Я про то сама не знала,
но шепнули горы ветру,
тот отнес в леса глухие,
и пока дошла до моря
сказка сказкой обрастая...
Через море переплыла,
и приснилась дивной песней
одному глухому деду.
Тот, по дружбе, мне поведал.

Молвил он - в былое время,
будто две луны светили,
две серебряны сестрицы
на бескрайнем небосклоне.
Но случись меж ними ссора:
То ли звезд не поделили,
то ли мало места в небе...
Уж про то никто не помнит.

Десять лет они бранились,
Но однажды, в час полночный,
не хватило сестрам духу,
и одна из них упала
во широко чисто поле
землю светом затмевая.

А за полем, в темной чаще,
молодой Медведь проснулся.
Удивился, испугался,
прикусил от страха лапу...
Но, подумав, что не дело
силачу чудес бояться,
он пошел на встречу диву.

Как вошел он в чисто поле,
там в густой траве зеленой,
белизной сжигая очи,
спит красавица младая.

Почесал Медведь за ухом
и промолвил: "Чтож, удача!"
За плече ее закинул,
и отнес к себе в берлогу.

И с тех пор в своей берлоге
жил Медведь с подругой светлой
можно молвить душа в душу.
Звал он милую Сребряной,
а она его Потапом.
И, спустя четыре года,
родились у них три сына,
три мальчишки быстроногих.
В мать прекрасны,
в батьку крепки.
Родились и рассмеялись,
и со смехом разбежались
из берлоги из родимой
да в чужую сторону.

Долго плакала Сребряна.
Превратились слезы в реку.
Потекла река по полю,
потекла меж гор высоких,
в те края, где злые ветры,
где один песок зыбучий...
Сыновей река догнала,
те без сил уже лежали,
материнских слез испили,
и пустились в путь обратный,
воспевая край родимый.
Воротилися в берлогу,
поклонилися Сребряне,
поклонилися Потапу,
прямо в ноги поклонились,
если можете, простите
неразумных своих деток.
И родители простили.
Стали жить они в берлоге.
Сыновья ловили зверя,
обгоняя быстрых зайцев,
мать с отцом их поучали
и любили, как умели.

Но жила на свете злыдня,
Серебрянина сестрица.
С высоты она глядела,
и от зависти дрожала.
Ей покоя не давало
молодой Сребряны счастье.

Раз явилась ночь на землю -
нет Луны на небе мглистом.
И темно, и не уютно,
и тоска за сердце гложет...
То Луна с небес спустилась,
и прошла в лесок, за горы,
чтоб до зорьки злое дело
учинить сестре родимой.

За горами, среди леса
тракт булыжником мощеный,
чтоб цыганская кибитка
в той дубраве не плутала.

И еще при той дороге
огонек неугасимый,
и звенит по всей округе,
разговаривая дружно,
бойкий молот с наковальней.

Там живет кузнец Богданчик
черноусый, стройный парень.
Бабы, девки, молодухи
по нему дурея сохнут,
кузнецу же горя мало.

Как орлы к нему слетались,
он ковал им востры клювы.
Снежный барс к нему спускался,
он ковал железны когти.
Приводили добры люди
кобылиц, коней брыкливых -
он ковал крепки подковы,
чтоб до смерти не сносились.

И звенел веселый молот.
По горам катилось эхо.
Про него слагали песни
и по всем дорогам пели.
Вот такой был славный мастер.

Раз явилась ночь на землю -
нет Луны на небе мглистом.
И темно, и не уютно,
и тоска за сердце гложет...
То Луна с небес спустилась,
и прошла в лесок, за горы,

Как прошла она за горы
и, пока кругом все спали,
прям к Богданчику в жилище
незаметно просочилась.
Как, откинув покрывало,
любовалась им пол ночи,
а потом поцеловала,
поцелуем разбудила,
разбудила и сказала:
Здесь, в округе, среди леса,
для тебя, Богдан, нет пары!
Только я с тобою рядом
красоты твоей достойна.
Но женой твоей послушной
просто так, без состязанья,
без великих испытаний
мне, небесному светиле,
быть, конечно, не пристало.

Хорошо, сказал Богданчик,
я могу согнуть подкову,
кочергу стальную в узел
завяжу тебе в угоду.
Только ты не обижайся,
я давно себе невесту
присмотрел. Заезжий табор,
из Румынии кочуя,
Здесь весной стоял в долине.
У огранщика алмазов
седоусого громилы
по прозванию Очета
дочь смугла, но мое сердце
увезла она отсюда.
И, когда наступит осень,
и пойдут они обратно -
я отдам Очету пыкуп
и возьму себе Ядвигу.

Твой же цвет небесной ночи,
охладить способен душу,
но любовь свою к Ядвиге
не хочу я забывать.

Ох, Луна рассвирепела!
Чтобы ей, красотке знатной,
отказал в любви какой-то
придорожный подковало!
Но, на то она злодейка
и, к тому ж еще колдунья.
Об пол грохнулась и тут же
обернулася Ядвигой.
- от таки дела, Богданчик,
папе выкупа не надо,
ты осилил испытанье.
Я в тебе не сомневалась,
но таков обычай предков.
В нашем таборе иначе
девок замуж не дают.

Ты теперь готовься к свадьбе.
Пусть нам будет брачным ложем
шкура Бурого Медведя,
что живет в лесу, в берлоге.
Я тебе туда дорогу
по-короче покажу.

И Богданчик бы, конечно,
на такой обман повелся,
Только знал он однозначно,
что любимая подруга,
ну совсем не кровожадна,
и в их таборе медведи,
как священные коровы,
и пуховую перину
он, на ярмарке последней,
не торгуясь, самолично
у мадьярки покупал
на предмет такого ложа.

Но одно Богданчик понял,
что Полночная Змеюка
не с проста к нему прокралась,
и не зря его морочит.
С виду он ей не перечил,
и прикинулся, что вправду
на медвежию охоту
хочет лыжи навострить.

Как петух закукарекал,
так ночная гостья смылась,
и Богданчик за советом
к Водовозу поспешил.
Так, мол, так, ты пожил, дядя.
И по опыту подскажешь,
как мне Оборотня-Злыдню
обойти, да объегорить
и при этом, чтоб до свадьбы
вместе с кузней уцелеть.

Водовоз, набивши трубку
самосадом с коноплею,
долго чухался и думал,
как помочь такому парню,
об котором его дочка
напролет все ночи бредит,
А жена об его кузню
все чувяки истоптала.
То кастрюля прохудилась,
то затвор в воротах клинет,
то скоба, то гвоздь, то ручка
ополовника погнулась...
Не сидится дома бабам,
как на мед до кузни липнут.
В общем, надо по соседски,
далеко его спровадить,
чтоб пока там, за горами,
он своих чертей гоняет,
удалось сосватать дочку
за заезжего торговца,
а жену другим ребенком
поскорее обрюхатить,
чтоб, когда кузнец вернется,
было всем не до соседа.

Значит так: там, среди леса
непролазная чащоба,
а в чащобе той болото,
в центре этого болота
есть малюсенькая кочка,
а на кочке той шалаш.
В шалаше сидит Морока.
Ты сходи к ней за советом.
Все равно мудрей старухи
в нашем крае не найдешь.

Оседлал Богданчик Сивку.
Кузни дверь припер поленом.
Поскакал тропой звериной,
через лес, к тому болоту,
чтоб до сумерек добраться
к шалашу Мороки старой.

Как добравшись до болота,
привязал коня к осине,
прикрутил к ногам веревкой
по березовой дощечке,
и пошлепал по болоту,
прямо к той заветной кочке.

А тем временем Морока,
обожравшись мухоморов,
возлежала кверху брюхом
на набитой мхом кушетке,
и мечтала, что как-будто
она снова молодая,
и заезжие гуцулы,
прямо все, на перебой
кличут ту Мороку замуж.
Но она же непреклонна,
потому, как не родился
для нее, Мороки, прынц,
распрекрасный королевич
из не робкого десятка.

Вот по эту саму пору
к ней Богданчик и приперся.
И она его за прынца,
что до ней-таки добрался,
безусловно приняла.

Он ей все, как есть толдычит,
а она в свои понятья
его правду переводит.
И куда ее там глючит,
только глюкам и известно.
Но про то, что с неба сука
и паскуда, что Луною
кличат люди, к ее хлопцу
шибко гнусно прицепилась,
слава Богу, уяснила.

Ша! - Воскликнула Морока.
- Что нам эта баба с неба!?
Али я не королевна?
Растуды ее в малину!
Мы пойдем своим путём!
Дай ка мне ту берестянку,
что я по утру надрала.
Нацарапаю записку,
отнесешь ее к Медведю.
Сам Потапу все подробно
про Гадюку ту расскажешь.
У него жена-гадалка,
хоть не тутошней породы,
но добра и справедлива,
местным сукам не чета.

Вот и сумерки спустились.
И Богдан через болото,
чтоб покуда не стемнело,
поскорей к коню пошлепал.

А Луна, как только Солнце,
ей дорогу уступило,
ломанулась было в кузню.
Но хорьки, куницы, совы,
что Богдана там уж нету,
ей подробно доложили.

И она тут размечталась,
что и впрямь кузнец поперся,
по ее лихой наводке,
злую волю исполнять.
И от радости дурея,
ну давай сиять по ярче
так, что прямо до берлоги,
ни на чем не спотыкнувшись,
доскакал таки Богданчик.

Снова Солнце золотое
гонит с неба злую бабу.
И Луна, в конец бледнея,
пропадает на весь день.

Как вошел кузнец в берлогу,
поклонился он Потапу,
поклонился он Сребряне,
прямо в ноги поклонился
трем сынам семьи могучей.
И всю правду, без утайки,
рассказал, как на духу.

Долго плпкала Сребряна.
Превратились слезы в реку.
Потекла река по полю,
поткла меж гор высоких...

- Ах ты, Господи! За что же,
так сестра меня не любит?!
Трон ей в небе уступила.
Жить ушла в леса, в берлогу.
Что же нынче ей не ймется?
Чего ради прикопалась
к моему родному мужу?
От любви его и ласки,
только дети удалые,
разве что, родиться могут!
Ой вы, дети мои, дети!
Не глядите вы на небо,
особливо ближе к ночи.
От такой лихой сестрицы
я давно добра не жду!

А Медведь к корявой ёлке
прислонился всею тушей,
и давай бока и спину
об кору ее чесать.
Начесал сто клоков шерсти.

- Ты спряди, Сребряна пряжу
и сотки с нее цыновку
на ковыльевой основе.
Пусть заместо моей шкуры
для Сестры приманка будет.
Эй, сынк, готовте сети,
да по крепче и по тоньше.
Будет ночью нам охота,
только звери отдохнут.
Будь, кузнец, мне братом званым!
Ты, случайно, по карманам
не заныкал, для запасу,
три-четыре-пять гвоздей?

- Нет, штаны гвоздем дырявить,
не имею я привычки.
Но гляди, как у берлоги
мой стреножен конь пасется,
скособоченно седло.
Это слева тянет торба
железяками набита.
Там и винтики, и гвозди,
и подковы про запас.
А еще там крюк железный
и от старой лодки якорь.
Кузнецовская привычка
по дороге подбирать.
Общем "сбор металолома"
это будет называться.
Я ж пока, без пионеров,
самолично обхожусь.

Вновь спустилась ночь на землю.
Нет Луны на небе мглистом.
И темно, и не уютно,
и тоска за сердце гложет.
То Луна с небес спустилась,
и поперлась до берлоги,
чтоб до зорьки злое дело
учинить сестре родимой.

Видит, прям по вер берлоги,
шкура стелится медвежья.
Не вдомек, что эта шкура
с Неубитого Медведя.
Как она на эту шкуру
прилегла вся в вожделеньи,
ожидаючи Богдана...
Так ее и прихватили.
Прямо в сети замотали.
Якорь в небо заарканив,
натянув канат по туже,
потащили бабу в небо.
Там, прибив ее гвоздями,
строго-настрого велели
к нам на землю не спускаться.

А Богдан вернулся в кузню
не один. Сыны Потапа
напросились в подмастерья.
Сколько можно по лесам
изводить зверье на мясо?!
Да к тому ж опять Сребряна
располнела - ждет приплода.

А по осени явился
табор с песнею цыганской.
И, отдав Ядвигу в жены
за пять шапок серебра,
отгуляли дружно свадьбу.
Всем троим сынам Потапа
были сватаны невесты,
чтоб еще сюда вернуться
свадьбы пьяные играть.

И за табором цыганским
увязалась эта сказка,
где шепнули горы ветру,
тот отнес в леса глухие.
И, пока дошла до моря,
чудесами обростая,
через море переплыла,
и приснилась дивной песней
одному глухому деду.
Тот, по дружбе мне поведал.
Я ж, за чаркою горилки,
расплела язык до полу...
Что-то вы тут засиделись.
Марш от сюда по домам!