Аннотация: Все коротко, но с той краткостью которая "сестра таланта" - не родственники. Однофамильцы. Пополнение от 24 августа 2017г.
И Оскар достается закрывающейся двери лифта. Сколько драматизма, сколько трагедии в ее простом, но выверенном движении. Расставание, крушение надежд, последняя секунда глаза в глаза, невыносимо долгое ожидание в пустоте для одних и стремительный взлет для других - и все это одним выразительным жестом. Непревзойденная вершина актерского мастерства. Аплодисменты.
Такое забудешь. Хотел бы, но где там. И кто здесь? Вот видишь, до сих пор поминутно не премину через плечо сожалеть о глазах на затылке. Говорила мне мама: 'Не читай в темноте', - не послушался и вот, зрение в ноль посадил, только лицевые два и остались. Третий-то с рождения стеклянный. Еще в студенчестве голодном загнал его по пьяни гадалке на хрустальный шар. Лучше бы пятки ей отдал под чакры, чтобы моей душе некуда было уходить. Пусто как-то без нее, некому крикнуть: 'Кофе будешь?', и не с кем сходить покурить.
Самые умные обычно остаются в дураках. Ведь чтобы поумнеть нужно иметь дело с теми, кто умнее тебя. А если ты самый умный, где таких взять? Вот почему у меня всякий раз тяжело на сердце при невозможности избежать утвердительного ответа на вопрос 'Ты чё, самый умный?'. А вовсе не из-за синяков последующих.
Дочери взрослеют, и однажды наступает тот грустный миг, когда при юном чаде мама начинает играть роль некрасивой подружки. А ведь ей всего-то... Молчу, молчу.
Из дальних стран это диво заморское. Не аленький цвет, ну так выцвел на солнце. А как было не держать на солнце? Ему же просохнуть нужно было после того как в море соленом вымок. Что значит, не нужно было мочить? А как тогда было отмывать его от грязи, в которой он вывален был? Ишь ты, пачкать нельзя было. А тушить тогда чем прикажешь? Руками голыми? Вот и забрасывал песком, землей и глиной. Огнетушителя под рукой не случилось. А как ему было не загореться, если по такой жаре целый день на солнцепеке?
У меня всего два окна. Одно на север, другое в реальность. Откормленные ели, те еще скряги, облокотились на подоконник. Мне бы клены-аскеты сюда, те хоть листья сбрасывают позолоченные. А в реальности часто дождь. Он течет по спине стекла, но холодно мне почему-то. А на севере полночь всю ночь и поровну дня половину. Там унижают солнце за желтизну лица, а оно отыгрывается на пустыне. Никем не любимое кроме меня, оно меня не любит. Не заходит. Наверное, чтобы не разлюбил, узнав его получше.
Как рыбами прилипалами обрастаешь паразитами новостей. И события, и люди, и места тянут соки памяти и внимания. А воспоминания чахнут голодные. Те которые умеют - впадают в спячку, остальные живут недолго. Порастают быльем, сытым по соцветия перегноем. И гудит голова от роя образов, собирающих нектар и делающих неправильный мед, который ты намазываешь на блокнот, чтобы на него слетались люди, места, события. Только бы не просыпались впавшие в спячку воспоминания.
Казалось бы, всего вчерашнего дождя не хватит и на чашку кофе, а свежесть от него прилежно исполняла свои обязанности вплоть до полудня сегодняшнего. Удался, мал да удал.
Время далеко пойдет, если осовременится. Вовремя повременит с временным в пользу вечного, свой век-то ему там коротать, а не наведываться время от времени.
Я вот что подумал, день ведь прирастает и убывает по календарю, от и до солнцестояния. И по сути, никаких шансов нет у 4-го января однажды вместить в себя больше дня чем ночи. И каждое число точно знает свои пропорции темного и светлого. Т.е. как ни бейся, как ни тяни руку для правильного ответа, плюсики в карму не сработают. А значит, и лицемерить смысла нет. Почему тогда частенько дни в конце июня говнистые бывают, а в конце декабря - наоборот?
Говорят, неправильно не иметь цель. Что-то под грифом 'обязательно', а не 'неплохо было бы'. Но ты ведь так в постоянном поиске, всегда тумблер интереса к миру в положении 'Вкл'. Правда, если простыл душой, то не во что укутаться, не за что зацепиться. И к чёрту маршрут проложен, и плюется на загляденье. Пока с бухты-барахты из-за угла не влюбишься опять.
У меня все навыворот: Трудозатраты от результата. Если получилось хорошо, кручу, передумываю, черкаю, вычитываю, помечаю красным. А в итоге кланяюсь первоначальному. Но если сразу что-то так себе, то так и оставляю ни себе, ни людям чтобы дела не было. Зачем глаза портить, высматривая потенциал.
- Фи, трехструнная, - презрительно кривилась арфа на балалайку и мелодично посылала ту в самые глухие глубины оркестровой ямы, где все остальные инструменты, даже треугольник, несмотря на формальное родство, сторонились ее. А все из-за того, что та блюла себя и, вопреки богемной распущенности, не завела себе смычок. От одиночества и беспросветности закулисной связалась она с ложками, растатуированными хохломой, пустилась в маёвки и спустила свой потенциал на частушки. А могла бы, могла. Хотя, конечно, её принципиальность и чистоплотность заслуживают.
Если бы Тимур и его команда случились не в стихийной России, а в организованной Германии, то у них были бы не только методички, но и наглядные бабушки. Одна для того, чтобы водить её через дорогу, другая, вечно голодная, чтобы для неё бегать в магазин за продуктами. И обязательно была бы вредная, полусумасшедшая карга, которую истинный тимурюнгинец должен обходить стороной. А, т.к. с немецкой педантичностью филиалы движения создавались бы в каждом районе и при каждой школе, злых старух наверняка бы не хватало, и пришлось бы создавать специальные курсы по озлоблению добрых. Ой, что бы тогда было с ФРГ, подумать страшно. Пожалуй, им еще повезло, что как раз в это время у них Гитлер практиковал, меньшим из зол обошлись.
Подумай вот о чем: Один жест, простое движение руки, победно вскинутой над головой. Ладонь сжата в тугой кулак и движется от плеча вперед и вверх, с небольшим отклонением от вертикали. А теперь представь, что в этой ладони зажат окровавленный меч и принадлежит она гладиатору, только что на арене Колизея, на глазах у тысяч, одолевшему своего соперника, не врага. Попробуй осознать, насколько иначе он прочувствовал это движение. Сам изранен, обессилен, потный и задыхающийся, как много он вкладывает в него, чего ему стоило право вот так вот поднять руку, которую нет сил уже поднять.
А если это игрок сборной страны, только что выигравшей чемпионат мира? По кёрлингу?
И если даже один только этот жест ты, ни при каких обстоятельствах, не сможешь прочувствовать, а значит и понять, во всей его полноте, как же много для тебя закрыто. Всего и навсегда. Наслаждайся.
Люди получают только то, что ищут. Все ведь знают, какое глупое лицо у них испуганных или удивленных, и никто не хочет быть застигнутым таким, вот и настраиваются на встречу, тренируют рецепторы и вынюхивают именно то, к чему готовы, а остальному сдаются пропусками. Не умеют заметить.
А если я вообще шаблоны не применял? Если взял идею, которую хотел выразить и просто подобрал к ней самые подходящие, с моей точки зрения, звук или серию звуков? Как в таком случае ты мог понять мою мысль? Только путем 'от обратного' - подбирая образы к звукам. Ты делал это?
Вопрос: Лучше не вводить людей в искушение, избавляя тем самым от риска поддаться слабости несовершенства, или все же искушать, позволяя проявить свое лучшее?
У меня тяжелый взгляд. Очень. Еду в автобусе. Смотрю, не отрываясь, на человека. Он сидит, затравленно подобравшись, обхватив ладонями предплечья, будто держится за них, повиснув над пропастью. Высокий лоб его кажется бесконечным из-за передней залысины и длинных светлых волос, замасленных назад. Нехороший профиль. Созданный специально для Пикассо.
Он чувствует, что я смотрю на него. Я вижу это по тому, как быстро, словно мячик для пинг-понга прыгает его зрачок в мою сторону и обратно. Он часто моргает и сглатывает вдыхаемый воздух, растрясая кадыком отвисший второй подбородок. Но не оборачивается.
Я знаю почему: у него только пол лица. Вместо второй половины, обращенной сейчас к окну, аккуратный срез, голая, гладкая, лакированная поверхность. Так лучше прислоняться к стеклу, на котором облупилась надпись 'Не прислоняться' - его огромная победа над собственным послушанием, усугубившая проигрыш во всем остальном.
Интересно, попадают ли в рай религиозные фанатики? Если да, то как они ведут себя там? Беснуются по-прежнему или корчатся в судорогах восторга непрерывного от созерцания кумиров? А может, пообвыкшись, высматривают святых, ангелов и прочих небожителей, проявляющих недостаточное рвение в блаженстве? Обличают и одергивают.
Надеюсь, для них создан отдельный, изолированный сектор или круг рая. Строгий, скучный, но со всей обещанной атрибутикой, чтобы не возроптали. Ведь не взять их в рай было бы неудобно как-то, но смешивать с остальными - чревато, для одних и для других. От одной только мысли о вечном соседстве с такими зубы болеть начинают, вот и богохульствую. Во избежание.
На первый взгляд - глупость принимать во внимание цвета и фасоны, ведь единственно важное в вещах это то, как тебе внутри них: тепло, свобода движений, полости под руки и мелочевку. Но и 'красота' может быть отнесена к этому перечню. Ведь если человеку кажется, что он 'неподобающе' выглядит, то ему это жмет и натирает хуже, чем самые неудобные туфли. Ему некомфортно. А это важно.
Сейчас принято ругать 'общество потребления'. Я и сам ругаю, гадко ведь. Одно 'но': автомобили теперь строят совершеннее, чем истребители, а телефоны технологичнее баллистических ракет. А 'умное' сейчас вообще все, кроме автоматов. Никогда в истории такого не было. Оно, конечно, может быть так, что 'вытащили хвост - голова увязла', но тем не менее...
Сводил, называется, Хаттабыча в казино. Так-то да, денег он, конечно, поднял, но безбородый теперь совершенно. Вот и мучаюсь на жаре без мороженного.
Опыты ставят на мышах, тренируются уже на кошках, собак запускают в космос. Сейчас за внучек примутся. Ох непростое что-то для репки готовят.
У Чехова дама с собачкой, а у меня молния с собачкой. Была. Сломалась собачка. И разошлась молния, распустилась, так сказать, во все тяжкие. И теперь чеховские страсти кипят, мечутся громы и молнии, собачимся мы. Трусов-то я не ношу.
Мир жесток, они говорят. И за свое место в нем ты должен грызть зубами, а не только показывать их. А я стою на остановке и думаю: если все так, то нужно эту вот старушку толкнуть под колеса грузовика. Иначе придется ей место в автобусе уступать.
Лжедмитрий
Похоже, Боже промазал с помазанием. И примазался к трону замазанный по уши богомаз.
- Где там? Где там? Неужели нельзя нормально сказать: в шкафу, под кроватью, на тумбочке... Там, блин... А вторая здесь... Где здесь-то, а? Почему каждый раз по полчаса приходится перетряхивать в негодность весь уют, так сложно что ли в одном месте их оставлять? Хоть какой-то порядок должен же быть. Но нет, стоит только сделать ноги и вот - одна здесь, другая там.
Тебе на седьмое небо, но лифт не работает. А счастья у тебя не только полные штаны, но и вагон и маленькая тележка. Ну и как все это счастье дотащить? Придется делиться с помощниками.
Когда я был маленький, я все время бегал, потому что мама держала меня за руку, а ноги у нее гораздо длиннее были и шаг шире. Теперь я вырос и хожу спокойно, ведь нет никого достаточно большого, чтобы держать меня за руку.
Круговорот
Есть время собирать камни, а есть время собранное бросать в тех, кто поразбрасывал тут камни под ногами.
35. И скажите где брать мне ценности на переоценку, когда все они давно и безнадежно в ломбарде. Мироустройственный кризис среднего возраста.
Готовил я недавно что-то обидно несредиземноморское, задумался, а камфорка, не замечая этого, продолжала надрываться в нагреве, и раскалилась до состояния лавы. Тут уж и я спохватился, испугался, охнул и выключил, а пока все это проделывал, с пальца соскользнуло кольцо обручальное и упало на камфорку. Булькнуло. На автомате как-то, без задней, по-крестьянски сильной мысли, опустил туда руку и, пока нащупывал, лава остыла и застыла. Теперь у меня обручальная плита неснимаемая. Люби меня вечно, я не хочу разводиться болгаркой.
Мне кажется, что дьявол за всю свою коммерческую историю не совершил ни одной стоящей сделки. Ведь сам факт требования бессмертной души в обмен на какие угодно блага, насторожит каждого мало-мальски разумного человека бесспорностью ее, души, существованием, со всеми вытекающими. И ни гроша выеденного, ни яйца ломаного не стоят душонки тех, кто согласиться на контракт, вместо того, чтобы потерпеть и дождаться-таки безостановочного отрыва в блаженстве. Если даже допустить, что кто-то решился окропить пергамент вполне осознанно, ради какой-то высшей цели, то тут вступает в силу пункт о форс-мажорных (не я придумал) обстоятельствах, т.к. самопожертвование - доблесть, а не грех.
В общем, я не стал бы вкладывать деньги в эту контору.
Бывает так, что ветки сами собой переплетаются в гнездо, а камни трудами воды и пинающих их мальчишек складываются в булыжную мостовую. Два дерева падают навстречу друг другу чтобы, скрестив объятия, стать шалашом над оврагом, длинным и пустым как коридор в бабушкиной квартире. И как-то даже неправдоподобно часто на неоспоримо стоящих местах вырастают холмы с аккуратными обзорными балкончиками-духозахватчиками. А острова, которые как лавочки по аллее расставлены пунктиром на маршрутах любого крещенного шампанским. Я уже не говорю про ледяной пол, цветочные ковры и окна в тучах. Могу ошибаться, но, кажется, Природа недавно (для себя) вышла замуж и сейчас радостно хлопочет, обустраивая уюта домашнего очаги. Фрагменты пока что. Но я в нее верю. И очень хочу получить приглашение на новоселье. Даже постараюсь возродить саблезубых тигров, чтобы было кого первым в дом запускать.
Один мальчик так сильно боялся врачей и так хорошо вел себя весь год, что с 1-го января совершенно перестал болеть. Даже коленки не обдирал и мизинчиком о дверной косяк не стукался. А это был очень общительный мальчик, потому совсем немного времени понадобилось эпидемии здоровья, чтобы прокатится по миру, отныне и вовек розовощекому. Конечно же, доктора всех мастей панически огорчились такому возлеганию дел. Они приносили в жертву Гиппократу змей и чашки, в темных переулках караулили прохожих со шприцами полными авитаминоза, даже натравили на мальчика самых отъявленных психотерапевтов, обязавшихся побороть его фобию. Не помогло. Солнце буревало и шло пятнами без последствий, сердца сбоили только от любви и умирали люди лишь со скуки. А в аптеках ничего кроме льда не продавали. Но его никто не покупал, потому что не фруктовый. Сплошная химия.
В приступе грусти я полопаю столько воздушных шариков, что вызову страшную бурю, наломающую дров. И от этого еще больше загрущу.
XIX - XX - XXI
Ну не чудо ли?! Сколько и какая разница между тоненькой буквочкой I, стыдливо выглядывающей из объятий двух угрожающе раскинувшихся в стороны иксов, и той же I, выпяченной вперед, т.е. назад по европейской технике письма, но все-таки вперед по устремлению, как бы возглавляя эти два, не кажущиеся уже такими уж грозными перекрестья, немного даже отрываясь от них. И, в принципе, дело даже не в том 'сколько': 100-300 лет, маржа небольшая. Она таки 'какая'.
Особенно остро она ощущается здесь, на бывшей 1/6 части суши, на останках ставшей достоянием археологии попытки, эксперимента по воплощению в жизнь передовых идей середины XIX-го века. Эксперимента, занявшего практически весь минимальный промежуток между двумя большими разницами стройняги I, то, что почему-то называют 'переломным' - неделимое единовластие, двуглавый, восьмиконечный символ, не разорванный и не очерченный этой прямостоящей выскочкой, двойное торжество 'неизвестного', как неизменного алгебраических уравнений. Именно в это короткое, гораздо короче чем все предыдущие, столетие они выполнили свое главное историческое предназначение: каждый Х - 4 половинки ромба, самой неоднозначной фигуры из измышленных человеком, и только тогда они смогли соприкоснувшись, соединив вершины, образовать внутри себя одну, центральную, главную завершенность, оставив еще шесть половинок для соития.
Теперь же, когда целостность композиции нарушена присутствием все той же неугомонной I, придется ждать еще одно тысячелетие, когда конферансье объявит выход третьего Х. Но и тогда все будет уже далеко не так просто и естественно, как в самом недавнем прошлом. Ведь две цельные фигуры не смогут составить центр, будут делить и враждовать. Что победит Х-ХХ или ХХ-ХХХ - покажет время и хрустальный шар. Хотя, скорее всего, к тому сроку про римские цифры уже давно забудут.
Об одаренности: Как часто люди ей завидуют бездумно, не понимая, что посочувствовать стоит гениям, и восхититься теми, кто смог свой гений превозмочь. Возьмем, к примеру, самое очевидное - красоту. Не секрет, что чем красивее девушка, тем, как правило, она глупее и бессмысленнее. Многие и многие убеждались в этом и негодовали, отчаявшись совместить. Но, если подумать, может ли быть иначе? Ведь именно благодаря способности будить гормоны, с самых юных лет она получает практически все, без малейших усилий, одним построением глазок. И можно ли ее винить в том, что, как и большинство, идет по пути наименьшего сопротивления. Зачем ей развиваться в сторону от макияжа?
Так же и с остальными дарами. Остается вопрос: Если кому-то сразу много дано, чего от него ожидают на выходе? Преодолевайте талант.
Попсу принято ругать, ею принято гнушаться. Только непонятно отчего. Можно, конечно, свысока рассуждать о второсортности, приспособленчестве и безвкусице, указывать направляющим перстом на сияющие высоты подлинного искусства, но ведь если судить по сумме эмоций генерируемых как высоким, так и популярным - примерно равны. Всего-то разницы: популярную, скажем, песенку знают все, но не долго, а стихи 'серьезных' авторов помнят веками, но очень немногие. Пишут же они об одном и том же.
Еще недавно по нашей речке льдины ходили табунами. Мы арканили их, запрягали в сани и играли в чехарду, называя ее слоном, пока раскалившиеся поясницы не вставали над лесом прозрачными зорями, неспособными быть кровавыми. Мы мирные люди, не льем реки крови, вот и льдины на них из окислившегося водорода.
Почему люди уходят в себя тогда, когда там темно и пусто? Когда надрывное 'Ау!' не отрабатывает эхом, ломается о травмоопасный мрак без отражающих поверхностей. Когда там не встретишь и не найдешь. Когда лишь истончаешь себя в потугах не потеряться, не раствориться. Почему бы не сходить туда как на пикник, когда погода, по всем прогнозам прекрасная, таковой и оказывается? Когда солнце за деревьями, ветер только для комаров, а нужные слова всегда под рукой и: 'Правая или левая?', - спрашиваешь у той, кому они предназначены. И домой собираешься лишь потому, что свитер с собой не захватили.
Я, как и в детстве, продолжаю ломать игрушки, чтобы понять, как они устроены. Только теперь это называется 'самопознание', и ломаю я голову. И веру в себя вероломными сомнениями.
Знаешь, мир довольно невелик, даже мал скорее. Он вполне может поместиться в твоей комнате. Три метра от стенки до стенки и потолок в вытянутой руке, если на цыпочках. А еще он тесен. Так говорят, оправдывая столкновения. Но, почему-то, ударившись мизинцем об угол дивана, ты говоришь не так. А с теснотой мира смирилась и не обижаешься? Ведь и на этот случай есть дословное присловье. Просто привычно протискиваешься между шкафом, сундуком и стопками книг, не поместившихся на полки. И обижаешься на себя за непослушание Бродскому.
Вот ведь! Шел открывать Америку, а изобрел велосипед. Прости, Печкин, честно хотел добыть тебе Кодилак.
Я так устал. Хочу улечься ноги в гору. На Джамалунгму. Пусть снаряжают экспедицию те, кому я вдруг понадоблюсь.
Нет-нет-нет, качают березы кронами отрицательно. Но я же вижу, что им самим хочется и только строгих правил ветер заставляет их отнекиваться. Да-да-да, поддакивают каштаны, положившие свои колючие глазки на совращаемых мною красавиц. Но и я ведь уже не мальчик. Знаю цену женскому 'нет'. Так что потекут они у меня обильно березовым соком. Скрипуче постанывая, станут шелестеть: 'Ещще-ещще-ещще...'. И закусают губы так, что береста начнет шелушиться завитками.
Вы замечали, что качели всегда скрипят жалобно? Не противно как двери, не пугающе как половицы, не уютно как старое кресло, а так, будто умоляют: 'Останови-и-ись'. Кайфоломы.
Есть вещи которые, не открывая тебе глаза, заставляют признать и смириться своей очевидностью. Как посреди июля встретить девушку с шарфом. Ты вроде и сам в этой погоде, все чувствуешь, понимаешь, ежишься и клянешь ее сквозь зубы, но она все еще летняя для тебя. А тут такой вот привет из марта, когда ты впервые за долгое время радостно вышел на улицу с голой шеей. Это та самая последняя капля, доточившая камень, после которой пусть и не в блаженном, но самообмане прятаться уже не получится. И винить ты их не винишь, хоть зло и срываешь: 'Чертов шарф!', но в память врезается и долго еще внезапно будет портить настроение цепочкой образов, зацепившись случайно за подобное. А ты будешь сопротивляться и избегать, кляня ангину, потому что в январе вышел из дому просто подняв воротник: 'Ай, отстань. Нормальная погода. Ну не люблю я шарфы, да и колется он'.
Старый город некрасивый ведь. Булыжные мостовые, бугристые как лицо подростка с бородавками канализационных люков. Впалые глазницы темных и низких арок. Мутный взгляд годами немытых окон. Серая, от въевшейся вековой пыли, кожа стен с морщинками трещин. Кривая и тонкогубая улыбка его узких извилистых улочек приоткрывает, порой, редкие зубы трехступенчатых, давно уже не парадных, крылечек.
И он знает это. Принимает себя таким. Не дергается и не озлобляется. А ты пропитываешься этим его пониманием. И стыдишься немного своей неспособности как он не замечать эту некрасоту. И стыда этого тоже своего стыдишься. А он и это понимает, но даже не улыбается саркастически. Вот почему мы его любим.
Если бы я был кротом, земля была бы моим небом. Я считал бы грибницы созвездиями и сверял бы по ним судьбу. Я следил бы за скольжением дождевых червей по тучным облакам плодородного слоя, подозревая их орнитологически. Я наблюдал бы как колышутся корни деревьев в потоках, и смеялся бы над детским 'потоки текут, потому что корни качаются'. А на теплые майские праздники я запускал бы арбузных семечек воздушные шарики.
Я тут подумал, в духе рационализма: аппендикс нефункциональный у меня есть, позволять себя вспарывать ради удаления части собственной бессмыслицы... Абстрактно - да, но практически - 'напомнить позже'. Вот и решил найти ему применение. Для начала, научил жонглировать, на свою голову. Теперь покою не дает, стучит мячиками в стенки живота каким-то рваным ритмом. А мамаши встречные умиляются, думают, у меня там ребеночек толкается конечностями.
Умиляют, конечно, эти голоса в голове. Они ведь в своем праве кричать во всю силу, чтобы там у них ни было вместо легких, и вслушиваться в перекаты эха под черепом, спотыкающиеся на провалах отсутствующих зубов. Но нет, шепчут, как дети секретики. Не хотят меня отвлекать. А еще ведь и все одновременно, друг на дружку внимания не обращают. Так что сливаются шепотки в нежный, как ладонью по волосам, шелест, неслышный уже при малейшем ветерке. Это даже расстраивает немного. Когда уснуть не можешь, послушать их любопытствуешь, и пока настроишь ухо, начнешь разбирать слова, оказывается что ты уже в середине истории. А чем там все начиналось и о чем вообще речь - не поймешь.
Глаза цыганки златозубой запутались в паутинке линий моей ладони. Дрожат и бьются в ней, мечутся во спасение от пальцев-пауков наползающих, сжимающих кулак-ловушку. И в отчаянии выделяют слезу как токсин, не убивающий хищника, но заставляющий брезгливо морщиться и отходить подальше, в поиске добычи поаппетитней. И работает ведь.
Короче. Сидит как-то овсяная печенька. Никого не трогает, намазывает себя сливочным маслом и напевает: "Гитлер-Гитлер-Гитлер... Кам ту май будуар". А тут бац! Пух из подушек поднял восстание. "Freedom!", - кричит и требует себе такие же права как у тополиного. И что в этой ситуации делать, если банка с ананасами уже открыта, вилки нет, а пальцами ты только что в носу ковырялся?
Падаю я себе, падаю. Никого не трогаю, никому не мешаю. Турбулентными брызгами воздуха новый костюм тройку никому мимоходом не заляпаю. Не тревожу надрывным криком птенцов, мальков, котят и прочих отпрысков полуденный сон. Да и падаю я в темноту, никому не виден, солнечными зайчиками от чешуйчатой брони и грозди амулетов никому лицо не морщу. Так чего ж вы все меня хватаете за одёжку и за бороду. Больно тянете вверх, а я все равно срываюсь. Ну, глупо же, вы же меня не останавливаете, притормаживаете только. Ведь как мне не падать посреди пустоты, кладбища эха.
Ветер. Снег идет горизонтальный. Ровный-ровный. Активно намекает мне на белые, пустые, еще не написанные строчки. А я курю и пытаюсь не смотреть ему в глаза.
У нас дома завелись карандаши-паразиты. Шуршат постоянно на грани слышимости (но как бесят), оставляют повсюду следы своей жизнедеятельности, точки и линии на всех плоскостях. Воруют еду, сон и вдохновение. Найти бы их норку.
И я бы хотел уже убить тебя, чтобы помнить о тебе только хорошее. Чтобы, наконец, забыть тебя. Так мало там оставалось бы помнить. И не в тебе дело, сама-то ты чудо как хороша. Просто мне от тебя доставалась одна лишь боль.
Иногда смотришь в окно на дорогу и думаешь:
-- Чет я задомоседился. А вдруг там за поворотом Багамы раскинулись во всю свою внутриокеаническую ширь, или Рим там отстроили, после пожара учиненного Нероном, со статуями, фонтанами и орнаментами. Люблю орнаменты. А может там Хельмова падь сгруппировалась, защищаясь от орочьих полчищ, а я с высоты своего девятого этажа даже горшок цветочный им на головы не скину. Трус. Или вон то, желтенькое, это не одуванчиков стайки, а разлетевшийся из-под колес щебень присыпки дороги из золотых кирпичей, что через маковое поле ведет прямо в Изумрудный Сингапур, бананово-лимонный. О! Точно! Банан хочу. Нужно в магазин сходить. Вот и повод нашелся.
Если задумаешься о 'быть или казаться', попробуй сначала показаться. Может оказаться, что быть будет не так приятно как должно бы быть или могло показаться. А казалось бы? Ведь, помимо прочего, выставлять напоказ суть себя, пусть даже годную к демонстрации, ой как непросто (абсолютно вся ширь этого слова применена здесь). Но можно схитрить и казаться не тем, кем хочешь быть, а быть не тем, кем кажешься, в свое удовольствие. Вот так и лицемерим.
Ветер. Сильный, но не устойчивый. Порывистый, про такой говорят. Холерик. Или, если делать реверанс в сторону феминизма, истеричка. И дождь полновесными каплями, такими и напиться можно, бьет в лицо. Похоже, кто-то там выгуливал тучи у водоема и недоглядел, когда те решили окунуться. Ну и, само собой, теперь отряхиваются по-собачьи. А нам страдать пупырышками и рукавами утираться. Поддержи свою репутацию. Будь добр. Заведи себе лучше кошку.
Что за бред! Вы вообще белку видели когда-нибудь? И я сейчас не про размер. Она же ни секунды не сидит спокойно, дрожит и мечется: 'вот-вот-вот, точно здесь где-то уронила, или там...', роется в хвое суетливо. Ну и как ей в глаз попасть?
Хорошо художникам: расширяется душа - пиши пейзаж, комкается и мнется в уют домашний - натюрморт. Любишь людей - вот тебе обнаженная натура с одухотворенным лицом в нежном утреннем свете. Батальные сцены снимут с лопаток зуд рубящих ударов, пасторалька вылечит стену соседнего дома за окном, а интерьер поможет все разложить по полочкам. Если же запутался в себе - пиши абстракции на одних эмоциях. Ну и когда совсем уже край - автопортрет. А как быть мне с пониманием, что кому-то придется читать написанное с чувством, с толком, с расстановкой. Вот где взять все три реагента, да еще и идею катализирующую?
Полная луна. Не переливается за свои края только силой поверхностного натяжения. Но испаряется. Испаряется волчьим воем в мои поджилки. Зудящим сумасшествием по бокам от глаз и елозящей жаждой металлического привкуса во рту. Дышать нечем. Как у девушки с полным шкафом нарядов - все не то.
Погода беременна весной. И, как всякая на сносях, пугает нестабильностью. Истерит изменчиво. ПерепАдает настроением с эскалатора и поднимается на нем снова вверх. И опять падает. В такие дни головой болею и хочется умереть во времена Древней Греции. Чтобы уж наверняка.
Странно немного, в ответ на: 'Я еду. Скоро буду дома', мы перестаем ждать. Как будто вот она, уже здесь, просто вышла перекурить к соседке немного соли. Самое время ставить ужин разогревать.
А когда приходят, наконец, встречаем их небрежно, почти не отрываясь от занятия какого-нибудь сиюминутного. Повода же нет.
Не звоните любимым пока они в пути. Истомитесь ожиданием. Успейте соскучиться. И полной мерой выплесните это все на них в едва открытую дверь. За этим они и возвращаются.
Краткость, конечно, сестра таланта, но могла и в папу пойти, в пику маменькиному сыночку. Я не знаю кто у них родители, но точно натуры сложные, при таких-то детках. А еще противоположности притягиваются.
Расшалавились березки. Направо и налево. Повыгибались томно, призывно ветками манят и истекают соком по дырочкам-щелочкам. Даже прислоняться к себе нежно не требуют. За просто так выделяют. А совсем недавно ведь недотрог из себя строили. На снегу, как на сияющем паркете бальных залов, стояли группками в шубках своих горностаевых. Первокурсницы института благородных девиц. Да, вот она весна-возбудительница.
- Не мешай, - говорит мне дуб и огромной своей лапищей отодвигает меня в сторонку, словно котенка какого-то невесомого. Обидно, да. Солнце я ему, видите ли, загораживаю. От такого увлекательного и захватывающего фотосинтеза отвлекаю. Пень дуплистый. Ничего, я тебе еще покажу. Подружусь с твоими желудями и научу их пить, курить и сквернословить. Понял, эмбрион табуретки?
Лошадь? Ха...
Написать мемуары. Попозировать для памятника себе. И, опять же себе, посвятить поэму. Открыть остров или звезду, назвать ее собственным именем. Придумать религию и объявить себя пророком. А, чего уж скромничать, богом - не меньше. Утрись, Пржевальский.
Если бы всемогущий Бог вдруг увлекся альпинизмом, стал бы Он создавать скалу, на которую не смог бы забраться? Просто чтоб скуку развеять, и расти над собой, недосягаемым.
Знаешь, заметил, что когда вспоминаю тебя словами, они не бывают добрыми ('язва', например, еще условно нейтральное) хотя образ твой светел, а повадки положительны. Может ты чем-то насолила лексикону?
Разлапистая и дырявая тень от дерева наползает на крыльцо, ломаясь о ступени. Подбирается к двери и, толстея на глазах, наваливается на нее всем своим весом. Но проломить не может. Растет, заглядывает в окна приоткрытые, заставляя занавески бледнеть, шарахаться и дрожать. Уплотняется, увеличивается, овеществляется. Карабкается на крышу, подбираясь к печной трубе...
И так день за днем, год за годом. Дерево растет, тень все ближе к дымоходу. Отчаянно рвется к своим деткам - теням гераний и каланхоэ с подоконника, обреченным навсегда оставаться маленькими в свете сорокаватки ночника.
'Как ты?', спрашивает она меня при случайной встрече. А мы только расстались. Зачем? В этой ситуации есть только три возможных ответа: ложь, нытье и, самый неприятный для нее, честное 'нормально'. Так на кой, если погоду придумали специально для таких случаев, чтобы было о чем ни о чем поговорить.
Дым густой и толстый, как гусеница, поленившаяся стать бабочкой, но отлежавшая и отъевшая бока, вылезает из трубы как из кокона. Головой на северо-запад. Будет вгрызаться в Литву?
Давеча в саду капелька вишневого сока упала мне на лицо. И вот думаю, не было ли так ,что от сильного ветра в тот день у одной из вишенок случилась морская болезнь? А капелька - ее последствия?
Очень мало мяса в яблоках. А косточки наоборот - обильные и лишние. Нужно брать яблочную грудку. Для себя. А гостям - ребрышки. Пусть вгрызаются и не отвлекают меня разговорами. Буду посчитывать выгоды и потери от дружбы.
Давайте терять вещи на радость будущим археологам. И писать дневники для историков. И беречь зубы смолоду для антропологов. Давайте мутировать в интересах биологов. Географов радовать архипелагами искусственных островов и сменой целеуказаний руслам. И, в пику палеонтологам, давайте не вымирать.