вино и кровь, принесены богам клятвы. Тот, кто многим предлагает свою дружбу считался чем-то вроде распутной женщины. Поступок Артаза - воина опытного и мужа, прожившего долгую жизнь, для Фароата значил очень много! Воины Хазии на его стороне! В последний момент я сумел взять под контроль порыв мальчишки едва не располосовавшему нам ладонь левой руки. Сделал надрез на холме Луны и накапал нашу кровь в кубок.
  - Перед Табити, Папаем и Апи клянусь быть тебе Артаз верным другом и пусть Гайтосир и Артимпасой, и Фагимасодой52 свидетельствуют - я клянусь сражаться с твоими врагами, делить с тобой хлеб и вино... - декламировал я, заученную когда-то под диктовку Афросиба клятву.
  - Клянусь и я перед нашими богами сражаться с твоими врагами, делить хлеб и вино, отдать из двух коней лучшего тебе и дочь свою в жены!
  Фароат ликовал, чего я не мог сказать о себе. Ведь без меня меня женили! Я терпеливо ждал того момента, когда сообщу хитрецу Артазу, что утром мне придется сразиться с самим Агафирсом. Скорее всего, протрезвев, тот не забудет оплеухи полученной от Фароата.
  Едва Артаз произнес свою клятву, и мы выпили вино, как воины закричали, радуясь случившемуся. И Алиша тут, как тут - уже тащила меня куда-то, наружу. Ну да, какой сколот не любит пожрать и выпить? Обмыть все теперь полагалось. И шумели воины, предвкушая застолье.
  - Остановитесь, - закричал я, - послушайте, что я скажу!
  Воины замерли, Артаз схватился за мою левую руку, за правую уже держалась его дочь. Тогда я и поведал им, как вождь паралатов оскорбил меня.
  - Рабом меня назвал, и ошейник требовал показать! - распалялся я, а воины Хазии слушая, выли и скрежетали зубами.
  
   ***
  
  
   - Фароат, проснись... - шептала Алиша и легонько покусывала мочку моего уха. Какой вулкан таился в этой пигалице! Я знал ее задумчивой и печальной, суетящейся у костра, когда она ничего и никого не замечала кругом и нежной, заботливой... к мальчишке. После незабываемой ночи с таинственной незнакомкой я вдруг понял, что уже ненавижу ее, ненавижу глубокой, утробной ненавистью, хотя и вчера и позавчера, и даже сегодня днем думал о ней. О ее милых губах, которые умеют так лукаво и доверчиво улыбаться, о тонких пальчиках, волнах светлых волос, свободно и легко ниспадающих на плечи, когда она расплетала свою косу. Непросто жить с раздвоением личности, непросто...
   Воины Ильмека за тяжкое оскорбление соплеменника и брата были готовы призвать к ответу вождя паралатов. Кричали:
  - Веди нас Фароат!
   Но Артаз древком копья да по спинам быстро усмирил пыл молодых, а мне сказал, что-то по смыслу - "утро вечера мудренее" и посоветовал хорошо выспаться. Так я и оказался в какой-то кибитке вместе с Алишой. Когда почувствовал ее горячее дыхание, понял - любовь Фароата целомудренна. Он готов сохранять ей рыцарскую верность даже в желаниях, даже в мечтах и сейчас, когда невеста уже горела, и губы ее дрожали от страсти, за нас двоих пришлось отдуваться мне. Думал, все пройдет мимо, не будоража сердце, почти не оставив следа, но ошибался: проснулся от ее шепота и ласки, вспомнил ночь и что-то дрогнуло внутри, оборвалось и полетело вниз, так сладко защемило сердце...
  Мысленно чертыхаясь, я полез из кибитки наружу, а протестующей и все пытающейся удержать меня Алише напомнил:
  - Мне сегодня с Агафирсом биться...
  Почувствовал, как крепко сжались на моем бедре ее пальцы:
  - Я боюсь! Не уходи...
  - Не бойся... - ответил я и, наконец, отодвинул иссохшую, ломкую, оставшуюся почти без ворса овечью шкуру, прикрывающую выход. Увидел Авасия, стоящего всего в шаге от кибитки и подумал: "Вот с кем обязательно нужно распить вино с кровью!"
   Парень протянул мне руку, за которую я с радостью уцепился и друг вытащил меня наружу. Всхлипывая, Алиша принялась подавать оставленные в кибитке вещи: портупею и меч, перевязь с акинаком, панцирь и шлем. Последним она отдала халат, и ловко поймав меня за руку, снова запричитала:
  - Милый, не уходи!..
  - Все будет хорошо! Не плачь, меня ждет твой отец...
  Услышав об отце, Алиша успокоилась, так мне показалось, и отпустила мою руку. Сам того не зная, я оказался прав. Едва я облачился в доспехи и вооружился, как Авасий протянул в сторону шатров руку и сообщил:
  - Пазака, тебя уже ждут...
  Кто ждет и зачем, я, конечно, понятия не имел, но кивнул, и мы пошли мимо кибиток и едва дымящих кострищ. Розовый горизонт предвещал скорый рассвет, сумерки уже рассеялись и я издалека увидел молчаливую толпу воинов и костер, пылающий ярко и почти бездымно, пламя желтым столбом чуть покачивалось в прозрачном утреннем безмолвии. Что толку расспрашивать об этих людях Авасия? Я ускорил шаг и вскоре разглядел Артаза, сидящего на какой-то шкуре. Перед ним в глиняных горшках еще паровали куски отваренного мяса. Авасий обогнал меня, подошел к Артазу, достал пальцами из горшка кусочек мяса и, съев его, присоединился к воинам, стоящим за стариком. И снова я почувствовал себя Незнайкой: что мне делать? Ровно ничего! Выяснилось... Все уже сделали за меня и для моего благополучия! Оказывается если сколот не мог справиться со своими врагами в одиночку, то он убивал быка, варил его мясо, а шкуру расстилал и садился на нее, руками хватался за голову и истерил, чтобы привлечь к себе внимание. Каждый желающий мог подойти, взять кусок мяса и, встав одной ногой на шкуру поклясться привести с собой определенное количество воинов. Артаз не мог в одиночку справиться с вождем паралатов, при этом, он и не мог стерпеть обиды, нанесенной его зятю! Об этом я узнал потом, когда стал расспрашивать старика, чего ждут все эти воины за его спиной?
  - Теперь это твои воины, - ответил он мне и улыбнулся. - Если Агафирс откажется сразиться с тобой, то вождем он уже точно не будет...
  Жаль, все-таки придется сражаться! А враг мой - парень крепкий, коренастый, в лоб такого не возьмешь. Фароат от моих мыслей горестно вздохнул, а мне стало смешно: вспомнил, как вчера малыш хорохорился.
  
   ***
  
  Солнце светит прямо в глаз, правый я прикрыл, чтобы совсем не ослепнуть. Агафирс еще той сукой оказался: мало, что предложил биться только акинаками, так еще стал спиной к светилу и выжидает. А переть на него дураков нет, весит парень в два раза больше, чем мы. Фароат, правда, спрятался. Гаденыш...
  Царек как узнал, что Артаз потихоньку его войско переманивает, сам явился. На нем был тот же потертый кафтан, из оружия - только акинак на бедре. В наше время говорили: "На миру и смерть красна!" Фароат хоть этого и не мог знать, но перед толпой сколотов опять расхорохорился, увидев вождя паралатов, закричал:
  - А я думал, что придется воинов за тобой посылать!
  Агафирс был трезв и, услышав Фароата, озверел. Так мне показалось: на его загорелом лице появились темные пятна, большие карие глаза превратились в щелочки, огромные кулаки, казалось вот-вот пойдут в ход. Но Фароат на это все внимания не обращал, а я заметил, что когда мальчишка хочет что-то сделать, управлять им я не могу. По крайней мере, в тот момент точно не мог.
  Агафирс скинул на землю кафтан, порвал на себе рубаху, извлек из ножен акинак и тигровой пружинистой походкой пошел нам навстречу. Вот тогда Фароат и спрятался, исчез, предоставив мне самому разбираться с разъяренным номадом.
  Ножевому бою нас учил инструктор по владению короткими клинками, так он себя называл сам. Мужик всю войну прошел, не расставаясь с ножом. Наверное, много чего повидал и пережил. Так он на первом занятии нам прямо заявил: "Увидите перед собой кого-нибудь с ножом, бегите!"
  Я очень хотел убежать, но не мог. Честь, мать ее! Еще мне запомнилось, что с ножом в руке нужно двигаться, как это делают боксеры, а не стоять на месте, тем более согнув ноги. Агафирс именно так и стоит напротив - он широко расставил ноги, согнув их в коленях. Тем самым номад лишил себя мобильности. Я помнил, когда ты дерешься ножом, то ты калечишь и убиваешь. Убиваешь! Убиваешь в тот момент, когда неудачное стечение обстоятельств заставляет тебя протыкать и вспарывать человеческую плоть, разрезая и вываливая наружу пахнущие, красные и трепещущие человеческие органы противника.
  - Ножевая драка - злое, кровавое и уродливое занятие, - вбивал в наши головы инструктор. - Колите и режьте, как только получите такую возможность.
  Кинжалы наши примерно были равны по длине, а вот мои руки, пожалуй, были длиннее, чем у коренастого номада. Прыгая то вперед, то назад я постепенно приближался к застывшему на одном месте противнику. Наконец, мне показалось, что я смогу достать его чуть выставленную вперед ногу. Укол и отскок. Номад взвыл и, потеряв осторожность, ринулся на меня, размахивая клинком. Ноги сами увели меня в сторону, а когда противник оказался рядом, я ударил ему в спину. Казалось, мир вокруг остановился, замер: Агафирс медленно поднимал руки, а его колени сгибались все сильнее и сильнее; я бил снова и снова тоже очень медленно, будто преодолевал сопротивление не воздуха, а воды. Только когда мой противник упал, я стал слышать вопли людей, наблюдавших за боем. И тогда я не понимал, радуются они или очень злы, потом заметил, что в мире все опять стало двигаться с той же, привычной для меня скоростью: и люди, и птицы в небе и зеленый жук, севший на окровавленное плечо номада. У моих ног лежал Агафирс, а Авасий уже снял с его шеи гривну и теперь сосредоточенно избавлял от золота его руки. Стали понятны и крики воинов:
  - Фароат! - кричали они.
  Так я стал новым вождем паралатов. Но греку об этом я рассказывать не стал. Попросил еще немного денег, поскольку сообщил ему, будто нанял полторы сотни номадов, а не сотню. Аристид и так был доволен тому, что мне удалось нанять дикарей. И от того, что получилось увеличить дружину - еще сильнее обрадовался. Наверное, в свою очередь от местного архонта он получал больше золота, чем платил мне. А после выпитого вина эллин и вовсе признался, что хотел бы иметь такого сына, как я - умного и отважного...
  
  
  Глава 17
  
  Тихо и неровно, как будто ее приносило ветерком с далекого острова, звучала музыка. Простая мелодия летела над черепичными крышами и исчезала в безмолвных смоковницах, не смеющих шевельнуть даже листиками под палящим солнцем, а когда флейта умокла, мне стало чего-то не хвать. Музыкант и тот, решил отдохнуть.
  Я, сбежав от верного друга и жены, бесцельно слоняюсь по городским улицам, хотя мне отлично известно, что все порядочные сатрапы лежат в эту пору за обеденным столом или наслаждаются тенью, прохладой от смоченных в воде тканей, а то и вовсе спят.
  После вчерашнего кутежа у меня совсем пропал аппетит. А от мыслей, что уже завтра я покину Ольвию и отправлюсь на войну, настроение лучше не становится. Конец мирной жизни мы и праздновали вчера. Ребята устали бездельничать. Все в этом полисе с нетерпением ждали решения архонта, того момента, когда граждане Ольвии и их союзники - сколоты отправятся на войну. А что касается моего праздного шатания по городу, то оно не совсем бесполезно. Надо уметь извлекать пользу даже из ничего. А для этого я, почти автоматически переставляя ноги, полностью погрузился в думы и переживания, чтобы понять себя и наконец, настроится на грядущие перемены.
  За свою, в общем-то, недолгую жизнь в будущем я часто становился невольным участником рассуждений о своей сиротской участи. Почему-то всегда, речь шла о моей ущербности именно по причине отсутствия отца. Пророчили мне и на всю жизнь остаться ребенком и искать старшего мужчину, чтобы возвести его на пустующее место родителя. Это лишь малая часть тех глупостей, в которые искренне верили взрослые люди и, не страдая от отсутствия такта, озвучивали при мне.
  Не знаю насколько, в какой степени они ошибались? Мне трудно быть объективным, но взрослость я понимал, как ответственность не только за поступки, но и мысли, и даже мечты. Скажем, полюбить и создать семью - это не об эскимо мечтать! Старался быть взрослым и ужасно злился, когда кто-нибудь указывал мне на то, что я еще ребенок. И кумиров себе не создавал! Уважал тех, кто действительно заслуживали уважения за ум, смелость и отвагу, за доброту, которою в себе я почему-то не мог отыскать и за прочие добродетели. Но почему-то слова Аристида о желании, такого как я сына, запали в душу. Завтра мне придется уйти с номадами под стены Керкинитиды, а я уже грущу о том, что прекратятся уроки эллинского языка и беседы " обо всем" по вечерам. Вспоминаю, как замечательно возлежать на апоклинтре - ложе, названном так от слова "апоклино", что значит - "разгибаю спину" и смаковать ароматное вино, слушать истории об успехах людей из прошлого и современников Аристида с непременно глубоким анализом причин и следствий возносящих героев его историй к богатству и славе...
  Мне стыдно признаться, но поначалу я, слушая эллина, вспоминал классиков марксизма-ленинизма, ведь когда-то читал и Маркса, и Ленина, и товарища Сталина... невольно в мыслях оппонировал греку. Пытался вспомнить что-нибудь актуальное из прочитанных за прошлую жизнь книг, чтобы возразить. Но так и не смог извлечь из своей памяти что-нибудь убедительное для доказательства отсутствия связи между успехом в общественной жизни и богатством. Может, там, в будущем, все по-другому, но не в этой жизни.
  Довольно копаться в себе, какого черта я увидел в алчном греке отца, которого у меня никогда не было?! Вот, к примеру, тесть мой взял на себя заботу о паралатах. Ему хватило сотни золотых монет, чтобы сделать номадов счастливыми и верными чужаку. И к совету моему он прислушался. Сам Артаз считал, что главным для нас - сколотов Ильмека, удержаться у власти до начала похода. На это, собственно и деньги пошли. Купил он овец, бычков и вино. Паралаты стали есть досыта и напиваться по вечерам. А я напомнил ему, что сила сколотов в коне и луке и как тяжело было сражаться с меланхленами, одетыми в броню и эллинами. То, чем я поделился с ним, пришло ко мне случайно из воспоминаний. Однажды увидел на базаре глиняные свистульки и вспомнил сигналы трубача: "пробудка", "седлай", "по коням", "шашки наголо"... ведь до войны конница считалась элитным войском. И управлялась звуками трубы. А сколотам всего-то и надо выучить - "вперед", "стреляй" и "отступаем"! Ну, еще - "все ко мне!". Вот и научил я Артаза этим сигналам. Воинам новая игра понравилась, тренировались каждый день. Случись теперь накатиться в запале битвы на стойкого противника, моя сотня по команде откатится назад без потерь, надеюсь...
  - Фароат!
  Услышав звенящий голос Алиши, я вздрогнул. Поднялся c каменной скамейки с высокими, увитыми плющом подлокотниками и спинкой. Как я оказался в этом парке у храма Апполона, не помню. Наверное, задумавшись, полностью отдал бразды правления телом мальчишке...
  Что лучше, когда ты любишь, а тебя нет, или когда ты почти равнодушен, а в тебя влюблены? С ней я испытал и первое и второе. Правда, любил ее по-настоящему только Фароат. И в этом случае я был бы только рад нашему единству. Но, увы, вот появится она сейчас, подойдет и мне придется уйти, уступить мальчишке место.
  Она подошла и замерла, слегка приподняв плечи. Алиша не играла, она была естественной - бедной, жалкой, простоволосой, диковатой и надеющейся. Не замечая царящего вокруг удушливого ада, она терпеливо стояла у врат счастья - кликнут ли ее? Я понял: если сейчас ничего не скажу ей, через мгновенье, через минуту, через пять-десять минут, час - она так же будет стоять!
  - Пазака! - голос Авасия звучал глухо и далеко. Я уступал место мальчишке. Ради любви и трепета моей второй половинки от счастья. Чувствовал себя этаким благодетелем, услышав напоследок всхлип Алиши.
  
   ***
  Ночь накануне похода я провел в стойбище паралатов. Дряблый свет располневшего месяца, который несся куда-то напролом в мутных облаках, освещал вытоптанную землю, кибитки, шатры и тех номадов, кому, как и мне не спалось. Душно мне стало в кибитке вождя, вылез из нее подышать да разговорился с Авасием.
  - Пазака, наши номады не полезут на стены Керкинитиды...
  Мой друг и телохранитель не спрашивал, но и не утверждал. Скорее просто хотел поговорить со мной о походе. Спать я не хотел и охотно ответил:
  - Не полезут. Архонт хочет только напугать ее жителей. Аристид как-то обмолвился, что флот Ольвии перекроет выход из гавани. Номады и другие наемники не дадут горожанам выйти за стены, а флот ольвиополитов не даст им покинуть полис по воде. Только кроме нас у стен Керкинитиды соберутся и другие сколоты, которых возглавляет роксолан Гнур. И мне это совпадение кажется странным. Не думаю, что архонт Ольвии нанял всех их...
  - Тебя это беспокоит?
  - Верно! Я допускаю, что Гнур взял деньги у архонта Керкинитиды. И если я прав, то наемников-номадов перебьют воины Гнура, а флот Ольвии уберется ни с чем домой.
  Авасий купился на мой серьезный тон и обреченность в голосе. Он воскликнул с тоской и отчаянием:
  - И нас всех убьют?!
  - Как можно так думать, друг мой?! Ты, наверное, позабыл, что Гнур сам позвал меня и назначил встречу именно в это время и именно у стен славного полиса Керкинитида. А значит, наших паралатов его воины не тронут.
  Авасий молчал не долго, и выводы из услышанного сделал верные. Он спросил:
  - Пазака, ты не собираешься вернуться когда-нибудь в Ольвию?
  - Когда-нибудь, может быть, - не раздумывая, ответил я. - Гнур позвал нас на другую войну и признаюсь тебе, я не знаю, что ждет меня и тебя на той войне...
  
  
   ***
  
  Узкая палуба транспортного корабля ольвиополитов была заполнена лошадьми и моими соратниками. Еще пять триер - гиппагагос, тех, чьи палубы были усилены для перевозки лошадей шли на веслах в пределах видимости. Нещадно палящее солнце сводило животных с ума. Кони ржали, ветер срывал с их морд белую пену, и палуба дрожала от ударов копыт.
  Триера медленно ползла вдоль береговой линии, лениво шевеля рядами длинных весел. Ее мачта была оголена, но не убрана, капитан все еще надеялся почувствовать ветер, парус свернут. О гребцах под верхней палубой, я старался не думать. Впрочем, капитан корабля до сих пор находится на верхней рубке, как и матросы у руля - на задней. Но тем положено... "Наверное, моряки привыкли" - думал я, борясь с приступом тошноты. Когда-то Понт бороздили такие же триеры, только без палубы, да и гребцами на них были воины. На этом корабле гребцы, скорее всего - рабы, закованные в цепи, как преступники. Я хотел отвлечь себя чем-нибудь, чтобы не замечать зноя, не смотреть на воду, ставшую вдруг огромным, отражающим солнечный свет слепящим зеркалом, но мысли о гребцах только усилили тяжелый, тошнотворный дух потных, давно не мытых человеческих тел струящийся снизу.
  Ветра не было с утра. Но вчерашние аргументы Аристида мне показались весомыми. По его уверениям морской поход должен занять куда меньше времени и отнять еще меньше сил у людей и животных. Двигаясь по морю, мы избегали опасных переправ вплавь через реки Гипанис и Боресфен и экономили на припасах как минимум две декады53. Но тогда я и представить себе не мог, как всего полдня в море измотают людей и животных!
  Тишину знойного полудня нарушали звуки флейты. Нет, они не были теми, волшебными и чарующими, что слышал я накануне. Корабельный флейтист насвистывал всего две ноты: высокую, по которой три ряда весел поднималось вверх, и низкую, служившую сигналом для опускания весел в воду.
  Под звон цепей, размеренный скрип тяжелых уключин и чертово стенание флейты я задремал. Моя спина охладила просмоленные доски палубы и фальшборта, тошнота отступила, и пришло умиротворение. Мысль об оставшейся с паралатами Алише, подняла настроение только мне. Фароат где-то глубоко, то ли в сердце, то ли в голове скорбит. А небо над головой в отличие от наших дум - дивное: глубокое и безоблачное.
  
  
  Глава 18
  
  Калос Лимен - прекрасная гавань в переводе с эллинского. Так ли это, я вскоре узнаю. Туда пятый день плывет наша армада. Капитан триеры совсем не похож на грека. Когда он говорил, то теребил кончик заплетенной в косички рыжей бороды и от того, что его правый глаз слегка косил, смотрел капитан будто мимо.
  - А знаешь мальчик? Мы войдем прямо в гавань. В Прекрасную гавань! И на этот раз выгоним херсонеситов из славного полиса навсегда!
  Мальчиком он, совсем не обращая внимания на молнии в глазах Авасия, называл меня, а сам при этом добродушно моргал и в его лукавых, голубых как вода Понта глазенках плясали смешинки. Так мне казалось, ведь когда капитан говорил, то смотрел вдаль, туда, где стоял его родной полис - Калос Лимен.
  - Мы выгоним херсонеситов?..
  Я по правде полагал, что моя война начнется у стен Керкинитиды. Поэтому удивился услышанному. И решил уточнить, что именно капитан имел в виду?
  - Нет, мальчик. Херсонеситов из полиса прогоним именно мы - те, кто вырос в этом благодатном краю. А вы, скифы, надеюсь, сделаете так, что наши враги еще долго не смогут сюда вернуться. А к тому времени, когда это случится, мы построим новую стену у самой бухты и установим на ней камнеметы.
  Все эти долгие дни в море и благословенные ночевки на берегу, капитан молчал. Наверное, так стали на небесах звезды, коль сегодня он разговорился.
  - Если все скифы братья, то и ты мне брат! - вдруг заявил капитан.
  Почему он так сказал? Еще в прошлой жизни я запомнил это чувство тревоги, когда не понимаешь чего-то или когда появляется властное стремление расшатать это странное чувство вконец, вырвать с корнем и выбросить к чертовой бабушке. Как это обычно бывает ясность пришла мгновенно - "Сейчас капитан приступит к моей вербовке..."
  От нелепости такого умозаключения, я рассмеялся, чем невольно поощрил капитана к пояснению:
  - Я родом из прекрасноконных! - заявил он подбоченясь.
  Тогда это признание ничего не прояснило о нашем родстве, и я кивнул в ответ просто на всякий случай. Спустя два месяца или около того, оказавшись за стенами Феодосии, я узнал о скифах-каллипидах, которых также иногда называли эллино-скифами. Именно каллипиды в большей степени, чем другие скифы подверглись влиянию эллинской культуры. Из тысячи жителей Калос Лимен их большая часть - потомки обитавших к северу от Ольвии прекрасноконных скифов.
  Капитан не стал меня вербовать, он заявил прямо:
  - Не служи за презренное золото архонтам! Прогоним из Гавани херсонеситов и я подарю тебе дом!
  Я улыбался и снова кивал, будто соглашаясь. Что мне еще оставалась делать? Я плыл на его чертовом корабле и мечтал об одном - чтобы это плавание поскорее окончилось.
  
   ***
  
  Я открыл глаза, разбуженный криками людей и лошадиным фырканьем. И сразу зажмурился от ярких солнечных лучей. Щурясь, увидел длинные молочно-белые полоски света, невесомо лежащие на палубных досках и столбики пыли, парящие в воздухе. Меня больше не качало, триера не двигалась. Осознав это, я среди прочих звуков стал различать и тихий плеск воды. Приподнявшись над фальшбортом, увидел длинный деревянный причал и под сотню рыбацких лодок вокруг. Рыбаки спешили уйти из гавани, чтобы не мешать швартовке военных кораблей. Куда ни кинь взгляд, было видно серое каменное море одноэтажных домишек, теснившихся на таком же каменистом берегу. Калос Лимен показался мне убогим и унылым, хоть и сравнивать этот полис я мог только с Ольвией.
  Грохотнули о причал широкие сходни, по которым тут же мои соплеменники повели лошадей. Хоть ночь, проведенная на палубе, оказалось не такой уж и ужасной, напротив, спалось хорошо, в душе шевельнулась радость по поводу окончания изнурительного плавания.
  Пятнадцать минут спустя или около того и я уже снова на улице эллинского полиса, в этом мире, полном загадок, точнее, в этом почти незнакомом мире. Почти, но не совсем, потому что уже узнаю очертания храмов и отличаю жилые дома от хозяйственных построек. Авасий идет за мной и ведет на поводу наших лошадей. О чем он думает? Парень ведь, как говорили в моей прошлой жизни - хуторской, а умудряется всегда сохранять на лице невозмутимое выражение. Наверное, на моем сейчас написано все, ведь я нервничаю: за спиной ведут под уздцы коней мои воины. Паралатов и сколотов Ильмека - полторы сотни. И людям и лошадям тесно между каменных фундаментов местных лачуг. Животных не поили с полудня вчерашнего дня, да и людей накормить не мешало бы...
  Куда идти? Узкие улочки городка вьются вдоль берега, и мне кажется, что мы не так уж и сильно удалились от порта. Заприметив большой дом, заметно возвышающийся над крышами соседних домов, бесстрашно ныряю под каменную арку входа, и перед моими глазами открывается просторный двор. Немного в стороне темнеет фасад не то конюшни, не то зернового амбара, если судить по запахам навоза и обмолоченного хлеба.
  Прячась от жара восходящего солнца, двое мужчин расположились в тени той постройки и завтракают. Если не считать нескольких кусков лепешки, их завтрак состоит в основном из вина. Ведь после глотка воды обычно человек так не гримасничает. Мужчина помоложе, со светлыми голубыми глазами и копной волос, словно сделанных из свежей соломы кривится после очередного глотка и наконец, замечает нашу компанию. Он тут же информирует об этом того, что постарше. И хоть говорил он не в ухо, но так тихо, что я не смог разобрать слов, а судя по той прыти, с которой парень оказался за спиной старшего товарища - нам тут не рады.
  - Хайре! - приветствую незнакомцев.
  Моя рука касается груди, и высоко подняв подбородок, я жду ответа. Слишком долго жду. За моей спиной свистит клинок, выходящий из ножен. Старший из эллинов делает шаг на встречу, и я слышу:
  - Раука пати!
  Не сразу понимаю, что незнакомец обратился ко мне по сколотски. Он назвал меня светлым господином54 и сейчас стоит, ни жив, ни мертв, склонив голову и скрестив на груди руки. И снова за спиной звякнул металл - вжик... Должно быть Авасий вернул меч в ножны.
  Я вежливо, как равного, попросил его вывести меня и других воинов за стены полиса и его хору. Пообещал ему заплатить, если укажет он место, где мы сможем напоить лошадей.
  - Агапит проведет, - ответил незнакомец и невозмутимо, всем своим видом показывая беспечность, пошел к амбару.
  Во мне шевельнулось странное чувство. То ли гнев, то ли раздражение и я поймал себя на желании догнать наглеца и причинить ему боль. Скажу, что тогда овладел собой с трудом. Я снова и снова мысленно напоминал выученные когда-то положения о том, каким должен быть коммунист: "Коммунист всегда обязательно интернационалист. Его высокий дух, идейность, воля, убежденность, научная вера в большое общее дело делают его жизнь глубоко философско осмысленной, цельной и ценной, подлинно большой жизнью, а не мелочной - обывательской, мещанской, с мелкими заботами, ценностями и поступками" - вспоминал заученное когда-то, механически следуя за проводником. Парень, услышав старшего товарища, беспрекословно подчинился, и уверенный в том, что мы сразу же последуем за ним, вышел со двора усадьбы. А моя память подкидывала все больше и больше важных на тот момент цитат: "Коммунисты должны быть справедливыми, равными, демократичными не только друг к другу, но и ко всем людям труда, ко всем людям, человекам вообще, особенно к старикам и детям. Этим коммунист добивается уважения со стороны трудящихся, доверия со стороны людей"
  И мне стало легче. Нет, я почувствовал себя просто замечательно. Умилялся запаху козьих кругляков обильно покрывавших высушенную солнцем, вытоптанную тысячами ног и копыт землю улиц славного Калос Лимен, прелой соломы с крыш приземистых хаток и тем, что тут совсем не пахло морем и рыбой как в Ольвии. Я словно вернулся назад, в родную деревню, где царили те же запахи, которые обычно сопровождают скотину - прелой соломы и навоза. День обещал быть солнечным. Копыта лошадей весело стучали по пересохшему грунту, поднимая облака пыли.
  Миновали пригороды с их лачугами и одичалым от нищеты людом и потянулись куда ни кинь взгляд поля мелких землевладельцев - потомков первых поселенцев-эллинов, живущих в аккуратных домиках с садиками и чистыми дворами. Из года в год эти люди обязаны были возделывать посевы, ухаживать за ними, собирать урожай и наполнять зерном бездонные закрома Херсонеса. Не мудрено, что Калос Лимен восстал. Теперь эти люди будут жить и работать не для чужаков - херсонеситов, а только для себя!
  А когда перед нами протянулись желто-бурые просторы непаханой степи, воины развернулись в лихую конную лаву и с гиканьем поскакали к блестящей на солнце белой полоске озерца.
  - Мы заночуем тут, - сказал я проводнику и кинул ему серебряную монетку, - Приведи дека овец, и я куплю их у тебя.
  Эллины в те времена еще использовали в качестве цифр буквы. "Дека" - означало десять. Агапит ответил:
  - Если господин так желает...
  Он не прощаясь, потрусил в сторону желтых от стерни, уже убранных полей.
  
  
  ***
  
  
  Ночью небо затянули облака. Звезды исчезли одна за другой, тонкий месяц поглотила тьма. Пошел дождь: неумолимый, резкий и густой. Косые струи полоскали землю, и пока мы пытались защитить пламя костра, прикрывая его попонами-шкурами, сами промокли, будто погрузились в воды озера, на берегу которого стояли лагерем, с головой.
  Вода капала с края моего шлема, стекала по шее и забиралась под панцирь. Я невольно содрогался от холода. Заснуть было нелегко, и, сидя спиной к спине с Авасием, который точил свой меч, я старался расслабить тело, чтобы унять дрожь. Я заметил, что дождь поутих, когда услышал, как точильный камень со скрипом пополз вниз по лезвию.
  - Пазака, когда все кончится, что мы будем делать? - спросил Авасий.
  И снова я не смог ответить ему сразу, без раздумий. Ведь за этой войной, скорее всего, в этом мире нас уже ожидает новый вызов. Вряд ли мой друг мечтает вернуться к своей семье, и ни за что не поверю, что он хочет осесть где-нибудь на земле. На самом деле мне было нечего сказать Авасию. Сам я жил сегодняшним днем, ничего не загадывая на будущее. Так сложилось и там, в будущем: я жил, ни о чем не мечтая. На это не было ни времени, ни сил. Я учился, тренировался и сражался. Интересно, о чем мечтает моя тень, телохранитель и друг?
  - Представь прямо сейчас, что все уже закончилось. Чем бы ты хотел заняться?
  Авасий тоже не спешил с ответом. Какое-то время мы молчали, слушая дождь. Наконец, парень ответил:
  - Я бы хотел увидеть, как люди живут за Понтом...
  - Так и будет! - мне было приятно обещать ему это.
  Обрадованный парень вскочил на ноги, а я, вдруг потеряв опору, чуть было не свалился на спину. Подумалось, что мечта Авасия - повидать мир и мне по душе.
  Казалось, рассвет никогда не наступит, а если и наступит, мы к тому времени так замерзнем и вымокнем, что не сможем шевельнуться. Но наконец, небо по ту сторону озера стало слегка сереть. Этот серый цвет расползался как пятно. Дождь все еще моросил, но уже в более тонких тучах на востоке образовался красный разрыв - и внезапно наступил день, хотя пасмурный свет все еще прошивали серебряные нити дождя.
  Мы сводили лошадей к озеру на водопой и стреножили немного в стороне от раскисшего от дождя, вытоптанного за ночь поля. Потом мы развели с десяток костров. Правда, у нас ушла целая вечность на то, чтобы разжечь огонь. Многие воины везли с собой в кожаных мешках сухую растопку, но все промокло, как только попало под дождь.
  В конце концов, Лид и братья соорудили грубый навес из своих плащей, и я услышал, как металл ударил по кремню, а потом увидел первый завиток дыма. Наконец, пламя занялось, и мы смогли подложить в него влажных дров. Поленья шипели, исходя паром, и трещали, но все-таки мы хоть немного согрелись. А потом я услышал голос тестя. Артаз перерезал своим акинаком горло барашку и, сцеживая кровь в пламя, возносил молитву Папаю55: "О Великий! Дай нам добро, если мы даже не просим его! Но избавь нас от зла, хотя бы мы и просили тебя о нем!"
  Аппи и Табити тоже получили возлияния и жертвенный дым. Но странное дело - дождь перестал моросить, и солнце вдруг засветило ярко и жарко! Буд-то боги, к которым обращался Артаз и вправду услышали его...
  
  Глава 19
  
  Лагерь номадов был похож на город - столько там было людей и оживления. За шатрами и кибитками воинов, дымами костров я не разглядел стен Керкинитиды. Толпа мужчин и женщин в полотняных и шерстяных одеждах снующих туда-сюда вынудила нас остановиться перед повозками, приставленными одна к одной так, что бы защитить лагерь от нападения врага. Правда, кто мог осмелиться на такое безрассудство, я не мог предположить, ведь воинов в этом лагере было очень много. Сотни, а может, и тысячи. Скорее всего, жители осажденного полиса с ужасом взирали на лагерь кочевников.
  За три дня мы доскакали от Калос Лимен до Керкинитиды и я не ожидал увидеть перед собой сколотскую орду. Сколотской эту толпу я называю по привычке. Этнограф из моей прошлой жизни, из двадцатого века наверняка бы пришел в восторг от возможности увидеть и описать роксоланов и языгов - это сарматы Гнура и их союзников - будинов, нервов, паралатов и калепидов. Племен и народов тут собралось куда больше, чем я на тот момент знал...
  С моря задул ветер. Он гнал волны едкого дыма. Запах показался знакомым. Пахло войной, когда в пожарищах сгорала плоть и кости. Наверное, в этом лагере давно спалили все запасы дерева и теперь сжигали кости животных.
  Скот кочевников сбился около возов и войлочных шатров. Запыленные овцы блеяли от жажды, отчаянно ревели быки и только привязанные к возам кони терпеливо ощупывали губами вытоптанную землю, пытаясь найти какую-нибудь травинку.
  Я смотрел на лагерь номадов и понимал - мы едва не опоздали. Скоро обязательно что-нибудь произойдет. Эта толпа воинов и их животные не смогут долго оставаться на этом месте. Осада Керкинитиды вот-вот закончится!
  Сквозь серые тяжелые тучи время от времени проглядывают солнечные лучи, и в такие мгновения окружающий пейзаж напоминает человека, который нарочно хмурится, чтобы подавить улыбку. Моя улыбка со стороны, наверное, выглядит вымученной. Стараюсь скрыть разочарование и усталость. Уставившись в пространство, я мысленно еще раз проверяю итог от всего увиденного: для воинов балы нужно искать другое место, а мне все же придется войти в смердящий лагерь сколотов и найти там Гнура.
  Артаз тогда находился рядом, по правую от меня руку. Он горделиво восседал на вороном жеребце. Теперь уже на своем. Алиша - любящая дочь подарила ему коня отобранного мной у меланхленов. Впрочем, я не обижаюсь на жену. Уже привык к своему Рыжику, но вороной красавец понравился мне сразу, как только увидел его. Потрепав Артазова коня за гриву, я сказал тестю:
  - Мне нужно найти роксолана Гнура. Для этого не нужны все наши воины, хватит Авасия и Лида. Найди подходящее для стоянки место и пришли к этим воротам братьев. Мы будем ожидать их тут, - я указал на проход между телегами, по которому в лагерь ходили водоносы.
  Вместо ответа он покачал головой, соглашаясь. Прежде чем развернуть коня, пробурчал в седеющие усы:
  - Не горячись, Фароат...
  Я рефлексивно кивнул и, провожая взглядом Артаза, пытался определиться в отношении его реплики. Досье на тестя уже давно было составлено из тысячи мелочей в его поведении и важных для меня поступков, но даже отдельные реплики наводят на упущенную когда-то мысль и вполне могут лечь в основу моего досье. Чего он опасается? О чем волнуется и что имеет ввиду?
  Боясь разоблачения, я всячески старался исказить его представление о себе. Считал такую предосторожность полезной, продиктованной необходимой дальновидностью. Ведь мало создать неправильное представление о себе, надо, чтобы это представление было неверным лишь в определенных пунктах и в определенном смысле. Словом, задача состояла не в том, чтобы создать о себе искаженное представление, противоположное тому, какое должно быть на самом деле, нужно, чтобы мои приемы позволили Артазу уверовать - мальчик Фароат чудесным образом обрел божественное благословение и по праву сейчас именуется пазакой и маста марману! И до этого момента я считал, что справился. Правда, сейчас полагаю, что справился лучше, чем хотел: Артаз видит во мне лишь того Фароата, который стал его зятем. А значит, мое возвышение считает своей заслугой. Ну что же! Пусть так и будет! Отчасти и это верно. А в его досье я теперь впишу новые факты. И теперь буду опасаться, чтобы жажда власти не толкнула старика на действия несущие для меня угрозу...
  
  
   ***
  
  Над мертвенно-бледными холмами нависают сизые облака дыма. Людей вокруг так много, что Авасию и Лиду пришлось спешиться. И теперь только я вижу белое пятно большого шатра предводителей этого войска. Мы медленно пробираемся к цели пока без окриков и ссор. Наверное, облачение моего коня, яркий кафтан и блеск золота на мне служат своеобразным пропуском через толпу.
  Воины вокруг пьют вино, едят мясо, совокупляются со своими женщинами прямо у костров, играют в кости и вдруг, в какой-то момент на лагерь обрушивается тишина. По крайней мере, вблизи нас. Это связано с появлением троих вооруженных сколотов. Они ведут молоденького тавра, простоволосого и босого. Я без раздумий решаю, что конвоируемый пацан из южан-горцев. Как-то на рынке Ольвии обратил внимание на непохожих на греков и скифов людей. Выяснилось, что черноволосый и мелкий народец эллины называют таврами.
   Четверо бредут не торопясь, часто останавливаются, а сколот поднимает над головой акинак и что-то выкрикивает. Все оставляют свои дела и внимательно смотрят на идущих воинов и тавра. Я не могу разобрать, что именно кричит сколот и спрашиваю у Авасия:
  - Что происходит?
  - Наверное, юноша проворовался. Украл меч и попался... - предположил мой телохранитель.
  - И что ему за это будет?
  - Отрубят голову, - ответил, опередив Авасия Лид.
  Фароат тут же подкинул свое воспоминание, как за кражу козы молодого воина изгнали из Ильмека. И свое чувство ужаса и отчаяния, когда сам он представлял дальнейшую судьбу воришки. Одиночке в степи и лесах скифии по его мнению не выжить: каждый может такого обидеть, в лесах дикие звери, а в степи меланхлены.
  - Убивать его не станут. Изгонят, - сказал Фароат, пока я размышлял. Лид тут же обмолвился:
  - Пропадет он без рода и племени...
  
  
   ***
  
   У шатра предводителей номадов стояла стража вооруженных сколотов. Впрочем, меня и Авасия они пропустили без разговоров. Мы поднялись на холм пешком, оставив у его подножия лошадей под присмотром Лида.
   В шатре было сумеречно. Пахло канабисом и вином. Причудливые тени плясали на коврах и шкурах, которыми был выстелен пол и украшены стены. У горящего в центре шатра костра, сидело пятеро воинов. Точнее сидели они у огромного бронзового котла, в котором тлели угли, и язычки пламени появлялись не часто. В один из таких моментов вспышки огня, я разглядел людей и у стен. Правда, не сразу понял, чем они там занимались, и сосчитать их не пытался. Я старался обнаружить среди сидящих у котла Гнура, но роксолана среди них не было.
  Широкоплечий силуэт отделился от стены и материализовался передо мной уже предводителем номадов. Он пристально вглядывался в мое лицо и опередил меня на мгновение. Не успел я открыть рот, чтобы поприветствовать его, как услышал:
   - О, молодой сколот пожаловал! Скольких воинов ты привел?
   В его глаза плясали смешинки. Роксолан был навеселе и одурманенный канабисом. Может, он хотел поглумиться, хотя это вряд ли. Скорее всего, он не ожидал услышать от меня какой-то большой цифры, думал, что я привел десяток, а может, и два оборванцев и намеревался пошутить по этому поводу. Я же, скромно потупив глаза, ответил:
   - "Ро" и "ни" всадников с заводными лошадями, - в качестве единиц счета использовал буквы греческого алфавита обозначавшие сто и пятьдесят. "Ро" писалась, как русское "р", а "ни", как латинская буква "v". Премудростям эллинского счета я обучился в Ольвии у купца Аристида.
   Роксолан молчал, наверняка удивился, не ожидал от меня такого ответа. Я извлек из-за пояса массивный золотой браслет с головками баранов на концах и протянул его Гнуру:
   - Позволь и мне отблагодарить тебя!
   За что, я благоразумно умолчал. Пусть считает, будто я отдарился за кинжал. На самом деле мне хотелось выглядеть в его глазах преуспевшим не только в найме воинов, услуги которых предстояло оплатить самому Гнуру. Я надеялся встретить в этом шатре любовь всей своей жизни, мою русоволосую красавицу. Точнее, пока не мою! Возможно, та девушка приходилась родственницей Гнуру или кого-нибудь из его близкого окружения.
   Роксолан взял из моих рук браслет и закричал:
   - Огня! Огня мне!
  Метнулись, отделившись от стен тени и сразу несколько человек подожгли факелы, осветив все вокруг. Пока Гнур рассматривал подарок, я всматривался в лица людей лежавших и сидевших у стен. Среди них были женщины, и мне сразу стало понятно, чем они занимались. Изнуренные любовью они лежали там, не пытаясь прикрыть белеющие грудь и ноги.
  Будто очнувшись от странного сна, стряхнув радостное наваждение, я всматривался в свое внезапное увлечение трезвеющими глазами и думал, думал...
  Любовь - опасная штука. Она приходит тайком, чтобы изменить нашу жизнь. Я думал, что люблю, но то была просто страсть, хотя до этого момента я верил, что это любовь. Похоть-обманщица выворачивает наши жизни, пока все не становится неважным, кроме людей, которых, как нам кажется, мы любим. И каков итог? Я вижу свою любовь в объятиях бородатого мужика, не обратившего никакого внимания, как напряглась его пассия, встретившись со мной взглядом. Пока я смотрел, сколот увлеченно тискал грудь русоволосой красавицы, а я стоял и не мог отвести от них взгляд.
  Наверное, вид у меня стал достаточно растерянным и жалким,- сочувственно глядя свысока, Гнур насмешливо посоветовал:
  - Убей ее или его...
  Как он догадался?! Я мельком бросил взгляд по сторонам и понял, что все они смотрят на меня и, как Гнур многие понимают, что сейчас произошло. Странная тревога охватила меня и помимо воли она росла и росла. Как же я мог так утратить контроль?! Мало ли что может произойти теперь - неожиданные "кирпичи случайностей" то и дело сваливаются беспечным на головы! Приготовившись отразить насмешливо-сочувствующий взгляд Гнура, я глумливо улыбнулся и, стараясь напустить в голос беззаботность, заявил:
  - Пусть тот сатир вначале штаны натянет!
  Отрицать свои чувства к русоволосой девушке, имени которой я даже не знал, было бы глупо. Гнур ведь все и так прочитал по моему затяжному взгляду. У меня осталась последняя возможность сохранить статус и положение - кого-нибудь убить.
  - Аспак, похоже, что зря ты глаз на Опию положил! - Гнур рассмеялся.
  - И не только глаз! - услышал я чей то выкрик и все вокруг стали смеяться.
  Красивое имя у русоволосой... Я видел, как названый Аспаком вскочил на ноги. Лицо его побагровело, не думаю, что от стыда. Под насмешливыми взглядами соратников он затягивал кожаный ремень, не сводя с меня глазенок. Взгляд его метал молнии и сколот скалил желтые зубы. Если бы он начал рычать, то вряд ли бы смог меня удивить. Было уже не важно, кем ему приходится Опия - случайной женщиной или женой, он готов был бы убить меня, даже не имея повода. Такой тип бойца мне был знаком еще по прошлой жизни, и главным теперь становилось суметь нанести один единственный точный удар.
  Аспак был безоружным. Он и, правда, начал рычать, когда приблизился на расстояние удара. Руки его были расставлены в стороны, чтобы поймать меня наверняка. Наверное, он посчитал, что я попытаюсь сбежать от него. Кого он видел перед собой? Богатого юнца, сына вождя или молокососа уже получившего в наследство власть? Это было не важным. Я ударил левой и попал в висок, а потом правой хуком в подбородок. Мой противник отлетел к котлу с углями и врезался в него. Этот сколот должно быть имел привычку после еды вытирать руки о волосы и бороду, потому что жир вспыхнул мгновенно и ярко. Противник корчился и вопил, голова его напоминала факел, когда он, шатаясь, шел ко мне. Я снял с себя кафтан, накинул его на голову сколоту, ударом ноги под колени сбил его с ног и свернул врагу шею.
  Я все еще держал Аспака за голову, когда увидел круглые изумленные глаза Гнура.
  - Ты и вправду маста марману! - прошептал он на ухо, даря новый кафтан, - Завтра об этом узнают все кому надо!
  Фароат торжествовал, а мне снова стало не по себе: зачем кому-то об этом нужно узнать?..
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"